Вместо предисловия

Корр.: Апокалипсис – книга пророчеств о будущем всего человечества – хорошо известна. А как относиться к пророчествам, специально касающимся грядущих судеб не всего человечества, а именно России? Эти пророчества нередко сегодня публикуются и подписываются весьма авторитетными именами русских святых.

А. К.: Мне кажется, что ради сохранения трезвости при разговорах о пророчествах, касающихся судеб России, нам, во-первых, очень важно держать в памяти евангельские слова Спасителя: «Закон и пророки – до Иоанна Крестителя» (см.: Лк.16, 16).

И вот здесь-то и возникает вопрос: если мы видим, что какие-то проявления нынешней церковной жизни не соответствуют тому, что было в эпоху Вселенских Соборов, в эпоху великих отцов, то имеем ли мы право сказать, что, мол, просто церковная жизнь «развилась» так, что она переросла в своих духовных дарах «золотой век» Православия и стяжала дух пророчества, которого у тех святых отцов не было, или же мы должны говорить скорее о какой-то деградации?

Корр.: Но ведь дар пророчества мы видим не только в Ветхом Завете. Такое служение было и у первых христиан, в апостольских общинах…

А. К: Дар пророчества как дар различения воли Божией и поныне есть в Церкви. Поэтому сегодня точнее говорить о прозорливости. Этот термин и заменил собой понятие «пророчества» в церковном обиходе. Прозорливость дается от Бога людям с чистым сердцем. Они как бы видят Божий Замысел о другом человеке и открывают ему, таким образом, волю Божию применительно к конкретным обстоятельствам. Это – удел старчества.

Корр.: Отец Андрей, вы упомянули о даре прозорливости применительно к отдельным людям. Можно ведь говорить о прозрении святыми судеб Божиих и относительно целого народа.

А. К.: А знаете, о судьбах народов все церковные проповедники во все времена говорили одно и то же. Начиная с пророков Ветхого Завета и кончая современными старцами все они говорят: «Братья и сестры, те испытания, которые у нас были и еще будут, та горечь, которую мы вкушаем, все это мы должны принять из рук Божиих как наказание за наши собственные мерзости». Поэтому не ищите виноватых на стороне: египтян, вавилонян, татар, поляков или масонов, но поймите, что дело прежде всего в вас самих. Один и тот же урок столетие за столетием преподносится нам вновь и вновь. Но мое собственное ощущение, что мы этот урок не усваиваем.

Корр.: Можно ли к истории России приложить ту схему, которой осмысляется история древнего Израиля на страницах Ветхого Завета?

А. К.: И да и нет. Это правда, что народ церковный является наследником как обетований, так и угроз, возвещенных Древнему Израилю. Но надо помнить, что речь идет именно о народе церковном. А этот церковный народ, во-первых, – это не вся Россия, во вторых, – это больше чем Россия. Потому мы не можем сказать, что эта библейская схема пророчествует именно о русской национальной истории. Эта схема реализуется во всей общемировой православной истории. Мы помним о наших страшных испытаниях и уроках. Но почему мы забываем о не менее трагических и смыслонаполненных испытаниях в истории румынского, сербского, греческого народов? А история православных арабов, или египтян? Сколько веков они стонут под мусульманами?

Самое печальное, что нет оснований говорить, что наша церковная жизнь стала чище и лучше, пройдя горнило гонений. Действительно, небывалые гонения обрушились на нашу Церковь в ХХ веке. Самое горькое и вроде бы самое действенное лекарство Господь дал нам. И что же?… «Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство?» (Ис.1, 5). Какие уроки вынесла наша Церковь из ХХ века? Не благодарны ли мы в глубине души большевикам за то, что они загнали нас в «гетто», где теперь стало довольно-таки безопасно и уютно и где мы можем спокойно решать наши частные дела? Большевики выстроили ограду вокруг Церкви – чтобы она не влияла на подрастающие поколения строителей коммунизма. Теперь мы сами эту ограду реставрируем. В церковной среде распространено убеждение, что служение Богу – это только богослужение, что церковная жизнь тождественна жизни литургической. Нередко священник, который пробует выйти к людям за храмовую ограду, идет в школу, университет, в газеты, в больницы, начинает восприниматься как «обновленец» и «протестант».

Духовный и интеллектуальный центр православной России – Троице-Сергиева лавра с Московской духовной академией. Но есть ли при академии обычная приходская школа для детей Сергиева Посада? Была попытка создать ее при академии в начале 90-х годов. Но, просуществовав несколько месяцев, она закрылась. Причина была прозаична до отчаяния: дети, как оказалось, наносят грязь и причиняют беспорядок – уборщица попросила доплачивать ей за дополнительный труд по воскресеньям. Таких денег не нашлось. Занятия прекратили. И в семинарии так до сих пор и нет хоть сколько-нибудь значительного количества студентов из числа жителей стотысячного Сергиева Посада.

А когда послушаешь приходские проповеди и пересуды на тему «Уроки ХХ века», почитаешь о том же материалы наших газет – становится печально. «Ничего не забыли и ничему не научились»… Вместо осмысления наших вполне реальных церковных болезней – призывы к покаянию в грехах далеких предков. Вместо поиска болезней в нас самих и в нашей истории – поиски врагов вовне.

В июне 1998 г. над Москвой пронесся ураган. В церковных кругах сразу заговорили: «Это предупреждение московским властям, чтобы закрыли порнопритоны и торговлю презервативами…». Да, для верующего взгляда это – несомненный знак гнева Божия. Но чьи грехи вызвали этот гнев? И рад бы я считать, что это – гнев Божий за пропаганду разврата, но не могу. Ведь ураган сорвал кресты с наших храмов (в том числе в Новодевичьем монастыре), а не разметал склад презервативов. Ураган оставил нетронутым казино, расположенное по соседству с храмом Рождества святого Иоанна Предтечи на Красной Пресне, где я служу, но сорвал крест с колокольни моего храма. Так что не стоит нам искать чужих грехов.

Именно мы, православные, живем так, что Богу приходится нас предостерегать такими бурями. Может, купола оказались разворочены потому, что слишком много усилий мы вкладывали в позолоту куполов и крестов вместо проповеди Евангелия? Да, крест, сияющий в небесной высоте, – это тоже проповедь, тоже напоминание о Боге. Помните у Гумилева об Исаакиевском соборе Петербурга: «Верной твердынею православья врезан Исакий в вышине…» Но есть и евангельские строки:

«Некоторые фарисеи сказали Ему:… запрети ученикам Твоим! Но Он сказал им в ответ:… если они умолкнут, то камни возопиют» (Лк.19, 39–40). Так и было в годы государственного атеизма, в те годы, когда Конституция признавала «право на ведение атеистической пропаганды и отправление религиозного культа». Право на «религиозную пропаганду» не предусматривалось. Церковь (люди) тогда молчала, но камни (храмы) и иконы проповедовали евангельскую красоту. Тогда иконы преподобного Андрея Рублева привели к вере больше людей, чем усилия любого проповедника. Но сейчас-то можно обращаться к людям напрямую. И звать людей в храм можно не голосом колокола, а человеческим словом. Не красотой каменного храма, а силой мысли и убеждения можно приводить людей ко Христу. Может, поэтому ураганом были повреждены именно колокольни? Может, это напоминание о том, что не колоколом, а живой проповедью надо созывать людей?…

Не ужаснулась в тот день церковная Москва, не встала на колени, – а с радостью облегченно вздохнула, когда о. Александр Шаргунов ей подсказал: это не на нас Бог гневается, это на «новых русских». Иконы Богородицы плачут, – а официальные церковные издания пишут: «Принять это чудо как знак милости Божией». Действительно: «Во что еще бить вас»…

Корр.: А что же именно вы думаете о завтрашнем дне России?

А. К.: Я совсем не пророк, и я могу поделиться только некоторым опытом наблюдения за жизнью страны, – опытом, который я выношу из своих многочисленных поездок. Свои наблюдения я бы резюмировал так.

Первое. Как москвичу, мне присуще чувство вины по отношению ко всей остальной России. Особенно сегодня. На фоне всеобщих руин строящаяся Москва походит на этакого «вампирчика», который отовсюду сосет живые соки. Может быть, отчасти из-за этого мне раньше казалось, что из провинции придет спасение России, оттуда восстанут здоровые, глубинные народные силы, придут новые Минины и Пожарские… Поездив, я расстался с этой надеждой. У меня сложилось впечатление, что Москва – самый светлый, самый церковный город в России. Да, здесь очень много грязи, много гадости, но при этом здесь такая живая церковная жизнь, как нигде. Монастыри, церковные институты, братства, больницы, газеты, радио. Есть замечательные священники и мудрые духовники. Одна та цифра, что в Москве полтысячи приходов, означает, что у человека есть возможность выбирать себе храм и духовника, стиль духовной жизни. Москвич не имеет права жаловаться, что вот, мол, я и хотел бы узнать что-то о Православии – да негде… А в провинции я слишком часто вижу, что церковная жизнь там по-прежнему сводится к требоисправлению, а о миссионерстве и просвещении забыто. Так что и зло распространяется из Москвы, но и духовное возрождение начнется также из Москвы.

Второе. Мне не хотелось бы, чтобы люди слишком много надежд возлагали на Церковь. Не надо очаровываться Церковью (земной Церковью – ибо о Небесной Церкви те, кто видят в нас политическую силу, и не помышляют), чтобы не пришлось разочароваться. Наша Церковь сегодня очень слаба, она – инвалид и в Москве, и по всей стране. От инвалида нельзя требовать, чтобы он взял и вызвал чудо-юдо на смертный бой, и сшиб ему одним махом три головы.

В истории России были периоды, когда именно Церковь выводила народ из кризиса. Вспомним Преподобного Сергия Радонежского, вспомним священномученика Патриарха Гермогена и роль Церкви в освобождении Москвы от поляков в Смутное время. Однако не все государственно-национальные кризисы в истории России преодолевались при первенствующем участии Церкви. Например, победу в Отечественной войне 1812 года доставил героизм русских солдат и офицеров, а не проповеди отшельников, посетивших действующую армию; террористов 1905 года усмирил Столыпин и его «галстуки», а не воззвания Синода. Я думаю, что и из нынешнего кризиса Россия, если ей суждено из него выбраться, будет выведена людьми в погонах, а не людьми в рясах.

Впрочем, я вообще не уверен, что Россия сможет выйти из сегодняшнего кризиса. Вы знаете, я бы с таким удовольствием говорил бы сегодня проповеди против бунтов, восстаний и погромов, но ведь их, к сожалению, нет. То, что я перечислил – все это выплески страшной, конечно, разрушительной энергии, но это, по крайней мере, энергия. Когда этих выплесков нет совсем, это означает одно из двух: или народ достиг такой степени совершенства и святости, что он умеет жить по Евангелию и действительно прощать своим врагам, или это апатия трупа, которому все равно, что с ним делают. И как мне это ни печально, кажется, что верно второе. Видимо, большевики все-таки сломали Россию, перебили ей хребет, и она сегодня похожа на собаку с переломанным хребтом, которая еще поскуливает, иногда даже погавкивает, скребет лапами, но ни охранять свою будку (не говоря о доме), ни укусить вора – ничего она уже не может. Пока человек еще жив, у него остается хотя бы коленный рефлекс: бьют по чашечке – дерни ножкой и в лицо обидчику стукни туфелькой. А вот когда бьют под чашечку, а ножка-то уже не шевелится, значит, или труп, или паралитик. За последние десять лет нам били уже по всем возможным болевым точкам, особенно наши телевизионщики и пропагандисты «нового мирового порядка». Все национальные, исторические, религиозные святыни осквернили, хотя бы словесно, в потоках издевательств и карикатур. Реакции нет. Народ пропил распад СССР, теперь спокойно ожидает развала России. Поэтому, мне кажется, народ наш «скорее мертв, чем жив».

У нас умер фольклор. Ни песен, ни стихов, оплакивающих боль через колено реформируемой Родины… Ни даже анекдотов или частушек про «демократизиторов». А как жители России относятся к русским беженцам из Казахстана и Средней Азии, Прибалтики и Кавказа? Помощь и сочувствие или равнодушие и презрение встречают их в России?..

И еще одну горькую вещь я скажу. В прессе я встретил информацию о том, что в Башкирии за последние годы резко снизилось потребление алкоголя. Эта тенденция – позор для нашего народа, «крещеного, но не оглашенного». Ведь что она означает? По законам ислама употребление спиртного является грехом. И вот мы видим, что башкиры всерьез восприняли возвращение к нормам жизни своих отцов. А в России сколько мы ни открываем храмов, а потребление водки растет. И боюсь, что это означает, что весь наш пафос «второго крещения» уйдет в колокола, в свисток, а не в реальное возрождение жизни.

Корр.: Но ведь Москва – действительно Третий Рим. Она силой своей государственности защищала вселенское Православие после падения Византии, и на нее надеялись остальные православные народы. Помните, у Льюиса в «Мерзейшей мощи»: когда Мерлин пробуждается и видит, сколь тяжела ситуация, он говорит: «Воззовем к христианским королям!» Ему отвечают: «Их нет или они бессильны». «Ну, тогда воззовем к византийскому императору!» – «Императора тоже нет». И Мерлин говорит: «В страшные времена я проснулся»…

А. К.: Знаете, может быть потому их и нет, что слишком много надежд с ними связывалось. Да, империя – это ограда для Православия. Но если слишком много вкладывать сил в поддержание ограды, в ее украшение и укрепление, то можно не заметить, что в пределах самой ограды земля перестала плодоносить. Она вытоптана вся, превратилась в армейский плац, а потому стала малоплодной. И сегодня меня скорее пугают призывы восстановить православную монархию. Слишком часто интонация и мотивация этих призывов такова, что приходится вспоминать слова Ницше: «Эти люди делают вид, что они верят в Бога, а на самом деле они верят только в полицию».

Я не собираюсь отвечать за всю Церковь: я не имею на это права. Но от себя скажу: лично мне (опять подчеркну – я говорю лишь о себе, о духовных нуждах других людей пусть говорят другие) православная монархия не нужна…

Корр.: Как вы считаете, если падение православного русского царства – Третьего Рима – окончательное, есть ли это знамение близкого конца для всего человечества?

А. К.: Может быть так. А может быть это – звонок, возвещающий совершеннолетие православных христиан. Будем учиться ходить без костылей. Будем учиться быть православными не по приказу. Будем учиться защищать Православие своими словами, делами и молитвами, а не с помощью государственной власти. Это время совершеннолетия. Сдадим ли мы этот экзамен на совершеннолетие, зависит от нас.

Едва заходит речь о русско-еврейских отношениях, на одну из сторон допустимо примерять исключительно ангельски-белые ризы. Отгадайте – на какую?

Сегодня «Закон о противодействии экстремистской деятельности» устанавливает, что если некий человек, связанный с общественной или религиозной организацией, допустил высказывания, разжигающие национальную или религиозную рознь, то эта организация должна в пятидневный срок публично отречься от этих заявлений. Иначе к ней будет применен принцип именно коллективной ответственности.

Анти-антисемитские издания и центры активно поддержали этот закон. Но отчего же тогда они сами не осаживают «отдельно-взятых» хамов и расистов еврейской национальности? А раз сами еврейские общины не отделяют себя от таких публицистов, то что же удивляться тому, что и в наших глазах они смотрятся единой колонной? А потому я считаю допустимым, основываясь на «отдельных публикациях», говорить все же именно о позиции «еврейской публицистики» и о «еврейском взгляде на Россию и православие».

Александр Нежный верно сказал, что «порядочный человек тем и отличается от шпаны, что всегда найдет в себе нравственные силы провести непереходимую грань между хамами, политическими авантюристами и палачами – и народом, которому по крови они принадлежат».

Соглашаясь с этим, я никогда не скажу, будто еврейский народ состоит из хамов, политических авантюристов и палачей. И все же в иные моменты более общие имена вполне закономерно прилагаются для обозначения более частных групп людей. На Куликовом поле русские воины не говорили: «Вон идут солдаты золотоордынского хана», но – «Вот татары идут». Об Александре Невском говорили, что он «немцев побил», хотя было бы наивным полагать, что сказавший так предполагает, будто все немцы, жившие в то время на планете, ходили с синяками под глазами. По правилам нашего языка допустимо сказать, что не бонапартисты, а французы были изгнаны Кутузовым из Москвы… Вот и в сегодняшней информационной войне при разговоре о русскоязычной прессе порой вполне уместно указать: «Евреи пишут…».

Сами-то «демократические» журналисты почему-то, категорически отрицая принцип «коллективной ответственности» в случаях, когда речь идет о недостойном поведении евреев, историю христианства описывают именно в категориях «коллективной вины».

Человеческий, а не идеологически-инквизиционный разговор на эту тему может быть продолжен лишь в том случае, если следующая статья, полемизирующая со мной, начнется с признания очевидного: да, к сожалению, действительно есть такие еврейские публицисты (причем самых разных религиозных взглядов), которые и в начале века, и в советские годы, и в годы «демократических перемен» совершенно недопустимым образом отзывались о России, ее истории и культуре, о православии и Евангелии, чем и вызвали появление антисемитских настроений… Вот после этого уже можно будет всерьез обсуждать – как же именно эти настроения гасить. Иное поведение будет проявлением двойного нравственного стандарта, то есть – попросту безнравственностью, которая исключает любой диалог.

Слишком многое станет странным, непонятным и в мировой истории, и в истории евреев, и в русской культуре, если подмечать лишь неприятные реплики в адрес евреев и не задумываться над тем, что же именно порождает эти реплики и жесты.

Еще в 30-е годы ХХ века и в эмиграции А. Карташев (в неопубликованном предисловии к книге В. Бурцева) заметил: «Евреи все время выдвигают свою «угнетенную невинность» и ждут от всех только сострадания и какого-то обязательного противоестественного юдофильства… Всякий волен быть англофилом или англофобом, германофилом или германофобом, славянофилом или славянофобом. Так же точно – и юдофилом и юдофобом. Право на «фильство» и «фобство» есть одна из великих свобод в международных отношениях. Водворению этой свободы мешают юдофобы невежественного и грязного цеха…».

Либеральный оппонент В. Шульгина – В. Маклаков – вспоминал: «Но и в семитическом, в еврейском лагере есть тоже категория людей, которые меня раздражают и с которыми спорить я не могу; это все те люди, которые приходят в искреннее негодование при малейшем нападке на евреев, которые видят оскорбление их национальности и в предпочтении нами своей собственной, которые засчитывают в разряд антисемита всех тех, кто не разделяет их мнения о себе, а всякого антисемита считают погромщиком… Я никогда не забуду одного интересного вечера в Петербурге, когда на квартире Винавера был ужин и собеседование выдающихся евреев и заведомых русских не антисемитов. Я помню эту нетерпимость и требовательность еврейства, чтобы мы, русские-христиане, не смели предпочитать свою культуру и себя им».

Верно: юдофобы требуют: «Ненавидь как мы, иначе и сам станешь нам ненавистен!». Но и еврейские стандарты политкорректности настаивают: «люби нас как мы любим себя, иначе будешь лишен почетного звания порядочного, просвещенного, интеллигентного, современного человека!».

К примеру, израильский писатель С. Дудаков, подвергая идеологической цензуре и порке русскую классику, занес в антисемиты Пушкина и Гоголя. На каком основании? – «Досадно отсутствие положительного образа еврея в творчестве великих писателей». Вам это ничего не напоминает? Не забыли вы еще, как основным недостатком первого варианта фадеевской «Молодой гвардии» считалось отсутствие крупных положительных образов партработников?

Видя подобного рода обвинительный беспредел, соглашаешься с голосами неполиткорректных диссидентов: «Антисемитом является не тот человек, который не любит евреев, а тот, кого сами евреи не любят. И по каким-то причинам гласно объявляют об этом». «Обвинение в антисемитизме смогло стать политической дубинкой именно потому, что смысл его сделали неуловимым – и наложили строжайшее табу на выяснение смысла».

Вот статья с устрашающим названием: «Интеллектуальные погромщики». Ее зачин: «Впору говорить о новом, крайне тревожном явлении – в Европе возрождается антисемитизм».

Что же за погромщики распоясались в Европе? – «Двое профессоров – биолог Стивен Роуз и его жена, социолог Хиллари Роуз, выступили с призывом бойкотировать израильские университеты. «Многие национальные и европейские организации, когда речь идет о выделении грантов и межуниверситетских контактах, относятся к Израилю как к европейскому государству. По этой причине вполне своевременно ввести мораторий на любое дальнейшее сотрудничество до тех пор, пока Израиль не выполнит резолюции ООН и не начнет серьезные переговоры с палестинцами», – говорилось в письме Роузов. Под обращением подписались 123 ученых, подавляющее большинство их составляли европейцы. Родиной бойкота стала Великобритания, где критика Израиля в среде либеральных академиков и литераторов – признак хорошего тона. В апреле прошлого года она материализовалась. Словами дело не ограничилось».

Ну? Неужели профессора стали громить те комнаты общежитий, где жили студенты-евреи? Нет – погром выразился в том, что «Национальная Ассоциация учителей проголосовала за то, чтобы «все британские учреждения высшего образования пересмотрели в сторону ужесточения свои связи с Израилем». Месяцем позже Ассоциация преподавателей университетов приняла решение субсидировать бойкот израильской науки. Бойкот уже начал сказываться на научной жизни Израиля. Лишь по линии Группы академических исследований, которая субсидирует совместные проекты британских и израильских университетов, число выделенных израильтянам грантов сократилось на треть. Инициатива британских ученых уже подхвачена их континентальными коллегами. В начале января административный совет одного из подразделений Сорбонны – Париж VI – проголосовал за бойкот израильских университетов и потребовал от Евросоюза разрыва всех научных связей с Израилем».

Итак, оценка государства Израиль как государства, не соответствующего демократическим нормам, есть антисемитизм и погром…

* * *

При поисках причин болезни полезно отстранять фантомные, иллюзорные причины.

Например, нельзя объяснять антисемитизм ксенофобией, якобы присущей русским. Русская культура открыта к влиянию со стороны самых разных сограждан, соседей и не-соседей. Уж на что непросты были татарско-русские отношения, но есть ли сегодня татарофобия? Никогда непохожесть сама по себе не воспринималась в русской традиции как повод к ненависти.

Глупо объяснять антисемитизм и тем, что большие, мол, всегда злятся на маленьких. Мол, «любая пришлая этническая группа подвергается преследованиям и притеснениям со стороны коренного населения. В Оттоманской империи за тридцать лет до Гитлера турки осуществили «окончательное решение» армянского вопроса, когда за несколько дней по всей Турции были уничтожены все армяне». Я что-то не помню, чтобы египтяне или сирийцы устраивали погромы грекам – несомненно, пришлой этнической группе на Ближнем Востоке. А назвать армян на территории Турции «пришлыми» значит перевернуть все вверх ногами: пришлые в малой Азии как раз турки. Армяне же в Закавказье жили за многие столетия до появления турок в кругозоре западного мира…

Неумно также видеть причину антисемитизма в «интеллектуальном превосходстве евреев». Русские, например, считают немцев или англичан умнее себя – но из этого не рождается никакого антигерманизма.

И не в Евангелии находят православные христиане повод для «нетолерантных» эмоций. Прожив уже большую часть своей жизни в Церкви, я имею право засвидетельствовать: не христианское богословие порождает отчужденность от евреев. В Церкви (за исключением горстки маргиналов) нет религиозно мотивированного антисемитизма.

Вглядывание в лики современной власти (даже не столько банковской или политической, сколько журналистской) порождает недоумение: ну почему каждый раз, когда России ломают хребет – в этом событии принимают активнейшее участие и более всего им восторгаются именно евреи?

Тут стоит напомнить и о том зеркале, которое журналист Эдуард Тополь подставил уже не журналистам, а их хозяевам. Вот выдержки из его «Письма олигархам» 1998 года: «Есть российское правительство – Ельцин, Кириенко, Федоров, Степашин. Но главный кукловод имеет длинную еврейскую фамилию – Березовско-Гусинско-Смоленско-Ходорковский и так далее. То есть впервые за тысячу лет с момента поселения евреев в России мы получили реальную власть в этой стране. Я хочу спросить вас в упор: как вы собираетесь употребить ее? Что вы собираетесь делать с этой страной? Уронить ее в хаос нищеты и войн или поднять из грязи? И чувствуете ли вы свою ответственность перед нашим народом за свои действия? – Знаете, затруднился с ответом Б. Березовский, – Мы, конечно, видим что финансовая власть оказалась в еврейских руках, но с точки зрения исторической ответственности мы на это никогда не смотрели… – Но раз уж так случилось, что у нас вся финансовая власть, а правительство состоит из полуевреев Кириенко и Чубайса, вы ощущаете всю меру риска, которому вы подвергаете наш народ в случае обвала России в пропасть? Антисемитские погромы могут обратиться в новый Холокост… Россия таки ухнула в финансовую пропасть. А вы – я имею в виду и лично вас и всех остальных евреев-олигархов – так и не осознали это как еврейскую трагедию… Знаете, когда в Германии все немецкие деньги оказались в руках еврейских банкиров, думавших лишь о приумножении своих богатств и власти, там появился Гитлер. Новые же русские чернорубашечники и фашисты всходят при вас, сегодня, на тучной ниве российской беды…».

В этой статье сказаны вещи столь замолчанные и столь же очевидные, что Мстислав Ростропович счел нужным публично отреагировать: «Дорогой друг, дорогой Эдуард! Сегодня Галина дала мне прочитать «Аргументы и факты» с Вашим открытым письмом. Я расплакался, как ребенок… Я потрясен Вашей смелостью».

Кому принадлежат деньги и пресса, тот осуществляет и реальную политическую власть – как публичную, так и тайную. Как гражданину, мне было больно, что в те времена, в мае 1999 года какие-то люди вбили клин между президентом и премьером, понудив Ельцина отправить Примакова в совершенно немотивированную отставку (речь идет о премьере, который пользовался безусловным доверием российского общества)… Но, как русскому, мне вдвойне неприятно, что премьер-министра России в отставку отправили по требованию Бориса Абрамовича и еще некоего просто Абрамовича из «Сибнефти».

В многонациональных странах порой устанавливается пропорциональное распределение власти между национальными общинами (вспомним Ливан). Так имеют ли право русские испытывать обеспокоенность по поводу того, что любые здравые соотношения были попраны, и важнейшие решения принимал не Совет Федерации, а еврейские банкиры? Можем ли мы в России требовать для себя таких же возможностей и прав, которыми обладают евреи? А без этого в 90-е годы получился странный перекос: все жители России должны были смотреть на свою жизнь, историю и будущее глазами одного меньшинства. В частности – тот, кто хотел казаться «современным», должен был научиться клеймить «патриотизм».

Вот это неумение просто «жить рядом» и порождает в самых разных обществах антисемитские настроения, порождает рано или поздно крик души (или – что хуже – толпы): да оставьте же вы нас в покое, не учите жить, не контролируйте нашу жизнь ни финансово, ни идеологически, не навязывайте нам ваше толкование нашей истории, нашей культуры и наших святынь.

* * *

Меня самого тошнит, когда я слышу трёп про то, что «во всем жиды виноваты». Неумно это, неполезно, бессовестно, да и просто неуважительно по отношению к самой России (а с точки зрения религиозной – так еще и Богохульно, ибо господином истории «жидоедский» миф вместо Владыки Христа почитает «синедрион«).

Но я не склонен поддаваться и той моде, что господствует в «демократической» журналистике – моде, призывающей к восприятию действительности по модели «все или ничего!». Из того обстоятельства, что не евреи сделали русские революции (как начала ХХ века, так и его конца), никак не следует, что они их не делали. Если нельзя всё (или даже главную роль) приписывать евреям, то ведь это еще не означает, что их участия вообще не было никакого…

Когда заходит разговор о причинах революции, о причинах отхода народа от Церкви – то неумно делать вид, будто вина только в народном «маловерии» или в каких-то «врагах Церкви и России». Огромная доля вины лежит на самих людях Церкви, на ее иерархах и служителях. И потому разговор об этой русской катастрофе, обходящий упоминания о наших, русских и церковных грехах, сразу лишается серьезности и становится идеологической погремушкой. Но точно также и разговор о катастрофах еврейских не должен обрываться, едва только заходит речь о причинах и поводах, спровоцировавших негативное отношение к евреям. Именно если мы хотим, чтобы «антисемитские опусы» больше не появлялись – надо «вдаваться в выяснение вопроса, что же все-таки послужило поводом» для их появления.

Да, мы готовы говорить о наших болезнях (мало ли строк в моих книгах посвящено болячкам нашей церковной жизни!). Но никто не обязан говорить всегда лишь об одном и том же. Помимо наших исторических грехов было в истории что-то еще. Были и иные подробности нашей истории… Но Нежный спешит ставить мне диагноз: «Господин дьякон скорбит о России. Как не скорбеть! Весь XX век – хождение по мукам. И что же? Они виноваты? Совратили, заманили, столкнули, обесчестили? Его боголюбие именно такого мнения. Надо обладать особым образом устроенным умом и совершенно особенной совестью, чтобы читать Бунина – и пренебречь его беспощадной правдой о бездне, в которую рухнула Россия».

Это – испытанный полемический прием. Подобный трюк Александр Нежный совершает не впервые. Однажды он уже обвинял в юдофобии И. Р. Шафаревича: он зачислил его в стан «охотников представить русскую трагедию результатом победоносного еврейского заговора». А ведь в работе И. Р. Шафаревича, которую «обличает» Александр Нежный, с полнейшей определенностью сказано: «мысль, что «революцию делали одни евреи» – бессмыслица, выдуманная, вероятно, лишь затем, чтобы ее было проще опровергать. Более того, я не вижу никаких аргументов в пользу того, что евреи вообще «сделали» революцию, т. е. были ее инициаторами, хотя бы в виде руководящего меньшинства».

В. Кожинов, сопоставив эти два текста, говорил: «Признаюсь, меня глубоко удивили цитируемые фразы Александра Нежного, и я обратился к нему с вопросом, почему он до такой степени исказил смысл работы И. Р. Шафаревича. И Александр Иосифович признался, что он вообще-то не читал эту работу, а только слышал рассказ о ней от одной из своих приятельниц…».

Полемизируя со мной, А. Нежный использует тот же самый прием, что при критике Шафаревича. А может, его опять приятельницы подвели… Вы бы уж, что ли, поосторожней наушниц себе выбирали, Александр-Стыдящийся-Отчества!

И это не просто личное полемическое изобретение Александра Нежного. Врать его заставляет изначальная предзаданность его позиции: ведь самое дешевое и распространенное еврейское объяснение корней антисемитизма звучит так – мол, русские говорят о негативной роли евреев потому, что хотят оправдать свои собственные беззакония, а потому лучше посоветовать им копаться в своем собственном дерьме, а евреев не трогать; раз эти русские посмели заговорить о евреях – значит, больше ни о чем они не говорят и ничего больше не видят, в том числе и самих себя, и своих ошибок.

Цензура нынешней «политкорректности» сейчас не мягче средневековой: при анализе проступков или преступлений христиан хорошим тоном считается сделать обобщающий негативный вывод по поводу всего вообще христианства.

В то же время не-еврейские авторы при исследовании еврейской культуры обязаны или хвалить ее или же становится на позиции номиналистов – «не обобщать!».

Еврейские полемисты охотно и громко выставляют счет всей христианской культуре, но при этом блокируют любую попытку обсудить расистские нотки в собственно иудейской традиции.

Каждый из нас начинает свой путь не с нуля, не с чистого листа. В каждом человеке есть нечто, что он наследует, а не выбирает. Есть предрассудки, общие для больших групп людей. Это предрассудки в самом буквальном смысле. Предрассудок – это то, что мы усвоили раньше, чем начал работать наш личный рассудок, то есть с молоком матери. Это то, что передано мне моей семьей, школой, культурой в качестве стандарта поведения: «Все мужчины делают это!». Но в разных культурах довольно разные представления о том, какое именно «это» должен делать «настоящий мужчина».

Одним из таких «предрассудков» является культура противопоставления: что «наше», а что «не наше». Иногда врастание в культуру происходит не через подчеркиваемое единообразие, а через подчеркиваемое разнообразие, отличие.

Именно этот путь считал важнейшим основатель сионизма Теодор Герцль. Перед ним встала трудная задача выработки такого определения нации, которая подошла бы именно евреям – людям, у которых к концу 19 века не было ни общей территории проживания, ни общего языка, ни общей религии. И тогда в речи «Еврейство» (7 февраля 1896) он сказал: «Я не требую от нации общего языка или ярко выраженных расовых признаков. Мы историческая общность людей, принадлежащих друг другу ясно выраженной связью, и наша сплоченность сохраняется в силу существования общего врага». Еще раз свое определение Герцль привел на 1 сионистском конгрессе в октябре 1897 года: «Я убежден, что нация – это группа людей общего исторического прошлого, сплоченная наличием общего врага». «Народы, среди которых мы живем, все вместе тайно или открыто ненавидят нас».

Понятно, что национальная, культурная и религиозная принадлежность весьма влияют на восприятие людьми одних и тех же предметов. Христиане помнят об императоре Нероне как о мучителе, иудеи – как о благодетеле (Талмуд утверждает, что Нерон принял иудаизм. Тюркский взгляд на историю России весьма отличается от взгляда русского историка. Куликово поле – поле славы для одних граждан России, и поле скорби для других (пока еще) граждан ее. Французское понимание русской истории также отлично от нашего: Крымская война не является для них горьким воспоминанием, а Бородинское поле они считают полем своей победы. Недавно мы узнали, что восприятие истории России даже украинцами разительно отличается от нашего собственного. Естественно, что есть и еврейская версия восприятия истории России (например – труды А. Янова). И это история России как «история чужого».

Она имеет право на существование. Но почему при ее анализе нельзя учитывать ее субъективность, порожденную именно национальным фактором? И почему, спрашивается, татарскую версию можно назвать татарской, татарского историка можно назвать татарским, а вот еврейского историка или еврейского журналиста назвать еврейским нельзя? Неужто принадлежность к любой иной национальной традиции вносит субъективные искажения, а только принадлежность к еврейству выступает гарантом чистой объективности?

Очевидно, что русский взгляд на еврейскую историю далеко не всегда приемлем для еврея (вспомним, что даже выступления о. Сергия Булгакова и Бердяева против антисемитизма сегодня нередко расцениваются как скрыто антисемитские – например, в публицистике С. Лезова). Почему же в таком случае должно возмущаться реакцией русских, которые зачастую не узнают себя, своей истории и своей страны в репликах или эссе еврейских историков и журналистов?

* * *

Элементарное правило приличия требует не рассказывать анекдоты о грузинах в присутствии грузин (лучше всего было бы, конечно, вообще воздержаться от подобных анекдотов). Но почему же в демпублике считается допустимым рассказывать гадости о России в присутствии русских? А мы ведь еще присутствуем в «этой стране» и кое-что слышим… Поймите, господа, в «этой стране» еще не все евреи! И поэтому нечто из того, что вами говорится, воспринимается другими людьми с болью и возмущением.

И то резкое и печальное, что русские могут сказать о себе сами в своем кругу – воспринимается совсем иначе, когда говорится кем-то о нас в третьем лице. Если бы российские азербайджанцы в массовых российских же газетах и телепередачах раз за разом говорили бы нечто оскорбительное для русских и для православных – разве было бы «расизмом» призвать их к большей сдержанности? Почему же нельзя сделать такое замечание в адрес некоторых евреев?

А когда таких хамов становится слишком много и когда это хамство длится не одно столетие – то тут естественно задать вопрос: это изъяны в их воспитании или же плоды воспитания? Может они не «плохо воспитаны», а напротив, хорошо усвоили определенные уроки? Может в истории иудейской педагогики были уроки тотальной ненависти к окружающим народам? Понимаю, что евреи сами слишком часто испытывали чужую ненависть, обращенную к ним. Но ведь и свою-то холили и копили… И вот сегодня в современной высокой культуре, в культуре университетов и приличных газет недопустимо выражать негативные мнения о культуре и вере евреев. Однако русофобские и антихристианские реплики считаются уместными.

Вот очень верные слова: «Без патриотизма, без любви к Родине, без готовности (величайшей готовности!) отдать жизнь за ее свободу и существование, не сможет существовать ни одно государство. Особенно если его со всех сторон окружают заклятые враги. Чтобы любить, надо видеть объект любви, чувствовать его, мечтать о нем, представлять его идеальные стороны. Но как можно любить страну, если ежедневно на ее радио– и телепросторы выплескивается столько грязи (обо всем и обо всех)?! Как можно любить и гордиться своим флагом, если видишь, как толпа бесчинствующих… ублюдков сжигает и топчет его, а представители порядка стоят в стороне, стыдливо отводя глаза в сторону?!».

Тем «интеллигентам», что брезгливо поморщились и бросились доставать свою любимую «мудрость» про «патриотизм как последнее прибежище негодяев», поясню, что в том месте цитаты, где стоит многоточие, в оригинале значится слово «палестинские». Это цитата из израильской газеты. Как видим, свой патриотизм евреи одобряют (и правильно делают!), а вот над нашим издеваются…

Неужели я стану лучше относиться к евреям, когда я вижу, что о России еврейские публицисты пишут как о «державе огромной, страшной, нацелившей на весь прочий мир тысячи ракетно-ядерных смертей», а о моем народе говорят, что «в глубине души каждого русского пульсирует ментальность раба» (Арон Гуревич)?

Надеюсь, что сегодня еврейская журналистика достаточно разумна и организованна, чтобы расслышать и среагировать на тот глухой ропот, который идет по России.

В западных странах довольно полно было прослежено влияние различных ветвей протестантизма на хозяйственный дух и настрой предпринимательского сословия. Известный специалист по русскому народу Владимир Познер вынес вердикт, что во всех наших хозяйственных бедах виновато православие.

Я несколько раз был на передачах Познера и могу свидетельствовать: это человек невысокого интеллектуального уровня. Он не в состоянии слышать своих собеседников. Когда он зачитывает заключительное слово (а он его именно зачитывает), оно никогда никак не связано с тем, что было сказано до этого участниками дискуссии. То есть это человек со вполне тоталитарным сознанием, неспособным меняться в зависимости от предъявляемых ему контраргументов, а значит, с ненаучным мышлением. Он способен лишь озвучивать расхожие либеральные штампы. Вероятнее всего он только слышал о существовании книжки Макса Вебера о роли протестантизма в развитии экономики Запада, но вряд ли ее читал.

Да, многие слышали о знаменитой книге Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», но немногие ее действительно читали. Я же обращу внимание на три тезиса этой книги.

Первый: капитализм при своем рождении и распространении, согласно Веберу, постоянно наталкивался на сопротивление людей традиционного склада мышления. Вебер приводит факты из истории Голландии 18 века, доказывающих, что действия по поощрению рабочих к более интенсивному труду путем введения более высоких расценок за более качественный и продуктивный труд не приводили к успеху. Рабочие работали еще меньше. Получив возможность зарабатывать больше за единицу времени, они предпочитали максимизировать свободное время при тех же доходах, а не доходы…

Надо быть человеком совсем уж современного западного типа, чтобы считать, что главный аспект в жизни человека – это его доходы и работа. Средневековая культура гораздо больше дорожит праздником. Во многом культура средневековья – это культура праздника. Это как раз то, что очень нервировало большевиков: почему у православных так много праздников, колхозники мало работают в эти дни и т. д. Так что я очень хорошо понимаю этих рабочих 18 века, которые отказывались запрягаться в конвейерную упряжь, а больше дорожили своим личным и семейным временем.

Где распространялся капитализм в интересующую Вебера эпоху? – в христианских странах. Какая, значит, традиция воспитывала людей так, что они оказывали глухое сопротивление капитализации? Так породило христианство капитализм, или скорее сопротивлялось ему?

Как удалось это сломать? Вебер показывает, что с духовными проходимцами, для которых деньги это все, не построить огромный западный мир. Для этого должны были появиться совсем другие люди: своеобразные аскеты и монахи ради карьеры, ради предпринимательского успеха.

Этих новых людей Вебер увидел в проповедниках кальвинизма и отчасти лютеранства. Своеобразие этих групп состояло в том, что они были фаталистами. По их вере – у человека нет свободы. У человека нет возможности выбрать свой жизненный путь и его вечный итог. Бог еще до создания мира решил, кого Он спасет, а кого отправит в погибель… И человек ничего не может сделать для изменения Божьего решения.

И если человек эту схему принимает, то как жить дальше, не зная, кто ты? Как жить, пребывая в неизвестности о самом главном? Человек мучается: кто я – избранный или нет? И тут богословы говорят ему: если ты идешь к спасению, значит, Господь тебя любит, а если Он тебя любит, то Он должен проявить Свое благорасположение к тебе еще в этой жизни, и это благорасположение будет заметно и для тебя, и для других; оно будет проявляться в твоем житейском преуспеянии. Любящий Отец будет всегда помогать тебе, а не твоему обреченному соседу. И поэтому если ты социально и карьерно успешен, значит у тебя с Богом отношения добрые, ты – избран. А если разоряешься, значит ты все-таки проклят Богом. И тогда таких людей пасторы отлучали от причастия, отлучали от своей церкви.

Соответственно, потребность в жизненном успехе и стяжании богатства обрела религиозную мотивацию, а наличие такой религиозной мотивации способствовало распространению «капиталистического духа«…

И даже если человек не был настолько фанатичен, на него влияло если не само богословие, то его социальные последствия: мир тогда был слишком мал, и если в моем городке меня отлучают от церковного собрания, это мгновенно становится известно всему городу, люди начинают меня сторониться, рушатся контакты и остатки бизнеса. Поэтому даже не очень нерелигиозные люди старались жить комильфо, в том числе соблюдать церковные установления. Так что кальвинистская модель действительно помогала религиозно мотивированному экономическому росту.

Нетрудно заметить, что эта логика, хотя и была озвучена христианскими проповедниками, глубочайшим образом противоречит тому, что возвещало традиционное христианство. В православии всегда считалось, что Бог скорее с бедными, чем с богатыми. Христос – там, где боль, а не там, где шумный успех. «У Христа – у креста», – гласит русская поговорка. И ей вторит цветаевская строчка: «Значит – Бог в мои двери – раз дом сгорел…». И если на «теологии процветания» действительно лежит часть вины за дух стяжательства, охвативший западный мир, то не стоит вину за это извращение христианства перекладывать на само христианство. По крайней мере, Православие не принимало участия в этом процессе.

И еще одно замечание по поводу книги Вебера. Автор сам отмечает, что описанный им материал весьма локален: он ограничен и в социальном пространстве, и во времени: «Люди, преисполненные «капиталистического духа», теперь (книга написана в 1905 году – А.К. ) если не враждебны, то совершенно безразличны по отношению к церкви». Кроме того, работать эта модель могла лишь в условиях тоталитарной религиозности, когда церковная община контролирует всю жизнь человека. А от такого типа религиозности западный мир сам ушел в 19 веке.

Далеко не все протестанты принимали такую богословскую схему. Тем более ее не было у католиков и православных.

А у православных тоже были очень интересные опыты бурного коммерческого успеха. Это и греческое купечество, в том числе, например, и современная очень влиятельная греческая православная диаспора в США. Это и староверы, где никакой идеологии, подобной протестантской не было, там был совершенно другой механизм. В начале 17 века Петр ввел обязательный налог со староверов, полагая, что крестьянин ради лишней копейки пойдет к никонианскому попу, но вышло все совершенно иначе. Дело в том, что люди до этого жили по принципу «и нашим, и вашим». В душе, может быть, они и лелеяли любовь к старым обрядам и книгам, но большинству было не до решающего разрыва и конфликта. И при случае, какой храм попадется, в такой и шли. Но жесткий императорский указ заставил делать выбор. Для определенного рода людей это означало некий вызов их состоятельности – как мужика, как просто трудяги, который может тащить на себе семью, хозяйство и т. д. Это что же, значит, я совесть свою потеряю за две копейки? Да нет, я уж напрягусь и эти две копейки еще дам. Эта мотивация привела в итоге к появлению очень крепкого староверческого и купечества, и кулачества.

Про коммерческие успехи армян, которые никаким боком к протестантизму не принадлежат, а гораздо ближе к православным традициям, можно и не говорить. Итак, во-первых, мы видим, что экономический рост далеко не всегда был мотивирован так, как это описывает Макс Вебер. Во-вторых, сами эти мотивы давно уже на западе не действуют (о чем и сам Вебер писал в 1905 году), а экономическое развитие общества идет… И только в сознании наших познеров все западные бизнесмены как будто бы мыслят моделями, которые описал Вебер.

И, наконец, тот, кто оценивает религию по критериям рыночной эффективности, заслуживает просто жалости: такой человек живет в столь удушающе-одномерном мире, что сердце просто требует послать ему гуманитарную помощь в виде Евангелия. С тем же успехом можно оценивать национальную литературу по успехам национальной футбольной сборной.

На телеканале НТВ, в программе «Свобода слова» священник предложил не подавать руки российским миллиардерам. Это было бы естественно для поручика

Иванова, но из уст протоиерея подобное предложение как-то странно было услышать.

Понятие «нерукопожатный человек» и в самом деле весьма точное. Но боюсь, этот план будет трудно реализовать. Для начала я поставил бы вопрос так: нельзя ли посчитать, сколько церковных орденов у семнадцати российских олигархов из списка «Форбс«? И сможет ли сам этот священник не подать руки встреченному миллиардеру? В интервью это легко сказать, а в реальной жизни, когда нужно найти деньги на возрождение церковной жизни, на строительство храмов, разборчивость, как правило, резко снижается.

Христианство – это не профессия, и поэтому оно может быть совместимо с любой профессией. Христианство – это не социальный статус, и поэтому христианская вера может быть совместима с любым социальным статусом: и раба, и императора.

Церковь не считает успех в мире бизнеса чем-то «греховным». В Евангелии Христос ставит преуспевающих купцов в пример остальным. Он вспоминает о людях, которые сейчас называются бизнесменами, когда говорит о самых таинственных вещах, о тайне Царства Божия: подобно Царство Божие купцу, который продает мелкий жемчуг для того, чтобы купить одну крупную жемчужину. Слово жемчужина сегодня зачаровывает и мешает понять прозаичную конкретику этого языка. По сегодняшнему это звучало бы так: если бы человек знал, что нефтяные запасы обнаружены где-то в калмыцких степях, то современный бизнесмен не усомнился бы продать свой гектар черноземной земли в Ставропольском крае и купить безводную калмыцкую землю.

То, что Христос обращается к опыту людей, живущих торговлей, а не только к опыту пастухов, земледельцев и рыбаков, показывает универсальность христианства. Оно готово разговаривать с любыми людьми на любом языке, отталкиваясь от опыта их жизни.

Успех в мирской карьере – это не зло. Это просто обстоятельства твоей жизни. Сами по себе богатство или нищета не имеют нравственного наполнения. Нравственное наполнение имеет только реакция человека на те обстоятельства жизни, в которых он оказался. Человек испытывается тем, как он реагирует на эти обстоятельства, как он переживает свою нищету или свое богатство. Ни одна земная работа сама по себе не вводит в Царствие Божие. И токарь спасается не тем, что он работает у станка и хорошо обтачивает заготовки, и крестьянин на Божьем суде будет оправдываться не тем, что он прямо проводил борозду и вовремя кормил своего коня. Так что нельзя сказать, будто работа банкира пагубна, а работа токаря спасительна.

Если от твоих профессиональных решений ежедневно зависят судьбы финансовых потоков, а значит, и людей, то и отнесись к работе как к работе, как к своему профессиональному долгу. И делай ее хорошо и честно…

На горной высоте слитки золота и ценные бумаги будут ненужной ношей. Еда, подходящая для обычного шахтера или профессора не подойдет для того, кто готовит себя к Олимпийскому старту. Не все обязаны быть монахами. Но завидовать монашескому пути и монашеской свободе должен любой разумный христианин.

И на любом этапе духовного становления есть общее правило: если борьба за собственность и труд по ее удержанию не расчеловечивают тебя – что ж, значит ты духовно силен и можешь ею владеть. Но ведь может быть иначе: лишняя соломинка может переломить горб верблюду. По слову святого Иоанна Златоуста – как слишком большая обувь натирает ногу, так слишком большое жилище натирает душу.

Христианство на 1800 лет старше теории научного коммунизма, и значит, о проблеме богатства-бедности мы думали никак не меньше коммунистов. С коммунизмом у нас есть как точки сближения, так и линии расхождения. Формула советского коммунизма: «то, что было твоим – будет моим». Инакова формула христианского «коммунизма»: «что было моим, пусть станет твоим». «Деньги мои, идите прочь от меня – к бедным!». Но буквальное и всецелое исполнение такого евангельского совета – это высший полет, это путь совершенно свободного человека.

И, конечно, мы от этой вершины не отказываемся. И для нас дороги люди, типа преподобного Серафима Вырицкого, который был купцом и еще до революции успел избавиться от своих заводов и принял путь монашества. Однако, это не означает, что все должны так идти.

Понуждать всех к такой жизни было бы сопряжено с насилием. Это путь не нормы, а юродства, а значит, это путь особого и личного Божьего призвания.

Помнить о таком пути, хотя бы иногда мечтать о нем и плакать о своей далекости от него должен каждый христианин. Реализовывать же – лишь тот, кто понял, что разминовение с таким путем есть затянувшееся насилие над собственной совестью.

Начинать надо не с него. Для начала ты хотя бы отнесись по-человечески к людям, которые зависят от тебя. В Египетской Книге Мертвых есть изумительная глава с описанием так называемой отрицательной посмертной исповеди, когда на суде душа умершего должна пройти испытание, называя те грехи, которых она никогда не делала. При этом боги взвешивают сердце человека и если он соврал, то сердце выдает его. И среди добродетелей, которые перечисляются там, одна совершенно изумительна: «я никогда не просыпался по утрам с мыслью о том, как бы задать побольше работы моим рабам». Думаю, это изречение стоило бы повестить в кабинетах очень многих директоров.

А что касается отношения к деньгам… Я вполне согласен со словами Владимира Мау: «Люди, активно вовлеченные в «производство денег», и особенно те из них, кто вырвался на самый верх предпринимательского успеха, подвергаются тяжелому нравственному испытанию. Это испытание независимостью, причем независимость от других людей (которую действительно имеют богатые люди) в их сознании подменяется представлением об их независимости от Бога. Кажется, что они «могут все», что они в своем величии приближаются к Богу. А это уже очень опасное для души состояние. На самом же деле деньги, если и дают свободу, то только от денег. Здесь было бы уместно вспомнить слова Ж.-Ж.Руссо: «Деньги, которыми обладаешь, – орудие свободы; деньги, за которыми гонишься, – орудие рабства».

Суть современной рекламы коротко выражается в словах «Бери от жизни все», «Сделай себе удовольствие» и т. д. В этом есть определенное противоречие. Для того, чтобы и в самом деле «взять от жизни все», надо оторваться от телевизора. Одно без другого невозможно: или ты берешь от жизни, или от телевизора. Точнее, не ты берешь от него, а телевизор высасывает твою душу не хуже гаррипоттеровского дементора.

Реклама комплексно воздействует на человека. В том числе на его подсознание. Церковь не может такими средствами вторгаться в жизнь человека. Поэтому здесь призыв только один – не входи в это болото. Но беда в том, что реклама очень агрессивна и передается через самый агрессивный предмет в доме – телевизор. И если взрослый человек, особенно воспитанный в советское время, может подойти и просто его выключить, как-то дистанциироваться, то у детей такой свободы нет.

Помните американский фильм «День Независимости»? Это фильм, дорогой каждому православному сердцу – ради кадра, в котором Белый Дом взлетает на воздух… Так вот, по сюжету этого фильма на Землю прилетают инопланетяне. А теперь представьте, что эти самые инопланетяне решили прежде своей высадки собрать информацию о нас. Они ж существа опытные, осторожные. Вот, глядя издалека на нашу голубую планету, они и обеспокоились: а вдруг эта планета и в самом деле голубая… И стали они собирать информацию, которую Земля сама о себе посылает в космос. То есть радио– и телесигналы. Зависли над Останкинской башней и начали вылавливать из эфира наши телепередачи. А затем вступает в действие элементарный закон обработки большого объема информации на незнакомом языке: сначала выделяются наиболее часто употребляемые слова, обороты, фразы, блоки и делается попытка выяснить их смысл. Ну, а чаще всего какие блоки звучат в эфире? – Рекламные… А инопланетяне – они на то и инопланетяне, что не понимают, почему у нас именно об этом чаще всего говорится. И они делают вывод: «значит для людей это самое главное». Если же они начнут анализировать смысл этих рекламных роликов, то к какому выводу они придут? Получится, что человек – это существо, производящее грязь. Потому что 70 % рекламы – об этом. Перхоть, запах изо рта, кашель, проблемы пищеварения, туалетная бумага, памперсы, гигиенические тампоны, дезодоранты, и т. д., и т. п. Антропология рекламы – это грубейший физиологизм в восприятии человека. А с другой стороны – дикая гордыня: «Я этого достойна!». Поразительная смесь физиологизма с невесть на чем основанной гордыней.

Что по этому поводу подумают инопланетяне, меня не волнует, а вот дети все это через себя пропускают. Полуторагодовалые малыши, которые и мультяшек еще не смотрят, телерекламу впитывают от начала и до конца. А когда четырехлетки начинают прыгать и выдавать рекламные слоганы вместо стишков Корнея Чуковского – это уж признак состоявшейся кражи: у нас крадут наших детей.

Реклама – это окно в будущий мир. Рекламируется не конкретный товар, а вполне определенная иерархия ценностей, определенные жизненные сценарии – чего ты должен добиться в жизни, а что считать неудачей, как себя надо правильно вести в том или ином случае. Реклама навязывает прежде всего определенное мировоззрение, а всякие там прокладки и дезодоранты – это ерунда, не более, чем повод поговорить о главном. Когда детишки, воспитанные в этой технологии, вырастут, я сильно сомневаюсь, будут ли они русским народом. Даже если их язык «всего» на 40 % будет состоять из англоязычных корней, привитых рекламными лозунгами.

…О вере Ельцина я судить не могу, но был случай, после которого я потерял всяческое уважение к нему как к политику. Где-то за неделю до первых президентских выборов в 1991 году я увидел интервью Ельцина итальянскому ТВ. Журналист спрашивает: «Борис Николаевич, не кажется ли Вам, что Православие с его традициями аскетизма, монашества – это то, что мешает России войти в общество рыночных отношений?» Ельцин отвечает: «Это, конечно, сложность, но мы ее преодолеем». Второй вопрос: «Не кажется ли Вам, что Православие с его традицией соборности, т. е. коллективизма, является препятствием на пути к демократическому обществу, где ценится прежде всего индивидуум?» Ответ в том же стиле: «Трудность есть, но мы и ее осилим». Буквально через полчаса мне звонит Аркадий Мурашов – он тогда работал в команде Ельцина. «У Бориса Николаевича встреча с Патриархом назначена, и он интересуется, о чем ему с ним говорить? Можете что-нибудь предложить?». Я отвечаю: «Знаете, уже полчаса как могу…». На следующий день с утра еду в Белый дом, где пытаюсь объяснить Бурбулису, что неприлично, просто немыслимо ни в одной стране мира, чтобы кандидат в президенты обещал преодолеть «тяжкое наследие» исконной религии большинства своего народа. Это что, демонстрация известного принципа «правительство отказало народу в доверии»? Через три часа прибывает в Белый дом Патриарх, и я уже официально его сопровождаю. Входим к Ельцину, и тот встречает Патриарха такими словами: «Ваше Святейшество! Тут вот некоторые говорят, что Православие и демократия несовместимы, так вот знайте: я с ними решительно не согласен!..». После этого я за Ельцина больше не голосовал.

Просто я тогда понял, что этот человек, ставший первым президентом России – не самодержец. Он слишком подвержен влияниям и советам. Самодержавна страна, которая сама решает свои вопросы, в которой нет управленцев, назначенных извне. И для этого не важно, кто управляет ею: царь, парламент или президент. Главное, что страна не становится зависимой от внешних сил. Самодержавие – антитеза не демократии и парламентаризму, а колониальной зависимости. Не самодержавна была Русь до 16 века: «Се яз, князь велики Борис Александрович Тфърьски взял есмь любовь такову с своим господином и дедом, великим князем Витовтом Литовьским и многих Руських земель господарем…». СССР был самодержавной страной. Если бы Ельцина даже короновали на царство – самодержавия Россия при нем бы не получила. Он был управляемым человеком, и тот, кто получал «доступ к телу», переворачивал мнение главы государства в любую выгодную для себя сторону.

…При встречах с разными людьми, теми, от кого зависит принятие важных решений или кто их сам принимает – политиками, бизнесменами – я ко всем пристаю с одним простым вопросом: скажите, а что хорошего сделал для России Путин? Всем известно, что именно Гайдар разрабатывал Путину экономическую линию и стратегию. Ладно, пусть экспериментируют дальше – я не экономист, в конце концов. Но кто-нибудь может мне назвать ситуацию, когда бы интересы Запада требовали одного, а интересы России другого, и нашему президенту на самом деле удалось бы, вопреки этому требованию, отстоять (не просто заявить, а именно в конце концов отстоять) свой интерес, интерес России? Я такого случая не знаю. Надеюсь, причина во мне, в ограниченности моей информации, а не в президенте.

Я также не знаю, есть ли православная мотивация в действиях Путина.

Главный ведь вопрос не в том, ходит ли он в храм или нет, а в том, есть ли для него духовная православная составляющая при принятии решений.

Второй вопрос – отстаивает ли президент интересы Церкви, когда решаются, например, вопросы российско-украинских отношений или отношений России и Прибалтики. Мне неизвестны случаи, когда президенты России, нынешний или прошлый, вопрос, к примеру, газовых долгов Украины, связывали со статусом русского языка на Украине или будущего храмов Московской Патриархии.

Верующий человек всегда помнит о Боге и о Церкви. Его глаза могут смотреть в любую сторону, он может решать какие угодно проблемы, но частичкой своего сознания он всегда помнит, что он не весь здесь, в этой шахматной клеточке, он не ее пленник, есть еще и другая реальность. Я не могу сказать, наблюдая за словами и делами Путина, что он производит впечатление человека, у которого уже есть вот это неотмирное зрение.

Первый срок президентства Путина ушел на зачистку информационного пространства. Он выстроил телевидение так, что любой телеведущий воспринимается сегодня как голос Кремля.

Но при этом по-прежнему ни на одном из каналов нет ни одного ток-шоу, которое ставило бы своей задачей защиту традиционных ценностей христианской цивилизации (за исключением передачи Александра Архангельского на канале «Культура«). Ток-шоу – это же самая массовая и эффективная форма идейной рекламы. Не товарной, а именно идейной рекламы: насаждение определенной системы ценностей или анти-ценностей. Я вижу, что практически все телеведущие и ток-шоу работают на разрушение традиционной христианской семьи. Обычный набор «учителей жизни» на российских ток-шоу: из шести гостей два еврея, гомосексуалист плюс самовлюбленная певичка. И итоговое возмущение ведущего: опять зрители проголосовали не так, как им советовали уважаемые эксперты!

Обратите внимание на «Квартирный вопрос». Мне нравится эта передача. Но есть там рубрика, отведенная показу жилищ иностранных дизайнеров. В их квартирах нет детских комнат, нигде не мелькает жена. Как правило, это холостяки – мужики 30–40 лет с весьма утонченным вкусом… И они преподносятся как идеал жизнеустройства.

Мне приходится бывать на самых разных передачах, и всюду я вижу одно и тоже: единственный участник, с которым ведущий считает нужным вести полемику – представитель Церкви. Иногда я иду на передачу, заранее зная, что меня оборвут, дадут не более минуты, но считаю и это полезным: пусть люди увидят, откуда идет агрессия – от православных или от профессиональных демократов.

Помнится, участвовал я в программе Познера «Времена». В ходе той дискуссии ее православные участники вполне ясно говорили о том, что не собираются пользоваться государственными рычагами для навязывания своей веры всему обществу. Но это нисколько не помешало Познеру в заключение по телесуфлеру зачитать заранее заготовленный текст: «Вот пора бы, мне кажется, понять, что попытки навязать свое видение мира, свою идеологию, свою веру неизбежно кончаются бедой, как для тех, кто эту веру поддерживает, так и для тех, кому пытаются ее навязать. Рано или поздно это кончается бедой, и этому учат все «Времена»».

Зачитывать заранее составленный итоговый приговор без всякого соотнесения с тем, что было высказано обвиняемыми, – это разве не признак монологично-тоталитарного мышления? Есть ли на нашем ТВ более властный теледиктатор, чем супердемократ Познер?

А вот бывший замминистра образования Асмолов ратует за уроки толерантности. Последняя фраза его выступления была просто гениальна. Она звучала так: «А вот если кто-то рядом живет и мыслит нетолерантно, то это нелюди». Ну как тут не вспомнить бессмертную фразу М.С. Горбачева, который на одном из пленумов ЦК в начале перестройки произнес следующий перл: «Так, товарищи, по вопросу о плюрализме двух мнений быть не может».

Увы, ТелеРоссия продолжает ту войну, которую Сталин прекратил в 1941-м году: войну против веры своего народа. Сегодня все телевидение вновь кремлевское. Так какие же я должен делать выводы при созерцании экрана? Почему по прежнему ведущие ток-шоу подбираются по антиклерикальному признаку? Кстати, и в США политические симпатии телеэлиты весьма отличны от мнения обычных американцев. Телеэлита и там, и в России, – таран, которым меньшинство растирает в пыль традиционные ценности большинства. Отчего-то эта информационная война с народом страны проживания телеведущих и называется «демократия».

В России телевидение – это, пожалуй, самый недемократический институт общества. Общество не имеет никакой возможности влиять на то, что там происходит. Это действительно «групповщинка», узкий круг лиц, принимающих решения. Для этих лиц Православие в лучшем случае – набор из пустых букв и звуков. В среднем – объект глухого раздражения. В худшем – объект целенаправленной агрессии.

Так отчего же путинский Кремль не убирает Познера с телеэкрана? Тоталитарно-нетерпимый либерализм (а именно это и есть Познер) в течение всего времени реформ был пропуском к профессии телеведущего. Готовность высмеять любую русскую святыню, возмутиться любым проявлением государственнической мысли – эти критерии, похоже, тоже учитываются в останкинском «естественном отборе«…

Полемика вокруг выставки «Осторожно, религия» показала, что для «уважаемых комментаторов», претендующих на роль лидеров интеллигентского сознания, никаких нравственных ограничений принципиально не существует. Хамство и кощунства допустимы, лишь бы они были выполнены «художественно». Их мир изоморфен, изопрофанен. В нем нет святынь, в нем можно все (кроме табуированной еврейской темы).

Если уж у нас телевидение снова государственное – то государство и должно изменить правила подбора теленянек. В конце концов у этих теленянек все равно не останется ни работы, ни аудитории после того, как на вымерших просторах России утвердится Московский Халифат.

Кремль собрал мощнейший информационный кулак. Но для чего?

Я считаю, что сосредоточение такого колоссального ресурса может быть оправдано только в одном случае: если сейчас эту мощь развернуть в сторону революции сознания, а именно, в пользу семейной системы ценностей.

Демографическая обстановка в России известна в кремлевских кабинетах. И там активно разрабатываются методы «повышения иммиграционного имиджа страны», чтобы привлечь больше иностранной рабочей силы. Но России нужны не чужие рабочие руки, а свои дети!

И до той поры, пока мощный информационный кулак, созданный Владимиром Путиным в результате зачисток телевизионных аулов еще в первый президентский срок, будет задействован исключительно для освещения его визитов и встреч, я буду считать, что власть мало беспокоит будущее страны. Я только тогда поверю в то, что Путин – русский президент, когда информационные ресурсы будут ориентированы на выживание русского народа.

Главная задача любого правительства – дать народу пережить очередной понтификат, очередное царство-президентство. Главное – чтобы народ не вымер за время твоего замечательного правления. После 20-ти лет реформ наконец обозначилась наша долгоискомая национальная идея: выжить бы… Страна тихо умирает под громкие звуки рекламных пауз.

Есть очень печальный критерий – это решимость людей жить и бороться за свою жизнь. Сокращение продолжительности жизни мужчин – это безмолвный бунт. Психологи давно заметили – чем более культурен народ, тем больше диспропорция между количеством самоубийств и убийств. В обществе примитивного сознания агрессия всегда выплескивается вовне, а когда общество и культура более развиты, агрессию человек сдерживает в себе, и она обращается внутрь него. Россия 90-х годов кажется безумно варварской страной, но обратите внимание – не было ни одного погрома, инициированного русским населением. И при этом – катастрофическая смертность, самоубийственный протест русских мужиков. Мы вымираем «культурно» – без криков, без баррикад или погромов. Стреляя в свое сердце, а не в тех, кто это сердце зажимает в тиски безнадежности.

И еще есть протест женщин – в виде отказа от детей.

Ни одному народу в мире не подходит в большей мере такой печальный термин, как «самоеды». Как еще назвать народ, в котором только одному ребенку из четырех зачатых разрешают родиться? Народ, который ради комфорта убивает своих детей и отказывается от своих стариков? То, что сегодня средняя продолжительность жизни мужчины в нашем обществе – всего 58 лет, это означает, что общество не готово пестовать даже своих стариков… Это только у самых диких народов было такое отношение к своим детям и своим старикам.

В современных семинариях уже не нужно учить студентов искусству вести дискуссию с атеистами. В России конца XXI века атеистов не будет вообще. Я глубоко убежден, что Россия конца XXI века будет глубоко религиозной страной… Но это не потому, что у нас появятся замечательные миссионеры. А просто в силу торжества законов дарвинизма. Именно по дарвинистским критериям неверов приходится характеризовать как тупиковую ветвь эволюции: атеисты размножаться не умеют. Они просто вымрут как мамонты. Сегодня плотность населения в России соответствует нормам эпохи неолита: 1 человек на 1 кв. км территории. В российских семьях в среднем 1,17 ребенка на семью (для воспроизводства популяции нужно минимум 2,3).

Многодетные семьи есть только у бомжей (алкоголиков-пофигистов) и у религиозных фанатиков (точнее, тех, кого их светские соседи считают «фанатиками«). Делать ставку на бомжей было бы странно. Значит, единственная точка возможного роста – семьи религиозных людей. Когда в смешанной церковно-светской аудитории начинается разговор о демографии, батюшки с гордостью говорят: «Это не наши проблемы: на наших приходах рождаемость выше, чем в Узбекистане».

В наше время согласие родить ребеночка и вырастить его – действительно подвиг. Это решение оборачивается отставанием в карьере, замораживанием или падением уровня жизни. Чтобы пойти на эту боль и эту радость одновременно – нужна сверхмотивация. А мир сверхмотивов и сверхценностей – это как раз и есть религия.

А значит, выбор очень внятен: Православие или смерть. Это не лозунг религиозных фанатиков, а суровая действительность. Если мы хотим, чтобы Россия была населена не по нормам каменного века, то ничего менять не надо. Надо тихонечко освобождать территорию от своего экологически вредного присутствия. В демографии уже есть понятие «русский крест«: пересечение падающей вниз кривой рождаемости с ползущей вверх кривой смертности. Так у нашей истории появилась математически предсказуемая ясность.

Именно математически очевидно: не будет религиозной мотивации, религиозного благоговения перед зачатой жизнью – не будет и России.

В этой ситуации любая антиклерикальная кампания в прессе или в классе является неумышленным (надеюсь) геноцидом.

Любая попытка атаки на христианскую, традиционную семью, в том числе под видом терпимости к гомосексуализму, в этой перспективе воспринимается как еще один нож, добивающий физическое существование: а) русского народа, б) вообще европейской культуры в целом, так как весь «белый» мир идет к тому же бесславному концу.

Впрочем, слова о том, что Россия в конце XXI века будет религиозным обществом, слишком общи и потому могут создать иллюзию оптимизма. Но давайте уточним – какова будет структура этой религиозности.

Одной знакомой мне многодетной православной семье несколько лет назад московская мэрия дала бесплатную путевку на Черное море. Среди солнечных впечатлений, с которыми они вернулись, было и одно с оттенком горечи: несколько вагонов в их поезде были целиком закуплены мэрией для помощи многодетным московским семьям. Принцип подбора был понятный: семья, где было больше четырех детей, получала бесплатную путевку. Но во всем поезде Поляковы оказались единственной русской семьей. Все остальные были хоть и московскими, но мусульманскими…

Вопрос к русским людям: какую страну вы оставите вашим детям? Если в вашей семье будет один ребенок – то своих внуков вы обрекаете на судьбу «нацменьшинства» в Московском Халифате.

Опасность Хэллоуина для детей прекрасно передана песней Высоцкого «О масках«: «Я в хоровод вступаю хохоча, и все-таки мне неспокойно с ними: а вдруг кому-то маска палача понравится – и он ее не снимет».

Поинтересуйтесь: какова статистика преступлений, совершаемых в ночь Хэллоуина? А вот в Пасхальную ночь в некоторых городах не совершается ни одного преступления.

Первые шаги к Хэллоуину были сделаны еще в советские годы, когда на утренники детей наряжали чертенками и ангелочками. И даже тогда как мало было ангелочков, и как много было бесенят. Казалось бы, советской власти должно быть одинаково, ведь и то, и другое – мракобесие и религиозность. Тем не менее, к чертям советская цензура и педагогика были более благосклонны, чем к Ангелам.

То, что дети склонны к хулиганству – не удивительно. Поражает активность учителей во внедрении хэллоуинских традиций в наши школы. Иногда, глядя, как они затаскивают детей на Хэллоуин и на уроки секспросвета, хочется крикнуть: «Люди, бойтесь школы! Российское учительство сегодня – это наша национальная катастрофа!!!». Уровень невежественности и безнравственности слишком у многих наших учителей просто опасен. В начале 90-х, на встречах с учителями было видно, что этих людей радует любая возможность узнать что-то новое. Они интересовались, что-то записывали, спрашивали список литературы по затронутой теме. В последние годы – совершенно апатичные глаза, жвачка во рту у педагогов… В школу сегодня идут не по призванию. Слишком часто учат детей те, кто после университета просто не смог найти другую работу. Уповать на нравственное творчество таких учителей не приходится.

И любви к России у них тоже нет. За триумфальным маршем Хэллоуина по российским школам стоит старый комплекс вечной неполноценности нашей полуобразованщины. Эта ее странная и всегдашняя готовность быть глиной, которая принимает форму любой подошвы, которая на нее наступила – лишь бы подошва была импортной. Дайте нам любого иностранца, и сразу у него будем учиться всему. Ну как тут не вспомнить крик Чацкого: «Ах, если рождены мы все перенимать, хоть у китайцев бы нам несколько занять премудрого у них незнанья иноземцев!».

Церкви же просто остается выбирать лучших учителей для совместной работы. Мы ищем совестное, неравнодушное меньшинство. И ради работы с ним нужно создать совместный методический центр, где разрабатывались бы новые школьные программы, избавленные от атеистических наслоений и пережитков; создавались бы альтернативные учебники, которые отражали бы русский и православный взгляд на историю мировой культуры, национальную историю, историю языка, литературы.

Если учебник будет добротно написан, если в нем будут корректно расставлены нравственные оценки, то и обычный учитель при всей своей апатии, излагая добротно написанный учебник все же будет нести доброе и светлое. Учебники истории и литературы должны подводить к нравственным выводам, причем делать это настолько аргументированно и интересно, чтобы даже педагог, который давно уже сам потерял различение добра и зла, не смог бы до конца испортить урок.

К сожалению, дискуссии об изучении «основ православной культуры» (ОПК) ведутся в каком-то искусственном мире. Очень хорошо сидеть в благоустроенном кондиционированном зале, в окружении библиотечных стеллажей и под звуки классической музыки беседовать с уважаемыми оппонентами о религиозном воспитании детей в духе полифоничности и толерантности…

Однако описанная обстановка возможна лишь в стране по имени Утопия (Неверленд, Нигдея…). Наши дети не растут в башне из слоновой кости, где они были бы изолированы от мира наркоты и навязчивой оккультной пропаганды, подаваемой ребенку вместе с боевиками и фильмами в жанре «фэнтэзи». Подростковый киногерой сегодня почти обязательно медитирует перед боем, возжигает благовонные палочки и имеет мудрого старого гуру-наставника с Востока.

Так что не надо делать вид, будто дети – это некая tabula rasa, чистая белая табличка, на которой не появится никаких религиозных знаков, если не пустить в школу священника. Религия вездесуща в жизни современных детей. Но, к сожалению, эта религия далека от Православия. Чаще всего – это ползучий антинаучный и антирелигиозный оккультизм, который входит в сознание и подсознание через культ «Гарри Поттера» и через телегороскопы, через саморекламу американских саентологов и русских фашистов, через рериховскую каббалистику и через рассказы о «народных традициях». Так что восстановление свободы выбора школы, семьи и ребенка возможно только в случае, если эта всепроницающая оккультная пропаганда будет уравновешена трезвостью христианской богословской схоластики.

Увы, далеко не все директора школ столь мудры, как персонаж из сказочной книжки Григория Остера «Ужасный задачник«:

«В одной школе во время летних каникул, пока в здании никого не было, завелись черти. Когда наступило первое сентября, черти повесили на школе плакат «Добро пожаловать в ад» и не пустили в школу учителей, а ученикам, наоборот, предложили заходить в классы и учиться, только не чтению и математике, а всякому чародейству и колдовству.

Некоторые старшеклассники, несмотря на то что учителя и директор запретили им даже близко подходить к дверям школы, поверили чертям и зашли внутрь. Но тут же об этом горько пожалели, потому что черти захватили их в заложники, завалили двери школы учительскими столами и потребовали, чтобы все остальные ученики вместе с родителями, учителями и директором сложили букеты цветок в кучу и отошли от школы на двести метров. А иначе – сейчас будет взрыв или что-нибудь еще хуже.

Некоторые родители, особенно те, которые привели в школу первоклассников, стали советовать директору школы вызвать специальный милицейский отряд, который умеет освобождать заложников, но директор сказал, что милиция со своими автоматами только окна перебьет, а сделать все равно ничего не сможет. В таких случаях, сказал директор, надо не автоматчиков вызывать, а священника из ближайшей церкви. Чтобы он школу перекрестил. Три раза. Вот этого черти на самом деле боятся.

К счастью, ближайшая церковь оказалась совсем недалеко. Когда черти увидели, что к школе подходит священник, они высунулись из окон и закричали, что это не честно, потому что в нашей стране церковь отделена от государства, а школа от церкви, и священников к школам подпускать нельзя.

Но священник не стал слушать чертей, подошел к школе вплотную, поднял руку и перекрестил ее. Трижды. И в ту же самую секунду плакат «Добро пожаловать в ад» свалился со школы, а черти, высунувшиеся из окон, стали лопаться и исчезать. Один за другим. Пока не кончились. Все до одного.

Когда входные двери школы удалось освободить от учительских столов, ученики вместе с учителями смогли войти в здание и начать занятия. Но тех старшеклассников, которые поверили чертям и попались к ним в заложники, в школе так и не нашли. Сколько ни искали. Несчастные родители пропавших школьников осмотрели все классы и туалеты, учительскую, кабинет директора. Заглянули в каждый укромный уголок, спускались в подвал, даже на чердак залезали. Но все безрезультатно. Видимо, черти, когда исчезали, забрали всех этих старшеклассников с собой»…

Не надо забывать и о том, что уж очень многообразен национальный состав школьных классов. Это многообразие имеет еще и свою динамику – довольно печальную для русского народа. Но именно в этом я как раз вижу аргумент за возможно более широкое введение ОПК. Мигрантов надо научить жить на нашей земле. Наша школа должна учить детей наших новых соотечественников тому, чему вряд ли их могут научить в их семьях. Она должна вложить в них матрицу нашей культуры. И здесь есть задача-минимум и задача-максимум.

Минимум – рассказать о нашей вере, истории, культуре так, чтобы наши новые соседи знали, где у нас болевые точки, какова структура наших надежд и аллергий, где вообще те наши мозоли, на которые лучше не наступать. Знакомство с ОПК поможет им понять логику нашего мира, нашей души. Если им объяснить смысл наших верований, мы не будем казаться им сумасшедшими еретиками или идиотами. Будем честны: задача российской школы по отношению к детям переселенцев – ослабить давление на них их собственных семей (точнее – вполне предположимых там антирусских и антиправославных предрассудков).

Задача же максимум – передать мигрантам наш культурный код. Пока «китайцев» еще мало, их детей надо учить Православию. Иначе через пару поколений они будут учить нас жить по их «понятиям».

Если же человек другого вероисповедания, национальности или гражданства запрещает народу большинства изучать свою культуру, религию и язык, это уже называется не «национальное меньшинство» (чьи права уважать необходимо), а «оккупанты». И к таким оккупантам обращены слова Бориса Расторгуева (группа Любэ): «Вас за то, что Россию обидели, Емельян Пугачев не простит!».

Чтобы миграция не превратилась в оккупацию, нужно, чтобы переселенцы усваивали культурный код того народа, на землю которого переезжают. Вы свободно захотели жить среди русских? Тогда учитесь уважать и понимать нашу культуру, в том числе и ее религиозную основу. Примите или хотя бы поймите нашу систему эстетических и этических критериев.

Эти умненькие интеллигентные дискуссии у Познера и у Шустера на тему «Можно ли преподавать Закон Божий в наших школах? А не нарушит ли это чьи-то права?» ведутся как будто в безвоздушно-правовом пространстве. А у русского населения на своей земле есть хоть какие-то права или нет? В сегодняшней ситуации вымирания неверующих и потому малодетных семей отказ в праве на изучение православной культуры равнозначен отказу русскому народу в праве на жизнь.

Хотите отстаивать светское мировоззрение? – Пожалуйста, но только в университетах, среди взрослых и думающих людей, среди людей, уже прошедших погружение в культуру России. А в рязанском школьном классе, на четверть уже состоящем из нерусских детей, педагог обязан говорить о русской православной культуре только с благоговением. Презирать нашу веру этих детей и без нас научат. Но должна ли российская школа становиться их союзником в деле хулы?

Только разрешение спора вокруг изучения в школах России «основ православной культуры» даст ответ на вопрос «Who is mister Putin«? Даже проблемы «китайских» и «японских» островов кажутся мне менее значимыми.

Патриотизм – это аксиома русского православного сознания. Выводная из него теорема – поддержка сильного национального государства, государственническое мышление. Но сейчас у нас нет веры в то, что государство наше, не в смысле церковное, но хотя бы русское. Все отчетливее оно принимает черты колониальной администрации, управляемой из-за границы и ради интересов транснациональных монополий.

Что значит быть русским? Я хотел бы обратить внимание на то, что в нашем языке наше национальное имя формулируется в грамматической форме имени прилагательного, а не существительного. О всех других народах мы говорим: немец, француз, грек, еврей, татарин…, т. е. мы употребляем имена существительные. А когда говорим о себе самих, мы говорим: русский, т. е. характеризуем себя именем прилагательным. А раз оно прилагательное, значит должно к чему-то прилагаться. Тем стержнем, к которому прилагается слово «русский», в нашей традиционной культуре было слово «христианин» – крестьянин. То есть главное – это вера, твоя душа, а твой язык, твоя культура – это то, что держится на этом стержне.

Сегодня же быть русским – это значит плыть против течения, быть участником Русского Сопротивления. Я говорю о сопротивлении не как о вооруженном повстанческом движении, а как о дисциплине мысли и чувства. Скажем, так: хочешь быть патриотом – выключи телевизор. То есть защити свое сознание от промывки мозгов, научись думать самостоятельно, не голосуй вместе с толпой на всех референдумах. Будь человеком, а не ходячей телеприставкой…

Та Русь, что действительно свята, была и остается таковой. Другое дело, что сейчас сбывается пророчество Александра Блока: «В будущем я вижу две России: Россию-Америку и Россию православную». Это два народа с пока еще общим языком и территорией, но с совершенно разными духовными ценностями и этикой. Есть «Соединенные Штаты Евразии» под именем Российской Федерации – с макдональдсами, кока-колой и НТВ, – а есть Святая Русь. Она небольшая, но есть. И может поэтому, даже не зная об этом, жив остальной народ…

В тезисе же о том, что Россия есть перекресток культур мне слышится хорошо завуалированная хула. Когда про некоего человека говорят, что, вообще, он хороший посредник, это часто следует понимать в таком смысле, что сам по себе он ничто, но если при случае окажется между серьезными людьми, то может немножко услужить – и тому, и другому. И когда называют особенностью нашей страны то, что она является «мостом», подспудно за этим звучит, что ничего своего она не создает. По мосту просто проходят – и все.

Так вот, Россия – это совсем не мост. Это нормальная, органическая часть западного мира. Причем поясню, что для меня Восток и Запад понятия не политические, а культурологические. Для западного мышления прежде всего характерно личностное восприятие Бога и тезис о сохранении его личности в посмертии, которое определяется принципиальной свободой человека. В этом смысле и Ислам – тоже Запад. Я не вижу серьезного влияния на русскую культуру со стороны, скажем, индийской культуры или китайской, влияния, которое превосходило бы аналогичное влияние этих регионов Земли на культуру Англии, например, или

Германии. Вообще, назовите мне хоть одну идею, которая органично вошла в русскую культуру с того Востока, что восточнее Персии… Словом, я не вижу оснований считать, что Россия является евразийской в культурном смысле державой.

А потом эти разговоры о Востоке имеют еще один неприятный поворот – когда выливаются в навешивание ярлыка «азиатчины». Эти бесконечные стенания по поводу того, что русская история с ее татаро-монгольским игом, Иваном Грозным, крепостничеством, самодержавием и так далее подавила ростки свободы, самостоятельности, и поэтому бедная душа современного россиянина не в состоянии принять благо прав человека и либерализации… У меня простой вопрос. А душа чухонца – в состоянии? Покажите мне, пожалуйста, где, собственно говоря, у латыша или финна больший опыт демократии, жизни в свободе, чем у русского крестьянина, особенно новгородского, или у сибирского или новороссийского казака?

Не так давно прошла информация о том, что уже подготовлен президентский указ, возводящий Православную Церковь в ранг государственной.

Я думаю, это из области мифов. Замечательный английский писатель К.С. Льюис однажды попробовал взглянуть на духовную жизнь человека из зазеркалья – глазами тех демонических сил, которые желают духовной гибели человека. Получилась «аскетика наоборот«: сборник вредных советов. В этой книжечке – «Письмах Баламута» – «старший искуситель» делится секретами ремесла и, в частности, открывает тайну своего влияния на общественное мнение: «Мы направляем ужас каждого поколения против тех пороков, от которых опасность сейчас меньше всего, одобрение же направляем на добродетель, ближайшую к тому пороку, который мы стараемся сделать свойственным времени. Игра состоит в том, чтобы они бегали с огнетушителем во время наводнения и переходили на ту сторону лодки, которая почти уже под водой. Так, мы вводим в моду недоверие к энтузиазму как раз в то время, когда у людей преобладает привязанность к благам мира. В следующем столетии, когда мы наделяем их байроническим темпераментом и опьяняем «эмоциями», мода направлена против элементарной «разумности»».

Какие искушения царствуют в умах сегодня, заметить нетрудно. Когда вся страна наводнена сектами – мода дня требует писать о «нетерпимости» Православной Церкви, которая почему-то не желает тихо помирать, а дерзает время от времени отвечать на сектантские нападки.

Когда на страну надвигается катастрофа, связанная с окончательным разрушением ее конфессиональной самоидентичности, газеты переполнены криками ужаса: что будет, если Православие, недобитое атеистами, но добиваемое сектантами, возродится?! Кремль кишит экстрасенсами – но целая плеяда профессиональных церквеборцев уверяет, что государство вот-вот прикажет всем стать православными.

Пропаганду очень удобно вести с помощью двусмысленных, неопределенных терминов. А христианство – это религия «Логоса» (того Слова, что было в начале), и потому его проповедники стремятся к посильной ясности мысли и речений. Причем – не только в богословии.

Так что же значит «государственная религия», призраком которой уже не первый год газеты пугают обывателя?

1. Государство наказывает за отречение от господствующей религии. Но: известны ли кому-либо случаи, когда современные российские государственные структуры наказывали кого-либо за отречение от Православия?

2. Государство поощряет переход в господствующую религию. Однако: известны ли кому-либо случаи, когда современные российские государственные структуры понуждали кого-либо переходить в Православие или как-либо поощряли за крещение в Православной Церкви? Поскольку российскую жизнь принято сравнивать с жизнью в «цивилизованных странах», напомню, что например, еврею, который в России был христианином, а по переезде в Израиль пожелал сохранить свою веру, предстоит узнать, что в Израиле существуют серьезные ограничения в устройстве на работу, в получении образования, жилья и медицинской помощи для тех, кто не придерживается государственной религии Израиля – иудаизма.

3. Государство контролирует церковную жизнь и прежде всего вероучение. Да, такой контроль есть в современной Англии (женское священство в Англиканской церкви было введено отнюдь не решением церковного собора, но решением английского парламента). Но в России такого сейчас нет (и, кстати, никогда не было).

4. Государство контролирует основные моменты церковной политики (например, назначение епископов). Так обстоят дела во Франции (католический кардинал Парижа вступает в свою должность лишь после его формального утверждения президентом Франции). Так в Германии. Но этого нет в России.

5. Государство помогает господствующей религии, ограничивая права религиозных меньшинств. Такие ограничения есть в Германии, где только лютеранам и католикам разрешено преподавать в государственных школах. В России таких ограничений нет.

6. Государство помогает господствующей религии, не ограничивая активности религиозных меньшинств. Так в Финляндии государство оплачивает труд лютеранских и православных преподавателей Закона Божия в школе, не запрещая этого другим, но и не поддерживая труда миссионеров других конфессий.

Наконец, известны еще такие формы государственно-церковного симбиоза: государство обязано выполнять некоторые решения Церкви; государство платит зарплату (или часть зарплаты) церковным работникам; государство признает браки, скрепленные Церковью, но не зарегистрированные государственными службами. Никакими подобными правами Православная Церковь в России сейчас не пользуется.

Какое же главное преступление, направленное против свободы совести и на государственную поддержку Православия совершили российские государственные мужи? Они, оказывается, иногда со свечками в руках стоят в православных храмах – а телевидение на всю страну показывает те нечеловеческие мучения, которые они при этом испытывают. При всем сочувствии к сановным «подсвечникам» не могу не заметить, что посещение человеком храма все же не есть государственное или должностное преступление. Когда президент встречается с писателем М., никто из профессиональных борцов за свободу не требует, чтобы он немедленно посетил и писателя N. Но стоит ему только заглянуть в православный храм – как немедленно следуют намеки, что не грех было бы и в синагогу зайти.

Разговоры журналистов о том, что Россия движется к православной теократии, не подтверждаются ни фактами, ни рассудком. Очевидно же, что у самой Церкви не хватает сил не только на то, чтобы подчинять себе общество и государство, но и просто на реставрацию своих храмов. Значит, приходится искать причину возникновения подобных разговоров в иррациональной сфере эмоций и предрассудков. Значит, у этих людей есть не логические, но иные – политические, национальные, религиозные мотивы для борьбы с «православной теократией». А может, все еще проще – и мотив чисто финансовый: какая-то из сект просто оплатила антиправославный алармизм очередного «антиклерикала».

Подлинно черное колесо катится по городам России – непрерывной чредой в муниципальных домах культуры, библиотеках и кинотеатрах сменяют друг друга шаманы и «целители», «контактеры» и «пророки», йоги и «белые ламы».

Так вот, я больше бы уважал мужество журналистов, борющихся за сохранение светского характера российского государства, если бы они писали не только об угрозе огосударствления Православия, но и об оккультизации школы и гостелевидения. То есть если бы они не бегали с огнетушителем во время наводнения…

Пока же в России государство (и прежде всего школы) отделены от Церкви, но не от сект. А потому будет, будет православная Церковь оказывать давление на государственные структуры. Мы «фанатично и нетерпимо» будем требовать одного: обеспечьте, пожалуйста, действительно светский характер образования и общественной жизни.

Я являюсь скептиком в отношении способностей нашего народа в его нынешнем состоянии не только в эффективном освоении огромных пространств России, но и просто в их удержании.

Поводов для скепсиса достаточно. Все разговоры о нашей соборности оказались агитпропом: налицо полное отсутствие человеческой национальной солидарности. Нет даже кастовой сословности в сословии духовенства. Наблюдаешь со стороны уличную встречу двух священников: на лице у каждого скорее чувство неудобства. Проходят не приветствуя друг друга, подчеркнуто не замечая… Когда русские люди встречаются где-нибудь в парижском магазине – точно также: «мы с этими ничего общего не имеем!».

У нас нет ни одной народной программы помощи русским беженцам. Есть государственные механизмы, фонды (и их – позорно мало!), но проектов, рожденных совестным отзывом помочь своим, которых выгоняют откуда-нибудь из Туркменистана или Эстонии – нет абсолютно.

В России нет нормальной патриотической партии: наши прописные патриоты по большей части или троечники или марионетки. Когда наши правые идеологи начинают митинговать, то в их потугах столько насилия и над стилем русского языка и над логикой человеческой мысли, что поневоле сожалеешь, что им еще при рождении не заклеили рот лейкопластырем. Нам так и не удалось создать не крикливое, а нормальное здравое консервативное издание: с христианской традиционной системой ценностей, политических оценок и т. д. Нет аналогичного телеканала и нет такой партии. Эта дистрофия или атрофия механизмов общественной национальной самозащиты – вот это самое печальное.

Нам устами Маргарет Тэтчер вполне ясно пояснили, что Россия слишком сильно населена. В России должна быть добывающая промышленность, система транспорта и плюс элементарные органы правопорядка для того, чтобы обеспечивать беспроблемную транспортировку энергоресурсов. Поскольку это голос человека из мировой элиты, то ответить ему надо тоже голосом российских социальных элит. Поэтому, считаю, что предприниматели сделают огромное благо, если окажут все возможное давление на региональную и федеральную политику в области воспитания семейных ценностей.

Мир глобализации требует разрушить традиционные социальные скрепы: свобода от церкви, свобода от семьи, свобода от национальности, свобода от традиций, а значит, от связанности с родиной и своим народом и т. д. По определению Жака Аттали, цивилизация 21 века – это цивилизация кочевников; ей нужно максимально свободное перемещение финансовых и трудовых ресурсов в масштабах планеты. А для этого у людей, как трудовых ресурсов, не должно быть никакой иной идентичности, кроме профессиональной – ни религиозной, ни национальной, ни семейной, ни даже половой, по большому счету. Чтобы «Матрица» успешно имела тебя, у тебя должен быть универсальный разъем, в который можно было бы вставить нужный кабель.

Это идеал меня не вдохновляет, и потому я бы хотел, чтобы ресурсы регионального и федерального бизнеса были бы направлены против этой глобальной атомизации человечества. Кстати, тут понятен парадокс идущих процессов: атомизация на службе глобализации. Распад традиционных связей для загнания рабсилы в новую глобальную сеть. Иногда освобождение человека из-под одного контроля – это лишь шаг на пути к контролю со стороны более высокой инстанции. Крепостные могли отчуждаться от своих привычных феодалов ради государевой кабалы. И при этом они порой оказывались еще более бесправными. Потому что свой Троекуров был крепостному более понятен и внятен, чем царь, до которого не докричишься через его безликий аппарат, перед которым ты просто никто.

Наконец, еще один повод для скепсиса – это просто отсутствие фольклора. У нас нет песен, которые бы оплакивали гибель СССР. А ведь это скорее катастрофа не менее страшная, чем 1941 год… Нет анекдотов. Нет даже литературы об этой боли. Единственное исключение, пожалуй, это повесть Валентина Распутина «Мать Ивана, дочь Ивана».

Строителям нового мирового порядка не хотелось бы видеть проявлений непослушания в восточно-христианском мире. Но чтобы управлять наследниками православно-византийской цивилизации, надо ее изучить. И вот США становятся всемирным центром византологических исследований. Но если вкладываются серьезные средства в изучение истории Православия, то приобретенные знания, наверно, будут потом использовать…

Так как же должен действовать центр, перед которым поставлена задача блокировать церковное возрождение в России?

Первый и самый простой рецепт – предпринять попытку религиозной американизации России. Секты американского происхождения и в самом деле чрезвычайно бойко начали свое шествие по России в начале 90-х годов. Но стать сколь-либо заметной общественной силой они так и не смогли.

Второй рецепт – это мутирование самой Православной Церкви. Но как бы западные и прозападные СМИ ни лоббировали экуменически и модернистски ориентированных российских проповедников, они все же оказались маргинализированны в самой Церкви.

Третий рецепт – парализация жизни Церкви через провоцирование в ней самой раскола. То есть перенос украинской ситуации в Россию.

Но как организовать раскол в сообществе людей, которые всей своей историей и каждой проповедью предупреждаются о гибельности раскола? Как втянуть в раскол тех, кто помнит слова Златоуста: «Грех раскола не смывается даже мученической кровью«?

Вот тут и настает пора присмотреться к русской церковной истории. Так устроено наше церковное сознание, что оно чутко реагирует на любую «левизну». Все, что хотя бы шепотом заявляет о возможности и необходимости пересмотра древних уставов, сразу отвергается. В итоге веками устоялось у нас своего рода косоглазие: все косимся влево, опасаясь угрозы оттуда. А вот справа образовалась зона слепоты. Слева муха не пролетит. Зато справа хоть танковая колонна проедет – а слишком многие церковные люди будут думать, что все нормально, что и тут мера и граница не нарушены. «Левые» расколы у нас не приживались. Единственный удавшийся раскол в русской церковной истории – это раскол, который шел под «правыми» лозунгами: «больше верности старине!».

Таково «заветное начало греков: частичку уступи, все поползет и расползется. Хоть оно и правда – отчасти, но нельзя же оставаться всему как есть неизменно. Подле неизменяемого есть и изменяемое. Вот эту сторонку как бы они угадали как следует» [346]. Страх перед новизной настолько велик в русском церковно-народном сознании, что может с испуга столкнуть в новизну радикальнейшую.

Чтобы парализовать церковный страх перед расколами – надо сделать «обезболивающую инъекцию» в церковное сознание: «Да, раскол неканоничен. Но каноны-то написаны для нормального течения церковной жизни. А сейчас времена ненормальные. Времена сейчас антихристовы, а потому цепляться за старые каноны нет никакого смысла. Ведь время антихриста – это время подмен». Антихрист – это «вместо-Христос». Раз настало это время – ищи подмен. Все должно быть ложным. И прежде всего – ложной должна быть Церковь.

Так уже было в русской истории – в XVII веке. Сработала цепочка ассоциаций: реформаторский Собор 1666 г. – «три шестерки» – время антихриста, а значит, время подмен (и это при том, что в пору проведения этого Собора летоисчисление на Руси велось не от Рождества Христова, а от сотворения мира, и, значит, никто из его организаторов в «лето от сотворения мира 7175» и представить не мог, что есть какие-то три шестерки в дате этого собрания).

Если на дворе – антихрист, то Церковь просто должна быть неправильной. А значит, с ней нужно порывать и бежать от нее на поиски «правильной веры». Именно религиозный долг велит попрать древние каноны и нарушить церковное единство… Так что баловство в увлекательные игры под названием «найди признаки последних времен» может обернуться очень печально – причем задолго до «последних времен».

Вот и в последние десять лет газета за газетой, листовка за листовкой бьют в одну и ту же точку: «последние времена – неправильные епископы». А бесплатная рассылка газет, листовок и брошюр соответствующего содержания заставляет задуматься об источнике финансирования этих дорогостоящих проектов. Просто ли это не-церковные деньги или же в конце концов прямо антицерковные?

Сами активисты «русской реформации» в большинстве своем, полагаю, не осознают, что же именно они делают и какой реальной программе служат. Но и боевики «Аль Каиды» тоже вряд ли осознавали, что служат реализации геополитических планов, разработанных далеко за пределами мусульманского мира…

В послании Президента В. В. Путина после захвата школы в Беслане сказано, что против нашей страны ведется необъявленная война. Было бы странно, если бы враги России разрушали ее государственную жизнь, убивали ее детей, но при этом оставили бы в покое духовный стержень русской жизни – Православную Церковь. И в самом деле, мы видим, что в последние годы одна за другой следуют попытки внести раскол в жизнь Русской Православной Церкви.

И линию желаемого раскола недруги Церкви и России провели чрез противопоставление епископата и монашества, монашества и духовных школ, монашества и приходского духовенства.

Газеты, анонимные листовки и брошюрки (а порой и не анонимные, а порой и имеющие ложные благословения и ложные подписи) год за годом твердят одно: якобы иерархия утратила духовность и православность; якобы епископы не то тайные католики, не то масоны-экуменисты; якобы священноначалие, если на него не надавить митингами, не может понять, кто по настоящему свят, равно как и не может увидеть настоящей же духовной опасности (в налоговых номерах или в паспортах).

Тотальное недоверие к епископам, помноженное на слух о наступлении антихристовых времен, дают «богословское» оправдание проповеди решительного самочиния и непослушания, а также практике беззастенчивого попирания церковных канонов. В конце концов в сознании людей, охваченных этой пропагандой, делается допустимым нарушение самого главного, что есть в церковных канонах: церковного единства.

Очень многое сложилось вместе: и массовое полузнайство, и наследие позднесоветского диссидентства, и властолюбие некоторых «православных публицистов», и расчетливая игра наших недругов, мечтающих в России провести очередную «оранжевую революцию». Вместе это поставило нашу церковную жизнь на порог серьезной мутации.

Как ее остановить? – Для начала хотя бы перестать воспевать «простецкую веру».

В Церкви и обществе сегодня присутствует эсхатологическое ожидание трагического конца мира. Вот, появился штрих-код с «числом зверя», вот идет перепись населения…

Эти рассуждения по своему логичны. Ведь любой наш шаг – это шаг к могиле. Но из этого еще не следует, что единственное разрешенное рукоделие – это вышивание савана. Жизнь идет к концу, но еще не кончилась.

А насчет скорого конца света… Знаете, есть то, что мы не знаем от Бога. В том смысле, что наше незнание об этом даровано нам Богом. Христос подарил нам не-знание о дате конца света. Не надо отрекаться от этого Христова дара и впадать в романтику мрачных и самозваных пророчеств.

Верить же близости конца или нет – зависит от настроя человека. Можно коллекционировать факты, убеждающие тебя в том, что настали последние времена. Это, кстати, любимое занятие сект. Например, «Свидетели Иеговы» – сектанты, разносят по квартирам журналы «Сторожевая башня» и «Пробудись!». В конце журнала каждый раз идет речь о катастрофах, нагнетается ощущение, что все-все не так.

Ну, а если оторваться от журнала и поднять архивы? Катастроф сегодня много? Много. Больше, чем раньше? А вот это не совсем так. Самые значительные природные катастрофы случились на заре ХХ века. Почему же нам кажется, что становится хуже?

Первая причина этой иллюзии: растет плотность населения земного шара людьми. Раньше при каком-нибудь наводнении, цунами или извержении вулкана гибло меньшее число людей, сейчас же в более населенных регионах и гибнет больше.

Второе: средства коммуникации другие. Одно дело – тысячу лет назад. Тогда человек жил в своей деревеньке и не знал, что происходит дальше радиуса в 50 километров. Сегодня же телевидение, газеты, интернет объединяют нас со всей планетой. И поэтому катастрофа, произошедшая где-нибудь в Южной Африке, тут же становится известной нам. Число природных катастроф не возрастает, но растет информационный вал, потому и кажется, будто все идет не так, все плохо.

Мы бессильны перед этим страшным миражом потому, что мы не любим Христа. Люди не умеют жить ради Христа и, видя эту свою немощь, мечтают о том, чтобы хотя бы умереть ради Него. Хотят ощущать себя жертвами (психология жертвы – это пассивная психология, это психология неумехи). И видеть всюду какие-то страшные угрозы.

«Эсхатоложники» всюду видят только зло – а потому и сами живут в страхе и сеять умеют только страхи и вражду. Скажите, вы много знаете храмов, где можно купить книгу о Христе? Про антихриста – запросто. По 10 книг на каждом церковном лотке, а про Христа – ни одной. Это уже наш диагноз.

Даже в официальном документе – в рекомендациях III миссионерского съезда – пришлось сказать: «Восстановление христоцентричности церковного сознания невозможно без осознания всеми прихожанами того, что христианство есть пребывание в Теле Христовом». Но если что-то «надо восстанавливать», значит это что-то разрушено, утрачено… Если в начале третьего тысячелетия христианской истории приходится призывать к «восстановлению христоцентричности церковного сознания», значит, отчего-то в этом сознании Христос оказался потеснен… Чем? – В том числе и страхами…

Кстати, важно помнить прошлые не только природные, но и церковные катастрофы. Есть один опасный стереотип в нашем церковном мышлении. Человек, когда входит в Церковь, знакомится с житиями святых, с семинарскими версиями истории Церкви. И возникает иллюзия, что вот раньше-то – что ни монах, то преподобный, что ни епископ, то святитель. А сегодня? «Оскудел преподобный», конец света настал. Чтобы таких иллюзий было поменьше – стоит помнить не только о светлых страницах церковной истории. Например – как святитель Василий Великий в IV веке описывал современную ему церковную жизнь: «Ты спрашиваешь меня, как обстоят дела в Церкви. Я отвечаю: в Церкви все обстоит так же, как и с моим телом – все болит и никакой надежды».

Есть известный принцип: чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться. Хочешь остаться в Церкви? Умей любить ее и в непогоду.

Эта глава носит неправильное название. Если говорить богословски корректно, то искушение – это или действие диавола, ставшее препятствием для христианина на его пути к Богу, или собственное греховное влечение человека. В этом смысле Церковь, конечно, не столько мир искушений, сколько средство преодоления этих искушений. Но в современном церковном лексиконе это слово как-то ощутимо поменяло свой смысл. Оторвалась у семинариста пуговица на кителе – и он в сердцах говорит: «Искушение!». Послали этого юного богослова после обеда на уборку снега – «Вот искушение-то!». Нет, он не собирался идти читать псалтырь в этот час. Он собирался поспать перед вечерними занятиями. Начальство решило иначе – и оказалось, что это «искушение». Искушение стало церковным эквивалентом слова «проблема». По своему точному смыслу искушение есть препятствие при осуществлении Замысла Божия. В нашем сегодняшнем лексиконе искушение есть препятствие при осуществлении наших человеческих и зачастую даже вполне бытовых планов. Пожалуй, это слово даже стало словечком-паразитом, употребляемым слишком часто и потому вовсе не кстати.

Снисходя к этому новому словоупотреблению я и назвал этот раздел так, как назвал. Не все то, что в церковной жизни и в мысли представляется затруднением и проблемой, является искушением в традиционном смысле слова. Не всюду, где возникают трудности, слышен запах серы. Люди прекрасно умеют создавать себе трудности самостоятельно. Да и по мысли многих церковных мыслителей (например, Оригена, св. Василия Великого, св. Григория Нисского) Бог не все даже в Библии изложил просто и непротиворечиво – затем, чтобы приучить человеческий разум к самостоятельной работе.

Все мы зависим друг от друга, поэтому отношения власти и Церкви следует назвать взаимодействием. В вопросы вероучения, собственно церковной жизни, назначение епископов, содержание богословских публикаций государство сейчас не вмешивается. Государство, пожалуй, желает видеть церковную жизнь фактором стабилизации. Но вот тут и возникают проблемы, точнее – противоречия в государственном отношении к нам. Ведь Церковь влияет только на тех, на кого она может влиять. То есть на верующих. И чтобы наше слово стало для кого-то значимым, должно расти число таких людей. «Стабилизировать» бабушек вроде особо и не нужно. Они и так у нас хорошие. Значит, надо обращаться к молодым, в том числе и через монополизированные государством информационные каналы: телевидение и школу. Тут и начинается торможение. Последние несколько лет, например, мы замечаем подковерную борьбу между правительством и администрацией президента по вопросу о введении в школе основ православной культуры. Министерство образования поначалу приветствовало эту идею, но Администрация президента скорее ее торпедировала, хотя президент как бы за Церковь.

В условиях свободы, когда государство нейтрально, мы живем только 20 лет из двух тысячелетий нашей церковной истории. Это ново, трудно и интересно. Мы сами делаем ошибки, морщимся от ошибок других. Ведь культура, в том числе культура политического действия Церкви, подобна английскому газону: она должна расти столетиями.

Может ли священник быть для паствы «политическим учителем», т. е. рекомендовать за кого голосовать или говорить о своих политических взглядах? Я думаю, что говорить священник может – он тоже человек. Но только в частном общении, а не с церковного амвона. Служба кончилась, подошел прихожанин и спросил о чем-то интересном именно для него: «А как вы об этом думаете, каково ваше мнение». Ответить можно, даже если вопрос о политике. Нельзя лишь а) выдавать это свое мнение за позицию всей Церкви; б) нельзя ставить под сомнение полноту православности вопрошающего прихожанина, если окажется, что он со священником в этом политическом вопросе все же не согласен.

Священник может сказать, что вот такая позиция мне симпатична, вот такому политику я пока доверяю. Но нельзя из этого делать вывод, что и все остальные чада Православной Церкви должны отдать свои голоса упомянутому лицу.

Когда мне приходится говорить на эту тему (конечно, не в храме, а в лекционных аудиториях), то я это делаю только за рамками самой же лекции – в ходе после-лекционной дискуссии.

В России периодически случаются стихийные бедствия под названием выборы. Они длятся по полтора-два месяца. Я не считаю, что на это время я должен отказываться от работы и не появляться на людях. А поскольку у людей в эти дни повышенная политическая температура, они, конечно, спрашивают меня и о том, что я могу сказать по поводу тех или иных кандидатов (местных или федеральных). Если различия между кандидатами мне известны и кажутся значимыми с точки зрения интересов Церкви, то я не ухожу от ответа. Правда, в этих своих ответах стараюсь опираться не на газетные сообщения, а на личный опыт общения с теми или иными политическими лидерами.

Есть священники совершенно разных складов – более традиционные, для которых, кроме их прихода и службы, ничего нет. Но о таких сразу начинают говорить, что они не от мира сего и безнадежно отстали от жизни и современной цивилизации. С другой стороны, когда встречается священник, способный жить и работать в современном мире и обеспечивать финансовое выживание прихода, его сразу начинают обвинять в том, что он не батюшка, а бизнесмен. Ну, отчего буквально все превращается в повод для осуждения?

Несколько лет назад приезжаю в Якутию, и там мне говорят: «Вы знаете, наш батюшка выпить любит, поэтому мы в храм не ходим». Через несколько лет я вновь приехал в этот город. Спрашиваю: священник поменялся, и теперь-то вы в храм, наверное, ходите? А мне отвечают: «Новый батюшка весь такой молитвенник, ну как ему понять нас, светских людей! Поэтому мы к нему не ходим…».

В общем – «пуля дырочку найдет».

Кстати, и первый батюшка отнюдь не был пьяницей. Он просто в поисках спонсоров для строительства храма ходил на презентации и приемы. С людьми общался. Но, как мы все знаем, наше русское общение почти немыслимо, если на столе только квас. Люди же сказали: «Значит, он как мы, а раз как мы, то и нечего его слушать, он не имеет права нас учить».

Если же батюшка будет «не как мы» – то о нем молва скажет: «ну он не от мира сего, он небожитель, он в нашей жизни ничего не понимает, поэтому его слушать тоже не надо».

С разных сторон можно прийти к одному и тому же выводу. Не случайно говорится, что у сатаны две руки. И одно и то же пойло он может подать и из-за левого плеча, и из-за правого. Подойдет слева: «На-ка, выпей», а я скажу: нет, мне сестрица Аленушка сказала, что из-за левого плеча брать нельзя. А податель пойла спокойно отреагирует: «Ну что за предрассудки!» – и тут же из-за правого плеча ту же отраву подаст…

Насколько сложившийся в народе образ священника, разъезжающего на «Мерседесе» с сотовым телефоном соответствует действительности?.. Однажды в «МК» «догадались», почему я выступаю против ИНН. Да потому что вхожу в десятку самых богатых людей в РПЦ и скрываю свои доходы. Здесь только остается руками развести – жаль, что это расходится с действительностью. Я был бы не прочь видеть эту сказку былью!

Конечно, было бы здорово, если бы у всех нас были дачи и «Мерседесы». А на самом деле во все века слухи о богатстве священников были сильно преувеличены. Большинство священников – это сельские батюшки. И уровень их жизни – не выше крестьянского быта, то есть порой просто на грани нищеты. Так было и в XIX и в ХХ веках. И сейчас так же. Вот приезжаю я в Ивановскую епархию, а епископ говорит мне: «Мы хотели собрать батюшек на встречу с Вами, да и они хотели приехать. Но у них просто денег нет на междугородний автобус, чтобы до Иваново лишний раз доехать». Тут уж не до роскошеств. Есть приходы, где у прихожан задерживают пенсии, зарплаты, так там денег не видят, и батюшкам яички и картошку носят.

А что касается городов, то там – да, действительно есть такой типаж – отнюдь не многочисленный, но, к сожалению, весьма заметный. Типаж новорусских священников. Это батюшки богатых прихожан, банкиров, предпринимателей. Они, соответственно, и дарят священнику машину, квартиру, и прочее. Бывает, что такой священник даже экономический интерес к своим прихожанам теряет. Так как у него и так все есть.

А бывает богатство от бескорыстия: священник просто когда-то по-доброму к кому-то отнесся, ну, например, не мог человек заплатить за освящение квартиры, или за крещение своего ребеночка, или за свое венчание – а священник не обиделся и не отказал: «Ну и ладно, во славу Божию. Бог с вами». А потом колесо фортуны перевернулось и этот человек стал преуспевающим предпринимателем. И он вспоминает про то добро, которое он от священника получил. И возвращается к нему уже не с пустыми руками.

И наконец просто есть место для обыкновенного чуда. Вот у меня была такая история в Москве: выхожу из метро, иду к себе домой. На пути продовольственный рынок. Смотрю – у входа стоит женщина, и при ней коляска с двойняшками. Малышам по полгодика где-то. Но женщина не просит никакого подаяния, такое ощущение, что муж пошел на рынок за продуктами, а она просто малышей не стала в грязь завозить. Я прохожу, а сердце как-то кольнуло: «ведь трудно двоих малышей сразу поднимать. Какие нужны затраты, силы!». И уже прошел метров пятьдесят и думаю: «Надо все же им чем-то помочь». Как раз день зарплаты в храме был – деньги в кармане были. Ну, опять думаю: «по 10 рублей им дать – мало. Уж хотя бы по сотне дам». Подошел, минутку поговорил… Запомнил, что одного из малышей Олег зовут. И что вы думаете? Вечером того же дня звонит мне человек совершенно незнакомый. Представляется Олегом, говорит: «Здравствуйте, я работаю в российском представительстве компании «Philips». Отец Андрей, я давно знаю ваши книги, ваши лекции. Я давно думал – чем бы вам помочь. Скажите, может я вам чего-нибудь завезу. Какую-нибудь технику нашей фирмы, подарю вам?». И в итоге более чем на 4 тысячи долларов привозит: компьютер, телевизор, видеокамеру. Так что я теперь знаю курс рубля в банке Святого Духа. Если в наших обменных пунктах за 30 рублей один доллар дают, то у Господа – наоборот: один рубль, поданный в качестве милостыни, может вернуться как 30 долларов.

Это известная формула. Она есть еще в Псалтири. По-славянски она звучит: «Милуяй нища, взаим дает Богови». – «Тот кто милует нищего, взаймы одалживает Богу». Поэтому не каждый раз, когда мы видим богатого священника, нужно заключать, что с его душой что-то не так.

… В ноябре 2003 года в Домодедово подходит ко мне человек: «Отец Андрей, Вы меня не узнаете?… Вы преподавали у нас в школе в Загорске!». И в самом деле такое было: в 1990–1991 годах я приезжал на лекции и экзамены в Академию из Москвы и, если было свободное время, забегал в математическую школу, которая находилась рядом с Лаврой. И вот тогдашний мальчик вырос. Летим вместе в Екатеринбург. Миша рассказывает мне, что четверо ребят из его класса после тех встреч пришли в Церковь… В Екатеринбурге получаю свой багаж (вез я тогда с собой около ста килограммов книг, кассет, газет). Чтобы дотащить сумки до машины, надо найти носильщика. Миша его быстро находит. Вскоре багаж уже перенесен. Пора прощаться. Носильщик называет сумму, в которую он оценил свой трехминутный труд: 500 рублей… Немая сцена. Миша, однако, тут же дает ему востребованные деньги, а затем спрашивает носильщика: «А как вас зовут» – «А зачем вам это?» – «Да просто интересно. Все же, представьтесь, пожалуйста!» Носильщик называется. И Миша ему спокойно так говорит: «Завтра к десяти зайдите ко мне, пожалуйста» – «А куда это к вам?» – «Сюда, в 210 кабинет». В общем, оказалось, что Миша – замдиректора аэропорта…

Что касается иномарок, то это у московского духовенства. Но Москва вообще город иномарок. Священники всюду относятся к среднему классу. На селе священник в XIX веке жил как крестьянин-середняк. В Москве же XXI века иномарки доступны среднему классу москвичей, а, значит, и заметному числу священников. В моем храме из пяти священников машины есть у двух (старшего и младшего). Да, еще одному батюшке, что раньше служил именно у нас, человеку совершенно бескорыстному, прихожанин просто подарил иномарку за его доброе, любящее отношение к людям.

Главное – не знаки престижа, а отношение к ним. Пользуйся, но не прикипай. Вот буквально вчера один из священников нашего храма подходит ко мне и предлагает отдать те деньги, что он копил на покупку машины (у моей матери в тот день была тяжелая и дорогостоящая операция на сердце).

В общем – не надо в каждом человеке (в том числе и священнике), который выходит из машины, видеть негодяя.

Очень легко найти аргументы против «попа-в-мерседесе» – они понятны и ясны. Я преподаю курс миссиологии в семинарии. И недавно спросил своих студентов, как с миссионерской точки зрения смотрится священник на иномарке. Они ответили, что нехорошо. Я же пояснил, что – по-разному. Да, большинство людей смущаются, видя священника, выходящего из дорогой машины. Но есть и такие люди, которые эту картинку возьмут себе на заметку с совершенно другим комментарием.

Ведь есть такие люди, что сторонятся Православия потому, что на наших прихожанах, по их мнению, лежит отпечаток маргинальности. И если такие люди увидят, что у батюшки современная машина, ноутбук, мобильный телефон, то кто-то сможет отсюда сделать вывод не осуждающий, а удивленный: оказывается, можно быть современным и социально преуспевающим и одновременно православным. Можно сочетать успех в жизни и веру. Такой человек еще не готов ради незнакомой ему веры жертвовать своим социальным статусом (уже имеющимся или только возмечтанным). Да и кто может принести такую жертву, если он еще не познал действия Христа в своем сердце? Но хотя бы не закрыть для себя возможность дальнейшего знакомства с миром Церкви – это уже важное решение.

«Священник-из-иномарки» снимает с сознания такого человека один барьерчик: оказывается, Церковь – не для «неудачников». А, значит, можно попробовать… Потом этот человек может сам выпустить из своих рук свое социальное или финансовое богатство. Но это будет уже его выбором, его решением, а не требованием Церкви. Для начала же сам вид современного священника снимет психологический барьер отторжения – и сможет состояться разговор по существу…

Если Церковь открыта для всех – значит, в том числе, и для социально успешных людей. Мы слишком привыкли к собственной маргинальности и забитости за годы советской власти. И эта привычка уже уродует нас самих. Вот рассказ еще об одном юноше. Он был классе в десятом, когда его мама привела его ко мне и сказала: «Я хочу, чтобы мой Алеша был православным христианином!». Ну, тут уместно вспомнить анекдот, который говорит, что разница между еврейской мамой и террористом состоит в том, что с террористом можно договориться… Алеша исполняет мамино настояние, встречается со мной, беседует. Умный парень, быстро все схватывает. Соглашается в теории, но не крестится. Поступает в университет, время от времени продолжаем видеться. Перемен в его религиозной жизни нет. Наконец, он совсем пропадает с моего горизонта на несколько лет. И вдруг звонит: «Отец Андрей, поздравьте меня. Я крестился!». Я, конечно, перемежаю поздравления с упреками: почему, мол, меня на крестины не позвал, я, наверно, тоже имею к этому какое-никакое отношение… – «Конечно, но, понимаете, я в Германии крестился!» —????!!!! Тебе что, в Москве храмов было мало? – «Но я в Германии в аспирантуре учился. Конечно, была ностальгия по России. Нашел русский храм, стал туда ходить. И тут меня поразило различие прихожан и их лиц. Понимаете, в России мне было трудно стать на колени рядом с бабушками. Мне было трудно сказать «мы» вместе с ними. Уж больно усталыми и безнадежными были их лица. А здесь, в Германии, из кого стоят православные общины – это студенты, аспиранты, ученые, работающие по грантам, семьи российских бизнесменов, увезенные подальше от рэкета… В общем – социально успешные люди. И вот от них у меня не было чувства психологической отчужденности. Вместе с ними оказалось легко и перекреститься, и поклониться».

Раньше говорили, что наши священники оторваны от жизни, от народа. Может, так оно и было. Но за последние годы все резко изменилось. И часто без каких-либо постановлений со стороны Церкви, а просто в силу реальности. Что такое обычный священник Русской Церкви сегодня? Это человек, которого послали на приход, обычно даже не дав закончить семинарию. А приход что значит? Ему дали руинку. Сам восстанавливай, ни копейки тебе не дадим. И прежде чем священник становится духовником, он становится менеджером. Он в самой гуще жизни. И получается, страшно даже сказать, такой новый русский священник – с мобильным телефоном…

Я против любых перемен в самой Церкви, в стиле ее молитв, в вероучении. Но есть особое пространство, пограничное между миром и Церковью – церковный дворик. А вот он может быть пространством поисков, экспериментов и ошибок.

Однако Церковь достаточно здорова, чтобы не прогибаться и не мимикрировать под каждый встречный проект. Церковь достаточно здрава, чтобы защищать свои традиции и святыни и самой решать, куда можно допускать «ветер перемен». Уже более тысячи лет миру известен орган. Православные люди доброжелательно относятся к органной музыке и с радостью посещают органные концерты (а я знаком и с православными повелителями органных труб). Но в нашей собственной Литургии орган так и не появился.

По поводу органа мне довелось однажды услышать: «Но если монах поставит Баха вместо того, чтобы читать псалтырь…». Ну, во-первых, не все мы монахи. И потому устав монашеской кельи не стоит распространять на всех христиан (тем паче, что и монашеская «келья устава не знает» – в отличие от общественного богослужения). Во-вторых, даже в случае с монахом есть свои варианты этого «вместо». Конечно, если он будет слушать светскую музыку вместо молитвы – это плохо. Но если он будет слушать ее вместо того, чтобы сплетничать об отце наместнике – это хорошо.

Меня часто спрашивают, а может ли священник выступить на рок-концерте? Вот выступлю я пусть и с замечательным словом перед началом рок-концерта, – но потом с этой же сцены могут зазвучать слова, весьма далекие от Православия. Да, могут, но тогда давайте вообще не появляться на светских площадках. Нельзя печатать слово пастыря в светской газете – ибо на следующей полосе разместится астрологический прогноз, а через день в этой же газете дадут слово попсовой певичке. Нельзя появляться на телеэкране, потому что слово патриарха в телеэфире звучит в общей сложности не более полутора часов в году, а вот пошляки-юмористы звучат в тысячи раз чаще… В конце концов, представьте, что священника пригласили в университет отслужить молебен перед началом учебного года. Может ли он быть уверен в том, что все последующие лекции в этом университете будут совместимы с Православием? – Нет. Но в надежде на то, что его слово, молитва, образ хоть кого-то обратят в сторону Православия – вот в этой надежде он и идет в университет…

Тут уместно вспомнить универсальную формулу жизни христианина в миру: ты можешь владеть всем, лишь бы ничто не владело тобою. Если стихия концерта овладевает священником – то лучше ему держаться от нее в сторонке. По крайней мере семинаристам я говорю так: что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Я могу ходить на рок-концерты, а вы – нет. Я-то не рок-фанат, поэтому для меня это безопасно. Конечно, семинаристы начинают вопиять, что и они хотят пойти туда исключительно с миссионерскими целями, а отнюдь не ради собственного удовольствия. Поскольку я не могу читать в их мыслях, то говорю: ладно. Но когда вы окажетесь на этом концерте, то следите за своими ботинками: если увидите, что они начали притопывать в ритм, так сразу же делайте оттуда ноги.

Признаюсь, что я побаиваюсь современных семинаристов. По сути впервые мы их учим вести открытую и серьезную полемику. В семинариях XVIII–XIX веков ребята просто зубрили формулы. В лучшем случае – учились понимать их смысл. Сегодня же их необходимо готовить к активной защите Православия от критики со стороны самых разных идеологий. И это в свою очередь означает, что они сами должны быть способны критическим взором посмотреть на мифологические построения сект. Они должны уметь критиковать секты не только с точки зрения соответствия православным нормам веры, но и с точки зрения здравого смысла, общечеловеческой этики, науки, общественной пользы или вреда, соответствия тем или иным действительно авторитетным текстам религиозных традиций… А хватит ли у так воспитанных людей такта, чувства внутренней очевидности, чтобы с этими критическими навыками не обратиться к самому Православию? Человек, наученный сторониться современных апокрифов, знающий, как сегодня создаются псевдоцерковные легенды (про «святого старца Григория Распутина», например) – сможет ли он сохранить благочестивое отношение к традиционным Житиям? Одно дело – мир «предварительной цензуры». Это тот мир, в котором богослов-цензор отсеивает апокриф еще до его публикации. Тут его критика остается в предельно узком кругу. Одно дело критиковать рукопись. Другое дело – гласно критиковать уже опубликованный «житийный» текст, сопровождаемый иконографическим изображением новоявленного «старца» и даже «акафистом» ему…

В этом случае в сознании многих людей может пасть психологический барьер: оказывается, не все, написанное на церковно-славянском языке и окруженное нимбом, и в самом деле церковно и свято.

Да и семинаристы сегодня другие. В советские годы юноша, поступавший в семинарию, совершал поступок: бегство из «зоны». Он, правда, попадал в такое пространство, в котором его свобода также была изрядно ограничена. Игумен Никон (Воробьев) так оценивал семинарские порядки 60-х годов ХХ века: «Я считаю преступлением со стороны «старших», что они без испытания, без указания пути принимают в монашество по личным расчетам. Уверен, что они этого не сделают по отношению к собственным детям, а чужих не жалеют… Это – плод ложной постановки духовной школы. Взяли механически внешний строй старой школы без его достоинств, без его опытных и образованных преподавателей, без учета нынешних обстоятельств – и спокойны. Даже отношение к учащимся как к лагерникам, а не свободным живым личностям, которым надо всячески помочь утвердиться прежде всего в вере, в живой вере в Бога, а не требовать знания на память кучи сырого материала. Доходит ли, не говорю – до сердца, а даже до ума хоть один предмет? Делается ли он своим для учащегося? Сомневаюсь. Это куча фактов, сырой, непереваренный материал. Хуже того. При малой вере рассмотрение «лжеименным» разумом духовных истин приводит к «снижению» значения этих истин. С них снимается покров таинственности, глубины Божественной мудрости. Эти истины делаются предметом «пререкания языков», чуждым для души учащихся. Вера слабеет и даже исчезает… Все надо бы переделать, начиная с программ и кончая администрацией, даже помещениями. Скажут, не такое теперь время. Пусть всего нельзя сделать, а кое-что можно. А главное, всем надо бы иметь в виду эту цель, что можно – с своей стороны делать, а о прочем скорбеть. Тогда само собой и отношение к учащимся было бы не такое, как теперь, а как к живым душам, перед которыми все, начиная с ректора и кончая прислугой, должны были бы считать себя должниками, не могущими выплатить свой долг».

Сегодня эта «казарменность» семинарий не ослабла. Но если в советские годы она казалась вольницей по сравнению с тем, что творилось в светском обществе, то теперь-то все наоборот. Теперь ребята приходят в семинарию с немалым (и порой излишним) опытом личной свободы. Теперь семинаристам есть куда уходить из духовной школы. И если таким людям свои догматы преподносят без пояснений, без вдохновения и без любви, а зато чужие догматы учат критиковать, то весьма скоро наши семинаристы научатся оборачивать этот огонь критики против своих учителей.

Так что дорога церковной истории в XXI веке не будет гладкой. Правда, если колдобины на ней в XX веке для нас вырывали большевики, то в этом столетии это не менее успешно сделаем мы собственными руками.

Неофит означает «ново-уверовавший». Значит, все, кто обрел веру – неофиты. Но не каждый крещеный является неофитом. Неофит – это человек, который выбрал мировоззренческую позицию, вера стала его центральным убеждением, а не просто неким дополнительным сегментом в стиле его жизни. Тот, кто крестился «между делом», неофитом, увы, не становится (и христианином тоже). Так что если неофитство болезнь, то это хорошая болезнь (как царапины у мальчишки).

А вообще мое видение этой проблемы созвучно с тем, что о неофитстве сказал Патриарх Алексий:

«Неофит – это недавно обратившийся к вере человек. Это удивительная пора в жизни человека, своего рода «медовый месяц» – все внове, все в церковной жизни радует своей благодатной и смысловой наполненностью. В нормальном неофите душа восторгается перед огромным миром, вдруг распахнувшимся перед ней. Радость об обретении Истины перерастает в желание служить Ей всей своей жизнью. Но именно потому, что это время легких взлетов и возгораний, время неофитства может быть и временем серьезных искушений. Сегодня люди входят в церковную жизнь в основном через книги. И есть опасность, что первыми церковными книгами станут издания легковесные, исполненные суеверий. Другое возможное искушение может состоять в том, что человек слишком буквально воспримет прочитанное. И автор книги подлинный святой, и книга у него замечательная. Но порой те слова, что должны были целить души, в некоторых умах превращаются в таран, которым те начинают сокрушать все вокруг. С полюбившейся цитатой они всматриваются в жизнь других верующих людей, сличая с этой цитатой, видят расхождение и начинают критиковать и осуждать, доходя до прямого кликушества и раскольничества. Наконец, если человек слишком прямолинейно отождествляет Православие с тем или иным его социальным или культурным отражением, он становится борцом за какую-то частную идею, может быть и в самом деле связанную с Православием, но при этом такой самозваный борец как-то упускает из виду Христа. Он больше дорожит своими идеями, нежели Таинством Причастия Христу. Каждому из нас стоит помнить, что центром жизни христианина является Евхаристия как главное таинство Церкви, созидающее Тело Христово и являющееся способом Богообщения. Прихожане должны ясно сознавать, что центром, вокруг которого и ради которого они собираются воедино, является не священник, не та или иная храмовая святыня, не та или иная – пусть даже самая возвышенная – идея, но Сам Господь и Его Жертва».

«Работа с молодежью» – жуткий термин. Жуткое в нем – манипулятивность. Нельзя манипулировать людьми. Не должно быть никаких «антропологических» технологий, в том числе и технологий воцерковления. Что может делать Церковь? Прежде всего – не мешать, не травмировать нашим собственным поведением тех, кто еще в поиске. В Евангелии есть удивительная история о слепорожденном, который услышал, что в Палестине появился целитель по имени Иисус. У него не было шансов встретиться с Ним, потому что он был слеп и прикован к одному месту. Но однажды, сидя у дороги и собирая милостыню, он понял, что мимо него проходит тот самый Иисус. И закричал: «Иисусе! Помилуй меня!». А вот те, кто шел вместе со Христом, т. е первые христиане зашикали: не отвлекай, не мешай…

Именно это слишком часто происходит в нашей церковной жизни: когда люди, которые раньше стали христианами, обвыкли в своей вере, поскучнели и стали не помощью, а скорее препятствием для христианизации других людей.

Во всех конфессиях есть такая болезнь – парохиализм. От греческого слова «парикия» (приход), по румынски звучащим как «парохия». В общем – «приходизм». Когда человек считает, что привычки его прихода – это и есть вся церковь. Ему бывает очень неприятно узнавать, что Православие может быть разным. Что все гораздо сложнее.

Лишь со стороны кажется, будто Церковь – это сплошная казарма. Либеральная пресса так и пишет:

«Вместо коммунистов пришли попы». И, соответственно, люди боятся попасть во «вторую КПСС». Поэтому миссионерски важно показать, что пространство Церкви – это пространство мысли, пространство дискуссии, что мы признаем за человеком право на ошибку. Если человек ошибся, то за этим не последуют оргвыводы, запреты, анафема. Есть, конечно, вещи, в которых мы безусловно должны быть едины, а есть пространство разнообразия.

Как-то я встретился с одним юношей-старообрядцем, который сам еще не до конца осознал свое «староверие», присматривался. И вот он решил малость на меня «наехать». Я же ему говорю: «Ты действительно хочешь, чтобы церковная жизнь строилась по заветам древних святых отцов?» – «Да, конечно, поэтому-то я – старовер». – «Но посмотри на вот эту заповедь одного из тех двенадцати святых отцов, которых Вселенские соборы называют нормой Православия, а именно блаженного Августина: «В главном – единство, во второстепенном – разнообразие, и во всем – любовь». Теперь скажи мне, в чем староверы разрешают разнообразие?».

Он задумался и сказал: «Я подумаю, потом приду». Но так больше и не пришел…

Я не претендую на то, чтобы всегда быть голосом Церкви и выражать официальную позицию. Часто я просто говорю о своем понимании некоторых проблем. Еще раз повторяю – когда речь идет о проблемах, не имеющих соборно-догматического оформления (ибо согласие с догматами Вселенских Соборов есть минимально необходимое условие членства в Церкви).

Церковная речь не сводится только к перебиранию и цитированию догматов. Есть огромное количество вопросов из жизни, а не из Библии. И вот эти не-догматические вопросы разные священники и богословы решают по-разному.

Это то, что пугает многих в Православии, и то, из-за чего я в него влюбился. Действительно, очень сложно жить в таком состоянии свободы. Католикам хорошо: у них есть папа: Roma Iоcuta – causa fnita («Рим сказал – дело закончено«). Баптистам тоже легче: у них бумажный папа – Библия. Привел нужную цитату – и все, думать больше не надо. Мозги отключаются, точнее, работают только в режиме «поиск» (поиск нужной цитаты).

У православных все гораздо сложней. Здесь вопросов больше, чем ответов. И ответы часто бывают разные. Поэтому вопрос истины в Православии – это не вопрос дисциплины и послушания. Это вопрос любви. Тот святой, которого ты понял и полюбил, становится для тебя авторитетнее (если в каком-то вопросе он расходится с другим святым). Тот священник, которому ты открылся, которого ты выбрал (а духовника для себя каждый выбирает сам) – он и становится для тебя голосом Церкви. Думать же, выбирать, любить – надо учиться самому.

Человек, когда приходит в церковь, неизбежно оказывается дезориентирован. Это хорошая дезориентация. Тут верны слова Ницше: «Нужно иметь в душе хаос, чтобы родить танцующую звезду». Когда человек проходит через покаянный кризис из неверия к вере, если этот кризис настоящий, если человек всерьез приходит к вере, то поначалу у него обязательно должно появиться чувство никуда-не-годности всех его прежних знаний. Будь я хоть трижды профессор, я должен быть готов учиться у любой бабулечки, потому что в церковных делах она понимает больше. Если у человека, входящего в церковь, нет такой решимости, то он никогда не воцерковится. Если неофит не готов слушаться самую обычную церковную бабку, это значит, что такой человек ищет себя в Церкви, а не Христа в себе. Всеверие же – это следствие нормального покаянного кризиса.

Но то, что нормально в детстве, ненормально позже. Памперсы хороши в младенчестве, но шагать в памперсах по жизни было бы странно. Изначальное неофитское вседоверие со временем может вылиться в серьезный кризис. Я бы назвал это искушением изосакральности, когда для верующего все одинаково свято, все церковные голоса воспринимаются как голоса назидательные.

Если он не научится искать голос Церкви, не научится ориентироваться в многообразии церковных голосов, то он рискует повредить свою душу. Если в сознании начинающего церковного человека все одинаково сакрально и авторитетно, если для него одинаково дорог и голос «почетной прихожанки», и голос настоятеля, и голос листовки, набранной церковно-славянским шрифтом, и мнение Евангелия, суждение Патриарха и интернет-сплетня, советы профессиональной паломницы и определения Церковного Собора, то голова закружится, завьется… Знаете, когда человек находится в магнитной аномалии, он не может ориентироваться по компасу. Если все небо высвечено Полярным сиянием, невозможно распознать яркость и различие звезд. Нельзя найти ориентиры в стандартных блочно-панельных «Новых Черемушках» или в искусственных лесопосадках среди деревьев одинакового возраста и породы.

Вот и церковные звезды и звездочки надо различать. Неофит искренне желает быть церковным послушником. Но чтобы слушаться, надо слышать. Надо уметь расслышать голос Церкви. А где он? В чьих устах?

Помнится, вскоре после своего вхождения в Церковь, я стал думать над этими вопросами. И подошел к своему приходскому священнику: «Батюшка, я понимаю, что мирянин должен слушать священника. Но ведь и священник может ошибаться. Понимаю, что более высокая инстанция – епископ. Но и епископ в Православии не обладает статусом непогрешимого оракула. Понимаю, что надо верить в то, что сказанное тебе вот именно сейчас именно этим епископом надо воспринять как волю

Божью. Но вот если справа от меня стоит один епископ и говорит одно, а слева стоит другой епископ и в ту же самую минуту говорит другое – кого я должен слушать?». Реакция спрошенного батюшки была совершенно нормальна – он рассмеялся. Сцена и в самом деле была комична: стоит 19-летний юнец и разглагольствует: слева от меня – один епископ, справа – другой… Кстати, в ту пору я еще живьем не видел вообще ни одного епископа. Но сегодня-то такие случаи в моей жизни бывают! Так что сцена была смешной, а вопрос все равно – серьезен.

По мере нравственного взросления человек должен выработать в себе аксиологию, учение об иерархии ценностей. Именно – ценностей, хороших реалий. Разные ценности и авторитеты иногда входят между собой в конфликт. Из подобного рода столкновений надо учиться выходить. Без этого человек травмирует и себя и окружающих своей недостаточно осмысленной верой.

Неофиту необходимо по пути своего воцерковления создать иерархию ценностей, иерархию авторитетов (точнее, не столько создать ее самому, сколько понять ее наличие в Православии).

Для этого необходимо научиться думать. Надо придти к пониманию, что, в ряде случаев в Православии нет легких ответов или нет общецерковного мнения. Мир Церкви – он сложен, потому что человечен. Разные люди. Разные вкусы. Разные понимания и разная способность понимать. В этом мире надо учиться жить, ориентироваться, думать.

Почему-то считается, что нормальное церковное мировоззрение – это два цвета. Однако два цвета понадобятся вам только на суде человеческом, когда вас приведут к суду, требуя отречься от Христа. Вот тогда ваш ответ будет: да-да, нет-нет, а все остальное было бы от лукавого. А в реальной жизни оттенков очень много. Ну как в двух цветах объяснить отношение апостола Павла к идоложертвенному – можно есть или нельзя? Как-то в Ноябрьске я пробовал пояснить позицию апостола, а один молодой человек все вскакивал и кричал (уж не знаю – харизмат, протестант или так просто болящий): «Что вы все так усложняете? Можно сказать – «да-да», «нет-нет»?». Сказать-то можно. Но это уже будет авторским «простецким богословием», а не Павловым.

Жизнь не сводится к простоте. Прост ли ответ на вопрос о конце Ветхого Завета? Когда прекратился ток благодати через еврейский храм? Когда синагоги стали, скорее, сборищем сатанинским, нежели собранием благоверных людей? С точки зрения богословия – с момента распятия Христа: пала завеса в Иерусалимском храме. Но церковная история усложняет эту схему: апостолы и по Воскресении Христа ходили в Иерусалимский храм, приносили жертву по закону. И хотя закон уже умер во Христе, апостолы исполняли закон. Как это согласовать? Это не сводится к какой-то простенькой формуле. Так что богословских вопросов очень много. И они сложны. Людям же зачастую хочется легких простых решений. Но самая простая вещь на свете – это вообще атеизм: «Бога нет, Христа не надо, мы на кочке проживем!». Вот уж предельная простота…

В Церкви формулировки догматов принимаются всеми церковными людьми. А вот уже оттенки их истолкования разнятся (например, даже святые отцы по разному понимали термин «ипостась«). Еще больше различий будет в понимании того, какие именно следствия и как следуют из общепринятых догматов. Наконец, есть огромное количество вопросов, на которые мы смотрим из догматов. Понимаете, когда мы, церковные люди, смотрим на догматы, мы едины. Но вот нам нужно повернуться и смотреть друг на друга и на нецерковный мир, нужно уяснить для себя вопросы, не изъясненные Вселенскими Соборами. Смотреть с позиций вероучительного церковного предания, то есть – ОТ догматов. Но смотреть на разное и довольно-таки разными глазами. Вот тут, и начинается пространство проблем и дискуссий. Тут в силе слова апостола Павла – «надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1 Кор. 11, 19). Тут являют себя церковные умницы и церковные же дураки.

Однажды я видел донос на себя, который гласил: «До чего дошел диакон Кураев. Когда его спросили, как научиться молиться, он сказал – выучите молитву «Отче наш» и молитесь ею. Как он смеет так советовать, если святые отцы говорят, что молиться надо только Иисусовой молитвой, а «Отче наш» злоупотреблять нельзя». Естественно, святые в этом доносе были безымянные…

Муфтии утверждают, что террористы, взрывающие мирных людей, ничего общего с исламом не имеют. Но неужели десятки «шахидов» идут на смерть против своей веры?.. Слова муфтиев и «политкорректных» журналистов о том, что террористы-шахиды не имеют отношения к исламу, – из разряда тех благоглупостей, когда говорят, что у террористов нет национальности. Но они же не инопланетяне в конце концов! В культурах и религиях могут быть импульсы, подталкивающие к жестокости или к терроризму. Например, в послевоенные годы часто ставился вопрос, почему в культурнейшей стране Европы, в Германии зародился фашизм? Не означает ли это, что зубы дракона росли через века христианской европейской традиции? Не было ли в христианстве чего-то такого, что учило людей относиться бессострадательно к боли еврейского народа? Этими вопросами и ныне полна европейская пресса. Даже несмотря на то, что во времена фашистской Германии Церковь подвергалась гонениям, а гитлеровская верхушка была откровенно языческой – вопрос о христианских корнях антисемитизма считается вполне академическим.

Но отчего-то аналогичный вопрос об исламских корнях терроризма считается невежливым.

Как-то один высокопоставленный муфтий подарил мне книгу «О свободе научных исследований в Коране». Меня заинтриговало название этой книги, потому что оно трудно соотносилось с моим представлением об исламе. Книжка оказалась пропагандистской. Свобода исследований признавалась, но – только в рамках исследования Корана. Свобода дискуссий доказывалась там таким примером. В решающей битве последователей Магомета с арабами-язычниками несколько десятков «неверных» были захвачены в плен. На военном совете решался вопрос, что с ними делать. Одни предлагали пленных казнить. Другие продать в рабство или потребовать у их родных выкуп. Победила точка зрения, что их надо продать. Через пару дней один из сподвижников Магомета (Омар) увидел пророка Магомета плачущим. На вопрос, почему он плачет, пророк ответил: Всевышний ниспослал откровение: «Ни одному пророку не годилось иметь пленных, пока он не производил избиения неверных на земле». (Коран 8,67). Так что пленных надо было казнить. Далее автор брошюры комментирует этот эпизод: мол, раз пророк Магомет не наказал того генерала, который принял неправильное решение, то свобода дискуссий возможна… Отчего-то этот пример меня убедил скорее в обратном…

Исламо-христианское противостояние, кстати, это кризис именно внутри «белой цивилизации». Похоже, европейцы уже не способны нести бремя белого человека. Они не в силах взять на себя ответственность, да и не достойны ее в своем нынешнем трусливом и расслабленном состоянии.

Есть ли у христианства шанс победить в военном противостоянии с исламом? Это вопрос оптимиста. Я бы сказал, кромешного, беспросветного оптимиста. Потому что оптимист еще допускает, что будет война – сильная встряска, после которой христианские ценности воссияют новым светом. А я пессимист. И я допускаю, что мы проиграем без всякой войны. Произойдет простая депопуляция, а потом и капитуляция. То есть мы попросту не примем боя. Победит философия трусости, выдаваемая за правозащитную (ну, тут я повторяю то, что Солженицын говорил Западу в 70-х годах, пугая его коммунистической глобализацией).

Но наша вера предполагает, что нам интереснее безнадежные дела. Зачем заниматься тем, что и так обречено на успех? Мы беремся только за то, что обречено. И, случается, побеждаем. Да противостоять сегодня исламу – это такая авантюра: с нашим-то внутренним разбродом, с таким изломанно-перевязанным инструментом! Особенно если учесть, что войну приходится вести на два фронта. В противостоянии исламскому фундаментализму ведь надо еще предохраниться от зачатия своих, «православных» террористов и инквизиторов. В Русской Церкви сегодня немало людей, которые несут в себе семена нашего собственного «ваххабизма». Ой, как верно поет Константин Кинчев: «Устоять на краю, да не пасть в самосуд, Вот такое дано – дело нам…».

Христианство учит работать, даже будучи пессимистом. Этика христианства – это этика эсхатологического поражения. Мы знаем, что мировая история кончается тем, что описано в Апокалипсисе, то есть не воцарением Христа на земле, а напротив – появлением антихриста.

И вот, зная неизбежность коллективного поражения, тем не менее надо сражаться за каждого отдельного человека. Вот в этом, наверное, и есть эсхатологическая мужественность христианства.

Мои миссионерские впечатления скорее оптимистичны. Я ежедневно вхожу в новые аудитории, студенческие, школьные, и вижу, как меняются люди, глаза ребят, когда начинаешь с ними разговаривать. Не всех, пусть не всех. Я радуюсь, если 2–3 человека в классе переменились, загорелись.

Сегодня нельзя однозначно сказать, что современному поколению присуще «вот то», и что нет у него «вот этого». Есть живые люди, живые сердца. И они очень разные. На мои лекции всюду приходят по желанию, это не обязаловка. А если у людей есть желание слушать рассказы о Православии – значит, незачем клеймить «времена».

Москва и в самом деле была третьим Римом. Это отнюдь не русская идея, а классическая средневековая и общеевропейская: идея translatio Imperiei, перехода Империи. По официальной византийской концепции Рим перешел на берега Босфора, в Константинополь (Царь-град). А спустя тысячелетие падение Восточной Римской империи (1453) совпало с освобождением московского царства от татарской зависимости (1480). Т. е. те же самые агаряне (мусульмане), которые захватили Константинополь, они же оставили Москву в одном и том же XV столетии.

Это совпадение, конечно, потрясло не только русских. Идея, что Москва – третий Рим, принадлежит вовсе не старцу Филофею. Эту мысль приносили на Русь странники-монахи, дипломаты из Валахии, Румынии, Болгарии, Сербии и т. д. Впервые же ее выразил московский митрополит Зосима (позднее с позором смещенный с митрополичьего престола). В своем извещении о пасхалии на восьмую тысячу лет Зосима именует Москву новым Константинополем… Кстати, говоря о старце Филофее как о проповеднике этой идеи, стоит помнить, что слово «старец» имело в те времена несколько иной и более буквальный оттенок, нежели в современной церковной речи. Оно означало не особый духовный дар, намоленность и прозорливость, а просто – возраст. Например: «14 июля 1631. От великого государя патриарха Филарета Никитича Московского и всея Русии… По нашему указу послан к вам в Корелской монастырь под начало старец Нафанайло в блудном деле, что был у нас в патриаршем дворе у Риз Положения в черных попех, и священствовать ему во веки не велено». Так что именование Феофила старцем само по себе не означает его духовную равновеликость оптинским старцам 19–20 веков… Так что нельзя об этой идее, сопряженной с его именем, сказать, будто она – святоотеческого происхождения. Значит, православный человек может просто обсуждать ее, обращая внимание не на авторитет сказавшего, а на ее суть.

Что эта идея означает? Там, где государство осознает себя служащим идеалам Православия, слугою Христа, и при этом осознает себя ответственным за судьбы Церкви не только в своих пределах, но и во всей ойкумене – вот такая страна и оказывается третьим Римом. И как единственна была Римская империя, так и в средневековой культуре, считавшей себя преемницей культуры античной, империя тоже могла быть только одна. Москва оказалась единственным независимым, самодержавным государством православного мира в XVI столетии. Самодержавное – не в смысле монархическое, а в смысле самоуправляющееся (самодержец – автократор). Государство, которое не является ничьей колонией, – вот это самодержавное государство. И «Москва – третий Рим» означало, что на Москве теперь лежит ответственность за судьбы Православия во всем мире. Соответственно, Россия обязана была своей политикой, финансами, армией, дипломатией и т. д. поддерживать православные общины, Православную Церковь во всем мире, вплоть до Африки. Так что, в этой части я с этой формулой согласен.

Но я не могу согласиться с ее продолжением – «четвертому не бывать». Это слишком дерзновенное пророчество. А ведь «закон и пророки до Иоанна Крестителя». В новозаветные времена нужды в пророчествах нет. Так что не стоит за Бога решать – куда и как Он еще раз повернет колесо истории.

Уже триста лет Москва не является третьим Римом. С 1703 года по 1917 «четвертым Римом» был Санкт-Петербург – столица империи и резиденция православного Императора и Синода (причем первенствующим членом Синода был петербургский митрополит, а не московский). Как переход власти от Первого Рима к Риму Второму произошел в рамках одного и того же государства (столица Римской Империи по воле императора была перенесена с берегов Тибра на берега Босфора), так и в Российском Царстве империя была перенесена с берегов Москвы на берега Невы. Петр и основал Петербург именно в день падения Константинополя – Второго Рима и ровно через 250 лет.

Впрочем, если перебирать такие совпадения, то нельзя не отметить, что 4 ноября – день Казанской иконы и по нынешнему официальному календарю, освобождения Москвы от поляков (то есть (воз)рождения ее в качестве Третьего Рима) – это еще и день основания Константинополя императором Константином Великим.

В 1918 году Москва снова стала столицей – но уже не православного государства. И по сю пору прописанная в Москве власть не является православной. Речь не о том, ходит президент в Церковь или нет. Речь о том, судит ли он себя Евангелием или нет? Видят ли законы России свою высшую цель, источник и оправдание в Православии? Является ли высшей целью внешней политики России поддержка Православия во всем мире? Этого в сегодняшней России нет. Москва уже не Третий Рим. Место «Рима» вакантно.

Как видим, уже был и четвертый Рим. И безо всякого Рима почти век мы прожили. Так что не стоит схему Филофея возводить в ранг пророчества и тем паче церковного догмата.

Но если однажды в Минске (Тбилиси, Киеве, Кишиневе…) появится правительство, которое именно так будет осознавать цель своего служения, то Минск (Сухуми, Тирасполь…) и станет пятым Римом.

Кстати, для того, чтобы быть «новым Римом», вовсе необязательно быть сверхдержавой и ведущим игроком геополитики. Когда Москва приняла на себя служение «Третьего Рима», она не была даже «региональной сверхдержавой». Польша, Литва, Крымское ханство были для нее смертельными угрозами (или уж по меньшей мере равными соперниками). В 1571 году крымский хан сжег «Третий Рим», Москву из которой третье-римский император – Иван Грозный – предпочел убежать до подхода врага… Сверхдержавами тогда были Испания, Португалия, Англия… Важно, чтобы государство считало себя защитником Православия. Будут еще такие государства или нет в истории нашей планеты – я не знаю.

И еще очень важно помнить, что лозунг «Москва – третий Рим» – это, вовсе не всплеск националистической гордыни. Во-первых, сама идея империи – антинационалистическая, ибо наднациональная. Москва ощутила себя империей для всех православных народов. Причем – временно, до освобождения Константинополя. Когда царь Алексей Михайлович и патриарх Никон мечтали о том, что после присоединения Украины они двинутся дальше на Константинополь, то речь шла о том, что столица будет перенесена из Москвы в Константинополь. И именно поэтому патриарх Никон начал реформу богослужения, подлаживаясь под греков.

Удивительная идея! Если бы англичане планировали завоевать какой-нибудь народ, они бы при этом предполагали, что свою школу, свою Церковь и культуру навяжут этому покоренному народу. А вот русский империализм совершенно особый: мы должны подладиться под тех, кого завоюем, чтобы им проще было с нами сослужить.

Эта черта русского империализма, кстати, очень хорошо видна на топографической карте Российской Империи. Европейцы, придя в Новый Свет, несли с собой свою топонимику. Всюду новые Йорки и новые Орлеаны. А у нас даже имя нашей столицы – Москва – своим откровенно финно-угорским паспортом напоминает о том, что русские здесь пришельцы (по известной формуле: коренное население – это предпоследний завоеватель).

Когда послушаешь приходские проповеди и пересуды на тему «Уроки ХХ века», почитаешь о том же материалы наших газет – становится печально. «Ничего не забыли и ничему не научились»… Вместо осмысления наших вполне реальных церковных болезней – призывы к покаянию в грехах далеких предков. Вместо поиска болезней в нас самих и в нашей истории – поиски врагов вовне.

Даже вопрос об «уроках» не ставится. Или вам знакомы публикации в официальной церковной прессе с таким вопросом? Есть страшные слова у пророка Исайи. Господь ему говорит: «Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство?» (Ис. 1, 5).

Действительно, небывалые гонения обрушились на нашу Церковь в ХХ веке. Самое горькое и вроде бы самое действенное лекарство Господь дал нам. И что же?…

В славянском языке слово «наказание» происходит от слова наказ (урок, вразумление). Более страшного урока, чем в ХХ веке, Православная Церковь не получала никогда. Это означает, что гонения – это не приступ сатанинской ярости, но обжигающий огнь Божественной любви, Божественного неравнодушия к нам, к судьбам нашего народа и нашей Церкви. Если Господь избрал средство столь радикальное (таких гонений не было даже в Римской империи), значит, и мера наших болячек, нашей духовной тупости в дореволюционные годы была такова, что эти болезни не могли бы излечиться средствами менее радикальными, нежели прижигание. А теперь подумайте: какие болячки в нашей церковной жизни были сто лет назад, но Господь при коснулся к ним каленым железом гонений, и сейчас они исчез ли… Если сможете ответить на этот вопрос – то это и будет ответом на вопрос о том, «чему мы научились».

Не благодарны ли мы в глубине души большевикам за то, что они загнали нас в «гетто», где теперь стало довольно-таки безопасно и уютно и где мы можем спокойно решать наши частные дела? Большевики выстроили ограду вокруг Церкви – чтобы она не влияла на подрастающие поколения строителей коммунизма. Теперь мы сами эту ограду реставрируем. В церковной среде распространено убеждение, что служение Богу – это только богослужение, что церковная жизнь тождественна жизни литургической. Нередко священник, который пробует выйти к людям за храмовую ограду, идет в школу, университет, в газеты, в больницы, начинает восприниматься как «обновленец» и «протестант».

Некоторые из предреволюционных болячек действительно исчезли. Скажем, сейчас нет такой бумажной канители, когда каждую проповедь надо было согласовывать в двух экземплярах заранее у благочинного. С Церкви сняты полицейские функции: выискивать сектантов, разбираться в причинах развода, устанавливать вину: кто изменил первым и т. п.

Эта консисторская обыденность ушла, но то, что пришло на смену, тоже не всегда вызывает восторг. Например – кошмарный обвал уровня богословской культуры и образования даже в духовенстве и монашестве…

Но это частности, конечно. Более серьезно то, что сегодня со страниц церковной и наипаче околоцерковной печати нередко раздаются призывы «принять меры» против каких-то человеческих действий или убеждений, расходящихся с православным верованием. Но если человек, только что сам вышедший из тюрьмы, требует посадить всех остальных, это означает, что заключение он пережил не по-христиански. Страдание не обострило его совесть.

Единственный светлый признак в этом отношении – это принятие «Основ социальной концепции» на Соборе 2000 года.

Основы Социальной Концепции РПЦ в виде документального свода – это в своем роде эксклюзив, этого нет ни в одной из национальных Православных Церквей. Дело в том, что за все 20 веков христианской истории схема взаимоотношений Церкви и государства не отличалась особым разнообразием. В течение всех двух тысяч лет нашей истории Церковь бывала только в двух возможных социальных ситуациях: первая – когда гонят нас, вторая – когда гоним мы. Триста лет Римская империя гнала христиан, потом полторы тысячи лет христиане гнали всех остальных, потом коммунисты опять гнали христиан…

И только в нынешних условиях отделенности, дистанции стало возможно общение и диалог, порою переходящий во взаимную критику. Ведь когда Церковь и государство составляли единое целое, тогда не до диалога. Между левой и правой рукой никакого диалога быть не может. И с палачами тоже какой уж диалог…

Принятие Социальной концепции на Архиерейском соборе 2000 года означает, что нынешняя модель отношений Церкви и государства сохранится надолго. Это модель нейтралитета в диапазоне от благожелательного до холодно-враждебного, но тем не менее без открытых гонений. То, что называется свободой совести. Для Православия это впервые: Церковь, существующая в светском обществе.

Концепция исходит из того, что та ситуация, которая сегодня есть в мире – это всерьез и надолго. Государство отделено от Церкви, и Собор в своей социальной концепции признает эту реальность и, более того, находит в этом некий добрый знак, потому что принцип свободы совести – говорится в этой социальной концепции, – это есть способ легального существования Церкви в нерелигиозном окружении. А раз эта разделенность между Церковью и обществом, Церковью и государством – это всерьез и надолго, то мы должны начать диалог, исходя из осознания того, что мир людей населен разными существами.

Сегодня мы разделены. А значит должны узнать друг друга. Социальная концепция и есть наш откровенный рассказ светскому обществу о том, какими мы хотим видеть наши отношения.

Основы социальной концепции – это честное декларирование того, какие цели мы перед собой ставим. Какими мы, Церковь, прошедшая через искушение властью и искушение гонением, видим себя в обществе, что мы можем сказать о тех людях, с которыми мы беседуем, в чем мы можем стать на их позиции, в чем не можем. В общем, это есть честное приглашение к свободному диалогу.

Диалог предполагает честную декларацию о том, чего мы хотим в этом диалоге, какие принципы мы отстаиваем, ради чего мы на него идем и, соответственно, где пределы возможных компромиссов. Вот об этом говорит эта социальная концепция. То есть это не только документ, адресованный внутрь самой Церкви, но и документ, адресованный ко всем тем, кто вступает с нами в диалог и общение.

При этом не надо забывать, что концепция – не догмат. Это не более, чем эскиз, набросок, черновик; отсюда и название: «Основы концепции». Слово же «концепция» подчеркивает, что это не учение, не доктрина, а некое наше представление о том, что мы пережили в ХХ веке, понимание современной ситуации. Это слово о современности, но сказанное с сознательно консервативных, традиционалистских позиций.

Вот небольшой пример конфликта современности и традиции. Работая над этим документом, мы дошли до такого места, где нужно было высказать отношение Православия к смертной казни. Поначалу все казалось просто: надо заявить протест против смертной казни; это варварство, государство не должно убивать… Ну, а затем митрополит Кирилл сказал: «Подождите, задача Собора – не рассказать о наших с вами предпочтениях, а засвидетельствовать позицию Церкви в ее целостности.

Во всевековой целостности. Давайте посмотрим на церковное предание, церковную историю. Какая позиция по этому вопросу была?». И вот в итоге к следующему заседанию фиксируем: в Ветхом Завете смертная казнь предписывается. В Новом Завете она не отменяется. Как бы не подтверждается, но и не отменяется. В церковной истории последующих веков, в истории христианских государств: Византийской, Российской империи смертная казнь применяется. Значит, что мы можем сказать: нельзя человека извне освобождать больше, чем он освобожден внутри. Нельзя надеяться разогреть всю воду в чайнике, если каждую молекулу не разогреть до точки кипения. Нельзя довести до уровня духовно-нравственного совершенства все общество с помощью внешних законов, если не работать на молекулярном уровне с каждым человеком. И вот оказывается, общество сегодня не готово к отмене смертной казни. Поэтому мы сегодня фиксируем, что, с одной стороны, мы не требуем отмены смертной казни, а с другой стороны, церковь готова поддерживать общественное движение, направленное к отмене смертной казни. Но в итоге церковь не стремится навязать именно свою позицию всему обществу, ожидая, что это решение должно быть результатом согласия самого общества – жить без этого орудия устрашения.

…Если студенту дать задание сделать подборку высказываний Святых Отцов о женщине, то с помощью интернет-библиотек он быстренько наберет десятка два нужных цитат. И большинство из них будут весьма нелестными для женщин. Но такой исследователь ошибся бы, если бы предположил, что именно таково и есть учение Церкви.

Чтобы понять Церковь, надо в ней жить и ощущать неписаный «этос Православия».

Итак, представьте средневековый город. В нем есть два монастыря: мужской и женский. И вот в обеих обителях разыгрывается одна и та же сценка.

В мужском монастыре юный послушник подходит к игумену и говорит: «Отче, тут такое искушение у меня было… Я вчера работал на монастырском поле. А мимо такая девушка с коромыслом прошла. Я, грешным делом, загляделся на нее. А потом всю ночь уснуть не мог: помыслы блудные и мечтания одолевали…». Старец же говорит ему в ответ: «Да, от женщин нам, монахам, одни искушения. Ты бегай их, не засматривайся на них, не разговаривай с ними, не держи их образ в памяти. Помни: не может долго лежать сухая солома рядом с тлеющим углем! Женщины для нас – источник гибели и скверны!».

В женском монастыре в тот же вечер такая же беседа. Юная послушница подходит к старице и говорит:

«Матушка, тут такое искушение у меня было… Я вчера пела в хоре. А в храм такой солдатик молодой зашел. Я, грешным делом, загляделась на него. А потом всю ночь уснуть не могла: помыслы блудные и мечтания одолевали…». Игуменья же молвит ей в ответ: «Да, от мужчин нам, монахиням, одни искушения. Ты бегай их, не засматривайся на них, не разговаривай с ними, не держи их образ в памяти. Помни: не может долго лежать сухая солома рядом с тлеющим углем! Мужчины для нас – источник гибели и скверны!».

Вполне понятная педагогика в обоих случаях. В аскетических наставлениях речь идет не о том, что женщина хуже мужчины (или наоборот), а о том, что у нормального человека всегда есть эротический интерес к противоположному полу. Старец обращается к своим послушникам, о которых ему хорошо известно, что они не евнухи, что у его юных послушников есть «основной инстинкт». Естественно, что этот инстинкт у большинства из них ориентирован в нормальную сторону – на девушек. Поэтому старец и говорит: смотрите, уклоняйтесь от общения с молодыми девицами, чтобы не было повода никаким искушениям и мечтаниям. И если одна из первых, начальных задача монашества состоит в том, чтобы взять под контроль этот инстинкт, то, соответственно, в женских монастырях говорят «будьте осторожны при общении с юношами», а в мужских – «будьте осторожны при общении с девушками».

Этот аскетический принцип присутствует во всех религиях, где есть инициации или практика подвижничества. Буддистские тексты тут гораздо радикальнее христианских: «То же самое тело красавицы для трех существ разное: для собаки – это пища, для любовника – существо, для монаха – падаль».

А теперь вспомним, что общая особенность всей традиционной литературы во всех культурах, во всех странах, во всех веках состояла в том, что литература (как и политика, как и культура) была мужской. До нас почти не дошло свидетельств о духовной жизни и богословской мысли женщин-христианок. Нам известны лишь отдельные изречения так называемых амм (вот у нас мама, а в Египте амма: авва – это отец, а амма – мать). Мы знаем всего несколько их удивительных изречений. В основном же церковная литература прошлого – это литература мужская.

И поэтому советы мужчины-игумена тиражировались, а аналогичные советы игуменьи («аммы») оставались лишь в устном предании, не выходя за стены женской обители. Оттого у не-церковных книжников и создалось впечатление, будто Церковь что-то имеет против женщин как таковых.

В философию и догматику эти аскетические советы все же у христиан не переходили.

В качестве доказательства я хотел бы предложить сравнение двух текстов. Один принадлежит Будде.

«Взгляните на девушку в пору ее расцвета по 15-му или 16-му году. Не кажется ли эта сверкающая, ослепительная красота великолепной в эти мгновения? А между тем прекрасное, манящее и желанное в этой блестящей красоте и есть не что иное, как мучение телесности. Взгляните на то же существо в другую пору ее жизни, по 80-му году: всмотритесь, какая она разбитая, согбенная, иссохшая, на клюку опирающаяся, едва плетущаяся, бессильная, выцветшая, беззубая, облысевшая, с дрожащей головою, морщинистая, темными пятнами покрытая… Вот вам ничтожество телесности! А потом, братия, взгляните на ту же сестру недугующую, тяжко страждущую, загрязненную испражнениями, поднимаемую и обслуживаемую другими. А потом взгляните на тело той же сестры на одре смертном, через день, два, три после кончины ее, как оно вздулось, почернело, предалось тлению.

А потом взгляните на скелет с обрывками мяса, залитый кровью, сдерживаемый связками… Ну, что же братья? Куда же делась та сияющая, прежняя красота? куда исчезла? и как сменилась жалким, безобразным претящим ничтожеством телесного?» (Терагата,60).

Второй текст принадлежит свт. Иоанну Златоусту. Начинается он очень похоже: «Когда ты видишь женщину благообразную, веселую, воспламеняющую твои помыслы, то представь, что предмет твоего пожелания – земля, что воспламеняет тебя пепел – и душа твоя перестанет неистовствовать… Представь, что она изменилась, состарилась, заболела, что глаза ее впали, щеки опустились, весь прежний цвет поблек; подумай, чему ты удивляешься. Ты удивляешься грязи и пеплу, тебя воспламеняет пыль и прах».

Но вот сиюминутная аскетическая задача угашения похоти достигнута, и, оказывается, Златоуст совсем не собирается догматизировать свои слова: «Говорю это, не осуждая природы – да не будет! – не унижая ее и не подвергая презрению, но желая приготовить врачество для больных. Бог сотворил ее такою, столь уничиженною, для того чтобы показать и Свою собственную силу и Свое попечение о нас, бренностию природы располагая нас ко смирению и укрощая всякую нашу страсть, а вместе с тем – являя Свою мудрость, по которой Он мог и в грязи образовать такую красоту. Посему, когда я уничижаю естество, тогда открываю искусство Художника. Ибо как ваятелю мы удивляемся более не тогда, когда он производит прекрасную статую из золота, а тогда, когда вырабатывает точный и совершенный образ из грязного вещества, так и Богу мы удивляемся и воздаем хвалу потому, что грязи и пеплу Он сообщил отличную красоту и в телах наших явил неизреченную мудрость».

Нежелание видеть разницу духовных путей христианского мира и восточного приводит к весьма примечательным ситуациям. Например, в 1991 году издательство «Художественная литература» выпустило книжку «Будда. Истории о перерождениях». В джатаке «О заклинании тоски», включенной в состав сборника, есть следующее назидание: «Брат мой, ведь женщины – сластолюбивы, бездумны, подвержены пороку, в роду людском они – низшие. Как ты можешь испытывать любовную тоску по женщине, этому сосуду скверны?». Издательство рекомендует эту книжку «для семейного чтения»…

Да, Рерихи всех убедили в том, что Будда и Христос так похожи друг на друга… Более того, ради того, чтобы лишний раз уколоть христиан, Е. Рерих, например, пишет: «Будда высоко ставил женщину». Я был бы готов ей поверить…

Но почитаемый рериховцами реформатор тибетского буддизма Цонкапа говорит, что для приуготовления к лучшей реинкарнации надо осознать: «Радость от достоинств мужчины; недовольство женским положением, признание его ущербным; отвращение желающих обрести женское тело от их стремления».

А однажды, чтобы убедить сомневающихся в правоте своего тезиса о том, что всякая женщина не более чем скверна, Будда провоцирует свою собственную мать (в том перевоплощении) на убийство его самого… В другом перевоплощении – будучи царем Бенареса, Будда послал своего придворного плута сокрушить добродетель жены жреца, которая хранила верность мужу, – конечно же, ради подтверждения своей спасительной проповеди: «женщин нельзя удержать от соблазна». Кто в состоянии представить, чтобы подобные легенды слагались вокруг имени Христа?

И, кстати, почему Христос, по словам буддистов, якобы учившийся буддизму в Тибете и Индии, первое чудо совершил на брачном пире? Почему он умножил радость собравшихся, умножив вино? Почему не предложил помедитировать на тему об изгрызанном трупе невесты?

Так что мне представляется, что попытка Е. Рерих обличить христианство за счет женолюбивого буддизма не отличается уважением к историческим реалиям.

Лозунги о несправедливости рождаются так: сначала человеку внушают, что у него есть права, о существовании которых он и не подозревал, а потом заявляют, что этих прав ты лишен. Жил себе человек спокойно без всякого DVD, а ему вдруг говорят, что каждый порядочный человек имеет DVD, и лишь тебя этот коммунистический (вариант: «воровской») режим совершенно несправедливо лишил права на пользование DVD. И вот человек, который доселе даже не знал, что это такое, начинает смысл своей жизни видеть в борьбе за обладание DVD.

Так же и здесь: жила себе девушка и никогда и не помышляла о том, чтобы стать священницей. По правде говоря, она и в храм-то не заходила… Но тут ей говорят: «Да ты знаешь, как тебя православные унизили! Они не разрешают тебе стать священником!» – и всё, одним озлобленным нервным клубком, борющимся за свои «права», в мире стало больше…

А ведь сущность человека совсем не сводится к борьбе за свои права. Человек вообще осуществляет себя не тогда, когда пользуется своими правами, а когда он исполняет свой долг. Помимо того, что у человека есть права, в его жизни имеет место еще и служение.

Так вот священник – это священно-служитель. Это не человек, который обладает правами священника; напротив, он несет послушание священника, служит.

Так что Церковь просто не возлагает крест священнослужения на плечи женщины. По-моему, тут не столько ущемление прав, сколько забота о женщинах.

Но, кроме этого, есть еще и несколько психологических мотивов. В женской религиозности есть какая-то парадоксальность. Есть такая странная церковная алхимия. Берем два компонента: первый – Православие, второй – женщина. Каждый из этих компонентов сам по себе теплый, пушистый, хороший. Теперь сливаем их в одну колбочку. Что получаем? Православие + женщина = приходская ведьма. Далеко не всегда, конечно, но все же слишком часто, чтобы этого не замечать.

Удивительно, но факт: почему-то женская религиозность более жестока, нежели религиозность мужская.

Вроде бы с именем женщины связаны тепло и ласка, мягкость и заботливость. Но слишком часто приходится замечать, что женская религиозность бывает гораздо более ригористической, жесткой и даже жестокой, чем религиозность мужская. У многих женщин России есть опыт изгнания из храма. Как точно написала об этом опыте публицистка рериховского лагеря Т. Книжник – нередко наши прихожане «реагируют на длину юбки, рукава рубашки и отсутствие платка на голове с чуткостью и непреклонностью, достойной самого исправного турникета в метро». Но – кто же именно работает «турникетом» в наших храмах? Священники ли, бородатые прихожане, или, напротив, «босолицые» благочестивые юноши контролируют «форму одежды» заходящих женщин? Да нет – свои же товарищи по полу. Знаменитые наши «бабушки»… И даже проповеди священников, призывающие их воздержаться от такого самочиния, зачастую не помогают.

Посмотрите, как разнится поведение мужчины и женщины в храме (при условии, что у обоих еще нет опыта церковной жизни).

Мужчина, впервые зашедший в храм, ведет себя как охотник в лесной чаще. Он опасливо и внимательно озирается по сторонам. Но он опытен, он еще и не в таких переделках бывал. Поэтому он во всем разберется сам, он сам решит, куда какие свечки втыкать, и не стоит лезть ему под руку с советами…

Женщина же, впервые заходящая в храм, напротив, открыта к советам. Она только обрадуется, если кто-то подойдет к ней и объяснит. И вот она получает первые наставления: у этой иконы свечку за пять рублей, у этой – за десять, здесь поцелуй, здесь один поклон, а вот тут – три…

Но человек склонен ситуации своего первого вхождения в новый для него опыт воспроизводить вновь и вновь. И если женщина на заре своего воцерковления получила инструкцию, то и потом в течение десятилетий эти обретенные ею «тайные знания» она будет транслировать все новым и новым захожанкам. Может быть, поэтому женская религиозность бывает более «инструктивной» и жесткой.

Я просто совершенно уверен, что именно женщина написала дикий «акафист Божией Матери в честь иконы Ея, «Прибавление ума». Это самобытное (а также самовольное) творение (увы, растиражированное Мгарским монастырем Полтавской епархии с поддельным благословением Патриарха Алексия) возвещает: «О, Всенепорочная Дево, в Царстве Сына Твоего, иже что нечистое не выйдет за нарушение Заповедей Божиих, люди умом притупляются, да наказаниями вразумляются и будут петь Тебе: Радуйся, грязных женщин, пришедших в храм, обличающая. Радуйся, продолжающим ходить грязными в храм, колдунам и чародеям их портить подвергавши. Радуйся, грязных дерзавших касаться святыни, скорбями и болезнями наказуеши. Радуйся, касаться церковной святыни в эти дни, грех дважды усугубляеши. Радуйся, потерявших страх Божий, забвению их ум придаеши. Радуйся, не ходящим в храм во дни очищения, благодать им сохраняющая. Радуйся, грязным бравшим благословение у священников, благодати им не даеши. Радуйся, священников, касающихся грязных женщин, благодати на несколько часов лишаеши. Радуйся, священников, не вразумляющих людей, наемниками именуеши. Радуйся, Пресвятая Богородице, прибавление ума»…

Автору сих виршей ум явно не был прибавлен – оттого творение ее равно дико и с точки зрения содержания, и с точки зрения соблюдения правил церковно-славянского языка… Естественно, что с учением Церкви подобные домыслы не имеют ничего общего.

Порой приходится слышать, что недавно обратившаяся женщина готова до истощения «запостить» всю свою еще неверующую семью.

Через женские предания транслируются такие «нормы» благочестия, как запрет передавать свечку через левое плечо. Женщины создают культ «батюшки» на приходе (возводя его в ранг «старца»).

А уж женская готовность верить самым нелепым домыслам давно уже сделала устойчивым и в церковной лексике словосочетание – «бабьи басни».

И это – не просто частность. На первых же страницах Библии мы встречаемся с предупреждением о том, что женская религиозность склонна к крайностям. Ева беседует со змием в Эдемском саду, и змий спрашивает, что же Бог запретил людям. Ева отвечает: нам к древу познания добра и зла нельзя прикасаться. Но заповедь-то была другая: не вкушай плода древа познания добра и зла. Ева же вместо «не вкушай» говорит даже «не прикасайся», вместо плода теперь уже запретно все древо. Ева ужесточает заповедь.

Тем самым, по мысли свят. Филарета Московского, Ева не выказывает понимания смысла запрета, и внешнее действие («не прикасайтесь») выставляет как условие вечной жизни. Случайный, внешний мотив Ева поставляет здесь главным и единственным. Отсюда змей видит, что жена не внутренними нравственными мотивами руководится, но простым страхом перед наказанием – и именно сюда направляет свои усилия.

Библию иногда полезно читать по-детски. Представьте эту картинку как на страничке «Детской Библии»: жена стоит перед яблонькой, а змей обвился вокруг ствола и даже голову сверху свесил. И в ответ на слова жены о смертоносности прикосновения он всем своим видом говорит: «Да я не то что прикоснулся, живу я тут – и ничего! Так что давай, вперед, без суеверий!».

Так именно ужесточение, искажение заповеди женой привело к ее более легкому нарушению: смерть – в понимании Евы – происходит от прикосновения, а раз она уже видела змия, прикоснувшегося к древу, то так стало легко допустить, что прав не Творец, а этот столь необычный собеседник. И затем уже в опыте самой жены еще прежде вкушения от древа познания вроде также подтвердилось, что можно нарушить заповедь без особых последствий: жена сначала «взяла плодов его», увидела, что прикосновение к древу не убило – и после этого «и ела».

Так часто в нашей церковной жизни: излишне жесткие и необъясненные запреты приводят наших взрослеющих детей к итоговому разочарованию в фундаментальных и обоснованных истинах Евангелия.

И то, что первый поступок женщины на земле, согласно Библии, это ужесточение запрета, вряд ли случайно. Женская религиозность ищет запреты, с радостью их принимает и транслирует.

Боюсь, что женское священство стало бы не более добрым, а более жестким…

Кроме того, не стоит забывать и об особой впечатлительности женщин. Их отзывчивость могла бы сослужить дурную службу, если бы появилось женское священство. Вспомните – как проходит исповедь в приходском храме. Кающийся стоит рядом со священником – и оба они открыты взорам остальных людей. А на исповеди люди, понятно, рассказывают о разном. И грехи бывают действительно грязные и подлые. Нетрудно догадаться, как все это будет отражаться на милом лице отзывчивой и сердечной священницы. Да по ее лицу весь храм будет читать, про что идет речь…

Это не означает, что женское духовничество невозможно. Даже священники и епископы, бывает, ездят за духовным советом и на исповеди в старицам в женские монастыри. Но это именно старицы – люди, в которых все чисто «женское» уже выгорело. А долгий опыт жизни в Церкви и духовной брани остался. Этим опытом они и делятся (понятно, что, не будучи священниками, они не читают молитв на разрешение исповеданных грехов).

Итак, если преодолевается «удобопреклонность» женского начала к эмоционально-неконтролируемым реакциям, если воцаряется трезвость, то голос женщины звучит в Церкви.

Бывают, конечно, и истерики (причем у обоих полов). В качестве примера можно вспомнить книжку З. Ждановой «Сказание о житии блаженной Матроны», публицистику Анны Ильинской, и вроде бы вполне мужские по авторству, но уж больно истеричные публикации «Жизни вечной» о «блаженной Пепагии Рязанской».

А если проповедь, написанная или произнесенная женщиной, лишена истерики, если в ней нет даже столь естественной позы взирания «сверху вниз», с которой «посвященный» вещает тем, кто еще не дорос до его вершин – то нет оснований к тому, чтобы подводить этот женский труд под строгое понимание слов апостола Павла о молчащей жене.

…Во-первых, в Православии настороженное отношение вообще ко всему, что искусственно (то есть сверх-природно, но не благодатно). Даже электрический свет вместо естественного солнечно-свечного, парафиновые свечи вместо восковых, вазелиновое масло в лампадах вместо оливкового, концертное пение неверующих наемников вместо пения верующих прихожан – все это своего рода «косметика», которая натирает нам душу… Церковным людям очень не нравятся даже усилители в храмах, усиливающие голос священника и звучание хора. Нетерпимы мертвые, искусственные цветы. Не должна звучать в храме магнитофонная запись церковного пения: пусть лучше звучит дребезжащий голос живой старушки, чем лазерная копия какого-нибудь диска патриаршего хора. Все должно быть живым.

Поэтому и косметика церковными людьми воспринимается как некая искусственная маска, штукатурка, налагаемая на лицо.

Во-вторых, храм – не место для лицедейства и лицемерия. Если человек пришел в храм – то к чему пудра и помада? Перед Богом надо стоять «голеньким».

В-третьих, женская косметика во все века была боевым раскрасом женщин, выходящих на тропу охоты на самцов. Но открывать в храме охотничий сезон на мужчин – это как-то не хорошо. К храму лучше отнестись как к «заказнику». Это место, где человек может быть просто человеком, а не сексуально зависимым существом. Храм дает свободу от сексуального гнета, от необходимости постоянно с кем-то заигрывать.

Ну вот, вынес я приговор столь же суровый, сколь и справедливый… А теперь начну его смягчать.

Снова Во-первых. Во-первых, косметика Евангелием… предписывается: «А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое» (Мф 6,17). Считалось, что красивые волосы – это волосы блестящие, и для этого их смазывали маслом или жиром. Но в устах Христа это не косметический совет. Это совет духовный. Наша вера и так слишком шокирующе отлична от ожиданий мира сего. Поэтому не стоит по мелочам вступать с ним в конфликт. Не стоит слишком уж старательно подчеркивать нашу инаковость: ходить в черных одеждах, застегивать верхнюю пуговицу рубашки, с выражением постоянного благочестивого ужаса короткими межхрамовыми перебежками передвигаться по улицам городов…

Значит: если в твоем окружении принято умеренное пользование косметикой, если оно входит в правила приличия (нормы) в той среде, где живет и работает христианин, – то не стоит нарочито из нее выламываться.

Может ли быть святой женщина, которая постоянно использует косметику? Да! Пример – св. страстотерпица императрица Александра Федоровна. Но для нее косметика была не выбором, который она в своей эмансипации сделала вопреки настояниям духовника, а следованием семейной и социальной традиции. Это была форма послушания, а не бунта. Императрица – лицо России. И это было лицо, обращенное к Европе. Европейцы не прочь были позубоскалить на тему русской «татарщины». Что ж, тем более первая семья России должна была даже в мелочах показывать, что европейские стандарты культуры и даже моды России не чужды, и разговаривать с нами надо как с равными, а не как с близлежащей колонией…

Бог взирает на сердце, а не на пудру. Так что важен мотив «окосмечивания». Да, Церковь отрицательно относится к таким изменениям внешности, которые призваны делать человека более сексуально привлекательным. Но представьте себе обычную школьную училку. Она вытаскивает себя из постели на полчаса раньше и почти не приходя в сознание, «на автомате», перед зеркалом, в которое в такую рань глаза еще не хотят смотреть, «работает над образом». Неужели она это делает ради своего удовольствия или ради флирта? В школе-то у нее только один мужик – да и тот военрук-пенсионер… Ясное дело, не за ним она идет ухаживать и не его идет поражать своим внешним видом. Просто в ее среде так принято, и она не хочет выделяться.

Если мотив такой, то в нет греха в ее нищей косметике. Она просто исполняет часть своего профессионального долга – ей нужно «быть в форме».

Что же касается запахов… В древней житийной литературе есть выражение о подвижниках: «уста их дышали постом». От людей высокой духовной жизни, даже если они давно были лишены возможности менять одежду и посещать баню, не исходит неприятных запахов. Так что можно надеяться на то, что если мы станем подражать им, нам тоже не понадобятся ни шампуни, ни зубные пасты. Но если мы еще не в той мере духовного возрастания – то лучше не отпугивать от себя людей.

В итоге у меня три совета на тему об одежде и косметике.

Первый обращен к женщине, которая просто проходит мимо храма. В ее утренних замыслах посещения храма не было. Но вот проходила мимо и в сердце шевельнулось желание зайти. Одежда ее «нецерковная»… Что делать? – Зайти. Если женщина знает, что у нее такая одежда, что может вызвать нарекания прихожанок, и тем не менее заходит на минутку в храм ради молитвы о своих детях – то это своего рода исповедничество и юродство: готовность принять неприятности и оскорбления ради того, чтобы помолиться.

Второй совет к женщине, которая специально идет на службу. Ей я советую одеться «по-церковному». Нет, дело не в том, что если на вас будет юбка не того фасона, то Бог вашу молитву не услышит. Просто у св. Иоанна Златоуста есть удивительное выражение: «Таинство нашего ближнего». Таинство нашего спасения зависит от того, какой мы оставляли след в жизни тех людей, с которыми соприкасались. Ранили их или исцеляли.

Открою тайну: мы, церковные люди, больны. Больны мы своей не-православностью: молитвенное славословие не всегда течет само радостно и легко, часто к нему приходится понуждать себя. А в этом случае – «и выхода другого нет: если в душе не лежит Евангелие, то в эту пустоту надо положить Типикон (устав богослужения), тем более, что эта книга гораздо больше. И Типикон нужен Церкви. Дело не в нем, а в потере чувства духовной меры: относительности и вечности».

Несколько часов держать свой ум в состоянии постоянной молитвенной сосредоточенности – очень трудно. «Мои мысли – мои скакуны». Только расслабился – и они ускакали прочь из храма, надо бежать за ними и возвращать.

Конечно, человек отвлекается. Конечно, осуждает себя за эти отвлечения. И, конечно, ищет возможности оправдать хотя бы некоторые из них.

И так – на всех уровнях. Стоит бабушка, сама себя назначившая старшей дежурной по третьему подсвечнику справа, и всю службу играет в бесконечный пасьянс со свечками. Понимаете, она нашла дело, которым она сублимирует свою немолитвенность. В алтаре алтарники устраивают какую-нибудь бесконечную чистку кадила, а священники ведут умно-неотложный богословский разговор. На клиросе дьякон заводит профессиональный семинар с регентом о церковной музыке.

«Отмазки» можно любые найти, но все это будут попытки подменить дело тем, что святой Феофан Затворник называл «приделком». Дело одно, а приделков много.

И тут нам предоставляется такой удачный повод заняться чем-то другим помимо молитвы.

А раз так – то зачем же задирать больных? Зачем давать повод ищущим повода? Зачем помогать впадать во грех?

Так что, идя в храм, лучше одеться так, чтобы твоя одежда не давала повода отвлекать от молитвы ни тебя самого, ни других людей.

Третий мой совет – к самим прихожанам. Снова представим первую ситуацию: женщина случайно проходила мимо храма и у нее появилось желание зайти. Но тут уже другая мысль остерегла ее: «Ты не так одета! Тебе туда нельзя!». Вопрос: какая из этих мыслей – от Бога, а какая – от лукавого? Кто позвал эту женщину в храм, а кто – отпугнул? Убежден, что мысль о посещении храма была от Господа, а другая, пугливая мыслишка – пришла «слева». Так зачем же нам-то становиться союзниками этого «левого»?

И еще нам очень важно помнить золотую формулу христианской этики: не я терплю – меня терпят. Все мы в Церкви только еле терпимы. Никто из нас не хозяин в храме. Домовладыка тут – Господь. Он позвал нас к Себе. Вспомним притчу о званых на царский пир (Мф. 22). Почетные гости не пришли. Царь тогда приказал позвать бомжей. Вот мы и есть эти бомжи.

Подобрали меня на Курском вокзале, обмыли, приодели, привели в царские палаты. Сижу я и млею: «Скажи кому из наших, где я сегодня оказался – не поверят! Подумать только: вот я – а вот царь… вот царь – а вот он я!». И вдруг нить этих моих сладких рефлексий прерывается. Входит новый гость. Так имею ли я право сказать на таком пиру при виде очередного гостя: «Да хтой-то там приперся! Государь, да ты глянь! Тут же только порядочные люди: ты да я, да мы с тобой! Это же Гришка с Павелецкого вокзала! Да он мне вчера бычок не оставил! И вообще он павелецкий, их в нашу приличную компанию брать нельзя, тут все только с Курского!».

Так что не надо в Церкви хозяйничать и изгонять из нее тех, кого позвал сам Владыка.

К сожалению, некоторые священники, в которых их ревность превосходит их образование, говорят своим прихожанкам: «Если ты с мужем не венчана, то значит ты живешь в полном блуде! Пока не приведешь мужа к венчанию, я тебя причащать не буду».

Но подумайте сами – что выйдет, если жена, исполняя повеление такого священника, будет постоянно давить на своего неверующего супруга: «Идем в храм, давай-давай венчаться!»? Муж-то человек искренне неверующий. И получается, что Церковь, навязывая ему венчание, понуждает его лжесвидетельствовать. Неужели же это верный путь ко Христу? И неужели люди станут ближе ко Христу, если придут на венчание и притворятся верующими? Неверие супруга – не повод для разрушения брака.

Такие «старцы» мнят себя ревнителями традиций благочестия, но именно традиций они и не знают. Не знают они слов апостола Павла: «Неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим» (1 Кор. 7, 14).

Не знают они и канонических правил. На только что приведенные апостольские слова ссылались отцы Трулльского собора, признавшие действительным союз между лицами, которые, «будучи еще в неверии и не быв причтены к стаду православных, сочетались между собою законным браком», если впоследствии один из супругов обратился к вере (правило 72).

Не знают они ни старых постановлений Синода, ни новейших. А ведь уже 28 декабря 1998 года Священный Синод Русской Православной Церкви с сожалением отметил, что «некоторые духовники объявляют незаконным гражданский брак или требуют расторжения брака между супругами, прожившими много лет вместе, но в силу тех или иных обстоятельств не совершившими венчание в храме… Некоторые пастыри-духовники не допускают к причастию лиц, живущих в «невенчанном» браке, отождествляя таковой брак с блудом». В принятом Синодом определении указано: «Настаивая на необходимости церковного брака, напомнить пастырям о том, что Православная Церковь с уважением относится к гражданскому браку». Это определение Священного Синода также говорит об уважении Церкви «к такому браку, в котором лишь одна из сторон принадлежит к православной вере».

Не знают они и принятой Собором 2000 года «Социальной концепции Русской Православной Церкви», в которой сказано: «Освящая супружеские союзы молитвой и благословением, Церковь тем не менее признавала действительность брака, заключенного в гражданском порядке, в тех случаях, когда церковный брак был невозможен, и не подвергала супругов каноническим прещениям. Такой же практики придерживается в настоящее время Русская Православная Церковь… Лишь с 893 года, согласно 89-й новелле императора Льва VI, свободным лицам было вменено в обязанность заключать брак по церковному обряду, а в 1095 году император Алексий Комнин распространил это правило и на рабов… В соответствии с древними каноническими предписаниями, Церковь и сегодня не освящает венчанием браки, заключенные между православными и нехристианами, одновременно признавая таковые в качестве законных и не считая пребывающих в них находящимися в блудном сожительстве. Исходя из соображений пастырской икономии, Русская Православная Церковь как в прошлом, так и сегодня находит возможным совершение браков православных христиан с католиками, членами Древних Восточных Церквей и протестантами, исповедующими веру в Триединого Бога, при условии благословения брака в Православной Церкви и воспитания детей в православной вере. Указом Святейшего Синода от 23 июня 1721 года было разрешено на вышеуказанных условиях совершение браков находящихся в Сибири шведских пленников с православными невестами. 18 августа того же года данное решение Синода получило подробное библейское и богословское обоснование в особом Синодальном Послании. На это послание Святейший Синод ссылался и впоследствии при разрешении вопросов о смешанных браках в губерниях, присоединенных от Польши, а также в Финляндии (указы Святейшего Синода от 1803 и 1811 годов). В этих областях, впрочем, дозволялось более свободное определение конфессиональной принадлежности детей (временно такая практика иногда распространялась и на прибалтийские губернии). Наконец, правила о смешанных браках для всей Российской Империи были окончательно закреплены в Уставе духовных консисторий (1883). Примером смешанных браков являлись многие династические бракосочетания, при совершении которых переход неправославной стороны в Православие не был обязательным (за исключением брака наследника Российского престола). Так, преподобномученица великая княгиня Елисавета вступила в брак с великим князем Сергием Александровичем, оставаясь членом Евангелическо-Лютеранской Церкви, и лишь позднее, по собственному волеизъявлению, приняла Православие».

Итак, Церковь не благословляет своим членам вступать в брак с людьми иных религиозных традиций, но если такой брак был заключен ранее, до вхождения одного из супругов в Православие, то этот брак церковного человека является вполне законным в глазах Церкви.

С другой стороны, в принципе Церковь может повенчать брак, который не зарегистрирован у государства. Если священник хорошо знает своих прихожан, то он может обвенчать их прежде государственной регистрации. Более того, во многих странах государство само признает такой брак, и священнослужитель имеет юридические права освидетельствовать брачный союз. Но в России церковный брак, увы, лишен гражданской юридической силы, поэтому венчание совершается, как правило, над супругами, зарегистрировавшими предварительно свои отношения в загсе.

Впрочем, Церковь не признает то, что сегодня (а не в XIX веке) называется «гражданским браком». Сожительство же без государственной регистрации и без церковного венчания – это не взаимное служение, а взаимное использование. Отказом от регистрации и венчания люди говорят, что они не хотят ничем жертвовать, не хотят ничего всерьез друг другу обещать.

Церковь прекрасно понимает, что хорошее дело браком не назовут. Каждый брак – это космическая катастрофа. Под этим термином в астрономии подразумевается столкновение двух звездных систем. Представьте, жило-было себе солнышко по имени Ванечка. Вокруг этого солнышка кружили планеты: папа, мама. По более далеким орбитам – дедушки и бабушки. Кометы иногда в гости залетали – дяди и тети… А в соседнем подъезде росло другое солнышко по имени Танечка. Со своей планетной системой. И вдруг они встретились… Каждое из этих солнышек привыкло быть центром своей системы, вокруг которого все вертится. А тут уж извини-подвинься. И вскоре там еще новое солнышко засияет, и все – ты сам уже только планетка… Трудно принять в свою жизнь другого человека. Трудно удвоить свои нервные окончания и боль и радость другого воспринимать как свои.

Люди, у которых долгая история контактов со стоматологами, знают, что у тех есть такая забава: наши зубы под ихние коронки обтачивать. Причем для заточки берутся зубы здоровые и живые. Больно, однако… А что такое жена? – Это же коронка на всю мою жизнь! Это можно, это нельзя, об этом забудь, это не ешь, этих в дом не пускай!

Путь брака тяжел по самой своей сути, потому что создать семью – это значит пустить другого человека в самую сердцевину своей жизни, жить уже не только ради себя, потерять какую-то автономию. В этом смысле любая серьезная любовь, тем более брак, сродни самоубийству: человек перестает жить для себя и в себе и начинает жить для другого. Это очень тяжело и очень болезненно. И здесь Церковь честна – поэтому она и говорит о том, что семейный путь по-своему мученический. И при венчании на головы молодых возлагаются именно мученические венцы. То, что венцы именно мученические, ясно из тех слов, которые поются при этом: «Святии мученицы, иже добле страдавше и венчавшеся, молитеся ко Господу спастися душам нашим».

И поэтому Церковь, восхищаясь теми людьми, которые вступают в брак, поет: «Аллилуиа!».

Бывают архитектурные композиции, которые рассчитаны на восприятие движущимся человеком. Есть такие рекламные щиты, которые, когда стоишь рядом с ними, кажутся совершенно уродливыми, но если проезжаешь мимо них на машине, то эта конструкция как будто поворачивается следом за тобой. Возникает впечатление ее движения.

Что-то подобное и с Православием. Пока человек стоит на месте, ему не понятно, «зачем все это». И только когда человек начинает двигаться, рождается понимание. А пока человек стоит на месте, пока с его машины свинчены колеса – то что же ему рассказывать о том, как и что может затормозить едущих…

За устоявшимися и неподвижно вековыми глыбами церковных преданий почти незаметно то обстоятельство, что свой смысл они открывают лишь тому, кто сам приходит в движение.

Православные в сегодняшнем мире похожи на альпинистов в летнем городе. Представьте жара, в льняных тапочках и то жарко и вдруг идут люди с заготовленными теплыми шапками и куртками, с теплыми сапогами, на которых вдобавок набиты шипы. Зачем ледорубы в городе? Зачем шипы на асфальте? «Так презрен, по мыслям сидящего в покое, факел, приготовленный для спотыкающихся ногами» (Иов. 12, 5).

Но если хоть что-то из снаряжения альпинистов останется в долине то там, наверху, цена беспечно отброшенного может оказаться непомерно высока. Так и в Православии все рассчитано на движение, на трудное восхождение. Там, на духовных высотах, станет понятно, зачем пост и зачем церковно-славянский язык, зачем столь долгие Богослужения и почему в храмах не ставят скамеек, о чем говорит почитание святых и что дает человеку икона, а чем драгоценно целомудрие… К стоящим в долине бесполезно обращать речь о технике безопасности в горах.

Представьте, что меня командировали вести уроки музыки в школу. Прихожу я к детишкам и говорю: «Дети, сначала мы с вами изучим историю музыки. И знаете ли, история музыки – она очень трагична. Потому что в музыке бывали удивительные достижения, и тогда создавались симфонии, благие созвучия. А бывали неудачи – и рождались какофонии. Так вот, знайте, дети, что когда-то давно, в глубокой древности возникла страшная какофония; она звучит «дзинь-блим-бум». Дети, запомните эти звуки и никогда их не издавайте! А на следующем уроке, через неделю, мы снова встретимся и изучим историю появления другой страшной и древней ереси. Речь пойдет о какофонии «дзям-блям-блям». Да, и вот так потихонечку мы с вами изучим историю всех ересей, а перед каникулами коснемся самой страшной ереси, недавно возникшей какофонии «дзим-блям-барамс». Ну а после каникул, уж так и быть, я дам вам Моцарта послушать».

Что вы тогда скажете о моем педагогическом таланте? Ниже пола, что называется. К сожалению, именно по этому принципу очень часто строится наше общение с молодежными аудиториями: мы приходим к ним только для того, чтобы сказать, чего им нельзя. Высыпать на них мешок запретов и вагон императивов… Вот и создается ощущение, что мы что-то у людей отбираем, не успев им ничего дать. В итоге, как одна актриса недавно заявила в интервью: «Вы знаете, мне так тяжело жить: в этой жизни все, что приятно, или грешно, или портит фигуру».

Если мы сами в нашей проповеди превратили Православие в одно большое «низзя» – то что ж мы удивляемся тому, что оказались бесконечно далеки от молодежи, тому, что молодежь идет в секты.

Знаете, была такая замечательная буддистская притча. Некий царь подходит к человеку и говорит: «Я готов подарить тебе все, о чем ты только можешь мечтать: вечную молодость, вечную жизнь, царство, любовь, женщин, богатство – все я тебе дам. Чтобы получить эти бесценные дары, тебе нужно приложить лишь совсем небольшое усилие: я тебе дам вот эту чашу с водой, и эту чашу тебе нужно будет пронести из одного села в другое по этой дороге. Правда, есть несколько дополнительных условий. Первое – за твоей спиной будет идти воин с обнаженным мечом. Второе – если хоть капля воды упадет на землю, воин сразу сносит тебе голову с плеч. Третье – чаша будет полна до краев. И последнее условие – твой путь будет проходить через деревню, в которой в это время будут играть свадьбу». И вот через эту пьяную танцующую деревню, в которой все стараются вовлечь тебя в общий хоровод, надо суметь пронести чашу, не расплескав ее.

Что в этой притче буддистского, нехристианского – понятно: это образ палача, который сразу готов снести голову с плеч, как карма, не знающая снисхождения и милосердия. А что здесь близко с христианством – это идея того, что в начале тебе нечто дается: чаша твоего сердца сначала наполняется даром, а потом уж ты постарайся ее не расплескать.

Если обычные языческие религии говорят: «Ты делай то-то и то-то, а потом в награду получишь вот это»; то в Евангелии это отношение труда и дара переворачивается: сначала достигает тебя Царство Божие, а затем уж потрудись, чтобы не растерять Его. Святые Отцы называли это «обручение будущих благ» или «задаток», «залог будущих благ».

В этом и кроется главная трудность религиозной проповеди в отличие от обычного обучения. Это ее принципиальная нетехнологичность. Я могу что-то говорить, доказывать, аргументировать, но свой опыт или опыт того святого отца, которого я цитирую, я не могу вложить в сердце своего собеседника. Это обычная непредсказуемость чуда: свершится оно или не свершится?

И в этом уже следующий парадокс Православия – то, что все формы нашей религиозной жизни, начиная от богослужебной и кончая канонической, догматической – они создавались людьми, у которых этот опыт был. А мы пробуем эти формы и эти одежды перенести

на людей, у которых этого опыта нет. Так как же эти формы могут стать понятными? Мы даем истину как бы на-вырост.

Но как часто мы беседуем с человеком, предполагая, что мы ему понятны, и, значит, раз мы что-то сказали – то он просто обязан с нами согласиться. И вот тут мы можем сесть в лужу.

Представьте себе, я вхожу в класс к девочкам. Девочки – подростки, им лет уже 12–13. Я к ним захожу и объявляю: «Дети, вы уже большие, давайте сегодня говорить про это. Так, мальчики выйдите из класса, сегодня я только с девочками про это беседую». Оставшись в ополовиненном классе, я начинаю: «Значит, девочки, вы уже знаете, что бывает такое общение мужчины и женщины, что в женщине появляется новая жизнь, она становится беременной». После этого я 15 минут рассказываю девочкам о том, что они будут испытывать во время беременности: тошноту, аллергию и так далее. Затем 15 минут рассказываю о том, что они будут испытывать во время родов. Еще 5 минут, – про прелести кормления грудью: маститы, молочница и так далее. Наконец, поясню на примерах, как будет строиться их режим дня после рождения малыша, расскажу, что пеленки и стирки, кормления и массаж заменят видик и сплетни с подружками…

45 минут прошло, звонок, мальчики возвращаются в класс. Чего я добился? Какими глазами девочки на мальчиков посмотрят? Скажут: «Ну, мужики, мы не знали, что вы – такие сволочи! Всё! Близко к нам не приближайтесь!». Понимаете, что произошло? Эти девочки еще не знают, что такое любовь, ни супружеская, ни тем паче – материнская. А я им уже рассказал о том, с какими шипами это может быть связано дальше. Людям, которые еще не имели опыта любви, я рассказал о ее многообразии так, что у них напрочь исчезло желание когда бы то ни было входить в этот мир. А ведь потом, когда они дозреют до брака, знание о грядущих скорбях не сможет остановить их. Та любовь, что поселится в них, упрямо скажет: «Да, пусть будет боль – если это боль произрастет от меня»…

Вот в чем трагедия христианского пастырства: мы говорим о тех ограничениях, которые должна соблюдать душа, которая уже беременна во «внутреннем человеке». Христианин ощущает себя беременным. Он ощущает в себе биение Иной Жизни. Преп. Симеон говорит об этом чуде: «Содержащий все поселяется внутри человека, и человек становится как бы беременной женщиной». Или: «Человек сознательно носит в себе Бога. И, сжимая снаружи руки вокруг себя, этот человек ходит посреди нас, не знаемый всеми, кто его окружает… Мы, когда веруем от всей души и каемся, зачинаем в сердцах своих Бога Слово, как Дева. Он, имея в себе Христа младенца, будет считаться Его матерью, как Он, неложный, обещал: «Мать Моя и братья и друзья, вот они!».

А мы нередко лишь имитируем беременность. Не нося внутри Христа, делаем вид, что духовный плод в нас уже есть. И более того – от других требуем такого же поведения. Раз положено беременной сторониться от таких-то яств, то и мы тоже будем всех считать таковыми и потому будем всем запрещать этот вид пищи… А в итоге среди тех, кого мы сочли беременными, кому мы предписали жить по правилам беременности, но которые никогда и не ощущали в себе Иной Жизни, рано или поздно рождается протест: «Да отстаньте вы от нас с вашими условностями и ограничениями!».

Так очень часто бывает в наших проповедях о христианской жизни. Потому что все правила аскетики, все правила нашего церковного устава – правила жизни беременного человека, беременной души, в которой уже, по слову апостола Павла «не я живу, но живет во мне Христос». И существуют эти правила для того, чтобы выкидыш не произошел. Если в человеке есть это ощущение, что в его сердце зародилась новая искорка, появилась новая жизнь – тогда ему все понятно.

Ему понятно, почему, например, не надо хохотать… Рациональных аргументов, способных объяснить, почему переедание жванецкими дурно, ведь не найдется. Но можно обратить глаза зрачками внутрь и предложить прислушаться к самоощущению души: подожди, ты вот отхохотал, а душа-то тусклее стала, опустошеннее. Но ведь для этого надо, чтобы было с чем сравнивать!

У человека должно появиться ощущение своей собственной души. Без этого ощущения души Православие останется непонятным.

Иначе – нарушается основной закон педагогики: не отнимай прежде, чем дать. И вот мы слишком часто не успеваем людям «дать» Христа, чтобы человек понял радость жизни во Христе, а уже пробуем что-то из его жизни вырвать. И человек протестует: «Во имя чего вы меня живого приносите в жертву вашим мертвым правилам?».

Представьте, что православный миссионер пересекает границы Китая. И Китайский пограничник его спрашивает – какова цель его путешествия. Миссионер честно говорит о себе как о миссионере, проповеднике Евангелия. «А в чем суть этой вашей веры, – настаивает пограничник, – что именно ты желаешь возвестить моему народу?».

А в ответ услышит: я хочу возвестить китайцам, что по Апостольским нашим правилам «Взявший в супружество вдову, или отверженную от супружества, или блудницу, или рабыню, или актрису, ни епископом, ни пресвитером, ни диакон, ни никем в списке священного чина… Имевший в супружестве двух сестер, или племянницу, не может быть в клире… Кто из клира даст себя порукою за кого-либо, да будет извержен».

Глупо с этого начинать проповедь Христа язычникам? Ну столь же неумно и к современным светским детям идти, нагрузясь запретами.

Слишком часто мы предлагаем у людей что-то отнять, не пояснив, что мы им принесли, не объяснив, чем живет христианство (а оно же ведь не запретами живет!).

То же самое могу пояснить другой притчей. Представим, что у меня урок не с девочками, а с мальчиками. Представьте, что я ношу не рясу, а какой-нибудь серенький китель с погонами. В общем, я – гаишник. Прихожу я к детям в школу и говорю: «Знаете, ребята, вы ни в коем случае не нарушайте правила дорожного движения. Обязательно их выучите: когда и как совершать обгон, как перестраиваться из ряда в ряд и прочее. Все это жизненно важно.»

Я требую от них наизусть знать весь дорожный кодекс, а назавтра грожу им экзаменом. Будут ли мои ученики стремиться к исполнению правил, изложенных им в столь навязчивой форме? Естественно, школьники не придадут никакого серьезного значения моим речам. Ведь пока у человека нет своей машины, пока он сам не умеет водить, то рассказывать ему, как вести себя в такой-то дорожной ситуации – занятие довольно-таки бесполезное, а изучение правил им воспринимается как чистейшая зубриловка, как сообщение принципиально бесполезной информации. Ведь не имеющий машины человек просто не знает, к чему эту информацию применить.

Вот я – человек безлошадный, и потому мне глубоко все равно, кто кому должен дорогу уступать: шестисотый мерседес «Икарусу», или наоборот. Зачем мне это все? Я одно правило знаю: если я дорогу перехожу, все должны подождать! Батюшка идет, подождите, куда торопитесь?!

Другое дело, если однажды у меня «жигуленок» свой появится. Вот тогда я пойму, что, оказывается, правила дорожного движения написаны не только для того, чтобы гаишники взятки брали. Тогда (но не раньше) я пойму, что на самом деле каждое из этих правил написано кровью и болью человеческой. Но чтобы понять их смысл – надо жить в движении. Вот также и правила церковной жизни. Они рассчитаны на тех, кто движется, кто осознал цель своего движения и теперь старается не повредить свое средство передвижения.

Подобно правилам дорожного движения есть и правила религиозной безопасности. И эти правила тоже написаны кровью, написаны судьбами людей. Потому что слишком много было катастроф – много было и удач, но много и катастроф. Вот поэтому эти правила лучше соблюдать, если вы не хотите потерять что-то гораздо более важное, чем минутная эйфория «свободной любви».

Итак, в мире, в котором люди еще не знают о Христе, не знают, зачем надо стремиться жить во Христе, важно верно выбирать темы для бесед. К интонации назидательно-обличающей стоит обращаться лишь в последнюю очередь.

Как-то в Италии гостил я в одном монастыре. Возглавлял его человек, который был католическим священником, потом перешел в Православие. Этот удивительный человек содержит монастырь на зарплату, которую сам получает в качестве преподавателя философии в местной городской школе. И вот однажды я спрашиваю его послушника: «Я не понимаю, почему в монастыре молодежи нет? Ведь батюшка преподает в школе философию. Сам он человек талантливый. Преподает хорошо. И ребята тоже замечательные. Я там несколько уроков провел, и видел, что у ребят была очень хорошая реакция. Почему же их не видно в монастыре? У меня такое ощущение, что, если бы я с этими ребятами хотя бы месяц поговорил, так они бы у меня строем сюда в монастырь на службы ходили». И слышу в ответ от этого русского послушника: «Понимаете, отец Андрей, дело в том, что у него все-таки католическое воспитание. То есть – с некоторыми целибатскими комплексами. И поэтому, проведя прекрасный урок с детьми, под конец он обязательно скажет: «Да, дети, и главное – запомните, чтобы на дискотеку – ни шагу!». Дети, конечно, реагируют на эту последнюю фразу, и у них остается в памяти, что Церковь – это те, кто у них все время что-либо вырывает из рук».

Библейский змей использовал уловку, которая стала классикой атеистической пропаганды: он свел религию к системе запретов: «Бог запретил вам». Редуцирование христианства к системе запретов и поныне остается главным аргументом московских комсомольцев: «Ребята! Попы хотят запретить вам радости жизни, они хотят запретить веселиться, жить, танцевать, колоться, аборты делать! Долой ортодоксию!».

Но христианство – не система запретов. Это позитив. Место аскетических запретов в христианской жизни можно сравнить с той ролью, которую играют в рождении ребенка правила безопасности, которым должна следовать беременная женщина. Да, у женщины, что носит под своим сердцем ребеночка, есть ограничения: она не должна в это время употреблять алкоголь, и будет лучше, если она не будет курить и не станет поднимать тяжести. Но если некая девушка решит, что эти правила есть сам путь к рождению ребенка, то ее ждет разочарование. Если она не будет ни пить, ни курить, ни поднимать тяжести – это не значит, что в силу этого воздержания она через девять месяцев такой аскезы родит ребенка. Само по себе воздержание от водки ребенка ей не даст. Нужен супруг. Также воздержание от грехов само по себе не даст человеку Христа. Для этого нужно нечто совершенно иное: Сам Христос.

Запреты вторичны и служебны по отношению к самому главному – рождению Христа в душе. Змей же редуцирует отношения человека и Бога к системе запретов.

Мир души нетехнологичен. И поэтому прежде, чем вторгаться туда с инструкцией, попробуем для начала познакомить детей с ними самими: «я не есть одно это тело; во мне живет это странное существо по имени душа, – это то, что болит, когда все тело здорово». У этого незнакомца есть свои потребности и есть свои болячки. И вот для того, чтобы накормить вашу новооткрытую душу и чтобы защитить ее от ее болезней, вот для этого к вам и приходит Церковь. Знаете, Башлачев об этом писал так: «Отпусти мне грехи! Я не помню молитв. Если хочешь – стихами грехи замолю. Но объясни – я люблю оттого, что болит, Или это болит оттого, что люблю?».

Скудный опыт мой, огромнейший опыт Православия и весьма разноречивый и разнокачественный духовный опыт других религий согласны в одном: собирание духовных радостей немыслимо без аскезы. Если вы хотите достичь чего-то высшего, то вам придется в чем-то себя ограничивать.

Конечно, посещение горним светом возможно и в состоянии брачном, и в состоянии даже не вполне чистой внебрачной жизни. Зарницы блещут порой в самых неожиданных временах и пространствах. Но постоянное пребывание в этом свете – оно требует умения говорить «нет» даже самому себе, даже самым как будто бы законным стремлениям своего естества…

Поэтому для тех, кто хочет «быть совершен» – для тех путь ясен: раздай имение свое… иди за Мной… не смотри с вожделением… Путь святости – это путь аскезы. Хотя в Православии человек имеет право не быть идеальным. Монашество – путь дивный (хотя и очень опасный). Но кроме монастырского, есть еще и домашнее Православие. И даже у Марины Цветаевой (а кто может указать большего ненавистника мещанского быта, уюта и условностей!) однажды вырываются такие строчки: «Ибо нужно ведь хоть кому-нибудь крыши с аистовым гнездом. Счастья – в доме, любви – без вымыслов, без вытягивания жил…». Радость земная и радость небесная могут соседствовать. Или как это говорится в «Братстве Кольца» Толкиена – «Хорошо знать, что где-то кто-то уверенно стоит на собственной земле, даже если этот кто-то – не я».

Вопрос в том – что именно человек «собирает». Чем больше заставлена комната – тем пыльнее и мутнее окошко…

Церковь выступает против того, что сегодня называется свободной любовью, не потому, что мы хотим всем навязать нашу дисциплину, наши правила жизни, и не потому, что мы хотим уменьшить количество радости. Совсем наоборот – мы хотим, чтобы человек обрел подлинную радость – радость любви. Христос говорит: «Радость ваша да будет совершенна». Мы просто хотим, чтобы это была совершенная радость, человеческая радость, радость выше-чем-животная…

Православная Церковь не очень охотно употребляет слово «любовь», чтобы оно не затиралось. Бывает тошно читать западных проповедников, которые пользуются словом «любовь» слишком часто. Православная традиция более целомудренна. Скажем, в классической монашеской книге «Лествица» преподобного Иоанна Лествичника перечислено тридцать степеней восхождения в Царство Божие. Последняя из них называется «любовь». Начинается она с фразы: «Тот, кто дерзает говорить о любви, дерзает говорить о Боге».

Убийство любви прежде всего происходит через гордыню и осуждение. Чтобы избежать превознесения, нужно просто почаще смотреть вверх. Вот старая история (из Древнего Патерика): приходит к старцу человек и спрашивает: «Что означает быть смиренным? – Старец говорит: Скажи, пожалуйста, у себя в деревне кем ты себя почитаешь? – Я – первый человек, самый богатый, знатный, уважаемый. – А если ты поедешь в уездный центр, ты кем там будешь? – Там я буду одним из самых уважаемых горожан. – А если ты поедешь в губернский центр, кем ты там будешь? – Тоже одним из уважаемых горожан. – А если поедешь в столицу? – Наверное, я буду себя ощущать плебеем. – А если зайдешь в царский дворец? – Там я буду ощущать себя ничтожнейшим из слуг. – Так как же ты должен ощущать себя перед лицом Бога, Царя царей? А перед Его лицом мы ходим всегда».

Так что если ты смотришь вверх, помнишь о Боге, ты уже не будешь превозноситься. Перед Богом ты и тот, кого ты ставишь ниже себя, равны. А по замыслу Божьему, может быть, той душе еще больше предназначено, чем тебе.

Меня часто спрашивают, почему такая, казалось бы, вполне нравственная и полезная программа, как программа полового воспитания школьников, со стороны Церкви вызывает довольно резкое неприятие? Во-первых, уже из американского опыта видно, что такие программы не делают общество даже физически более здоровым: статистика показывает, что со времени введения подобных программ в американских школах число венерических заболеваний там не уменьшилось, а возросло. Возросло также число изнасилований и подростковых абортов. Американцы это заметили и отреагировали. И вот – именно в то время, когда в России пробуют ввести «половое воспитание», конгресс США голосует за выделение миллионов долларов на проведение в американских школах программы воспитания в духе целомудрия.

Что же касается введения программы полового воспитания в наших, российских школах, то мне кажется, что это еще один шаг на пути к расчеловечиванию. Потому что человек не может быть человеком, если у него нет какой-то тайны. И конечно же, одна из главных тайн подростков, их маленький секрет, который они прячут от взрослых, это то, что они уже взрослые. Они уже не дети, они уже «все знают». И для мира подростков как раз характерна стеснительность в этих вопросах.

В публичной бане без штанов будут ходить или маленькие дети, или взрослые мужики. Подросток же ни за что с себя плавки в бане не снимет. И вот эти сеансы массового раздевания – пусть даже на уровне слов, картинок – это разрушение естественной потребности человека в тайне. Ведь все-таки не случайно сексуальная сфера в самых разных традициях, совершенно далеких от пуританства, весьма далеких от христианства, всегда была окружена системой разнообразных табу. Именно эта область почему-то всегда воспринималась как имеющая прямое, непосредственное отношение к религии. А где религия – там мистика, там тайна.

Посвящение во взрослые всегда было таинством, а не просто раскрытием давно всем известных сексуальных секретов. В упомянутых же программах с самого начала предлагается заведомо профанный, бесчеловечный язык – язык чистейшей механики, физиологии… Вместо тайны любви речь идет о секретах секса.

Сегодня в России более чем достаточно источников для желающих подростков узнать все, что их на эту тему интересует. Более чем достаточно всевозможных книг, журналов, видеопродукции. Поэтому совсем не обязательно вводить все это в школе. Кроме того, у массовой школы есть такой талант – убивать все, чего она касается. Будь то Пушкин, будь то закон Божий. Если хотите, чтобы было воспитано поколение атеистов – введите обязательный Закон Божий. Хотите воспитать поколение импотентов – введите школьное половое воспитание. При виде обилия агиток с рекламным слоганом «Твой друг – презерватив», приходит на ум народная мудрость: скажи мне, кто твой друг, и я скажу – кто ты…

Вопрос о сексе – это вопрос о свободе человека: или твои гормоны управляют тобою, ударяют тебе в голову и тогда ты думаешь уже не головой, а какими-то иными своими органами. Или ты – человек. И как человек, не просто повинуешься инстинктам, и твой поиск – не «с кем спариться». Человек должен любить не тело другого человека, а самого человека, целостного, тело и душу. И он должен нести ответственность за результаты своих действий. А самое главное – христианство дорожит любовью. Но когда сегодня юноша говорит девушке «я тебя люблю», то в 90 случаев из 100, в переводе на русский язык, этот Ромео просто хотел сказать своей Джульетте: «слышь, я тащусь от тех ощущений, которые я испытываю в твоем присутствии». В современной молодежной культуре «я тебя люблю» означает «я тобой пользуюсь». То есть мне нравятся мои ощущения, я от них балдею, а ты для меня – просто стимулятор этих ощущений. И это не любовь, а всего лишь одна из форм эксплуатации человека человеком.

– Феофан Затворник говорил, что «Любовь, проповедуемая миром сим – болезнь. И опасна она тем, что больному хочется болеть до безумия». Для того чтобы понять эти слова надо вспомнить церковное значение слова «страсть». Страсть в церковном смысле – это не сильное чувство, не влюбленность, не страдание. Страсть – это то, что в грамматике передается с помощью страдательного залога. То есть то, что вторгается в мою жизнь, а не то, что я делаю. Действительно, любовь в этом смысле – это страсть, как то, что владеет мною. И человек влюбленный действует не замечая, что иногда чем-то странным управляем, а не сам собою руководит. Видимо, об этом измерении чувства влюбленности, о том, что там появляется элемент несвободы и неосознанности, подобное состоянию медиумичности, пассивности, и сказал свт. Феофан как о болезни.

Нельзя ответить простым «нет». Да, церковные каноны однозначно определяют гомосексуализм как деяние, несовместимое со священным саном. Но в том-то и неясность, что каноны (нормы права, законы) говорят именно о деяниях. На языке церковного права гомосексуалист – это человек, совершивший определенное деяние. На языке же современной психологии гомосексуалист – это человек с гомосексуальным влечением. Значит, сегодня это слово понимается более широко.

Отсюда и неясность: поскольку каноны говорят о действиях, а не о помыслах, то можно ли безусловно распространять определения церковных канонов на людей, еще не совершивших гомосексуальных поступков и зарекшихся от их совершения? Может ли канон, право наказывать за помысл, регулировать чувства?

Не во всех своих мыслях человек свободен. Что-то в него всевается «лукавым». Что-то определяется психическими травмами и впечатлениями детства (как раннего, так и подросткового). Если человек, заметив в себе гомосексуальное стремление, пугается его, оценивает его негативно, кается в нем и не допускает себя до соответствующих деяний – то с точки зрения христианства это прежде всего аскет. Он победил свой помысл, хотя до конца еще и не искоренил его (а какой вообще греховный помысл можно до конца искоренить?). За что же его наказывать?

А ведь такая борьба бывает и у святых. Даже искренний, даже святой христианин может быть стужаем этим искушением: «Вопрос: Помысл говорит мне, чтобы я беседовал с братом, к которому чувствую влечение, когда его вижу… Ответ: Брат! И я в юности моей многократно и сильно бывал искушаем бесом блуда и трудился, подвизаясь против таких помыслов, противореча им и не соглашаясь с ними… Брань сию упраздняет непрестанная молитва с плачем… Да не расслабят тебя бесы, чтобы обращать внимание на брата, которым завлекаешься, или беседовать с ним, но если тебе и случится нечаянно с ним сойтись против твоего желания, удержи взор твой со страхом и благопристойностью, и не слушай внимательно его голоса… Скажи помыслу твоему: вспомни страшный Суд Божий и стыд, который постигнет тогда» (Вопросы преп. Аввы Дорофея и ответы старца Варсонуфия Великого, 7).

Как видим, блудный помысл такого типа сам по себе, раскаянный и не воплощавшийся в блудных действиях, в этом случае не стал канонической преградой для поставления в игумены. Тем более, что человек не всегда всецело и единственно ответственен за свои мысли: худшие помыслы могут в него всеваться врагом рода человеческого.

Вот обычный мужчина. У него есть обычное мужское чувство влечения к женщине. Но это не значит, что он должен на всех набрасываться. А если он в добрачном состоянии (семинарист) или монах, то он обязан вести целомудренный образ жизни. Если у тебя, по каким-то причинам (физиологическим, психологическим или иным – не хочу вдаваться в дискуссию о причинах гомосексуализма) сформировалось влечение к особям собственного пола – это не означает, что ты должен капитулировать перед этим влечением.

Борись. И если победишь, если сможешь контролировать это свое влечение, то сможешь стать священником. Только в том случае, если под «гомосексуализмом» понимать влечение к людям своего пола, а не только сексуальную практику, можно сказать, что человек, у которого это влечение есть, но он не доводит свой гомосексуализм до практики, может стать священником.

И еще один поворот судьбы возможен в связи с этой печальной тематикой. – А что, если человек уже стал монахом, священником, и лишь затем обратил внимание на реальную структуру своих сексуальных впечатлений и осознал себя в психологическом смысле гомосексуалистом? Узнав в себе этот «зов» и с ужасом признав его реальность, он приходит на исповедь к духовнику и говорит, что вот такая мысль вторглась в его душу. Должен ли духовник требовать от такого человека отказа от священного сана? Мне кажется, что нет.

Церковные же каноны со времен ап. Павла как раз не делают различия между блудными грехами «естественными» и «противоестественными». И о блудниках сказано то же, что о мужеложниках: «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют». (1 Кор. 6, 9-10).

Каноны Отцов также приравнивают один грех к другому. «Любодеяния посвященных Богу… Мужеложники и скотоложники, и убийцы, и отравители, и прелюбодеи, и идолопоклонники – того же осуждения достойны. Поэтому правило, какое имеешь о прочих, соблюдай и о сих… Явившему неистовство в мужеложестве время для покаяния да расположится сообразно времени беззаконновавшего прелюбодеянием» (Правила Василия Великого 6, 7, 62; аналогично 4-е Правило св. Григория Нисского).

Св. Иоанн Постник снижает епитимьи (почему – он говорит в своем 3-м правиле) за блудные грехи с 15 до 3 трех лет – причем опять же не отличая прелюбодеяния от мужеложства (Пр. 20 и 29). (Епитимья – это время или отлучения от Причастия или же особых духовных упражнений: посты, поклоны…).

У того же канониста мы встречаем ограничение действий канонов: «Действие на сердце нечистых помыслов, если грех еще не содеян, не подвергается епитимии… Сочувствие сердца с помыслами очищается двенадцатью поклонами… Борьба со страстями бывает достойна или награды или наказания» (Правила 4,5 и 6).

Сама сексуальность человека таит в себе риск падения. Духовник знает это. Знают это и каноны. Поэтому помыслы не наказываются (хотя к борьбе с ними человек, конечно, призывается).

Вот послушник пришел на исповедь перед своим монашеским постригом. Завтра вечером он даст обет девства. Есть в нем помыслы, которые, если они воплотятся в реальные дела, окажутся несовместимыми ни с наследованием Царства Божия, ни с монашеством, ни со свяществом? – Конечно, есть. Но именно для того, чтобы не оказаться плененным ими, он и прибегает к помощи старца, и объявляет им войну.

Можно ли быть уверенным, что он всегда останется столь же чистым, как в минуту этой своей исповеди и в день пострига? – Нет: такой уверенности ни у игумена, ни у духовника, ни у епископа, давшего благословение на этот постриг, быть не может.

Так что любой постриг или хиротония – это риск. Но ведь есть и надежда, что «Богу содействующу» юноша пройдет начатый им путь без самых страшных падений. И в этой надежде его постригают и рукополагают.

И право на эту надежду имеет любой человек, желающий освободиться от тирании помыслов и стать господином своего сердца.

… Сейчас идут дискуссии о том, как относиться ко дню святого Валентина. Я как-то высказал идею о том, что если что-то плохо лежит, то это надо брать. Надо просто воцерковлять, приватизировать этот праздник, говорить: это наш праздник, наш святой, а потому давайте все в этот день молиться святому Валентину об умножении любви… В ответ же один батюшка мне так мудро отвечает: «Отец Андрей! Вы путаете понятия: любовь – это одно, а влюбленность – другое. Святой Валентин – покровитель влюбленных». Ну, полагаю, что если я эти состояния путаю, то скорее всего вместе со всей молодежью (а, значит уж с нею-то мы в таком случае говорим на одном языке). Во-вторых, проповедь священника в этот день к пришедшим в храм «влюбленным» могла бы говорить как раз о любви…

Но с точки зрения аскетики, древней церковной книжности, и в самом деле трудно было бы сказать хоть что-то доброе о влюбленности. У Отцов (вспомните среди них хоть одного семейного и многодетного священника и при этом не мученика!) вообще трудно найти советы о семейной жизни, а уж тем более о времени брачного ухаживания. Отцы Церкви о влюбленности молчали, а пары тем не менее составлялись. И получали благословение Церкви.

В церковной среде как только заговоришь о покровителе влюбленных, сразу слышишь: «А у нас есть Петр и Феврония». Я сам когда-то имел неосторожность эту идею выдвинуть, пока не прочитал всерьез их житие. Да какая же там влюбленность?! Они вместе спасаются, акафисты читают. Об их супружеской любви друг ко другу в Житии просто нет НИ СЛОВА! Они «любили чистоту и целомудрие». Подчеркнутое житийное напоминание о том, что и в браке они жили целомудренно, отсутствие каких бы то ни было упоминаний об их детях склоняет к мысли, что брак их был «белым»…

Письмо 10 академиков против сотрудничества Церкви и образования – это нормальный шаг в гражданском диалоге. У людей есть свое видение ситуации, свои надежды и опасения. Боятся они нас, православных священнослужителей. Если заведомо неглупые люди (среди авторов письма – два нобелевских лауреата) испуганы нами, значит, какой-то повод к этому дали именно мы. Например, не нашли времени, сил и аргументов для того, чтобы объяснить нецерковному обществу смысл некоторых наших действий, распространяющих присутствие Церкви за пределы наших храмов.

Есть реальная проблема – вопрос об образе и границах влияния Церкви в светском обществе.

Есть наши – порой удачные, а порой не очень – попытки определить и изменить эти границы.

Есть реакция – порой адекватная, а порой не очень – светских (постсоветских) людей на изменение привычного или желаемого для них культурного ландшафта.

И есть взаимные попытки демонизации оппонентов. То академик Гинзбург полемически скажет про «сволочей церковных» (1). То церковные апологеты обзовут академиков пенсионерами, врагами России и «агентами влияния».

Христа ради – простите, Виталий Лазаревич, что мы Вас так раздражили, что до «сволочей» довели. Но, может, пора спокойно поговорить? Во всяком случае я в кармане не держу никаких обвинений и подозрений в Ваш адрес и в адрес единомышленных с Вами академиков. Для меня эти академики – хорошие люди, великие ученые, принесшие славу русской науке. Их личное неверие меня не «напрягает».

И хотя ответ на «антиклерикальное письмо» 10-ти ученых очень хочется назвать классически – «Против академиков» (с аллюзией на труд блаж. Августина), я этого делать не буду. Я пишу не против академиков, а за них. И призыв мой не к обскурантизму, а к большей научности: уважаемые академики, ну, будьте вы более академичны! Достойным укоризны в обсуждаемом письме мне представляется именно нарушение принципов научного поиска и диалога самими академиками, вроде бы защищающими интересы науки.

Хороший ученый всегда знает границы своей компетентности. Он знает границы приложимости своего метода. И он готов учиться – анализировать новую информацию, приходящую к нему с соседних «делянок». Вот что меня удивляет в академике Гинзбурге: уже с 1998 года Виталий Лазаревич регулярно и публично дискутирует с тем, что ему кажется «клерикализмом» (2). Это уже не случайный эпизод в его замечательной биографии, а целая страница и, пожалуй, основная форма его выхода в публичное пространство. Но взял ли он на себя труд знакомства с этим новым для него миром – миром религиозной жизни и мысли? Появились ли на его рабочем столе труды не богословов, нет, но хотя бы классиков мирового религиоведения 20 века? Ознакомился ли он всерьез с правовыми нормами (и с практикой их применения), регламентирующими церковно-государственные отношения в демократических странах и в России?

Свежайший пример: «Письмо 10» утверждает, будто «Конституция Российской Федерации провозглашает принцип отделения церкви от системы государственного образования». Тут академики спутали норму советских конституций с современной правовой реальностью. В Конституции России ни слова не сказано про пресловутое ленинское «отделение школы от Церкви». Это не означает, что система гособразования в России должна быть церковной или клерикальной, но все равно – зачем же ссылаться на несуществующую норму?

И какое отношение к Конституции имеет «все возрастающая клерикализация российского общества»? Если слово «клерикализм» употребляется как ругательство – тогда протест и обращение к «гаранту» понятны. Мол, символ всего темного и злого, гнетущего нас. Но коли так, письмо академиков из голоса научного сообщества превращается в страничку бульварно-ругатель-ной партийной журналистики.

А если авторы письма отдают себе отчет в смысле употребляемых ими слов – то их протест оказывается неуклюже-неуместным. В словарях поясняется, что клерикализм – это «идеологическое и политическое течение, стремящееся к укреплению и усилению влияния церкви в политической и общественной жизни». И о чем же тогда письмо? Одна группа граждан жалуется президенту на то, что другая группа граждан «расширяет свое влияние»? Так это вообще нормальный жизненный процесс. Всегда чье-то влияние растет, чье-то умаляется.

С тем же успехом писатель Иванов может жаловаться Президенту как гаранту Конституции на то, что спрос на книги писателя Сидорова больше. Не менее логична будет и жалоба фанатов «Спартака» на то, что нападающие «Зенита» весь матч не давали покоя спартаковскому вратарю. Так у них работа именно в этом и состоит. Для священников естественно стремиться «к укреплению и усилению влияния церкви в политической и общественной жизни». Столь же естественно аналогичное стремление и у других «групп влияния» – в том числе и Академии Наук. При чем тут Конституция? Конституция запрещает «влиять»? Тем более на «общественную жизнь»? (В политическую жизнь Церковь как раз не стремится войти (3)).

Другое (и более точное) определение термина «клерикализм» – это передача государственного управления священнослужителям (теократия). Вот это точно было бы нарушением Конституции России. Однако, единственное, что может наводить на подобные подозрения – это рясы, в которые облачены члены верховных судов. Неужто ж взгляд ученых столь обманывается внешностью, что полагает, будто в Конституционном суде сидят сплошь иереи, принявшие рукоположение от Патриарха?

Вот священник-капеллан появился в воинской части. Это клерикализм? Священник будет приказывать командиру? Московская Патриархия подменит собой Генштаб? Капелланы есть в армии США. Значит ли это, что в США – теократия, и свобода совести подавлена там вооруженным путем?

Но раз нас подозревают в стремлении взять в свои церковные руки рычаги управления государством, то стоит процитировать документ весьма высокой церковной авторитетности – принятые Архиерейским Собором 2000 года «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви»: «Церковь не должна брать на себя функции, принадлежащие государству: противостояние греху путем насилия, использование мирских властных полномочий, принятие на себя функций государственной власти, предполагающих принуждение или ограничение. В то же время Церковь может обращаться к государственной власти с просьбой или призывом употребить власть в тех или иных случаях, однако право решения этого вопроса остается за государством… Принцип свободы совести оказывается одним из средств существования Церкви в безрелигиозном мире, позволяющим ей иметь легальный статус в секулярном государстве и независимость от инаковерующих или неверующих слоев общества… Церковь должна уделять главное внимание не системе внешней организации государства, а состоянию сердец своих членов. Посему Церковь не считает для себя возможным становиться инициатором изменения формы правления, а Архиерейский Собор Русской Православной Церкви 1994 года подчеркнул правильность позиции о «непредпочтительности для Церкви какого-либо государственного строя, какой-либо из существующих политических доктрин»… Условиями церковно-государственного взаимодействия должны являться соответствие церковного участия в государственных трудах природе и призванию Церкви, отсутствие государственного диктата в общественной деятельности Церкви, невовлеченность Церкви в те сферы деятельности государства, где ее труды невозможны вследствие канонических и иных причин».

«Клерикализм» – слово жесткое и пугающее (потому что нерусское и непонятное). Современные церковно-государственные отношения в России не дают поводов к тому, чтобы этим словом пугать и пугаться. В 2006 году в селе Ладовская Балка Ставропольского края главой сельской администрации был избран священник Игорь Шевердин – так епархия его немедленно за это лишила сана…

И от себя лично также скажу, что я един с моими высокими оппонентами в желании видеть Россию государством светским, с разделением служений Церкви и государственной власти и со свободой совести.

Еще одна очевидная ошибка автора текста, подписанного академиками (и, увы, не замеченная и не оспоренная ими) – это претензия на «монополию материалистического видения мира». «Видение мира» – это мировоззрение, идеология. И будь оно «материалистическим» или «пантеистическим», «гилозоистским» или «теистическим» – все равно по Конституции России оно не может быть монопольным. «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной» (Ст. 13, 2).

Академики задают вопрос, которым им кажется риторическим – «Так на что же нам предлагают менять «монополию материалистического видения мира»?». «Монополию» менять не надо. Клин клином тут вышибать не след. Один тоталитаризм заменять другим монополизмом не стоит.

Вместо монополии материализма как философии в образовании должны быть а) просто наука; б) знакомство с культурой в многообразии ее языков и мировоззренческих моделей; в) методологическая ясность, которая будет четко различать научные факты от научных теорий, а последние – от научных гипотез.

В этой связи хорошо бы пораньше сообщать студентам о зависимости фактов от теорий. О том, что нет ни одной стопроцентно доказанной научной теории и теоремы (см. теорему Гёделя), но в науках есть свои критерии, по которым та или иная теория «терпится» даже с присущими ей недостатками. Об аппроксимациях. О том, когда, при каких условиях и почему общепринятая теория все же начинает отстраняться. О том, что научные гипотезы неоднородны: они бывают разного качества и разной степени признанности…

Именно это и хотела бы Церковь слышать на школьных уроках биологии. Не изгнания эволюционизма и дарвинизма из школы мы хотим. Хорошо бы встретить в учебниках биологии суждения такого типа: «Теория Дарвина – научная гипотеза, подтвержденная лишь косвенно и частично. Есть серьезные вопросы, на которые дарвинистская гипотеза (может быть, только пока) не дает ответа. Не все феномены живого мира она может объяснить. По этой причине в современном научном сообществе неодарвинистская модель эволюция не является общепризнанной. Есть другие эволюционистские модели (финалистские; теория номогенеза Берга и т. д.), в которых предполагается участие Разумного фактора в развитии живого мира. Есть и ученые-креационисты. Есть и вненаучные способы самопонимания человека и антропогенеза. В частности – библейский рассказ. Люди библейской культуры выносили из этого рассказа следующие важные для них смыслы… Кстати, есть такие трактовки библейского текста, которые не будут противоречить эволюционистской модели (4). Поэтому не стоит сложные и творческие отношения между современной наукой и религиозным мировоззрением загонять в жесткие рамки взаимоисключительности».

На вопрос академиков – «Что же в школе изучать – научные факты или «библейское учение» о сотворении мира за семь дней?», ответ очевиден: и то, и другое. Но с необходимым уточнением: все собственно научные суждения (от фактов до гипотез) надо отличать от их мировоззренческих истолкований. Даже в хорошо знакомой академикам советской философии проводилось четкое различие между научными и мировоззренческими суждениями. Не одно и то же научный факт и идеологические обобщения, возлагаемые на него.

Нет прямой и необходимой связи между естественно-научным суждением и навязываемой ему философской интерпретацией. Если каждый из десяти авторов письма сделает по десять научных открытий, установит по десять новых глубинных причинно-следственных связей в материальном мире, то неужели появятся сто новых доводов в пользу атеизма? Даже если эти десять умов сделают именно такой вывод из этих своих открытий, для меня эти их открытия станут сотней новых доводов в пользу Творца, который так премудро и логично устроил мир…

Так что ни работа в науке, ни ее выводы не требуют быть атеистом. А потому всеобщее уважение к науке и к труду ученых не должно превращаться в мировоззренческое подчинение философским взглядам одной из групп ученых, исповедующих атеизм. В своих научных отраслях они могут быть «монополистами», но в философии монополия любезного их сердцу атеизма должна быть оспорена.

Если бы академики настаивали на монополии просто научного знания – в этом случае они были бы сциентистами. Мол, наука безо всяких идеологий, философий и мировоззрений приведет человечество к счастью… Это позиция культурного нигилизма и дегуманизации – навязывание человеку только одного способа познания себя и мира. Зауживание человека лишь до одного обязательного языка – языка математики.

Но академики, памятуя, наверно, что сциентизм считался ересью даже в марксистколенинской философии, настаивают на необходимости мировоззренческих тезисов. Значит, они признают право на существование за другими формами человеческой мысли, нетождественными естествознанию. Хорошо. Но напрасно они считают, что сие право распространяется лишь на те из этих форм, которые связаны с естествознанием, и уж совсем необязательно считать, что с наукой может быть связана лишь материалистическая философия. Ни исторически, ни логически этот тезис недоказуем. А с правовой точки зрения требование такой жесткой связки между школьно-университетским преподаванием и одной из философских школ просто некорректно.

Академики говорят: «Мы не можем оставаться равнодушными, когда предпринимаются попытки подвергнуть сомнению научное Знание, вытравить из образования «материалистическое видение мира». Вот эта заглавная буква в слове «Знание» говорит о вполне религиозном отношении авторов письма к предмету своих интересов. Заглавные буквы не терпят конкурентов. Они на вершине пьедестала почитания.

Задевший академиков призыв из резолюции XI Всемирного русского собора (5) (Москва, март 2007) о прекращении «монополии материалистического видения мира в российской образовательной системе» не означает «вытравливание» этого мировоззрения из школы и университета. Разрешение деятельности КПРФ не означает же травлю «Единой России».

Кроме того, такой призыв является следованием Постановлению Верховного Совета СССР от 1 октября 1990 г. (№ 1690-1). Пункт пятый постановления «О введении в действие закона СССР «О свободе совести и религиозных организациях» гласил: «Поручить Совету Министров СССР обеспечить пересмотр программ обучения в государственной системе образования с целью приведения их в соответствие с Законом СССР «О свободе совести и религиозных организациях». Сам же текст закона установил: «Ст. 5. Государство не финансирует деятельность религиозных организаций и деятельность по пропаганде атеизма. Не допускаются ограничения на ведение научных исследований, в том числе финансируемых государством, пропаганду их результатов либо включение их в общеобразовательные программы по признаку их соответствия или несоответствия положениям какой-либо из религий или атеизма».

Что – в Советском Союзе тоже был клерикализм? Даже советник академика Гинзбурга по религиозной теме Лев Левинсон в 1990 году был достаточно взросл, чтобы помнить и тот закон, и постановление о вводе закона в действие. Тем более, что тогда он был еще православным христианином (а не адептом всех сект сразу, как он заявил на судебном процессе против А.Л. Дворкина). И что же это тогда за избирательное отношение к правовым нормам? Нет, я не требую жить по Закону СССР 1990 года. Но при разговоре о монополии материалистического мировоззрения в школе вспомнить о нем вполне естественно.

Позиция авторов письма вполне понятна и логична. Она логично вытекает из их мировоззрения. Но от людей высшей академической культуры ожидается умение критически относиться к самим себе, к собственным «интуициям». Мое мировоззрение, мои «предрассудки» – это очки. Очки полезны. Неполезно забывать о том, что ты видишь мир не прямо, а через определенные очки. Неполезно не делать поправку на субъективную искаженность своего воззрения на мир. Академики, ставящие знак равенства между «материалистическим видением мира» и «знаниями, накопленными наукой», расписываются в собственной философско-методологи-ческой наивности.

От их письма веет дискуссией между «физиками» и «лириками» 60-х годов прошлого века. Последняя фраза письма – тому подтверждение. «Никакой альтернативы этим знаниям, добытым современной наукой, не существует».

Почему разговор идет только в терминах конфликтологии – «вытравливание», «альтернатива»? Неужто невозможны отношения дополнительности?

Сложность человеческого мира лучше отражена в поступке другого Нобелевского лауреата – академика И.П. Павлова. Отвечая на анкету, присланную от архиепископа Кентерберийского, на вопрос «Верите ли Вы в Бога или нет?» Павлов написал: «Нет, не верю». Следующий вопрос интересовался: «Считаете ли Вы религию совместимой с наукой или нет?». И ответ Павлова на этот раз звучал: «Да, считаю». Когда ученики подступили к нему с вопросом, как же согласуются эти ответы, он объяснил: «Целый ряд выдающихся ученых были верующими, значит это совместимо. Факт есть факт и нельзя с ним не считаться» (6).

Аксиология вполне может и должна восполнять позитивные знания. Естествознание говорит о фактах; аксиология, философия, религия – о смысле. «Что это значит для меня» – вот вопрос, который нельзя закрыть методами естествознания.

Кроме того, жесткие слова об отсутствии альтернативы могут рассматриваться как оскорбление гуманитарным ученым. Как гуманитарная культура может быть «альтернативой» нанотехнологиям? Ведь возмутившие академиков теология и культурология христианства являются частями гуманитарного знания.

Признают ли подписанты за гуманитарными исследованиями, не прибегающими к математике, право считаться наукой? У гуманитарных наук есть свои методы. И этими методами могут исследоваться даже сны и фантазии, параноидальные порождения и стихи, музыка и мифы. Научность исследования определяется не его тематическим полем, а методом.

Что и признается (и нормируется) Государственным образовательным стандарте по специальности 020500 Теология, утвержденном приказом Министерства образования Российской федерации от 02.03.2000 № 686: «Теология – это комплекс наук, которые изучают историю вероучений и институциональных форм религиозной жизни, религиозное культурное наследие (религиозное искусство, памятники религиозной письменности, религиозное образование и научно-исследовательскую деятельность), традиционное для религии право, археологические памятники истории религий, историю и современное состояние взаимоотношений между различными религиозными учениями и религиозными организациями. Изучение теологии в системе высшего профессионального образования носит светский характер».

Мне представляется, что отличие теологии от религиоведения состоит в том, что теология призвана реконструировать внутренний смысл религиозного текста – так, как он переживается адептами (автором и читателями) внутри данной религиозной традиции, а не анализировать его с точки зрения современной (и сиюминутно-ангажированной) «психологии религии» или «социологии религии».

Все методы современной теологии не имеют отличий от тех методов, что используются в других гуманитарных науках (7). Собственно, гуманитарные науки – от археологии до психологии – не занимаются ничем иным, как устанавливают смысл текстов, учат людей понимать друг друга. Установление авторства текста, обстоятельств и причин его возникновения, способы его фиксации, транслирования, особенности восприятия разными кругами читателей, реконструкция его внутренней логики и смысла (в том числе через обнаружение «зон очевидностей», идеологем и стереотипов, некритично воспринимаемы самим автором из взрастившей его культуры и субкультуры)…

Правы академики – «любая научная дисциплина оперирует фактами, логикой, доказательствами». Предположим, в ученый совет Духовной Академии поступает диссертация на тему «Св. Иоанн Златоуст о частной собственности и стяжательстве». Задача диссертанта – в огромном море текстов, связанных с именем Златоуста отличить подлинные тексты от спорных и от несомненно псевдографических. В подлинных текстах собрать суждения Златоуста на тему частной и личной собственности. Показать социальную, этическую, аскетико-религиозную, эсхатологическую аргументацию, привлекаемую Златоустом для обличения стяжательства. Проследить, есть ли во времени эволюция взглядов автора на эти вопросы, есть ли колебания и нюансировка в его позиции, и если есть, то какими обстоятельствами они были вызваны. Показать и объяснить границы златоустовского критицизма. Поставить златоустовские суждения в контекст предшествующей и последующей традиции церковного учительства на эту тему (от Евангелия и «раннехристианского коммунизма» до «теологии освобождения» и современных социальных концепций Русской Православной и Римо-Католической Церквей). Показать, как и почему в те или иные периоды своей истории церковные иерархи и проповедники забывали, или, напротив, актуализировали эту грань златоустовского наследия. В заключение можно даже сравнить суждения Иоанна Златоуста и академика Жореса Алферова (как члена КПРФ).

И эти задачи должны быть достигнуты диссертантом с помощью именно и только «фактов, логики и доказательств».

Видел ли кто-нибудь из авторов академического письма хоть одну современную диссертацию по теологии? Убежден, что нет.

Наши оппоненты пишут, что «теология – совокупность религиозных догм, оперирующая верой». Да, теология исследует догмы, а православная теология исходит из них. В переводе на язык науковедения догма – это нормативное суждение. Но «исходить» не значит «сводиться».

Кроме того, теология как раз будет исследовать историю догмы, образ ее выявления, фиксации, трансляции, понимания, ее вариативности в рамках ортодоксии и логику появления гетеродоксальных воззрений. Пусть академики возьмут труд В.В. Болотова «История богословской мысли» (4-й том его «Лекций по истории древней Церкви») и скажут – научное это исследование или нет.

А еще по секрету скажу, что число догм в православии весьма невелико: их список умещается на одной тетрадной странице (это называется «Символ веры»). Причем в число догматов не входит ни утверждение о том, что Земля плоская, ни вера в то, что Солнце вращается вокруг Земли, ни даже тезис о создания мира за шесть суток по 24 часа. Даже про «мировую черепаху» у Церкви нет догмата. А жаль (8).

Кроме того, «догматическая теология» – лишь одно из направлений теологических исследований. А ведь есть еще библеистика, патрология, история Церкви, церковное право, церковная археология…

Требования, предъявляемые к соискателю богословской ученой степени, представлены на сайте Московской Духовной Академии: «Диссертация, представленная на соискание ученой степени кандидата богословия, должна быть самостоятельной исследовательской работой. Соискатель должен владеть навыками научно-богословской работы, методологией богословского творчества, методами получения, обработки и хранения научной информации, обладать фундаментальной научной базой. Исследование должно проводиться всесторонне, объективно, вдумчиво, осмотрительно и беспристрастно. Главное достоинство научной работы заключается прежде всего в достижении новых результатов, которые реально обогащают церковную науку, а не повторяют уже достигнутое, не отличая вечно-истинное от устаревшего и ошибочного… Обзор литературы по теме должен показать основательное знакомство диссертанта со специальной литературой, его умение систематизировать источники, критически их рассматривать, выделять существенное, оценивать ранее сделанное другими исследователями, определять главное в современном состоянии изученности темы… Во Введении дается характеристика основных источников получения информации (официальных, научных, литературных, библиографических)… Автор диссертации должен логично, аргументировано и подробно выявить в этой части то новое и оригинальное, что составляет главную ценность его работы» (9).

Как видим, жонглирование догматическими цитатами в теологии не приветствуется. Если на ученом совете Духовной Академии диссертант начнет ссылаться на видения, голоса, интуицию сердца и «духовный опыт» – его защита окончится провалом.

Отсюда – мой вопрос к уважаемым академикам. Представьте, что в ВАК (10) поступают два текста. Оба написаны одним и тем же человеком. Методика их написания одна и та же. Одна диссертация – о Плутархе. Вторая – об Афреме Нисибинском. Чем исследование биографии, мысли и литературного наследия одного автора научно-предпочтительнее, нежели другого? Второй менее известен? Тем более – значит, в научный оборот вводится новый материал. Но на самом деле второе имя гораздо более известно, чем имя Плутарха. В более привычных озвучке и титуловании оно звучит как «преподобный Ефрем Сирин». Святой Православной Церкви, чья молитва переложена Пушкиным («Отцы пустынники и жены непорочны»).

Да, забыл назвать имя автора обоих исследований – С.С. Аверинцев. Член-корреспондент Российской Академии наук.

Так отчего же один труд признается заслуживающим внимания ВАКа, а второй – нет? Из-за национальности, имени, веры исследуемого автора? Или из-за того, что исследователь соглашается с мировоззрением исследуемого им писателя? Пушкинистам, значит, запретим соглашаться с Пушкиным, исследователям творчества Толстого запретим соглашаться с Львом Николаевичем, а тем, кто изучает Достоевского, запретим выражать согласие с Федором Михайловичем? Вывесим на дверях ВАК объявление – «Диссертанты не имеют права солидаризироваться с мировоззренческими суждениями исследуемых ими авторов»? Снова хотите ввести мировоззренческую цензуру?

А точно ли согласие со взглядами исследуемого писателя есть препятствие к научному исследованию его жизни и творчества? Или, напротив, помощь?

По убеждению авторов письма, «Вообще-то все достижения современной мировой науки базируются на материалистическом видении мира. Ничего иного в современной науке просто нет».

Вот эта фраза и есть главная и непростительная (с научной точки зрения) ошибка академиков. Ибо этой фразой они выдают свое глубинное убеждение в тождестве понятия «естествознание» и «наука». А ведь объем понятия «наука» много шире, чем «естественные науки». «Современная мировая наука» – это и гуманитарные дисциплины. А в мире гуманитарных исследований мы найдем немало ученых, чья мотивация, приведшая их к исследованию именно этого тематического поля, была именно религиозной. Мировоззрение многих ученых (порой сложившееся в ходе их научных поисков, а порой к этим поискам их и обратившее) бывает живо-религиозным. И христианским, и буддистским, и мусульманским, и просто философско-идеалистическим (11).

Так не только у гуманитариев, но и в медицине. Ученый медик может упорствовать в своем научном поиске, исходя именно из своего религиозного убеждения. Переживая свою помощь людям как свой религиозный долг.

Да и не всякий современный физик-математик согласится с тотальной формулой наших постсоветских академиков. «В грандиозном напряжении, с каким наша эпоха работает в этой области (физика занимается не фундаментальными частицами, а фундаментальными структурами природы), выражается человеческий порыв проникнуть в интимнейшую суть вещей. Я не виноват, если эта суть не материальной природы, если нам приходится иметь дело скорее с идеями, чем с их материальным отражением», – исповедуется в своем «антипозитивистском грехе» В. Гейзенберг (12). А однажды Гейзенберг сказал почти словами Ф. Бэкона: «первый глоток из сосуда естественных наук порождает атеизм, но на дне сосуда ожидает нас Бог» (13). Да и создатель кибернетики Норберт Винер вынужден признать, что «наивный реализм физики уступает место чему-то такому, с чем мог бы охотно согласиться епископ Беркли» (14).

Полагаю, что авторы письма согласны с теорией расширяющейся эйнштейновской вселенной. Но неужели и ее автор – бельгийский священник Жорж Леметр – тоже «базировался на материалистическом видении мира» (15). И как можно после этого уверять, будто «ничего иного в современной науке просто нет»?

Но вновь вернемся в правовое поле. Отказ ВАК в признании теологических дипломов означает нарушение международных обязательств России. Есть Лиссабонская конвенция «О признании квалификаций, относящихся к высшему образованию в Европейском регионе» от 11 апреля 1997 года (ETS № 165). Она ратифицирована Россией 25 мая 2000 и вступила в силу (для России) 1 июля 2000 г. Согласно этой конвенции, Россия признает дипломы европейских университетов. Но во многих из этих университетов есть теологические факультеты и кафедры. В университете Страсбурга, например, целых два теологических факультета (католический и протестантский). Мне лично доводилось читать лекции на теологических факультетах Софийского, Белградского, Бухарестского университетов.

Европа признаёт эти дипломы. Значит, признаёт их и Россия. Но тут уж начинается некая дикость: диплом португальского теолога Россия признаёт, а свое, российское, не ценит. Что еще «страшнее» – если мы отправим семинариста на учебу к европейским теологам, то российское государство признает его диплом и степень. А его однокурсник, отучившийся и защитившийся здесь, останется для родной страны псевдоученым.

Академики сомневаются, будет ли научным образование, полученное не в их, а в нашей, духовной, Академии. Законное и уместное сомнение. Но ведь Церковь не говорит: «мы, мол будем учить по нашему и не скажем чему, а вы потом эти изготовленные нами черные ящики примите на работу к вам!». Церковь предлагает государству (в лице ВАК и Министерства образования и науки) разделить ответственность за образование и судьбу религиозной молодежи.

Мы открываем для государственного контроля часть нашей жизни: качество, методику и содержание нашего теологического образования. Пусть у государства будет принятый и разработанный им образовательный стандарт по теологии и оно проверяет, исполняем ли мы его. Но, соответственно, и вы тогда признайте свою ответственность за результат ваших проверок. Если государство само признает, что качество нашей образовательной и научной работы соответствует принятым государством же стандартам, то пусть не пугается этих дипломированных вами наших выпускников, и, если те пожелают сотрудничать с государственными административными или образовательными учреждениями, не чуждается их.

Если у ВАКа есть подозрения в научности теологических диссертаций – то ведь мы как раз и просим ВАК проверять наши научные труды именно на соответствие критериям научности, принятым в светской науке.

Церковь дает ВАК право оценивать работы ее людей. Умно ли это квалифицировать как «внедрение Церкви в государственный орган»? Если на говорим, что наш автотранспорт не обладает правом экстерриториальности, и даже если на лобовом стекле машины красуется пропуск в Троице-Сергиеву Лавру, мы не возражаем против досмотра наших машин инспекторами ГИБДД – значит ли это, что мы вмешиваемся в работу Госавтоинспекции?

Разве ректор Духовной Академии претендует на должность председателя ВАК? Я даже не слышал, чтобы велись разговоры об участии в ВАК профессиональных богословов. Но даже если такое участие и будет (ибо есть люди, совмещающие ученые степени и в светских науках и в богословии) – теологическая экспертная комиссия ВАК не будет вмешиваться в работу комиссии даже религиоведческой или философской, не говоря уже о делах математиков, биологов и физиков. Так что вывод об «очевидном нарушении Конституции страны» тут как раз не очень очевиден.

Теология – модус присутствия логики в иррациональном мире религии. Так зачем же наука открещивается от своего союзника? Теология – часть науки, и зачем же ВАКу ее анафематствовать? Положение теолога и так сложно (рискованно; диалектично). По верному замечанию С.С. Аверинцева, «идеал теолога колеблется между двумя совершенно разнородными идеалами: идеалом ученого, который работает с логически принудительными силлогизмами – и идеалом «друга Божьего», которому Бог раскрывается в личностном и потому неизреченном опыте общения» (16). Ну, то же самое можно сказать о музыковеде: он и анализирует, и слушает и слышит. Но все же в теологии («схоластике») рациональности и доказательности (проверяемости) много больше, чем в музыковедении. В конце концов, если в богословии есть «схоластика» (как бы ее ни клеймили), значит, в нем есть рационалистичность.

Не все в теологии научно? – Да. Но на суд ВАК представляться будут только научные элементы и выводы работы теолога. Ведь и жизнь светского ученого не сводится к библиотечной работе. Однако ВАК не рассматривает обстоятельства его личной жизни. И вновь – не вижу оснований для жалобы Президенту.

Зато экскурсия по архивам и библиотекам ВАК поможет ответить на другой упрек академиков, связанный с преподаванием «основ православной культуры». В ходе этой экскурсии обнаружится, что есть такая научная (гуманитарная) дисциплина – «культурология».

Вот что это: «Культурология – исследование истории обыденности, мифологических и культурно-филологичексих реконструкций… Культуру как объект познания К. можно обозначить как исторический социальный опыт людей по селекции, аккумуляции и применению таких форм деятельности и взаимодействия, которые помимо утилитарной эффективности оказываются приемлемыми для человеческих коллективов также и по своей социальной цене и последствиям, отбираются на основании соответствия критерию ненанесения вреда социальной консолидированности сообществ и закрепляются в системах их культурных ценностей, норм, паттернов, традиций и т. п., т. е. представляют собой систему определенных «социальных конвенций», прямо или опосредствованно обеспечивающих коллективный характер человеческой жизнедеятельности. Этот социокультурный опыт воплощается в системе непосредственно регулятивных установлении – обычаев, законов, канонов, морали и нравственности, этикета и т. п.; опредмечивается в специфических чертах технологий и продуктов (результатов) деятельности людей по удовлетворению их групповых и индивидуальных интересов и потребностей (определяющих допустимые в данном сообществе способы осуществления той или иной деятельности и параметры получаемых при этом результатов); является основным содержанием всех видов коммуницирования между людьми и формирует особенности языков и «культурных кодов» такого рода коммуницирования; определяет содержание и методику процессов социализации и инкультурации человеческой личности; рефлектируется и интерпретируется в «культурных текстах» философии, религии, социальных и гуманитарных наук, литературы и искусства, обществ, мысли, права и идеологии, обрядов и ритуалов и пр.; транслируется от поколения к поколению в виде традиций, обычаев, ценностных ориентаций, экзистенциальных установок и пр.; является содержательной основой процессов социального воспроизводства сообщества, конкретно-исторических локальных черт их культурных систем и конфигураций. Это и есть культура в том смысле, в котором ее изучает культурология» (17).

Среди множества культурных моделей, исследуемых методами этой дисциплины, есть и христианский мир. И есть ученые, работавшие на этом тематическом поле, чьи труды стали научной классикой.

Труды и имена Алексея Федоровича Лосева, Михаила Михайловича Бахтина, Сергея Сергеевича Аверинцева, Юрия Михайловича Лотмана, Андрея Чеславовича Козаржевского, Арона Яковлевича Гуревича, Вячеслава Всеволодовича Иванова, Александра Михайловича Панченко, Бориса Андреевича Успенского говорят о том, что такая научная школа и методология уже существуют. Все они писали в советские времена и в советской стране (в эмиграции культурологические труды создавали Лев Карсавин, Георгий Федотов, Георгий Флоровский). Ни о какой прямой проповеди тогда и речи быть не могло. Но добротное научное исследование все равно пролагало себе дорогу. Книги Аверинцева «Поэтика ранневизантийской литературы», Козаржевского «Источниковедческие проблемы раннехристианской литературы», Гуревича «Категории средневековой культуры» стали катехизисами для целого поколения советской интеллигенции. Прекрасный пример культурологического рассказа о религии стоит дома у каждого интеллигентного человека – двухтомная энциклопедия «Мифы народов мира». Могу также посоветовать статью Аверинцева «Христианство» в пятом томе советской «Философской энциклопедии» (1970).

Академическая традиция культурологического исследования и изложения христианства есть. Значит, нужно переложить эти академические труды на язык университетских лекций, а затем и школьного учебника. Эту непросто, это задача не для одного человека и не на один год. Но пусть Министерство образования и науки закажет наследникам и коллегам Аверинцева эту работу, а не просто запрещает ее! Могу даже «адресок подкинуть» – МГУ, кафедра теории и истории мировой культуры, профессору Александру Львовичу Доброхотову (копия – Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, кафедра культурологии, профессору Александру Львовичу Доброхотову).

Культуролог может исследовать образы поведения людей в советских магазинных очередях или культуру коммуналок, а может говорить о «культурных сценариях», связанных с религиозной жизнью данной группы людей.

Выбор тематического поля при сохранении научного метода не лишает исследование научного статуса. И культурологический рассказ о религии не становится религиозной проповедью.

Религиозное образование ставит своей целью приведение детей к религиозной практике. Оно добивается согласия учеников с верой той религиозной группы, от имени которой ведется преподавание.

Культуролог же добивается не согласия и принятия, но информированности и понимания. Законоучитель ссылается на библейские тексты как на тексты авторитетные, доказывающие правоту его веры. Культуролог ссылается на те же самые тексты Библии с иным акцентом: он тоже видит в них доказательство своей правоты, но правоты не религиозной, а исследовательской. Он их приводит в качестве подтверждения своего тезиса о том, что такое-то верование в данной общине реально существует. Для законоучителя Библия – исключительный авторитет. Для культуролога Библия авторитетна лишь в качестве свидетельства о верованиях тех групп людей, которые ее создали или чья жизнь создавалась с опорой на Библию. Если же он обратится к анализу индийских верований, то таким же и никак не меньшим авторитетом для культуролога станут тексты Упанишад.

Реальность, о которой говорит законоучитель и к которой он обращает – Бог. Реальность, о которой говорит культуролог – люди и созданные ими тексты.

Законоучитель говорит о Боге (и к Богу); культуролог – о людях, верящих в Бога. Законоучитель доказывает. Культуролог – объясняет. Это разные интеллектуальные процедуры: доказать и объяснить.

Доказать – значит понудить собеседника к согласию со мной. Объяснить – значит сделать для него понятной мою логику, мое видение проблемы. В религии есть много недоказуемого, но нет ничего бессмысленного. Для сознательного носителя религиозной традиции каждый жест, символ, каждая деталь его вероучения осмысленны. Задача религиоведа и культуролога – попробовать передать этот смысл на языке современной культуры. Культуролог старается понять внутреннюю логику изучаемого им мира, а не навязать ему свою оценку или свою логику.

Культурологическое преподавание – это реконструкция мира, о котором свидетельствует тот или иной текст. Причем текст имеется в виду не только литературный, но и живописный и музыкальный и событийный…. На этих уроках речь шла бы не только о сюжетах икон. Понять культуру какой-то эпохи – значит понять логику людей, живущих в ней. Почему этот человек (или персонаж) поступил так? Какой он должен был видеть ситуацию, чтобы реагировать именно таким образом? В каком из миров такой поступок понятен и логичен?

ОПК – рассказ об огромном мире православной культуры. Это разговор не о Боге, а о человеке. Рассказ об опыте прочтения Библии разными поколениями, о том, как эта книга меняла их жизнь. Рассказ о таком человеке, который верит в такого Бога. Знание психологии таких людей помогает нам понять ту культуру, которую они создали и в которой хотя бы отчасти мы живем до сих пор. В итоге – планета людей станет немного понятнее.

Культурология – это разговор о человеческих мирах. В школе и в университете умеют рассказывать о внутренней логике мира Достоевского, а затем – о той логике, что определяла творчество Льва Толстого, и вслед за этим – о вселенной символов Маяковского. Требуют одно: «пойми!». Но не требуют: «согласись!».

Если государственная школа может ставить своей задачей объяснение внутреннего смысла космоса Толстого и вселенной Достоевского, почему она не имеет права объяснять мир, созданный не одним личным гением, а гением многовекового и многоязыкого сообщества православных народов?

Предположим (чтобы не раздражать правозащитников), моя фамилия Горфункель, и я специалист по культуре эпохи Возрождения. Я много лет преподаю в университете, немного закоснел в одних и тех же своих лекциях и решил проверить – смогу ли я быть понятным для школьников. Соседняя школа приняла меня и решила, раз уж у нее такой исключительный специалист, дать мне больше часов на мои уроки и на мою любимую тему. Должна ли для того школа ждать приказа московского министерства? Нет? Но тогда почему для разговора об одной культуре (ренессансной) министерского разрешения не нужно, а для разговора о культуре более близкой – православной – разрешения сверху нужны (а при министре Фурсенко для нее и вообще находятся лишь запреты и окрики).

Неужели и на Горфункеля и ренессансную культуру академики будут жаловаться президенту?

И не надо спешить заранее обижаться на еще ненаписанный учебник от имени «многонациональной многоконфессиональной страны». Православие – религия не только славян, но и якутов, вепсов, карелов, коми, чувашей, осетин, части татар и даже трети российских евреев. Но главное не в этом, а в том, что именно русский народ – это народ державообразующий для севера Евразии. Национальные мечты иных народов более локальны: собственное обустройство. Это не грех. Но сохранить огромную Федерацию с таким кругозором нельзя. Отсюда – неизбежность особого статуса русского народа в России. У нас нет равенства в языковой политике (федеральные чиновники должны знать русский, но не обязаны знать сто других языков). У нас нет равенства в информационной политике (национальные республики имеют право вести вещание на национальных языках, но федеральные каналы знают лишь одно наречие). У нас нет равенства в школе (Пушкин преподается всем, я классики якутской поэзии неизвестны в школах за пределами Якутии).

И что – и в этом увидим «презрительное отношение к другим конфессиям… православный шовинизм… политику, ведущую к развалу страны»?

Вот и экскурсия в мир православной русской культуры, ведущаяся без критики других религиозных миров, без зазывания и рекламы, без требования согласия с предметом разговора, будет полезна для детей всех народов.

Если учебник ОПК будет действительно культурологическим, то он не станет травмирующим ни для каких детей. Напротив, качественный культурологический учебник станет весьма полезным «прибором», своего рода «маячком», указующим на разрастание трещин в российском обществе: по реакции на него можно будет судить о мере здравости некоторых неправославных общин России (в том числе и некоторых мусульманских).

Если не проповедь, не молитва, а просто рассказ о сюжете рублевской «Троицы» будет вызывать протесты их лидеров и адептов – значит, вирусы завелись в организме России; вирусы, способные лишь отрицать и разрушать, но не склонные ни к пониманию, ни к диалогу, ни к инкультурации.

Но сначала учебник должен быть написан на должном уровне. Без участия научного сообщества это немыслимо. И потому столь для меня досадна попытка части научного сообщества идти из-за этого проекта на конфликт с Церковью вместо того, чтобы вместе взяться за эту работу.

Академики правы – существующие учебники по ОПК ближе к «Закону Божию», чем к культурологии. Уроки, как они ведутся приходскими энтузиастами сейчас, способны порождать вполне справедливые протесты. Но разве это повод для закрытия всего проекта? Если автомобиль – это средство повышенной опасности, то из этого не следует, что автовождение следует запретить. Просто надо строить хорошие дороги и не допускать дураков к вождению.

30 июля 2007 г.

Примечания

1. «А преподавая религию в школах, эти, мягко говоря, сволочи церковные хотят заманить души детей» (Интервью В.Л. Гинзбурга газете «Вести образования» (№ 3(75) от 1—15 февраля 2007 года).

2. Его первое выступление на эту тему: Гинзбург В., Фейнберг Е. Нас, атеистов, не так уже мало… Вера в Бога и мода на чудеса // Литературная газета 3 июня 1998. Это – ответ на мою статью: Человек и Бог: вчера, сегодня, завтра // Литературная газета 8 апреля 1998. («Я никогда не стремился публично высказывать свое мнение на эту тему. Но в середине

1990-х годов я прочитал статью дьякона Андрея Кураева, в которой он утверждал, что атеистов нужно занести в Красную книгу. Я был настолько не согласен с подобной точкой зрения, что вступил с ним в полемику и с тех пор периодически говорю и пишу об элементарных вещах: о свободе совести, об отделении религии от образования, о необходимости атеистического просвещения» (НГ-религии. 5.11.2003). Стоит только уточнить, что в той статье я говорил, что при нынешнем разгуле оккультизма и суеверий в Красную книгу атеистов надо занести как редкий вид для их сохранения.

3. «Существуют области, в которых священнослужители и канонические церковные структуры не могут оказывать помощь государству, сотрудничать с ним. Это: а) политическая борьба, предвыборная агитация, кампании в поддержку тех или иных политических партий, общественных и политических лидеров…» (Основы социальной концепции РПЦ. 3,8)

4. Об этом – моя книжка «Может ли православный быть эволюционистом?».

5. Это, кстати, не церковный, а светский форум. И уже точно никак не властный, а просто общественный. Его решения не имеют никакой понудительной силы ни для Церкви, ни для государства. Не надо его путать с «Собором Русской Православной Церкви».

6. http://humanism.al.ru/ru/articles.phtml?num=000027

7. И это понятно, ибо, по слову великого энциклопедиста св. Фотия, патриарха Константинопольского (того, что послал свв. Кирилла и Мефодия на миссию к славянам в IX веке) – «В человеке я вижу тайну богословия» (Амфилохии, 253).

8. Научный фольклор гласит, что как-то после лекции космолога к ученому подошла женщина, погрозила пальцем и сказала визгливым голосом: «Извиняюсь, сэр, но у вас здесь все неверно. На самом деле вселенная сидит на спине огромной черепахи». «В самом деле?» – спросил космолог. «Тогда скажите мне, на чем стоит эта черепаха?». Пожилая леди тотчас же ответила: «А она cтоит на другой черепахе». Космолог спросил снова: «А на чем стоит эта другая черепаха?» Ее ответ не заставил себя долго ждать: «Еще на одной черепахе». Космолог уже открыл рот, чтобы повторить свой предыдущий вопрос, но она остановила его на полуслове: «Побереги легкие, сынок. Там сверху донизу сплошные черепахи». Ну, может ли быть лучшая иллюстрация для теоремы Гёделя о неполноте формальных систем (1931 год)? Разве что слова математика Андрея Вайля по поводу гёделевской теоремы: «Бог существует, поскольку математика логически последовательна, а дьявол существует, поскольку предыдущее не может быть доказано».

9. http://www.mpda.ru/ru/school/work/dissertation/

10. «ВАК» – Высшая Аттестационная Комиссия; высшая экспертная инстанция, утверждающая присвоение ученых степеней и званий.

11. Даже отнюдь не гуманитарий, нобелевский лауреат Эрвин Шредингер через всю свою научную жизнь пронес убеждение в том, что новейшая научная картина мира ближе всего к … веданте (религиозно-философской пантеистической системе, построенной на индийских «Упанишадах»). См.: Шредингер Э. Мой взгляд на мир. М., 2005.

12. Гейзенберг В. Шаги за горизонт. М., 1987, с. 149.

13. Цит. по: Кулаков Ю. И. Проблема основ бытия и мир высшей реальности. // О первоначалах мира в науке и теологии. Спб., 1993, с. 82.

14. Винер Н. Кибернетика и общество. М., 1958. с. 34.

15. О влиянии определенных логических моделей, рожденных потребностями именно католической догматики на формирование теория Леметра см. в книге Стэнли Яки «Бог и космологи» (Долгопрудный, 1993).

16. Аверинцев С. С. Теология // Философская энциклопедия. М., 1970, т. 5. с. 201.

17. Порус В. Н. Культурология // Культурология. Энциклопедия в 2-х тт. Под ред. С. Я. Левит.

Завкафедрой этики философского факультета СПбГУ Вадим Перов отказался писать учебник по основам светской этики для экспериментального курса «Основ православной культуры и светской этики». Перов мотивировал свой отказ тем, что, по его мнению, изучение вопросов этики можно начинать только с 14–15 лет, а не с 4-го класса, как то предлагает программа Министерства образования.

Курс «Основ православной культуры и светской этики» вновь оказался висящим на волоске. В поручении президента ясно сказано, что должен появиться блок взаимно связанных предметов – «основы религиозной культуры и светской этики». Если не будет светской этики – министерство может признать закрытым весь проект, в том числе и ОПК. Проблема с курсом «Основ светской этики» ставит под угрозу весь эксперимент, потому что скорость каравана определяется скоростью самого медленного корабля.Вот почему у меня возникает ощущение, что отказ автора от дальнейшей работы над учебником «Основ светской этики» – это заранее просчитанная партитура.Учебники по религиозным культурам получились живыми, это учебники жизни. А кто-то хотел, чтобы они были мертвыми искусствоведческими штудиями, рассказывающими детям о картинах, висящих в музеях городов, в которых эти дети никогда не были.Сторонники стерильности школы от любого религиозного присутствия, будучи не в силах прямо отвергнуть распоряжение президента (ибо хотят остаться при своих чинах), вполне могли решиться на «харакири» – убить свой, светский учебник, но вместе с ним пустить ко дну и все четыре религиозных блока.Был ли такой «заговор» или нет, участвовала ли в нем коллега Перова по петербургскому университету Марианна Шахнович (куратор группы разработчиков всех учебников) – не знаю.Но почему-то мне кажется, что она отнюдь не расстроилась из-за такого жеста Перова.В любом случае толика вины Марианны Михайловны в происходящем есть.Во-первых, она с самого начала говорила (см. ее сентябрьское интервью петербургскому ТВ), что она в принципе не согласна с нашим проектом, ибо полагает, что в школе уместен лишь курс истории религий. Что ж, такая точка зрения имеет право на существование. Но если так – не честнее ли было бы положить на стол рапорт о собственной отставке с поста координатора группы, разрабатывающей именно те учебники, которые та сам считаешь в школе лишними и вредными?Во-вторых, именно она ввела в проект Перова – человека, который, как опять же принципиально считает недопустимым в 4 классе школы не то что конфессиональные курсы, но и курс светской этики.Что это за мода реализовывать проект руками противников проекта?Изначала ситуация с курсом светской этики была самой странной.Когда речь идет о подготовке конфессиональных учебников, примерно понятно, кто компетентен в этой области и кто призовет авторов к работе. Ясно, что это компетенция лидеров конфессий, то есть тех, кто и был на той встрече с президентом Медведевым 24 июля прошлого года, на которой и был инициирован наш эксперимент.Конечно, и здесь есть свои вопросы: считать ли слово православие тождественным слову Московская Патриархия или нет (некоторые чиновники из министерства образования и раскольники думают, что так считать нельзя)? Какой из групп мусульман – башкирам, татарам, представителям кавказских народов давать перо в руки? Аналогичная проблема встает в буддийском мире – калмыки или буряты должны писать учебник? А может быть, учебник по буддизму лучше получился бы у петербургских востоковедов?Нюансы есть, но все же алгоритм определения авторов конфессиональных модулей более или менее понятен.Но когда речь идет о курсе светской этике, встает вопрос – а кто патриарх светской этики? К кому обращаться за написанием текста? К лидерам общественного мнения? От имени кого преподается курс и чье учение он должен презентовать?В мире нерелигиозной философии разнообразие еще больше, чем в мире религиозной мысли. Философы – частные мыслители. Ни один из них нерепрезентативен для всего немалого и вечно спорящего (в том числе с самим собой) мира светской культуры.Общепризнанной «светской философии морали» просто нет.Поняв это, можно было бы обратиться не к вечно спорящим философам, а к детским писателям. Честнее было бы сделать откровенно авторский курс без претензия на философскую рефлексию и научную общеобязательность и весомость – в стиле Григория Остера.Он был бы хорош именно своей необязательностью, ненавязчивостью. Он в этом случае даже выигрышно смотрелся на фоне доктринально-религиозных учебников.Если бы мне предложили написать учебник по светской этике, как автор, я был бы счастлив. Ведь чем отличается светская этика от религиозной? У тебя нет канона. Ты не связан ни церковным послушанием и иерархией, ни догматами, ни канонами, ни сакральным текстом.Ты свободен в выборе сюжета, иллюстраций, литературных зарисовок. Этот курс можно было сделать игровым, можно было построить его да хоть на Томе Сойере: берешь книгу и начинаешь ее анализировать: где и что было «по правде» в поступках Тома, Гекльберри, других детей и взрослых, а что – нет.Вместо этого обратились к слишком умным дяденькам, которые начали перерабатывать свои университетские лекции для начальной школы. И один за другим они сходили с дистанции. Но координатор продолжал тащить профессоров, хотя те сопротивлялись и говорили, что это невозможно. Ну раз их профессиональному сообществу это не возможно – надо было вовремя сменить пространство поиска.На эту негибкую ошибочность наложилась еще одна ошибка: светское решили подать как альтернативу религиозному. Это был совершенно неправильный ход.Некорректно противопоставлять светскость религии. Слово светский не означает нерелигиозный. Я раскрываю словарь французского языка и вижу: laique – 1. светский, мирской; laique ecole – школа не подлежащая духовному ведомству. 2. мирянин.Из Европы, из Франции пришло слово «светский». Его антоним – слово «клерикальный», а не слово «религиозный». Светский – значит неконтролируемый и не финансируемый церковной властью – и все.Математик, работающий в католическом университете – это не светский ученый, И хотя в его лекциях нет ни слова о Боге – он получает деньги из церковной казны и потому зависим от клириков.А вот Соловьев, Бердяев, Достоевский, Франк – это русские православные светские мыслители (в отличие от профессора Московской духовной Академии Павла Флоренского). Они были светскими людьми, независимыми от церковной иерархии, не служащими церкви, но имеющими определенные религиозные убеждения.В учебнике по истории религий есть точная фраза: «многие музыкальные произведения светских композиторов были написаны ими на религиозные сюжеты». Значит светский не есть не-религиозный.Кроме того, философская этическая мысль России развивалась именно в рамках христианства. Все остальное было очень банальным и вторичным. То, что было живым в этической мысли в советские времена, все равно было связано с христианством: Лосев, Бахтин, Мамардашвили, Аверинцев…Итак, был выбран человек, неадекватный для данной задачи (и при этом противник ее решения). Он сделал некачественную работу. А когда ему сказали о том, что работа, мягко говоря, несовершенна, и предложили помощь в доработке – автор закричал, что его замысел и авторское право нарушены.Никто не требовал от Перова изменить его позицию. Никто не требовал от него добрых слов о религии. Никто не требовал от него позитивных упоминаний о Боге. Никто не требовал от него изложения религиозных взглядов на происхождение человека и морали.Дело не в идеях, а именно в качестве текста. Я же не критикую иудеев или буддистов за то, что они в своих учебниках высказывают идеи, отличные от тех, что приняты у христиан. Точно так же я не стал бы за это критиковать и учебник по светской этике.Просто Перов:а) нарушил условия эксперимента тем, что начал критиковать другие убеждения, а не просто позитивно излагать свои;б) допустил массу просто и именно ляпов;в) написал текст не на языке 4 класса.Условие а) не нарушил никто из других участников проекта. Указанное в пункте б) было в очень небольшом количестве во всех учебниках, кроме православного (в нем откровенных ляпов нет не по той причине, что я умнее других, а потому, что я писал не в одиночку, и много умных и придирчивых глаз просматривали текст на всех стадиях его разработки). Но все остальные авторы благодарили рецензентов за конкретно указанные неточности. Проблема с языком, указанная в пункте в) была у всех, кроме мусульман. Но мы все благодарны редакторам за их работу.Редактор из «Просвещения» здорово поработал над рукописью «Основ светской этики». Она стал гораздо лучше. А в ответ – истерика.2010 г.

(Интервью А. Кураева для интернет-издания Правая. ру)

Правая. Ру: Отец Андрей, известно, что есть два подхода к миссионерской деятельности. Согласно первому, необходимо вовлекать в Церковь неправославных людей, говорить на их языке, не бояться, идя к ним на встречу, делать первые шаги и активно влиять на них своими действиями. С другой стороны, есть подход, и он активизируется в настоящее время, согласно которому лучше блюсти «чистоту рядов», и всех сомнительных людей надо держать подальше, не ассоциировать с Церковью. Ваш взгляд на эту проблему. Андрей Кураев: Не думаю, что здесь есть два разных течения, две школы, два убеждения. Есть вполне банальное различение людей умеющих и неумех. Есть люди, не умеющие общаться за пределами храма. То есть, может быть, человек – замечательный батюшка, хороший проповедник, но у него нет таланта для общения с людьми вне храма, признаться себе в этом у него не хватает смирения. То есть вместо того, чтобы себе поставить диагноз, он на самом деле свою инвалидность начинает канонизировать. Говорить, что на самом деле это – Православие. А то, что люди не понимают меня, а я не понимаю людей – это проблема глубокой невоцерковленности православных. Вот и все. Поэтому в подобных дискуссиях у меня только одна реакция: вечно стоящие, не мешайте идущему!

–  Задавая подобный вопрос, мы, на самом деле, имеем в виду конкретную ситуацию. На православном телеканале «Спас» аналитический раздел возглавил всем известный Александр Гельевич Дугин, деятельность которого мы сейчас не оцениваем, но нельзя не признать, что это такая харизматическая фигура. А с другой стороны, есть на «Спасе» более церковное крыло и вот, например, отец Максим Козлов снимает свою программу «И Т.Д.» именно под предлогом того, что «у вас тут главный человек Дугин, а он неправославный». Вы можете это прокомментировать? – Мне сложно это комментировать. Единственное, на что хочется надеяться, что Дугин – это живой человек, а значит, человек меняющийся. Потому что для меня как человека, знакомого с публикациями Дугина середины 90-х годов, он находился вне рамок современного православного медиа-пейзажа. Почему Дугин – сам по себе оккультист и эзотерик – возглавляет раздел православной аналитики? Действительно, непонятно. Но мне хочется надеяться, что это просто я имею в виду книжного Дугина десятилетней давности – наверное, он изменился.

–  Теперь он исповедуется и причащается в единоверческом храме – в Михайловской слободе… – Для меня это радостная новость… Это действительно странно: очень умный человек с очень интересной аналитикой – когда он оценивает политические процессы, происходящие в современном мире, у нас нет особых разногласий. Но в религиозной сфере, сфере церковной принято оценивать не только сиюминутные воззрения человека, но и глубинные его убеждения.Проблема здесь есть. Но проблема для меня состоит вот в чем: не то плохо, что Дугин по философским воззрениям не вполне православный человек, но для меня из этого не следует, что раз так, то надо его гнать с православного телеканала, издания. Это вопрос уже серьезный, пастырско-миссионерско-политический. Меня как миссионера, например, пугает склонность православных людей к самоизоляции. Недавно в одном крупном очень городе, столичном, на пространстве СНГ в православной вполне стране подошел ко мне один человек за советом, даже не столько за советом – он пояснил ситуацию. У него есть своя фирма. На его горизонте заявился друг, с которым он вместе в армии служил, у них были добрые отношения, и память о них осталась. Но выяснилось, что за годы, пройденные с той поры, этот друг стал баптистом. Сначала он взял его на работу в свою фирму, и вдруг выяснилось, что он баптист. И он спрашивает у меня: можно я его уволю? Меня этот вопрос до глубины души поразил. То есть представим себе ситуацию наоборот: есть баптист, у него баптистская организация, у него работают все баптисты, и вдруг он привел на работу своего друга православного. Я убежден, что баптисты воспользуются ситуацией для того, чтобы, оказавшись в большинстве, сделать его баптистом, привлечь единственного православного на свою сторону. А здесь наоборот: в православном коллективе появился один баптист, и все православные испугались. Почему? Вы что, настолько равнодушны к своей вере, настолько не уверены в своей вере, что вот в этой идеальной миссионерской ситуации его боитесь?Так же и с Дугиным: рядом и вокруг него должны быть люди, которые являлись бы миссионерами не только с телеэкрана. Я не знаю, есть ли там люди с такой жизненной установкой, что они миссионеры не по профессии, а по жизни. Способны эти люди говорить на уровне Дугина? Это уровень высокий, серьезный – не уровень приходской обычной проповеди.

–  Действительно, вопрос не простой, но в общем складывается впечатление, что Дугин в данном случае является предлогом, поскольку начинают критиковать его взгляды, при этом критикуется не то, что действительно заслуживает критики, не то, о чем Вы сказали сейчас – не оккультное прошлое, не какие-то рудименты неправославных мировоззрений, а критикуются его именно политические взгляды. Попытка вывести, что политические взгляды Дугина, его имперские идеалы, его патриотизм – они все тоже неправославного происхождения. И под видом «атаки на неправосланого Дугина» происходит именно либеральная атака на имперские, патриотические ценности. У нас такое сложилось впечатление. Он критикуется как бы не справа, а слева, условно говоря. – Со своей стороны хочу заметить, может быть, имело бы смысл, при создании нормального православного телеканала сделать его политически разнообразным. То есть пусть здесь будет русский империализм, а другую передачу пусть ведет православный либерал. Потому что все, что православное – оно и для тех, и для других. И пусть здесь вот Дугин, а здесь вот Андрей Зубов предлагает свой вариант христианской демократии, а Кураев появляется то там, то там.

–  Однако, тенденция именно к тому, чтобы отделить чистых от нечистых и оставить одного только Андрея Борисовича Зубова, который будет нам рассказывать о том, что русский народ должен покаяться в своем прошлом немедленно – в крепостном праве и так далее. И только после этого, возможно, Господь его помилует и поднимет хотя бы на уровень Украины, где уже рассвет, и все хорошо, и на Пасху все в храме. Вроде бы, два года назад с Вашей подачи во многом и, наверное, посредством каких-то других – отца Сергия (Рыбко) и так далее – произошел некий сдвиг в сторону легитимизации православной рок-музыки. Состоялся фестиваль «Рок к небу», произошли многие другие знаковые явления – вышел апокалиптический альбом группы «Алиса» «Сейчас позднее, чем ты думаешь»… То есть произошли вещи, на наш взгляд, прежде не бывавшие, очень интересные как новое явление православной культуры. Сейчас вновь становятся слышнее голоса, что не нужна нам рок-музыка для проповеди Православия. Мне кажется, это близкая к Дугину ситуация: опять «это не наше, не те корни, неправославное, давайте не будем на радио «Радонеж» ставить рок-музыку. Выходят статьи «Богословие кожзаменителя» против иеромонаха Сергия…

– Я очень хорошо понимаю, и сам был таким же – это и моя позиция, не их позиция – мне дорого, что Православие консервативно, в свое время сам возмущался миссионерским опытом западных церквей. Но для меня вопрос в следующем. Нынешней России осталось 60 лет существования, если не будет внешней экспансии. Кроме того, это видно из статистики: страна, которая теряет по миллиону человек в год, у нее нет будущего. Светлые точки надежды на демографический рост – только две: многодетные семьи у бомжей и религиозных фанатиков. Делать ставку на бомжей, видеть в них спасение России, думаю, что некорректно. Поэтому вопрос: «Православие или смерть!» – это вопрос демографический, конечно. Но обращаться к нашим бабушкам с проповедью о вреде абортов уже поздно, так что обращаться надо к людям молодым. Но опять же: обращаться к молодежи в храме бесполезно, потому что ее там нет. Значит, надо соответственно идти в места, где эта молодежь встречается – это университеты, это спортивные залы, это и рок-площадки. И обращаться к молодежи на языке, понятном для нее. Соответственно любые разговоры о проектах социальных, военных, политических и церковных должны ставиться под углом: а поможет это выжить русскому народу или нет в XXI веке. И это оптимистический вариант – 60 лет. 60 лет – это такой очень расхолаживающий срок, потому что если ты заболел, врач тебе говорит: вы знаете, вам осталось жить 15 лет, но что-то поменять можно только в ближайшие полгода, если не лечиться, то болезнь станет необратимой, хронической, и у вас нет шансов прожить больше 15-ти лет. Так вот при сохранении нынешней ситуации у нас есть 60 лет, но для того, чтобы что-то изменить, осталось 10–15 лет. Сегодня от каждого церковного человека зависит будущее русского народа. Вот бабушка в церкви, которая набрасывается на девчонку в джинсах, она в истерике уходит из храма, вот эта бабушка становится убийцей пяти русских детей. Потому что если эта девчонка из-за этой бабушки вышла в слезах из храма и будет жить параллельно с храмом, дальше начинается грустная статистика: в среднем каждая русская женщина делает 5 абортов на протяжении своей жизни. Не будет абортов, если она станет церковным человеком, прихожаночкой нашей. То есть если ты, бабка, выгнала из храма эту девчонку, пять смертей на твоей совести. Аналогично совершенно сейчас говорят, что не надо никуда выходить, надо вот перед иконами Андрея Рублева молиться и петь знаменным распевом, это все очень мило и уютно, но если вот эта точка зрения победит, это будет означать, что Русская Церковь совершила преступление перед русским народом. Она не заметила минуты его боли, его смерти и предпочла остаться в своих комфортных условиях вместо того, чтобы выйти на борьбу за выживание своего народа.

–  Вы сказали, что России осталось 60 лет существования, если не будет православной экспансии. Я помню, что первый раз лет десять назад я прочитал в одной из Ваших книг о Китае. Что бы сегодня думаете о Китае и его экспансии? – То же самое – что войны не будет, а китайцы будут просачиваться мелкими группами по сто тысяч человек. Пока нет оснований оптимистически это пересматривать. Основание для оптимизма только одно у меня есть основание, маленькое, но хочется как-то с ним поиграться немножко. Год назад члены архиерейского собора Церкви были в Кремле у Путина, и там читинский архиепископ задал Путину вопрос: что делать с большим количеством китайцев? На что Путин ответил, что вы, собственно, должны работать с ними. И в этом как раз было полное совпадение моих позиций, я писал еще году в 97-м, что необходимо в каждой дальневосточной епархии создавать… Кстати, хороший пример я видел во Владивостоке, в одном из храмов под каждой иконой есть подписи на китайском языке – и объяснение икон, и кратенькая молитва на китайском языке. По-моему, очень хорошо и очень тактично, без специальной навязчивости, чтобы ты зашел и понял, что это мир, который может стать твоим. Вопрос еще стоит и о том, сможет ли Россия выступить таким плавильным тиглем и выступить с имперских позиций. Не с позиции беглецов, которые в скит убегают под ель от всякой новинки, а с позиции Империи, которая пробует по-своему все переделать.У меня чтением на этой неделе было Собрание постановлений Синода в эпоху императора Павла Петровича, замечательное издание XIX века. Соответственно полное собрание распоряжений по ведомствам православного вероисповедания в царствование Павла Петровича. И вот я прочитал семинаристам одно из постановлений Синода по указу его Величества, типография Почаевской Лавры: Приказать печатать католические богослужебные книги. Все семинаристы возмущаются: что за экуменизм и так далее. Между тем, это и есть пример нормальной имперской логики: если католическое население вошло в состав Российской Империи после раздела Польши, то надо научиться вместе с ними жить. Есть католики, у них есть храмы, так зачем же ждать, пока для них книги напечатают в Вене и где-нибудь между «Отче наш» и «Ave Maria» вставят какой-нибудь антироссийский или антиправославный комментарий, если можно этот же молитвослов напечатать здесь в России под контролем тех же почаевских монахов. Вот это совершенно справедливая имперская мудрость. Или, например, очень интересное решение Синода, но это была статья из трактата между Российской Империей и Речью Посполитой, договора от 1562 года. В своде религиозного мира при движении границ на запад было следующее постановление: в случае если православный и католик вступают в брак, венчание происходит по закону той Церкви, из которой происходит невеста. Если девушка католичка, православный юноша венчается в католическом храме, если православная, то поляк, ее жених, будет венчаться в православном храме. Очень интересно. Но опять же, надо же знать эти имперские прецеденты, чтобы опять не обвинять, что там митрополит такой-то помолился вместе с католиками, «Отче наш» вместе прочли, не обвинять его в модернизме. Это не модернизм, это продолжение имперской традиции, увы, совершенно атрофированной, забытой на приходском и монастырском уровне.

–  Вы фактически опередили наш вопрос. Скажите, есть ли у Русской Православной Церкви свои геополитические интересы, можно ли говорить о геополитике Православия? – Конечно, есть. Но при всех геополитических интересах мне бы хотелось еще немножко попугать наших читателей, возвращаясь к теме демографии и статистики. Вот из тех обстоятельств, что рост населения может быть только за счет православных семей, вывод простой: Россия без Православия жить не может, а вот Православие без России – может, может быть, плохо, но оно будет жить, потому что Православие – вселенская вера. И не будет России, Православие будет, здесь же будет. Возможно, я не буду читать лекции в Московском Государственном, во что превратится в конце XXI века то, что сейчас называется МГУ имени Ломоносова, но мой храм на Красной Пресне останется, и в этом храме я или мой преемник будет спокойно служить и молиться. И ситуация православных в московском халифате конца XXI века будет, как ситуация православных в эпоху Иоанна Дамаскина в арабских халифатах. То есть это и будет торжество этой самой изоляционистской идеи. Тогда уж точно жизнь православных будет тождественна жизни храма, прихода, молитвы, отпевания, венчания, крестин – всё. Никакой тебе социальной работы, никакого активного миссионерства. Такая перспектива. Так что надо выбирать. Если вас такая картинка устраивает – пожалуйста. А я еще слишком имперский человек, я считаю, что на Церкви лежит много обязанностей, помимо пределов Церкви и алтаря.2005 г.

(Интервью А. Кураева для газеты «Аргументы и факты»)

–  Отец Андрей, свобода совести – это для нас проблема? – Свобода совести – это дар человеку от Бога. Это свобода жить по своим убеждениям, защищать их и вести полемику. Сейчас проблема нашего общества в том, что ущемляется право человека вести полемику. Насаждаются идеалы политкорректности и толерантности, и при этом налагается запрет на личную полемику людей разных мировоззрений и вер. Я считаю, что полемика людей разных вер – это допустимо, если никто из спорящих сторон не зовет на помощь полицию и государство. Т. е. я разрешаю себе критиковать другую веру и верующих именно потому, что признаю за ними право критиковать мою веру и меня. И я не зову в арбитры свое государство.

–  Значит, наличие многих вер и при этом одного Бога – это нормально? – Это не нормально с религиозной точки зрения, но опять же – религиозная философия и конституция не одно и то же, и они совсем не обязаны совпадать. Именно христианство в первые века нашей эры кровью своих мучеников добилась того, что вера – личное дело каждого человека, а не государства.

–  А может ли православие объединить всех россиян и стать всеобщей национальной идеей? – Не думаю. Нас должна объединять не культура и ее изучение, а сама жизнь. Для того чтобы вера объединяла, люди должны пламенеть ею. А для этого нужно иметь свободный жизненный выбор. Т. е., если не будет свободы совести и выбора, православие никогда не станет национальной идеей россиян.

–  Зато как только в обществе происходит какой-нибудь катаклизм, как грибы после дождя вырастают новые секты с обещаниями всех спасти… Как к ним относиться? – Веры у них сомнительные, но я не уверен, что здесь нужны государственные репрессии, – нужна система информирования. Мне кажется, что в школах должен быть курс «Техника религиозной безопасности». Но безопасности не с точки зрения христианства или ислама, а с точки зрения культуры и интересов общества и прав человека. О существовании тоталитарных сект, которые покушаются на свободу человека, можно предупреждать подростков.

–  Многие не хотят ходить в церковь, а считают, что молитва про себя – это достаточно. Правильно ли они поступают? – Правильно в этом то, что молиться можно не только в церкви, но и дома, в лесу, в метро, в автобусе, в магазине. А неправильно в этом то, что такой человек ничего не понимает в христианстве. Ведь смысл христианства не в том, чтобы что-то сделать для Бога, а, наоборот, от Бога что-то получить в свою жизнь. Молитва – это личностный поступок для Бога, а таинство церковное – это то, что Бог дает.

–  Большинство людей не верят в Бога. Как вы думаете, почему? – А мне кажется, что большинство людей сегодня все же признают существование Бога, а атеистов очень мало осталось. Но религиозность сегодня чрезвычайно примитивна. Например, служители музея минералов обкладывают себя различными книгами по магии: «Магия камней», «Камни и знаки Зодиака» и т. д. Это и есть «попса» – самая распространенная форма религиозного сознания, примитивное колдовское язычество и простое бескультурье и безмыслие. Атеистов очень мало, христиан не так уж много, а больше всего «всеверов» и «универов» – это самая массовая форма сознания.

–  А крематорий – это, по мнению православной церкви, нормально? – Мы не в восторге от существования крематориев, и в нашем понимании неугасимый огнь – огненная бездна, что понятно любому христианину. Когда останки близкого человека уезжают в огненную бездну, становится не по себе. С обычным погребением вся символика понятна: зернышко бросается в землю в ожидание новой весны. Церковь не считает, что кремирование нарушает связь человека с Богом. Дело здесь в другом: оно умножает боль людей, утративших близкого. Да и сравните чувства человека, который может прийти на зеленеющую могилку близкого, с чувствами того, кто тоит перед стеной колумбария.

–  Меня, например, воротит от мысли, что я когда-нибудь потом буду гнить в земле… – Не знаю. Меня, например, воротит от мысли, что я буду гореть в огне. Это дело выбора человека, и мы против того, чтобы крематорий навязывали людям: места на кладбище нет, и всех – в печку. Против такой обязаловки мы всегда будем выступать. Опять же это – право человека выбрать, в каком обряде ты хочешь быть похоронен.

–  Но если обычный обряд похорон – зернышко в земле до будущей весны, то это получается реинкарнация? – Реинкарнация – это переселение души из одного тела в другое, а по христианству – у души и тела должна быть целостность, и помимо вечной жизни души мы хотим надеяться на восстановление тела. Тело будет новое, но свое для души, и с новыми качествами. Как, впрочем, и весь мир, в который мы в будущем войдем.2007 г.

(Интернет-конференция газеты AIF.RU 2009 г. Орфография писем приводится без изменений)

Андрей Уважаемый господин Кураев! Хотелось бы услышать Ваше мнение о допустимости религиозных программ на общественном телевиденье. Церковь отлучена от государства, почему же она проповедует свои доктрины на ГОСУДАРСТВЕННЫХ теле– и радиоканалах, на каком основании туда допускаются церковные служители? Тот же вопрос о внедрении тихой сапой религии в школьную жизнь. Очевидно, что это противоречит закону об отделении церкви от школы. В настоящее время открыто достаточно церквей для общения пастырей с паствой, к чему же навязывать религиозную идеологию всему обществу через средства массовой коммуникации и школы? Если есть желание выступать по TV – организуйте на свои деньги собственный канал и вещайте на нем, оставьте в покое ГОСУДАРСТВЕННЫЕ каналы! Я уверен, что большинство в России неверующие и не хотят что бы взамен коммунистической идеологии им навязывали религиозную (я не считаю, что всякий, кто носит на груди крестик – верущий).Кураев Андрей Вячеславович Никакого отлучения церкви от государства быть не может, само по себе слово «отлучение» – термин церковный. А отделение церкви от государства означает очень понятные вещи: церковь не влияет на кадровую политику, внутреннюю, внешнюю политику, равно как и государство не вмешивается в вопросы церковной жизни. Но при этом, как показывает опыт стран мира, взаимодействие между обществом, государством и церковью вполне уместно.Государственные телеканалы содержатся на деньги из госбюджета, а он формируется из налоговых отчислений всех граждан страны, в том числе религиозных. Поэтому я бы сказал, что непропорционально мало присутствует религиозная тематика на телевидении – у нас процент верующих больше, чем процент религиозных передач в структуре эфира.Надо сказать, что именно государственные телеканалы постоянно упражняются в выплескивании помоев на церковь. Постоянно в самое рейтинговое время идут антихристианские и антинаучные передачи. Вспомним, как раскручивался «Код Да Винчи» и так далее. Нельзя сказать, что государственные каналы служат интересам церкви. Это не так.Закона об отделении церкви от школы у нас нет. И в Конституции нет такой нормы. А взаимодействие, напротив, предполагается. Напомню, статья ст. 18 ч. 3 «Закона о свободе совести» (1997 г.) гласит: «Государство оказывает содействие и поддержку благотворительной деятельности религиозных организаций, а также реализации ими общественно значимых культурнопросветительских программ и мероприятий».

ребе Абрам Гуткин Почему в русских сказках и анекдотах поп всегда отрицательный персонаж?Кураев Андрей Вячеславович В анекдотах я вообще не видел положительных персонажей, там все персонажи смешные. Это нормальная черта народной жизни – когда люди смеются над своим, сам жанр анекдота состоит в том, чтобы принижать высокое. Если «Сказку о попе и работнике его Балде» переложить на кого-то другого… Чтобы смеяться над неадекватным поведением попа, необходимо, чтобы в народном сознании у попа уже был высокий моральный статус. Если эту сказку рассказывать про какого-нибудь бонзу, то ведь русский мужик может растерться и не понять, в чем тут соль-то. Мол, кто их знает, этих бонз, может им так себя и положено вести… И если это будет сказка про какого-нибудь раньте или биржевого маклера, она тоже потеряет всякий смысл. Наличие такого рода шуток и сказок как раз означает, что в народном сознании священник – носитель нравственной нормы. А смешным становится как раз непредсказуемое и неочевидное поведение того или иного персонажа. Из этих сказок видно, что в качестве нормы ее рассказчики и слушатели воспринимали именно христианскую мораль.

Виктор Скажите, пожалуйста, в раю что делают души? Или они ничего не делают, отдыхают?Кураев Андрей Вячеславович Не могу сказать, что в раю делают души, потому что в Евангелии есть слова Христа: «Не приходило на ум человеку, что уготовал Господь любящим его». Я могу только вам посоветовать: представьте себе самые радостные минуты вашей жизни, радости душевной, не физической. Умножьте это на бесконечность, и вы получите слабое представление о том, что значит та радость, которую Господь уготовал для нас в вечности.

Мария Ионина 1. Как быть, если грех понимается умом но искреннего раскаяния не приходит? 2. Кого из отцов церкви вы бы посоветовали прочитать в первую очередь?Кураев Андрей Вячеславович Искреннее раскаяние есть благодатный дар. Естественно, о всяком даре надо просить. Во время Великого поста мы и просим об этом даре и получаем его.Слава Богу, у нас в церкви много и древних святых и современных «грешников». Бывает даже так, что лекарство, исцеляющее одного, может повредить другому человеку, хотя само по себе лекарство чисто и свято. Нет универсально действующего пособия. Но я бы посоветовал начать со святителя Феофана Затворника, с его замечательной книги «Что такое духовная жизнь и как на нее настроиться». А потом возьмите в руки «Исповедь» блаженного Августина.

Геннадий Здравствуйте, у меня такой вопрос, почему у российской империи после Петра не было патриарха, и только в 1917 году произошли выборы? Заранее спасибо за ответ.Кураев Андрей Вячеславович Надо спрашивать об этом именно у Петра. Он боялся, что возникнет оппонент созидаемой им авторитарной империи. Для этого он обезглавил церковь. Когда скончался патриарх Адриан, последний русский патриарх царской поры, Петр не позволил созвать Собор для избрания нового патриарха, а затем заменил патриарха хорошо управляемым Синодом, каждый из членов которого мог быть по императорскому указу заменен на другого. Соответственно, созыв реального Собора, который мог бы реально избрать патриарха, оказался возможен только в период междуцарствия – то есть между Февральской революцией и началом большевистского красного террора.

Александр Меня больше интересует не сколько средств церковь освоила на постройку храмов, а увеличилось ли количество прихожан, постоянно посещающих церковь. Вопрос не праздный. Я воспринимал бывшего патриарха как обычного чиновника.Кураев Андрей Вячеславович Да, конечно. Мы видим, что число храмов возросло во много раз, при этом эти храмы не стоят пустующими. В крупных городах нехватка храмов. Причем чем более университетский город, чем больше в нем студенчества и интеллигенции, тем более он храмы в нем полны. Число прихожан, конечно же, растет. Проблема многих городов в том, что старые храмы расположены в историческом центре города, а люди живут в нвоых спальных районах. Многим людям бывает тяжело ехать через полгорода до ближайшего храма. В Москве очень заметно относительное безлюдье храмах центрального района, откуда люди уже съехали, освободив пространство для офисов и гостиниц и переполненность храмов в спальных районах. Неслучайно патриарх Кирилл, встречаясь с мэром Москвы Лужковым, говорил о том, что необходимо строить много небольших храмов в спальных районах.

Евгений Известно, что митрополит Антоний(Храповицкий), отец Александр Шмеман, прп. Иустин (Попович), митрополит Антоний Сурожский и многие другие видные богословы и деятели Церкви с большим вниманием относились к наследию Ф.М.Достоевского. Святейший патриарх Кирилл, еще будучи митрополитом, также неоднократно ссылался на творчество великого писателя. И Вы, отец Андрей, говорили о влиянии на Вас Достоевского встать на путь веры. Есть работы светских ученых о влиянии на Достоевского Священного Писания и святоотеческого наследия. А есть ли какие-либо исследования как Достоевский повлиял на распространение христианства? (Думаю, такой вопрос не покажется натяжкой.) Нельзя ли и в духовных школах уделить внимание изучению творчеству писателя-сердцеведа? Ведь если будущий батюшка внимательно прочтет и изучит «Записки из подполья», романное «пятикнижие», то не будет со страхом идти на исповедь – как недавно довелось прочитать… Кстати, 9-го февраля – день памяти Ф.М.Достоевского. С уважением, ЕвгенийКураев Андрей Вячеславович Конечно, Достоевский и в СССР, и в западном мире воспринимался как свидетель православия – именно совестливого и живого православия, а не «феррапонтовщины». Поэтому я думаю, что мое поколение в значительной степени приблизилось к церкви под влиянием Достоевского.

Сергей Бог создал Адама и Еву, У них родились сыновья. А от кого рождались внуки?! Где брали женщин для рождения последующих поколений?Кураев Андрей Вячеславович Дочери у первой четы тоже были (Быт 5,4). На них и женились их братья.

Татьяна Скажите, а возможно договориться православной церкви с католической, чтобы Рождество отмечать как католики, а Пасху, как православные? Это очень принципиально? Спасибо.Кураев Андрей Вячеславович По этому поводу не стоит даже и договариваться по той причине, что христианский мир уже переболел болезнью тотальной унификации, когда все хотелось свести к одному общему знаменателю. Такая болячка была в истории и католической, и православной церкви. Сейчас мы спокойно, без возмущения воспринимаем то, что у наших соседей праздник в иной день, чем у нас. Не надо друг другу навязывать свои привычки, осуждать друг друга из-за того, что у нас разные праздники. Апостол Павел еще когда сказал – «Никто да не осуждает вас за ваши праздники».Надо уточнить, что нашей Русской православной церкви в этих вопросах гораздо важнее искать единства не с Римом, а с Иерусалимом. Все эти события произошли все-таки на Святой земле, поэтому с Иерусалимской Церковью нам лучше не расходиться.

Василий Добрый день. Как вы думаете, где после смерти оказался первый президент России: в раю или в аду?Кураев Андрей Вячеславович Я вообще об этом не думаю. Я не считаю полезным размышлять о том, где человек обретается в вечности. Я бы советовал следовать совету замечательного нашего святого старца Силуана, который говорил: «Держи ум свой во аде, но не отчаивайся». То есть в аду можно мыслить только себя самого, но именно для того, чтобы встрепенуться и избежать такой участи.

Илья Если спасутся не все, то как, к примеру, может быть счастлива в раю мать, чей сын обречен на вечные муки в аду?Кураев Андрей Вячеславович Наверняка мать, чей сын находится под угрозой, сама находясь в Царстве Божьем, в раю, будет все-таки молиться о своем сыне. Если вы хотите более философический ответ, найдите книгу Клайва Льюиса «Расторжение брака» и почитайте ее последние странички.

Дима Ваше отношение к «Христианскому рэпу» а также отношение церкви?Кураев Андрей Вячеславович Хорошее отношение. Для меня это не очень близко, утомительно слушать одну и ту же мелодию или даже отсутствие таковой. Но если оценивать христианский рэп с точки зрения содержания, там, как и в любой поэзии, будут удачи и неудачи. А поэзия может воплощать и передавать любые убеждения – в том числе и христианские.

Двоедушный Ваше отношение к деятельности Дворкина А.Л? Не дискредитирует ли он РПЦ и христианство?Кураев Андрей Вячеславович Дворкин уже много лет старается оповестить людей, и церковных, и нецерковных, о нерекламных аспектах жизни сект. Для того чтобы человек мог быть свободен в своем выборе, в его кругозоре должна быть не только реклама различных секточек, но и спорные, мягко говоря, аспекты их вероучения, практики и истории. У Александра Леонидовича в этом смысле непростая работа, он копит информацию именно о подранках духовной войны, об инвалидах духовного поиска, неудачниках, для того чтобы предостеречь людей. Грубо говоря, Дворкин занимается тем же, чем и Союз защиты потребителей, который предупреждает о том, что не все, что поступает на рынок, доброкачественно и полезно для здоровья.

Илья Каким образом перед вторым пришествием Христа придут на землю ветхозаветные пророки Енох и Илия, и как их узнать?Кураев Андрей Вячеславович Я думаю, узнать их можно будет прежде всего по содержанию их проповедей. Эти пророки, которые не умерли в ветхозаветные времена, они были, согласно Библии, живьем взяты на небо, и они вернутся, чтобы умереть. А умрут они потому, что они будут обращаться прежде всего к еврейскому народу, из которого они произошли в своей земной жизни. И они будут предостерегать еврейский народ – чтобы собратья их не сделали трагическую ошибку, не приняли лжемессию за истинного Христа. Время проповеди пророка Илии – когда сам Израиль будет убежден, что ожидаемый им царь, мессия пришел. Илия и будет послан для обнажения произошедшего расхождения мнения иудеев с замыслом Божиим. Енох и Илия – это шанс для дать еврейского народа и знамение для христиан.

Елена Когда начнется миссионерская деятельность священнослужителей в России. Почему 19 лет священнослужители только забирают имущество и восстанавливают храмы, но не восстанавливают души. Почему не построили приюты убогим и больным, а настроили себе дома и целые посады. Почему нет пансионатов для матерей одиночек с детьми а практически все разъезжают и имеют очень дорогие авто… Где милость божья к ближнему. Не видно ее. Не видно. что вы любите свой народ. Не видно, что готовы жертвовать своим благополучием, чтобы не пролилась слеза ребенка. Когда вы повернетесь к народу лицом…И совсем быстротечно провели избирание на престол, что указывает на несогласие Кирилла с Алексием Вторым. Кирилл хотел все церковные книги перевести на современный русский язык. Разве это сейчас самое главное? Главное создать канал на ТВ и вещать все 24 часа о вере и проводить службыКураев Андрей Вячеславович Это разные вещи. Миссионерская деятельность началась, как только это стало хоть чуть-чуть возможно. Она до конца не прекращалась и в советские годы. Например, моя первая публичная лекция прошла в феврале 88-го года в коломенском пединституте. В мае 88-го отец Александр Мень стал выступать со своими публичными лекциями. Но миссионер – это не только тот, кто ездит по стране и читает лекции. Может быть миссионерство вполне приходского, семейного, локального уровня. Могут быть беседы не только священников, но и мирян. В раннехристианской истории мы видим, что принимали христианство сотни народов, но лишь для небольшого количества этих народов мы можем назвать имена тех, кто же именно их привел к вере. Дело в том, что в большинстве случаев такими миссионерами были просто безымянные женщины, христианки, которых варвары пленяли в своих набегах. Так складывались межплеменные, межрелигиозные браки. Своих детей, зачатых и рожденных на чужбине, христианские наложницы воспитывали в своей родной вере. Так потихонечку распространялось христианство. Вот и сегодня есть громкие миссионерские акции, а есть тихий рост семейной Церкви.И все же сегодня общественное ожидание нашего слова превышает наши возможности. Поэтому приходится с болью говорить о кризисе или даже провале православного миссионерского служения…Что касается строительства приютов для убогих и сирот, есть известное правило – прежде чем чем-то делиться, надо это иметь. Есть сказки о том, что наша церковь богата, но не надо путать роскошь патриаршего храма Христа Спасителя и реальную жизнь множества сельских храмов, храмов в рабочих поселках и небольших городах. Чтобы что-то дать, надо это у кого-то взять. У прихожан? Они по большей части и так бедны… А спонсоры готовы жертвовать на что-то большое и грандиозное, осязаемое, но не на благотворительные проекты. Вот сейчас некоторые спонсоры из-за кризиса перестали помогать общине сестер милосердия, созданной о. Аркадием Шатовым при московской первой градской больнице… Если кто-то сможет хоть малость помощь этим подвижницам и опекаемым ими старикам – умоляю, найдите эту общину!

Елена Когда духовенство откажется от продажи водки и сигарет без акциза и не будет требовать имущество музеев и музеи от народа? Видно церковь не извлекла уроки революции 1917 года и гонений.Кураев Андрей Вячеславович Что касается безакцизной торговли алкоголем и сигаретами – это эпизод 97—98-го года. Тогда же митрополиту Кириллу, не сразу, но удалось добиться от патриархии прекращения такого рода деятельности. Ничего незаконного в ней не было, она происходила по решению правительства РФ, но, конечно, моральная двусмысленность в тех операциях присутствует.Музеи…У народа нет музеев. Есть музеи частные, есть государственные. Отождествлять наше милое олигархическое государство и народ можно только в какой-то безудержной и слепой этатистской эйфории… Наполнение же этих музеев разное. В них есть предметы, место которых в храме, которые для религиозного употребления создавались. Среди таких предметов есть такие, которые нельзя возвращать в богослужебную жизнь ради их же сохранности. Их можно хранить в епархиальных музеях. Но не надо их прятать в запасниках. Почему при реконструкции Третьяковки нельзя предусмотреть несколько залов, оформленных как храм, и именно там поместить наиболее ценные иконы? Остальные же, невыставляемые, т. е. спрятанные государством от народа, передать в церковные руки при условии их экспозиции и свободного доступа к ним. Пример такого сотрудничества – Троице-Сергиева Лавра.

Ростислав Добрый день, батюшка Андрей Вячеславович! Пишет Вам православный из Москвы, у которого жена – католичка, и наш ребенок крещен в православии. Известно, что с давних пор между Православными и католиками существуют серьезные догматические, идеологические и т. п. расхождения и споры. В нынешних современных условиях глобализации какова нынешняя позиция РПЦ в отношении католической церкви и католиков: Говоря простым языком, они – догматические враги и еретики, с которыми можно лишь для вежливости поддерживать дипломатические контакты и нельзя посещать их костелы, или же они – лишь частично заблуждаются по вине их прошлого руководства (папских соборов), но при этом являются такими же христианами и ближними братьями. Если скорее второе, чем первое, то каковы перспективы встречи нашего Патриарха и их Папы и иного сближения церквей. Говоря языком юриста, могут ли эти 2 церкви в будущем пойти на общие уступки в толковании основных церковных законов, может быть путем выработки более обтекаемых формулировок для, если не воссоединения, то хотя бы дружеского сближения церквей? Также известно, что католическая церковь и Ватикан имеют очень богатую и высоко организованную систему воспитания молодежи, особенно в Европе: огромное количество университетов, молодежных и туристических баз, спортивных лагерей, кружков, которые действуют под эгидой католической церкви, на базе ее монастырей, спонсируются ею и позволяют детям и подросткам, в том числе из бедных семей, изучая религию, путешествовать по разным странам, заниматься спортом за небольшую плату или бесплатно. Например, недавно прошел съезд мировой католической молодежи в Австралии, где была встреча с Папой. При этом подросткам со всего мира организовывались помимо совместных молитв интересные экскурсии, поездки и тп. и все за символическую плату. Может, следует РПЦ поучиться у католиков западных развитых стран, так сказать, религиозному менеджменту в части АКТИВНОГО вовлечения молодежи в церковную жизнь, строительству православной образовательной и спортивной инфраструктуры? Может следует чаще устраивать культурные и образовательные обмены между представителями РПЦ, ее паствы и католической церковью, особенно европейских стран? Что делает РПЦ, чтобы уберечь православную молодежь от наркомании, курения, алкоголизма и гибели их молодых душ? Почему в нашей стране происходят такие страшные случаи, как недавний в Питере, когда молодые готы на куски порубили свою 16-летнюю подругу и съели ее? Может священникам РПЦ нужно чаще бывать в школах, университетах и брать на себя бОльшую ответственность за воспитание молодежи? Извините меня грешного, ради Бога, если мои вопросы в чем то некорректны. Спасибо и Всего Вам доброго. С уважением, РостиславКураев Андрей Вячеславович Несомненно, мы не закрыты от того, чтобы учесть опыт других христианских церквей в общении с молодежью. Есть какие-то вещи, которые являются общечеловеческими. Если ты хочешь, чтобы тебя услышали, надо найти нужную интонацию для беседы, нужный формат. В этом смысле не так уж важно, кто первый этот формат нашел, если он окажется совместим с христианской этикой, правдой жизни, человеческой психологией – почему бы его не взять? Такое заимствование опыта происходило постоянно, на протяжении веков. А что-то из нашего опыта заимствовал западный мир. Скажем, во всех католических храмах Европы мы видим иконы Рублевского стиля. Наши вероучительные разделения не означают, что мы друг от друга изолированы и не можем ничему друг у друга учиться.

Федор Здравствуйте, о. Андрей. Не будучи знаком лично, Вы для меня уже как родной. Тут 3 февраля на похожем мероприятии у «Коммерсанта» я задал вопрос. Но с удивлением обнаружил, сколь элегантно Вы ушли от него. Могли бы просто написать «не знаю». Образ ученого и профессора в глазах публики от этого, вероятно, пострадал бы, но внутреннее уважение сохранили. Впрочем, Господь милостив. Вновь дает шанс – одному получить ответ, другому – явить во всей красе свой богословский дар. Итак. Каждый день воссылаются молитвы о богохранимой стране, властях и воинстве (о чем Вы, вероятно, наслышаны). Но результат не впечатляет. Среди тех, кто призван на общественное служение (или выбрал сам), никаких перемен. Воруют, заискивают, врут как дышат, глупы как пробки (надеюсь, примеров не потребуете). Напрашивается нелепая картина: Бог получает наши прошения и не помогает, поскольку мы слишком общо выражаемся: говорим «помоги», а в чем конкретно – не указываем. Он, соответственно, слушает это «пение» и не понимает, в чем нуждаются его чада. И расценивает молитвы «о властех…», как просьбу, чтобы они просто были и здравствовали. Вопрос: может быть, Церкви точнее формулировать свои прошения к Богу на сей счет? Молимся же о дожде во время засухи. Может, начать воссылать соборные молитвы о ниспослании роста цен на энергоносители, об исцелении конкретных государственных мужей от губительной для всех тупости? P.S. Не настаиваю. Но если и в этот раз возникнет непреодолимое желание манкировать ответом, попробуйте представить, как бы отреагировал на этот вопрос Христос. Интересно, смог бы ответить Он.Кураев Андрей Вячеславович Я не думаю, что церковные молитвы должны соответствовать газетной повестке дня. Конечно, в каких-то выдающихся случаях – угроза войны, начавшаяся война, эпидемия – действительно, церковь может отозваться особой молитвой. Но кризис угрожает не жизни, а амбициям и аппетиту. Поэтому не думаю, он станет центром наших молитв ко Господу. Я бы в эти дни молился так: «Господи, укрепи сердца людей, даруй им мужество к рождению детей даже вопреки беспокойству о собственном будущем».Попробуйте, возьмите в руки Евангелие, попробуйте, не читая больше никаких книг по Римской Империи 1-го века, только из проповедей Христа нарисуйте картинку, какие были проблемы в экономической и политической жизни Римской Империи 1-го столетия. Я вас уверяю, у вас ничего не получится.