Шоколадную женскую грудь Давидович увидел на витрине кондитерской в бельгийском городе Брюгге. Грудь была исполнена из молочного шоколада, соски – из черного горького. Они напоминали неудачно выточенные Давидовичем на уроке труда в шестом классе шахматные пешки. Не скрывая сосков, по изделию рассыпался белым кружевом лифчик.

Давидович решил завладеть сокровищем.

Поэтому, когда жена ступила на порог сверкающего рождественского магазина, он просительно буркнул:

– Лобода, я – в шоколад, хорошо?

Он всегда называл жену по фамилии. В ее звуках были ЛОБ и ОБОД, ОДА и ДА. Сама Лобода была такая же емкая. Она могла превратиться во что угодно. Давидович потому в нее и влюбился.

Лет двадцать назад институтская студия пантомимы давала инсценировку «Малыша» Стругацких. Давидовича на спектакль привела Муся – девушка из хорошей семьи. Отношения с Мусей угасали, потому что портить девушку он боялся, а жениться не хотел.

После премьеры Давидович потащил Мусю за кулисы, где счастливая Лобода в мокрой лиловой шкуре принимала от восторженных студентов комплименты, чахлые цветочки и непристойные предложения. Муся шепнула Давидовичу: «Пойдем отсюда», но ее слова уже были не в счет.

Давидович с Лободой унизили Мусю проводами до подъезда, а потом, нетерпеливо словив такси, помчались на окраину, где фея пантомимы снимала комнату в коммуналке.

Утром обнаружилось, что стриженая под мальчика Лобода в джинсах, свитере и кроссовках, никем не притворяясь, и выглядит никем. Однако ночью она выступила блестяще. Даже недостаток груди не мешал Давидовичу.

Грудь она играла, как роль.

Назавтра Давидович отсидел лекции. Кивнул в коридоре зареванной Мусе. Вечером его потянуло к Лободе. Он отправился на репетицию студии пантомимы.

Разминку в балетном классе проводила сама Лобода. Она тянула спины, складывала пополам в талиях, ставила руки, подпинывала ноги в нужную позицию. Ее литая фигурка мелькала в зеркалах. В перерыве она подошла к Давидовичу, обронила по-деловому:

– Слушаю?

– Я скучал, – не нашелся, что сказать, Давидович.

– Через час освобожусь.

Когда Давидович привел новую подругу домой, его комната понравилась Лободе. Она разделась донага и забралась в постель. На порыв Давидовича присоединиться ответила:

– Дай поспать.

Давидович вышел из комнаты. Мама сделала вид, что не обратила внимания на появление гостьи. Пришел папа. Поужинали в семейном кругу. Когда стемнело, папа, не подозревавший о присутствии чужого человека, решил проявить негативы в комнате сына. Он расставил на подносе ванночки с проявителем и закрепителем, разложил пленки и кивком позвал Давидовича-младшего. Тот, краснея и поглядывая на маму, объяснил, что к нему в комнату нельзя, потому что там товарищ переутомился и отдыхает.

– Девочка, – вставила мама.

Папа Давидович поставил фотографический поднос на стол, и выдавил:

– У тебя в комнате… Девочка… Переутомилась?

– И отдыхает! – с готовностью продолжил Давидович. – Я ее оставил в комнате одну, и все! Меня там не было. Скажи ему, мам!

– Его не было. Да расслабься ты, Сема. Там смотреть не на что.

– Не на что? – отец обратился к Давидовичу.

– Почти не на что, – смущенно отозвался Давидович.

Папа зашел в комнату сына, включил настольную лампу, приподнял одеяло, оглядел Лободу, опустил одеяло, выключил лампу и вышел.

– Там есть на что смотреть, – заключил он.

– Кому как, – буркнул Давидович из чувства противоречия.

– Ага! – загорелся папаша. – Ты знаешь, о чем говоришь!

– Оставь ребенка в покое, – вступилась за сына мать. – В его возрасте мальчик уже должен знать, о чем говорит.

– Муся! Из хорошей семьи! – прошипел папа грозным шепотом. – А ты кого в дом привел?

Мама, более опасавшаяся серьезной Муси, чем приблудной Лободы, тоже перешла на шепот:

– На этой он, по крайней мере, не собирается жениться!

– А на Мусе что – собирался? Идиот! – зло бросил папа.

– Вот и славно, что не собирался. И не собирается, – ответила мама, – это нам сейчас совсем не нужно. Правда, сынок?

– Конечно! – искренне произнес сынок.

Заявление в ЗАГС понесли в ближайший понедельник. Лобода пригрозила возвращением в коммуналку, и Давидович дал слабину.

Три месяца, отпущенные ЗАГСом на размышления, каждый размышлял о своем. Папа – о Лободе, неприметной в джинсах, неотразимой в трико, незабываемой в наготе. Мама – о том, что Лобода на кухне не мешает, а питается засыпанными сахаром половинками купленных у метро грейпфрутов. Сам Давидович размышлял о том, что его невеста скоро будет принадлежать ему, а не студии пантомимы.

А Лобода думала, что грех не воспользоваться случаем явить свой талант западному миру.

Когда период размышлений подходил к концу, на свадьбу приехала будущая теща Давидовича. В штапельном платье, сохранившем запахи сельпо – от керосина до земляничного мыла, с сизыми локтями, желтыми пятками и красным треугольником в вырезе, она взволновала старших Давидовичей. Свадьба на носу, а как подобную сватью предъявить знакомым?

Наутро, за завтраком, теща объявила, что ей не терпится устроить предсвадебную генеральную уборку.

– Дом надо перетряхивать до основания, включая подвал, чердак и антресоли, – произнесла она, прихлебывая чай. – Меня хлебом не корми – дай погенералить, да, дочка?

Лобода нырнула носиком в дежурный грейпфрут, подтверждая слова матери.

Торжества прошли на уровне. Студия пантомимы сыграла сюиту-буфф «Горько». Двоюродная бабушка из Киева прочла под горячее многостраничную «Эпиталаму любви». Однокурсники Давидовича напились. Теща, прошедшая обряд ритуального очищения в салоне красоты, танцевала «slow» с мужчинами среднего возраста, явившимися без жен.

Потом все стронулось с места. Сначала Давидович ненароком подслушал ночной разговор мамы, тещи и жены о прописке тещи в их квартире. Удивился, но успокоил себя тем, что мама знает, что делает.

Затем в институте к нему подошла Муся и пригласила посидеть в кафе.

– Я хочу попрощаться, – сказала она. – Мы уезжаем.

– Куда? Туда? – Давидович, изображая бугор, сделал рукой волну, по пластике исполнения достойную Лободы.

– Угм, – подтвердила Муся.

– А диплом?

– Ну его. Я хочу заниматься совсем другим делом.

– Каким?

– Не скажу. Вдруг не получится.

– Муся, ты не сердись на меня, ладно?

Давидович хотел было сказать ей еще что-нибудь теплое, но приличествующее женатому мужчине, однако не нашел слов. В повисшей паузе Муся поспешно достала из сумочки небольшой увесистый сверток.

– Это тебе. На память. Нам это не разрешила комиссия по вывозу художественных произведений. Очень, говорят, ценная вещь. А тебе это – в самый раз.

– Что это? – Давидович принялся разворачивать сверток.

– Не надо, дома посмотришь, – остановила его Муся. – Это настольная скульптура. Китай, двадцатый век. Красная медь, многоцветная перегородчатая эмаль. Фигура козла.

Показывать фигуру козла дома Давидович не посмел. Развернул в метро. Козел был красно-золотой, в листик и цветочек, с витыми посверкивающими рожками и ладной бородкой. Давидович таскал козла в портфеле до самого отъезда. Когда на таможне заколачивали уже досмотренные багажные ящики, Давидович, чувствуя себя контрабандистом, бросил козла в один из них.

Через полгода ящик привезли на съемную квартиру в Тель-Авиве. Разбирать его пришлось Давидовичу с отцом, мама ушла мыть чужую квартиру, а Лобода – скакать Майклом Джексоном на Нахалат-Биньямин, местном Монмартре.

Все доехало в целости, кроме любовно уложенных Лободой на самом верху елочных украшений. По ним прошелся эмалированный козел. Папа вытряхнул сверкающие осколки, достал козла, спросил:

– А это что?

– Перегородчатая эмаль. Китай. Фигура козла. Муся подарила.

– Да? Тебе идет. Кстати, Муся где-то тут. Не искал ее?

– Нет. Найду – отдам эту фигуру. Во-первых, ценная вещь, даже запрещенная к вывозу. Во-вторых, где мне ее спрятать, чтобы не было лишних вопросов?

Козла сунули в пустую антресоль.

Когда козел сменил пятую антресоль, жизнь начала понемногу налаживаться. Давидович устроился на инженерную должность, целыми днями мотался по объектам. Папа подрядился писать студентам рефераты по физике. Мама вела хозяйство. Теща ежегодно навещала семью дочери, одаривала всех щедрыми подарками, а на прощание устраивала генеральную уборку (фигуру козла на время тещиного визита зять от греха подальше перекладывал в багажник машины).

Лобода первое время держалась на Майкле Джексоне. Потом кто-то из знакомых принес объявление о кастинге на актера-водителя ростовой куклы на телевидении.

Так Лобода поселилась внутри чудовища Тутти-Ту, оживив его своей неподражаемой пластикой. Тутти-Ту размножился на майках, чашках и пеналах. Когда шоу продлили на второй сезон, Лободе назначили настоящую телевизионную зарплату, втрое превышавшую оклад Давидовича. В Бельгию Лободу с супругом пригласили на европейский слет телевизионных персонажей.

Купив два килограмма вожделенной груди аж за пятьдесят евро, пока жена выбирала шары, звезды и сосульки, Давидович второй раз в жизни почувствовал себя контрабандистом. Спрятав коробку с нежным изделием в пакете для грязных трусов, он трясся в гостинице, боялся в автобусе, дрожал на таможне. Наконец, дома, улучив момент, он засунул контрабанду на антресоль, к козлу.

Когда вечерами Лобода задерживалась на съемках, он открывал коробку и вдыхал сладостный аромат. Пару раз уже заваривал было чай, но нет – рука не поднялась.

Потом началась жара. Приехала теща. Он замотался, сдавал важный объект, и пропустил ее предупреждение «Буду генералить». Правда, козла он загодя отнес в багажник, но грудь в багажнике непременно бы расплавилась. Когда в день уборки он пришел с работы, теща с женой сидели за обеденным столом, а на столе лежала коробка с грудью.

– Что это такое? – грозно спросила Лобода.

– Ну, я просто хотел тебя развлечь. Я ждал, когда к тебе подружки придут чаю попить. И достал бы это, смеха ради.

– Смеха ради? Хорош смех! Я целыми днями парюсь в этой дурацкой кукле, по заграницам его вожу. А он! Пятьдесят евро за ЭТО!

Теща сдернула с коробки крышку, и Давидович увидел коричневое, с двумя черными блямбами и мелкими белыми точками месиво. Два неузнаваемых холмика, впрочем, еще угадывались. «Слава Богу, у нас жарко даже на антресолях», – подумал Давидович.

Месиво охладили, нарезали пластами и съели. Давидович в тризне не участвовал.

На другой день у него случился жар. Превозмогая дурноту, он зачем-то принес из багажника козла. Сел с ним на диван и принялся гладить, как кошку. Стало немного легче. Включил телевизор – там прыгал Тутти-Ту, хвостатая основа благополучия семьи. В сердцах Давидович переключил на местный канал на русском языке. И увидел Мусю.

– У козерогов тяжелый период, – сказала Муся, – сказывается нервное перенапряжение, возможны недомогания.

– Точно! – подтвердил Давидович, он был по гороскопу козерог.

– Не отчаивайтесь. Вам поможет соответствующий знаку амулет, подаренный любящим человеком, – успокаивала Муся.

Любящим человеком! Оскорбление, выполненное в технике перегородчатой эмали, сверкая рогами и копытами, ударилось оземь и превратилось в волшебный оберег.

Давидович принялся оглядывать итальянскую модульную стенку, выбирая для фигуры козла самое видное место.