Герой
Сеньоры, я молю пресвятую Деву Марию о благополучии вашем, здоровье и достатке. Да снизойдет на вас благодать ее, сеньоры, и поведет за собой через тернии бытия нашего грешного прямиком в райские сады. Садитесь, сеньоры, наливайте текилу…
Ах, простите, ну конечно же, всему свое время, райские сады от вас не убегут, а поторапливать Господа нашего, вымаливая освобождения от земной юдоли, грешно сугубо. Всем воздастся, сеньоры, всем и каждому. А пока сеньоры скучают на грешной земле, не торопясь ее покидать, позвольте мне развлечь их своей повестью. Повестью о маленьком оруженосце, о настоящем, Санта Мария, оруженосце, каких уже лет двести нет на свете!
* * *
Меня зовут Кнаппе. Я состою на службе у настоящего рыцаря – сэра Хуан-Родриге Бермундеса, пусть слава о подвигах его разнесется по всему свету! И не смотрите на то, что мне всего девять лет, сеньор Бермундес увидел силу духа моего и чистоту помыслов, признав достойным носить его оружие и сопровождать в героических походах. Этого ли не достаточно? Мне – так вполне. И я горд своим господином и рад судьбе, связавшей нас.
А ведь еще совсем недавно я думал, что жизнь моя совершенно никчемна, что разгневал я Господа своим плебейским происхождением, светлой кожей и грехами отца. И потому Он забрал к себе маму, взяв ее жизнь как залог искупления наших с папой грехов.
Вообще-то мы были тут, на святой пуэрториканской земле, чужими. Родители покинули варварскую Германию, не иначе Дева Мария внушила им эту спасительную мысль еще до моего рождения. Только-только связав себя узами брака, они направили свои стопы в Сан-Хуан, так что на свет я появился уже в лучах благодати истинной веры и в теплоте Его любви.
Испытания на стойкость духа и силу веры Господь послал мне очень рано, еще и шести лет не было малышу Кнаппе, когда умерла мама. Я очень любил маму, она была хорошая, хоть и европейка. Все белокожие ущербны, это я понял совсем маленьким – соседские мальчишки и их мамы внушали мне эту мысль каждый раз, стоило появиться во дворе. Но мама была хорошая. Думаю, она честно служит там, на небесах, искупая наши прегрешения. Может быть, Господь даже наделил ее в посмертии смуглой кожей, черными волосами и отправил в рай. Я на это очень надеюсь, потому что продолжаю любить маму!
Папу я тоже люблю. Наверное. Но он так и не смог простить маминой смерти ни себе, ни мне, ни Господу. Он не посещал церковь даже по воскресеньям, не исповедовался, много пил и часто меня бил:
– Ах ты, гаденыш! Опять шляешься где-то, шпанье! Вот тебе!
– Уу-ммм!
– Сам уже черным стал, думкопф, как дружки твой чернозадые… получай!
– Ай!
Я смиренно принимал все его удары. Это ведь такая мелочь в сравнении с маминой кончиной. Я терпел и даже почти не кричал, хотя было больно. И еще, у меня совсем не осталось желания жить, смотреть в будущее и видеть там надежду. Только крепкая вера и осознание того, что лишь Господь властен над жизнью моей, да еще проповеди падре Франческо питали душу мою, удерживая ее в объятьях грешной земной жизни.
После службы я часто задерживался в церкви и падре рассказывал мне истории о благородных рыцарях, страшных драконах, злых волшебниках-ересиархах, прекрасных принцессах. Сам падре так мечтательно при этом улыбался, что я быстро понял – стать рыцарем в рядах господнего воинства это честь, которой удостаиваются только самые избранные, раз даже падре Франческо лишь мечтает о подобной судьбе. А потом я возвращался домой и отец меня бил за то, что я ходил в церковь:
– Ах ты, гаденыш! Опять к этому педофилу в рясе ходил? На тебе!
– Уу-ммм…
– Сказано тебе, нет бога! Бога нет! Вот тебе, вот, вот… и мамы тоже… нет.
Но я его прощал. Особенно легко мне прощалось, когда отец начинал плакать.
Шли дни, месяцы и годы. И однажды падре стал беспокоиться за меня, заглядывать в глаза, задавать странные вопросы. Он сказал, что я стою на грани помутнения разума, предостерегал меня. Отца он тоже предостерегал, но папа лишь кричал на падре и гнал прочь со двора. Падре тоже папу прощал, но увещеваний своих не прекращал. А потом падре не стало, он уехал в Мексику, а вместо него прислали другого падре – Никоса, который почему-то не желал разговаривать со мной, выгоняя из церкви, стоило мне только раскрыть рот. Тогда-то я чуть совсем не потерял веру и силу нести крест своей судьбы.
Но меня спасли! Господь обратил внимание сэра Рыцаря на белобрысого мальчонку. Я немного заблудился в соседнем районе и меня окружили местные ребята. Все меднокожие, сильные, все старше меня. А двое так совсем уже почти мужчины. Я просил их не бить меня, клялся больше никогда не приходить в их район. Но они только смеялись, издеваясь над моим цветом кожи, и ругали моих родителей, особенно, маму. Я расплакался от обиды, но тут, словно из сказочного ниоткуда, явился большой дядя. Красивый, мускулистый, высокий, он смотрел на меня, словно читая мое прошлое и нынешнее как открытую книгу. Я никогда-никогда раньше не видел рыцарей, но сразу понял – это он и есть!
Понял и оробел. Даже об обидах забыл. И мальчишек недружелюбных больше не замечал. Лишь потом я понял, что рыцарь одним движением брови разогнал хулиганов, так что и след их ругательств безвозвратно простыл в памяти моей.
– Ну что, пацан? Спас я тебя? Шпана бы тебе уши на попу натянула, хы-ы! Должник ты мой теперь. Работать на меня будешь, понял?.. А если кто обидит – ты мне скажи, задницы всем порву, хы-ы…
О! Он не только спас меня, но и предложил свое покровительство взамен на службу! Я сначала думал, что просто стану простым слугой, но все оказалось куда лучше. Так хорошо, как я и мечтать не смел.
– Короче, так! – рыцарь окинул взглядом улицу, проверяя, не подслушивает ли нас какой злоумышленник. – Ствол мой будешь таскать, понял? Хранить дома станешь. Как я позову, сразу все дела бросаешь и ко мне бежишь. Один раз кинешь, в толчок запихну, в такой, где дерьма по уши. Второй раз – уши оторву, в третий раз… после третьего раза, бледнозадый, у тебя уже ничего никогда не будет. Понял-нет?
Сэр рыцарь Хуан-Родриге Бермундес – именно так звали моего благодетеля, – конечно же, не сразу доверил мне стать его оруженосцем. Он проверял меня, давал мелкие поручения. Почти месяц. А потом сказал, что смел я и верен ему, а потому достоин высокой чести хранить и носить его оружие и подавать, в случае нужды, его в руки рыцаря по первому требованию. Но и ошибок случаться не должно, всегда рядом быть – моя высокая миссия, а коли подведу я сеньора, падет на меня кара его и недовольство.
Так и стал я носить за своим господином его меч по имени Пустынный Орел и, иногда, полновесное копье с мужским, почему-то, именем Морской Винчестер 1300! Хотя, если вспомнить, копья я пока не носил ни разу, кроме лишь того случая, когда Рыцарь доверил его мне. Оно все время лежит у меня дома, в тайном, сокровенном месте! И ни просите, даже полусловом не обмолвлюсь, где именно!
– Эй, бледнозадый, ствол принес?
«Принес ли ты мой меч, Кнаппе? Готов ли ты к службе во имя Господа нашего, мой верный оруженосец?»
– Конечно, сэр рыцарь, я принес! Принес и готов служить вам и вашему мечу…
– Смотри, мелкий, увидишь копа, делай морду попроще и быстро проходи мимо. Позовет тебя коп, сразу беги! Поймает если, ты меня не знаешь, а пушку на помойке нашел. Все понял?
Рыцарь учил меня жизни, наставлял, как справляться с прихвостнями Тирана, с негодяями копами. Они страшно трусливы, очень боятся, что рыцари пойдут походом на их хозяина, (да сожрет его душу дьявол) и низвергнут его. И сам Тиран этого боится, поэтому набрал в ряды верных ему копов – самых отъявленных злодеев, головорезов, которые ходят по улицам города и следят, чтобы рыцари не носили с собой мечи и копья, свое верное оружие. Поэтому и нужны сеньорам оруженосцы, такие, как я. Конечно, коп и к девятилетнему мальчику пристать может, избить, деньги отнять, или еще как обидеть. Может и оружие найти, но суду подлежит лишь взрослый мужчина, поэтому наказание, которым грозит нам Тиран за ношение мечей и копий несоизмеримо меньше, чем то, что ожидает взрослого мужчину. И весь народ гнет спины перед копами, страдает, но терпит Тирана, потому что сделать ничего не может и боится. Рыцари же, число которых невелико, исподволь борются с Тираном и слугами его. Было бы рыцарей больше… они бы тогда ого-го! Показали бы Тирану все адовы муки.
В любом случае, дурацкие правила трусливого Тирана не мешают моему благородному господину и его товарищам совершать подвиги. Много еще злодейства рождает наша земля, а рыцари, как врачеватели, уничтожают опухоли зла, очищая и облагораживая мир. Сам я, правда, пока подвигов не увидел, слишком мало нахожусь рядом с рыцарями, но другие оруженосцы мне рассказывали, что сэр Бермундес среди прочих рыцарей славен особо, уважаем и дел благородных совершил немало.
Зато я дважды становился свидетелем дуэлей, поединков между рыцарями. И тогда Хуан-Родриге брал свой меч с моей руки и поражал обидчика. Один раз даже до смерти.
А еще мы часто ходили к прекрасным дамам, что жили в двухэтажном доме через два квартала от моего двора. Все они были одиноки и с радостью отдавали сердца и любовь рыцарю, посетившему их.
– Сиди здесь, жди меня, – говорил мне в этих случаях Хуан-Родриге, оставляя у двери. И добавлял: – подрастешь маленько, закорешим тебя, тогда я сам тебе ночь с девкой подарю, хы-ы!
Да, мой господин обещал мне, что и я стану рыцарем, что и меня они примут в свои ряды, несмотря на богонеугодное происхождение. Но эту честь надо заслужить, сражаясь рядом с господином, совершая подвиги наравне с ним. Я верил, я знал, что так и будет. Если только отец к тому времени не прибьет меня окончательно…
Автор
– Хм… недурно, – похвалил себя автор, бодрясь. – Вот только нафига я отвлеченное вступление забабахал, разрази меня безвкусица? Ладно, прочитаю разок и решу, оставлять или резать.
Олег Химмельман был автором молодым, но очень старательным и даже где-то талантливым. То есть сам-то он себя не слишком глубоко в душе считал именно талантом, пусть не гением, но и далеко не середнячком. И ладно бы только Цыпа называла его «мой гениальный котик», преданно выпучивая глазки на каждую строчку нетленной писанины, но ведь и мэтры, признанные Короли, Магистры, Императоры литературных конвентов не ругали и даже наоборот – покровительственно улыбались, одобрительно хмыкали в окладистые бороды и указывали на простительные молодому таланту незначительные огрехи текста. Олег хорошо умел выбрать момент разговора, и в этом тоже был его талант.
Постепенно молодой автор сумел засветиться аж в трех журналах, завести знакомство с их редакторами и теперь раз в месяц, редко – в два месяца, его рассказ выходил под обложкой одного из бумажных «храмов фантастики».
Короче говоря, мы говорим о перспективном, интересном авторе. Говорим безо всякой иронии и уж тем более, упаси господи, без сарказма. Говорим уважительно и с надеждой. Говорим, старательно черкая абзац за абзацем, а тем временем Олег уже прочитал первые страницы будущей повести, и был собой доволен:
– Цыпа, ты послушай только, какое удачное имя я придумал одному из героев, – крикнул он в сторону кухни.
– Ммм?
– Сэр Рыцарь Хуан-Родриге Бермундес…
– Третий? – невинно спросила Цыпа.
– Почему третий? – озлился Олег. – Очень даже первый, Цыпа моя, самый что ни на есть уникальный.
– Прости, милый! Не обижайся, я задумалась и не сразу поняла, о ком ты говоришь.
Ох уж эти женщины, как легко они сбивают полет мысли художника, выдергивают его из нирваны созерцания сотворенного. Одно радует – в борьбе с депрессиями художника мадамы столь же успешны.
Махнув рукой в сторону мелькнувшей Цыпиной попы, Олег вернулся к тексту.
«И ведь не планировал же никаких: «Сеньоры, садитесь и слушайте сказку», а как складно получилось. Не иначе, свыше нашептано… Ни за что не стану убирать, оставлю».
Подумал и решительно двинулся дальше по тексту.
«Вот интересно, что молодая немецкая пара потеряла в Пуэрто-Рико? Ммм… бежали от правосудия? Приехали волонтерами? Или вот – она происходила из богатой и знатной семьи, а он был конюхом, красивым, благородным, но без гроша за душой. Их родители были против союза молодых, и они сбежали на край земли! Чушь! Оставлю все как есть, в конце концов, это неважно. Зачем я вообще сделал мальчика немцем? Нашептано свыше?.. Гм».
Наш автор почувствовал нарождающийся неприятный зуд в сознании, почесал тыковку, поерзал на кресле, поправил монитор компьютера. Зуд хихикнул над его стараниями, даже и не думая прекращаться.
«Стилистически вроде ничего, почти так, как задумывалось. Вот только слова «рыцаря» звучат наивно и даже наигранно. Черт возьми! – зуд хохотал в голос, растекаясь по кумекалке. – Ну не матом же писать от его имени. Заменить “дерьмо” на “парашу”? Нет, нехорошо…»
Олег перечитал диалоги еще раз, потом еще раз и еще. Поправил пару фраз, расставил недостающие запятые, исправил опечатки. И махнул рукой – сгодится.
Зуд обиженно спрятался в глубине извилин.
«А темп хороший, правильный. Действие должно развиваться не спеша и аккуратно. Это я молодец, выдержал и не поторопился, – автор улыбнулся себе и зуд лопнул от злости. – Идея хороша. Маленький оруженосец бандита… Надо бы подробней расписать причины съехавшей крыши мальца, поубедительней расписать, пожалостливей. Похороны мамы, гулко щелкнувшая крышка гроба, бледная кожа умершей женщины и серо-бурый заплаканный отец. Кстати, от чего она скопытилась-то? Надо подумать…»
Олег подумал и сделал мать своего героя больной раком. Умирала она медленно и мучительно… Потом решил, что дважды нелогично оставаться приезжим немцам в стране третьего мира, страдая от такой болезни, и решительно все удалил, пообещав вернуться к вопросу позже. Возрадовавшийся было зуд неудовольствия собой Олег презрел и пошел смотреть телевизор.
Между прочим, именно в телевизоре, в новостном репортаже, Химмельман почерпнул идею повести. В телесюжете рассказывалось о какой-то южноамериканской стране… или нет, о «черных» бандах США… или Мексики? Короче, где-то там, в далеком преступном мире было принято отдавать огнестрельное оружие несовершеннолетним, с которых спрос, как известно, небольшой. Олегу оставалось немного – придумать сумасшедшего мальчика, вообразившего себя в волшебном мире – и все, трагедия готова. Садитесь жрать, пожалуйста.
– Котик мой? Ты готов кушать? Мне подавать?..
Герой
Сегодня великий день! Всю ночь я не мог уснуть, потому что вчера Рыцарь сказал мне: «Кнаппе, завтра нам предстоит поход, полный подвигов и героизма. Мы отправимся избывать скверну из нашего города во имя Господа. Жду тебя на рассвете!» Как, скажите, после услышанного я мог уснуть? Вот и ворочался всю ночь, считая минутки и любуясь звездами в провале окна.
Стоило только заголосить первому петуху, а звездам еле заметно потускнеть, как я уже доставал меч и копье сэра Бермундеса. Да-да – копье! Рыцарь приказал мне взять и его тоже, а значит, дело предстоит и впрямь небывалое. Как бы спрятать копье от глаз случайного копа? Возьму-ка я старую сумку, с которой мама ходила на рынок, она подойдет. Все, пора в путь!
Я не боялся, что отец хватится меня – как это часто случалось, вчера он пришел домой глубокой ночью, что-то неразборчиво кричал, что-то ронял, а потом уснул прямо на гостевой кушетке. Теперь папа проснется не раньше полудня и сразу же опять уйдет в бар. Уже через два дома, громко шлепая по предрассветной улице, я и думать забыл об отце, устремившись мыслями к предстоящему подвигу. Вот бы и мне выпала честь участвовать в походе, вот бы и я смог проявить себя…
А еще мое сердце замирало от страха – вдруг что-то не сложится, вдруг Рыцарь отменит намеченное, вдруг его не окажется на месте нашей встречи?
Поворот, еще поворот, тени ночного патруля, подворотня, еще улочка. Тут я чуть не врезался в одинокого, спящего на ходу дворника, и он обругал меня. Но я уже бежал дальше. Последний поворот и…
Рыцарь уже был на месте. И не один! Аж пять рыцарей собралось.
– Молодец, белозадый. Не опоздал. Принес пушку?
– И я приветствую вас, сэр Рыцарь! Вот ваш меч, а вот… – длинные ручки как назло путались, и само копье, тяжелое и продолговатое, выворачивало сложенную на земле сумку. На весу я достать копье не мог, не хватало длины рук.
– Ну? Что ты там копаешься, плеснявый?
– Вот оно, вот! – восторженно, но с должным почтением, я передал оружие в его руки.
– Хы-ы, малой, да ты сам в эту сумку поместишься, – добродушно посмеялся один из рыцарей-друзей моего господина. А сэр Бермундес отвесил мне несильный подзатыльник, обозначая свое недовольство, и отвернулся. Но даже это не умерило моего восторга.
Потом прибежал еще один оруженосец – Паоло, потом еще один, этого я не знал. Очень скоро все рыцари были вооружены и готовы к героическим свершениям!
И тут сеньоры начали отправлять своих оруженосцев по домам, и моя душа ушла в пятки – Господь не услышал моих молитв или услышал, но посчитал меня недостойным стать его паладином! Как же так?
– А ты, белозадый, останься. С нами пойдешь!
«Кнаппе, – услышал я, – оставайся рядом, мне нужна твоя помощь».
Аллилуйя, Господи! Я не подведу, я сделаю, я оправдаю твое доверие и доверие сеньора Хуан-Родриге Бермундеса!
– Нафига ты пацана на дело тащишь? Убьют ведь – жалко, – обратился к моему Рыцарю его соратник. – Да и мешаться будет под ногами.
Он усомнился во мне, но сэр Рыцарь в меня верил и пришел на защиту:
– Отвали, Буча. Он нас прикроет. В мальца не всякий выстрелить сможет, понял-нет? Тем более что пацан – белый!
– Зря ты это, – сказал третий рыцарь.
– Закрой мурло, я сказал, пойдет, значит, пойдет. Или ты базарить задумал? А, Лысый?
Против моего господина никто не пошел, и я понял, что попал в услужение самому сильному и храброму рыцарю.
– Буча, дай-ка пугач. Эй, Кнопка, или как тебя там, на вот, держи пушку. Стрелять умеешь? Ну, короче, направляй куда скажу и жми на курок, понял-нет?
Мои ноги предательски задрожали, а язык совершенно перестал подчиняться. К стыду своему, я даже не сумел достойно поблагодарить Рыцаря за столь щедрый дар. Пусть даже и на время похода. Ведь он дал мне меч! Небольшой, но приятно тяжелый, хотя и легче Пустынного Орла, весь черный и такой… настоящий. Волшебно настоящий. Наверняка у моего клинка целый набор волшебных свойств. Вот бы он навсегда остался у меня…
– Что выпучился? Если все пройдет пучком, оставишь себе. Как подарок.
Кто дал мне сил кивнуть, не знаю. Пожалуй, и всемогущему Господу такое было не под силу. От восторга, перехватившего мою грудь, я готов был тот час же умереть.
Рыцари чуть отошли, переговариваясь, а ко мне приблизился Паоло. Все остальные мальчишки уже разбежались, остались лишь он да я.
– Кнаппе, не ходи с ними, – зашептал он какую-то глупость. Я даже не сразу понял, что именно он говорит.
– Что ты, Паоло? Это ведь такая честь! Я обязательно совершу подвиг и потом стану рыцарем! Ну, может, не сразу…
– О чем ты, Кнаппе? Какой подвиг? Опомнись, тебя же убьют!
– Я знаю, что риск велик, но я храбрый и у меня есть меч, вот смотри.
– Меч? Это револьвер, дурак. Зачем он тебе? Разве сможешь ты выстрелить в человека?! Нет!
– Револьвер? Так его зовут? Ух ты… Ну, я пошел, Паоло. До вечера.
– Не ходи! – Паоло вдруг схватил меня на рукав, и я понял, что он не в себе. Может, он сумасшедший? Странно, а раньше мы с ним хорошо играли в рыцарей и чудовищ.
– Пусти, – дернулся я. Но он держал крепко, и тогда я просто стукнул рукояткой меча по его голове. Он закричал и отпустил рукав.
– Дурак-дурак-дурак!!! Ну и иди, пусть тебя там убьют, я плакать не стану!
– Эй, вы чего там? Паоло, а ну вали домой. А ты, белозадый, не отставай.
Пять рыцарей и я обогнули еще два дома, теряясь в переулках, и вышли к высокому глухому забору.
– Осторожно – камеры, – шикнул на меня Господин.
Камеры? Да это же волшебные глаза злых волшебников! Вот, значит, в чье логово мы вторгаемся.
Мой сеньор вытащил из пакета несколько кусков мяса и перекинул через забор. Послышались топот и шумное дыхание, затем чавканье и, наконец, довольно бурчание.
– Пошли!
Тот Рыцарь, которого сэр Бермундес назвал Бучей, первым взобрался на вершину ограды, закрепил два зеркала рядом с волшебными глазами и махнул нам рукой. Мол, пожалуйте, благородные, колдун не увидит нас раньше времени. Один за другим рыцари перемахнули через забор, лишь мой сеньор остался последним и подсадил меня. А сверху уже тянулись руки кого-то из старших товарищей. Спустя несколько секунд все мы уже стояли на ухоженном газоне вражеской территории. Подвиг начался!
Скудное освещение вкупе с небывалым возбуждением только теперь позволили мне заметить три больших тела, мешками лежавших на траве. Наверное, именно их подкармливал отравленным мясом мой Рыцарь. Но кто они? Драконы?!
О боже! Одно тело вдруг дернулось, заскулив. Рядом с ним тут же оказался рыцарь Лысый, который одним великолепным лаконичным движением перерезал злобной твари горло. Разбрызгивая черную в сумерках кровь, она дернулась раз, другой и затихла.
– Тварь клыкастая…
– Не стойте столбом, придурки. Пригнитесь и бегом, – гневно прошептал Хуан-Родриге.
И мы, опомнившись, уже двинулись к дому, когда из-под земли выскочила еще одна тварь! Огромная, клыкастая, ужасная. Она стремительной рычащей тенью бросилась на одного из Рыцарей, имени которого я не знал, сбила его с ног…
– А-а! Что это? Кто это?!
…увернулась от Бучи, который все еще сжимал в руке тускло блеснувший нож, и вцепилась в его, Бучи, горло.
– Буча! Убей ее!
– Хуан!
– Бестия!.. Буча, поверни ее ко мне!
Я стоял не в силах что-то сделать, смотрел, как катается по земле живой клубок двух тел. Буча не кричал, лишь хрипел еле слышно, булькал, да так, что дрожь пробирала меня до самых костей. Я испугался.
– Бах! – раздался выстрел. И чуть погодя еще: – Бах-бах!
Все молчали. И я молчал, ужасаясь. Буча и ужасный дракон лежали рядом, мертвые. Дракон вроде и не тронутый, без следов крови на теле. Лишь клыкастая морда испачкана бурым. А вот Буча… Меня скрутило и обязательно бы вывернуло, но сэр Бермундес крикнул резко:
– Быстрей, засранцы! Бегом-бегом! Теперь уже тихо не выйдет…
И я побежал. Мне стало стыдно, что не я, стоявший ближе всех, убил своим мечом дракона, а храбрейший Рыцарь, мой Господин, обнажил Орла Пустыни. Не тягаться мне пока в храбрости и доблести с сэром Хуан-Родриге Бермундесом, не тягаться.
Лысый оказался у двери раньше всех, достал свое копье и бабахнул им так, что замок разнесло в щепки. Вторая дверь защищала разве что от мух. От удара тяжелым рыцарским сапогом она жалобно зазвенела битым стеклом и отлетела в дом. А там уже зажегся свет и первый же рыцарь, все тот же сэр Лысый, ворвавшись в дом, был тут же убит. В него выстрелил из-за угла какой-то мужчина, несомненно, злой слуга колдуна. Но он поплатился за предательский выстрел, сеньор Бермундес тут же настиг его, и вновь запел Орел Пустыни, прерывая ничтожную жизнь никчемного злодея.
– Белозадый, мать твою, вперед! Зря тебя, что ли, тащили с собой!
Сэр Рыцарь доверил мне первым подниматься по лестнице. Он говорил мне – теперь твоя очередь проявить себя, совершить подвиг пред очами Господа, показать, что достоин любви его и особого счета. Мне было страшно. Но только чуточку, пока образы растерзанного Бучи и убитого сэра Лысого не отошли на второй план, в память, перестав маячить перед глазами.
Ай-ай-ай! Что за звук?
И-и-и-о-у-у-о-и-и-и-о-у-у!
– Черт, сирена! Быстрей, скоро здесь будет полиция.
Сирена – еще одно гадкое волшебство колдуна. Так он посылает весть копам, слугам Тирана, покрывающего черное колдовство. Сэр Рыцарь прав, как всегда, – следовало поторопиться. И я больше не сомневался. Я побежал вперед!
– Куда, идиот! – крикнул спешащий за мной рыцарь. Не мой Рыцарь – другой, имени которого я не знал.
– Вперед! – отчаянно крикнул я.
– Маленькая тупая задница, песье дерьмо. Там окно, вот дверь, вот!
И он сам открыл ее.
– Ба-бах! – грянула колдовская молния. Безымянный рыцарь упал замертво. И я почувствовал, как душа уходит в пятки. Это я должен был идти первым, по слову сеньора. Я должен был открыть дверь и защитить рыцарей. Рыцаря…
– Бах, бах. – Поднявшиеся следом по узкой лестнице сэр Бермундес и сэр Длинный Дред (с ним мой сеньор часто проводил время вместе, мы были знакомы) начали стрелять в распахнутую дверь. Я тоже выстрелил!
– Бах! – И чуть не упал, так сильно отдернулась рука.
Нас осталось только трое против могучего волшебника. Но разве устоит он пред нашей доблестью?!
– Бах!
Хуан-Родриге машет мне рукой, и я первым бросаюсь в проход. И вижу колдуна. Он на миг растерялся, увидев перед собой ребенка, замешкался, и тогда я нажал на курок своего меча по имени Револьвер…
Автор
Трудолюбивый Олег самоотверженно отбросил малодушную мысль о здоровом дневном сне и сел перечитывать написанный накануне кусок повести. По сути, оставалось лишь завершить ее, добавить какой-никакой эпилог, мораль, поставить красивый вензелек из пары абзацев. Ведь время не ждет, господин Издатель одобрил предварительный синопсис повести, и Химмельману очень хотелось успеть сунуть ее в номер журнала за грядущий месяц.
Но, перечитав написанное, Олег расстроился. И даже немного обиделся на себя. То, что вчера казалось стройным, логичным и интересным, теперь предстало перед ним банальным, прямолинейным концом типа «пшик».
– Гм, где ж драматизм? Собрались, подрались, победили… Надо переделывать! – обреченно заключил автор.
И впрямь, переделывать надо. А хуже всего, что надо не только переделывать, но и перепридумывать. Вместо приятного процесса красивого завершения работы, ради которого и сном пожертвовать не грех, Олег получил еще одну, и не малую, порцию напряженной работы ума. Не день, а сплошная незадача!
– Так-так-так, чего бы навертеть, – взбадривал себя автор, голодными глазами изучая квартиру в поисках Цыпы. Очень уж ему хотелось кушать. Но Цыпа была на работе, заботливо приготовленные ею котлетки с пюре талантище уже поглотило, а готовить что-то самому… – что вы, что вы! Это еще хуже, чем перепридумывать конец!
Олег вздохнул, решительно удалил небольшой кусок последней страницы и сел за работу.
– Сейчас я вам устрою, – злорадно думал он, колотя по клавишам. – Сейчас я вам сделаю драму, аккуратную такую драматическую «вилочку» наверчу с тя-а-ажким моральным выбором. Нате, выкусите, читатели хреновы!
Герой
– Ба-бах! – грянула колдовская молния. Безымянный рыцарь упал замертво. И я почувствовал, как душа уходит в пятки. Это я должен был идти первым, по слову сеньора. Я должен был открыть дверь и защитить рыцарей. Рыцаря…
Поднявшиеся следом по узкой лестнице сэр Бермундес и сэр Длинный Дред (с ним мой сеньор часто проводил время вместе, мы были знакомы) пригнувшись, рассыпались по обе стороны двери. Мой Господин хотел мне что-то крикнуть, но тут из-за другой, закрытой двери, напротив которой я как раз и стоял, раздался детский плач.
– Ма-а-а-ма, ма-ма… стря-асьна-а, ма-ма-а!
Маска отчаянья, кривившая красивое лицо сэра Рыцаря, моментально же разгладилась – он улыбнулся. Я догадался, что сеньор придумал план, хороший план. Санта Мария, спасибо, что не оставила нас в трудный час и вложила в голову достойнейшего из нас благую мысль. Вот только какую? Я по глупости своей пока недоумевал.
Мгновение – и сеньор Бермундес оказался рядом со мной. Направив копье на дверь, он выбил ее, и мы увидели тетю и двух девочек – примерно трех и пяти лет, испуганно спрятавшихся за кроватью. Тетя, скорее всего, была их мамой.
– Не дам! – закричала она, бросившись к нам. – Не дам, не дам, немедленно уходите! Антонио!
Рыцарь ударил ее по лицу и тетя упала. Дети заплакали. Я тоже вздрогнул, мне стало нехорошо, неуютно. Я привык, что девочек и теть, особенно, мам, бить нельзя. Но сразу же тихонечко поругался на себя, на свою глупость и недалекость.
«Она плохая, – сказал я себе. – Она служит злому колдуну. А дети – его дети – это будущие колдуны. Они очень, очень плохие!»
Сэр Бермундес схватил старшую девочку и вытащил ее в коридор.
– Бросай оружие, мразь! Иначе шлюхе твоей кишки выпущу, а ублюдкам головы оторву.
«Сдавайся, злой колдун, – кричал мой Рыцарь, – сдавайся, если осталось в тебе хоть что-то человеческое, если дорожишь ты жизнями своей жены и детей!»
– Папа, папа! – закричала старшая девочка. Младшая молчала, по-моему, даже дышала через раз от страха. И глаза у нее были большие-большие. И круглые. – Мне больно, папа!
Мой сеньор все правильно придумал. Одолеть колдуна в схватке ой-ей как сложно, а теперь вот он, вышел, как миленький, руки за голову спрятал, дрожит, как осиновый лист. Что, негодяй, испугался? Еще как испугался, красный весь, хоть и видно, что от природы бледнокож, как и я. Стоит, потом обливается. Ха-ха! Так-то вот!
Я подошел и, что было сил пнул его под колено.
– Обалдел, белозадый? Иди лучше принеси его оружие. А ты, Дред, что спишь? Лапы вяжи!.. Вот так. А теперь, скотина, двигай своим жирным задом, показывай, где сирена отключается и как в полицию звонить, чтобы не приезжали. Быстро-быстро!
– А-а?..
– Да не ты, Дред. Тупица… Это я ему, кровососу белому, сволочи богатой говорю. Понял-нет?
Все засуетились, забегали. Замолкла сирена, но тут же завизжала младшая девочка, заревела старшая. Очнулась их мать, схватила обеих, забилась в угол детской комнаты, глядит буркалами своими, будто испепелить желает.
Очень мне не хотелось смотреть на нее, но пришлось. Господин отправился с захваченным в плен колдуном в его сокровищницу (полную золота, отнятого обманным путем или насилием прямым у честных людей), а мы с сэром Длинным Дредом остались детей и мать сторожить. Потом приехала полиция – эх, не успел Рыцарь заставить колдуна успокоить их, чтобы не приезжали, – и сеньор Дред пошел советоваться с моим господином и переговариваться с копами. Заложниками, как он сказал, им грозить. Что такое заложники я не знаю, но, видимо, кара неслабая, раз копы ее боятся.
Так я остался один на один с женщиной и двумя девочками.
– Держи старшую девчонку на мушке. Как дернется кто, сразу стреляй в нее, понял? – громко, чтобы все слышали, сказал мне Дред перед уходом. – Но других не трогай, не убивай. Иначе все на нары ляжем…
И я стоял, держал свой меч Револьвер направленным на пятилетнюю девочку и был готов стрелять в любую секунду.
Через пару минут полиция перестала орать в громкоговоритель, и стало тише. Тогда-то тетя, которая хоть и мама, но жутко злая и нехорошая, начала говорить. Она шептала быстро-быстро, смущала меня речами сладкими, но недобрыми, пыталась обмануть:
– Ты же хороший мальчик. Такой молодой, сколько тебе лет? Десять? Ты не можешь потерять совесть как они, эти бандиты. Как тебя зовут? А?
– Мама, он плохой! – зло перебила ее старшая девочка.
– Тихо, Солнышко. Он не плохой, он просто запутался. Как тебя зовут?
– Меня зовут Кнаппе, я оруженосец блистательного рыцаря сэра Хуан-Родриге Бермундеса, – зачем-то ответил я.
– Ну, вот и хорошо… Кнаппе, отпусти нас. Или лучше дай мне эту нехорошую игрушку, что у тебя в руках и пойдем вместе. Убежим. Тихонечко прокрадемся к заднему выходу и убежим, а? Ну, прошу тебя, пожалуйста…
– Сэр Рыцарь приказал мне сторожить вас. Вы плохие, вы все колдуны и… и плохие! Не двигайтесь, а то я убью ее! – и дернул острием револьвера в сторону Солнышки.
– Какой рыцарь, Кнаппе? Мальчик мой, это совсем не рыцарь, тебя обманули! Это бандит, убийца, уголовник. Это он плохой, а мы простые люди. Он же цветной, вырос в трущобах, не хочет работать, как честные люди, только грабит и отнимает у других то, что они заработали. Рыцари остались лишь в сказках…
– Неправда, – закричал я. – Рыцари есть! Мне падре говорил! Они служат богу и добру!
– Тихо, тихо, Кнаппе. Пусть так, рыцари есть. Точно есть, где-то там, – она махнула рукой на окно. – Но твой Хуан-Родриге не рыцарь, он присвоил себе это звание и недостоин его. Вспомни, что хорошего он сделал? Разве он помогает бедным? Разве он поет серенады девушкам? Разве он не обижает слабых? Разве он не убивает?!
– Он меня защитил! Он… он ходит к девушкам, и он убивает только плохих!
– Таких, как мы? Ладно, я, может, и не чиста, не безгрешна, но они? Мои девочки – посмотри, Кнаппе, погляди на их лица. Это вот Роззи, а там наш ангелочек, маленькая Белла. Что они сделали плохого? Они совсем-совсем малышки. Разве ты сможешь убить их?
– Я…
– Разве ты способен поверить, что они плохие? Кнаппе, послушай меня. Опусти револьвер…
Откуда она знает, как зовут мой меч?!
– …вдруг ты испугаешься и выстрелишь. Бог тебе этого не простит! Не бери грех на себя, Кнаппе. Я не знаю, как тебя занесло в компанию этих ублюдков-головорезов, ты ведь белый мальчик, наверняка у тебя хорошие мама и папа, ты просто оступился, сбился с пути истинного. Это ничего, это не страшно. Пока еще можно все исправить. Тебя никто не будет ругать, я обещаю!
– Мама умерла, – буркнул я.
– Бедный. Бедный мальчик. Я понимаю тебя. Мама умерла, ты один, а тут эти негодяи. Такого хорошего, доверчивого ребенка легко запутать. Ну, вот видишь, ты уже начинаешь понимать, что нехорошо поступаешь, правда?
Я и вправду чувствовал себя как-то совсем уж смущенным. А вдруг сеньор Бермундес и вправду не рыцарь? Мама ведь говорила, чтобы я был осторожней, что живем мы в черном квартале, что тут много нехороших мальчиков и мужчин, которые делают плохо. Она говорила, чтобы я с ними не водился. Ах, как жаль, что падре уехал, я бы спросил у него.
– Быть белым, бледнокожим плохо, – совсем уж невпопад сказал я.
– Что ты?! – ахнула тетя, – Что ты говоришь?
– Мама, он холосый? Этот бальсой мальчик холосый? – показала на меня пальчиком Белла. У нее была такая ручка… маленькая, будто кукольная, пухленькая, такая мягкая на вид. Просто сказочная. Да и личико впрямь походило на ангельское.
– Он очень хороший, милая. Правда. Кнаппе, а знаешь что! Давай ты будешь жить у нас, а? Я не заменю тебе маму, но буду любить, и, может, со временем, ты сам скажешь мне «мама», а моих ангелочков назовешь сестрами. А?
– Мама, я не хочу такого брата! – возмутилась Роззи.
– Тихо, солнышко. Кнаппе…
Она все говорила и говорила. А я все больше путался. А как же мечи? Да ведь это же просто пистолеты и ружья. Я играл такими же, только ненастоящими, когда еще была жива мама. Кажется, дома даже валяется парочка пластмассовых пистолетов. Мама еще не любила, когда я ими играл, хмурилась и говорила, что стрелять это плохо. Но потом целовала, и я убегал играть на улицу.
А драконы? Или это просто были большие собаки? Да, скорее собаки. Падре говорил, что драконы большие, как целый дом. И они летают… и огонь выдыхают. Неужели?..
Что я здесь делаю? Зачем все? В чужом доме, с пистолетом…
Я?
– Кнаппе, отдай мне револьвер. Ты ведь все понял, да? Только не пугайся, не стыдись, ты ни в чем не виноват! Отдай мне пистолет…
И я уже протянул ей руку с револьвером, она сделала шаг, отодвигая Роззи в сторону, но тут раздался хлопок выстрела и короткий вскрик мужчины.
– Антонио! – выдохнула тетя. Она моментально побледнела, из глаз ее ушла вся доброта. В которой я почти утонул. Это заставило меня отступить на шаг и напрячься.
– Мама? Что там, мама? Это папу убили?
– Ма-ма-а…
– Кнаппе, отдай мне револьвер, быстро! Или выкинь его и пойдем! Дай нам пройти, быстрее!
– Стойте… – робко ответил я, направив меч на нее. – Стойте!
– Да что с тобой такое? Ты совсем из ума выжил, молокосос? – закричала она. – Они сейчас придут сюда и убьют нас! И тебя тоже!
– Стойте! – я не знал, что со мной. Кто эта страшная тетя – колдунья? Или нет? Мне было страшно, я хотел, чтобы пришел большой и умный Рыцарь и все решил за меня. Но она продолжала наступать, и я боялся все больше.
Но ведь убивать – это плохо? У Беллы такая красивая ручка, у нее такое красивое лицо, даже сейчас, когда она плачет.
А вдруг она сделает мне больно? Эта тетя…
– Ну, все, Кнаппе, хватит! Хватит, я сказала, дай это сюда! – она шагнула, и я упал, продолжая целиться в нее. Путь к двери освободился, и она отступила.
– Сейчас мы уйдем. Если хочешь, пошли с нами. Только не вздумай стрелять! Иначе я сделаю тебе очень-очень больно… Пошли Роззи, бери за ручку маленькую и проходи к двери у меня за спиной.
– Стойте, – совсем уж прошептал я.
Автор
«Ну и что? Убить или отпустить?» – закусил губу Олежек. Он был человеком добрым и делать из своего героя совсем уж негодяя не хотел. Но если отпустить заложников, то как закончить смачно? А ведь конец, верил он, обязан быть смачным, четким… конечным.
Роковой выстрел и окончательное сумасшествие, или даже полное раскаянье и прозрение – это сильный конец, драматичный. Качественную слезу вообще выдавить из читателя куда проще, чем сочинить интересный хеппи-энд, вызывающий благодарную улыбку.
С другой стороны, и нынешний читатель, и современный издатель предпочитают концы хорошие, счастливые. Тем более, покупая журнал, человек рассчитывает расслабиться, а не нагружаться негативом по самые уши.
Что делать?
Автор думал, и скоро у него появилось легкое, почти неуловимое чувство «правильного» конца. Конца, продиктованного не только мыслями отвлеченными, а и характером героя, его возрастом, взглядом на субъективный и объективный миры. Но довести ощущение до законченной мысли он не успел, зазвонил телефон:
– Олег, ну что?
– Э-э, что «что»?
В трубке вздохнули, и молодой талант похолодел – это ж тот самый издатель почтил его своим звонком! А он возьми да и сядь в лужу.
– Повесть готова?
– Да! Уже да! – не раздумывая, соврал Олег.
– Отлично, – голос заметно потеплел. – Жду «мылом» в течение получаса.
– А-а, да-а… да-да.
– Молодец. Пока. – Пип-пип-пип…
«Уф, – перекрестился атеист Химмельман. – А ведь отчество-то забыл, забыл отчество…»
Не часто звонили ему издатели. Что там, до сей поры хватало электронной почты. А значит, его отношения с журналом перешли на новый, качественно новый уровень. Это ли не повод почувствовать себя чуточку счастливей?
Й-и-и-а-х-у-у-у!
«Так, быстро заканчиваю и шлю. Черт, даже вычитывать некогда. Ну и ладно – у них там редактора есть, пусть работают». Мысль о том, что самый захудалый редактор осчастливившего его журнала как литератор на голову выше молодого таланта, развеселила Олега окончательно. Пребывая в самом распрекрасном расположении духа, он поставил решительную точку в судьбе маленького Кнаппе.
Герой
– Стойте, – совсем уж прошептал я.
Тетя обернулась, глядя на меня настороженно и даже испуганно. За ее спиной торопилась выйти из комнаты Роззи, буксируя зареванную Беллу.
Мысли в моей голове рождались и умирали в конвульсиях, сталкиваясь с силой встречных поездов, я слушал их, но не слышал. Весь мир для меня сузился до размера тетиных глаз. Там правда, верил я, мне только надо ее найти. Я видел страх и недоверие и теперь уже совсем не мог узреть той любви, которой она соблазняла меня раньше. Значит, она врала? Она все врала? И я предаю сейчас своего Рыцаря, сэра Бермундеса, который рассчитывает на меня, ждет моей помощи, доверяет успех своего дела, а может быть, и свою жизнь!
– Стойте! Вы мои пленники, и, клянусь честью своей, я не отпущу вас живыми! – крикнул я окрепшим голосом и уверенно сжал рукоятку меча.
– Ах ты!.. Девочки, бегите! – закричала тетя и кинулась на меня.
Такая большая и страшная. Я испугался, но взял себя в руки, вспомнив о том, что я не просто мальчик, я оруженосец рыцаря – смелый, бесстрашный и решительный герой. И я пронзил ее мечом, нажав пальцем спусковой крючок.
– Бах, – глухо кашлянул меч, и тетю отбросило назад. Она остановилась, схватившись за живот и выдохнув:
– Гаденыш…
Опустилась на пол.
– Мама! – закричал кто-то. Кто?
Что я сделал? Эта тетя хотела стать мне матерью?..
Нет, эта колдунья чуть не погубила меня, едва не высосала мою душу, едва не растоптала мою преданность Господу нашему. Колдунья! Колдунья! Колдунья-а!..
– Мама-мама, вставай! Ну, пожалуйста, пошли, мама.
– Ма-а-а-а-ма-а-а!
Колдунья! Я убил ее, ха-ха! Кто это рядом с ней? Ее птенцы, колдовские ублюдки, маленькие ведьмы.
– Бах! Бах! Бах! Бах!.. Клик, клик, клик…
Я Кнаппе, оруженосец благородного… что это?
Окна разлетались хрустальными брызгами, открывая путь сначала тяжелым сапогам. А потом и телам огромных, страшенных мужчин.
Копы, – понял я, – берут крепость штурмом. Я защищу!
– Клик-клик-клик, – жалобно ответил разряженный меч.
Автор
У Олега Химмельмана сегодня был прекрасный день! В его руках, мягко шелестя страницами, покоился новенький, только из типографии, номер журнала фантастики. Да не просто номер, а номер особенный, с его повестью о маленьком оруженосце. Внюхиваясь в божественный аромат страниц, он бездумно и счастливо переворачивал страницу за страницей и мычал от удовольствия.
О гонораре честный автор даже и не думал, хотя тот обещал стать приятным дополнением к публикации, ведь объем, впервые, превысил стандартный авторский лист. Но главное – публикация! Еще одна. Еще один камешек, а то и целый пролет на пути к гордому званию Писателя. Теперь и о романе не грех подумать, теперь не отмахнутся, как от назойливой мухи, ни в одном приличном издательстве.
Благодарно вздохнув, Олег отложил журнал и взялся за телефон:
– Алло, Цыпа? Приве-ет, – промурлыкал он. – Оруженосец вышел, представляешь!.. Да-да, я тоже не могу прийти в себя от радости… Спасибо, Цыпа, спасибо, милая… да, я думал о том же! Давай-ка ты после работы забеги в магазин и купи салатиков, курочки и… ну, сама сообразишь. А я схожу за вином… да, любимая, непременно. Вот и отметим. Будешь пораньше? Отлично. Целую, пока.
Накинув куртку и натянув на умную голову старую кепку, Олег отправился в винный отдел местного супермаркета, купил вина и полушку коньяка и, весело напевая что-то попсовое, направил свои стопы к дому. Молодецки пнув пластиковую бутылку и незло ругнувшись на несознательных граждан, он набрал код на входной двери и нырнул в темноту подъезда.
И вдруг почувствовал на своей голове чужеродную ткань, моментально охватившую все лицо, замкнувшись на шее! Олег не успел испугаться, не успел ни о чем подумать, только услышал глухой звук удара, голова беспомощно мотнулась, и молодой талант провалился в небытие.
Герой и автор
Олег почувствовал, что тонет, захлебываясь падает на самое дно и попытался работать руками. Плыть, плыть, наверх! – кричала душа, но руки совершенно не повиновались. И тогда он очнулся. И понял, что вода ему лишь привиделась.
Хотя нет, по лицу действительно стекали капли, да и в носу было мокро. Олег закашлялся и его голову тут же вновь окатили ледяной водичкой.
– Хватит, – прохрипел он, всерьез опасаясь захлебнуться. – Я в порядке.
– Очнулся? Карамба, ихо де пута! – услышал Олег чуть хрипловатый резкий мужской голос. Разводы перед глазами от воды и нокаута мешали ему рассмотреть своего, по-видимому, пленителя. – А ну, смотри мне в глаза, Мачос мьерда.
– Кх-кх-то вы?
– Зови меня Риттер, негодяй.
– Риттер Негодяй? – удивился дезориентированный Олег.
Тумс!
– Ай! – Химмельман получил чувствительный, несмотря на общее шоковое состояние, удар по лицу. Вдвойне обидный оттого, что он, как человек интеллигентный и неконфликтный совершенно не привык получать по морде.
– Негодяй – это ты, а я просто Риттер, понял-нет? Узнаешь меня, собака?
Олег честно попытался проморгаться, очищая взгляд, и как следует рассмотреть мучителя. Перед ним стоял молодой человек лет, наверное, двадцати, худощавый блондин с острыми чертами лица, длинным прямым носом и горящими безумием глазами. Нельзя сказать, что выглядел он как законченный рецидивист-уголовник, но глаза Олега испугали. Маньяк, да и только.
Ничего знакомого Олег в его чертах не увидел, и у него затеплилась робкая надежда:
– Извините, но я вас совсем не узнаю. Вы наверняка ошиблись! Я не сделал ничего плохого, меня зовут…
– Олег Химмельман, я знаю. И я не мог ошибиться, ведь я – Рыцарь! Страж добра, отряженный Господом бороться со злом. А ты – дерьмовый писака.
В голове у Олега зашевелилось легкое подозрение. Но он, будучи материалистом, несмотря на специфическую литературную специализацию, отнес его на последствия удара по голове и отбросил как невероятную глупость. К тому же, его героя звали Кнаппе, а не какой-то там Риттер.
– Верно мыслишь, хилипойяс. По глазам вижу – узнал. Да-да, когда-то ты меня звал именно Кнаппе, да отсохнет твоя правая рука, но теперь я вырос и, идя по стопам своего господина, сделался Рыцарем. А заодно и взял себе новое имя.
Проговаривая все это, сумасшедший парень принял горделивую позу и задрал подбородок едва не к зениту, театрально раскинув руки. По завершению патетического выступления, оратор резко скукожился, глаза его вновь загорелись безумием и, вытянув указательный палец, он прошипел загробным голосом:
– А ты, жалкий пес, козлиная моча, сделал из меня чудовище, сломал мою жизнь и растоптал идеалы. Поэтому сегодня ты умрешь!
Олег запаниковал. Понимая абсурдность ситуации и обвинений, он судорожно искал нить правды, силясь понять, что же на самом деле с ним происходит. Спит? Нет, слишком реально. Бредит?.. Может, это видения, сопровождающие клиническую смерть? Как версия – вполне правдоподобна. Но что-то мешало ему поверить в столь простое и безопасное объяснение. Все так натурально, материально и реально, что просто не может быть порождением больного воображения. Впрочем, не один фильм и книга утверждали, что придуманный шизофреником мир для своего автора не менее правдоподобен, чем объективно существующее.
Но скорее всего – это просто маньяк, каких, если верить киноиндустрии, пруд пруди. Только этот свихнулся на его, Олега, скромной фигуре. А точнее, на его свежей повести. И пусть она только-только вышла, есть еще сотрудники журнала, естественная утечка материала и, к тому же, у него на компьютере давно устаревшая антивирусная база – текст могли украсть и у него.
– Где я, – ни на что особо не надеясь, спросил Олег. Поджилки его не то что тряслись – ходуном ходили и даже бегали, но вместе с тем молодой талант был достаточно умен, чтобы не потерять голову окончательно. Он тянул время.
– Где? – удивился Риттер. – Неужели не видно? В междумирье. В проходной между вашим и нашими мирами, там, где мы только и сможем с тобой побеседовать, никого не стесняясь и сбросив маски повседневности, навязанные вам обществом, а нам – авторами. Не правда ли, здесь уютно?
Последнюю фразу маньяк произнес так тепло и искренне, что Олег невольно обвел взглядом обстановку и вынужден был молча не согласиться с заявлением похитителя. Он увидел лишь темно-серые, в потеках и паутине, стены, угрожающе нависший в полутьме потолок, ржавые, сочащиеся неприглядной жидкостью трубы, пыльный пол и одинокую железную дверь, какая может украсить лишь вход в преисподнюю или карцер самой строгорежимной тюрьмы.
Ну а посреди комнатушки, лицом к двери на стуле сидел он сам, безнадежно связанный по рукам и ногам.
– Что? Не нравится? – обиделся Риттер. – А я старался…
Его бесцеремонно прервал жуткий скрип двери. В едва наметившейся щели проема показалось смутно знакомое остроухое лицо.
– Карамба! – заорал на лицо Риттер, и оно тут же исчезло, испуганно захлопнув лязгнувшую дверь. – Чертовы эльфы, нигде от них спасу нет. Итак, о чем я, папаша?
Надежда, заглянувшая в душу Олега, испарилась вместе с эльфом. Но в нем самом что-то переклинило, вернув способность соображать. Страх остался, ушел ужас. Об эльфе Олег не думал – мало ли придурков. С него же довольно одного психа, с которым и надо разобраться.
– Погодите. Вы утверждаете, что вы и герой моей повести об оруженосце – одно лицо?
– Я не утверждаю это, Санта Мария! Это абсолютная правда, провалиться мне на этом самом месте!
Было бы неплохо, – проворчал про себя Олег и вновь перехватил инициативу.
– Но постойте, мой Кнаппе маленький мальчик, девяти, если не ошибаюсь, лет…
Безумец расхохотался. Вот тебе и разумные доводы.
– Ты! – вновь вытянул палец в сторону связанного Олега Риттер. – Ты заблуждаешься, недоумок, полагая течение времени равнобегущим в наших мирах. Пока ты облизывался на кусок бумаги и в уме распределял невеликий гонорарец, я трубил свой срок сначала в детской тюрьме, а затем и в колонии строгого режима. И каждый день меня избивали, унижали достоинство, мешали с дерьмом и ломали душу…
Безумец окончательно съехал с катушек и орал так, что стены тряслись. А брызги слюны грозили утопить Олега не хуже ушата с водой. Но дальше началось совсем страшное – каждую фразу маньяк подтверждал хлестким ударом по лицу несчастного пленника.
– Меня насиловали за то, что я белый, я убирал парашу не только в своей камере, но и на всем этаже, охранники, узнав о моем преступлении, не только не защищали, но и сами норовили ударить побольнее при каждом удобном случае. На меня мочились и опорожнялись, ломали пальцы, резали крайнюю плоть, ржали над моим криком и слезами, мне ломали кости и отбивали внутренности, мне…
И он зарыдал, продолжая хлестать Олега. Олег тоже заплакал от бессилия и обиды.
Наконец, оба они устали и успокоились. Допуская, что все рассказанное преступником о пережитом в тюрьмах правда, Химмельман понимал истоки его безумия, но ему от того ничуть не становилось легче.
– Но я, – просипел он. – Я-то тут при чем? Я не сажал Кнаппе в тюрьму, я не придумывал все эти зверства и вообще, я просто писатель! Я не сделал вам ничего плохого!
– Не кричи, мать твою, – совершенно спокойно, даже устало, ответил Риттер. – Я вижу, ты мне не веришь. А еще фантаст… Послушай, за что ты наградил мою маму онкологическим заболеванием?
– Чем-чем? – удивился Олег. – Ничем я ее не награждал. Она вообще в повести осталась, практически, за кадром.
– Не помнишь? А кто, желая подробней раскрыть тему ее смерти и влияния этого события на мою психику, писал о раке? «Умирала она медленно и мучительно…» А?
– Постойте! Этот кусок не вошел в повесть, я написал его и тут же удалил!
– Ага, бестрепетной рукой. Ну, вот и прикинь, откуда сие известно мне?
Олег опешил. И действительно, никому о предполагаемой болезни матери своего героя он не говорил, даже Цыпе. Да и сам давно забыл о неудачном экскурсе в прошлое Кнаппе. Откуда же?..
– А первый вариант конца? – усмехаясь, продолжал Риттер. – В котором не было ни детей-заложников, ни драм-матизму?!
Последнее слово он произнес с нескрываемым отвращением, будто передразнивая.
«Предположим, если текст был украден с моего домашнего компьютера слишком рано, альтернативный конец мог попасть в чужие руки, но абзац о болезни мамы Кнаппе я даже не сохранял!.. Кто-то читал с экрана?»
Понимая несостоятельность оправданий перед батюшкой материализмом, Олег Химмельман постепенно начинал верить в самое невероятное, но столь упорно навязываемое ему объяснение происходящего.
«Спокойно, Олежек, спокойно».
– А разве в Пуэрто-Рико есть детские тюрьмы? В которые сажают выдуманных героев?
– Не финти, папаша. Есть тюрьмы, есть.
– Слушайте, Риттер, не зовите меня папашей, это еще не доказано!
Риттер только усмехнулся, присев на пятую точку перед Олегом и скрестив ноги перед собой.
– Между прочим, вы тут явно матерились по-испански. Я кроме слова «карамба» не понял ни шиша. Откуда, спрашивается, мой герой знает слова языка, которого не знаю я?
– Умгу, на «кнаппе» лингвистических познаний хватило, значит…
– Интернет подсказал, – огрызнулся Олег. – Не уходите от ответа.
– А что тут отвечать? Тюрьма не проходит бесследно, – Риттер улыбнулся так широко, что сверкнул сразу двумя золотыми жевательными зубами.
– Но при этом дурь о рыцарях и их правом деле, сумасшествие, которое довело Кнаппе до греха, она из вас не выбила?
– А ты сам виноват. Сделал меня окончательно сбрендившим пацаном, теперь не удивляйся.
Он оставался доброжелательным, спокойным и рассудительным собеседником. Никакого следа былой буйности.
– Ну, хорошо, предположим, весь этот абсурд действительно правда, – размеренно проговорил Олег. – Пусть так. Вы – герой моей повести, некогда Кнаппе, теперь Риттер. И что? Я-то чем виноват? Миллионы писателей создают образы негодяев, но я не слышал, чтобы им за это что-то было. Это же нормально! Есть плохие, есть хорошие, вся литература на том стоит.
– Карамба! Ты меня доведешь все-таки, папаша! – вскочил Рыцарь. – Во-первых, отвечай за себя, не думай о других. Во-вторых, если ты чего-то не знаешь, это не значит, что ничего не было. В-третьих, ты написал неправду, и я пострадал несправедливо!
– Что?! Это почему еще неправду-то? Я автор, что напишу, то и есть правда. Тем более, что пишу я фантастику, то есть вру как хочу, а коли не нравится кому, пусть публицистику читают.
– Чушь, все в жизни закономерно. Поведение героев, как отражения живых людей, тоже должно подчиняться логике. – «Кто бы говорил о логике», подумал Олег. – Если ты говоришь, что твой главный герой замызганный «очкарик» и никогда не касался турника, а потом он у тебя начинает показывать чудеса гимнастики, то это неправда. Пример доступен?
– Ну, предположим, – нетерпеливо кивнул Олег. – Однако не помню, чтобы я допускал подобные промахи в повести о Кнаппе. Разве у него не было пальцев, чтобы спустить курок?
– Не у «него», а у «тебя», то есть, у меня, – поправил Риттер. – Были! Но это лишь грубый пример, чтобы ты понял, о чем я говорю. Ум-то у тебя не шибкий, приходится гиперболизировать.
– Пф! Учит курицу яйцо…
– Цыц, хилипойяс! Физически я мог совершить преступления, приписанные мне тобой. А вот психологически – нет.
Олег опять хотел фыркнуть, но сдержался, поймав выразительный взгляд своего героя. Зубы пожалел.
– Ну вот прикинь, описал ты маленького мальчика, хорошо описал, мол, маму любит, папу любит, в бога верит, в церковь ходит. Никогда никого не обижал, не бил – непотребное занятие для богопослушного мальчика. Можно даже сказать, подставлял вторую щеку, получив кулаком по первой.
– Это где это я про щеки писал? – возопил Олег, уже понимая, к чему ведет его собеседник.
– Не перебивай. И учись читать между строк.
– Умгу, между строк, которые сам же и написал. Вопрос, кто начиркал то, что ты увидел в этом междустрочье?
– Вопрос риторический, не прикидывайся совсем уж дураком. Ты как автор даешь читателю реперные точки, отталкиваясь от которых, он строит все остальное, видит реальность, созданную автором, такой, какой она должна быть. Ты не описывал в подробностях походы героя в туалет, но ведь все понимают, что он его посещал. Между строк. Между прочим, хочу тебе заметить, никаких нареканий к тебе в построении «каркаса» твоего героя, то есть меня, я не имею. Критических противоречий нет, образ вполне жизнеспособный. Но дальше!..
– А что дальше? – наигранно удивился Олег. – Дальше мальчик сошел с ума, погрузился в мир грез, вымыслов, сказки, а с сумасшедших, ты уж меня прости, спрос небольшой. Логике их поведение поддается слабо.
– Вот! – торжествующе ткнул пальцем в нос Олега Риттер. – Вот ты сам и сформулировал всю противоречивость моего поведения.
– Где? – оглянулся в поисках противоречия Химмельман.
– А здесь. Кнаппе, вроде как от груза страданий, выпавших на его долю (слабовато оправдан такой финт его психики, ну да ладно), съезжает с катушек и живет как бы в вымышленном мире. И ты правильно только что сказал: скрываясь от несовершенств окружающего мира и своей судьбы, он ушел в мир СКАЗКИ! Добрых рыцарей, злых драконов, благородных дам, которые на деле были проститутками, в мир возвышенных идеалов, подкрепленных божьими заповедями.
– Слушай, Кна… Риттер, развяжи меня, а? Нехорошо как-то получается, я все-таки создал тебя, а теперь общаемся не как родные люди, а как арестант с мучителем.
– Во-первых, не перебивай мою мысль. Во-вторых, лучше бы ты меня не рожал, мамаша. В-третьих, не развяжу. Начнешь глупости творить, сбежишь ненароком, потеряешься, а там и пропадешь. Междумирье тебе незнакомо, а в нем, между прочим, не всякий закон физики работает. Короче, сиди и слушай.
– Подожди, последний вопрос: откуда ты такой умный взялся, если я по твоей же логике ограничил доступное тебе. А?
– Есть создатели и повыше тебя рангом, Карамба! – озлился Риттер.
– Сам Карамба! То есть Дьявол, по-нашему?! – Олег закрыл рот в притворном испуге.
Проигнорировав неумелое лицедейство своего создателя, герой продолжил:
– Итак, наивный мальчик с чистой душой, хоть и заблудившийся немного в мире грез, идет на уголовное преступление. Ну ладно, пусть, он продолжает играть и не понимает серьезности происходящего. Бандюги начинают убивать направо и налево, их тоже мочат по мере возможности, а мальчик и в ус не дует? Хорошо, совсем заигрался. Даже зверски расстрелянную собаку, как и ее отравленных собратьев, которых добрые маленькие мальчики вообще-то любят, простить можно. С большой натяжкой можно было оправдать убийство мальчиком «злого колдуна» или его прислугу и охрану – они большие мужчины, которых хоть как-то можно представить в роли представителей эпического зла. Но женщина?..
– Она колдунья!
– Она женщина, которая напомнила ему мать. Женщина, которая вытащила его в реальность, и теперь уж он точно не мог провалиться обратно. Он, вернее я, должен был, просто обязан был опуститься на колени и зарыдать. Ну да ладно… автор сволочь, автор чуть ошибся в исходных точках, рисуя портрет своего героя. Неопытный автор, да и дурак не малый, но простить можно. Но скажи мне, умник, как я мог убить в приступе ярости двоих детей, девочек, едва оторвавшихся от мамкиной сиськи? Убить жестоко, в исступлении? От страха? Нет. Окончательно съехала крыша? Так она могла съехать у взрослого дебила, но никак не у малого мальчика. Что ты молчишь? Ты осознал? Понял, что сотворил со мной?
Риттер вновь сделался безумен, от его ора Олег скукожился, ежесекундно ожидая удара по лицу. Но тот вдруг успокоился и продолжил уже совершенно нормальным голосом:
– Так что неправду ты написал. Не мог я сотворить подобного. А сотворил. По твоей вине.
– Это суд? Твои доказательства и признание мной вины слышит кто-то… там? – упавшим голосом спросил Олег, кивнув на потолок.
– Да нет, суд уже состоялся, наказание было вынесено и приведено в исполнение. И никто там исправить ничего уже не может.
– Тогда чего ты от меня хочешь, – сдерживая рыдания, выдавил Химмельман. – Давай я исправлю конец, и все здесь, в мире выдуманных героев, случится иначе. Хочешь?
– Не поможет, – покачал головой Риттер. – Как и в мире твоем, у нас ничего нельзя повернуть вспять. Повесть уже предана бумаге, опубликована и прочитана, пусть пока и немногими.
– Что тогда? Что я должен сделать? – отчаявшись, выкрикнул Олег. И заискивающе продолжил: – А давай знаешь что, давай я напишу продолжение, а? Напишу так, чтобы ты не попал в тюрьму, чтобы ты оказался, скажем, в приюте для душевнобольных, быстро вылечился бы и потом тебя усыновят хорошие люди!
Риттер опять покачал головой, словно отмеряя автору неумолимое наказание.
– Тоже не выйдет. Во-первых, у меня жив отец. Вернее, был жив. Во-вторых, это не отменит главного – я, рыцарь Господа, не могу зваться таковым, потому что на моей совести останутся невинно убиенные дети. Великий грех, ничем не искупленный.
– Придумаю! Я все придумаю! Грех искупишь, как ты хочешь его искупить? Отца твоего убить проще пареной репы… ой.
– Вот-вот, отцеубийца чертов. Только это ты и можешь, всех убить и чуши намолоть.
– Но чего? Чего ты хочешь от меня теперь?! Моей смерти? Моих мучений? Я уже мучаюсь, я боюсь, я раздавлен страхом!
– Фи, слабак, – презрительно сплюнул Риттер. – Не хочу я твоей смерти. Хотя возьму и ее, если откажешься искупить свою вину. Не прощаемую, в общем-то, но Господь учит милости. Может быть, я и прощу. Может быть…
– Я согласен! Я на все согласен! Говори! Все сделаю, – Олег молил своего похитителя о милости, он забыл о гордости и скепсисе, он бы упал на колени, если бы не веревки. Он умолял своего героя о прощении, кляня себя за то, что сделал его в итоге довольно жестоким и совершенно невменяемым.
Риттер долго молчал, задумчиво глядя на Олега, будто оценивал – врет или нет, проняло или это просто проявления страха, раскаялся или лишь цепляется за жизнь.
– В общем, так! – сказал он, наконец. – Ты будешь писать. Ты напишешь роман, не повесть, не рассказ – роман. Героями его станут мой сын и одна из убитых мной девочек – Белла. Ты этого не знаешь, но я видел, что она дышала, когда в комнату ворвалась полиция. Ты вылечишь ее и отдашь на воспитание родственникам. Хорошим людям. Мой сын пусть родится, пока я буду сидеть в тюрьме, раз уж его отец законченный грешник. Пусть его воспитывает мама, красавица Розалина – глаза Риттера мечтательно закатились. – А зовут моего сына, между прочим, Карло. Мальчик Карлито… Он, конечно же, узнает о том, что сделал его отец, я сам ему расскажу, когда он придет ко мне в тюрьму. И тогда он начнет заботиться о Белле, будет защищать ее, помогать с деньгами, экзаменами, мирить с друзьями, поможет найти себя в профессии и сделать карьеру малютке Белле. Ах, какие же у нее ручки!
Естественно, все это он станет делать анонимно, не показываясь ей на глаза, а если и покажется, то не расскажет о своей миссии. Потому что она тоже будет знать о судьбе своих родителей и сестры, о том, при каких обстоятельствах все случилось. Но, конечно же, со временем она полюбит своего ангела-хранителя, а он ответит ей взаимностью и обо всем расскажет. И если она простит его, простит меня, – только смотри у меня, все должно быть без лажи, правдоподобно – тогда твой грех будет прощен мной, а моя вина будет отчасти искупленной, и я смогу стать Рыцарем, посвященным Господу нашему, и со спокойной душой встану в ряды его рати, пусть и с самого крайнего края.
И роман этот обязан быть опубликованным, чтобы его прочитало как можно больше людей, чтобы их сочувствие стало мне ступеньками на небеса. Чтобы эти ступени были куда крепче и надежней тех, что ты проложил мне в ад.
Понял-нет?
– П-послушай, Риттер, – переварив услышанное, выдал Олег. – Но ведь Белла будет как минимум лет на десять старше твоего сына!
– Так мне что, идти за своим праведным мечом?
– Нет-нет, что ты! – испугался Олег, поняв, что десять лет разницы в возрасте не преграда для любви, заботы и прощения. – А если скажут, мол, неформат, не читают теперь такого?
– Я все-таки иду за мечом, – обреченно вздохнул Риттер.
Автор
– Где ты был, милый? О господи, что с твоим лицом? Тебя били?
– Потом Цыпа, все потом.
Олег Химмельман вихрем вбежал в квартиру, чуть не сбив опешившую Цыпу, но, вдруг опомнившись, повернулся к ней, порывисто обнял, поцеловал и прошептал:
– Спасибо, любимая!
– За что, – удивилась напуганная Цыпа.
– За все, милая, за все! Ты прости меня, но я пойду поработаю.
– А как же? Как же празднование выхода твоей новой повести? Я вот салатиков купила, и курочки, и тортик… вкусный.
Олег только огорченно махнул рукой.
– Не могу, Цыпа. Никак не могу. Ты поешь, милая. Скушай тортику, выпей шампанского, а я пойду, ладно?
– А ты? Как же ты?
– Потом, все потом…
– Ну хоть переоденься, помойся, – обреченно выкрикнула Цыпа в спину Олегу. – Покушай, наконец, хоть чуть-чуть!
Олег опять махнул рукой, послал ей воздушный поцелуй и сел за компьютер:
«Карлито рос мальчиком сильным и смелым, но сегодня он трусил. Его мама, донна Розалина, сказала, что они отправятся в тюрьму, навестить отца. Карло видел его редко, и всякий раз страшился новой встречи, сам не знал почему. Зато мама навещала папу часто и всегда возвращалась со свиданий одухотворенная и счастливая, только в глазах ее оживала тихая грусть. Наверное, этой грусти и боялся Карло.
– Карлито, – сказала Розалина, обнимая сына. – Сегодня папа попросил привести тебя к нему, чтобы рассказать что-то очень важное. Он говорит, что ты вырос и должен кое-что узнать. Выслушай папу внимательно, потому что твой отец необычный человек, он Рыцарь без страха и упрека, воин Господа нашего…»
Цыпа, которую вообще-то звали Евдокией, души не чаяла в Олеге. Любила его так, как только и умеют любить женщины. Самоотреченно и всепрощающе. Терпела любые его выходки и лелеяла все достижения. Ведь он же гений! Самый-самый лучший на земле.
Улыбнувшись, любимая женщина молодого и талантливого автора поспешила на кухню готовить своему гению бутерброды, которые он сможет схрумкать без отрыва от производства.
Автор автора
Сеньоры, благородные господа мои, не соблаговолите ли вы, в награду мне, сказителю убогому, за сказ да развлечение преподнести посудинку с текилой, чтобы я мог осушить ее за ваше, сеньоры, здоровье и за благодать Господню, что моими молитвами непременно наполнит ваши тела и души.
Спасибо, сеньоры, спасибо вам и Деве Марии, нашептавшей мне повесть о маленьком оруженосце и его негладкой судьбе.