Глава 1

Поиски начались с заполненной формы бланка библиотечного требования и вежливого обращения элегантно одетого мужчины:

— Прошу прощения. — Он отвесил легкий поклон. — Могу ли я украсть минутку вашего времени?

И посетитель выложил требование на столик да еще развернул таким образом, чтобы оно не оказалось передо мной вверх ногами. К этой редкостной для наших дней любезности прибавился и почерк, который тоже говорил о многом. Роскошная, немного старомодная вязь, строки слегка загибаются, как бы устремляясь ввысь, буквы прописаны четко и заострены вверху. Да и название книги, которую мужчина заказывал, будоражило воображение — «Потайные отделения в мебели восемнадцатого века», точно он знал о моей страсти к замкнутым пространствам и предметам, находящимся в них.

— Посмотрим, что можно для вас сделать, мистер… — Тут я сверился с подписью, красующейся в нижней части листка, и только потом произнес необыкновенно литературное имя посетителя: — Генри Джеймс Джессон-третий.

Я направил его к сотруднику, передающему требования в хранилище. Но любопытство продолжало терзать меня. Я позвонил начальнице хранилища и попросил, чтобы она постаралась выполнить последний заказ побыстрее. А затем толкнул дверцу и уселся возле туповатого клерка в зале выдачи в ожидании, когда из хранилища на свет божий всплывет заказанная книга.

— Премного обязан, весьма любезно с вашей стороны, — сказал Джессон, когда я толкнул «Потайные отделения» под медную решетку на окошке.

— Был счастлив помочь, сэр.

Профессиональная этика заставила меня умолчать о возможном пересечении наших интересов, хотя не так уж часто попадались читатели, владеющие классическим почерком и интересующиеся потайными отделениями в мебели. Короче говоря, я сдержался, но почти тут же пожалел об этом. Библиотечное требование оказалось таким интригующим, а наша беседа была столь непродолжительна…

Джессон уселся за столик у стены, на которой висели таблицы системы муниципальных налогов. И тут же, словно желая лишний раз продемонстрировать старомодность своих манер, глубоко запустил руку в объемистый карман брюк и извлек оттуда листок свернутой в рулон бумаги, маленькую чернильницу и перьевую ручку. Он проигнорировал удивленные взгляды других читателей, что сидели неподалеку, но время от времени косился в мою сторону, точно желал лишний раз убедиться, что я нахожусь поблизости. Ну и я, в свою очередь, не выпускал его из своего поля зрения. Пока он выписывал информацию из «Потайных отделений», я старался составить его словесный портрет, поскольку не сомневался, что совпадение наших столь необычных интересов того стоит.

На нем были мешковатые брюки из темно-зеленого вельвета в широкий — с карандаш — рубчик, рубашка-батник в мелкую невыразительную полоску и изящная замшевая жилетка, перехваченная на спине широкой пурпурной лентой-завязкой. Сосредоточенное лицо, глаза серо-голубые — точь-в-точь совпадают по цвету с клеенчатым футляром моего ОЕД. Несмотря на шишку на переносице и желтоватые зубы, явно не избалованные специальной отбеливающей пастой, его внешность можно было назвать даже красивой. Эдакий типичный ученый муж, но не наделенный при этом хилостью и вялостью других ученых мужей, которых доводилось мне обслуживать. Вот, собственно, и все, что я на тот момент мог сказать о пожилом человеке, который захотел украсть минутку моего времени.

Звонок возвестил о том, что библиотека закрывается. Я, придвинув к себе проволочную корзину, перебирал карточки возврата. От внимания моего друга Нортона не укрылось, как я заменил каллиграфически выписанный оригинал на бланк, куда торопливо скопировал сделанный мистером Джессоном заказ.

— Нашел что-то для своей коллекции?

Я кивнул.

— Что на сей раз?

— Да так, одна книжка о мебели, — небрежным тоном ответил я. Мы с Нортоном имели разные взгляды на то, как следовало поступать со всеми этими бумажками, и мне вовсе не хотелось быть отстраненным от должности, что автоматически повлекло бы за собой и невозможность следить за клиентами и изучать их.

Книгу Джессона я обнаружил без труда. «Потайные отделения» были снабжены массой иллюстраций и чертежей карточных столов, застекленных шкафчиков и настольных глобусов, и каждый такой чертеж сопровождался техническим описанием механизма, позволяющего выдвинуть и открыть потайное отделение.

Нортон глянул мне через плечо и хихикнул:

— Ты только посмотри, а? Книга о фальшивых фронтонах и тайных углублениях. — Он выдержал многозначительную паузу. — Ну прямо про тебя!

 

Глава 2

Мистер Сингх, один из наших наиболее бдительных стражей, дежуривших на выходе, лениво порылся в моей сумочке заостренной сосновой палочкой, после чего я распрощался с Нортоном и зашагал на север. Путь предстоял неблизкий.

Неподалеку от Линкольн-центра, на одном из переходов через Бродвей, загорелся красный; тут я остановился и, зная, что пауза будет достаточно долгой, извлек из сумки бланк требования. В этот момент у обочины притормозило такси. Водитель, небольшого росточка аккуратно одетый мужчина, выпрыгнул из машины, открыл багажник и извлек из него компактный, скатанный в рулон коврик, который тут же и развернул ловким, натренированным движением. Затем, встав лицом к большому магазину, увенчанному миниатюрной копией статуи Свободы, опустился на колени и начал молиться. И пока этот таксист, забыв обо всем на свете, в том числе и о часе пик, утолял свой молитвенный зуд, я изучал бланк требования и только тут впервые заметил, что каждая буква имеет легкий наклон влево, точно символизирует склонность писавшего к прошлому. Когда зажегся зеленый, я сунул бумажку в карман с твердым намерением изучить происхождение столь замечательного и неповторимого почерка.

Вернулся я домой, когда солнце уже начало заваливаться за водонапорные башни. Домовладелец мистер Лопес в своей великолепной шляпе (по совместительству он являлся еще и хозяином винного погребка) был занят тем, что поливал из шланга старую керамическую вывеску, гласившую: «НЕ МЕСТО ДЛЯ БЕЗДЕЛЬНИКОВ И ЛЮБИТЕЛЕЙ ГОНЯТЬ ШАРЫ». Вывеска служила трогательным напоминанием о прежних, более спокойных временах и висела здесь еще до того, как потоки флуоресцентной краски и дыры от девятимиллиметровых пуль испоганили кирпичную кладку, до того, как в тени этих стен, вдали от уличных фонарей, начали ошиваться торговцы «дурью», стремившиеся толкнуть свой товар подросткам.

— Приветствую вас, мистер Лопес, — поздоровался я. — А нельзя ли дать совет домовладельцу? На тему того, как осовременить эту вывеску…

— Чего?

— Может, на ней стоит написать: «ДОЛОЙ НАРКОТИКИ!»?

Мистер Лопес призадумался, потом сказал: «О’кей, мой друг». Стандартный ответ на все жалобы, что бы там ни происходило в его владениях — уличные разборки, аварии в бойлерной, нашествие крыс, острящих зубы об и без того полусгнившие перегородки между стенами. Тут мистер Лопес обернулся и с обожанием уставился на одного из своих отпрысков, маленького мальчугана, который только что заполз в корпус от старого телевизора, вот уже неделю валявшийся у обочины дороги. Малыш, сообразивший, что из детали регулятора цвета получится замечательный автомат, высматривал в этот момент цель и вскоре нашел ее — меня и отца. Пока ребенок выпускал по нам из телевизора воображаемые очереди, я быстро записал несколько строк в свою книжку. Условное название места действия — «Гетто». В книжке даже имелся специальный раздел под тем же названием, но я уже довольно давно решил ограничить эту рубрику записями чисто автобиографического характера. А потому обозначил новый раздел «Виды с улицы, разное».

Тут внимание мое привлекло бродячее такси. Из него, как недавно на Бродвее, тоже бодро выпрыгнул водитель и стал что-то доставать из багажника. Только на сей раз это оказался не коврик, а черный атласный пиджак с рекламой «Les Miserables». Таксист поманил к себе мистера Лопеса, который, внимательно осмотрев контрабандный товар, отслюнил двадцатку из толстой пачки купюр.

Торговля «дурью» оживлялась на нашей улице с наступлением темноты.

«У нас и ЛСД имеется», «Голубые таблетки — это то, что надо», «Нет, голубые таблетки — это исключено».

Мистер Лопес выхватил своего отпрыска из корпуса телевизора и потащил в дом. Я последовал за ним, но потом остановился — под ногой вдруг что-то хрустнуло. Я наклонился и подобрал с земли продолговатую пластиковую пробирку, в такие обычно упаковывают кокаин. «Какой, к черту, ЛСД, — подумал я. — Да тут бог знает что намешано. Барвинок, а может, еще и василек подложили для цвета». И перед глазами возникло видение: на углу стоит группа парней, и они голосят на всю округу: «Барвинок — это то, что надо!», «Да на кой он ляд, когда у нас есть василек!». Возможно, мне следовало сделать распечатку «Системы цветовой идентификации для библиографических описаний» и распространить среди торговцев «дурью», чтобы выражались яснее.

Но тут внимание мое переключилось на «БМВ» цвета слоновой кости. Машина подкатила к обочине, тонированное стекло опустилось.

— Эй, ты! Да ты, ты, придурок с записной книжкой! У тебя что, проблемы? Если нет, сейчас будут!

Угроза сопровождалась смачным плевком в мою сторону. Сообразив, что силы явно не равны, я нырнул в подъезд и помчался наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки. У двери в квартиру споткнулся о мужские домашние тапочки шестнадцатого размера, которые моя жена выставляла в коридор с целью отпугнуть потенциальных грабителей или хулиганов.

* * *

Я повесил куртку и сумочку на вешалку и проверил почту. Счета по кредитной карточке, ежеквартальный выпуск «Системы Дьюи», а также расписание занятий из «Бумажного дома», центра искусств, где Ник преподавала довольно странный, на мой взгляд, предмет, а именно — дизайн книжек-раскладушек. Там также было еще письмо от моего однокашника по библиотечному колледжу, типа, который мне никогда особенно не нравился. Писал он о том, что получил новую должность заведующего отделом каталогов в центральной библиотеке какого-то «совершенно шикарного» города в Нью-Джерси. К этому хвастливому заявлению была приложена вырезка из газеты с «картой убийств», графически подтверждавшей все опасения, терзавшие меня перед тем, как войти в дом. На карте оказался отмечен и мой район, Верхний Вест-Сайд, — целая куча точек обозначала места, где произошли самые жестокие преступления. На полях мой однокашник написал: «Вау! И ты живешь здесь??!!!»

Столь выразительная пунктуация почему-то разозлила меня куда больше, нежели насмешка, звучавшая в этой фразе. Черкнув ответ на обратной стороне каталожной карточки из моей коллекции, где был зарегистрирован роман под интригующим названием «Смерть в Субурбии» (а состоял ответ всего из одной фразы: «Вау! Ты прав!»), я присовокупил это оскорбительное письмо к груде других бумажек, валявшихся на ковре в прихожей. Разбрасывая этот мусор ногами, я проложил себе путь к мастерской Ник. И обнаружил ее склоненной над чертежным столом. Босые ноги обвивали ножки табуретки.

— Пардон, — предупреждающе произнесла она.

— Не понял?

По-прежнему не поднимая на меня глаз, она взмахом руки указала на груду бумаг, тюбиков и баночек с краской, кисточки для клея и картой.

Я немного убрал звук плеера, и голос Эдит Пиаф теперь доносился издалека.

— Для кого проект? — осведомился я.

— Для медклуба, — без всякого энтузиазма ответила она.

— А это тебе зачем? — И я указал на снимки, приколотые над столом. Закаты на фоне пальм, песчаные пляжи, парочка, застывшая в страстном объятии.

Ник протянула руку и взяла со стола затейливую книжку-раскладушку с обложкой в виде пальмы, распахивающей веер из листьев, как только эту книжку открывали.

— Ну а парочка? — спросил я.

Тут она развернулась и уставилась на меня.

— А как ты думаешь, Зандер, чем займутся дальше любовники, если я оставлю их вот так, вместе, а?

Я проигнорировал ее скрытый укор. В животе у меня забурчало. Пока добрался до дома, проголодался как черт.

— Хочешь, заглянем в малазийский ресторанчик, что недавно открылся на Бродвее?

— Pas ce soir, — ответила Ник, вернувшись к работе. — Заявляю тебе со всей определенностью.

— Ну, тогда давай закажем что-нибудь по телефону.

— Но у нас ни гроша.

— «Ни гроша». Это, пожалуй, слишком сильно сказано, Ник… У меня еще остались купоны на тех пташек на вертеле, которые тебе так нравятся.

— Нет, мне надо работать.

— Ладно, как хочешь. Может, тогда взглянешь на это, а? — И я выудил из кармана требование Джессона. — Видала когда-нибудь такой почерк? — Но не успел я закончить фразу, как Ник протянула руку и включила мой плеер на полную мощность, что и положило конец нашей беседе.

Я удалился на кухню и соорудил себе миску овсяных хлопьев быстрого приготовления. Стоило взглянуть на раковину, как во мне поднялась новая волна раздражения: там высилась целая гора немытой посуды. Комочки еды прилипли к тарелкам и засохли, теперь черта с два их удастся отодрать, поскольку тарелки пластиковые. Но что меня по-настоящему достало, так это холодильник.

Мы с Ник не раз толковали о распределении домашних обязанностей, и одно время мне казалось, что достигли здесь согласия. Верхняя полка холодильника предназначалась для высоких предметов, в то время как более мелкие с успехом могли разместиться внизу и в дверце. Так для чего она с такой агрессией и настойчивостью запихивала наверх низкое горизонтальное блюдо с яблоками и персиками, отчего здесь уже не оставалось свободного места?.. Нет, что правда, то правда, при этом Ник удалось создать композицию, достойную кисти Сезанна, но она полностью презрела наш уговор, что фрукты должны храниться внизу, в специальном отделении, в таком белом пластиковом ящичке, на котором черным по белому было написано: «ФРУКТЫ».

Я твердил себе, что надо успокоиться и не следует акцентировать на этом внимания, но не получалось. Как могла женщина, способная создавать всякие там изысканные и затейливые книжки-раскладушки и картинки, оставить в раковине целую гору жирной и грязной посуды? Как ее чувство стиля и артистические способности могли столь мирно уживаться с нечистоплотностью? Я попробовал репатриировать блюдо с яблоками и персиками, но тут же выяснилось, что отделение для фруктов под завязку забито видеокассетами, картами таро и различными лекарственными снадобьями на травах, которые мать Ник прислала нам из Тулузы. И в голове у меня тут же начал складываться новый каталог: нечистоплотность, гомеопатические пилюли, сексуальная ненасытность…

Я передвинул натюрморт Сезанна уровнем ниже. При попытке переставить кусок сливочного масла, чей цвет, не без удовольствия отметил я, напомнил о желтом жилете Джессона, в специальное отделение для молочных продуктов на пол с шелестом посыпались упаковки с импортными французскими свечами под знакомым до боли названием «Амморектол». Я стал запихивать эти завернутые в фольгу «пульки» в специальное углубление за пластиковой дверцей и нечаянно открыл отделение для овощей. Увы, и оно тоже свидетельствовало о преступном пренебрежении Ник к чистоте и порядку.

Из-под полусгнившего кочана капусты я извлек маленькую коробочку с концентратом под названием «Отвар для больших парней» — унизительное свидетельство ее недавней попытки восстановить мою мужскую силу. Забросив капусту, снадобья и масло туда, где их нашел, я прекратил эти бесплодные попытки по наведению порядка. И решил немного успокоиться, а заодно и выяснить источник столь необычного почерка Джессона.

В факсимильном издании «Универсальный каллиграф» не нашлось ничего хотя бы отдаленно напоминающего витиеватые буквы на бланке требования. И в «Помощнике переписчика» — тоже. Но у меня оставалась еще козырная карта — «Техника британской каллиграфии». И анатомическая структура приведенных там в одной главе образцов почерка — особенно в той части, где демонстрировались буквы «b» и «h» с высоко поднятыми боковыми линиями — в точности соответствовала существовавшим в конце восемнадцатого века правилам каллиграфии.

— Неужели нельзя было убрать в холодильник?

Поглощенный исследованиями, я не заметил, как в дверях появилась Ник. Она укоризненно смотрела на меня, держа в руке кувшин с молоком. Очевидно, я оставил его на кухонном столе.

Первой моей мыслью было: «И это говорит женщина, использующая холодильник вместо шкафа для разного хлама». Но сил на споры с ней уже не осталось, а потому я буркнул слова извинения. В ответ она одарила меня столь выразительным и характерным для всех француженок пожатием плеч. А также предложением пойти куда подальше, например, к своему Креветке.

 

Глава 3

Нет, мы не всегда так плохо ладили. Мы с Ник прожили в любви и согласии почти три года, и за это время между нами ни разу не возникло сколько-нибудь серьезных разногласий.

Познакомились мы, когда я учился на первом курсе библиотечного колледжа. Я пытался разобраться в таксономических несоответствиях англо-американской каталожной системы, изучал опыт Мелвила Дьюи и Сэмюэла Джонсона и как раз в это время начал коллекционировать бланки требований. Параллельно работал техническим сотрудником библиотеки, где в один прекрасный день, толкая перед собой тележку с книгами, переехал колесом ногу моей будущей жены. И разумеется, рассыпался в извинениях, а чтобы загладить вину, предложил помочь ей сориентироваться.

Ник представилась. Говорила она по-английски с сильным акцентом, но тем не менее сумела объяснить, что хочет научиться делать boules de neige, эдакие китчевые снежные шарики, которые почему-то нравятся многим людям. Компания по производству лыжного инвентаря сделала заказ на разработку новой серии рождественских сувениров, и Ник хотелось придать своим бумажным конструкциям оригинальный шарообразный вид, да еще с пузырьками и маленьким лыжником внутри. Проблема заключалась лишь в том, что ей никак не удавалось подобрать жидкость для суспензии. Она перепробовала все — воду из-под крана, спирт, разного рода отбеливатели. Но желаемого эффекта не получалось — крохотные лыжные шапочки и перчатки упрямо всплывали на поверхность.

Необычность запроса, а также серьезность, с которой Ник поведала о своей проблеме, произвели на меня не меньшее впечатление, чем ее красота. И вот не прошло и часа, как мы отыскали требуемую формулу — это оказалась незамысловатая смесь глицерина с антифризом — и записали пропорции.

Ник принялась благодарить меня в самых цветистых выражениях, не преминула отметить также, что ни одна французская библиотека не способна предоставить услуг на должном уровне. И завершила эти формальные изъявления благодарности многозначительным подмигиванием.

Два дня спустя мы встретились снова — на сей раз в отделе периодики. Ник склонилась над подборкой журналов под названием «Стереоскопия».

— Как нога? — осведомился я.

Она смотрела на меня через очки в бумажной оправе, один глаз затенен красной линзой, другой — зеленой.

— Нога? Он хорошо. Хочешь смотреть? — И она кокетливо выставила ногу и пошевелила носком балетной туфельки на шелковых лентах.

— Мне следовало быть осторожнее.

— Au contraire, — возразила она, глядя на меня поверх своих смешных очков. — Тогда бы мы не познакомиться.

На следующий день Ник снова появилась в библиотеке и презентовала мне конверт. В нем лежала «снежная» открытка-шарик с миниатюрными книжками внутри. Я потряс шариком, книжки вспорхнули и закружились точно снежинки.

— Это мне?

— Evidemment.

— Прелесть! Прямо не знаю, как вас благо… Подождите секундочку, я сейчас!

Я нырнул в ближайший проход между стеллажами и стал искать книгу, которая могла бы сразить ее наповал. Сначала нацелился на редкий фолиант формата «элефант» с нарисованными от руки планетами, которые вращались по орбитам на тоненьких золотых кренгельсах. Но пришлось отказаться от этой идеи, поскольку редкое издание предназначалось для отправки в хранилище, о чем свидетельствовал прицепленный к книге ярлычок. Еще несколько минут напряженных поисков, и я наткнулся на куда более впечатляющий образчик — факсимильное издание Меггендорфера «Цирк».

— Extraordinaire! — воскликнула Ник, когда на стол перед ней легла книга.

Мой выбор оказался верным, задел самые сокровенные струны в ее душе, ибо не было на свете ничего милее сердцу Ник, чем карусель жизни, состоящая из бесконечных интермедий. Ну и, разумеется, я тоже немедленно стал мил ее сердцу, поскольку именно я нашел эту книгу. Весь остаток дня Ник изучала раскладные картинки, перерисовывала с них скачущих жеребцов, изогнувшихся в самых невероятных позах акробатов и клоунов в пышных воротниках а-ля ван Дейк. Ко времени закрытия мы с Ник буквально утонули в потоке замечательных и редких иллюстрированных изданий. Надо сказать, что рисунки самой Ник ничуть не уступали всем этим великолепным иллюстрациям.

Я показал работы Ник другу, Джорджу Спиайту, куратору библиотечного Центра материальной культуры.

— И это сделал для тебя какой-то читатель? — В голосе его я уловил зависть. Он еще раз встряхнул шарик и стал наблюдать за тем, как медленно оседают вспорхнувшие крохотные книжечки.

— Да, вон та блондинка в гаремных шароварах.

Он долго разглядывал Ник, а затем сказал:

— И ты, разумеется, хочешь добавить этот редкостный экземпляр к своей коллекции?

— Считаешь, такая девушка позволит себя добавить?

— Брось ты эту затею, Шорт. Помнишь, что было в прошлом году? Ну, тот аукцион, организованный для «Книжного фонда»… Кто затеял борьбу ставок с девицами из отдела редких изданий? В результате каждая приобретенная тобой книга обошлась нам в три раза дороже. Уж поверь мне, такая женщина с первого взгляда отличит редкое издание от типового.

Но я вовсе не нуждался в одобрении Спиайта, чтобы начать встречаться с Ник. Прошло несколько дней, и мы уже бойко обменивались бланками требований, а также планами на будущее и личными амбициями.

— Страшно хотелось бы кое-что соорудить изо всех этих бланков, — признался я как-то раз во время одной из наших ранних энциклопедических бесед.

Ник спросила, что я имею в виду под словом «соорудить». Не носит ли оно инженерного или конструкторского подтекста?

— Как-то не задумывался в этом плане, но почему бы нет?

— Parfite. Тогда сделай то, что замыслил, а я все это оформлю. Красиво подошью.

Наш первый совместный проект оказался самым успешным. Мы собрали все имеющиеся у нас бланки требований и переложили их листами чистой белой бумаги. Затем я сопроводил каждое из требований аннотацией, дословной записью беседы с заказчиком, а также комментарием по поводу самого произведения. Со своей стороны, Ник соорудила обложку из плотного гофрированного картона и скрепила все листки с помощью проволочки.

Наш регистрационный журнал вызвал у начальства самую положительную реакцию.

— Это значительно расширяет материальные возможности печатного слова! — кудахтал Спиайт. — Удивляюсь, как это ты до сих пор не догадался пожертвовать свое изобретение моему Центру?

— Сделаю, как только Ник полностью закончит оформление обложки.

— И какое дадите название?

— «Бланки любви».

Первое, что сделала Ник, переехав ко мне, — переделала цветовую гамму квартиры. Теперь вся она так и взрывалась цветом: на подоконниках тюльпаны в пустых молочных бутылках, лампы задрапированы тканью самых экзотических расцветок, повсюду расставлены блюда с тропическими фруктами. (Как-то застав мышь за неблаговидным занятием, то есть грызущую манго, Ник поместила этот натюрморт в холодильник.)

Вначале я был просто очарован этими новшествами. Редкие моменты несогласия всегда заканчивались взрывами смеха, или же любовными утехами, или просто добродушным обменом шутками. После одной из таких стычек я подарил Ник копию весьма редкого издания — «Метание ножа как современный спорт». Она отблагодарила меня, создав фривольный журнальчик, основой для которого послужили требники бенедиктинцев, коими мы не раз восхищались, просматривая рукописные издания.

Мне следовало бы догадаться, что́ у нее на уме, особенно когда она задала вполне невинный вопрос: почему это средневековые духовники пристегивали к сутанам или держали за поясом молитвенники? «Чтобы гарантировать себе духовную близость к Богу», — ответил я тогда.

Использовав кожу от найденных на помойке старых армейских ботинок и бумагу ручной работы в очаровательный мелкий пупырышек, Ник соорудила потрясающую копию такой книжечки, но состоящую из чистых листков для записей. Я мог прикреплять ее к одежде, как делали монахи около пятисот лет тому назад. Довольно долго я не решался туда что-либо записывать — смущала поразительная красота и искусность поделки. Но, увидев это, Ник ненавязчиво и мягко настояла, чтобы я использовал ее подарок по предназначению.

На следующий день я отправился на работу с этой книжечкой. Она держалась на крючочке, искусно пропущенном в петлю для пуговицы на лацкане пиджака. По дороге мне пришлось перепрыгивать через груды раздавленных ампул, использованных шприцев и презервативов — мрачные свидетельства того, какие услуги предоставлялись по ночам проживающим в нашем доме людям. Эта картина преследовала меня на протяжении всего дня. И вот тем же вечером я внес в мою книжечку первые стоящие записи. А к концу недели удалось составить каталог обитателей нашего подъезда, который я обозначил буквой «П».

После этого дело пошло споро: я составлял списки наиболее заметных читателей (куда под литерой «Джей» вошел и Джессон), сумел создать каталог наиболее распространенных библиотечных звуков, полный список бумажных творений Ник, записывал также и наблюдения о новых поступлениях. И вскоре страшно привязался к этой своей книжице, и она стала для меня куда более необходимым предметом туалета, чем шнурок ботинка.

 

Глава 4

Нас с Ник сблизили сто шестьдесят четыре бланка требований на литературу, связанную с созданием «снежных шариков». И вот наконец было принято решение переклассифицировать наши отношения. Я вот уже год как окончил колледж и однажды допоздна засиделся на работе. Вдруг в справочный зал вплыла Ник в коротеньком кожаном пальтишке и с роскошным газовым шарфом на голове.

— Привет, — сказал я.

Не говоря ни слова, она протянула мне бланк требования на научно-практический трактат викторианской эпохи под названием «Как подцепить мужа, или Руководство для девиц, достигших брачного возраста». А потом подмигнула и сказала, что будет ждать ответа у окошка выдачи литературы.

Нельзя сказать, что ее предложение оказалось для меня такой уж неожиданностью. Ник жила под угрозой депортации, срок ее визы истек еще два месяца тому назад, и оба мы понимали, что заключение брака — самый надежный способ избежать неприятностей со стороны иммиграционных служб.

Я появился у окошка выдачи с весьма красноречивым ответом — затребовав и получив роман какого-то новомодного писаки под названием «Просто скажи да!», — но оказалось, что там клубится целая толпа туристов из Японии. И Ник совершенно затерялась в ней. Тогда я попросил сидевшего на выдаче сотрудника воспользоваться индикаторной световой панелью, и он, уступив моим просьбам, промигал на ней три раза: «ДА! ДА! ДА!»

Это световое шоу было вознаграждено целым взрывом аплодисментов, звуки которых докатились до кабинета моего начальника, Эмиля Динтофера, чьи поздравления свелись к выпуску специального постановления о недопустимости производить в библиотеке шум. И, чтобы не было сомнений по поводу того, кто явился главным нарушителем тишины и спокойствия, Динти даже обвел кружочком пункт двенадцать этого постановления под названием «Ударная волна и сотрясение воздуха при нежелательном повышении тона».

Пятьдесят требований спустя мы с Ник тихо и скромно оформили свои отношения в муниципалитете. Средства обеих наших семей просто не позволяли устроить пышную свадьбу, но нас с Ник это вполне устраивало. Ее отец, на протяжении тридцати пяти лет зарабатывавший на жизнь размещением на улицах постеров, не нажил ничего, кроме мозолей и твердых, как камень, мышц рук и предплечий. К его скудной пенсии мать Ник могла прибавить лишь жалкие гроши, пяти- и десятифранковые монетки. Она торговала гомеопатическими пилюлями на рынке в окрестностях Тулузы. Мои родители были не намного обеспеченнее; выйдя на пенсию, поселились в маленькой двухкомнатной квартирке на окраине Тампы. Когда их уведомили о свадьбе сына, они прислали нам скромный подарок — ваучер на недельную туристическую поездку с правом остановиться в шикарном нью-йоркском отеле. (Не иначе как сын соседей, проживавших на расстоянии двух пальм от моих стариков, обзавелся подружкой, агентом турфирмы.)

Именно в этом отеле и произошла наша первая с Ник супружеская ссора. А яблоком раздора стало деревянное панно над изголовьем кровати с увеличенной копией знаменитой картины Вермера «Кружевница». Еще учась в Париже на факультете изобразительных искусств, Ник познакомилась с оригиналом. И заявила, что категорически отказывается заниматься любовью под взглядом этого совершенно чудовищного и гротескного изображения.

— А что, если накинуть на него простыню? — предложил я.

Ник отрицательно помотала головой:

— Pas questuion!

Поскольку размеры нашего «номера» не превышали библиотечной кабинки для научной работы, а омерзительное панно было намертво прикреплено к стене, дело кончилось тем, что я стащил с кровати пружинный матрас и разместил его в узеньком проходе между ванной и встроенным шкафчиком в коридоре. И когда пришло время совершить супружеский акт, головы наши оказались всего в шести дюймах от унитаза из нержавеющей стали, от вида и близости которого у меня, что называется, просто не встал.

В последующие недели и месяцы Ник всячески старалась излечить меня от этого позора первой брачной ночи. Пичкала меня всякими снадобьями на основе трав, а когда убедилась, что и это не помогает, создала специальную книжку-раскладушку, призванную возбуждать половое влечение.

Должен со всей ответственностью заявить вам: «Камасутра» Ник являла собой настоящий шедевр конструирования из бумаги, чресла картонных любовников хлопались друг о друга, напоминая при этом уши слона. Но, увы, все наши попытки скопировать «позу лотоса» или «узел славы» заканчивались полным провалом. Именно тогда Ник настояла, чтобы я проконсультировался с Креветкой.

Доктор Д. был первым, кто попробовал придать психоаналитическую трактовку моей растущей жажде накапливать разного рода сведения и записывать в книжечку, ставшую неотъемлемой частью моего туалета. Он назвал мою графоманию (если дословно цитировать его туманный диагноз) «своеобразным буфером против стыда, придающим ложное ощущение порядка и равновесия эмоционально замкнутому эгоцентричному молодому представителю мужского пола».

Ох уж эти разговоры о буферах! Нет, разумеется, мои записи служили своего рода компенсацией. И, признаю, я, безусловно, использовал их как средство для преодоления отчаяния, страха, разочарования и бог знает чего еще. И да, я действительно замкнут. Но вся эта бредятина ничуть не способствовала улучшению ситуации. И я не видел абсолютно никакого смысла платить кому бы то ни было за то, чтобы он проводил параллель между мной и, допустим, типом, пересчитывающим оконные рамы в читальном зале, или дамочкой, которая перелистывает страницу любовного романа, только когда минутная стрелка настенных часов перевалит за цифру двенадцать.

Это вовсе не означает, что подобных проблем у меня не было. Когда жизнь становилась невыносимой, будь то на работе или дома, я действительно первым делом хватался за свою записную книжку. Ну а чем тогда можно объяснить мое увлечение тахиграфией, иначе говоря, стенографией, в годы изучения методики Дьюи в колледже? Да просто тем, что все эти сокращения и крючочки позволяли втиснуть на страницу гораздо больше текста. Но что самое главное — записи мои становились непонятными постороннему глазу. А со стороны все это, конечно, казалось подозрительным и необъяснимым.

Ник продолжала одаривать меня подарками в надежде, что это вызовет вспышку угасшей страсти. На двадцатипятилетие она преподнесла мне маленький домик, на создание которого ее вдохновил мой рассказ о лекции по библиомании. Там нам показывали слайды, на которых была запечатлена библиотека одного ученого. Когда я описал эту его комнатушку размером с чулан Ник, та спросила:

— Tu le veux?

— Хочу ли я такую же? — со смехом перевел я. — Да кто ж не хочет?

— Ах так? Ладно. Сделаем и тебе такую же.

Сверяясь с черно-белой зернистой фотографией дублинской библиотеки Нарцисса Марча, Ник всего за три недели соорудила мне такую же «клетушку». При этом я все время уговаривал ее упростить дизайн, но она отказывалась. Где-то на распродаже строительных материалов жена раздобыла медную проволоку и соорудила из нее зарешеченные окошки — одно для приема заказов, другое для выдачи книг. Там же нашлись и дубовые дощечки — прекрасный материал для изготовления полок. От выдвижных каталожных ящиков на металлических колесиках пришлось отказаться, зато Ник соорудила очень аккуратные картонные ящички для хранения моей непрерывно растущей коллекции бланков требований. К одной из стен она намертво прикрепила второе издание труда Дьюи под названием «Десятичная классификация и индексы», а также трактат Линдсея о стенографии «Делаем заметки», хотя кража этих томов казалась мне маловероятной.

Соорудив «клетушку» прямо за изголовьем нашего брачного ложа, Ник надеялась тем самым улучшить интимную сторону наших отношений, но этого не произошло. Клетушка стала моим убежищем от бесконечных семейных ссор и требований супруги, а коллекция тем временем множилась, разрасталась и все больше заполоняла квартиру.

— Дань уважения месье Нарциссу, — провозгласила Ник, провожая меня в клетушку. И, увы, была права.

 

Глава 5

Едва успел я занять свое место у окошка, как подошел Джессон и затребовал еще одну книгу, близкую моему сердцу.

— «Жизнь Джонсона» Босуэлла? О, это и мой любимчик тоже! — воскликнул я. — На семинарах по лексиконам требовали предварительно прочесть предисловие к его «Словарю».

— Великолепно, — заметил он. — Теперь понимаю, почему вам нет равных на этом посту. Видите ли, я в данный момент занят исследованием иронии в литературе конца восемнадцатого столетия.

— Польщен. Но вообще-то мне не разрешается оказывать такого рода помощь. — И я отдал бланк требования Джессону. — Сотрудник на приеме заказов немедленно вас обслужит. Самым наилучшим образом.

— Понимаю. — Похоже, Джессон был разочарован. — Ну а что, если здесь не хватает каких-то индексов или еще чего? В этом случае вы придете на помощь?

— Нет нужды. Вы заполнили бланк абсолютно правильно.

— Разве? — Джессон извлек перьевую ручку и вычеркнул инвентарный номер. — Простите, хотелось бы украсть у вас минутку-другую времени.

Какой, однако, ход, усмехнулся я про себя, разглядывая измененный бланк. А затем сказал:

— Бланк заполнен неверно. Прошу, идемте со мной. — Дойдя до конца терминала, я выписал для него еще несколько книг по теме. Точнее, несколько дюжин.

— Потрясающе! — воскликнул он, разглядывая листок бумаги. — Нет, естественно, Расселаса я изучал. А вот об издании Рашера, представьте, не имел ни малейшего понятия. И что же, этот печатник действительно удалял из текста все буквы, выходящие за нижнюю строку?

— Не следует недооценивать спеси, коей обычно наделены издатели, — заметил я.

— Но у Джонсона такие литеры особенно подкупают! — воскликнул мой собеседник. — Да ни один писатель на свете, использующий в одном предложении второстепенные и уравновешивающие символы и знаки, не заслуживает столь неуважительного отношения!

В этом духе мы проболтали еще несколько минут, и вот наконец Джессон перешел к делу:

— Молодой человек, не могу больше сдерживаться. Скажу прямо: в моей работе мне нужен именно такой помощник, как вы. Вам что, обязательно надо вернуться на свой скорбный пост?

— К сожалению. Страшно извиняюсь, но…

Взмахом руки Джессон отмел все мои извинения. А потом взял с меня обещание пойти к начальнику и испросить у него разрешения дать частную консультацию.

Динтофер писал что-то мелом на доске, когда я сделал первую и неудачную попытку. Реакция его была молниеносна.

— Ты что, частная исследовательская фирма, Шорт?

— Нет, конечно, нет. Просто его интересы, они удивительно совпали с моими.

— Но разве это меняет дело?

— Просто я хотел сказать, что…

— А может, тебе также захочется еще оценивать потенциал всех наших посетителей, а? И начать выискивать у них общие с тобой интересы?

— Хорошо, понял. Сейчас пойду и откажу ему, мистер Динтофер.

— Но это будет не слишком разумно, Шорт. Имеешь ли ты хотя бы малейшее понятие о том, как твой отказ повлияет на работу справочной? Неужели я должен лишний раз напоминать тебе, что ты и без того низвел этот отдел до состояния полного упадка и деградации? — Словно в подтверждение своего неудовольствия Динти указал на телефоны, выстроившиеся в два ряда у него на столе.

И не успел я возразить ему, как в наш разговор вмешалась какая-то читательница:

— «Настольный справочник терапевта». На полке его нет!

— Не могли бы вы немного подождать, миссис Бойд? Я как раз…

— Но мое давление!

Неделю тому назад мне уже удалось разуверить миссис Бойд в том, что у нее малярия, а неделей раньше — в том, что у нее сонная болезнь, поэтому лично я не находил нынешнее ее состояние угрожающим.

— Сделайте же хоть что-нибудь, умоляю! — взвыла она. — Уверена, мне недолго осталось.

Пришлось мне взять «Мерк индекс», научный каталог фармацевтических препаратов, и дать ей посмотреть из моих рук. (А в отделе хранения еще удивляются, отчего этот справочник приходится заново переплетать каждые несколько месяцев.)

Джессон терпеливо дожидался на том же месте, где я его оставил.

— Я так понимаю, вы все согласовали.

— Боюсь, что нет. Начальник мне отказал.

— Понимаю, — разочарованно протянул он. — Вы могли бы оказать мне просто неоценимую услугу… Вы уже очень помогли мне. Я заказал то издание Джонсона, о котором вы говорили. Даже не сравнить с моим Крокером, особенно по части комментариев.

Я вздохнул.

— Страшно сожалею, мистер Джессон, но мне пора идти.

Очевидно, он поверил в искренность моих сожалений.

— Молодой человек, как бы это получше выразиться?.. Знаете что, я готов оплатить ваши услуги в свободное от основной работы время. Уверен, здесь вам платят куда как меньше, чем вы заслуживаете.

— Вы не ошиблись. Зарплата у меня просто смехотворная.

Джессон склонил голову набок и произнес:

— Как насчет… ну, скажем, двухсот долларов в неделю плюс приличное вознаграждение за любую работу в библиотечное время?

— Вау!.. Но о какой именно работе идет речь?

— Исследования и транскрипция. Знаю, и тем и другим мастерством вы владеете в совершенстве. Эта ваша книжечка на шнурочке, она, знаете ли, свидетельствует о незаурядном энтузиазме в плане ведения разных наблюдений, заметок и записей.

— И что же, ваш проект как-то связан со справочником Джонсона или потайными отделениями в мебели?

— Нет. Речь идет об одном судебном деле.

Тут меня снова затеребила миссис Бойд. На этот раз она была уверена в том, что подхватила тропическую лихорадку.

— Вроде бы на Манхэттене не отмечено эпидемии данного заболевания, — ледяным тоном произнес мистер Джессон, и это произвело на миссис Бойд эффект холодного душа, а заодно помогло нам обоим избавиться от надоедливой дамочки. Джессон вновь обернулся ко мне: — Так что скажете? Принимаете мое предложение?

— Сначала должен посоветоваться с женой.

— Что ж, прекрасно. А завтра вновь вернемся к нашему разговору. Ну, скажем, в час. Вас устроит?..

Нортон сидел за компьютером в комнате отдыха для сотрудников, когда я подкрался к нему сзади и крикнул:

— Замри!

Он рывком подался к компьютеру и заслонил собой экран, но потом увидел меня и успокоился.

— Есть успехи? — осведомился я.

— Прямо из кожи лез. Но пока что удалось избавиться лишь от пары «Гуков», трех «Чинксов» да еще этого, «см. также» «Гомосексуализм как извращение». Не поможешь мне удалить «Еврейский вопрос»?

— Если Динти застукает тебя за тем, что ты приторговываешь базой данных…

— Не застукает. Я принял меры предосторожности.

— Нет уж, уволь меня. К тому же тут возникло одно срочное дельце.

— Нет на свете более срочного и стоящего занятия, чем убирать из базы данных всю эту чушь, которой канифолили нам мозги на протяжении всей нашей жизни.

— Речь идет о Генри Джеймсе Джессоне-третьем.

— Мистере Потайные Отделения?

— Он хочет меня нанять.

Нортон фыркнул.

— Неужто? Да вы с этим типом, смотрю, два сапога пара. И какова же область исследования?

— Некое судебное дело.

— Убийство? Шантаж?

— Не знаю. Сомневаюсь. И мне хотелось бы произвести предварительную проверку. Прощупать этого типа, откуда он, что и как. И тут на сцене появляетесь вы, великий и неповторимый Маэстро Модема! Этот тип страшно меня заинтриговал. Едва он появился в зале, как я испытал прилив прежней бодрости и давно забытого энтузиазма. И мне уже больше не хочется сунуть голову между двумя металлическими стеллажами и нажать на кнопку с надписью «СЖАТИЕ».

— А ты не забыл, что произошло с Щаранским?

— Да я всего-то и сделал, что помог ему с алфавитным указателем слов в справочнике Джонсона.

— Да ничего подобного! Этот человек тебя просто использовал. Ты заслуживал участия на равных. Соавторства, а не какого-то мелкого примечания в самом низу страницы.

— Что толку плакать о пролитом молоке? Ладно, проехали. Короче, мне надо узнать об этом Джессоне как можно больше. Постарайся накопать на него материала, но только чтоб понадежнее, без вранья. А я сбегаю в «Автомат» и перехвачу чего-нибудь на ленч, пока заведение не закрылось.

— Валяй.

— И поторопись. Мы с Джессоном договорились встретиться в час.

 

Глава 6

Дом встретил меня удушливым тошнотворным запахом и жалобным голоском Пиаф. Я перешагнул через горы бумаг, преграждающих доступ к кухне, и обнаружил на плите котелок, в котором булькало какое-то варево.

— Ник, мы ведь с тобой уже это проходили — приворотные снадобья не работают. Для того чтобы наладить отношения, нужно нечто большее, чем веточки твоей мамаши. И к тому же от пара портятся книги. — Я выключил газовую горелку и прошел в мастерскую, где и застал Ник. Самодовольно улыбаясь, она сжимала в руке свернутый трубочкой постер. — Можно поговорить с тобой, пока ты не продемонстрировала мне свою новую затею? Помнишь тот бланк требования, что я показывал тебе на днях? Так вот, этот человек предложил мне работу.

— И ты должен…

— Какие-то исследования, копирование. Но детали еще туманны.

— А как же тогда с нашими проектами, Зандер? Мои образы, твои слова. «Бланки любви», они ведь должны стать нашим дебютом, поп?

— Твои образы и конструкции столь совершенны, что не нуждаются в моих словах. — Я достал свою заветную записную книжку, перелистал и нашел страницу со списком творений Ник.

— Убери.

— Но ты ведь сама мне ее подарила.

— Я думала, это нас сблизит. И не думала, что ты станешь ее рабом. Вот взгляни-ка лучше на это… — И она протянула мне свернутый трубочкой плакат.

Я нехотя развернул его и расправил растопыренными пальцами, чтобы лучше видеть, что там изображено. Это оказался не плакат, то была топографическая карта ручной работы с изображением некоего незнакомого мне по очертаниям острова. Ни названия, ни указания долготы и широты, ни надписей, обозначавших какие-либо населенные пункты или географические достопримечательности.

— Это что, заказ медклуба, что ли? — спросил я и придавил уголки карты снежными шарами.

Ник отрицательно помотала головой.

— Ну хоть намекни. Я когда-нибудь был там, да?

— Уже давно не был, malheureusement.

Я продолжал разглядывать карту и вдруг заметил, что Ник стягивает через голову хлопковый халатик, хитроумно скрестив при этом руки — такая типично женская техника раздевания всегда была недоступна моему пониманию. И как только халатик упал на пол, она указала одной рукой на горный хребет. А другой — сжала обнаженную грудь.

— Так ты… о Господи! Как только тебе в голову пришло?

Ник указала на бланк требования, куда было вписано какое-то издание по картографии под названием «Изображение рельефа».

Оба мы понимали, что должно произойти дальше. Мне предстояло перейти от двухмерного изображения к трехмерному, то есть от карты к телу, от изображения рельефа к самому рельефу. Ник схватила меня за руку и опустила ее на ту часть острова, где была обозначена впадинка, соответствующая расположению ее пупка. Но вместо того чтобы адекватно отреагировать, я вдруг начал хихикать самым дурацким образом, и тогда Ник схватила мою записную книжку и в гневе швырнула ее на пол. Падение смягчил шнурок ботинка.

Я наклонился.

— Забыл записать еще одно важное поступление.

Ник перехватила мою руку и направила ее к совсем другому объекту.

— Не пойдет! — злобно прошипела она. — Продолжай!

Ситуация грозила нешуточными осложнениями, но тут прямо у меня над головой раздался пронзительный звон будильника. Он напоминал о том, что мне пора уходить.

Из телефона-автомата на углу я позвонил Нортону, но у него было занято. Наверное, он просто снял трубку, решил я, чтобы ему не мешали собирать факты о Джессоне.

Чуть погодя я снова набрал номер Нортона, но там по-прежнему было занято. Тогда я позвонил Спиайту, и тот снял трубку после первого же гудка.

— Нам надо поговорить, — пролепетал я в трубку.

— А я как раз собирался удариться в бега.

— О…

— Да ладно, не расстраивайся. Я в переносном смысле. Как раз собирался в «Кристал-палас». Можем встретиться прямо там. Я туда по делу — Центр получил прибавку из бюджета, надо распределить расходы.

 

Глава 7

Прибавка из бюджета — эти слова не столь уж часто произносят в библиотечном мире, но здесь следует отметить, что возглавляемый Джорджем Спиайтом Центр материальной культуры был в этом смысле учреждением нетипичным. Хотя он и являлся филиалом нашего исследовательского подразделения, но получал средства извне, от издателя и собирателя порнографии, который поддерживал свободу слова во всех, даже самых непристойных, его формах.

Спиайт, отвечая на расспросы о Центре, обычно сравнивал его с частным стендом в Британском музее или с закрытым для общего пользования собранием непристойных материалов, что хранились в Библиотеке конгресса под специальным шифром «Дельта». Но если поднажать на него хорошенько, он мог упомянуть о каком-нибудь редкостном старинном документе — к примеру, о скетче Кокто или письме Анаис Нин, — после чего пускался в банальные рассуждения о литературных достоинствах эротических курьезов. Но при этом ни разу и намеком не дал понять, каков объем и характер хранящихся у него раритетов, прекрасно понимая, что даже самые преданные сторонники библиотечного дела вряд ли одобрили бы богатейшие фотоархивы с изображениями голых задниц и грудей, а также каталожные ящики, где он хранил разнообразные регалии торговли телом.

Впрочем, поскольку администрация библиотеки не имела ни малейшего отношения к финансированию собрания Спиайта, его Центр был надежно защищен от нападок. И эта финансовая независимость позволяла Спиайту делать все, что заблагорассудится. Он в изобилии закупал перлы Кокто, Нин, а также всякие раскладные книжечки вроде картонной «Камасутры» Ник, ну и так далее в том же духе. Официально должность Спиайта называлась «куратор Центра материальной культуры», но коллеги и друзья прозвали его между собой Библиотекарем Сексуального Конгресса.

— Ну, что стряслось? Чего это ты такой кислый, а? — Спиайт уже сидел у стойки бара.

— Да только что поцапались с Ник.

— Из-за чего?

— Лично я считаю бары и сортиры неподходящим местом для обсуждения ослабленного либидо, но, так уж и быть, сделаю для тебя исключение. — И я рассказал Спиайту о злополучной карте и том провокационном смысле, что вложила в ее создание Ник.

— Она выставляла напоказ свое обнаженное тело, а ты, вместо того чтоб отдать ему должное, возился со своей записной книжкой? Да знаешь, кто ты после этого? Ты… ты… — Бум! Бум! Бум! Слова Спиайта заглушили выстрелы, доносившиеся с другого конца бара. Я сказал, что не расслышал, и попросил повторить. — Я говорил, что ты уделяешь родной жене куда меньше внимания, чем этой чертовой записной книжке.

Бум! Бум! Бум!

— Что это?

— В тире стреляют из пистолета, — небрежно отмахнулся Спиайт.

К нам подошла официантка в стетсоновской шляпе и жилетке с огромным вырезом на груди.

— Что будем пить, мальчики?

Спиайт покосился на ряд выстроившихся за стойкой бутылок.

— Отвертку «Континенталь» для моего друга. — Девушка-ковбой удалилась, и он снова обернулся ко мне: — Неужели непонятно? И это при том, что Ник француженка и все такое прочее? — Тут мне принесли бокал с коктейлем на картонной подставке с изображением силуэта голой женщины; на месте гениталий зияла дыра размером с бычий глаз. — Два года тому назад тут использовали прыскалки. Ну, знаешь, такие водяные пистолеты с помпой. И посетители просто обожали стрелять из них в танцовщиц. Теперь в моде шестизарядники. Ну и еще вот это. — Спиайт принялся рассматривать подставку. — Неплохо было бы поиметь такую для архивной коллекции.

— Бери.

— Нет, тебе пригодится. Здесь их используют в качестве мишеней. Говорят, помогает снять стресс.

— Сомневаюсь. А ты когда-нибудь пробовал?

— Мне ни к чему. Ведь у меня нет жены, срисовывающей рельефные карты с грудей.

Девушка-ковбой вернулась и сообщила, что ее смена подошла к концу, а потому неплохо было бы получить расчет.

— Может, вам еще чего охота, мальчики? — осведомилась она. И погладила меня по бедру.

— Нет, спасибо, — сказал я.

— Ну, если передумаешь, то знаешь, где меня найти.

Спиайт заплатил по счету, потом добавил щедрые чаевые и шепнул что-то девушке на ушко. Она шепнула в ответ, и он чуть с табурета не свалился.

— Может, присоединишься к нам, Шорт?

— Нет, я — пас.

Девица увела Спиайта за собой, я провожал их взглядом до тех пор, пока они не скрылись за занавешенной бусами дверью. Я отвел взгляд и только тут заметил, что рядом с картонной подставкой лежит медная фишка.

— Вы заработали право на шесть выстрелов, — сказал бармен. Поместил мою подставку в специальный кармашек на стене и протянул мне мелкокалиберную винтовку.

Я выпалил четыре раза подряд, потом сделал паузу, еще дважды спустил курок.

Бармен снял нетронутую картонку.

— Вы, похоже, сегодня не в настроении, верно?

А потом спросил, не хочу ли я оставить мишень себе на память, но я отказался. А затем вспомнил, что Спиайт хотел приобщить ее к коллекции, хранящейся в Центре материальной культуры. И перед тем как покинуть бар, сунул картонку с голой девицей в карман.

Вернувшись домой, я перешагнул через огромные мужские шлепанцы, служившие для отпугивания грабителей, а затем — через груду бумажек и прочего мусора. И, нервно озираясь, вошел в квартиру, где еще не выветрился запах варева из корешков. Ник уже засыпала, когда я осторожно прокрался в постель и улегся рядом.

— Прости, мне страшно жаль, — сказал я. Взял ее за руку и крепко сжал.

Она пододвинулась поближе и, уютно свернувшись калачиком, положила голову мне на грудь.

— Moi aussi.

Ник уснула быстро, а я все вертелся в постели. Надо же, шесть раз выстрелил в эту кретинскую картонку и шесть раз промахнулся. И дело тут было вовсе не в отсутствии меткости. Причина крылась в том, что мишенью была голая девица с дыркой вместо причинного места.

 

Глава 8

Мы с Нортоном, как и было договорено, встретились в «Автомате», ресторанчике, который скоро должен был закрыться и чей декор мне всегда так нравился. В блестевших хромированными боками контейнерах лежали завернутые в целлофан сандвичи, а также пестрые и яркие десерты. Настоящий праздник, карнавал для глаза, и уже становилось не важно, чем пахнет и какова на вкус эта нарядная еда.

— Последние дни Помпеи, — сказал я Нортону, доставая себе сандвич с тунцом. — Живи моментом, радуйся и наслаждайся.

— И кому достанется все это добро? — осведомился он, наливая себе кофе из автомата с краном в виде дельфиньей головы.

— В «Таймс» писали, будто бы это заведение купил некий Штольц.

— Фредерик Штольц?

— Вроде бы. Точно не помню.

Нортон покачал головой:

— И после этого ты называешь себя сотрудником справочной службы? Штольц — тот самый парень, что построил Пассаж устаревшей техники где-то в Нью-Джерси. Только вдумайся, что за тип. Достойный экземпляр для твоей коллекции.

— Ладно, Бог с ним. Давай ближе к делу. Что удалось узнать о Джессоне?

— Немного. Лишь несколько ссылок в базе данных по социальным наукам. Вроде бы он какой-то ученый. Г. Дж. Джессон «Современные корни в исторической прозе». «Уличные вирши и песенки в творчестве литературного компилятора Джонсона» — под авторством того же Г. Дж. Джессона. «Пигмалионизм и повествовательная жизнь вещей» все того же Г. Дж. Джессона. Отрывки из данных произведений публиковались в «Европейском научном журнале». Надо сказать, в периодике все это выглядит весьма патетично. — Мы уселись за столик в кабинке. Нортон пошарил в пластиковом пакете, служившем ему вместо портфеля, и извлек оттуда какие-то бумаги. — А вот это надыбал из генеалогического сайта. — Он выложил на стол распечатку и щелчком послал бумагу ко мне. Листок соскользнул мне на колени.

— Это что же, его геральдический герб?

— На сто процентов не уверен, возможно, это подделка, — предупредил меня он.

Я осмотрел герб. Щит с изображением некоего вымышленного зверя, вцепившегося когтистыми лапами в открытую книгу, внутри которой виднелась еще одна книга. Внизу ленточка, по ней вьется какая-то неразборчивая надпись на латыни, по-видимому, девиз.

— Что-нибудь еще?

— В пятидесятые этот парень был членом шикарного теннисного клуба на востоке.

— Трудно представить его с ракеткой.

— Ну, главное тут престиж. По крайней мере теперь ты знаешь, что он вполне в состоянии оплатить твои труды. — Нортон сгреб со стола все остальные распечатки, уложил их в папку и протянул мне. — Вот и все, что удалось нарыть на Джессона, запятая Генри, Джессона запятая Г. и Джессона запятая Г. Дж.

— Но он в конце имени добавляет еще и «третий». Есть что-нибудь по Джессонам номер один и два?

— Ничегошеньки. Хотя и удалось отыскать уже не существующую ныне компанию под названием «Металлолом Джессона», но нет никаких причин усматривать здесь связь. Был также некий Джессон, взявший в заложники четырех человек на окраине Такомы, вот только звали его Даррел. Нет, конечно, я мог бы копнуть и поглубже, будь у меня номер его карточки социального страхования или дата рождения, но…

— Не надо, не стоит. Хочу свести все эти вторжения в частную жизнь к минимуму.

Вернувшись на работу после ленча, я первым делом позвонил в отдел периодики и попросил отложить для меня все издания, где были опубликованы статьи Джессона. А пока они готовили для меня эти материалы, решил заняться генеалогией.

— Фин, ты не поможешь мне разобраться с одним геральдическим рисунком?

— Это не рисунок называется, Шорт.

— Ну, хорошо, тогда со щитом.

— Ай-ай-ай! Ты ведь уже давно здесь работаешь, Шорт. Это положено называть гербовыми щитами.

В книжном мире всегда хватало самодовольных педантов. Возможно, именно поэтому Финистер Дэпплс решил выделиться среди остальных и претенциозно вставлял в речь типично английские словечки. (Ну скажите, много ли уроженцев Нью-Йорка говорят «Ай-ай-ай»?) А ведь Финистер родился и вырос в трущобах Бруклина. И если б я придумывал ему герб, тот бы представлял собой скрещенные бейсбольные биты и вставших на задние лапки тараканов на фоне потрескавшейся бетонной стены.

После того как я признал свою ошибку, он продолжил расспросы:

— Так, давай по порядку. Этот гербовый щит, о котором идет речь, он украшен каноническими геральдическими знаками? — Во избежание дальнейших издевок я протянул ему распечатку. — А более четкого изображения у тебя нет?

— Увы.

Брезгливо морщась, он осмотрел герб.

— Видишь эту волнистую линию? Она является знаком незаконнорожденности. Твой гербовый щит принадлежит внебрачному ребенку или человеку, у которого кто-то из предков был незаконнорожденным. Есть одна довольно любопытная статья в… — Тут Фин умолк, заметив, как я украдкой поглядываю на наручные часы. — Если ты ограничен во времени, Шорт…

— Извини.

К счастью, профессиональный интерес взял у него верх над спесью и раздражением.

— Видишь этого василиска? — продолжил он, указывая кончиком карандаша на фантастического зверя. — Создание наделено невероятной злобой и жестокостью, опасно для всех, кроме одного зверька — ласки. Вообще-то довольно распространенный образ. Но что меня смущает, так это девиз, который он держит в когтях.

— Книга в книге?

— Никогда прежде не видел ничего подобного. — И Фин принялся перелистывать справочники: «Геральдика» Бёрка, «Британский геральдический устав». Но все без толку. Девиз явно поставил его в тупик. — Откуда ты его вообще взял, а, Шорт?

— Ты что, полагаешь, это подделка?

— Да нет, ничего подобного. Наверняка не признан Геральдической коллегией, но это еще не означает, что герб — фальсификация. К сожалению, у меня нет сейчас времени продолжать изыскания, но ведь и ты, похоже, куда-то торопишься.

Проигнорировав этот подкол, я спросил, важно ли здесь латинское изречение.

— В чисто геральдическом плане — нет. Все эти лозунги и девизы не входят в число обязательных элементов, а потому каждый владелец волен изменить надпись.

— А ты знаешь, что она означает?

— Sapere aude. Кажется, это из Канта. Лично я перевел бы так: «Осмелился знать».

Я поблагодарил Фина за помощь и помчался в отдел периодики, где для меня уже подготовили подборку. До назначенной встречи оставалось не более получаса, а потому я мог лишь бегло просмотреть писанину Джессона.

Первая статья, «Современные корни в исторической прозе: Исследование на примере французской новеллы восемнадцатого века», являла собой какие-то маловразумительные и малоинтересные рассуждения о литературном наследии и предварялась эффектным эпиграфом, взятым Джессоном из письма другого Генри Джеймса:

«На мой взгляд, „исторический“ роман, даже в случае столь деликатного подхода, как у вас, фатально обречен стать дешевкой… Вы можете собрать массу мелких фактов из картин, рисунков и документов, сколь угодно долго и тщательно собирать предметы старины и материалы, относящиеся к той или иной эпохе. Но отобразить реальность все равно не получится, это почти невозможно. А отсюда неизбежно напрашивается лишь один выход: изобретать, выдумывать. Постараться представить, как работало в ту эпоху человеческое СОЗНАНИЕ, изобразить душу и чувства человека того времени, его горизонты, его видение мира, в котором не существовало и половины тех вещей, которыми пользуемся мы сейчас. И оттого весь наш современный мир как бы перестает существовать… Вы должны все время упрощать, вот к чему сводится tour de force, [14] и даже тогда в результате все равно получатся надувательство».

С этим трудно было не согласиться. Лично на меня историческая проза всегда производила впечатление костюмированного бала. И Джессон поступил, по-моему, крайне неумно, предварив статью этой цитатой из суждений своего тезки. За этим явно просматривалось его желание покрасоваться, приобщиться к великому имени, что никак не улучшало содержание оригинала. За эпиграфом из Генри Джеймса следовал второй. Джессон писал (я тут же внес эту запись в свою книжку) следующее:

«Если следовать логике Томаса Манна, утверждавшего, что „время есть не что иное, как среда повествования“, разве не должны мы сделать все от нас зависящее, чтобы повернуть вспять стрелки часов, управляющих литературой?»

Этот риторический вопрос настолько смутил меня, что я уже начал сомневаться, стоит ли мне работать на автора данной статьи. Я сидел и раздумывал, есть ли смысл просматривать «Уличные вирши и песенки в творчестве литературного компилятора Джонсона» и «Пигмалионизм и повествовательная жизнь вещей», как вдруг на плечо мне опустилась рука. Я вздрогнул и обернулся.

— Вы меня напугали.

— Я или что-то в моих трудах? — Джессон протянул руку и закрыл журнал.

— Так вы и Г. Дж., — я похлопал по обложке, — одно и то же лицо?

— О нет, автор этих статей был молод и амбициозен, в то время как человек, стоящий перед вами… он… ну, во всяком случае, уже далеко не молод. — На лице его при этом отразилось искреннее смущение. Я испытал облегчение, и одновременно мне захотелось сделать или сказать что-то ободряющее, но он не дал мне такой возможности. И продолжил: — Время есть суть вещей. Время — самое главное. И мне хотелось бы со всей определенностью знать, будете вы работать над предложенным мной делом или нет?

— Но моя жена… она так ничего и не сказала.

— Что ж, молчание есть знак согласия. Так что, будем считать, ее разрешение у вас имеется. — Из нагрудного кармана жилета Джессон достал еще один бланк требования. Там, где должны стоять имена авторов, значились наши с ним имена, ниже — его адрес. И вместо даты и номера тома было написано следующее: «Шесть часов, понедельник».

— Но здесь нет названия книги, — заметил я.

— Имеются какие-либо соображения на эту тему?

— Что, если назвать так: «Дело бывшего библиотекаря»?

— Означает ли это, что вы принимаете мое предложение? — спросил Джессон.

Я сунул бланк с приглашением в записную книжку, а потом улыбнулся и кивнул.

 

Глава 9

Мне хотелось получить подтверждение правильности адреса, но Нортон был занят. Тогда я полез в телефонную книгу, однако не обнаружил там никакого Генри Джессона, живущего на Манхэттене. Что ж, неудивительно. В мире смокингов и сотовых телефонов не место человеку в смешной жилетке с ленточкой на спине и чернильницей в кармане. И я ничуть не удивился бы, если б он, допустим, встретил меня в дверях в бриджах до колен, старомодном сюртуке и со свечкой в руках.

Адрес, указанный на требовании, привел меня к элегантному городскому особняку — точнее, то были два соединенных вместе дома — на тихой улочке в Верхнем Ист-Сайде. Увитая плющом кирпичная кладка, плети дикого винограда образуют изящный венок вокруг овальной таблички с выгравированным на ней словом «Festinalente».

Как только пробило шесть, я взялся за медное дверное кольцо в виде кулака, где отсутствовал один палец, и постучал. Распахнулось маленькое окошко для почты, выглянул мужчина с кудрявыми бакенбардами. В следующую секунду окошко захлопнулось, а дверь отворилась.

— Вас ждут, мистер Шорт. Сюда, пожалуйста. — Дворецкий, чьи величественные манеры наверняка заставили бы Финистера Дэпплза усомниться в правильности своих выводов о гербе, провел меня из прихожей с красивым куполообразным потолком в гостиную. — Проходите в салон и устраивайтесь поудобнее, мистер Шорт. Мистер Джессон передает свои извинения, его немного задержали дела.

— Нет проблем, — сказал я, горя желанием как следует осмотреться, прежде чем приступить к работе.

Салон, обитая дубовыми панелями комната, тянулся по всей длине дома и был так набит разным антиквариатом, что я на секунду даже оторопел. И с трудом подавил желание немедленно извлечь заветную книжку и начать составлять перечень хранившихся там сокровищ. Но вовремя вспомнил, что Джессону известно о моем увлечении. Возможно, он даже специально задержался, хотел посмотреть, стану ли я проявлять неумеренное любопытство. Да, скорее всего так оно и есть, вряд ли его задержка продиктована внезапно свалившимися на голову срочными делами.

Вот предметы, которые прежде всего бросились в глаза: клавесин, семь яблок, выстроившихся в ряд на резной каминной полке, глобус на подставке в виде лапы, трехстворчатая ширма времен какого-то из Людовиков с изображением трогательной встречи отца и сына и шахматный столик из слоновой кости и черепахового панциря. И все в салоне вроде бы стояло на своих местах. Именно это и создавало впечатление неестественности, столь характерной для профессионально декорированных домов. Яблоки на каминной полке подсохли, сморщились и издавали резкий запах. Капли свечного воска застыли на тканых подставках под позолоченными настенными канделябрами. На клавесине лежали ноты — вариант для исполнения в четыре руки симфонии Гайдна номер сто один в ре миноре, имевшей название «Часы», на полях виднелись пометки, сделанные характерным почерком Джессона. На столике расставлены шахматные фигуры, партия прервана на середине.

Я присмотрелся к королю черных и вздрогнул. Шишка на носу, неровные зубы, мелкие морщинки в уголках глаз… Не хватает только жилетки, и фигура будет точной копией моего хозяина. Я присмотрелся внимательнее и увидел, что и король белых тоже являет собой точную копию Джессона в миниатюре. Что ж, справедливо, — мужчины играют в мужские игры, вот только по каким правилам, я пока что не понял.

Где-то вдали еле слышно запели скрипки. Незамысловатая мелодия на два счета. Я слабо разбираюсь в классической музыке, но ноты, лежавшие на клавесине, помогли прийти к выводу, что я слушаю запись знаменитого произведения Гайдна «Часы».

Тут с другого конца салона донеслось постукивание, и чары развеялись. Я развернулся и попытался обнаружить источник шума, но поначалу безуспешно. Затем вдруг заметил Джессона — тот стоял в саду, у широких застекленных дверей, и легонько постукивал костяшками пальцев по стеклу. Эта рама и стекло делали его похожим на музейный экспонат.

Он отворил дверь и вошел, а потом указал на глобус, стоявший в центре салона.

— Начало шестнадцатого века, — сказал Джессон и легонько крутанул шар. — И лично мне каждый изображенный здесь объект кажется совершенно завораживающим. Вот взгляните.

Он остановил вращение глобуса и указал на маленький островок, похожий по форме на почку человека.

— Pairidaeza? — прочел я вслух, не слишком уверенный в правильности своего произношения.

— Да. Персидское слово, и переводится оно как «огороженный парк». Когда создавался этот глобус, между географами и церковниками шли жаркие споры о том, где именно находится рай.

— Единственный известный мне рай располагался в двух кварталах от дома, где я вырос. Кинотеатр под названием «Парадайс».

— И насколько я понимаю, его уже не существует?

— Да, давно снесли.

Джессон понимающе кивнул.

— А моим прибежищем в детстве был «Эдем». Его тоже снесли.

— Что ж, по крайней мере у вас есть этот дом.

Комплимент вызвал у него улыбку.

— Да, «Фестиналенте» — это сущий рай на земле.

— А название…

— Оно означает «Поспешай медленно». Мой вызов бездарному современному обществу, чьим главным девизом является бессмысленная суета и спешка.

— Я так понимаю, вы не слишком приветствуете интерактивные технологии?

— «Интерактивные»! О Бог ты мой! Судя по тупым бычьим взглядам и физиономиям тех же компьютерных пользователей, что работают у вас библиотеке, здесь более уместен термин «итрерпассивные». Рискую показаться старомодным, но лично я предпочитаю книги всем этим ящикам из стекла и пластика.

Тут я решил рискнуть сам.

— Наследие Джессона, я так понимаю?

— Простите?..

— Книга в книге. Я видел ваш фамильный герб.

— А вы, как я погляжу, и впрямь работник усердный, — заметил Джессон и снова крутанул глобус. — Если начистоту, то этот герб являлся отчаянной попыткой вернуться в прошлое. — Он нервно притопнул ногой. — Попыткой, которую бы мне не хотелось сейчас обсуждать. — В дверях возник дворецкий. — Кофе, Эндрю… и будь любезен, из зерен «Мандхелинг». — Как только мы снова остались одни, Джессон обернулся ко мне и сказал: — Вообще-то мне действительно надо вернуться.

— Вернуться?

— На Суматру. К сожалению, такие путешествия морем больше не практикуются, а самолеты я терпеть не могу. Вам когда-нибудь доводилось бывать в тех краях?

— Никогда. Дальше «Путешествий Гулливера» ни разу не забирался. А Свифт, случайно, не там поселил своих лилипутов?

— А что, скорее всего да, — кивнул Джессон. Пересек комнату и опустился в одно из кресел. Жестом пригласил меня занять второе. Потом аккуратно расправил складки на брюках, вытянул одну ногу и снова нервно застучал носком туфли.

Вошел дворецкий.

— «Гулливера», Эндрю. Должен стоять на полке рядом с Хэклитом, которого ты приносил мне на прошлой неделе.

Когда искомая книга была найдена и доставлена в салон, Джессон нетерпеливо выхватил ее из рук дворецкого и веером перелистал страницы.

— Иллюстрация на переднем обрезе книги! — воскликнул я, заметив возникшую на фоне позолоты совершенно изумительную акварель. Там красовался Гулливер, связанный лилипутами.

— Помните эту сцену?

— Помню ли я эту сцену? Еще бы! Да я могу перечислить все предметы, которые вытащили из кармана у Гулливера.

Джессон перелистал страницы и нашел нужное место.

— Прошу, — сказал он.

Я закрыл глаза:

— О’кей, значит, так. Большой серебряный сундук…

— На деле оказавшийся маленькой серебряной табакеркой Гулливера…

— Длинное бревно с металлическими палками…

— Пистоль. Продолжайте.

— Ах да, там еще говорилось о каком-то механизме, просто уверен, вот только не помню, о каком именно.

— Намекнуть? Шар, наполовину состоящий из серебра, наполовину из прозрачного материала.

— Ах, ну да, конечно! — воскликнул я. — Часы!

— Предмет, который сам Гулливер хвастливо называл своим «оракулом».

Разговор о часах заставил меня вспомнить о времени.

— Все это очень забавно и мило, мистер Джессон. Но не пора ли нам перейти к обсуждению самого дела?

— Сначала кофе и рисунок на переднем обрезе, а дело потом, — ответил Джессон. Тут в комнату вошел дворецкий и поставил на стол поднос с печеньем и прозрачным стеклянным кофейником, напоминающим некую колбу из химической лаборатории Лавуазье. — Один мой друг, увидев, как я подаю кофе, упрекнул меня в парацельсианских замашках. Помню, я в тот момент даже на него обиделся. Но теперь не обижаюсь, нет. Научился признаваться в своей нелюбви и даже отвращении к так называемым благам конца двадцатого века. Именно по этой причине мне и нужен такой человек, как вы. — Он протянул руку за печеньем, затем отправил его в рот и принялся жевать с выражением нескрываемого удовольствия на лице. — И однако же, я всегда готов к компромиссу. У меня есть телефон, пусть даже его номер не значится ни в одном телефонном справочнике. И еще я установил вот это… — Джессон легонько притопнул ногой и пояснил: — Потайные звонки в полу. Одно движение, и Эндрю тут как тут, к моим услугам.

Я передвинул ногу на ковер и нащупал под ним крохотный выступ.

— А вы изрядно потрудились, чтоб утаить все эти технические новшества от посторонних глаз, мистер Джессон.

— Старался, как мог, — с улыбкой ответил он. Подцепил ложкой два кусочка пиленого сахара и осторожно опустил их в чашку. — Теперь, полагаю, самое время объяснить, чего я хочу от вас. Прежде всего вы будете ответственны за определенную часть переписки. Сюда войдет и все то, что нам удастся заполучить во время наших изысканий. Это ясно?

— Элементарно.

— Прошу вас, оставьте эти аналогии с Холмсом и Ватсоном. Я вижу в вас нечто большее, чем просто приятного во всех отношениях подручного. Вы вполне можете сочетать функции исследователя, личного секретаря, конфидента и мозгового центра.

— Как Босуэлл для Джонсона?

— О, сравнение не совсем точное. Мне нужен человек, способный проводить исследовательскую работу и регистрировать все аспекты одного довольно специфического дела. — Джессон поставил чашку на стол, затем надавил на подлокотник кресла. Тихо щелкнул какой-то механизм, и в подлокотнике открылось потайное отделение.

— Скажите, ваши библиотечные изыскания всегда находят подобное практическое применение?

Он не ответил, был целиком поглощен поисками какого-то предмета в тайнике. Затем, после паузы, спросил:

— Умеете обращаться с этой штукой? — и показал мне миниатюрный диктофон.

— Конечно. Нет ничего проще.

Он брезгливо сжимал устройство двумя пальцами, точно держал дохлую и гниющую рыбу.

— Вот и я тоже так думаю. Эта штука может оказаться весьма полезной, когда мы возьмемся за работу всерьез. В следующую субботу придете?

— В субботу так в субботу, какие проблемы?

— Вот и отлично. — Джессон положил диктофон на стол и защелкнул потайное отделение. Затем, поерзав в кресле, с видимым трудом поднялся и направился к двойной стеклянной двери, явно давая понять, что беседа наша окончена.

— И это все? — удивленно спросил я.

— На сегодня все.

Я нагнал его только возле глобуса и сказал:

— Надеюсь насладиться визитом в рай.

— Я тоже от души надеюсь.

— Что-то не слышно уверенности в голосе.

Джессон выдержал паузу.

— Лично мне известно лишь то, что говорят о рае мудрецы. А говорят они следующее: рай может подавлять, угнетать, навевать тоску… даже иногда предавать.

 

Глава 10

Утром следующего дня мистеру Сингху пришлось раза три раскрыть перед моим носом зонтик, чтобы привлечь к себе внимание.

— Приветствую, Александр. Ты опоздаешь на собрание.

— А разве оно сегодня? — Мы стояли возле стеллажа со справочной литературой на иностранных языках.

— Сегодня, когда ж еще. И знаешь, хотел тебя предупредить: мистер Динтофер жуть до чего не в духе. И мистер Гроут, он тоже не в духе.

— Сейчас закончу и бегу, — ответил я.

Тот факт, что я никак не хотел расстаться с «Персидско-английским словарем» (решил проверить Джессона на знание этимологии слова «рай», выяснилось, что знание это было безупречным), почему-то страшно взволновал охранника. И он испытал явное облегчение, когда я, закончив выписывать цитату, поставил толстый том на полку и направился к главной лестнице.

Динти умолк на середине предложения, сверился с какими-то записями на дощечке.

— Итак, на чем мы остановились? Ах, ну да, бездомный человек, помешанный на Древнем Риме. Есть соображения?

Все мои коллеги молчали. Все, за исключением Ирвинга Гроута, начальника отдела хранения.

— Устные излияния этого типа говорят о том, что он безнадежно болен психически, — сказал Гроут, рассматривая свои белые хлопковые перчатки, с которыми, похоже, никогда не расставался.

— Принято, — кивнул Динти.

— Да перестаньте, не так уж он и плох, — заметил Спиайт. Независимость, которой пользовался его отдел, а также дополнительные бюджетные средства позволяли ему выражать мнения и взгляды, о которых остальные предпочитали умалчивать. — Помните Нюхача?

Гроут тут же ощетинился:

— Если б вы проводили меньше времени, потакая своим сомнительным наклонностям, и больше времени за прямыми обязанностями, то знали бы, что этот случай куда как хуже!

Тут вмешался Динти:

— Лично я согласен с мистером Гроутом. Это страшно надоедливый тип. И штат просто обязан принять все надлежащие меры, кстати, перечисленные в моей «Памятке о безделье, распутном вызывающем поведении, кражах и прочих нарушениях, препятствующих нормальной деятельности библиотеки», и держать этого человека под контролем.

— Но он не бездельничает, — сказал Спиайт.

— Вот и ошибаетесь, — возразил Динти. — А если есть сомнения, можете свериться с «Уголовным кодексом штата Нью-Йорк». Статья двести сорок пункт тридцать пять.

— Да какой он, к шуту, преступник? Может, его просто преждевременно выпустили из психушки. А читальный зал и собрание сочинений Гиббона — это все, что у него осталось.

— Знаете, мы не социальные работники, мистер Спиайт, а библиотека — это вам не проходной двор. И мы не можем допустить, чтоб какой-то дурно пахнущий скандалист сводил на нет усилия других, нормальных читателей и истинных ученых!

— Вот именно, вот именно! — подхватил Гроут. — Да будет всем вам известно, этот тип только портит книги, загибает уголки страниц. Как-то раз я шел через зал периодики и…

Тут снова вмешался Спиайт:

— Ах вот оно что? Выходит, вы за ним шпионили?

— Ну и что такого? Ведь должен хоть кто-то следить здесь за порядком! Совесть моя чиста. Я всегда стоял и буду стоять на страже и защите печатного слова. Кстати, этот любитель Гиббона вынул из файла копию «Американского зрителя».

— Вы шутите? — впервые за все время вмешался Абрамович, заведующий иудаистским отделом, известный своими левацкими взглядами. — Да за уничтожение этой грязной подстилки следует орден давать!

Динти постучал папкой о стол.

— Благодарю за идеологическую вставку, мистер Абрамович. К сожалению, у нас слишком мало времени, чтобы обсуждать вопросы политики или же проблемы психиатрии. Политика библиотеки ясна и очевидна. В следующий раз, когда этот человек начнет скандалить или шуметь, немедленно вызывайте мистера Сингха или кого-то другого из охранников. А теперь, насколько я понимаю, мистер Гроут хочет сделать объявление.

Сподвижник Динти усердно закивал.

— До меня дошли слухи, что кое-кто из наших сотрудников слишком вольно обращается с книгами со склеенными страницами. — Тут он устремил на меня укоризненный взгляд. — Все подобные книги, повторяю, все без исключения, должны быть отправлены в отдел хранения для последующего их осмотра и реставрации.

Я откашлялся.

— И сборники церковных гимнов тоже?

— Здесь не может быть исключений, Шорт.

— Но подобное случилось всего раза два, не больше. Господи! Читатель приехал в город всего на один день, и оба мы с ним прекрасно знали, как вы заняты. Я просто хотел сэкономить ваше время. И вообще, как скоро потом такая книга возвращается обратно?

— Ну, месяца через три или четыре, — сказал Гроут.

— И что прикажете делать тому парню?

— Ждать. Вы не обладаете должными навыками в столь деликатной процедуре, как разрезание склеенных страниц.

На выручку мне поспешил Нортон:

— Это ведь не нейрохирургия! Взять нож с острым лезвием. Вставить нож между страниц. И резать.

— А вот и нет! — возмутился хранитель. — Лично я никогда не пользуюсь ножом, ни тупым, ни острым. Лучше всего использовать карточку индексов, а еще лучше — специальный нож для разрезания бумаги из слоновой кости, причем под соответствующим углом. А именно — почти, но не совсем параллельно плоскости бумажного листа, что позволяет достичь желаемой зубчатости. А наш друг и коллега Шорт буквально исполосовал сборник гимнов, поступил с ним, как мясник с тушей. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: он неправильно держал нож и направлял его под углом внутрь, а надо направлять под углом наружу и от себя. А что касается вопроса, где впервые должны открываться новые поступления, то должен со всей ответственностью заявить…

Пока продолжалась вся эта болтовня и споры между Нортоном и Гроутом, я вернулся мыслями к загадочным прощальным словам Джессона: «Рай может подавлять, угнетать, навевать тоску…» Что ж, вполне возможно. Но ничто так не угнетало, как это собрание библиотечного штата.

Динти швырнул папку с записями на стол.

— Пора подвести итоги. У нас еще осталась финансовая проблема создания фонда видеоматериалов. Совет попечителей уделяет ей особое внимание, они, как никто, заинтересованы в создании этого фонда. Мне доложили, что они даже уже придумали ему название… — Тут он снова сверился с записями. — Ах да, вот оно. «Народный дворец». — Название вызвало волну стонов и вздохов. — Лично я — за, мне нравится. И наши, фигурально выражаясь, средневековые ров с водой и подъемный мост следует заменить рентгеновскими устройствами с экранами. Наши охранники будут пользоваться новейшими достижениями электроники, а не тыкать в вещи читателей всякими там ручками, карандашами и другими заостренными предметами. Однако…

— Этим займутся наши охранники? — взвился Нортон. — Да тогда всю нашу библиотеку разграбят подчистую!

— Вы думаете? Не уверен, что мистер Сингх разделяет ваше мнение. Мы все надеемся, что наша охрана будет исполнять свои обязанности еще более тщательно. — Собрание закончилось тем, что Динти зачитал список сотрудников, которых переводили на работу с видеоматериалами — меня, к счастью, пронесло, — а затем провозгласил: — А теперь вперед, на защиту нашей крепости! За дело, друзья мои!

Я подошел к вывешенному на стене плану-графику. Нет, Динти явно проглядел многие более эффектные параллели между дворцами и библиотеками. А именно: сгибающихся под непосильной тяжестью пажей, снующих взад и вперед; соперничающие между собой группировки и кланы; злобные сплетни и предательства; бесстыдные попытки завоевать благосклонность короля. Впрочем, здесь сравнение прерывается. Ибо ни один из известных мне королей не создавал себе доброго имени, заигрывая с богатыми престарелыми дамами и фотографируясь с ними на фоне пожертвованных ими денежных чеков размером с пляжное полотенце. И однако же, было в Динти нечто величественное, а что касается Спиайта, то из него получился бы великолепный сводник. Нортон, с учетом его умения оперировать средствами электронной информации, вполне мог бы носить колпак придворного колдуна и чародея. А что касается придворных шутов, то на эту должность квалифицированных кандидатов было хоть отбавляй.

— Шорт!

— Мистер Динтофер? — Я с трудом подавил желание отвесить низкий поклон.

— Опять опоздал.

— Пробка на дороге, загорелся грузовик.

Динти нахмурился:

— Хотелось бы, чтобы на вопросы читателей ты отвечал с той же быстротой, с какой только что ответил мне. И где, черт побери, твой нагрудный жетон? Ты же знаешь нашу политику: «Жетон должен быть пристегнут и виден читателям».

Я похлопал по карманам.

— Должно быть, дома забыл.

— Что за расхлябанность! Приведи себя в надлежащий вид, Шорт! А если не сделаешь этого, будешь водить книгомобиль по просторам провинции. А теперь ступай вниз, к киоску с сувенирами. Сегодня твоя очередь водить студенческую экскурсию.

И дураку было ясно: студенческая футбольная команда из колледжа Саут-Бенда прибыла в Нью-Йорк вовсе не для того, чтобы шляться по библиотекам. О том, что истинные пристрастия этих ребят не имеют ничего общего с книгами, говорили их спортивные куртки с аппликацией в виде профиля какой-то оскалившейся дикой кошки из джунглей на спине да новенькие бейсболки, рекламирующие сеть ресторанов, принадлежащих стареющим рок-звездам.

Если уж быть честным до конца, то сценарий, разработанный Динти для подобных туров по библиотеке, предназначался вовсе не для молодых посетителей. Кто в здравом уме и твердой памяти счел бы, что тинейджеру есть дело до объемов общего доступа, архитектуры стиля модерн и используемого у нас гибрида классификаций Дьюи и Библиотеки конгресса? Единственный раз в группе спортсменов наметилось некоторое оживление — когда я упомянул, что площадь читального зала на три фута меньше площади футбольного поля.

Прыщавый юнец с пластиковым значком, на котором красовалась надпись «ТИНЕЙДЖЕР СО СВОЕЙ ПОЗИЦИЕЙ», решил разбавить угнетающую обстановку.

— Вау! — воскликнул он после того, как я описал мраморный фриз с изображением Клио. — Да на эту тетку ушло добрых полтонны известняка из Вермонта.

Я улыбнулся и попросил прислать мне молодую помощницу, но выяснилось, что девушка не может покинуть киоска с сувенирами. Тинейджер с позицией не унимался:

— Бар-рельеф Данте? Ни фига себе!

Я изо всех сил старался игнорировать этого доморощенного остряка и обратил внимание группы на авторизованную версию настенной лепнины.

— Эти предупреждающие слова: «Оставь надежду всяк сюда входящий» — своего рода шутка архитектора. Дверь под этой цитатой ведет прямиком в книгохранилище, которое, по мнению архитектора, может соперничать с Дантовым адом!

Тинейджер с позицией подергал за ручку двери.

— Можешь не волноваться, — сказал ему я. — Она заперта. Даже сотрудник справочного отдела может попасть сюда только с письменного разрешения начальства.

— Да лабуда это все.

— Ты прав, так оно и есть, — согласился я, надеясь тем самым умерить саркастический пыл этого сопляка, но парнишка продолжал перебивать меня дурацкими шутками и каверзными вопросами. Мы подошли к отделу редких книг, и тут он заметил Сингха в тюрбане.

— А это что за башка с башней?

Чаша моего терпения переполнилась. Я снял с полки и протянул маленькому негодяю редкий манускрипт.

— Ну и что тут такого особенного? — спросил юный скандалист, подозрительно всматриваясь в рукопись.

— Датируется одна тысяча шестьсот шестьдесят четвертым годом.

— Да. Ну и что с того?..

— Автор умер, так и не закончив свой труд. Видишь? Вот здесь текст обрывается на середине фразы.

— И что заставило его заткнуться? Скука?

— Нет. Bacillus pestis. Бубонная чума. И когда несчастный сочинял этот труд, его невыразимо мучили гнойники в паху, размером с мячик для гольфа каждый.

Парнишка вздрогнул и выронил манускрипт.

— Думаешь, инфекция ищет, где поселиться? Да не пугайся ты, эта рукопись больше не заразна.

Его дружки хором принялись пугать парня: «Ну все, тебе кранты!», «Был человек — и нету!», «Зараза, зараза!»

Когда крики и смешки стихли, я сказал:

— Вот что, ребята. Я так думаю, вас совершенно не волнуют мощности нашего книжного хранилища, а всякие там мраморные фризы вам вообще до фени, правильно? — Молчание. — Тогда вот что. Что, если мы плюнем на условности и я устрою вам настоящую экскурсию?

И я показал им аттестат Джимми Хендрикса за пятый класс, оригинал обложки «Благодарных мертвецов» и стишки, завернутые в лист конопли, причем все ребята захотели понюхать этот редкостный экспонат.

Мы уже выходили из отдела редких изданий, как вдруг один из членов команды остановился возле застекленной витрины.

— А это что такое?

— Католический требник со специальной подсветкой. Приблизительная дата изготовления — тысяча четыреста пятидесятый год.

Он склонился над стеклом:

— А для чего вот эта петелька?

— Чтоб привязывать к монашеской рясе. Чтоб слово Божье всегда было под рукой.

— И что же, люди и вправду носили книжки вот так?

— Кое-кто до сих пор носит, — ответил я и полез в карман за записной книжкой.

Студенты столпились вокруг меня и принялись разглядывать ее.

— Так вы пользуетесь собственным зашифрованным языком? — изумился исправившийся нарушитель порядка. — Круто!

Наша экскурсия продолжалась, и я рассказывал юным футболистам разные страшные истории из библиотечной жизни. Поведал, к примеру, о том, как одного из работников хранилища насмерть придавило обрушившимся шкафом с книгами. Для большей наглядности я плотно сложил ладони вместе и со значением произнес:

— Здесь человек ошибается всего один раз, как на минном поле. Библиотеки полны опасностей. — Тут я услышал знакомое до боли попискивание и решил воспользоваться моментом. — Но самой большой опасности подвергаются наши уборщики. Только вдумайтесь, что они вдыхают вместе с воздухом: плесень, пыль, частички отслоившихся клеток кожи, копоть, красную гниль древесины, уж не говоря о разных химикатах. И у многих этих ребят находят в секрециях слезных протоков микроскопические личинкообразные создания. Говоря о дьявольских…

Тут к завороженной моим рассказом аудитории с шумом и ревом приблизилась мусороуборочная машина.

— Мистер Парадайс, позвольте представить вам команду кугуаров из Саут-Бенда.

— Саблезубых тигров! — хором поправили меня они.

— Прошу прощения. Саблезубых тигров. Мистер Парадайс — один из старейших наших сотрудников. Никто лучше его здесь не ориентируется.

Старик удрученно затряс головой.

— Кончай языком молоть, Александр.

— Но разве я не прав, мистер П.? Все остальные сотрудники еще только приходят на работу, а вы уже тут как тут. Все расходятся по домам, а вы остаетесь. Я надеялся, вы продемонстрируете нашим гостям свое знание библиотечных владений.

— Не могу, — буркнул он и толкнул тележку на колесиках к водозаборному крану, одновременно вынимая из мешочка с инструментами на поясе отвертку. — Даже и пробовать не желаю, после той истории с карборундом.

Осторожность уборщика была продиктована недавним его конфликтом с Динти, причиной которого стала главная лестница. Вернее, ее мраморные ступеньки. Мистер Парадайс рекомендовал чистить их карборундом, в то время как Динти настаивал, что можно обойтись и простой влажной уборкой. Три недели спустя читатель поскользнулся на этих самых ступеньках, упал и скатился вниз. Он сильно ушибся и написал жалобу в высшую инстанцию. Динти, будучи Динти, напрочь отрицал свою причастность к случившемуся и возлагал всю вину на нерадивость мистера П. И если б не вмешательство профсоюза уборщиков, мой друг наверняка потерял бы работу.

Я обернулся к тинейджеру с позицией.

— Ну, назови, что тебе по-настоящему интересно?

— Почему именно я?

— Никаких «почему». Просто назови и все.

Парнишка на секунду задумался.

— Хеви метал.

— В минералогическом или музыкальном смысле? — тут же спросил его мистер Парадайс.

Оказалось, паренек играл на электрогитаре.

— Тогда надо смотреть в «Рок-музыке», а она у нас находится под шифром 781.66.

— Знаете, что сделал сейчас мистер Парадайс? — спросил я. — Он применил десятичную классификационную систему Дьюи.

— Супербоул! — восторженно воскликнул один из «саблезубых».

— А вот это найдете под шифром 796.332, — сказал уборщик.

— Умереть можно!

— Самоубийство у нас идет под номером 362.28.

Один из ребят ткнул тинейджера с позицией в бок и сказал:

— Прыщи!

— Посмотрите в разделе «Возрастная прыщавость», один из подразделов «Медицины» под номером 616.53.

— Ну а как насчет саблезубого тигра? — спросил кто-то из футболистов.

Мистер Парадайс на секунду задумался.

— А вот тут вы меня поймали. Вообще-то тигры идут у нас под классификацией 569.75. — И он наклонился к крану.

Я провел группу через читальный зал, и вот все мы столпились возле застекленной кабинки. Дверь в нее была открыта, и Нортон прекрасно слышал, о чем мы говорим.

— А вот здесь сидит мой коллега и ведет сканирование библиотечных помещений. И действует при этом в строгом соответствии с памяткой, автором которой является наш начальник. Иными словами, борется с такими нарушениями, как безделье, распутное или вызывающее поведение, кражи и прочие нарушения, препятствующие нормальной деятельности библиотеки. Есть что-нибудь любопытное, Нортон?

— Недавно поймали одного типа возле «Британики». Мистер Сингх застукал его с миниатюрной видеокамерой, ну, той модели, которая может снимать через дырочку или петельку в одежде.

Я зафиксировал эту информацию в книжку, а потом сказал экскурсантам, что записываю в нее и мои личные наблюдения за постоянными читателями зала, причем у меня даже имеется схема их рассадки. Несколько «саблезубых» заинтересовались моими наблюдениями, и я был счастлив продемонстрировать некоторые из них.

— Видите вон того типа, что сидит к нам спиной? Ветеран Вьетнамской войны, вот уже лет десять ходит сюда и читает литературу по карциногенному дефолианту, который его заставляли использовать в джунглях. И по проделанной здесь работе уже успел предъявить судебный иск производителю этих химикатов, причем обвинитель считает данный иск выигрышным. А вон там, возле стены, видите? Это Розалита Васкес, приходит и сидит здесь каждую субботу и знакомится с судебными материалами, связанными с насильственным выселением жильцов. А вон там, в углу… — Глаза всех ребят устремились в ту сторону, куда я указывал пальцем. — Именно здесь сочинялись самые язвительные стихи этого века.

Тинейджер с позицией присвистнул:

— Господи! Вы только гляньте на этого типа!

Все взоры дружно обратились к неряшливо одетому мужчине, который сидел за столиком, обложившись доброй дюжиной книг.

— Он приходит каждые вторник, четверг и субботу с тех самых пор, как я начал работать в этой библиотеке. Не пропустил ни дня. Заказывает одно и то же издание одной и той же детской энциклопедии, все двадцать томов. И утверждает, что выучил все, что успел прочесть, наизусть, от корки до корки.

Нортон направил на мужчину свой бинокль.

— Дошел до буквы «М».

Группа двинулась дальше, а я краем уха уловил нарочито громкий разговор двух сотрудников справочной. Они задавались чисто риторическим вопросом: собираюсь ли я сегодня вернуться к выполнению своих прямых обязанностей?

Я обернулся к группе и сказал:

— Может кто-нибудь из вас назвать причину, по которой библиотекарь считается наименее престижной профессией? Как-то раз я залез в словарь цитат Бартлета. И что, как вы думаете, там нашел? Да ровным счетом ничего! Ни одной цитаты! Там были цитаты о библиомании и Библии, но ни одного библиотекаря между ними не затесалось. И это, друзья мои, лично я называю полным безобразием! Мао Цзэдун, Казанова, Ральф Эллисон, Стивен Кинг — все эти знаменитые люди в тот или иной момент своей жизни работали в библиотеках. И каждый из них был своего рода невидимкой во вселенной печатного слова.

— Почему лично вы решили стать библиотекарем? — спросил один из «саблезубых».

Я уже приготовился прочесть им целую лекцию на тему того, что именно библиотекарь является истинным властителем дум и хранителем накопленных за тысячелетия знаний, но тут внимание мое привлек желтый жилет.

— Почему? Да хотя бы ради вот таких читателей, как этот. — И я указал на Джессона, склонившегося над толстым словарем Вебстера.

— Ради того старика в смешных шмотках?

— Именно. На днях я помог этому старику в смешных шмотках провести целое исследование по потайным отделениям в старинной мебели.

— Скучища!

— Согласен. Не слишком весело, зато я узнал от него немало нового, возможно, даже больше, чем он от меня. Этим я и жив. Это и заставляет меня вертеться. Именно это дает силы и энергию беседовать с не слишком грамотными, но симпатичными ребятами, членами футбольной команды.

Похоже, «саблезубые» оценили этот маленький выпад в свой адрес и разразились одобрительными выкриками.

Тут из ниоткуда вынырнул Динтофер, обладавший особым чутьем на разного рода нарушения, и присоединился к группе. Крики сразу же стихли. А я вернулся к официальной программе:

— А теперь прошу, взгляните вон на ту цитату, выбитую над порталом при входе в читальный зал. Один из двенадцати девизов, украшающих стены нашей библиотеки. Он гласит: «Habent sua fata libelli». Кто-нибудь скажет, что это означает?

Тинейджер с позицией робко откашлялся.

— Ну, это вроде…

Я приготовился к худшему:

— Да?

— У всех книг своя судьба?

— Да, — пробормотал я. — Правильно.

— В Латинском клубе нас заставляли читать Горация, — скромно признался прыщавый юнец под одобрительные возгласы своих товарищей.

Футболисты разбрелись по залу, Динти воспользовался моментом, чтобы припереть меня к стенке:

— У каждой книги действительно своя судьба, Шорт. Как и у их хранителей, в особенности тех, кто пренебрегает политикой библиотеки и устраивает из познавательных экскурсий дешевые развлекательные шоу.

— И какова же моя судьба, мистер Динтофер?

— Я недавно говорил. На книгомобиль — и вперед, развозить книги по провинциям. Если будете и дальше нарушать правила.

 

Глава 11

Сколь ни покажется странным, но эта угроза Динти отчасти сбылась, ибо через час после того, как он устроил мне выволочку и грозил навсегда отлучить от анахроничного мира ученых мужей и пыльных стеллажей, я вновь вернулся в «Фестиналенте».

На этот раз Эндрю провел меня через салон в библиотеку, темную комнату, главными предметами обстановки которой были десять двустворчатых книжных шкафов. Не считая нескольких гравюр и безделушек, подвешенных на широких пурпурных лентах, типа той, что украшала жилетку Джессона, все альковы комнаты также занимали книги. Таблички за стеклом подтвердили мои подозрения: в организации библиотеки Джессон использовал алфавитный тематический принцип. Помещение украшала специальная стремянка красного дерева, с обитыми зеленой кожей ступеньками и медным поручнем — по ней можно было подобраться к книгам, стоявшим на самом верху.

Вспомнив, что Джессон в целом одобряет присущее мне любопытство, я подкатил стремянку к первому алькову и добрался до полки с табличкой «АМПУТАЦИЯ». Снял с нее изящно переплетенный том и почти сразу же понял, что он, на мой вкус, слишком изобилует чисто техническими подробностями. За материалами по ампутации следовали работы по анаморфозу, потом — альбом Арчимбольдо (этот итальянский художник был знаменит в узких библиотечных кругах тем, что создал совершенно потрясающий портрет библиотекаря, состоящий из одних книг), и наконец весьма обширный раздел по разного рода автоматам.

Я поразился этому последнему своему открытию. Возможно ли, чтобы мы с Джессоном разделяли еще одну страсть? Неужели и его тоже интересуют рестораны, где торгуют невыразительной едой из застекленных металлических контейнеров? При более близком рассмотрении оказалось, что это вовсе не так. Джессон использовал слово «автомат» для обозначения книг с описанием разного рода механических птичек, древних заводных игрушек и прочей ерунды.

Я оттащил стремянку от секции «А», ненадолго задержался возле полок, помеченных «ЗВЕРИ» (хотел проверить, правильны ли выводы Фина относительно изображенного на гербе василиска), затем осмотрел секции под табличками «ИГРЫ/ШАХМАТЫ», «ВИРШИ И ПЕСЕНКИ» и «ЭКСЦЕНТРИКА». Последняя табличка как нельзя более точно отражала не только содержание библиотеки, но и метод расстановки книг.

Когда книги классифицируются по тематике, то, вне зависимости от их размеров, у всех библиоманов возникает одна и та же проблема: неиспользованное пространство. И они склонны решать эту проблему тремя способами. Плюют на провалы и неровные ряды книг; устраивают специальную полку для широкоформатных изданий; или же отказываются от строгой классификации и выстраивают книги по размеру, достигая приятной глазу однородности, — последнее решение в организационном смысле эквивалентно евгенике.

Однако Джессон нашел совершенно иное решение. Чтобы ряды книг были ровными и не портили общего вида, он подложил под более низенькие тома пластины из полированного и отлакированного дерева, вырезанные специально по размеру. И клал поверх ряда другие книги по той же тематике, только горизонтально.

— Ну и каково же мнение профессионала относительно моей скромной библиотеки? — Я не заметил, как вошел Джессон.

— Просто волшебство! Хотя… Наш хранитель наверняка возмутился бы, увидев вот это… — Я постучал кончиком пальца по деревянным пластинам. — Лак может испортить переплеты.

— Можете передать своему хранителю, что я почерпнул эту идею из справочника Пеписа. Есть ли более простой и надежный способ избежать столь неприглядной зубчатости? — Не успел я ответить, как Джессон взялся за стремянку и подкатил ее к самому дальнему шкафу. — Конечная остановка! — весело объявил он.

Этот книжный шкаф украшали самые интригующие таблички: «НЕОКОНЧЕННЫЕ ТРУДЫ», «ОТКРЫТИЯ и ПУТЕШЕСТВИЯ» и «СЕКРЕТЫ И ТАЙНЫ». Я вскарабкался по стремянке и тут же увидел «Путешествия Гулливера» с волшебным рисунком на переднем обрезе, а затем — многотомное издание Хэклита, о котором упоминал Джессон.

— Производить разведку будете позже, — строго сказал он. — Сначала обратите внимание вот на это… — И Джессон указал на пару ставней красного дерева, прикрепленных к книжному шкафу.

Я отворил одну створку и обнаружил, что за ней прячутся две великолепные гравюры Хогарта с изображением похотливой английской парочки. Гравюры висели на вторых ставнях.

— Продолжать? — спросил я.

Джессон кивнул.

За вторыми ставнями скрывались еще два Хогарта, подвешенные, как и все остальные картинки в доме под названием Фестиналенте, на шелковых пурпурных лентах. Рамы хлопнули по дереву, когда я надавил на кнопки.

— Осторожнее, — предупредил Джессон.

За третьим набором ставней оказалась еще пара гравюр. Чем глубже я проникал, тем мрачнее становились изображенные на гравюрах сцены и тем более причудливыми казались мне вкусы Джессона. И тем радостнее становился он сам.

— Чудесно, просто прелестно! — весело воскликнул хозяин библиотеки, когда я достиг четвертой потайной ниши. — Пожалуй, можно начать и отсюда. — Он закрыл глаза, словно собираясь с мыслями. — Готовьтесь, мой друг! — воскликнул Джессон. И когда я открыл последние по счету ставни, выжидательно уставился на меня. Хотел, видно, увидеть мою реакцию.

Ну и какова же она оказалась, моя реакция?

Ее можно было охарактеризовать одним словом: растерянность. Вместо очередных Хогартов я увидел комнатку, размером не больше моей клетушки, с той разницей, что пол здесь был приподнят дюймов на восемнадцать от земли. На платформе стояли два кресла причудливой формы.

Я влез на эту платформу и обнаружил, что за креслами прячется изящный столик из слоновой кости, а на столике стоит картонный игрушечный театр размером с кукольный дом. Сцену театра скрывал ярко-зеленый занавес величиной с носовой платок. Занавес был опущен.

Джессон присоединился ко мне и начал возиться с огнями рампы — каждый из светильников был не больше наперстка.

— Позвольте высказать догадку. Там, за занавесом, еще одна сцена?

Джессон молча извлек из кармана жилетки серебряный спичечный коробок.

— Ну хоть скажите, что здесь сегодня играют?

— Терпение, мой друг. — Он чиркнул спичкой и зажег огни рампы, в воздухе тут же разлился изысканный сладковатый аромат. — Масло рапса, — пояснил Джессон. — Запахи, они тоже влияют на восприятие. — Он указал на витой шнурочек, висевший вдоль арки просцениума размером с крикетные воротца. — Окажите такую честь?

Я потянул за шнурочек, занавес поднялся.

— Сезам, откройся! — воскликнул Джессон.

— Так именно это вы имели в виду, говоря о «деле»?

За занавесом оказался застекленный деревянный шкафчик с десятью отделениями. В одном хранилось нечто напоминающее осколки морских раковин, в другом — закопченный кувшинчик с какой-то мутноватой жидкостью, в третьем — свисали на веревочке засохшие корешки и листья какого-то растения, в четвертом — старинная тряпичная кукла.

— Интересно, правда?

Я пожал плечами, раздраженный тем обстоятельством, что превратно понял слово «case», ассоциировав его с фантазиями в стиле Конан Дойла.

— Говорят ли вам что-нибудь эти предметы, Александр?

— Честно сказать, не много.

— Но ведь наверняка наталкивают на какие-то соображения?

— Ну, если уж очень постараться… Я бы сравнил их со шкатулками с сюрпризом Маккаркла.

Джессон удивился:

— А вот теперь уже вы поставили меня в тупик.

— И неудивительно. Мистер Маккаркл был не слишком заметной фигурой в мире классификации. В годы моего детства заведовал районной библиотекой.

— Ну а что такое шкатулки с сюрпризом?

— Коробочки, которые он хранил в старой тележке для книг возле каталожных ящиков. Одна называлась «Цвета» и была наполнена разными красками, образцами тканей. Во второй, под названием «Чудесные минералы», хранились пириты, диатомиты и прочие красивые камушки. Но моей любимой была «Из чего я сделан». Туда мистер Маккаркл поместил фрагмент человеческой кости, пробирку с водой, ноготь и шестидюймовую прядь волос, украденную им, как он сам позже признался, в местной парикмахерской.

— «Из чего я сделан»?.. Замечательная идея! Как нельзя более уместное сравнение с тем, с чем имеем дело мы.

Тут до меня, что называется, дошло.

— Так вы хотели тем самым показать, из чего сделаны вы, мистер Джессон?

— О нет, Господи, ничего подобного! Все эти предметы символически описывают жизнь человека, скончавшегося около двухсот лет тому назад. — Он надавил на кнопку в полу. — Паланкин и кресло-носилки, Эндрю. Их надо повернуть вот таким образом… — И Джессон изобразил с помощью двух растопыренных ладоней нечто напоминающее букву «V». И пока дворецкий переставлял мебель, свел меня вниз со сцены. — Прежде чем мы начнем, хочу принести кое-что из библиотеки, — сказал он и подвел меня к ближайшему алькову. — Не будете столь любезны снять с полки вон тот том? — И Джессон указал на полку с табличкой «Неоконченные труды». Я поднялся по стремянке и потянулся к «Эдвину Друду». — О нет, не этот. Тот, что слева. В переплете из телячьей кожи.

Я прочитал на корешке название:

— «Хроники инженера» Себастьяна Плюмо?

— Да, именно.

Потянувшись за книгой, я вдруг потерял равновесие и едва не свалился со стремянки на голову Джессону.

— Осторожнее!

Я обрел равновесие, ухватившись за бронзовый поручень, взял книгу и, прежде чем передать ее Джессону, заглянул внутрь. «Хроники» были написаны по-французски и напечатаны, судя по шрифту и бумаге, примерно в восемнадцатом веке. Я сказал «примерно», потому что дата выпуска там не значилась. Если уж быть точным до конца, так и титульный лист отсутствовал. А единственной характерной чертой был экслибрис с изображением герба Джессона.

— Давайте ее мне, Александр. У вас еще будет время как следует рассмотреть и изучить это издание.

Я подал ему «Хроники», и Джессон отнес книгу в комнатушку за ставнями. Снова поднялся на платформу и шагнул в паланкин, сделанный из кресла под козырьком, такие прежде я видел только в кино. Затем он выглянул из окошка и жестом дал мне понять, чтобы я занял другое кресло — довольно странное на первый взгляд сооружение, напоминающее шезлонг, и тоже под козырьком, сделанным из стеганой кожи. И вот мы оба уселись, каждый в отведенное ему отгороженное место.

Джессон положил диктофон на столик из слоновой кости, который освещали огни рампы.

— Включите, когда будете готовы?

Я наклонился вперед, надавил на кнопку и откинулся на спинку кресла.

Джессон задернул шторки паланкина, чтобы я не видел его лица, затем протянул руку к шкафчику, открыл стеклянную дверцу и взял какой-то предмет.

Я почему-то подумал, что он взял старинную куклу, чтобы начать разыгрывать спектакль, но затем увидел, что пальцы его крепко сжимают кувшинчик с мутноватой жидкостью. Подавшись вперед, я заметил его отражение в стеклянной дверце. Он сидел неподвижно, словно в трансе, потом поставил кувшинчик рядом с диктофоном и начал свое повествование. А начал он его со следующих слов:

— Этот шкафчик с сюрпризом я приобрел весной тысяча девятьсот восемьдесят третьего года на аукционе в Париже…

На протяжении следующих двух часов Джессону удалось превратить эту убогую деревянную коробку в сундук с сокровищами, непременный атрибут авантюр и приключений. Выяснилось, что каждый хранившийся в шкафчике предмет был связан с определенным моментом в жизни анонимного изобретателя восемнадцатого века. К примеру, в кувшинчике хранился отсеченный палец героя, мрачный экспонат некоего хирурга-кальвиниста, коллекционировавшего разного рода анатомические аномалии. Джессон обильно уснащал рассказ всеми этими чисто медицинскими деталями и подробностями, что отчасти объясняло наличие в его библиотеке раздела под названием «АМПУТАЦИЯ» и вполне совпадало с прагматизмом его читательских интересов. И, несмотря на то что говорил он о делах и событиях давно минувших дней, рассказ оказался живым и чрезвычайно захватывающим. Джессон заставил все девять предметов из десяти отделений старинного шкафчика дышать, говорить, сталкиваться, кровоточить, рыдать и вопить.

Наконец он умолк, и тут настал мой черед сидеть словно в трансе. Когда я немного пришел в себя, то подался вперед, заглянул в паланкин и увидел, что Джессон сидит там, сгорбившись, совершенно обессиленный.

— Позвоните Эндрю, — хрипло прокаркал он через окошко. — Скажите, чтобы принес бутылку «Барсака» и те печенья, которые только что прислали.

Я передал это сообщение дворецкому, а затем стал допытываться об источниках столь необычайного повествования.

— Скажите, мистер Джессон, то, что я от вас сейчас услышал, — факты или выдумка? Мы с вами существуем в конце девятнадцатого века, который Дьюи называл «областью фантазии», или же в конце двадцатого, который исходя из того же принципа можно назвать «областью увековеченной памяти»?

Джессон пропустил этот мой вопрос мимо ушей.

— Проверьте, как идет запись, — буркнул он и, опустив козырек, скрылся из виду.

Я быстро проверил диктофон и, убедившись, что работает он нормально, вернулся в свое кресло. Затем отодвинул пальцем краешек занавески и увидел, что Джессон, склонившись над бумажным свитком, делает какие-то записи.

— Похоже, я здесь не единственный летописец, — заметил я.

Он нахмурился и сунул свиток за обитый бархатом валик.

— Просто решил записать несколько наблюдений. Вам бы они показались если не удручающими, то уж точно тенденциозными.

— Примерно то же самое вы говорили и о рае.

— Разве? — Он приподнял козырек, и я увидел на его лице усмешку. Однако пускаться в объяснения Джессон не стал.

Вошел Эндрю с подносом, на котором стояли бутылка, два бокала и большая красная жестяная коробка. Все это он передал нам через окошко.

Джессон открыл жестяную коробку и набросился на печенье.

— Когда-нибудь такие пробовали? — спросил он и облизнул губы, испачканные в сахарной пудре. И когда я сказал, что не пробовал, добавил: — Тогда вы должны, просто обязаны попробовать. Лично я считаю, они куда лучше традиционных итальянских сладостей. Мне посылает их мой друг, француз, из городка на границе Франции с Италией. По коробке в месяц.

Эта пустая болтовня переполнила чашу моего терпения.

— Мистер Джессон, ради всего святого, можете вы объяснить мне, что я здесь делаю? Для чего именно я вам понадобился? Вряд ли для того, чтобы записывать ваши истории и есть французское печенье! Вы и без меня провели блестящую работу по исследованию тайн и загадок этого шкафчика.

— Приятно слышать, особенно от вас. Но остались еще кое-какие пустоты.

— Какие еще пустоты?

— Съешьте печенье.

— Да не хочу я печенья. Я хочу…

Джессон прервал меня жестом руки.

— Почему вы показываете на куклу? — спросил я.

— Я вовсе не показываю на куклу, которой все же больше подходит название «манекен». Я пытаюсь привлечь ваше внимание к тому, что находится внизу, под ней. Вот взгляните.

— Но здесь ничего нет. Просто пустое отделение. О, так вы полагаете — там некогда что-то лежало, да?

— Да.

— И что же?

— Увы! — воскликнул Джессон. — Именно это мне и хотелось бы выяснить. Но прежде чем мы продолжим, позвольте мне выпить бокал вина.

Приблизился Эндрю с пробкой, которую Джессон обнюхал и, похоже, остался доволен. А потом, уже с полным бокалом, обратился ко мне:

— Позвольте мне догадаться, о чем вы хотели бы знать. — Он отпил глоток. — Прежде всего вы, разумеется, удивлены тем, каким образом мне удалось столь много узнать об этом шкафчике да еще подвести под все эти события историческую подоплеку. Второе: вам хотелось бы знать, зачем мне нужна ваша помощь. Третье: вас, несомненно, заинтриговало пустующее отделение. Ну что, я прав?

— Более или менее.

— Что ж, тогда начнем по порядку. — Джессон передал мне через окошко «Хроники инженера». — Большую часть сведений я почерпнул из этого источника. Чуть раньше, разглядывая эту книгу, вы, надеюсь, заметили, что в ней недостает титульного листа?

— Да. И никаких выходных данных.

— История издания этих «Хроник» до сих пор является для меня тайной. И разумеется, библиотекарь-профессионал, тем более работающий в справочном отделе, мог бы восполнить недостающие звенья, что весьма помогло бы нам в дальнейших исследованиях.

Я взглянул на корешок переплета.

— А что вам известно об этом Себастьяне Плюмо?

— Я так полагаю, это псевдоним. От «nom de plume», «человек пера». Обычная практика в те времена.

— В какие именно?

— Мой чисто любительский анализ позволил сделать вывод, что напечатана она в конце восемнадцатого века.

— И при этом вы исходили…

— Из пунктуации, бумаги, шрифта. К тому же в пользу моей версии говорит весьма характерная для тех времен вязь сдвоенных «ss» и «fs». Ну и еще обилие внутритекстовых ссылок.

— И вот это помогло? — осведомился я, держа книгу раскрытой на той странице, где обнаружил гравюру, которую я не заметил при первом беглом знакомстве с книгой на стремянке. А изображена была на этой гравюре точная копия деревянного застекленного шкафчика, где одно отделение оставалось пустым.

— Она лишний раз привлекла мое внимание к реальному предмету.

— Не понял?

— Именно эта гравюра заставила меня более пристально взглянуть на шкафчик.

— Здесь, на этой картинке, изображена точная копия вашего шкафчика, мистер Джессон. В том числе и пустующее отделение. И я не вижу причин полагать, что это отделение некогда было чем-то заполнено.

— А вы присмотритесь как следует.

— Кувшинчик, вернее, рисунок кувшинчика. Так, дальше. Раковина, рисунок раковины. Манекен, изображение манекена.

Джессон закатил глаза.

— Ради Бога! Вам следует быть внимательнее, если хотите уловить суть.

Взгляд мой так и метался, словно мячик для пинг-понга, от шкафчика к гравюре и обратно. И мне вспомнились детские картинки-загадки. Две с виду совершенно идентичные сцены из фермерской жизни под заголовком: «Чем отличается ферма мистера Банди?» Но я вовсе не ту суть хотел уловить, я хотел…

И вдруг меня осенило. Я понял, что имел в виду Джессон. Разница между двухмерным изображением шкафчика и реальным шкафчиком была совершенно ни при чем. Различие оказалось в самих этих шкафчиках. В реальном присутствовало то, что не попало на изображение.

— Гвоздь! — воскликнул я.

Джессон одобрительно щелкнул по бокалу:

— Браво! И наша задача состоит в том, чтобы узнать, чего здесь у нас недостает.

— Может, гвоздь добавили совсем недавно?

— Добавили? Да, это верно. Недавно? Вряд ли. Этот образчик металлоизделия пришел к нам из эпохи, где не было «оливера».

— А что такое «оливер»?

— Формовочный молоток, используемый в массовом производстве гвоздей. Взгляните на шляпку. Видите этот рисунок, напоминающий розу? Гвозди ручной работы с таким рисунком шляпки встречались после тысяча восемьсот пятидесятых крайне редко. Именно с середины девятнадцатого столетия рынок заполонили гвозди из высокопрочной стали.

— Откуда вам все это известно?

— Давайте не будем сейчас об этом. Сосредоточимся на шкафчике, о’кей?

— Договорились. В таком случае объясните, почему для вас столь важно вычислить отсутствующий предмет? Если, конечно, таковой вообще существовал.

— Да потому, что неполный шкафчик делает неполной и саму историю, а мне такие вещи просто претят. Скверно, когда страхи вырастают на почве недостатка информации. Но во сто крат хуже, когда они возникают из-за потери или исчезновения. Мой шкафчик некогда был заполнен весь, Александр. И если повезет, его можно будет заполнить вновь. Вот для чего именно вы нужны мне: вычислить и найти исчезнувший предмет и вернуть его на положенное место. Хочу, чтобы вы взяли домой эти «Хроники» и диктофон. Переписывая содержание кассеты, сверяйтесь с книгой, затем можете объединить эти два отчета по своему усмотрению. А когда дело будет сделано… вот тогда и начнется настоящая работа.

— У вас имеются какие-либо записи, на которые мне стоило бы взглянуть?

— А вот этого не нужно. Это только замутнит свежесть восприятия. Кстати, именно по данной причине я воспользовался посторонней помощью.

— Но…

— Прошу вас, Александр, не надо. Не задавайте больше вопросов. Не стесняйтесь, пользуйтесь своими каталогами и компьютерами. И приходите в следующую субботу. И по возможности спланируйте день так, чтобы мы могли провести его вместе. И еще — не волнуйтесь. Я никаких чудес от вас не жду. Честный добросовестный отчет о проделанной работе — этого для меня, человека, живущего в полном уединении, будет более чем достаточно.

— Насчет записи. Я так понял, вы хотите, чтобы я переписал только ваш рассказ?

— О нет, не обязательно! Можете включить и свои соображения.

— Но зачем?

— Сеть всегда следует забрасывать широко и далеко. Чтобы стало яснее, могу спеть вам одну уличную песенку, раскопал ее на Граб-стрит много лет тому назад. — Джессон отпил глоток вина и запел:

— Так кто у нас гурман, а кто кондитер? Я толком не понял.

— Давайте вернемся к этому разговору в субботу.

— Но в этом случае у меня не так уж и много времени на серьезные исследования. В библиотеке просто сумасшедший дом, поговаривают, будто у нас грядет полная перестановка и инвентаризация. И если так, то все мое расписание летит к черту.

— Уверен, вы найдете время, Александр.

И с этими словами Джессон снова опустил козырек на паланкине, положив тем самым конец нашей занимательной беседе.

 

Глава 12

Говоря о том, что живет в полном уединении, Джессон ничуть не кривил душой. Придя к нему в следующую субботу, я обнаружил, что застекленные двери салона выходят в небольшой дворик, декорированный с изысканной простотой и изяществом.

Он был выложен черно-белым неотполированным камнем, и в нем царили почти монастырские тишина и спокойствие. Усевшись на простую каменную скамью, я открыл свою заветную книжку и провел небольшую инвентаризацию: «тент — стекло + железо, 12 коринфских колонн, 4 карликовые пальмы, неск. воркующих голубей, 8 горгулий, 1 мраморн. фонтан».

Джессон вышел из-за колонны и махнул мне рукой.

— Пройдемся? — спросил он. И, не дожидаясь ответа, взял меня под руку. Мы дважды прошли по периметру, вокруг фонтана, и вот наконец он нарушил монастырскую тишину: — А теперь рассказывайте, что удалось выяснить.

Не успел я ответить, как на скамью взлетела голубка и принялась поклевывать оставленные мной там записи.

— Это единственная копия, мистер Джессон, — всполошился я. — Надо бежать спасать.

Он позволил мне забрать конверт, однако не принял его из моих рук.

— Предпочитаю просто послушать. Надеюсь, вы не станете возражать. Были трудности с пленкой?

— О нет, ничего существенного, несколько искаженных слов, вот и все. Проблемы начались, когда я стал сравнивать запись с отрывками из книги. Старомодный французский, вышедшие из употребления глагольные формы, с этим пришлось изрядно повозиться.

— Вы вроде бы говорили, у вас жена француженка?

Я не помнил, чтобы говорил ему о национальности Ник.

— На ее помощь трудно рассчитывать. Она очень занятая молодая дама.

— Жаль. Так есть какие-то соображения по поводу недостающего предмета?

— Прочесал все каталоги и наши амбарные книги. Но не нашел ни единого упоминания о «Хрониках».

— Любопытно.

— Вся проблема в том, что в книге отсутствует титульный лист. Свод правил англо-американской каталожной системы не признает надписей на корешке. Данные, напечатанные там, считаются или неверными, или же неполными. Плюс к тому это ведь перевод на английский.

— А разве нельзя найти книгу по имени и фамилии автора?

— Среди писателей восемнадцатого века не зарегистрировано ни одного под именем Себастьян Плюмо, я по крайней мере такого не нашел. Так что с точки зрения моей библиотеки этой книги не существует в природе.

— Прошу прощения за напрасные хлопоты. А что насчет гравюры?

— В этом плане лучшего источника, чем Французская национальная библиотека, не сыскать. Но только для этого надо ехать в Париж, поскольку хранящиеся у нас несколько ранних томов не могут предоставить полной информации.

— А знаете, я уже посещал эту библиотеку. И если не считать кафе напротив, где подают совершенно потрясающие лимонные торты, сей визит прошел без малейшей пользы. — Мы прошли еще шагов пять или шесть, затем Джессон заметил: — От этих разговоров о десертах слюнки потекли. Не призвать ли нам Эндрю? Кнопка спрятана в когтях этого василиска. — Попросив дворецкого принести печенье, Джессон подвел меня к каменной скамье. — Итак, записи. Могу я теперь их взять? — Я надеялся, что он хотя бы бегло просмотрит мою работу, но на уме у него было нечто совсем другое. — От этой каменной скамьи веет таким холодом! Так и старые кости застудить недолго, — сказал он и сунул конверт за пазуху.

Я с трудом подавил раздражение.

— Хотелось бы все же знать, где вы раздобыли эти «Хроники»?

— Когда был на аукционе, где приобрел уже известный вам шкафчик. А продал мне книгу раскормленный и подозрительный на вид житель Средиземноморья в вестибюле отеля «Дрюо». Там в то время проходила забастовка водителей автобусов, вот он и опоздал на аукцион.

— И что же такого было в нем подозрительного?

— Ну, это общее впечатление. И потом он сказал, что избегает демонстрировать «Хроники» на людях.

— Вероятно, именно этим объясняется отсутствие титульного листа: он специально его вырезал, потому что там имелась печать, штамп или чей-то экслибрис, по которым можно было установить владельца.

— Возможно, — сказал Джессон.

— Вы удивитесь, узнав, сколько книг портят и уродуют люди в попытке скрыть их истинных владельцев.

В животе у Джессона забурчало.

— Так где же печенье? Может, снова вызвать Эндрю?

Я опять направился к потайной кнопке звонка и на сей раз разглядел василиска получше.

— Да это вылитый вы! — воскликнул я. — Прямо портрет, даже нос в точности такой, как у вас.

— К сожалению, мои черты лица высечены не из мрамора.

Я вспомнил слова Финистера Дэпплза:

— Мне говорили, будто его не боится только ласка.

— Не совсем так. Василиск по-своему тоже уязвим, несмотря на грозный вид. Защищается одним — жутким запахом, исходящим из пасти.

— Весьма распространенное в наши дни оружие. Уж поверьте, кому, как не мне, проработавшему много лет в справочной, знать это.

Джессон улыбнулся:

— Эта скульптура сделана по модели сатира, украшавшего в шестнадцатом веке ниши зданий.

Эндрю принес тарелку с печеньем и поставил на скамью между нами. Джессон принялся утолять голод.

— Что вы такое пишете? — с набитым ртом спросил он.

— Так, просто прикидываю, какие дальше следует предпринять шаги.

Испачканный в сахарной пудре палец потянулся к моей книжке.

— Могу я взглянуть?

— Боюсь, вы мало что здесь поймете. Видите ли, я при записях использую стенографию.

Но Джессон настойчиво тянул руку, теперь уже ладонью вверх.

— Ведь это, если я не ошибаюсь, методика Питмана? — заметил он, бегло просматривая страницы.

— Да, только несколько измененная, — сказал я, удивленный его осведомленностью.

— Значки, обозначающие согласные, разобрать трудно, а таких соединений гласных я вообще прежде никогда не видел. Нет, у меня вряд ли получилось бы расшифровать этот текст, за исключением, пожалуй, пары заголовков. Ну вот, к примеру, этот. «Нечетные кресла», верно?

— «Почетные», — поправил его я. — Речь идет о распределении ученых и исследователей по рангам.

— Очаровательно. — Джессон продолжал листать мою книжку. — А это что такое? Вы сделали честь мне, обозначив буквой «Джей»?

Я кивнул.

— И, как видите, здесь полно свободного места. Много чего можно написать.

Он проигнорировал свободное место, перелистал еще несколько страниц и сказал:

— А что это за наблюдения под заголовком «Отгороженное место»?

— Не важно.

— Вы что-то скрываете. Понял это по вашему тону.

— Под этим заголовком я записываю сугубо личные вещи.

Джессон всмотрелся в страницу.

— Кажется, пару фраз я все же могу расшифровать. «Неотерм 2300…» «гроб-гроб»… Не возражаете, если я продолжу?

— Лучше не надо.

— А вы осмотрительны. И скрытны.

— Я всего лишь скромный летописец.

— Ерунда. Уверен, в этих ваших записях немало оригинальных наблюдений и мыслей. И знаете что еще? Поскольку сидеть на холодной скамье просто невыносимо, каждая косточка так и ноет от холода, к тому же это чертовски вредно для спины, давайте войдем в дом. И уж там займемся всем этим.

— Чем именно?

— Ну разве непонятно? Поскольку вы, вне всяких сомнений, интересуетесь мной, а я, в свою очередь, вами, предлагаю следующее. Вы расскажете мне о своей жизни, я вам — о своей. Мои шестьдесят с хвостиком против ваших тридцати, идет?

— Ну а как же наше дело?

— Всему свой черед. Дело подождет, Александр.

 

Глава 13

Джессон прошел через салон в библиотеку, я за ним. Там он открыл ставни и поднялся на платформу. Но ни картонного театра, ни шкафчика с сюрпризом там уже не было. Как не было и столика из слоновой кости. Остались лишь два резных кресла.

— Ну вот, — сказал Джессон, усаживаясь в паланкин, точно то была исповедальня. — Предлагаю начать с «Неотерма 2300».

— А вы, я смотрю, из тех, кто сразу берет быка за рога.

— «Неотерм 2300», — повторил он.

— Это модель инкубатора. Я, видите ли, родился недоношенным.

— А «гроб-гроб»?

— Я потерял родителей, едва успев появиться на свет. Мама умерла от токсического шока, отец погиб в автокатастрофе, торопился к ней в больницу.

Джессон вздохнул:

— Бедняжка… Ну а ваши приемные родители?

Я пожал плечами:

— О, они в полном порядке.

— Однако вы немногословны.

— Мы никогда не были по-настоящему близки. И много лет подряд я терзал их одним и тем же вопросом: правда ли, что мои настоящие родители погибли? Я даже настоял, чтобы меня отвели к ним на кладбище. Мне было тогда всего шесть. И когда мы пришли на кладбище, я закатил там самый настоящий скандал. Мне, знаете ли, не понравилось, что могильная плита врыта в землю. Видно, подумал, что если люди будут ступать по ней, родителям станет больно. А в изголовье плиты находился надгробный камень. Помню, я сидел около него. Камень был сделан в форме раскрытой книги. Должно быть, я просидел там не меньше часа, водя пальчиком по полустертой надписи и пытаясь разобрать, о чем она говорит.

— И то было ваше первое воспоминание о книгах?

Вопрос потряс меня.

— Да, наверное.

— Ужасно. Хотя, должен сказать, Александр, теперь вы говорите об этом совершенно спокойно.

— Далеко не всякий человек, обуреваемый чувствами или эмоциями, демонстрирует их, мистер Джессон. Известно ли вам, что на протяжении довольно долгого времени Дьюи не включал эмоции в свою классификационную систему?

— И вы считаете, что он поступал мудро?

— Нет. Я лишь говорю, что библиотекари зачастую просто не дают этим самым чувствам воли. И знаете, Дьюи избегал таких категорий, как печаль и отчаяние, вовсе не случайно. Возможно, вы заметили, что все мои заметки соотносятся с вполне конкретными предметами. К примеру, вот одна из последних записей — здесь я упоминаю о том, что вы показали мне свой шкафчик.

— Напомните, кстати, что вы тогда говорили.

— Мы говорили о шкатулках с сюрпризом. Побочное дитя моего первого учителя, мистера Маккаркла. Он создал маленькую библиотеку, размером не больше вашей альковной коллекции.

— Вот только, наверное, содержание этой коллекции было иным.

— Отчасти. Просто уверен, что мистер Маккаркл ни за что бы не стал приобретать подборку выпусков «Бездельника» Джонсона, тем более переплетенных в пахучую свиную кожу.

— А вы уловили запах, верно? В точности такая же подборка была в библиотеке Бёрлингтона в Чизвике. Впрочем, не будем об этом. Расскажите еще о Маккаркле.

— Он один из тех, кто открыл мне глаза на мир книг.

— И когда же это было?

— В четвертом классе. Я впервые попал в его библиотеку. Помню, он подошел ко мне, опустился на одно колено. Глаза наши оказались на одном уровне, и он сказал: «Ты первый живой 597.8, которого я когда-либо видел». Естественно, я ничего не понял. Но когда он начал показывать мне свое собрание и продемонстрировал даже специальный путеводитель по амфибиям, тут я почувствовал: этот человек поймал меня, как, как… — Я пытался подобрать соответствующее сравнение.

— Как лягушка ловит муху?

— Да, примерно так. Вообще-то он был очень похож на книги, которые собирал: солидные, занимательные, умные, но ни в коем случае не нравоучительные. И в то же время мистера Маккаркла никак нельзя было назвать человеком, потворствующим исключительно своим желаниям. Он предпочитал формировать желания, а не подчиняться им. И при моем появлении говорил с сильным шотландским акцентом: «О, вот и ты, Александр! Сейчас покажу тебе нечто совершенно особенное!» Подводил меня к письменному столу с тумбами, начинал рыться в бумагах и книгах и наконец находил заранее отложенный для меня том. Как-то раз он протянул мне пакет в грубой коричневой бумаге, перевязанный бечевкой, и сказал: «А теперь послушай меня. Хочу, чтобы ты был первым. Самым первым, кто прикоснется к этой книге. И не вздумай отказываться, бери». Я сорвал бумажную обертку. В пакете оказалось редкое старинное издание «Путешествий Гулливера».

— Так это Маккаркл первым отправил вас в страну лилипутов?

— Да. И воспитал во мне любовь к библиотекам. Он многому научил меня. Как сортировать новые поступления, приклеивать оторвавшиеся корешки и переплеты, вести каталог. И я почти два года помогал ему. А потом поступил в колледж и увлекся классификацией Дьюи.

— Любители книг порождают других любителей книг, — заметил Джессон.

— Да, и иногда — на свою голову. Впрочем, если б я не повстречался с мистером Маккарклом, то вряд ли стал бы поступать в библиотечный колледж. А если б не поступил в этот колледж, то вряд ли работал бы на профессора Щаранского.

— Второе издание вашего шотландца?

— Скорее, улучшенное подарочное издание. Витольд Щаранский был не из тех, кто пачкает пальцы клеем, обновляя переплеты старых книг. Он вообще предпочитал манускриптам восемнадцатого века новую литературу. Был известен, как ученый, работами по палеографии, находил время и для чтения лекций по библиотечной классификации. И здесь более узкой его специализацией являлись ссылки. Весьма, знаете ли, сложный предмет. Он постоянно внушал нам, чтобы мы забыли о всяких там справочниках по цитатам, был категорически против бездумной зубрежки. И говорил: если мы хотим запомнить что-то, следует прежде всего вспомнить призыв Брехта. Могу вам процитировать:

Джессон одобрительно кивнул.

— Надо сказать, — продолжил я, — эти слова произвели на меня большое впечатление. Они не только служили мне путеводной звездой, но и заставили понять, каким радикальным преобразованиям следует подвергнуть библиотечное дело. Возможно, именно поэтому я и увлекся затем изучением трудов Мелвила Дьюи.

— Он ведь, кажется, Джон, или я ошибаюсь?

— Вы путаете его с реформатором системы образования. Мелвил Дьюи также руководствовался моральными императивами, но оставил более заметный след в своей области знаний. Именно он изобрел переплет с отрывными листами, систему вертикальных файлов и наконец общую систему классификации, которой теперь пользуются во всем мире. А известно ли вам, что именно Мелвил разработал идею переносной библиотеки? Да он, возможно, сделал больше для развития и распространения знаний, чем сам Билл Гейтс!

— Еще одно неизвестное мне имя.

— Ладно, не важно. Суть в том, что Дьюи создал метод, согласно которому всю Вселенную можно как бы поделить на десять основных классов. Если вдуматься, немного похоже на ваш шкафчик с сюрпризами. Кроме того, не кто иной, как Дьюи, заставил меня заинтересоваться стенографией. Сам он ратовал за модифицированную систему Линдсея, которая, в свою очередь, есть не что иное, как модифицированная система Питмана.

— Потрясающе!

— Вообще-то я не ожидал, что это вас так заинтересует.

— Но вы же сами видели, какое внимание я уделяю своему почерку.

— Тогда, наверное, вам будет интересно услышать об упрощенной системе правописания, за которую ратовал Дьюи. К примеру, он писал свое имя как «Д-Ю-И». А Майнус Маккаркл, являвшийся в определенном смысле его учеником и последователем, подписывал всю свою личную корреспонденцию одной горизонтальной чертой.

— Простите, не понял?

— Ну, просто заменял подпись графическим изображением своего имени. Майнус — стало быть, «минус». Надо сказать, сам я этим никогда не увлекался, хотя и написал по данной системе статью, еще когда служил мальчиком на побегушках.

— Вы были мальчиком на побегушках в библиотеке? — удивился Джессон.

— Да. Так там называют всех вновь поступивших сотрудников.

— Так как же это получается? Начинали вы мальчиком на побегушках, а потом вас сразу повысили до главы отдела? — Тут Джессон, видно, сообразил, что это может показаться для меня оскорбительным, и сказал: — Простите. Продолжайте.

— Темой моей работы было использование метода Линдсея у Дьюи. Профессор Щаранский весьма высоко оценил этот анализ и даже счел, что он может быть номинирован на премию. И можете верить, можете не верить, но я эту премию получил. А вместе с ней — и небольшой грант на поездку с целью посещения конференции по библиотечным проблемам, где меня наградили парой запонок, в точности такими же, какие некогда носил сам Дьюи. На них было выбито по большой букве «Р», что обозначало слово «Реформа». — Джессон покосился на мои запястья. — Я не ношу их. Никогда не носил.

— Почему?

— Потому что на этой конференции всплыли кое-какие неприглядные факты о моем герое. Нет, конечно, я уже был наслышан о его шовинизме. Каждому учащемуся библиотечного колледжа было известно, что Дьюи уделил куда больше внимания и места американским ассоциациям молодых христиан, нежели всему восточному буддизму в целом. Но я не знал, что он был настоящим фанатиком. Выяснилось, что он основал частный загородный клуб, девизом которого стало: «Здесь не место евреям, инородцам, туберкулезным больным, а также другим людям, чье присутствие может показаться нежелательным членам клуба».

— Получается, что ваш мистер Дьюи применял разделение по классам не только к книгам, — заметил Джессон.

— Кроме того, Дьюи, когда не преследовал евреев или негров, оскорблял своих коллег женского пола. В тысяча девятьсот шестом году против него даже выдвинули обвинение в злоупотреблении служебным положением. И на этой конференции демонстрировались материалы дела, разные там судебные бумаги, а также, в качестве вещественного доказательства, поврежденный корсет из китового уса, принадлежавший одной из потерпевших.

— Да уж. Ваш идол зря времени не терял.

— Экс-идол. Тот лектор сумел убедить меня, что буквы «Р» на запонках на самом деле означали не что иное, как «Расизм» и «Разврат». Стоит ли говорить, насколько я был разочарован в своем кумире. Я создал своего Дьюи, не имеющего ничего общего с реальным. Довольно характерная для меня ошибка, как утверждает моя жена. Все мои заблуждения происходили из неверного суждения о людях.

— Они у вас сохранились?

— Заблуждения?

— Да нет. Запонки.

— Нет. Я их выбросил. С заблуждениями расставаться куда как сложнее.

— А вы пытались?

— Ну, если вы имеете в виду, наблюдался ли я у врача, то да, какое-то время. Не слишком долго. Ник настояла, чтоб я проконсультировался у Креветки, так она называет моего психоаналитика.

— И что же, он помог?

— Да ни чуточки. По большей части испытывал на мне какие-то свои еще сырые теории.

— Полусырые креветки, это блюдо может быть страшно опасным для здоровья.

— Да нет, не очень, вы уж поверьте. Слышали когда-нибудь о библиотерапии?

— Уже по самому слову можно догадаться, что это такое. Лечение книгами?

— Да. Библиотерапию по большей части используют в тюрьмах. Видно, Креветка захотел расширить область применения, а потому прописал мне целый список книг, подобранный специально для помешавшегося на графологии эмоционально неустойчивого библиотекаря.

— И этот список…

— Полный бред. Названия вам ничего не скажут.

— Кошмар!

— Да уж. Впрочем, курс этой терапии был недолгим. Последняя разборка с Креветкой состоялась, когда я спросил, что означает диагностический код на бланке моей медицинской страховки. Креветка ответил, что для беспокойства у меня нет никаких оснований. Но я тем не менее беспокоился. Ведь в конечном счете именно беспокойство было одной из основных причин, по которой я угодил к этому врачишке в лапы. Я страшно возмутился и потребовал от него объяснений, что означает этот код и каким образом он может сказаться на моей дальнейшей карьере. Хотите знать, что ответил Креветка? «Очень хорошо, Александр. Раз вы настаиваете. Под этим кодом зашифрован ряд симптомов, указывающих на наличие у вас психопатических навязчивых идей и склонности к депрессивному неврозу».

— И это вас удивило?

— Между ощущением, что с тобой что-то неладно, и превращением твоего случая в клинический существует целая пропасть. Так что да, удивило. Впрочем, это слабо сказано. Его диагноз настолько огорчил меня, что я ушел, так и не поставив подписи на проклятом бланке страховки. И лишь потом спохватился, что это может вызвать нешуточные осложнения, особенно при устройстве на работу. Я вернулся и тем самым подверг себя еще большему унижению. Двери в кабинет Креветки были распахнуты настежь, сам он говорил по телефону. Вернее, так мне сначала показалось. Но на самом деле он наговаривал текст на диктофон, причем пользовался при этом чисто медицинским жаргоном.

— Поистине дьявольское изобретение эти диктофоны, — заметил Джессон.

— Да уж. А говорил он следующее: «Применение книг в качестве терапевтического вспомогательного средства вызвало лишь маргинальное улучшение состояния пациента, страдающего патологическим пристрастием к своей записной книжке, которую он сам называет „каракули-писульки“… Содержание пресловутой книжки дает основания полагать, что у пациента просматриваются также нарушения в области психосексуального соответствия плюс возможный невроз жизненного предназначения…»

— Поразительно, как вы это все запомнили, — перебил меня Джессон.

— Графоманьяки обычно страдают прекрасной памятью.

— Пожалуй. Ну а что касается этого «невроза жизненного предназначения»?

— Самому пришлось лезть в медицинский словарь. Выяснилось, что это некое подобие морального мазохизма, при котором пациент устраивает свою жизнь так, чтобы гарантировать регресс.

Дверцы кресла-паланкина распахнулись, из них показался Джессон.

— Наверное, нам следует сделать небольшой перерыв. Как насчет ленча? Паштет из гусиной печенки со свежими овощами и зеленью способен прогнать печальные воспоминания о Креветке?

— Думаю, да.

— Может, ваша жена захочет к нам присоединиться?

— Боюсь, что нет. Ник последнее время пребывает в состоянии стресса.

— Так тем более ей просто необходимо развеяться. К тому же у меня имеется прекрасная коллекция вин, сотернов, которыми настоящие гурманы предпочитают запивать гусиную печенку. Целая кладовая самых разнообразных вин, собранных мной для душевного успокоения.

Джессон позвонил и потребовал телефонный аппарат. Через несколько секунд появился Эндрю со старомодным аппаратом, который он подключил через не менее странно выглядевшую розетку.

Разговор по телефону не занял много времени.

— Ник? Мистер Джессон хотел бы пригласить тебя на ленч. Давай договоримся, где тебя встретить.

Она вздохнула.

— Хоть в бассейн ныряй за монетами, которые швырнул тебе хозяин, но уволь меня от этих встреч.

Я прикрыл трубку ладонью.

— Говорит, что работы просто невпроворот.

— Попробуйте попросить еще раз, Александр.

— Так ты никак не можешь, а, Ник? Мистер Джессон готовит совершенно потрясающие блюда.

— Pas pour moi! — И с этими словами она повесила трубку.

— Ну? — спросил Джессон. Я покачал головой. — Жаль. Тогда скажу Эндрю, чтобы накрывал на два прибора. Должен заметить, отказ вашей супруги лишний раз убеждает меня в несовершенстве матримониальной системы как таковой.

— А вы когда-нибудь были женаты, мистер Джессон?

— Довольно личный вопрос.

— Но я же поделился с вами весьма личными, даже интимными подробностями своей жизни. И разве не заслужил тем самым откровений и с вашей стороны?

— Справедливо. Нет, я никогда не был женат. Я, знаете ли, больше верю в дружбу, чем в любовь. Правильно говорил великий Платон: все мы рождаемся на этот свет для родины, для наших родителей, для наших друзей. Заметьте, он ни словом не упомянул при этом о мужьях или женах.

— Ну а что касается вашей родины и ваших родителей? Вы и о них не упомянули ни словом. Вообще вся ваша жизнь напоминает мне пустующее отделение в шкафчике.

— Может, будет лучше, если таковой она и останется в ваших воспоминаниях.

— Не забывайте, мы с вами заключили сделку, — сказал я и многозначительно покосился на заветную записную книжку.

— Всему свое время, — сказал Джессон и положил тем самым конец спору.

 

Глава 14

В библиотечном каталоге Джессон до сих пор значился под аббревиатурой Н. Б. Н. К. — «Нигде Больше Не Классифицирован». И известно мне о нем теперь было не больше, чем в самом начале нашего знакомства. Всякий раз, когда я пытался заставить его выполнить свою часть нашего договора, он отнекивался и переводил разговор на другую тему. Я спрашивал о школе или колледже, а Джессон принимался рассуждать о паштете из гусиной печенки. Я упоминал его литературный псевдоним — он обсуждал достоинства зеленого салата, который некогда выращивал на своей ферме на Лонг-Айленде из семян, купленных в Эйксе.

— Семена, почва и солнце, — говорил он. — Вот священная троица любого садовода и огородника. У меня там была теплица, которую вы, любитель огороженных пространств, непременно оценили бы.

Я продолжал давить и настаивать:

— И как долго ваша семья владела этой фермой?

— А как вам фасоль? Хороша, правда?

— Мистер Джессон, ну, пожалуйста…

— Если вам так хочется понять, кто я такой, оглядитесь. Вся моя жизнь соткана из вещей, которые я здесь собрал. И вообще я похож на анонимного создателя этого шкафчика. Откуда и как взялись в нем все эти предметы — стоит ответить на данный вопрос, и сразу станет понятно, кто я такой и откуда.

— Откуда и как?..

— Ну да. Я имею в виду истории, которые стоят за всеми этими предметами. Чаще это называют происхождением.

Не успел я задать очередной вопрос, как вошел Эндрю с новой коробкой печенья.

— Ну, вот оно, мое любимое, наконец-то!

— Нельзя ли вернуться к вашему прошлому, мистер Джессон?

— О, если б это было возможно! — ответил он и запустил пальцы в жестянку с печеньем.

— Тогда хоть по крайней мере объясните, как вы приобрели все это, — сказал я и махнул рукой в сторону салона.

— Так и быть. — Он указал на массивное бюро. — Видите вот этот «кнорпельверк» с совершенно прелестным встроенным письменным столиком? Наткнулся на него в одной лавке неподалеку от Рингштрассе.

— Я имел в виду другое. Откуда взялись деньги?

— Да будет вам известно, я еще в нежном возрасте был «вполне прилично обеспечен». Так, во всяком случае, предпочитала называть это моя матушка.

— Имущество, управляемое по доверенности?

— Ну, можно сказать и так, хотя никаким доверием здесь не пахло. Просто мама настояла на получении пожизненной финансовой поддержки для нас обоих, когда поняла, что вышла замуж за негодяя и смертельно-скучного человека.

— Как давно это было?

— Да какая, в сущности, разница! Единственное, что вам надо знать: мать заключила это соглашение потому, что они с отцом постоянно ссорились. Даже из-за моего имени, о чем я знаю с ее слов. Мама хотела назвать меня Бартоломью в честь своего любимого дяди, орнитолога, известного какими-то выдающимися исследованиями болотных птиц штата Небраска. Но отец был против и хотел, чтобы меня назвали Генри, в его честь.

— И в честь его отца, вашего деда?

— Нет, слово «третий» появилось в моем имени значительно позже. При крещении мне дали имя Генри Форд Джессон-младший, это должно подсказать вам дату моего рождения. В ту пору в Диаборне, штат Мичиган, мальчики-младенцы под именем Генри Форд такой-то и такой-то выходили из родильных палат, как легковые автомобили с конвейера.

— Я так понимаю, Генри-старший имел отношение к автомобильному производству?

— Лишь косвенное. Был связан в основном с металлургической промышленностью.

— «Металлолом Джессона»? Ах вот оно что! Теперь понимаю, как вам удалось определить происхождение стального гвоздя в пустом отделении шкафчика.

Джессон кивнул.

— Мой отец стремился вовлечь меня в семейный бизнес. И одним из инструментов воздействия была специальная оловянная палочка, которую он называл «мотиватором». Он постоянно носил ее с собой.

— Так вы хотите сказать, он вас бил?

— При каждом удобном случае. Большую часть детства я провел, прячась от него под большим дубовым столом. Сидел там и играл в камушки. У меня их была целая коллекция. Поверьте, человек вовсе не чувствует себя таким уж одиноким, находясь в безопасном замкнутом пространстве.

— Ну а мама? Неужели она ничего не могла поделать?

— Отчего же. Она старалась, причем довольно часто. Но это лишь усугубляло положение. Отец был страшно вспыльчивым, жестоким человеком, не чурался самых грубых и непристойных выражений. Но и матушка тоже была очень сильной личностью и упрямо гнула свою линию. Костюмчики-матроски, уроки танцев, французского и верховой езды на ферме. Не стану упоминать диеты, на которых мне доводилось сидеть. Можно лишь сказать, что мама запрещала мне абсолютно все, что имело хотя бы какой-то вкус, особенное сладкое. — Джессон подошел к шкатулке из панциря черепахи и приподнял крышку. — Вот видите? Мама настояла, чтобы я клал сюда никель всякий раз, когда допущу грамматическую ошибку. Каждое неверно написанное слово, каждый промах означали неизбежное путешествие к этой бонбоньерке, где, можете мне поверить, никогда не было ни одной конфетки.

— И все равно с отцом бы вам, наверное, было еще хуже.

— Не знаю, не уверен. — Джессон сунул в рот мятный леденец. — Расскажу вам один случай. Мне тогда было восемь, и как раз в тот год отец перевез нас и весь свой бизнес из Мичигана в Нью-Йорк. Однажды он вернулся домой довольно рано и был просто в бешенстве. У него прямо из-под носа увели какой-то выгодный контракт по вторсырью. Наверное, мама почувствовала, что без мотиватора сегодня не обойдется, и поспешила вывести всех нас из дома. — Джессон на секунду умолк, потом мрачно вздохнул и продолжил: — Я до сих пор так живо вижу эту сцену. Мы зашли в бутик под названием «Чез Кристин», неподалеку от Мэдисон. Мама зашла в примерочную, а я стоял рядом и томился от скуки. И тогда я наклонился и стал подсматривать за тем, что происходило в примерочной. И что, как вы думаете, предстало взору восьмилетнего мальчика? Чулки, пояс, мужские носки. Четыре обнаженные лодыжки, мужские ноги, торопливо перешагивающие через брюки. И еще оттуда доносились сдавленные стоны и запах, которого я никогда не забуду. И если б мама вместо меня должна была класть штраф в бонбоньерку, это, наверное, обошлось бы ей в целое состояние. Из «Чез Кристин» мы отправились в «Эйберкромби» и «Финтч», где мама собиралась подобрать мне блейзер. Но я так разволновался, что отказывался стоять спокойно, пока мне примеряли этот самый блейзер и пока портной размечал кусочком мыла места, где надо подогнать рукава. «Генри Джессон-младший! — бранила меня мама. — Прекрати извиваться сию же минуту! И не суй руки в карманы, они все равно зашиты. И останутся зашитыми, потому что держать руки в карманах — это дурной тон». Но, очевидно, я не слишком прислушивался к ее замечаниям, потому что в следующую секунду она влепила мне пощечину.

— И что же вы сделали?

— Я выскочил из примерочной и спрятался за чучело носорога. Но мама поймала меня и ударила еще раз. А потом — еще и еще. Впоследствии, на протяжении многих лет, я ни разу не сделал попытки сунуть руку в карман пиджака или пальто, что является сущей мукой для прирожденного коллекционера.

 

Глава 15

Два дня спустя после того, как Джессон поведал мне о бизнесе отца, я с помощью индекса поднял всю периодику, где когда-либо упоминался металлолом и его использование в металлургической промышленности. И вот на полях одной статьи в «Метал дейли рипортер» я наткнулся на примечание, аккуратно сделанное карандашом и говорившее о том, что вся эта подборка была пожертвована нашей библиотеке теперь уже не существующим Институтом металлолома и вторичных отходов стали. Другое примечание гласило, что часть дара составляли еще и рукописи, зарегистрированные для удобства пользователей в электронных средствах информации. Я нашел файл, и на экране высветилась следующая информация:

ОПИСАНИЕ. Оригиналы: 46 линейных футов (72 коробки, 41 папка с письмами, 3 т., 6 блокнотов).

ПРИМЕЧАНИЕ. Хранятся в отделе особых поступлений.

ПРИМЕЧАНИЕ. Бумаги Института металлолома и вторичных отходов стали (ИМВС) состоят главным образом из корреспонденции, напечатанных на машинке документов, статей, фотографий и блокнотов, где задокументирована деятельность вышеупомянутой организации в период с 1901 по 1964 г. Ключевой является корреспонденция.

ПРИМЕЧАНИЕ. Путеводитель можно получить в хранилище.

ПРЕДМЕТ. Торговля утильсырьем — Америка.

ПРЕДМЕТ. Литье металла.

ПРЕДМЕТ. Металлургическая промышленность.

ПРЕДМЕТ. Отходы металлургической промышленности.

ПРЕДМЕТ. Металлолом — Америка.

ПРЕДМЕТ. Продукты промышленных отходов.

Я бы никогда и ни за что не стал бы заниматься дальнейшими исследованиями, если бы не примечание о путеводителе-указателе. Любой, кто когда-либо работал с рукописями, знает, что подобный указатель — лучший (а иногда и единственный) способ понять, что содержит то или иное собрание. Поскольку манускрипты не получали индивидуальных классификационных номеров, исследователи, полагающиеся лишь на компьютерные данные, могли многое пропустить.

Усердие всегда вознаграждается. Указатель по ИМВС являл собой распечатку на тридцать пять страниц и сопровождался кодами доступа, действовавшими задолго до появления нашей библиотеки. И именно там я нашел следующую запись: «Коробка 59, „Металлолом Джессона“ — Разн.».

Вот уж воистину «Разное»! Коробка с документами напоминала, скорее, мусорную корзину. Там хранились бланки заказов, чеки о приемке сырья, программка матчей клуба под названием «Аист», счет от какого-то импортера семян, а также три переплетенных тома: журнал, альбом и подборка писем.

В журнале я нашел план застройки пункта по приему металлолома, затем пошли страницы с описью металлического инвентаря — все это страшно неразборчивым почерком. В альбоме, на обложке которого красовалась надпись «Настольная книга сборщика утильсырья», обнаружилась большая подборка вырезок из газет, кипа пресс-релизов, а также снимков, иллюстрирующих успешное развитие и продвижение бизнеса Генри Джессона-старшего.

Прямое доказательство связи моего нанимателя с этой компанией всплыло лишь однажды, на глянцевом снимке списанного боевого корабля, который должен был пойти на металлолом; фирма приобрела судно в конце Второй мировой войны. На снимке красовался сам Генри-старший с женой и сыном на фоне огромного якоря. При ближайшем рассмотрении оказалось, что глава семьи сжимает в руке нечто напоминающее металлическую удочку. Не знай я о зловещем предназначении этого предмета, принял бы его за палку для ходьбы. Рядом со снимком на оттиске мимеографа была напечатана краткая история создания и становления «Металлолома Джессона», написанная ее основателем.

Согласно этому довольно хвастливому отчету, Джессон-старший начал с собирания пустых жестянок от консервов, которые сдавал сборщику утильсырья в Диаборне. В четырнадцать лет он заключил нечто вроде договора с соседскими мальчишками и нанял запряженный лошадью фургон — «за доллар в день плюс пятьдесят центов на фураж». В возрасте двадцати лет он перекупил у утильщика его лавку, а в двадцать семь приобрел свою первую фабрику по резке и переработке металлолома. «МДЖ» (довольно, на мой взгляд, неудачная аббревиатура для названия компании) скупала закрывшиеся шахты по добыче меди, устаревшие катера береговой охраны, впоследствии приобрела даже целый флот из немецких военных кораблей. То была первая компания подобного профиля, получившая выгоды от появления локомотивов на дизельном топливе. Затем она завладела рынком старых железных рельсов и начала переделывать их в крепежные балки для неуклонно развивающегося строительства магистралей федерального значения. И после этого превратилась в одну из трех ведущих компаний по переработке вторсырья в стране.

Вся эта трогательная история завершалась цитатой основателя, в которой звучало самое пренебрежительное отношение к моему нанимателю: «Подозреваю, что мой бизнес так и умрет вместе со мной. И на воротах моих пунктов по приемке, заводов и фабрик никогда не появится вывеска „Джессон и Сын“».

Я закрыл альбом и занялся подборкой писем, где, впрочем, находились не только письма, но и телеграммы, счета, даже завещание Джессона-старшего. Но особенно заинтересовал меня набросок семейного герба. Я говорю «набросок», потому что он пусть и незначительно, но отличался от изображения, которое разыскал Нортон. И особенно интригующим показался тот факт, что подписи к этому наброску были выполнены рукой «моего» Генри Джессона. Первая, от которой шла стрелочка, указующая на изображение четырехпалой руки, сжимающей булаву, гласила: «Отец=Старая Развалина/Разрушение». Вторая подпись, привязанная к фантастическому зверю, которого в оригинале заменил василиск, говорила следующее: «Гарпия — сказочный монстр, прожорливый и хищный, имеет женское лицо и тело, птичьи когти и крылья. Символизирует всемогущее зло». И здесь тоже красовалась жирная черта равенства: «Мать=Гарпия, т. е. женщина + стервятник (или пиявка?)».

К этому скетчу прилагалось письмо от голландского специалиста по генеалогии по имени Эндрис ван Везель, адресованное Джессону-старшему. В письме говорилось о бесплодных попытках отыскать среди ирландской знати предков фамилии Джессонов. Ван Везель несколько смягчил удар, упомянув, что он, будучи одним из основателей Общества генеалогических изысканий, мог бы за отдельную плату зарегистрировать фамильный герб, предложенный самим клиентом.

Эскиз, который я держал в руках, являлся, по всей видимости, реакцией на письмо ван Везеля. Наряду со всем прочим это объясняло, почему герб не всплыл в справочных материалах, которые поднял Финистер Дэпплз. Обнаружение подделки вселяло определенные надежды, я даже испытал нечто вроде торжества. И мне захотелось, чтобы еще один элемент, наиболее загадочный в этом гербе — книга в книге, — получил хоть какое-то разъяснение.

 

Глава 16

Придя в очередной раз в «Фестиналенте», я показал Джессону копии снимка на фоне якоря, завещания, письма ван Везеля, а также эскиза фамильного герба.

Он был явно потрясен.

— И что же, все эти документы хранились в ваших архивах?

— Я и сам удивился.

Джессон взмахнул копией отцовского завещания.

— А это вы читали?

— Просмотрел.

— Обратили внимание, что этот мерзавец оставил дополнительное распоряжение к завещанию? На протяжении целого года после его смерти я обязан работать в управлении его компанией.

— Ну а если бы вы отказались?

— То получил бы поистине царское вознаграждение — один доллар. Душеприказчик говорил мне, что эту идею отец почерпнул у Граучо Маркса, который в точности таким же образом распорядился своим состоянием.

— Так вы работали на семейный бизнес?

— Работал. И привел дела фирмы в такое состояние, что она была на волоске от полного разорения.

— И что же вас спасло?

— Не что, а кто.

— Ясно. В таком случае кто?

— Меня спасла одна креветка, как выразилась бы ваша неуловимая жена. Эмигрант по имени Эдвард Штюмпф. Именно Штюмпф спас компанию от гибели, а меня — от полного отчаяния. Он помог мне преодолеть горькие воспоминания о трудном детстве. Нет, я вовсе не хочу сказать, что этот самый Штюмпф совершил чудо — щелкнул пальцами и все волшебным образом преобразилось. Мы с ним часто встречались, особенно в самом начале, и обходились без слов утешения. Нет, напротив, мы сидели, и между нами царило напряженное молчание. И тем не менее Штюмпф меня выручил. Именно он помог мне избавиться от навязчивых и постыдных воспоминаний о том, что проделывала моя мамаша в примерочной. Без Штюмпфа я бы никогда не избавился от нежелания вспарывать зашитые карманы пальто и пиджаков. Помню, как-то в один прекрасный момент я взял бритву и ножницы и вспорол все зашитые карманы у блейзеров, твидовых пиджаков и смокингов, что висели у меня в шкафу!

— Смотрю, ваша креветка сделала для вас куда как больше, нежели моя для меня.

— Да, наверное, хотя одна общая черта у них все же была. Оба верили в терапевтическое воздействие книг. Однажды, когда я чувствовал себя особенно разбитым и просто исходил жалостью к самому себе — знаете, какую книгу он мне подсунул? Роман «Обломов». В ту пору издательство «Пингвин» выпускало много переводной классики. Дал книгу и сказал, что упорное нежелание заниматься семейным бизнесом было известно и раньше, но только носило более утонченную форму.

— Иными словами, он не слишком давил на вас?

— О нет, никогда. Скорее, использовал политику кнута и пряника. — Джессон рассмеялся. — Лишь иногда в знак поощрения трубил в рожок доколумбовой эпохи, давая тем самым понять, что я веду себя подобающим образом. — Он перелистал фотокопии и вытащил письмо ван Везеля. — Весь этот эпизод связан с наиболее важным моментом в моем лечении. Просто удивительно, что данный документ оказался в вашей библиотеке. Отец написал этому типу из Голландии, думая, что фамильный герб поможет скрыть его рабочее происхождение. Он не рассчитывал умереть до того, как от ван Везеля придет ответ.

— Это вы придумали для него герб?

— Конечно, нет! Я придумывал его для себя. А когда рассказал Штюмпфу об этом письме, тот спросил, какие именно графические символы выбрал я для отражения своего прошлого.

— Хороший вопрос. И опять же я усматриваю здесь некую аналогию с пресловутым шкафчиком.

— Да, пожалуй, хотя прежде я как-то об этом не задумывался. Короче, именно Штюмпф посоветовал мне принять предложение голландца и нарисовать эскиз фамильного герба. И на следующую нашу с ним встречу я захватил изображение фамильного герба Джордана. Джордан, Джессон. Эти фамилии похожи, и еще мне понравилось, что Джордан был родом из Лимерика, этого гнездилища острословов. Да и девиз тоже показался подходящим: «Percussus resurgo» — «Ударь, и я поднимусь вновь». Просто идеальный девиз для человека, намеренного изменить свою жизнь.

— Ну и что же сказал этот ваш Штюмпф?

— Сказал, что мне следует распрощаться с идеями вторичной переработки сырья, которые проповедовались и осуществлялись компанией отца. Моя задача, сказал он, создать оригинальный герб, который отражал бы не только то, что я есть, но и кем собираюсь стать. — Джессон задумчиво обвел зубчатые контуры гребешка щита пальцем. — Специалисты по геральдике называют это волнистым бордюром. Тем самым я хотел отразить сомнительное прошлое своего папаши. Что же касается изображения руки с недостающим пальцем, сжимающей подобие металлической булавы… Тем самым я, наверное, хотел воздать должное деятельности отца в области переработки металла и разрушения старых изделий из него.

— А почему недостает одного пальца?

— Еще в молодости отец повредил руку специальными ножницами для резки металла, их называли «аллигаторами». Возможно, вы обратили внимание на странное дверное кольцо и обилие книг по ампутации. Вот и пришлось как-то это отразить.

— А мать? Где и чем представлена она?

— С мамой оказалось сложнее. Сначала я хотел представить ее в виде гарпии, женщины-стервятника, но, узнав о гордой, независимой натуре этого существа, отказался от такой идеи. Мать, как вы уже знаете, была более общительной. В конце концов я решил изобразить ее сущность в виде орнаментального щита с пятнами, что символизирует брак-мезальянс.

— И как реагировал на это ваш лекарь?

— Иначе, чем я предполагал. Кинул на рисунок всего один взгляд и спросил: «Ну а где же ваше место среди всех этих малопочетных символов?»

— Вопрос с подковыркой.

— Да уж. А потом сказал, что предложение ван Везеля содержало в себе истину, которую я сознательно отказывался признавать. А именно: прошлое не столько наследуется, сколько делается. Сказал, что сын должен сам создать себе отца, чтобы выстроить свое прошлое заново. И предложил мне отразить в гербе и себя, саму свою сущность, причем без всякой жалости и снисхождения. Ну и вот, покопавшись в геральдических текстах, энциклопедиях о животных и проштудировав два словаря символов, я выбрал нечто мне примерно соответствующее. А именно — василиска.

— Создание, которое содрогается при виде собственного отражения?

— Да, в те времена я относился к себе с омерзением.

— Ну а книга в книге?

— Эта идея почерпнута из навязчивого кошмара. Мне часто снилось, как я бреду по пустыне совершенно обнаженный, иду, изнемогая от жары и усталости, и вдруг вырубаюсь. Ну а когда прихожу в себя — и это, разумеется, тоже во сне, — вижу, что лежу на песке рядом с книгой.

— С какой книгой?

Джессон усмехнулся:

— Это был первый вопрос, который задал мне Штюмпф. На обложке книги не имелось названия. Как не было его и в другой книге, которую я обнаружил внутри. И я всячески пытался убедить себя, что эта странная книга не так уж и важна, что в ней нет ничего особенного. И что вообще вся эта история, весь этот сон ничего не значат, ведь людям часто снятся сны, где они умирают от жажды, видят воду, но им никто ее не дает.

— Ну и что же Штюмпф? Удовлетворился этим объяснением?

— Как бы не так! Он расценил книгу в книге как показатель регрессии, за которым крылось инфантильное желание сохранить то или иное положение вещей навеки. А также как знак недоверия с моей стороны к книгам без названия.

— Но вы же сами говорили, что не любите все незавершенное и непонятное.

— Именно Штюмпф помог мне выявить эту черту и, фигурально выражаясь, вывел тем самым меня из пустыни.

— Последний вопрос. К чему понадобилось менять имя? Почему из Генри Форда Джессона-младшего вы превратились в Генри Джеймса Джессона-третьего?

— Отдавал тем самым особую дань писателю, которого рекомендовал мне все тот же Штюмпф. Считал, что Генри Джеймс своими произведениями укажет мне путь к преодолению летаргии, присущей некоторым молодым людям.

— И что же, получилось?

Джессон кивнул.

— На протяжении довольно долгого времени я был одержим одной лишь мечтой — соединиться узами брака со свободой и знаниями в духе Изабель Арчер. Мне казалось, то был единственный способ спастись от разлагающего душу влияния этого мира утильсырья. Меня так восхитил Джеймс, что я решил взять себе это второе имя.

Я с трудом удержался от упоминания о широко известных неумеренных сексуальных аппетитах этого писателя.

— И все же не совсем понимаю, что означает приставка «третий». Вы добавили эту цифру, сочтя, что она придаст имени элемент аристократичности?

— Да нет. Это, скорее, для размера. Так звучит поэтичнее.

— И как же оценил ваш герб Штюмпф?

— Положительно. Надо сказать, он опубликовал отчеты о наших встречах в одном из медицинских журналов: «Терапевтический эффект изобретения собственного фамильного герба». Он пришел к выводу, что моя «геральдическая автобиография» привела к классическому выявлению индивидуальности. Наверное, так оно и было. Я стал новым человеком с новым именем, защищенным собственным фамильным гербом. И многим из своих нынешних страстей и увлечений, в том числе занятию наукой и собиранию первых изданий, ну, к примеру, таких как «Хроники», я обязан прежде всего Штюмпфу.

Я удивился.

— А откуда вам известно, что «Хроники» — первое издание?

— Должно быть, тот человек с аукциона что-то говорил на эту тему. А почему вы спрашиваете? Разве это так уж важно?

— Он упоминал о последующих изданиях?

— Не припоминаю. Но даже если и упоминал, что с того?

— Неужели не понимаете?

— Простите, нет.

— Мне пора, — сказал я. — И не беспокойтесь. Не стану звонить до тех пор, пока не сделаю какого-нибудь потрясающего открытия.

Я начал поспешно собирать свои вещи.

Джессон спросил:

— А вы захватили с собой зонтик?

— Нет.

— Тогда надо позвонить Эндрю. Вы только посмотрите, что творится на улице.

Я выглянул во двор. По крытой аркаде сбегали струи дождя.

После недолгих переговоров с хозяином Эндрю снабдил меня изысканным английским зонтом с резной ручкой из грецкого ореха.

— Нет, я не могу его взять, — сказал я Джессону. — Он, наверное, очень дорогой.

В ответ он скроил смешную гримасу:

— Что ж, считайте, я вам его подарил.

— За какие такие заслуги?

— За то, что заставило вас вдруг сорваться с места и мчаться в дождь. За проявленное рвение.

 

Глава 17

Я действительно проявил рвение. Собирался хотя бы часок посидеть в библиотеке, прежде чем она закроется на ночь. Но, к сожалению, был час пик, поезда в метро задерживались, и, поняв, что мне все равно не успеть, я поднялся наверх, сел в автобус и поехал домой.

Я сидел в своей клетушке и делал кое-какие записи о «Хрониках», как вдруг послышался шорох. Я обернулся и увидел через окошко руку Ник. Она приклеивала на стекло какой-то рисунок. Я присмотрелся.

— О Господи, Ник! Где ты это раздобыла?

— Dans ton pantalón, — ответила она, разглаживая на стекле картинку с изображением голой красотки.

Только тут я понял, какую допустил оплошность, прихватив из стриптиз-бара подставку для бокала с рекламой этого сомнительного заведения.

— Противный! — игриво молвила она.

— Да я для Спиайта взял, для его коллекции, — принялся я оправдываться.

— Bien sur.

— Нет, правда. Он собирает такие штуки. Для своего Центра.

Она навалилась грудью на матрас и зазывно подмигнула мне:

— Иди ко мне, mon cheri. Tout de suite.

Намерения ее окончательно прояснились, когда я зашел в спальню и увидел там Ник. Она успела переодеться в полупрозрачный пеньюар.

— Кис-кис, — поманила она меня к себе и приняла самую соблазнительную позу.

Но, несмотря на все ее усилия, я чувствовал лишь одно неукротимое желание — немедленно вернуться к своим изысканиям.

Обмануть Ник было трудно. Она все поняла по моему лицу.

— Tres bien, — проворчала Ник и отвернулась лицом к стене. — Можешь возвращаться к своим каракулям-писулькам.

Я не видел смысла спорить или извиняться перед ней — любое слово в такой момент могло быть расценено как акт агрессии. И молча вернулся в свою клетушку.

Несколько минут спустя я понял, что Ник прошла в кухню — хлопнула дверца холодильника. Затем последовали характерные звуки, по которым я догадался, что она достала из морозилки карты таро, чтобы узнать по ним наше будущее.

В целом я весьма снисходительно относился к суевериям Ник. И пытался не устраивать шума по поводу разных пустяков: к примеру, когда она говорила, что раскрывать в доме зонтик — плохая примета или же что никогда не следует отправляться в путешествие девятнадцатого числа — это еще более скверная примета. Я даже терпел бесконечно кипящие на плите котелки с ведьмовским варевом из трав и корешков, хотя пар весьма вреден для книг. Но вот карты таро доставали меня особенно. Необъяснимая вера Ник в способность этих дурацких картонок предсказывать будущее постоянно отравляла нашу жизнь, поскольку придавала ей ощущение полной безысходности.

На протяжении нескольких минут в доме царила абсолютная тишина — грозная прелюдия к неизбежной ссоре. Ну и, разумеется, я оказался прав. К клетушке подошла Ник и прижала к стеклу карту.

— Regarde!

На карте был изображен хромой старикан с фонарем в руках. Девиз, напечатанный внизу на двух языках, гласил: «Trahison — Измена».

— Что за глупости! Всего лишь какая-то картинка. Знак.

— Именно, — зловеще прошипела она.

— Неужели нельзя подойти к этой проблеме более рационально?

Ник помотала головой:

— Меня уже тошнит от слов.

— Тогда позор тебе. Ведь ты вышла замуж за библиотекаря.

— Наверное, не стоило. — Она шлепнула картой о прутья моей клетки. — Отшельник, он всегда приносит несчастье. Не работай на него. Слышишь, не надо!

— Но это очень хорошая работа. Прекрасно оплачивается, к тому же куда более занимательна, чем вся эта ерунда, которую заставляет меня делать Динти. И вообще, не понимаю, чем тебя не устраивает мистер Джессон. К тому же по окончании этой работы у нас будет достаточно денег и времени для осуществления наших проектов.

Но Ник не интересовали мои уговоры и объяснения. Она прислонила карту к медным прутьям окошка справочной и удалилась в спальню.

 

Глава 18

Случайное упоминание Джессона о первом издании заставило меня сделать печальный вывод. Мои библиографические изыскания относительно «Хроник» Плюмо оказались, мягко говоря, весьма поверхностными. Мне ни в коем случае не следовало ограничиваться восемнадцатым веком, поскольку был риск упустить издания, выпущенные после тысяча восьмисотого года. Мне также следовало признать тот факт, что я слишком легко воспринял на веру название этой книги на корешке (английское название французского текста?). Ведь без соответствующего титульного листа никто не решился бы утверждать, что книга не была написана кем-то другим или в соавторстве.

Все эти мои выводы и сомнения вызвали воспоминания о вопросе, который достался мне на экзамене по справочнику ссылок Щаранского. А сводилось задание к следующему: «Отыскать полную цитату из труда Мантейфеля Ж. „Les papyrus et les ostraca poecs“, 1937».

Сначала я подумал: «Как нечего делать». Но затем вдруг запаниковал. Я рылся в каталогах, находил указатели и индексы, другие справочники, перекопал целую гору базы данных.

Но «Les papyrus» нигде не было.

Щаранский объяснил, почему выбрал именно этот вопрос. Эссе Мантейфеля являло собой пятую главу сборника, который, хотя и был в оригинале написан по-французски, появился в немецком издании под редакцией какого-то польского ученого и предназначался для археологического общества, обосновавшегося в Каире. Из всего этого следовал однозначный вывод: в слове «poecs» была допущена опечатка, на самом деле его следовало читать «grecs».

«Помните, — говорил нам Щаранский, — библиотечная работа — это не наука, хотя немало людей старались представить эту профессию таковой. И не забывайте: везение и ошибка всегда идут рука об руку в любом исследовании».

Вспомнив об этом предупреждении учителя, я возобновил охоту за «Хрониками инженера» (предполагаемое название), написанными неким Себастьяном Плюмо (возможно, псевдоним). Нашел список вариаций написания по-английски и по-французски как для названия, так и для автора, а уже затем повторно проверил в авторском каталоге Библиотеки конгресса, в Национальном каталоге всех книг, издаваемых в США и Канаде, и в тематическом международном каталоге. Ничего. Тогда я решил призвать на помощь «Dictionnaire des ouvrages anonymes et pseudonymes» Барьбе и менее известный его английский аналог под названием «Словарь установленных авторов».

В ожидании, когда мне принесут эти книги, я разыскал Нортона, который согласился послать по электронной почте мой запрос по «несуществующей» работе в международную каталожную систему Интернета. Ко времени, когда это было сделано, пришли заказанные мной словари, а вместе с ними — и первая обнадеживающая новость дня. В «Словаре установленных авторов» значился Себастьян Плюмо, рядом с его именем стояла звездочка-ссылка, относящая его к некоему Одену. Я нашел Одена и прочитал следующее:

«Оден, Пьер (? — 1844) — писатель, издатель, печатник, преподаватель, юрист (исключенный из Парижской коллегии адвокатов). Автор романов, новелл, посредственных виршей и адвокатских мемуаров, которые публиковал под различными псевдонимами, в том числе Анри Делакруа и Себастьян Плюмо. Основные произведения: „Рука судьбы“ (1786), сказка, рассказанная в ходе карточной игры; „Королевская пешка“ (1787), построенная примерно по тому же принципу, только на основе шахматной партии; „Утопическая трилогия“ (1790), где три портрета маслом на стенах арктического дворца спорят друг с другом; а также „Часослов“, повествующий о жизни инженера-механика через коллекцию ряда предметов, собранных в застекленном шкафчике. Перу Одена принадлежат также „Шлюха-бродяжка“ и неавторизованный перевод „Сказок из жизни иероглифов“ Уолпола».

Я бросился к компьютеру и ввел в него название «Часослов», который скорее всего являлся вариантом «Хроник». В ответ на запрос умная машина выдала мне свыше тысячи библиографических наименований. Но когда я добавил имя автора, на экране высветилась следующая надпись:

Данных по назв. («часослов») и авт. оден не зарегистрировано.

Тогда я решил не зацикливаться на Одене и начал работать с другими данными. Среди трудов, принадлежащих католической церкви, а также поэту Райнеру Марии Рильке, числились произведения под названием «Часослов».

Я снова обратился к помощи компьютерной базы данных. На экране высветились два издания. Первое хранилось в Чикагской научно-исследовательской библиотеке и было снабжено пространными комментариями. Второе, сколь ни покажется странным, находилось в нашей библиотеке.

Я дал волю фантазии. Может ли переименованная версия «Хроник инженера» содержать текст, описывающий содержимое ныне пустующего отделения в шкафчике Джессона? Я напечатал ссылку, заполнил бланк требования и позвонил сотруднику на выдаче.

— Вы не упомянули имени автора, — пробормотал тот в трубку.

— Автор неизвестен.

— Ну, в таком случае…

Я забрал требование, вписал в него для пущей солидности свой идентификационный номер и лично отправился к окошку выдачи. Служащий на миг оторвался от журнала и окинул требование беглым взглядом.

— Страшно не хочется вас напрягать, но нельзя ли ускорить процесс?

— Без помощи механика тут не обойтись. Эти трубки, по которым спускают заказы, вечно барахлят. — В знак доказательства он постучал по микрофону древнего аппарата.

Пневматическая почта передает послание, написанное на бумаге, со скоростью одна миля в минуту, но когда в этой системе происходит сбой, нужную книгу можно ждать часами. Через сорок минут после того, как я передал вниз мой бланк заказа, машина выплюнула его в металлический ящик с наклейкой «НВН».

Я снова пошел к окошку выдачи заказов.

— Пришел ответ «Нет в наличии». Может, послать повторный запрос и проверить?

— Не получится. Машина и без того сломана. Ничего не могу поделать.

 

Глава 19

Хотя я и сказал «саблезубым» из Саут-Бенда о том, что доступа у служащих справочной к хранилищу нет, но не объяснил — почему. Причина была в Динти.

После специального семинара, где библиотекарей обучали самым современным способам борьбы с кражами библиотечного имущества, он инициировал кампанию по ограничению доступа персонала в хранилище. Вооружившись леденящими душу статистическими данными по ущербу, который наносится библиотекам жуликами самых разных мастей, Динти убедил директора внести изменения в циркуляр под названием «Методика и политика для библиотечного пользователя». Были написаны и утверждены специальные памятки, отпечатаны формуляры, замки поменяли, а всем нам выдали новые нагрудные карточки с цветными фотографиями. Теперь всем сотрудникам, за исключением непосредственных работников хранилища, а также представителей руководства, доступ к полкам с литературой оказался отрезан, а получить этот самый доступ можно было с письменного разрешения начальства. Получалось так, что добраться до «Часослова» я мог только с разрешения Динти, поэтому решил воспользоваться менее официальными каналами.

— Все зубрите, мистер Парадайс? — Я нашел уборщика в чулане для щеток и метел. Он сидел на табуретке, склонившись над листком с номерами индексов.

— До начала праздника осталось меньше месяца, — ответил он, имея в виду своего рода соревнование, где библиотечный штат проверялся на знание десятичной системы Дьюи. Учитывая многолетний опыт работы мистера Парадайса, а также уникальную его память, он всегда представлял собой серьезного соперника для остальных. — И мне вовсе не хочется, чтобы Ирвинг Гроут выставил меня на всеобщее посмешище, как это было два года тому назад.

— Понял. От этого типа сплошная головная боль…

Уборщик перебил меня:

— Боль в шее или основании черепа классифицирована под номером 617.53. Большая часть текстов по медицине хранится на четвертом уровне.

— А как считаете, где можно раскопать вот это? — спросил я и показал ему бланк требования.

Увидев отметку «НВН», Парадайс скроил гримасу.

— Нет в наличии, вот как? А ты уверен, что хранители вообще искали эту самую книгу? И разве я не говорил тебе, сколько раз заставал этих бездельников за щелканьем костяшками домино и разглядыванием журналов с голыми девочками, которые понатаскал туда наш мистер Спиайт?

— Вам, конечно, виднее, — заметил я. — Ведь мне хранилища недоступны.

— Хочешь, чтобы я покопался, так, что ли?

— Никто лучше вас не знает наших закромов.

— Проблема в том, что сразу после обеденного перерыва я должен заняться почтовыми индексами. К тому же компрессор что-то барахлит, надо бы взглянуть. Но посмотрим, что тут можно сделать. — И с этими словами мистер Парадайс сложил бланк заказа в несколько раз и сунул в карман. — Пошли.

Он подкатил мусороуборочную тележку к главному входу в хранилище и отпер дверь, через которую я и вошел, мимо барельефа Данте и какого-то маловразумительного его предупреждения об аде.

— Ищи на третьем уровне, — сказал мне мистер Парадайс. — Эта твоя книжка, она скорее всего там.

Связь между хранилищем и адом была в действительности даже более драматичной и четко выраженной, нежели я поведал «саблезубым». И подземный мир Данте, и этот наш состояли из девяти уровней, они же круги ада; и то, и другое населяли мифические и исторические персонажи всех времен. И здесь, и там царили зло, одиночество и жестокость; и оба были построены на словах. Но между ними существовало одно значительное различие: библиотечные стеллажи не соответствовали строгому порядку Вселенной Данте, отчего в каком-то смысле наш ад был еще более инфернальным. Поскольку никто лучше человека не умеет устраивать хаос.

Чем ниже я спускался, тем более мрачной казалась царившая здесь атмосфера. Лестницы узкие, потолки низкие, духота и этот всепобеждающий запах тлена — так пахло от старых книг. В неисправных трубах пневматической почты что-то невнятно булькало и клокотало, в батареях отопления пощелкивало, и мне начало казаться, что я попал в гигантское механическое легкое. На третьем уровне бульканье и пощелкивание заглушили смех и стук костяшек домино.

При виде сотрудников хранилища я сразу же успокоился. Они не обратили на меня никакого внимания, что означало — я могу бродить здесь, сколько заблагорассудится, как прежде, до введенных Динти ограничений. По опыту прежних, легальных посещений, мне уже было известно, что к местной разметке следует относиться с изрядной долей скепсиса — бесконечные перемещения и периодические «прополки» делали их попросту бессмысленными. Даже более поздние указатели, нацарапанные на бумажных полосках, лишь туманно намекали на реальное местонахождение книги, найти которую было порой так же сложно, как нужный вам дом по указанному в справочнике адресу.

Скепсис мистера П. по поводу отношения сотрудников хранилища к работе оказался неоправданным. Книга действительно отсутствовала. Там, где следовало бы находиться «Часослову», я обнаружил деревянную палочку, обернутую бумажной полоской с надписью: «Отправлена в отдел реставрации».

 

Глава 20

— Короче, что завело вас в мои края? — Ирвинг Гроут сидел, склонившись над пергаментным свитком, у себя в лаборатории, но, услышав, как я вошел, поднял глаза. — Если собираетесь продолжать свою атаку на сборник церковных гимнов, могу сразу заявить: напрасная трата времени. Лично я уже выразил свое мнение по этому вопросу на собрании. Существуют правила, и оспаривать их бессмысленно. В следующий раз, когда устроите смуту на подобном собрании, вытащу вас на ковер перед исполнительным комитетом.

— Вообще-то я здесь по другому вопросу. — Я продемонстрировал ему бланк требования на «Часослов». — Похоже, эту книгу направили сюда, к вам, на реставрацию.

— А откуда вам это известно?

Я не стал рассказывать о несанкционированном вторжении в хранилище.

— Попросил людей проверить, на месте ли она. На полке ее не оказалось.

Держа бланк заказа рукой, затянутой в хлопковую перчатку, Гроут подошел к своему столу и открыл амбарную книгу.

— Что ж, на сей раз информация у вас правильная. Она должна быть здесь. — Он отпер решетчатую дверцу отсека, где хранились предназначенные к реставрации книги, нашел большую серую коробку и понес ее к рабочему столу с таким видом, точно она была набита взрывчаткой.

«Спокойно, — твердил я себе. — Не подавай виду, что ты здесь лично заинтересован».

— Не возражаете, если я взгляну на нее хотя бы одним глазком? — робко осведомился я.

— Не положено. К тому же объемы реставрации еще не ясны. И если вдуматься хорошенько, — с этими словами Гроут взялся за бечевку, которой была обвязана коробка, — ваши мотивы — тоже.

— Да это для одного читателя.

— Правила вам известны.

— Только намекните, что мне нужно сделать, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на этот «Часослов»! — взмолился я. — Пожалуйста!

— Гм. Так, дайте подумать. О, у меня идея! Давайте оформим это как учебный эксперимент. Только прежде вам необходимо прочесть памятку о том, как правильно разрезать страницы. После взглянем на эту книгу вместе.

Гроут свернул пластиковую бечевку, которой была обмотана коробка, в виде восьмерки и попросил меня принести папку на пружине, которую условно можно назвать «Сборником премудростей Ирвинга Гроута». Там хранились следующие труды: «Заметки о правильном использовании карандаша», «Процедуры по избежанию порчи влагой и водой», «Ответственность работника по почтовой пересылке», а также «Правила обращения с фоторепродукцией книги». Лишь тщательно перелистав все эти основы премудрости, я нашел нужный мне материал и досконально проштудировал текст под названием «Невскрытые издания: Общие директивы и ограничения». И вот наконец Гроут извлек из коробки заветный «Часослов».

— И каковы же прогнозы? — осведомился я, с трудом сдерживая нетерпение.

Гроут ощупал края, обложку и корешок книги, затем легонько потряс ее.

— Крошки надо вытряхнуть, — с отвращением пробормотал он. А потом наконец открыл книгу — казалось, на это ушла целая вечность — и приложил ее страницей к щеке, ласково, как мать, проверяющая, нет ли у младенца температуры. — Не сидите без дела, Шорт. Тащите сюда журнал и измеритель влажности.

Я повиновался, а затем сидел и наблюдал, как Гроут вкладывает «язычки» измерителя влажности между двумя страницами книги.

— Так я и думал. Уровень содержания влаги выходит за все допустимые пределы.

Мне уже доводилось видеть, как действует этот прибор, и я знал, как легко манипулировать данными и увеличивать показания, если прижать страницы поплотнее. Но возражать Гроуту было бесполезно.

— Может, стоит быстренько перелистать эту книгу, чтобы убедиться, нужно ли ей срочное лечение? — робко предложил я.

— Мы тут ничего не перелистываем, Шорт. Надо двигаться постепенно, от титульного листа. Это облегчает нагрузку на корешок.

Спустя еще несколько минут Гроут добрался до гравюры. Я стоял сбоку, и разглядеть ее толком не получалось. Терпение мое вконец истощилось.

— Мистер Гроут! А ну-ка переверните эту страницу обратно!

Он только того и ждал. Тут же закрыл книгу и отодвинул ее на край стола, от меня подальше.

— Займетесь своими изысканиями позже, когда я завершу предварительную обработку.

— Но…

Гроут поднял руки и продемонстрировал перчатки, выпачканные какой-то ржавой пылью.

— Вот это, Шорт, называется красной плесенью. А красная плесень, в свою очередь, означает, что какое-то время ваш драгоценный читатель не может иметь доступа к этой книге.

Он открыл журнал и сделал несколько записей: «Укрепить корешок. Проверить поля. Обработать пятна и места, пораженные красной плесенью. Подчистить пробельный материал».

Пытаясь держать себя в руках, я заметил:

— Можно подумать, вы дворец реставрируете.

— Здесь у нас работа значительно тоньше и сложнее.

— Вижу, вы просто не хотите выполнить мою просьбу, мистер Гроут.

Он окинул меня тяжелым недоброжелательным взглядом:

— А вам она, видно, действительно очень нужна, Шорт. Чем можете объяснить свою столь не характерную для вас обычно заинтересованность, а?

— Ну, вы же сами знаете, каковы они, эти нынешние читатели.

— Увы, знаю. А вы, наверное, еще лучше меня.

— Все очень просто. В глазах этого старикана читателя я стану настоящим героем. Если вы позволите хотя бы одним глазком взглянуть на эту гравюру. Даже копии будет достаточно. Чтобы прояснить тайну, над разгадкой которой несчастный бьется долгие годы.

— Ну, если он потратил на это несколько лет, то вполне может подождать и еще немного.

— Я что, на коленях должен вас умолять, мистер Гроут?

— Не трудитесь. Сомневаюсь, что эта книга сможет пройти специальный тест из трех пунктов на пригодность к фотокопированию.

— Может, проверим прямо сейчас?

Гроут выхватил из баночки микрошпатель, открыл книгу на сорок девятой странице, прижал этот плоский инструмент к бумаге и провел им по всему листу до самого угла. К моему облегчению, «ушко» не оторвалось.

— Один тест пройден, — сказал я.

— Я и сам считать умею! — рявкнул Гроут. Он приподнял уголок страницы и повторил ту же процедуру, только на сей раз применяя большее давление. И снова крошечный бумажный треугольник устоял.

Я затих, нервно наблюдая за тем, как Гроут испытывает уголок на прочность в третий и последний раз. Страничка с честью выдержала испытание. Но тут Гроут резко перегнул «ушко» в обратном направлении.

— Кошмар, — пробормотал он, демонстрируя мне оставшийся у него в руках крошечный треугольный клочок бумаги.

У меня прямо руки чесались подвергнуть этого проклятого Гроута тесту из трех пунктов.

— Да не переживайте вы так, Шорт, — сказал он. — Вот закончу отделку корешков для книг по кабале, потом вставлю в рамочки призовые сертификаты, которые следует подготовить к торжественной встрече со спонсорами — этих сертификатов там, кажется, всего штук сорок, — и займусь вашей книгой. — Он начал убирать «Часослов» обратно в коробку. — Следите за тем, как я это делаю, вам пригодится. Задней стороной обложки вниз, передняя должна быть вверху. А вы со своими коллегами вечно переворачиваете все вверх дном. Следует перечитать памятку и на этот случай, да. — Гроут отнес коробку за решетку и с грохотом захлопнул стальные воротца. — Попробуйте зайти через несколько месяцев. — Он проверил замок. — Да, и не забудьте сделать специальный запрос, тогда к весне, может, и будет готово. — Гроут подошел к столу и сделал еще несколько записей в регистрационный журнал. А затем придавил его специальным пресс-папье в виде отлитой из бронзы библиотечной вши.

Выйдя из лаборатории, я сразу же позвонил в «Фестиналенте».

— Мистер Джессон, в вашем шкафчике раньше хранился оракул и одновременно механизм. — Это я припомнил наш с ним разговор о Гулливере.

Долгая пауза. Затем он спросил:

— Вы хотите сказать, что там прежде были часы?

— Да. И это просто поразительно! Я только что видел другое издание вашей книги, более позднее. И там имеется гравюра, на которой показано, что в пустом отделении некогда хранились часы. Карманные часы. Наверное, их там просто не было, когда выходило первое издание.

— И что же сказано про часы в этом более позднем издании?

— Не знаю. Пока что у меня не было возможности прочесть эту книгу.

— Почему не было?

— Книгу отослали на реставрацию. А это означает, что у меня не будет к ней доступа до тех пор, пока ее не отреставрируют.

— И сколько придется ждать?

— По меньшей мере несколько месяцев.

— Странно. Поставьте этот вопрос перед начальством.

— Ничего хорошего из этого не выйдет. Босс не станет менять ради меня правила и политику библиотеки.

— Да к черту политику!

— Послушайте, мистер Джессон, я могу униженно просить, взять на время, даже украсть ради читателя, которому это действительно необходимо, но…

— Вот и прекрасно. Действуйте.

 

Глава 21

В самом начале моей карьеры было время, когда библиотекарь мог вынести из здания нужный ему материал без особого труда. Но с приходом Динтофера все изменилось. Электронные системы сигнализации и охранники, без стыда и совести прощупывающие и просвечивающие все пакеты и свертки, — о выносе какого-либо имущества даже и помыслить было нельзя. Всего лишь месяц тому назад в очередной раз отличился мой друг, мистер Сингх, — поймал монахиню, пытавшуюся вынести редкое издание «Истории О», приклеенное липкой лентой к бедру.

Взвесив риск и вознаграждение, которое сулило мне похищение «Часослова», я пришел к неизбежному и однозначному выводу: книгу надо украсть, но сам я это сделать не смогу.

— Скажи, Нортон, ты действительно веришь в то, на что намекал на собрании сотрудников?

Он, как обычно, печатал на компьютере.

— Может, и так. А на что именно я намекал?

— Ну, на то, что из здания выносят книги.

— Не-а. — Он печатал еще несколько секунд, потом поднял на меня удивленные глаза. — К чему это ты гнешь?

— Ты ведь знаешь, какую я разыскиваю книгу?

— Вроде бы какие-то «Хроники». Я отправлял запрос, но не получилось. Пришел отказ.

— Забудь об этом. Мне удалось отыскать более позднее издание, опубликованное под другим названием. Но проблема в том, что сейчас эта книжица у Гроута.

— Не самый оптимальный вариант.

— Это еще слабо сказано. А мне необходимо сравнить издание Джессона с тем, что находится на реставрации.

— Выражайся яснее. Ты что же, хочешь, чтоб я помог тебе стащить эту книгу?

— Предпочитаю называть это временным заимствованием, не санкционированным начальством.

Нортон ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла. Лицо приняло задумчивое и сосредоточенное выражение. Видно, он решал, как сподручнее это сделать.

— А она большая?

— Книга? Какая разница?

— Придется купить выстланную фольгой коробку для пленки. Слыхал, что такие штуки потрясающе обманывают сенсоры на выходе. Лучше уж обезопаситься.

— Формат в одну восьмую долю листа.

— Ну а точнее нельзя?

Я протянул Нортону каталожные данные «Часослова». Он пробежал пальцем по строкам, добрался до обозначений формата.

— Восемнадцать сантиметров. Как раз войдет. — Его уверенность разрушила остатки моих сомнений. — Иду в фотомагазин. А ты ступай к мистеру Парадайсу, договорись, чтобы отпер дверь лаборатории после того, как Гроут уйдет.

Нортон считал, что труднее всего будет пронести книгу на выходе. Но он упустил из виду (а я забыл упомянуть об этом) другое препятствие: запертый на замок отсек лаборатории, ключей от которого у мистера Парадайса не было.

Сначала мы попытались достать коробку с книгой, просовывая руки сквозь прутья металлической решетки. Но когда стало ясно, что ни одному из нас до этой коробки не дотянуться — не хватало каких-то двух футов, — я влез на стол, за которым меня столько времени мучил Гроут, и оглядел комнату.

— Вот там, Нортон, возле горелки… лежит рулон кожи.

Он взял свернутую в трубочку кожу для переплетов и пытался дотянуться с ее помощью, но затея не увенчалась успехом.

— Жаль, что не догадались захватить какую-нибудь палку, — проворчал он.

— Эврика! Сейчас вернусь. — Я бросился в отдел периодики и позаимствовал там деревянную палку, на которой развешивали газеты. Палка была не больше ярда в длину, но зато снабжена резиновым наконечником, не дававшим газетам соскользнуть. Несколько минут спустя я уже запустил палку между прутьями и примерился.

— А вот это должно сработать, — заметил Нортон.

Сработало. Несколькими прицельными ударами я сбил коробку с полки на пол. Затем подтащил ее к решетке, и здесь мы уже без труда взяли ее. Положили на стол, развязали пластиковую ленту и достали «Часослов».

— А вот тебе и замена, клади, пригодится. — И с этими словами Нортон достал из пластикового пакета для продуктов томик того же размера. — Ведь Гроут может что-то заподозрить, если коробка окажется слишком легкой.

— Бог ты мой, Нортон! Смотри, раздел «Библиоклептомания: Анатомия воровства книг». Ладно, сойдет. Будем надеяться, что внутрь он заглядывать не станет.

— Только смотри, чтоб все было аккуратно.

Я уложил книгу в коробку, как учил меня Гроут — задней стороной обложки вниз, — затем закрыл коробку и перевязал ее крест-накрест пластиковой лентой.

— Ну и как?

— Никакой разницы не чувствуется, — с восхищением заметил я, взвесив коробку на ладони.

Следующий этап — возвращение коробки с подменой на место — прошел не столь гладко. Нам пришлось протолкнуть ее сквозь прутья решетки, а затем приподнять на нужную высоту — это удалось сделать, лишь просунув деревянную палку в дырку для проветривания, пробитую в боку коробки. Затем мы попытались поставить ее на полку. Я говорю «попытались», потому что коробка то и дело падала на пол и приходилось все начинать сначала. Это мероприятие живо напомнило мне детскую забаву — извлечение с помощью специальных щипчиков какой-нибудь плюшевой игрушки из автомата в виде стеклянного куба, типа тех, что установлены чуть ли не в каждом магазине. Наконец Нортону все же удалось водрузить коробку на полку.

— Ладно, пора отсюда сматываться, — сказал я.

— Успеем. Не мешало бы взглянуть в регистрационный журнал.

Я сразу догадался — зачем и спрашивать не стал. Этот Нортон оказался весьма дальновидным парнем. Я подвел его к столу Гроута, снял тяжелое пресс-папье в виде совершенно омерзительного насекомого и перелистал страницы журнала. К более ранним рекомендациям относительно полей, корешка и красной плесени реставратор добавил следующие: «Сменить ленту-индикатор. Рассмотреть необходимость переплетения. Статус: не срочно».

— Вот мерзавец! Ведь знал, что книга нужна мне срочно.

— Да будет тебе. Чего ты хочешь от рядового сотрудника? Любая отсрочка позволяет выиграть время. Меня куда больше волнует индикаторная лента. — Нортон бережно ощупал корешок, затем приподнял книгу и заглянул в узкое отверстие под ним. — С этой лентой надо держать ухо востро. Иногда переплетчики вставляют не одну, а сразу две ленты, одну видимую, вторую невидимую. — Он осторожно потер пальцем индикаторный ярлычок из липкой бумаги. — Нет, пожалуй, здесь только одна.

— Точно?

Нортон извлек из кармана бумажник, пошарил в нем и достал кредитную карточку.

— Знать можно наверняка, лишь когда пройдешь контроль на выходе.

— Прелестно. А это зачем? Думаешь, можно обдурить Сингха?

Нортон начал прижимать край пластиковой карты к краям индикаторной ленты, постепенно двигаясь от углов к центру.

— Ну вот и чудненько, — протянул он таким тоном, точно снимал пластырь с разбитой коленки ребенка. — Так, один момент. — На месте, где только что была пленка, образовалась еле видная отметина. Нортон сунул карточку в бумажник вместе с магнитной лентой.

— На кой она тебе?

— Как знать? Может, когда и пригодится. — Нортон потянулся к своему пластиковому пакету. — Так, посмотрим, что тут у нас?.. Одна вонючая футболка, проверили. Четыре вонючих и грязных носка — проверили. Одна жокейская шапочка, тоже вонючая — проверено. Так, а это что?.. Ах вот ты куда завалилась, любовь моя. Проверено. И наконец, piece de resistance: выстланная фольгой коробка для пленки, приобретенная в фотомагазине на Сорок второй улице. Да, кстати, ты должен мне шесть баксов.

Он поместил «Часослов» в коробку для пленки и закрыл крышку.

— Тютелька в тютельку, — заметил я.

— Слава Богу. Я немного беспокоился. На указания форматов в каталогах полагаться нельзя. — Нортон засунул коробку с книгой на самое дно пакета, завалил своим пахучим спортивным обмундированием, а сверху поместил жокейскую шапочку. — А теперь скажи мне, только честно, как на духу: ты думаешь, что Сингх станет рыться в этом дерьме?

В тот вечер контролеры на выходе зверствовали больше, чем обычно, проверяли каждую сумку и пакет. И чем ближе подходила моя очередь, тем больше я нервничал.

И тревога моя лишь усилилась, когда я заметил, что в ту же очередь, прямо за мной, встал не кто иной, как Эмил Динтофер. Неужели он уже что-то заподозрил? Да нет, вряд ли, поскольку его приспешника, Гроута, рядом не было.

Мистер Сингх приветствовал меня, как обычно, радостно:

— Салют, Александр!

Я промолчал. И с трудом выдавил улыбку. А когда он запустил свой приборчик в пластиковый пакет, я отвернулся и стал разглядывать выбитые на стене, на мраморной табличке, имена спонсоров библиотеки.

И все у нас шло хорошо, просто прекрасно, но вдруг мистер Сингх чертыхнулся на пенджабском. Я обернулся к нему, Сингх шарил рукой в пакете.

— Александр? Нельзя ли как-то исправить ситуацию?

— Ч-что-то не т-так?..

Я проследил за его взглядом: грязная пропотевшая жокейская шапочка зацепилась застежкой на липучке за его «миноискатель».

— О! Сейчас помогу! — Я отцепил шапочку от инструмента. И, как только сделал это, Сингх благожелательно взмахнул рукой, давая понять, что я могу следовать дальше.

Теперь оставалось пройти лишь через турникет, снабженный специальным сенсорным устройством. Что, если Нортон ошибался? Что, если в книге все же была вторая индикаторная полоска?..

Я набрал в грудь воздуха, как перед прыжком в воду, и прошел через турникет.

И тут… И тут ничего особенного не произошло, если не считать обычной толчеи и замешательства на выходе.

Я отошел от контрольно-пропускного пункта и стал поджидать Нортона. Стоял и размышлял над тем, в каком виде лучше передать книгу Джессону. Просто так или завернутой в нарядную оберточную бумагу? Но тут мои приятные размышления прервал резкий звонок сигнализации.

Началось смятение, и я уже приготовился к тому, что сейчас меня скрутят охранники. Как я смогу объяснить присутствие библиотечной книги в моем пластиковом пакете?.. Уж тогда Динти наверняка уволит меня с треском. Он даже может выдвинуть против меня уголовное обвинение.

Я выискивал в толпе Нортона, но он еще не подошел к турникету.

И тут раздался крик:

— Да как вы смеете?! Я не сделал ничего противозаконного! Вы меня слышите? Ничего! И уберите руки, немедленно, сию же секунду!

Широкоплечие охранники на выходе загораживали кричавшего, но голос я узнал немедленно.

Вытянул шею, мельком заметил тюрбан Сингха. Потом вдруг появился Нортон. Он прошел через турникет и улыбался во весь рот.

— Ты видел, кого они поймали? — спросил я.

— Еще бы! Я же говорил, что индикаторная лента может пригодиться.

— Так ты хочешь сказать…

— Просто любопытно было знать, догадается ли Динти проверить манжеты на брюках.

 

Глава 22

Джессон с поразительной живостью вскочил и бросился к «Часослову» (я все же решил не заворачивать его в подарочную бумагу).

— Так вы настояли на своем! Получили разрешение от начальства!..

— Не совсем.

— А я думал, библиотечные книги нельзя выносить из здания без чьей-то там подписи.

— Верно.

Он начал листать томик, но затем вдруг остановился.

— Нет. Сначала все же хочется послушать, как вы раздобыли этот раритет. — Ко времени, когда я закончил повествование о своем не санкционированном начальством поступке, Джессон пришел уже в полный экстаз. — Теперь попробуем разобраться, правильно ли я вас понял. Эта книга находилась в коробке, которая находилась в клетке, которая, в свою очередь, находилась в лаборатории в библиотеке, так?

— Именно.

— Нет, вами наверняка руководило ваше пристрастие к замкнутым пространствам!

— И еще — презрение к Ирвингу Гроуту.

— Ну а что будет, если он обнаружит пропажу?

— Риск минимален. Разве что он вдруг откроет коробку и заглянет внутрь. А до тех пор я в полной безопасности. Да, забыл сказать. Я заменил «Часослов» другой книгой, того же размера и веса.

— Очень умно. Что ж, теперь, полагаю, настало наконец время узнать, стоило ли все это таких усилий.

Джессон поднялся из кресла и с самым решительным видом устремился из салона в библиотеку. Войдя в нее, сразу же подошел к бюро, на которое заранее выложил «Хроники инженера».

— Так. Кладите свою книгу вот здесь, рядом, — распорядился он.

И вот начался процесс сравнения, для чего понадобился перевод отдельных отрывков и непрестанное метание между словарем и двумя книгами — той, что принадлежала Джессону, и той, что была похищена мной из лаборатории. К нашему разочарованию, разницы между английским и французским текстами выявить не удалось. Отметив неизбежные в случае перевода, но не имеющие принципиального значения отклонения в тексте, а также различия в шрифтах и дизайне книг, мы пришли к выводу, что «Часослов» отличается лишь гравюрой.

Как я уже объяснял Джессону по телефону, на картинке моего издания было изображено то, чего не имелось в его книге. А именно: в одном из отделений шкафчика хранились карманные часы. Но ни в одной из книг не говорилось о том, какой марки они были, не называлось имя их производителя и не объяснялось, куда делись те самые часы.

Однако даже этот прискорбный факт не испортил Джессону настроения.

— Неужели не понимаете? — воскликнул он. — Теперь мы с вами можем продолжить recherche du temps perdu.

Я хотел забрать у Джессона «Часослов», полагая, что он ему больше не нужен, но тот воспротивился.

— Если не возражаете, я хотел бы снять фотокопию.

— Но…

— Вы же сами сказали, что книги еще долго не хватятся. — И, несмотря на все мои возражения, Джессон убрал «Часослов» в ящик стола.

Едва я вышел из «Фестиналенте», как начал беспокоиться о Ник. Чем меньше она будет знать об украденной книге, тем лучше для всех нас. Да супруга заживо сварила бы меня в котле с мамиными травками и снадобьями, зная, какой чудовищный проступок я совершил!

Я также решил умолчать о моей растущей привязанности к Джессону и о крупном вознаграждении, которое от него получил. И тем не менее Ник чувствовала во мне перемену. После той ссоры из-за карт таро мы жили практически раздельно, каждый спал в своей кровати. Ник заняла гостиную и мастерскую, мне достались спальня и моя клетушка. О ее присутствии в доме можно было догадаться лишь по звукам: скрипу затачиваемого карандаша, шороху бумаг, грохоту захлопывающейся двери холодильника, жужжанию фена, мелодиям любимых шансонеток, которые она мурлыкала себе под нос. А что касается меня… Я охотно пошел на это разделение, поскольку оно давало мне время для поисков безымянных часов.

Шанс продолжить изыскания выдался через три дня, когда я дежурил на телефоне справочной. Не работа, а сущий ад. То ни одного звонка на протяжении целого часа, то вдруг на линии сразу семь звонков. «Могу я узнать, как открыть мойку для машин в Стамбуле?», «Кто весит больше: слон или язык голубого кита?», «Не подскажете хороший рецепт для блинов?», «Как делить дроби?», «Есть ли какая-нибудь разница между тараканом и водяным жуком?», «Скажите, а оральный и генитальный герпес — это одно и то же?», «Нельзя ли найти литературу по истории праздничных поздравлений и пожеланий?»

Закончив с этим потоком вопросов, я решил заняться своими изысканиями. Неписаное правило каждого исследователя гласит: выстрелы из больших ружей редко поражают маленькую цель. А потому я долго и болезненно размышлял над выбором оружия, прежде чем направиться к центральной стойке библиотечной телефонной справочной. Мы называли ее Ленивой Сьюзан.

Крутанул колесо фортуны и сделал несколько ставок на «Энциклопедию ассоциаций», многотомный источник информации, помогающий в идентификации профессионального и рекреационного плюрализма, который, собственно, и делает Америку Америкой. Уфологи, урологи, евгеники, эвклидианцы, унитаристы и прочие энтузиасты науки — на каждого была заведена отдельная страничка.

Ну и на экспертов-наблюдателей тоже.

На страничке между гравировальным клубом Брайана, штат Огайо, и Отрядом сил быстрого реагирования в Шаумбурге, штат Иллинойс, я отыскал Национальную ассоциацию коллекционеров часов. Позвонил туда и нарвался на автоответчик, сообщивший, что все офисы закрыты, и предложивший оставить сообщение «после того, как услышите бой часов Вестминстера, любовно называемых в народе Биг Бен и построенных…».

Я повесил трубку, так и не испытав прилива любви к часам под названием Биг Бен и не дождавшись их боя. И уже снимал наушники, как вдруг появился Нортон. Я рассказал ему о своей проблеме.

— А что, если нам проверить Пассаж, который строит в Нью-Джерси Фредерик Штольц?

— Тот тип, что купил закусочную-автомат?

— Если уж копаться в старинных технологиях, лично я начал бы именно с этого.

Я крутанул барабан Ленивой Сьюзан еще раз и нашел «Справочник по музеям».

— Ну разумеется, в Пассаже есть часы, — ответил услужливый куратор на другом конце линии. — Среди наших недавних приобретений целая коллекция старинных часов Тэтчера Кеога. Кроме того, мистер Штольц приобрел всю его библиотеку. Он постоянно посещает крупнейшие аукционы. Не думаю, что выдам вам тайну, если скажу, что мистер Штольц — крупнейший в стране собиратель старины. Поистине ненасытный коллекционер.

— Как думаете, я могу получить у него консультацию по старинным часам?

— Трудно сказать, — ответил куратор. — Все часовые механизмы сейчас в Пассаже, а Пассаж еще не открылся.

— А как насчет библиотеки?

— В библиотеке можно, если не боитесь иметь дело со старыми пыльными книгами.

 

Глава 23

— Вам определенно необходимо хотя бы беглое знакомство с нашими владениями, — сказал куратор, фамилия которого была Кевейно.

— Это не обязательно. Не хочется вас затруднять.

— Какие сложности? Мы так и так скоро открываемся, так что мне нужна подопытная морская свинка.

Кевейно провел меня мимо целой флотилии бульдозеров и экскаваторов и вывел на грязную разбитую дорогу, окружающую комплекс. Мы приблизились к зданию библиотеки, и он сказал:

— Добро пожаловать в Пассаж Фредерика Р. Штольца под названием «Вышли из употребления». Триста тысяч квадратных футов выставочного пространства, специальные исследовательские лаборатории для изучения промышленных археологических находок. Когда в следующем году этот комплекс откроется, он, без преувеличения, станет крупнейшей в мире частной галереей истории техники. Вы можете спросить, почему мы назвали его «Пассажем». Поясняю: то, что вы сейчас увидите, не станет музеем в классическом понимании этого слова. Напротив. Здесь не будет покрытых паутиной и ржавчиной экспонатов. Наше начинание призвано оживить предметы старины. Спросите — почему? Сейчас объясню. Дело в том, что Фредерик Р. Штольц, основатель и исполнительный директор «Штольц индастриз», давным-давно понял, что рост любой компании возможен лишь в случае применения принципа движения — на рынке капитала, в цифровых технологиях, в выставленных на всеобщее обозрение механизмах. И комплекс, который вы сейчас перед собой видите, есть не что иное, как дань уважения технологии — прошлой, настоящей и будущей. — И Кевейно принялся рассказывать мне об организационной структуре Пассажа, указывая на три больших ангара, каждый из которых напоминал жестянку от содовой, до половины зарытую в землю. Потом перевел дух и продолжил: — Обратите внимание на эти изгибы. Кривые линии присутствуют повсюду, во всех наших сооружениях. Дорога, по которой мы сейчас с вами идем, фонари на изогнутых столбах, линии дверей и окон… все они напоминают своими очертаниями полукруг. — Как бы в знак подтверждения своих слов Кевейно похлопал по лацкану пиджака, где красовалась булавка с голограммой в форме залихватски изогнутой буквы «S», и распахнул передо мной двери библиотеки.

— Удачи вам, — сказал куратор, подведя меня к металлическому столу, напоминающему гигантскую сковороду для пирогов. Он подготовился к моему визиту, водрузил на этот стол-сковородку каталожные ящики коллекции Тэтчера Кеога. Когда я попытался поблагодарить его, Кевейно возразил: — Рано пока что благодарить. Хочу предупредить: со всем этим вам придется разбираться самому. Я в этих делах ни черта не смыслю.

Я подсел к столу и начал перебирать карточки. И сразу же стало ясно, почему все эти записи приводили его в недоумение — они требовали знаний по форматам книг. К примеру, «ф» — фолиант, «К» — кварто, или формат в одну четвертую доли листа, а вот «Фе» и «Сф»… вообще непонятно что..

Была с этими карточками и другая головная боль. Никакого порядка и отсутствие тематических указателей. И я оставил карточки, от которых все равно не было никакой пользы, и направился к книжным полкам.

По контрасту с бардаком, творившимся в каталожных ящиках, сами книги и их расстановка просто радовали глаз: массивные тома и роскошные фолианты на нижних полках, книги меньших форматов размещались выше. До самых маленьких было не дотянуться, но эта их недоступность ничуть меня не беспокоила, поскольку вряд ли в таких крохотных книжечках могли находиться чертежи и гравюры, а именно за последними я сюда и пришел.

Я провел здесь несколько часов, по очереди снимая тяжелые тома в кожаных переплетах с полок, в поисках рисунка или снимка часов, которые походили бы на те, что изображены на гравюре. Чего здесь только не было — хронографы с секундомером, карманные часы с крышкой, часы с репетиром… Через какое-то время я уже перестал их различать. Обложенный дюжинами совершенно бесполезных книг, я вдруг ощутил себя живым примером первого закона Нортона, который гласил: чем больше информации, тем меньше ты знаешь и понимаешь.

В поддержку этого своего высказывания Нортон всегда приводил в пример одного из наших постоянных читателей, математика, который редко заказывал новую книгу. Все необходимое этот ученый чудак носил с собой, в нагрудном кармане рубашки — тоненькую пачку карточек с индексами и два толстых тупых карандаша. Именно эти ограничения, по мнению Нортона, и позволили парню получить Нобелевскую премию.

Видно, Кевейно почувствовал, что я в затруднении, и поспешил на помощь.

— Могу я взглянуть? — И он взял копию гравюры. Окинул ее беглым взглядом и заметил: — Мне никогда не нравились его работы. Не понимаю, почему все просто сходят по ним с ума. Нет, не отрицаю, стиль здесь, конечно, чувствуется. Но что касается новаторских идей… тут он и рядом не стоял со своими британскими коллегами.

— И к какому приблизительно периоду относятся эти часики? — осведомился я.

Кевейно усмехнулся:

— Это вам не часики. Это брегет. Начинается с буквы «Б». Б-Р-Е-Г-Е-Т. Это же один из его брегетов, верно? Или подделка? Его часто подделывали.

— Но как можно определить, кто именно изготовил эти часы? Ведь здесь нет ни клейма, ни марки.

— Не глупите. Уж кто-кто, а я сразу вижу руку Бреге. Видите, как вот эта стрелка выходит за круг? — и Кевейно ткнул пальцем в изображение.

Сердце у меня зачастило.

— Так что там у нас в каталогах по Бреге? Погодите, я сам посмотрю. — Я бросился к каталожным ящикам и схватил тот, который был помечен буквами «А-Д». И нашел карточку с надписью: «Бреге, Абрахам Луис (1747–1823)». Ниже были приведены две ссылки. Первая относилась к переплетенной вручную книжке форматом в одну восьмую долю листа, написанной одним из потомков часового мастера. Вторая — к кварто, напечатанной в Лондоне в 1921 году коллекционером старинных часов. В каталоге она была зарегистрирована следующим образом: «Сэр Давид Лайонел Голдсмит-Штерн Саломонс, Бр. М.А., ФРАН., М. Инст. Е.Е., А. Инст., С.Е., и К0».

Поскольку интересовали меня прежде всего гравюры, первую книгу в одну восьмую листа можно было спокойно исключить. И я уже приготовился погрузиться в кварто, как подошел Кевейно и деликатно кашлянул.

— Мы закрываемся, — сказал он.

— Последнюю книгу! — взмолился я. — На карту поставлена честь скаута.

Я чуть не ахнул, увидев их изображение через тонкий слой папиросной бумаги. Перед тем я дважды натыкался на гравюры, где были часы, почти неотличимые от тех, что имелись в «Часослове». Но при более тщательном рассмотрении выяснялось: мелкие различия все же существовали. Убедившись, что стрелки и циферблат в точности такие же, я ощутил прилив столь редкого для исследователей восторга.

Вообразите теперь, каково же было мое разочарование, когда, прибыв в «Фестиналенте», я вдруг узнал, что Джессон принять меня не может.

— Он спит, — заявил Эндрю, глядя на меня через дверной глазок.

— Ничего. Сразу весь сон улетучится, — ответил я.

Дворецкий, шокированный моей безапелляционностью, отворил дверь и впустил в холл. Я схватил со столика блокнот, вырвал листок бумаги и торопливо нацарапал записку следующего содержания:

«Дорогой мистер Джессон!

Пожалуйста, просыпайтесь! Я ездил в частную библиотеку в Нью-Джерси и сумел идентифицировать нашу гравюру. За часами, которые мы ищем, стоит целая история!

Их изготовили для Марии Антуанетты!

Дайте знать, что делать дальше. Ваш А.

P.S. У меня при себе совершенно грандиозная документация!»

Я сунул записку в конверт и передал Эндрю. Тот хотел было выпроводить меня за дверь, но я решительно заявил ему, что останусь и буду ждать ответа.

Настойчивость окупилась. Я не простоял в холле и минуты, как вновь появился Эндрю.

— Мистер Джессон просит вас к себе.

В отличие от помещений первого этажа обстановка на втором, в том числе и в спальне, роскошью не отличалась и была довольно безлика, если не считать нескольких гравюр Пиронези.

Джессон с заспанными глазами лежал на постели, по горло укутанный в снежно-белые покрывала. Он кашлянул и поманил меня к себе. Но, когда я попытался показать ему копию рисунка с часами, отмахнулся, перевернулся на бок и сказал:

— Я сейчас не в том состоянии, чтобы сравнивать и анализировать рисунки.

Потом сделал мне знак присесть на краешек кровати и попросил рассказать, что удалось выяснить.

— Как вы уже знаете из записки, эти часы были изготовлены для Марии Антуанетты. Заказывать их в Швейцарии отправился один из ее подданных. Он выдвинул часовых дел мастеру всего лишь одно условие — с расходами не считаться.

— Полагаю, это условие он принял с удовольствием.

— Очевидно. Там, где была возможность, более простые металлы заменяли золотом и платиной. В качестве палет использовали сапфиры.

— Но как же получилось, что такой шедевр остался без клейма мастера?

— Клеймо или подпись были, мистер Джессон. Но только не на циферблате, специально сделанном из прозрачного горного хрусталя, чтобы было видно, как работает механизм. В часах имелись также термометр, вечный календарь с поправкой на високосные годы, ну и еще целая куча разных прибамбасов, описывать которые просто нет смысла. А потому их назвали следующим образом: «Большое осложнение», хотя многие эксперты считают этот термин неудачным.

— Как же они предпочитают называть эти часы?

— О, по-разному. «Perpetuelle», «Вечный двигатель», «Мария Антуанетта», «Королева». А сэр Давид Саломонс, какое-то время владевший этой игрушкой, различал все свои брегеты по серийным номерам, под которыми они были зарегистрированы в амбарных книгах компании.

— Так часы, которые нам так нужны, называются брегетом?

— Вам о них что-нибудь известно?

— О, не то слово.

Джессон скинул покрывала и сел в постели. И, болтая босыми ногами, попросил, чтобы я подал ему халат.

— Идемте вниз, — сказал он. Мы спустились по лестнице и оказались в салоне. — Вы еще не… вы должны видеть. — Тут он умолк, тяжело переводя дух. — Должны видеть мою галерею механических диковин.

Комната за ширмой оказалась длинной и узкой, как вагон поезда, только вместо сидений здесь вдоль стен были расставлены покрытые бязью столы. А на столах громоздились самые удивительные сооружения и механизмы: автоматы, музыкальные шкатулки… часы.

Джессон продвигался по проходу неверными шагами, и я уже приготовился подскочить и подхватить его в любую секунду, а потом водрузить на один из столов, точно огромную механическую куклу. Но, дойдя до конца этой своеобразной галереи, он, казалось, обрел второе дыхание и невероятно оживился.

— Ну и каков же ваш вердикт? — весело спросил он. — Как вам нравятся мои pendule sympathique? — Мы остановились перед напольными часами в стиле ампир, в углубление были вмонтированы серебряные карманные часы совершенно потрясающей старинной работы. — Мои брегеты никогда не принадлежали королевской семье, — сказал Джессон, — но менее замечательными они от этого не стали. Стоит положить карманные часы вот в это углубление, как главные часы начинают подправлять их ход и настраивать на верное время. Видите? Вот эти, маленькие, идут немного медленнее, чем стационарные. А теперь смотрите внимательно. — Джессон начал переводить стрелки обоих механизмов. — Малое зубчатое колесо больших часов, вернее, вот этот стальной зубчик размером с иголку, заходит своим окончанием вот в это отверстие карманных часов, вот так. — И он сделал пальцами немного неприличный жест. — А теперь смотрите! — Раздался глуховатый, но мелодичный перезвон, и стрелки начали перестраиваться. — Большие часы заводят малые и ставят на них правильное время, а в дальнейшем контролируют их ход, устраняя все несоответствия. — Джессон вынул карманный брегет из ячейки и передал его мне, чтобы рассмотреть получше.

— В жизни не держал в руках ничего более ценного, мистер Джессон, — произнес я. — Ну разве что однажды довелось прикоснуться к старинной книге псалмов. Прямо мурашки по коже.

— Вот и отлично.

— Так и подмывает немедленно бежать в библиотеку.

— Рад, что вы так завелись, — сказал Джессон и вернул карманные часы в гнездышко. — Но сильно сомневаюсь, чтобы библиотека помогла нам выяснить теперешнее местонахождение «Королевы». Если не возражаете, попробуем устранить небольшие несоответствия и продолжим наши изыскания вне стен такого достойного учреждения, как библиотека.

 

Глава 24

Принять предложение Джессона мне было нелегко. Оставить библиотеку — это означало лишиться доступа к тематическим каталогам, индексам цитатников, базе компьютерных данных. Это означало выход из столь утешительного и привычного мира шрифтов и фотокопий и погружение в новый мир, порой презираемый моими коллегами: людское общество.

Встречи с людьми и расспросы начались в Верхнем Ист-Сайде, в аукционном доме, где эксперт по антикварным часам и часовым механизмам внимательно изучил принесенные мной снимки. А потом деликатно спросил:

— Могу ли я поинтересоваться, означают ли все эти ваши вопросы потенциальную сделку?

— Боюсь, что нет.

— В таком случае полагаю, вам лучше обратиться с этой проблемой в справочную местной библиотеки.

Игнорируя иронию, прозвучавшую в его предложении, я отправился по другим подобным заведениям, список которых мы с Джессоном составили по справочнику «Желтые страницы». Но каждый из специалистов по антикварным часам, к которым я обращался, был сначала предельно внимателен и любезен, однако, узнав о нежелании принести означенный предмет к ним на аукцион, тут же отказывался от дальнейших переговоров и повторял с незначительными вариациями все ту же рекомендацию относительно библиотеки. Поскольку Динти назначил меня дежурным на час дня, все эти хождения пришлось завершить до полудня. По пути на работу, на углу Сорок четвертой и Пятой авеню, я поравнялся с похожим на хасида мужчиной в долгополом гоголевском пальто и с большим потрепанным портфелем в руке. Он резко свернул за угол и зашагал к югу. До этого момента мне и в голову не приходило наведаться в Бриллиантовый центр, известный больше не часами, а разного рода драгоценными побрякушками.

В первом же заведении, куда я вошел, торговали брегетами. Но все они оказались хотя и очень красивыми, но современными, а потому не могли способствовать успешным поискам. Во второй и третьей лавках товар был выставлен менее элегантный и также не имеющий никакого отношения к старинным часовым механизмам. И вот наконец мне повезло. Над витриной третьей лавки, где красовались «подержанные» обручальные кольца (очевидно, снятые с пальцев разведенных или покойных супругов), я увидел треугольную деревянную вывеску:

ЧАСЫ

СТАРЫЕ И НОВЫЕ

ПОКУПАЕМ — ПРОДАЕМ

Э. ОРНШТЕЙН, ВЛАДЕЛЕЦ

Золотая стрелка показывала на магазинчик площадью не больше газетного ларька. Я постучал в дверь. Двое пожилых мужчин, глаза которых были искажены лупами, уставились на меня через витрину, затем отвернулись и вновь занялись своим делом. Пришлось постучать еще раз. Только на сей раз я изобразил некое подобие самой что ни на есть идиотской заискивающей улыбки, и меня впустили. Правда, пришлось подождать еще какое-то время, пока мужчины передавали друг другу массивные наручные часы и спорили о чем-то на идише. Спор их то разгорался, то затихал, то вновь разгорался с еще большей силой, а затем вдруг стих. Владелец лавки поднял голову и переместил лупу ювелира на середину лба, где она, удерживаемая тонким шнурочком, и осталась. Затем он запустил пальцы под ермолку и извлек оттуда ключ, которым отпер старомодный массивный сейф. Но не успели наручные часы угнездиться на обитом фетром поддоне, как владелец их попытался возобновить торг. В ответ на это хозяин лавки с грохотом захлопнул дверцу сейфа, как бы давая тем самым понять, что споры закончены. Посетитель вышел, и хозяин поднял на меня глаза.

— Чем может помочь Эммануэль Орнштейн молодому человеку?

— Мне необходимо отыскать одни часы.

— Но Эммануэль Орнштейн сидит здесь вовсе не для того, — важно заметил он и сунул ключ от сейфа под ермолку.

Я в десятый раз за день выложил на прилавок копию рисунка из книги Саломонса.

Орнштейн опустил лупу и оглядел изображение.

— Ну и?.. — спросил он и бросил рисунок на прилавок.

— Хоть что-нибудь знаете об этих часах?

— Послушайте, мистер, я покупаю часы, я продаю часы. Иногда даже починяю часы. Но я не учитель и не ученый. Ежели вам нужен учитель, найдите себе ребе.

— Я уже знаю, что это какой-то брегет.

Орнштейн возмущенно уставился на меня, его правый глаз был чудовищно искажен лупой.

— Это вам не какой-то брегет! — завопил он. — Это брегет самой Марии Антуанетты! Вы знаете, где он находится?

— Вообще-то именно это я и хотел бы выяснить.

Он пожал плечами:

— Кто ж не хочет?

— Что-то я не совсем понимаю. Вам, стало быть, известно о шкафчике с сюрпризом?

— О чем?

Я достал копию гравюры из «Часослова», где в одном из отделений красовались часы.

— Как видите, мистер Орнштейн, брегет под названием «Королева» некогда находился в этом шкафчике. А вот где он теперь, не имею ни малейшего понятия.

— Шкафчик-шмавчик. Я всего лишь хочу сказать, что эти часы украдены.

— Украдены? Но кем и откуда?

— Послушайте, мистер, вы разве не видите, что я занят?

Я демонстративно оглядел жалкую маленькую лавку.

— Ладно, — признался он. — Может, я и правда не так уж занят. А зачем вам эти часы?

— Шкафчик, изображенный на этом рисунке, принадлежит человеку, на которого я работаю. И все его отделения заполнены, не хватает только «Марии Антуанетты». Вот я и вознамерился ее найти.

— И этот человек, он вам платит, так?

Было ясно, куда клонит хозяин лавки. Когда я отстегнул небольшие «комиссионные» (не сомневаясь, что Джессон возместит мне эти расходы), Орнштейн исчез за шторой. Повозившись и прошуршав там чем-то, вновь вынырнул на свет божий, в руке у него была пачка бумаг, скрепленных проржавевшей скрепкой.

— Они до сих пор посылают мне все эти бюллетени, — с гордостью сообщил он. — Знают, что Эммануэль Орнштейн в бизнесе вот уже без малого пятьдесят лет.

— А откуда эти бюллетени, мистер Орнштейн?

— Из архива по украденным предметам искусства, — важно пояснил он. — Есть такое шикарное заведение в Ист-Сайде.

Я отстегнул еще одну купюру и спросил, нельзя ли мне самому ознакомиться с этими циркулярами. Орнштейн отказал, пояснив, что должен отработать комиссионные. И пришлось мне терпеливо наблюдать за тем, как он водит своей лупой по строкам, точно хочет выискать дефект в пятикаратном бриллианте.

— Вот! — объявил он наконец. — Именно это я и говорил. Часы были украдены.

— Откуда?

— Из Института Мейера по исламскому искусству. Находится в Иерусалиме.

— Но как часы, сделанные в Париже и проданные еврею-коллекционеру из Лондона, могли оказаться в исламском музее в Иерусалиме?

— Здесь ничего не сказано.

— А когда была кража?

Орнштейн сощурился:

— В апреле тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. С тех пор их никто не видел.

— Когда издан этот циркуляр?

Он снова сощурился:

— В восемьдесят четвертом.

— Возможно, за это время часы нашлись.

— Послушайте, может, у старика Орнштейна дела идут не так уж и шибко, как прежде, но он знает, что к чему и что почем. Возьмем, к примеру, прошлый год. Приходит один человек, которого я знаю, и говорит, что знает одного человека, который что-то знает. Говорит, что, может, у него получится найти «Марию Антуанетту». И что я ему говорю? Я говорю: «Давай, действуй. Найди». И что же, он, по-вашему, находит? — Орнштейн удрученно покачал головой.

— А вы не могли бы с ним связаться?

— Ну, не знаю.

Я подкрепил свою просьбу небольшим финансовым вознаграждением, и Орнштейн согласился поспрошать кое-каких людишек и позвонить мне, если удастся что-то выяснить.

Вышел я из его лавки окрыленный. Оказалось, что часы украдены, и это подтвердилось, можно сказать, вполне официально. И выходит, не напрасно совершил я вторжение в отдел реставрации. Ведь не раздобудь я «Часослов», мы бы с Джессоном так никогда и не узнали, насколько знамениты эти часы и какая загадочная у них история.

Мне следовало бы сразу же поведать Джессону о краже. Но я решил подождать, поскольку сообщение из архива, полученное Орнштейном, вызывало больше вопросов, чем ответов. Мне хотелось собрать как можно больше информации о краже, прежде чем делать какие-то определенные выводы.

На следующий день я пришел на работу пораньше и погрузился в компьютерную базу данных по периодике до 1982 года, то есть за год до совершения преступления. И, чтобы сузить круг поиска, набрал на клавиатуре компьютера K=BREGUET. Умная машина буквально завалила меня в ответ данными по реактивным истребителям «Фэлкон 90» и «Мираж 4Р», построенных французской авиационной компанией, носившей то же имя, что и изготовитель часов. Я сменил breguet на Мария Антуанетта, но и здесь получился прокол. Тогда я попробовал различные другие комбинации — Иерусалим, ограбление, саломонс, кража, украдено, часы. И мучился долго, пока не потерял терпение и не напечатал в отместку дурацкой машине К=ДА ПОШЛА ТЫ НА ХРЕН. И выключил ее. Тут же вспомнилось одно из золотых правил Нортона в обращении с компьютерами: чем больше специальных терминов ты вводишь в них при поиске, тем плачевнее результат.

И я вернулся к настоящим источникам информации, к книгам, газетам и журналам, напечатанным на настоящей бумаге, но и здесь тоже споткнулся. Кто-то унес целую подборку «Нью-Йорк таймс» за 1983 год, и я отправил младшего сотрудника на ее поиски. А сам тем временем принялся просматривать «Путеводитель читателя по периодике», а также подборки двух специальных выпусков — «Служба международного информационного радиовещания» и «Справочно-поисковые публикации». Но ни в одном из этих изданий не было упоминания о краже часов. Британские источники тоже оказались бесполезными. Под заголовком «Кража» значилось несметное количество похищенных собачек и кошечек, но ни слова об украденных часах. И вот наконец помог индекс по желтой прессе. К великому своему удовлетворению, я с его помощью обнаружил нужный мне материал. То было присланное в газету по телеграфу сообщение из Иерусалима, подтверждавшее информацию Орнштейна.

«ИЕРУСАЛИМ, 16 апреля (Рейтер). В пятницу ночью в Мемориальный институт исламского искусства Л. А. Мейера проникли воры и похитили часы и часовые механизмы, а также редкие книги и гравюры общей стоимостью свыше 4 миллионов фунтов. Израильская полиция расценивает это происшествие как одну из крупнейших краж подобного рода.

Пресс-секретарь полицейского управления сообщил, что воры проникли в здание через окно, само здание музея находится в непосредственной близости от официальной резиденции премьер-министра Израиля, в западной части города.

„Они знали, что делали, — сказал пресс-секретарь. — Похищены самые ценные экспонаты“.

Он также сообщил, что грабителям будет нелегко сбыть столь уникальные и ценные предметы.

„И из страны им выбраться будет тоже не просто, — сказал пресс-секретарь. — Все выезды перекрыты, идет тотальная проверка. В качестве одной из версий мы рассматриваем возможность участия в этом преступлении одного неразборчивого в средствах коллекционера“.

Музей был открыт 10 лет назад, в нем хранится немало редких часов и предметов исламской культуры».

Информация обнадеживала, но одновременно я отдавал себе отчет в том, с какими трудностями будут сопряжены дальнейшие поиски. Иврита я не знал, а потому не мог воспользоваться израильскими источниками информации. К счастью, имелся у нас в штате специалист в этой области.

Мистер Абрамович, куратор отдела иудаизма, встретил меня радушно. И на протяжении целого часа водил кончиком тоненькой серебряной указки по полям какого-то журнала на иврите.

— Очень колоритная женщина, эта Вера, — заметил он и постучал кончиком указки по расплывчатой зернистой фотографии.

— Кто такая Вера?

— Дочь сэра Давида. Именно он стоял за созданием исламского института. А известно ли вам, что она собиралась купить Стену плача? Всё здесь. — И Абрамович снова многозначительно постучал по странице.

— Замечательно. — Я извлек записную книжку. — А теперь, если можно, перескажите мне, пожалуйста, о чем там речь.

Нельзя сказать, что моя запись перевода Абрамовича отличается стилистическими достоинствами, но зато из нее становится ясно, каким образом брегет проделал путь от парижского производителя в Лондон, а затем и в Иерусалим. Приподнималась завеса также над тайной исчезновения раритета.

«Сэр Давид Саломонс, сконч. 1925. Оставил все свое состояние дочери Вере. Акции, арендованное имущество, ликвидные активы плюс коллекц. часов. После похорон Вера едет за границу. Влюбляется в палестинца, затем поп. в Британию. Сионизм Веры. Меняет комфорт Лондона на Иер-им. Пытается купить Стену плача, после того как увидела, как осел мочится на камни рядом с согбенным в молит. ребе. Не удается.

Последующие кампании Веры (отн. сирот, заложников, беженцев) приносят лучшие результаты. Поддерживает Леона Мейера, ученого с мир. именем, знатока арабского искусства. Леон и В. становятся „компаньонами“. В. создает исслед. институт его имени, но 50 % выставочной площади занимает там коллекция часов сэра Д. На торж. открытии местный критик и знаток архитектуры восхваляет проект ин-та, якобы он напоминает неприступную крепость. Кража (апр. 83) доказывает, что внешность бывает обманчива. Полиция обнаружила, что сигнализация не была подключена, охранники не имели опыта, двери не заперты.

О краже много писали в прессе. Журналисты называли подозреваемых (никаких конкр. имен). В их числе: арабские террористы, преступники из местных, выдающие себя за арабских террористов, а также некий „не слишком щепетильный“ коллекционер. Последнюю версию подверг сомнению хранитель кол. часов Оханнес Ташиджиан. Он сказал: „„Королева“ была мне как родное дитя, родное и самое любимое. А теперь это дитя пропало“».

 

Глава 25

Иерусалимские материалы, и в особенности откровения и искренняя скорбь хранителя, заинтриговали Джессона.

— Человек, сравнивающий часы с родным ребенком, заслуживает того, чтобы с ним познакомиться.

— Можно ему позвонить. Номер у меня есть.

Джессон скроил гримасу.

— Вас это не устраивает?

— Нет. Только тет-а-тет, — ответил он. — Возможен даже частный визит на место преступления.

— Но вы же сами говорили, что не переносите самолетов.

— Есть и другие способы преодолевать расстояния, Александр, вполне спокойные и приятные. А может, назначу вас своим эмиссаром. Тем более что частности этого дела известны вам лучше, чем мне.

— Польщен, мистер Джонсон. Но ехать в Иерусалим никак не могу. Потому как если уеду, то босс или жена точно убьет меня… Почему вы улыбаетесь?

— Вы только что назвали меня Джонсоном.

— Правда?

— Интересно, как бы прокомментировал это ваш Креветка? А вообще в этой оговорке нет ничего удивительного. Она объясняется существенной разницей в возрасте между вами и мной.

— Означает ли это упрек в адрес Босуэлла, поскольку его справочник цитат не оправдал ожиданий?

— Надо проверить. Так, с налета, трудно сказать. Что-то не припоминаю, чтобы я читал об этом в «Лайф».

— Кажется, жена Босуэлла обвинила его в слишком тесной дружбе с мужчинами?

— А вот это определенно. У него была связь. — Тут Джессон осекся. — Кстати, наверное, именно так оценивает ваша жена наши взаимоотношения?

— Ну, не знаю. Ник, конечно, немножко ревнует из-за того, что мы так много времени проводим вместе. Одно могу сказать наверняка: она пришла бы в ярость, узнав, что я украл для вас книгу.

— Об этом можете не беспокоиться. Беспокоит другое. У нее может сложиться искаженное представление о нашем сотрудничестве.

— Если встретитесь с ней, об этом вообще лучше не говорить. Слово «сотрудничество» вызовет у Ник прямую ассоциацию с информаторами режима Виши.

Джессон покраснел.

— Но это просто абсурд! Ступайте домой и поговорите с ней. И убедите присоединиться к нам, ну, скажем, в субботу.

— Сами знаете, что произошло, когда я пытался уговорить ее. Повесила трубку, вот и весь разговор.

— Попробуйте снова. Нерешительность всегда ведет к провалу, к проигрышу, а я ненавижу проигрывать. И вы, подозреваю, тоже. Стоит только вспомнить, чего вам уже удалось достичь. Разве в самом начале вы ожидали, что удастся определить отсутствующий в шкафчике предмет?

— Нет.

— И однако, вам удалось! А когда этот предмет был не более чем изображением на анонимной гравюре, разве вы предполагали, что удастся установить его принадлежность к королевскому дому?

— Разумеется, нет.

— Но ведь удалось.

— Да, но…

— Учитывая все ваши достижения, не кажется ли вам, что это будет довольно просто — убедить упрямую жену прийти и разделить с нами скромную трапезу?

— Хотите честно? Лично мне кажется, что нет.

Всю эту неделю Ник была практически недоступна, поскольку разлад на семейном фронте вызвал у нее приступ творческой лихорадки. И прорыв произошел лишь в субботу, в тот самый день, когда мы были приглашены в «Фестиналенте». Ник ворвалась ко мне в клетушку, умоляя о помощи. Ей необходимо было доставить последнюю деталь своего проекта, картонную куклу-рекламу в человеческий рост, в агентство в Мидтауне.

Мы уже вышли из квартиры, включили сигнализацию и, стараясь не обращать внимания на злобные смешки соседей, двинулись по коридору, как вдруг Ник вспомнила, что забыла сумочку из бисера. Она никогда не выходила из дома без нее.

Я стоял и ждал ее на углу, наблюдая за тем, как мистер Лопес выкрикивал угрозы в адрес своего поставщика, а сынок мистера Лопеса, засев в пустом корпусе от телевизора, целился из игрушечного автомата в женщину, владелицу туристического агентства из дома по соседству. Та вывешивала в витрине объявление следующего содержания:

САНТО-ДОМИНГО 149 дол.

КАРАКАС 139 дол.

МАЙАМИ 129 дол.

РАЗВОД 250 дол.

Я закрыл глаза и попытался найти прибежище в «Фестиналенте», этом благословенном райском уголке с глобусом посреди салона, тихо журчащим фонтаном, воркующими голубками и покоем. Но ко времени, когда из дома вышла Ник, сжимая в руках сумочку, в голове у меня звучало на мотив самбы: «Санто-Доминго, Каракас, Майами, развод… Санто-Доминго, Каракас, Майами, развод».

Я попытался избавиться от этой навязчивой мелодии, заговорил с Ник о ее дне рождения, до которого оставалось две недели.

— Что, если сразу после того, как отвезем эту штуковину, пойдем в магазин выбирать тебе подарок?

— А я думала, мы разорены, — ответила она.

— Ничего подобного. Особенно с тех пор, как я начал работать на Джессона.

— Не желаю, чтоб ты покупал мне подарок на его деньги!

— За что это ты так его невзлюбила? Вы же с ним ни разу даже не виделись!

— И не собираюсь. Просто вижу, что он сделал с тобой.

— Но, возможно, при личной встрече мнение у тебя изменится? Встретимся, посидим, поболтаем, и я просто уверен, он тебе понравится.

— Ты что, бросаешь мне вызов?!

Я посмотрел Ник прямо в глаза и тихо ответил:

— Oui.

 

Глава 26

Хозяин встретил нас одетым по-домашнему: вышитые шлепанцы, кашемировый свитер, мешковатые вельветовые брюки.

— Генри Джеймс Джессон-третий, — представился он. — Tres heureux de faire votre connaissance. — Французский, однако, не слишком помог снять напряжение.

— Привет, — ответила Ник, продолжая оглядывать салон, битком набитый антиквариатом.

— Как видите, я не из тех, кто привык отказывать себе в маленьких забавах и удовольствиях, — заметил Джессон и подвел нас к столику на колесиках, на котором были расставлены разнообразные напитки. Рядом он поставил другой столик — из слоновой кости. И на нем красовался шкафчик с сюрпризами.

— Так вот из-за чего весь сыр-бор? Из-за этой коробки для яиц?

— Каждое яичко здесь из чистого золота, — заметил я.

— Искренне рад, что вы думаете именно так, Александр. — Джессон обернулся к Ник: — Вашему мужу удалось выяснить, что находилось в пустующей ячейке. Предмет, висевший вот на этом гвоздике. История совершенно невероятная. Выяснилось, что это старинные часы, изготовленные одним из ваших соотечественников.

— Вообще-то первые брегеты появились в Швейцарии, мистер Джессон.

— Не мешайте мне, Александр. Я пытаюсь обаять вашу жену.

На Ник все эти слова, похоже, не произвели должного впечатления.

— Почему бы не оставить это отделение пустым? Незавершенность, она почти всегда наполнена глубоким смыслом.

— Почему вы так думаете, дорогая?

Ник лишь пожала плечами.

Тут вмешался я в стремлении смягчить все нарастающую напряженность:

— Знаете, что мне однажды сказал куратор, которому я помогал? Что картины вызывают больше интереса, если их невозможно увидеть. Сказал, что по этому поводу у них в музее, в зале, где вывешены работы старых мастеров, даже проводилось исследование на эту тему. И там, где вместо картины красовалась табличка с надписью «Временно отсутствует», собиралось на семьдесят пять процентов больше зрителей, чем перед полотном Рембрандта, висевшим в каких-то десяти футах.

— Ну и к чему это вы? — спросил Джессон.

— Всего лишь хочу сказать, что людей привлекают пустоты.

— А мне кажется, что зрители рассматривали эти таблички с чувством утраты, так, будто их кто-то предал. Тоска, вот что заставляло их задерживаться, — заметил Джессон, обращаясь к Ник. — Ваш супруг свидетель, лично я ненавижу пустоту и незавершенность, ту неуверенность, которую они вызывают. Голые стены и незаполненные отделения претят моему эстетическому мировоззрению. И моим девизом всегда было: «Я собираю — значит, я существую».

— Но если…

Джессон не дал Ник договорить:

— Понимаю, что вы подразумеваете под этим «если». Если я не могу получить того, чего хочу, стало быть, я вроде бы и не существую?.. Знаете, я не склонен задаваться такими вопросами. Не далее как на прошлой неделе я сказал вашему мужу, что за сомнением почти неизбежно следует неудача. Александр был просто уверен, что вы не придете, но вы здесь, у меня в доме, хоть вам, судя по всему, и не слишком весело. Может, выпивка поможет поднять настроение? — Джессон подошел к столику и потянулся к хрустальному кувшину. — Вот видите, попросил Эндрю приготовить нам «Пиммс кап», типично летний напиток. Уверен, после первого же глотка настроение у вас улучшится. — Он помешал в кувшине серебряной ложкой, а потом выудил ею же ломтик огурца. — Ник отказалась, и Джессон наполнил две высокие кружки. Протянул одну мне и уселся в кресло. — Итак, о чем мы говорили?

— Зачем вы меня позвали? — спросила Ник.

Джессон отпил глоток.

— Пригласил вас, чтобы обсудить наше дальнейшее сот… — Тут он умолк и поправился: — Обсудить заказ. — Джессон нашарил кнопку в ручке кресла и достал из потайного отделения потрепанный томик. — Не будете ли столь любезны взглянуть вот на это?

Едва Ник осознала, что держит в руках, как настроение ее резко изменилось.

— Так это же Меггендорфер! — с изумлением и восторгом воскликнула она.

Я перегнулся через ее плечо, желая получше рассмотреть раритет.

— Переплет просто в чудовищном состоянии.

Джессон улыбнулся краешками губ.

После того как первый шок прошел, Ник спросила Джессона:

— Откуда вам известно, что я просто обожаю его заморочки?

— Извините, но я предпочитаю другой термин. Эксцентрика.

— Вам, наверное, Александр сказал? — не унималась Ник.

— Наверное, — кивнул Джессон.

— Разве? — удивился я. Что-то не мог припомнить, чтобы я обсуждал с Джессоном пристрастие своей жены к столь специфическим предметам.

— Но от кого еще я мог узнать? — С этими словами Джессон вынул из потайного отделения в кресле еще три или четыре книжки и начал демонстрировать их Ник.

Демонстрация вызвала смешки. Особенно миниатюрные жалюзи, поднимая и опуская которые можно было видеть «ожившие» сценки совокупления.

Ник всматривалась в глазок еще одной немецкой книжки-игрушки, а Джессон тем временем перешел в атаку:

— Уверен, вам вполне под силу соорудить нечто аналогичное.

— Возможно, — скромно ответила Ник.

— Не хотели бы вы порадовать меня эксцентричной игрушкой в том же духе?

— Я думала, вы ищете часы.

— Да, разумеется. Но меня также интересует техника их возвращения.

— Вы ведь уже наняли себе бумагомарателя.

— Александр, несомненно, сумеет справиться с содержанием. Но я подумал, только вы сможете придать глубину нашему скромному проекту. — Джессон взял из рук Ник книгу и добавил: — Идемте со мной. Оба. Хочу показать вам кое-что любопытное.

Мы прошли за Джессоном к шкафу с застекленными ящичками в стиле барокко, стоявшему в дальнем конце салона. Он указал на зеркальную вставку размером с коробку для сигар. Нишу обрамляли две миниатюрные деревянные колонны. Джессон обратился к Ник:

— Попробуйте сдвинуть вот эту колонну вправо. — Она подчинилась. — Отлично. А теперь просуньте руку в отверстие и попробуйте нащупать там размыкающий механизм. Весь фокус в том, дорогая, что человек должен чувствовать, насколько сильно можно давить, и не применять при этой излишней грубой силы. — И Джессон заговорщицки подмигнул мне. Послышался щелчок. — Так, прекрасно. А теперь надавите на потайную кнопку, которая позволит вам продвинуться еще на несколько дюймов. — Должно быть, рука у Ник была легкая, потому что еще через секунду колонна выскочила из отверстия и под ней открылось глубокое вертикальное углубление. — Ну а теперь можно ознакомиться с содержимым.

Ник извлекла из потайного отделения старинный картонный календарь, где каждую дату закрывало окошечко с цифрой. С чисто дизайнерской точки зрения календарь показался не слишком впечатляющим, особенно в сравнении с книжками, извлеченными из потайного отделения в кресле. Украшала его вполне банальная картинка: Санта-Клаус на санях, запряженных оленем, едет к виднеющейся вдалеке альпийской деревушке.

— Мой интерес к этому календарю носит прагматический характер, — сказал Джессон. — Будьте добры, откройте день под номером один.

Ник подцепила края картонки ногтем, и окошко открылось. Изображение за ним оказалось столь же тривиальным: под полоской слюды виднелся барашек, спящий в стоге сена.

— Моя идея проста, — произнес хозяин дома. — Хотелось бы, чтобы письменный отчет о наших изысканиях был представлен в такой же наглядной форме. В виде картонной модели с окошечками. С вашей помощью, дорогая, мы скроем содержимое каждого из отделений. Десять глав, десять окошечек…

— Десять предметов за стеклом, — подхватил я.

— Именно.

Я обернулся к Ник.

— Подумай, как лучше сделать это. Образы твои, слова мои.

— Мне понадобится особый нож, чтобы вырезать такие же отверстия, — сказала Ник.

— А почему бы не поместить окошки в начале каждой главы? — предложил я. — Вместо большой заглавной буквы, как в старинных манускриптах?

— Прекрасная идея, — заметил Джессон. — И у нас получится собственный Tres Riches Heures.

— Мне надо знать, как выглядят эти часы, — сказала Ник.

— Естественно. Сейчас покажу вам книгу, которую ваш муж изъял из библиотеки.

Ник насторожилась.

— Что вы имеете в виду? Хотите сказать, он взял эту книгу без разрешения?

Откровенность Джессона вынудила меня сознаться в краже. Ник была далеко не в восторге. Закрыла окошечко старинного календаря, как бы давая тем самым понять, что все дальнейшие переговоры о сотрудничестве бессмысленны.

— Я ухожу, — сказала она. — Не желаю впутываться в ваши сомнительные делишки.

— Возможно, вам обоим стоит уйти, — заметил Джессон, спокойно выуживая ломтик огурца из своей кружки. — Потому как мне надо немного передохнуть перед небольшим путешествием.

Этого я не ожидал.

— И куда же вы собрались?

— Поговорим об этом позже. А теперь, думаю, вам самое время проводить жену домой.

— Как ты мог украсть ради него? — спросила уже в автобусе Ник.

— Я не украл. Позаимствовал книгу на время.

— Позаимствовал, украл. Не вижу разницы. Ты потеряешь работу.

— Так ты из-за этого рассердилась?

— Прекрати на него работать.

— Но почему? Потому, что так велят твои карты таро?

— Для того чтобы это понять, карт не нужно. И прекрати говорить с ним обо мне.

— Я и не говорю.

— Тогда откуда он узнал, что мне нравятся книжки с сюрпризом?

— Возможно, тем же самым способом, как пронюхал о моем пристрастии к замкнутым пространствам. Он очень проницателен.

Ник принялась перечислять имена:

— Маккаркл, Дьюи, Щаранский, Креветка… теперь Джессон. И так всегда! Так всегда получается со всеми этими твоими старикашками! — Она сердито сжала руку в кулак. — Черт! Dans les dents!

Всю оставшуюся часть пути мы проделали в полном молчании, и я, как чуть раньше тем же днем, пытался избавиться от неприятных мыслей и переключиться на что-нибудь красивое и утешительное, ну, к примеру, вспомнить прелестные и занимательные вещицы в «Фестиналенте». Но не получалось. Вернулась навязчивая мелодия самбы: «Санто-Доминго, Каракас, Майами, развод… Санто-Доминго, Каракас, Майами, развод».

 

Глава 27

Кресла в салоне были покрыты белыми простынями, глобус, арфа и яблоки, украшавшие каминную полку, исчезли. В воздухе витал въедливый запах лимонной смазки для мебели. На том месте, где несколько дней назад красовался столик с напитками, стоял багаж — чемоданы и баулы с монограммами, что заставило меня усомниться в том, что Джессон отправляется в «небольшое» путешествие. (Там был еще перехваченный ремнями дорожный сундук, в котором вполне могли поместиться все двадцать девять томов одиннадцатого издания «Британики».) Разглядывая наклеенные на чемоданы поблекшие наклейки французского океанского лайнера, я вдруг ощутил зависть. Они словно подтверждали, что мне никогда не доведется посетить самые волшебные и экзотические уголки планеты.

— Он в саду, — сказал Эндрю и кивком указал на застекленные двери.

Фонтан не работал, голуби сидели в клетке. Вода не шумела, птицы не ворковали, отчего во внутреннем дворике стал слышен отдаленный гул дорожного движения. Но главные перемены произошли с самим Джессоном. Вместо расшитых домашних тапочек и мешковатых вельветовых штанов на нем красовались высокие ботинки на шнурках, начищенные до зеркального блеска, и шерстяной дорожный костюм того покроя, что никогда не выходит из моды.

— Куда это вы собрались? — спросил я.

Каблуки старомодных ботинок ручной работы застучали по каменной плитке, и я вдруг понял, что этот человек всегда старается двигаться против часовой стрелки. И что он намерен совершить путешествие в прошлое.

— Вы мне нужны, Александр.

— Растроган, мистер Джессон.

— Просто я хочу сказать, вам следует немного отвлечься от угнетающей домашней обстановки. Не проникнув в самое существо дела, мы так никогда и не разгадаем загадку.

— О Ник можете не беспокоиться, мистер Джессон. Ревность — по этой части все французы настоящие спецы. Как и в том, что касается духов и шампанского. Экспортный товар.

— Тогда самое время установить ограничения на торговлю этим товаром.

— Поверьте мне, он уже давно на месте. А теперь, может, все же скажете мне, куда это вы собрались?

— На место преступления, разумеется.

— В Иерусалим?! Ничего себе, небольшое путешествие!..

— Давайте не будем спорить по поводу определений. Итак, вопрос, который я уже задавал: вы не против присоединиться ко мне?

— А я уже говорил, что никак не получится. Просто не могу.

— Что означает: задание придется выполнять мне.

— И долго вы будете отсутствовать?

— Дольше, чем хотелось бы. — Джессон достал копию плана маршрута. Океанский лайнер и поезд-экспресс с пересадками должны были доставить его до Стамбула, откуда он отправлялся морем до Тель-Авива. А уже оттуда, на такси, до отеля «Царь Давид» в Иерусалиме. — Континентальная часть пути — сущее несчастье. Моему агенту пришлось зарезервировать купе в стандартном спальном вагоне, потому как «Восточный экспресс» вообще отменили, по каким-то абсолютно непонятным причинам.

— Ну а чем прикажете заняться мне, пока вы сами будете знакомиться с красотами Ближнего Востока?

— Не надо иронизировать, Александр. Продолжите свои изыскания, я на вас очень рассчитываю. Знаете, кого принц Уильям назначал своим главным советником, когда сам отправлялся за границу? Не знаете, так я вам скажу. Директора кунсткамеры. И я решил последовать его примеру.

— И чем же занимался этот директор кунсткамеры?

— Как это чем? Помогал заполнять пустые замкнутые пространства.

 

Глава 28

Любой хранитель книг может вам подтвердить: больше всего на свете они не любят перемен. То же самое относится и к самим хранителям.

Отъезд Джессона меня просто деморализовал. Я тосковал по его нравоучениям, туманным намекам, расспросам о моих достижениях, смеху, детскому пристрастию к сладостям. Я даже тосковал по тем моментам, когда он сгонял меня с кресла, чтобы извлечь из потайного отделения какой-нибудь очередной раритет.

Практическим результатом нашей с ним разлуки стал тот факт, что все дальнейшие поиски часов прекратились, во всяком случае, с моей стороны. Договорившись о том, чтобы меня приняли в архиве по кражам произведений искусства (назначили мне как раз на день рождения Ник, но тут уж я ничего не мог поделать), я решил проследить маршрут Джессона.

Это привело меня в отдел картографии, где я раздобыл карту пассажирских перевозок через Атлантику. Затем, вооружившись «Атласом» Хэммонда и «Расписанием железнодорожных перевозок по Европе» Кука, я рассчитал все действия и перемещения Джессона день за днем и час за часом. Я живо представлял, как он плывет себе в отдельной каюте роскошного лайнера, а затем едет в купе первого класса до Турции.

Сидя за картой, я уже приготовился было провести карандашом стрелку к Вене, как вдруг на столе справочной зазвонил телефон.

— Телефонная справочная, — бросил я в трубку.

— Могу я украсть у вас минуту-другую?

— Мистер Джессон?!

— Мне сказали, что именно вы должны снять трубку.

— С вами все в порядке? Вы же ненавидите телефон.

— Ненавижу, но порой признаю его необходимость.

— Как вам Вена?

Вопрос вызвал глуховатый смешок на другом конце линии.

— Следите за моим продвижением? Как это мило. Вена прекрасна. Счастлив доложить вам, что в отеле «Сашер» подают на десерт фирменный торт, совершенно потрясающий. А теперь скажите-ка вот что. Будет ли заполнено к моему возвращению последнее пустующее отделение?

— Не советую слишком рассчитывать на положительный результат. Единственное, о чем я смог договориться, так это о консультации в архиве похищенных произведений искусства. Которая, сколь ни прискорбно, состоится в день рождения Ник.

— Тогда отмените консультацию, — посоветовал Джессон. — Для всех нас будет лучше, если отношения с женой у вас наладятся.

Такая забота несколько удивила меня, но не успел я спросить, чем именно она продиктована, как распахнулась дверь и вошел Динти. Я схватил со стола первую попавшуюся книгу и сделал вид, что даю справку по телефону.

— Ну вот, сэр, нашел. Додо. Происходит от португальского doudo, что в переводе означает «простак». Впервые это слово упоминается в словаре тысяча шестьсот восемьдесят первого года издания. Вам нужно более полное определение?

— Нам что, нельзя больше говорить?

Динти стоял так близко, что я отчетливо ощущал приторный запах бальзама, которым он мазал руки.

— Вы правы, сэр.

— В таком случае поговорим, когда я вернусь. А до того все же постарайтесь отложить встречу в архиве и как следует отметить день рождения супруги.

 

Глава 29

Трогательный звонок Джессона оставил у меня двойственное чувство. Лично мне казалось невозможным отложить единственную встречу, которая могла помочь хоть как-то продвинуться в поисках. А посему я решил совместить приятное с полезным.

Архив по похищенным произведениям искусства арендовал помещение на последнем этаже частного мужского клуба, в который пускали только соответствующе одетых посетителей, но меня пропустили беспрепятственно, потому что я вооружился подарком Джессона, роскошным зонтом на длинной ручке. Впрочем, захватил я его с собой вовсе не по этой причине. С утра небо было серым, низко нависали дождевые облака, а мне вовсе не хотелось, чтобы записи мои промокли. Впрочем, радовался я преждевременно.

— Извини, сынок, но ты не зарегистрировался. — Газета с результатами скачек опустилась и открыла лицо пожилого и бдительного стража, типа нашего Сингха. — Вернись в фойе и заполни форму.

Я повиновался и расписался в объемистом журнале с четырьмя колонками имен и фамилий. Затем вновь подошел к охраннику.

— Имя?

— Александр Шорт.

Охранник скосил глаза на лежавший перед ним список:

— Тебя тут нет.

— Уверен, что есть.

— В списке, сынок, в списке. Ты пришел в клуб или по архивной надобности?

— В архив.

Не поднимаясь с кресла на колесиках, охранник передвинулся на двадцать футов вправо, потянулся к древнему переговорному устройству и вставил проводок в дырочку. Потом поднес приемник в форме диска к уху.

— Тут какой-то мистер Шорт! — прокричал он в микрофон. — Нет, в списке его нету… Нет… Да… О’кей! — Он откинулся на спинку кресла. — Тебя там никто не ждет. Во всяком случае, мисс Бартон точно.

— Но я договаривался о встрече неделю назад. И мне назначено на сегодня.

— Наверное, ты с Вивьен говорил. Но Вивьен сегодня нет. Заболела.

— Послушайте, я по очень серьезному вопросу. Позвольте мне поговорить с той дамой.

Охранник снова подкатил к переговорному устройству.

— Он хочет видеть вас, мисс Б. Говорит, что по очень серьезному вопросу. — Тут он обернулся ко мне: — Мисс Б. спрашивает, по какому именно вопросу?

— Пишу статью в журнал «Хронолог», — не моргнув глазом, солгал я. Охранник продолжал тупо смотреть на меня. — Ну что тут непонятного? — возмутился я. — «Хронолог» на букву «Ха». Изучаю часы, настольные, напольные и наручные. — Для вящей убедительности я постучал по своим часам. — Мне необходимо выяснить местонахождение старинных часов, которые зарегистрированы в вашем архиве как похищенные в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году. Мне надобно взглянуть на файлы. Скажите тем, кто у вас там, наверху, что много времени я у них не займу. Войду и выйду. Тем более что у моей жены сегодня день рождения.

Эта последняя деталь, похоже, немного смягчила охранника. Он снова взялся за микрофон, и на этот раз голос его звучал куда как приветливее.

— Лифтом на пятый, — сказал он, выдергивая проводок из гнезда. — Потом еще по лестнице и налево. А зонтик останется здесь.

— Предпочитаю захватить его с собой, если вы не возражаете.

— Возражаю. Если не оставишь, я тебя не пропущу.

Я поставил зонт в специальную подставку, но, как только охранник снова взялся за газету, выхватил его и был таков.

Лифт дополз до третьего этажа и остановился. Я несколько раз надавил на кнопку, потом потряс решетку, и механизм ожил.

Я отворил дверь и шагнул в помещение. И начал прокладывать путь через лабиринт перфорированных каталожных коробок к строго одетой женщине, которая с фантастической скоростью печатала на компьютере.

— Миссис Бартон?

— Мисс, — поправила меня она, не отрывая глаз от клавиатуры компьютера, возвышавшегося на ее столе. — А вы, я так понимаю, мистер Шорт?

— Верно. — Я протянул руку для рукопожатия, но она так и повисла в воздухе.

— Сейчас. Только закончу с этой кражей в Брно. Присаживайтесь вон там… — Мисс Бартон указала на табурет, что стоял под мансардным окном.

Сидящая рядом за столом женщина, похожая на серую мышку, сортировала фотографии. Она улыбнулась мне, я прислонил зонт к стене.

— Мередит, проследи за тем, чтобы мистеру Шорту было удобно и чтобы он ничего тут не трогал. А также разъясни ему, что архивные материалы — наша собственность, а потому знакомиться с ними можно только под присмотром сотрудников архива.

Я не сдержался:

— Простите за то, что повторяюсь, но я договаривался об этой встрече больше недели тому назад.

— Но не со мной. Со мной вы ни о чем не договаривались! — отрезала мисс Бартон. — Должно быть, вы говорили с Вивьен. А она сейчас болеет.

Прошло еще минут десять, и вот наконец мисс Бартон закончила ввод данных в компьютер и поманила меня к себе.

— Начнем с самого начала. Так вы работаете в…

— В журнале «Хронолог».

— И о чем именно пойдет речь в вашей статье?

— Меня интересуют карманные часы, изготовленные для Марии Антуанетты.

— Не самый любимый мой период, — заметила мисс Бартон, поправляя приколотую у горла камею викторианской эпохи. — Вам надо бы поговорить с Вивьен. Уверены, что не можете прийти в другой раз?

— Уверен.

— Нет, все же, полагаю, нам прежде надо обратиться за помощью к Вирджинии. Тем более что теперь она снабжена дисплеем и все материалы можно посмотреть на экране.

И мисс Бартон любовно погладила огромный компьютер под прозвищем Вирджиния. Поиски файла отсутствующей Вивьен заняли считанные секунды. Я ввел запрос.

— Вы говорите, дисплей? Что ж, посмотрим, чем сумеет помочь нам Вирджиния в поисках украденных часов.

Мисс Бартон заметно смягчилась:

— А когда была кража?

— В апреле тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.

— Скверно. Мы начали работать с Вирджинией только в восемьдесят седьмом. И записи, которые вам нужны, находятся в одном из наших каталожных ящиков. — Слова мисс Бартон, особенно тон, которым она произнесла слово «ящиков», сразу навеяли на меня уныние.

— Нельзя ли взглянуть?

— Можно. Регистрационный номер?

Я сверился со своими записями:

— Так, 83.95.07.

— Идемте.

Я прошел следом за ней вдоль длинного ряда массивных каталожных шкафов до ванной комнаты.

— Как видите, — заметила мисс Бартон, — живем мы тут тесновато.

Помимо обычных предметов обстановки, в ванной также размещались: факс, ксерокс (последний стоял на картонке внутри ванны) и еще несколько шкафчиков.

— Ну вот вам, пожалуйста, — сказала мисс Бартон и выдернула бумажную папку из ящика, что находился прямо под душем. — 83.95.07. — Она пролистала содержимое. — Но только, боюсь, ничего, кроме стандартного сообщения из Интерпола, здесь не найти. — Женщина помахала листком бумаги у меня перед носом. — Плюс еще регистрационный отчет, который написала Вивьен, прежде чем составить уже известный вам бюллетень.

— Нельзя ли мне?..

— Извините, но нет. На все эти файлы распространяется право собственности. Вы же не хотите, чтобы у меня были неприятности?

— Ну, тогда хоть скажите, кто использовал эти записи?

Мисс Бартон покачала головой:

— Эти сведения можно получить лишь через базу компьютерных данных. В архиве нет документации, где отражалось бы, как и кем использовались эти или какие-либо другие файлы. Я же говорила, вам может помочь только Вивьен.

Тут в ванную заглянула женщина, похожая на мышку.

— Простите, что помешала, Марта. Но вам звонят из Тулсы. Только что сообщили о краже ложек из коллекции Хестера Бейтса.

— О нет, только не ложки! — Мисс Бартон театральным жестом ухватилась за свою камею. — Остается лишь надеяться, что воры не тронули статуэтки Хаммеля и памятные тарелки!..

— Они хотят, чтоб мы отправили им факс с подробным описанием, — сказала Мышь.

— Объясни им, что данных по частным коллекциям у нас нет.

— Я пыталась…

— Извините, но я на минутку. — И с этими словами мисс Бартон шагнула из душевой кабины, положила бумажную папку на бачок туалета и вышла.

Следующий мой шаг был вполне предсказуем, особенно если учесть, что ксерокс находился под рукой. И пока мисс Бартон давала решительную отповедь звонившему из Тулсы несчастному, я успел скопировать файл. Затем вышел из ванной и, увидев, что она все еще говорит по телефону, жестом дал понять, что вопросов у меня больше нет. И помчался вниз, перепрыгивая сразу через две ступеньки, — настолько не терпелось мне оказаться дома.

— Не забудьте отметиться, — буркнул мне охранник из-за газеты.

— Непременно!

Плевать я хотел на него и его дурацкий журнал.

К сожалению, мисс Бартон довольно точно охарактеризовала скудное содержимое папки. Особенно взбесил меня факс из Интерпола. Как можно серьезно относиться к документу, если в этом документе «брегет Абрахама Луиса» назван «брегетом Левиса»? Регистрационный отчет оказался более подробным, но был напечатан таким мелким шрифтом, что я пожалел, что при мне нет такой же, как у Орнштейна, лупы.

Регистрационный номер: 83.95.07.

Объект: Часы. Собственность Марии Антуанетты (1783–1827).

Автор: БРЕГЕ, Абрахам Луис.

Место изготовления: Париж.

Место кражи: Иерусалим, Израиль. Мемориальный институт исламского искусства имени Л. А. Мейера.

Дата преступления: 4/83.

Вознаграждение: Н/У.

Контактные организации: Интерпол, Мемориальный институт исламского искусства имени Л. А. Мейера, А. П. П. И.

Описание объекта: корпус — золото, панели из горного хрусталя спереди и сзади.

Циферблат: горный хрусталь с римскими цифрами, второй циферблат — эмаль с арабскими цифрами. Диам. 6 см. На циферблате надпись: «Breguet et Fils, № 160». Дополнительный циферблат для секундной стрелки показывает день недели, имеет в левой части ручной винтик для перевода стрелок и завода часов; секторы в правой части предназначены для указания даты, месяца, имеется также термометр. Есть подпись: «Breguet». Подвижные части: пластины, мосты и колесики из золота; балансировочный механизм, опирающийся на сапфировые палеты; компенсационный механизм с заглубленными винтами и стабилизирующей подвеской; золотая винтовая пружина с мерным кольцевым устройством; звуковое устройство, отбивающее часы и четверти; вечный календарь с поправкой на високосный год; секундные стрелки, отмеряющие полные секунды; биметаллический термометр; две движущиеся в двух направлениях втулки с пазами, запирающими платиновый заводной механизм; рычажки по краям циферблата для остановки баланса, остановки секундной стрелки, установления месяца и дат; все соприкасающиеся, трущиеся поверхности украшены сапфирами; заводной барабан и буферная пружина — сапфиры; заводная гирька и стабилизирующая подвеска — платина.

Обстоятельства кражи: проникновение в выходные дни, система сигнализации отключена. Отягчающие обстоятельства: вандализм.

Написано бог знает сколько, но нет чтобы назвать имя подозреваемого. Или прояснить мотив преступления. Или хотя бы намекнуть, где сейчас находятся часы. Единственной стоящей внимания деталью оказалась приписка в самом конце: «Отягчающие обстоятельства: вандализм».

 

Глава 30

Учитывая, что сегодня у Ник день рождения, я сделал следующий логический вывод: поскольку Джессон стал для меня дополнительным и очень неплохим источником доходов, следует сделать жене подарок. Я долго раздумывал над тем, чем бы ее порадовать, и наконец решил приготовить праздничный ужин.

Меню пришло мне на ум, когда я стоял перед витриной рыбного магазина, к тому же вспомнилось, как часто Ник поминала моего Креветку. Все это вдохновило меня на покупку двух фунтов гигантских очищенных креветок, которые должны были стать главным кулинарным событием предстоящего банкета, в чреде других, основанных на самых изысканных языковых перлах моей жены. Я был уверен, что Ник придет в полный восторг от блюд, названия которых она произносит особенным образом: картофельного пюре, арабского уксуса и разновидности копченой семги — ее жена окрестила, если не ошибаюсь, «Новас Кошер».

Когда я пришел домой и сказал Ник, что собираюсь приготовить обед, она так растрогалась, что даже решила переодеться к этому мероприятию. Впервые за многие месяцы между нами возникло чувство, напоминающее любовь.

— Зандер! — игриво окликнула она меня из другой комнаты. — Еще долго?

— Ресторан открывается через пять минут! — крикнул я в ответ, кинулся зажигать свечи и ставить возле каждого прибора меню, оформленное виньеткой в виде раскрытых веером книжек. — Le diner est servi!

Вошла Ник. На ней были вызывающие колготки (одна нога красная, другая зеленая), коротенькая юбчонка, сшитая из нескольких квадратиков шелка, и нечто совершенно восхитительное, типа того одеяния, что носят японские школьницы. Подходя к столу, Ник улыбалась и игриво вертела задом, желая привлечь мое внимание к блестящему шелковому банту, который довершал ее туалет.

— Сегодня у тебя день рождения, — сказал я.

— Знаю. — Она подмигнула мне и потянулась к меню.

Но тут лицо ее помрачнело.

Я подергал ее за бант:

— Ну, что скажешь?

Она поморщилась.

— Ты в порядке? — спросил я, прекрасно понимая, что жена моя далеко не в порядке.

— Ты специально устроил все это, чтобы посмеяться надо мной?

— Да перестань, Ник. Где твое чувство юмора?

Она проткнула меню вилкой.

— Что плохого в том, если я называю рыбу «Новас Кошер»?

— Да ничего плохого, конечно. Вообще-то пишется Нова, апостроф, эс. Последняя буква означает Шотландию. Потому как именно оттуда происходит семга.

— Это он тебе сказал?

О ком шла речь, было ясно.

— Да он ни разу даже там и не был!

— Вот почему у тебя нашлось для меня время!

— Послушай, Ник, я знаю, ты хочешь, чтобы я перестал работать на Джессона. Но сама ты здесь совершенно ни при чем, и обижать тебя никто не собирался. Если хочешь, прошу прощения за тот эпизод, когда Джессон пытался уговорить тебя работать с нами. Ты отказалась, и все дела.

Ник сгребла с блюда пригоршню креветок.

— На, жри! Тебе эти гребаные креветки нужны больше, чем мне!

Через несколько минут я выбежал из квартиры, уворачиваясь от летевших в меня морских даров и картофельного пюре.

 

Глава 31

— Что это такое, черт побери? — спросил Нортон, увидев, как я составляю список паролей доступа.

— Да так, подготовка к одной небольшой работенке, — уклончиво ответил я.

Нортон покачал головой:

— Я вижу другое. Ты делаешь массу лишних телодвижений, мой друг. — Он извлек из кармана авторучку и начал вычеркивать лишние, по его мнению, слова — Особенно осторожно следует относиться к таким параметрам, как даты.

— Да знаю я об этих параметрах, но если ты не против, помоги. Буду премного обязан.

Несколько секунд спустя Нортон уже сидел за клавиатурой компьютера. И печатал: Мария С/2 Антуанетта.

Экран замерцал, на нем возникла надпись:

Ваш поиск на этом прекращается, поскольку под указанным паролем имеется свыше 1000 документов. Вы не готовы к поиску, уточните.

— Что, если включить слово «часы»? — предложил я.

— Не думаю, что это столь уж замечательная идея, но ты хозяин, тебе и решать, — ответил Нортон и добавил: И ЧАСЫ!

Компьютер выдал нам следующую информацию:

Согласно вашему запросу обнаружено 404 объекта информации. Чтобы вывести их на экран, нажмите одну из клавиш: KWIG, FULL, CITE или SEGMTS. Для модификации запроса нажмите клавишу М (модифицировать), затем клавишу ENTER.

— Недурно, — заметил я.

Нортон закатил глаза.

— Я же говорил тебе, введение слова «часы» не является оптимальным решением. Сразу же возникает ассоциация с «часом», «временем» и прочими чисто статистическими данными.

— Понял.

Нортон снова застучал по клавишам, ввел определитель дат, что значительно сузило круг поисков:

Согласно вашему запросу обнаружено 27 объектов информации.

— Браво! — воскликнул я, нажал на клавишу KWIG, скомандовав тем самым компьютеру ввести «ключевое слово в контекст» по всем двадцати семи статьям.

Первая была озаглавлена весьма интригующе — «Прощайте, плечи и голова» — и сообщала о коммерческом провале какого-то шампуня против перхоти, продававшегося под названием «Мария Антуанетта». Вторая и третья статьи тоже оказались не по теме. История с кражей в Иерусалиме была упомянута лишь в одной, под заголовком: «Человек-циферблат: Маг и чародей и его машины времени, Абрахам Луис Бреге».

«Смитсониан», май 1985

Радикальные по дизайну и консервативные по своей точности часы марки «Брегет» изменили облик механизмов для измерения времени, а их владельцы — облик Европы. Все власть имущие в период с 1785 по 1824 год, которые романист Стендаль считал наиболее значимыми в истории Франции за последние 2000 лет, носили карманные часы марки «Брегет». Да и сам Стендаль тоже. И большая часть европейской аристократии. Могущественная знать отмеряла время сражений, охот и любовных свиданий под мелодичный звон своих брегетов…

В каталоге Бреге было зафиксировано около 5000 часов, из которых до нашего времени сохранилось не больше 1000, в основном в музеях и частных коллекциях…

Изобретение Бреге произвело настоящую революцию в часовом деле…

Среди прочих ценных экспонатов воры похитили из музея одну из лучших работ великого мастера, брегет под названием «Мария Антуанетта». Его так и не нашли. Последний владелец, сэр Давид Саломонс, как-то заметил: «Носить при себе хорошие часы брегет — это значит ощущать, что у тебя в кармане мозг гения».

— Давай найдем полный текст! — взмолился я, обращаясь к Нортону.

— А тебе не кажется, что мы должны использовать рабочее время более плодотворно?

— Ну пожалуйста, Нортон!

Он кивнул и вывел на экран всю статью. Но она не содержала сколько-нибудь полезной информации. Нортон надавил на клавишу QUIT и откинулся на спинку кресла.

— Прежде чем перейти к дальнейшим поискам, давай посмотрим, что у нас есть.

Несколько минут мы шелестели бумагами, выискивая ключевое слово.

— Ну и кретин! — воскликнул я.

— Кто кретин? — насторожился Нортон.

— Я, конечно. Ты только посмотри! — И я показал ему информацию агентства Рейтер. — Здесь нигде не упоминается словосочетание «Мария Антуанетта». То, что мы знаем сейчас, вовсе не было известно им тогда.

— Значит, долой Марию Антуанетту! — сказал Нортон и снова застучал по клавиатуре.

Я вычеркнул Марию Антуанетту из списка ключевых слов и ввел в него новое — Иерусалим. Умная машина тут же откликнулась:

Согласно вашему запросу обнаружено 6 объектов информации.

Нортон нажал на клавишу CITE. Первые две истории не имели отношения к преступлению; третья представляла собой копию информации агентства Рейтер. Однако на сайте под номером 4 нашлось нечто новое:

Дата и место: Лондон, 17 апреля.

Заголовок: Кража часов — преступление сионистов.

Предмет: Сегодня культурный фонд исламского искусства объявил в международный розыск лиц, совершивших кражу из музея в Иерусалиме предметов искусства общей стоимостью четыре миллиона долларов, которая имела место в пятницу…

Вышеупомянутый фонд был создан в Лондоне и ставил своей целью садействие развитию арабского искусства; его руководство обратилось к дилерам и аукционым домам всего мира с просьбой оказать посильное содействие в поисках похищенных из музея часов и других раритетов…

«Мы расцениваем это не иначе, как проявление систематической подрывной деятельности, направленной на уничтожение исламского наследия и священных мест мусульманского мира, которая планомерно проводится с момента оккупации Палестины Израилем, — сказал пресс-атташе фонда».

«Совершенно очевидно, что кражу из музея можно поставить в один ряд с таким проявлением варварства, как разрушение Центра палестинской науки и культуры, имевшым место в Бейруте в прошлом году, — добавил он».

Полиция Иерусалима утверждает, что при сбыте награбленого преступники столкнуться с большими трудностями ввиду редкости и ценности похищенных экспонатов.

— Довольно безграмотная статейка, — заметил Нортон.

— Меня больше волнует ее тональность, тенденциозность.

— Да, хотят раздуть из кражи политическое дело. А цель все прежняя — скомпрометировать Израиль. Я бы не слишком доверял подобным материалам.

На сайтах пять и шесть ошибки в правописании были исправлены, но никакой новой информации не обнаружилось.

— Погляди-ка, Нортон, — сказал я. — Хочу попробовать не самый оптимальный подход. — И я напечатал следующее:

Кража или воровство или похищение или ограбление дата 1/2/86 Мария С/2 Антуанетта или подозреваемый или Брегет

— А вот теперь посмотрим, — заметил я и изумился: умная машина немедленно откликнулась на мой запрос. — Похоже, у нас действительно появился подозреваемый!

На экране возникла следующая информация:

Дата и место: Ньюпорт, Род-Айленд, 18 марта.

Заголовок: Президента клуба фанов королевы обвиняют в грабеже.

Предмет: Мистер Кристофер Лайонз, проживающий на Манхэттене, был арестован вчера днем в своей знаменитой резиденции в Ньюпорте, Род-Айленд. Позже ему предъявили обвинение в грабеже.

Лайонз был схвачен при попытке украсть подушку, некогда принадлежавшую Марии Антуанетте, королеве Франции, женщине с трагической судьбой. Подушка находилась в карете впоследствии обезглавленной королевы, когда она вместе со своим мужем, Людовиком XVI, спасалась от революционеров.

Лайонз, президент клуба антуанеттистов, фанов знаменитой французской королевы, характеризовал инцидент как нелепую случайность.

«Никакой я не вор, — заявил он. — Просто мне захотелось хотя бы на миг прижать подушку к щеке».

Представитель пресс-службы департамента полиции отказался поделиться результатами хода расследования.

 

Глава 32

— Известно ли вам, что она была настоящей фанаткой шоколада? Так французы называли горячее какао. Так что присаживайтесь на диван и давайте выпьем по чашечке.

Сделав это предложение, Кристофер Лайонз заскользил по длинному коридору своей квартиры в Челси, странно всплескивая на ходу руками и протискиваясь бочком через двери, хотя они вовсе не были узкими. Проводив меня до дивана, обитого тканью в мелкую розочку, он исчез за шторой, отделявшей столовую от кухни.

— А вообще, может, скажете, — крикнул он оттуда, — из-за чего весь сыр-бор?

Гостеприимство вовсе не являлось характерной чертой воров. И все же с этим человеком следовало держать ухо востро.

— Я — репортер. — Я решил использовать то же прикрытие, что и в архиве.

— И для кого пишете? — осведомился Лайонз, позвякивая чайными ложками.

Я уже собрался было сказать, что для журнала «Хронолог», при упоминании о котором оттаяла мисс Бартон. Но затем сообразил: если мой подозреваемый действительно завладел часами или же знает что-либо важное об их исчезновении (что пока казалось маловероятным), вряд ли стоит упоминать журнал с таким названием, это может насторожить.

— Слышали когда-нибудь об «Арт энд Антик»?

— Конечно. Один мой знакомый работает у них в отделе производства.

Я почувствовал, что влип.

— Так вот, вообще-то речь идет не об «Арт энд Антик». А о другом, схожем с ним, журнале.

— Ну а название-то у этого журнала имеется?

Пронзительный свисток чайника дал мне секундную отсрочку.

— «Арт энд Индастри», — ответил я. И тут вошел Лайонз с подносом.

— Впрочем, не важно, для кого вы там пишете, — заметил он. — Главное, что речь пойдет о ней, и, смею вас уверить, тут вы попали по адресу. — С этими словами хозяин квартиры поставил поднос на маленький позолоченный столик, а сам опустился в кресло, обитое гобеленом с изображением херувимов и облачков. — Я знаю ее вдоль и поперек, как свою родную мамочку. Так что валяйте, и забудем обо всех скучных и повседневных делах.

— Можете считать, что уже забыл, мистер Лайонз.

— Просто Кристофер.

— Кристофер.

Он улыбнулся:

— С именем мне, как видите, повезло.

— Тогда начнем с самого начала, — бодро заметил я и извлек на свет божий записную книжку. И сделал вид, что собираюсь записывать, как и подобает репортеру. — С чего начался этот ваш интерес?

— Гм… — Лайонз разлил по чашкам горячий шоколад. — Мне было девять, возможно, десять. Мама читала мне вслух какую-то книжку о знаменитых монархах. Она была страшно скучная. Всякие там истории и байки о том, как Клеопатра победила всех на свете, а Генрих Восьмой обожал делать то-то и то-то. — Он взмахнул серебряной ложечкой, как бы отметая эти персонажи. — Короче, все они были мне до лампочки. Но вот мама добралась до главы, где описывалась жизнь Марии Антуанетты. И передо мной живо предстал портрет этой удивительной женщины, и я… Короче, я был совершенно очарован и сражен наповал. — Он обернулся и окинул любовным взглядом репродукцию портрета в позолоченной раме, под ней горели свечи. — Итак, моя мамочка читала мне о жизни этой замечательной женщины, и когда дошла до главы, где описывалась казнь королевы и то, как ее отсеченная голова была насажена на кол, я впал в полное отчаяние. И начал просить маму найти какую-нибудь другую книгу — а потом еще одну и еще — о французской королеве. В глупой детской надежде, что это может как-то изменить судьбу Марии Антуанетты, а заодно и весь ход истории. И знаете что? Так оно и произошло. Чем больше я читал, тем яснее понимал, что в действительности Мария Антуанетта была очень сильной женщиной, особенно в последние свои дни… — Лайонз перевел дух и продолжил: — Вам когда-нибудь доводилось видеть знаменитую гравюру Давида? Там, где королеву ведут на гильотину? Вот там изображена настоящая Мария Антуанетта. Сильная, гордая, презирающая своих врагов… Узнав о том, что в Версале отреставрированы ее личные покои, я прямиком отправился в представительство «Эр Франс». Купил билет, заплатил полную стоимость перелета, дешевых чартерных рейсов тогда еще не было. Но знаете, что я ощутил, оказавшись во дворце? Полное разочарование! Единственным подлинным экспонатом там оказалось ее постельное покрывало. Я это точно знаю, потому что потрогал и пощупал его. А все остальное — жалкие подделки. Да ее апартаменты были просто ничто по сравнению с бутафорией и декорациями в Мет. Вы видели это шоу в Мет?

— Нет, к сожалению, пропустил.

— Короче, просто чудовищно. Знаете, у них был в коллекции ее потрясающий кружевной воротник. Так вот, они нанизали кружево на тоненькую проволочку, которой не было видно. Просто один воротник. Ничего больше. — Лайонз нервно ощупал шею. — Омерзительное зрелище!.. — Потом он снова перевел взгляд на репродукцию. — Вы только посмотрите на нее. Лишь намек на страдание. Словно она знает, чем все это кончится. Где-то я вычитал — можем, если хотите, найти эту статью, у меня их целые подборки, — что в день казни у нее была сильная менструация. Вы об этом знали?

— Боюсь, что нет.

Лайонз кивнул.

— Она хотела одеться во все белое, но… Короче, вы меня понимаете. А после казни, после того как ее обезглавили, стража обыскала ее камеру и обнаружила запятнанную кровью тряпочку, с помощью которой она пыталась привести себя в порядок. Она прятала ее в стенной щели. Сколько достоинства! — Лайонз перехватил мой взгляд, я смотрел на снимок, примостившийся на чайном столике. — Снято на Хэллоуин, три года тому назад, — пояснил он.

— Красивое платье.

Лайонз поставил чашку на блюдце.

— Угадайте, сколько шелка ушло на пошив только одного шлейфа?

— Представления не имею.

— Шестнадцать ярдов! Если вам интересно, могу показать вам этот бал. Все заснято на видео. Я занял там третье место.

— С удовольствием, но как-нибудь в другой раз. Хотелось бы поближе к делу. Меня интересуют реально принадлежавшие ей вещи.

— Валяйте, спрашивайте. Но только, пожалуйста, не говорите мне, что вас интересует это ее дурацкое бриллиантовое ожерелье.

— Не беспокойтесь. Ничуть не интересует.

Лайонз подлил мне в чашку какао, извинился и вышел. И вскоре вернулся с видеокассетой.

— Хэллоуин?

— О нет, кое-что получше, — ответил он. — Хочу показать вам фильм тридцать восьмого года с Нормой Ширер в главной роли. Кое-кто из наших считает, что на эту роль больше подошла бы Мишель Морган, но лично я считаю: чушь собачья. Мишель — просто холодная кукла, а Норма — роскошная женщина, как многие другие актрисы, работающие на «МГМ».

Лайонз вставил кассету в видеоплеер и быстро прокрутил заставку со знаменитым львом, титры и предисловие, где в двух абзацах была описана революционная ситуация во Франции. Затем надавил на «play» и начал повторять жесты и диалоги актеров.

В библиотеке я не раз становился свидетелем подобного зрелища. В читальном зале всегда полно людей, отражающих мимикой и жестами содержание читаемых ими книг. Но, должен признать, до Лайонза им было далеко.

— Очень мило с вашей стороны, что вы показали мне это, — заметил я. — Но не хотелось бы злоупотреблять вашим…

— О, главного вы еще не видели! Готовьтесь, пристегните ремни!..

На экране возникла сцена бала. И тут я заметил, что и движения кружащихся в танце, разодетых в шелка и бархат дам бессознательно копировал Лайонз. Он извивался и раскачивался с таким видом, точно ему был тесен корсет.

— Видите вон ту величественную старуху? Это Мария Терезия, мать Марии Антуанетты. Эта старая корова провела большую часть жизни за разрушением браков. Прямо как какой-нибудь голливудский агент. А известно ли вам, что при первом путешествии во Францию несчастной Марии Антуанетте пришлось раздеться на границе догола? Пришлось сменить все свои австрийские одеяния на французские! Можете представить?.. — Лайонз тяжело вздохнул. — Да, эта девушка знала, что такое страдание. Ну, взять хотя бы эту сцену, где Дю Барри посылает ей в подарок плетеную колыбельку с намеком на то, что она бесплодна, чего на самом деле не было и в помине. Это у Людовика имелись проблемы. Пришлось даже сделать ему хирургическую операцию, но этого в фильме нет. Не показано также, как ее сволочные детишки свидетельствуют против родной матери в суде… О! А вот как раз сцена, где она пытается предупредить Людовика о назревающем во дворце большом скандале. Только его куда больше интересуют замки и часы. Людовик просто обожал все эти…

Наконец-то!

— А вот это любопытно, — заметил я. — Меня как раз интересуют часы. Особенно одни.

Лайонз скорчил гримасу, закатал рукава и показал голые запястья.

— Часы говорят лишь о том, что ваша жизнь уходит. Дойдем и до этого, спасибо за напоминание. — Он опустил рукава. — Я никогда не был поклонником этих подделок под часы Марии Антуанетты, которые продают во всех антикварных лавках Парижа. Да они еще хуже севрских кувшинчиков для молока! — Лайонз потянулся к записной книжке. — А вот это по-настоящему ценная вещь. Факсимиле ее подписи. Удалось раздобыть по случаю, единственная подлинная ее вещь в моей коллекции. — И он достал чистый листок бумаги в прозрачной защитной пленке.

— Но там ничего нет.

— Поднесите его к свету, и тут же начнут просвечивать буквы, вот через эти малюсенькие дырочки. История гласит: сидя в тюрьме, Мария Антуанетта написала письмо, и это при том, что все перья у нее конфисковали. Она использовала булавку. Очень умно. А знаете, однажды мне почти удалось притронуться к оригиналу. В музее. Помните ту великолепную карету, в которой она бежала? Ну, ту, что в фильме дарит ей Тайрон Пауэр? Так вот, я пощупал подушечку, которая лежала в этой карете! Было это в Ньюпорте. Господи, ну и скандал поднялся! А мне всего-то и хотелось — прижать эту шелковую подушечку к щеке, но охранник, эдакий чудовищный мачо, огромный, как гора, заметил, как я перегнулся через ограждение. — Лайонз содрогнулся. — Я ведь сказал ему, что тут же положу обратно. Но он плевать хотел. Вся ситуация вышла из-под контроля.

— Вас арестовали?

— Вы же читали газеты, не так ли?

Причин говорить, что не читал, не было.

— Если честно, то только из них и узнал ваше имя.

Он растерялся, впрочем, ненадолго.

— А известно ли вам, что затем все обвинения были с меня сняты?

Пришло время выложить карты на стол.

— Мистер Лайонз, — начал я.

— Кристофер.

— Кристофер. Я здесь потому, что пытаюсь выяснить, куда делись часы, изготовленные специально для королевы. Брегет из платины и золота примерно вот таких размеров. — И я сложил большой и указательный пальцы в кружок.

— Никогда о них не слышал.

— Часы украли из музея в Иерусалиме.

Лайонз напрягся:

— Ах вот почему вы здесь!.. Понял. Из-за той истории в Ньюпорте вы вообразили, что я в этом замешан. Простите, но вы попали не по адресу. Если б я что и украл, так только ее большой кружевной воротник, о котором уже говорил, а не какие-то там идиотские часы. Или нет, пожалуй, не воротник. Шелковый лифчик, который как-то видел в Париже. Спереди он был украшен вышивкой в виде геральдических лилий.

— Я вас ни в чем не обвиняю. Просто подумал, что вы со своими связями и знаниями можете подсказать, где надо искать.

— Ну, сразу не скажу. Но могу позвонить мистеру Томасу.

— А кто такой мистер Томас?

— Крупный коллекционер, действующий секретарь нашего общества. Со вкусом у него не очень. Готов поспорить, он как раз из тех, кто держит в коллекции севрский кувшинчик для молока. Но все файлы и документы у него в полном порядке. Увижусь с ним через несколько дней. И дам вам знать, в случае если ему что-то известно.

— О, это было бы замечательно, — сказал я и сообщил ему номер своего домашнего телефона.

Тут Лайонз хитровато прищурился и спросил:

— А если честно, то ради чего весь сыр-бор, а? Ведь вы никакой не журналист, сразу видно. А что касается «Арт» и как его там дальше, то я сроду не слыхивал о подобной организации.

Убедившись в полной невиновности мистера Лайонза, а также понимая, что мне, возможно, пригодится помощь его друга, мистера Томаса, я рассказал все, как есть.

Лайонз ничуть не рассердился.

— А этот пожилой господин, на которого вы работаете… Похоже, вы очень ему преданы, верно?

— Да.

— Вот и королева тоже очень трепетно относилась к своим приближенным, сплачивала людей. — Словно в доказательство своих слов, Лайонз направился к видеомагнитофону, перемотал пленку, вынул кассету, аккуратно завернул ее в тонкую бумагу и протянул мне. — Вот, держите. Хочу, чтоб у вас был этот фильм. Я тоже успел к вам привязаться.

 

Глава 33

Мое возвращение в «Фестиналенте» приветствовал кисловатый запах яблок на каминной полке и потрескивание пылавших в камине поленьев.

— Ну, как путешествие? — спросил я Джессона и занял свое обычное место в кресле лицом к камину.

— Оказалось довольно утомительным. А плавание на пароходе — так сущим адом, выворачивало буквально наизнанку. — Он похлопал себя по животу. Затем направился к столику, где стояла тарелка с салатом и вареной свеклой.

Я снова принялся расспрашивать его о поездке, но Джессон в свойственной ему манере отделывался шутками и отговорками и объяснял свое нежелание рассказывать тем, что не может одновременно есть и говорить. Так что беседа между нами протекала на его условиях. И говорил в основном я.

Он спокойно выслушал мой отчет о проделанной работе, обо всех достижениях и провалах, время от времени требуя пояснений и жуя овощи, выращенные (этого он мог и не говорить: я уже знал — где) в теплице на Лонг-Айленде. И вот когда он уже вкладывал салфетку в серебряное кольцо, я упомянул о своем визите в архив.

— Так вы все-таки туда пошли? После того как я велел вам отменить встречу? — Он раздраженно бросил кольцо с салфеткой на поднос.

— Да, пошел и ничуть не жалею об этом. Иначе бы так никогда и не узнал о вандализме. А не узнай я об этом самом вандализме, так никогда и не начал бы копать в другом направлении. Ведь именно эти поиски наконец дали нам ниточку.

— Умерьте пыл. И расскажите все спокойно и по порядку.

Ко времени, когда я закончил объяснять, как именно архивный файл привел меня к компьютеру и как затем компьютер вывел на Лайонза, раздражение Джессона улетучилось.

— Прошу прощения, что был так резок. Должен признать, вы в мое отсутствие времени зря не теряли.

— Да, раскачивать лодку нам с вами вовсе ни к чему.

— Как человек, проведший большую часть недели в путешествии через Атлантику, вынужден признать вашу правоту.

— Короче, мне удалось выйти на группу людей — поклонников Марии Антуанетты. Они обещали помочь.

— А вы уверены, что этот ваш Лайонз вне подозрений?

— Обвинение с него снято вполне официально. Кроме того, между этими двумя поступками существует колоссальная разница. Одно дело, когда человек перегибается через заградительный канат, чтобы приложить подушку к щеке, и совсем другое, когда грабитель вламывается в музей и похищает ценный экспонат. Нет, если он и может помочь, так только через своих знакомых.

— Святая истина, — заметил Джессон.

— Говоря «святая истина», вы хотите тем самым намекнуть, что вам во время поездки удалось раскопать что-то интересное?

— Решайте сами.

И с этими словами Джессон нажал на кнопку в ручке кресла, достал из потайного отверстия магнитофонную пленку и бросил мне.

 

Глава 34

Я вставил пленку в кассетник и надавил на кнопку.

Мой дорогой Александр, уверен, вы знаете, как мне ненавистны все подобные устройства. То, с какой неумолимостью регистрируют эти дьявольские машины ошибки и оговорки в речи, навевает неприятные воспоминания о моей матери и вечно пустующей вазочке со сладостями. Так что прошу простить мне грамматические погрешности. Заранее извиняюсь также за риторическую неуклюжесть. Эти машины, они чертовски меня смущают.

Послышался какой-то грохот, затем шум воды, чье-то тяжелое дыхание, шаги.

Простите за то, что прервался. Просто перелилась ванна. Одну минуту, сейчас отдам распоряжения и продолжу.

Ну вот, поехали дальше. Теперь могу начать свою хронику хроноклептомании. Сколь ни прискорбно это говорить, но путешествие оказалось ничем не примечательным. Пароход, поезд, паром, поезд, поезд, поезд, шлюп, такси. Последнее должно было встретить меня у таможни в Тель-Авиве. Я сознательно обращаю ваше внимание на эту деталь, потому что нанятый моим турагентом водитель так и не изволил появиться. И я бы мог до сих пор торчать в доках, если бы судьба не послала мне спасение в лице человека по имени Ури, который сам предложил отвезти меня в Иерусалим.

«Целая история была, во всех газетах писали», — счастливо поделился со мной этой конфиденциальной информацией Ури. Сам он был полностью убежден, что кража — дело рук арабских террористов. Ко времени, когда мы подъехали к отелю, он заметно расширил круг инкриминируемых им деяний и начал приписывать палестинцам все преступления и беды, в том числе нехватку воды в пустыне Негев, все случаи насилия на западном берегу реки Иордан и плохой урожай апельсинов. А когда я спросил, есть ли у него доказательства вины арабов, Ури возмущенно воскликнул: «Какие еще доказательства? Да кому они нужны?»

Уже оказавшись в номере отеля «Царь Давид», где, должен отметить, мало что изменилось за последние годы, я сделал несколько телефонных звонков, хотя вам, разумеется, известно, насколько мне претит подобного рода занятие. К счастью, везде при этом я наталкивался на вполне сносный английский.

Первым пунктом в моем списке значился Институт Мейера. Я попросил к телефону мистера Ташиджиана, хранителя, о котором столь язвительно отзывались в найденной вами статье. Увы, мне сказали, что он уволился. Правда, позже выяснилось — то была не вся правда, но об этом потом. Тогда я попросил директора, но едва успел произнести два слова, «Мария Антуанетта», как секретарша сообщила, что сегодня его на месте нет и вряд ли будет. А затем, без всякой иронии в голосе, заявила, что директор слишком занят, времени у него для меня нет.

Тогда я позвонил в полицию и поговорил с помощником комиссара, который замещал этого самого комиссара, пока тот выезжал на место преступления. Помощник, в частности, сообщил, что предшественник комиссара теперь работает адвокатом и у него частная практика. Тогда я позвонил бывшему комиссару, превратившемуся в адвоката, и, к моему удивлению, тот самолично снял трубку. После недолгих уговоров он согласился встретиться со мной. На следующее утро Ури — стоит ли пояснять, что я нанял его на все время пребывания в городе? — отвез меня в офис Ари Киммельмана, адвоката.

Я представлял его совсем другим. Ни один из известных мне адвокатов не носил рубашки с расстегнутым воротом, открывавшим довольно волосатую грудь. А когда я спросил его о краже, Киммельман сказал: «Худшее из ограблений, которое мне доводилось расследовать. Слишком много слухов, а конкретной информации почти никакой». И не успел я склонить его к сотрудничеству, как на столе у него зазвонил этот чертов телефон, и адвокат стал, насколько я понял по его выразительным жестам, обсуждать с клиентом детали развода. И конца этой болтовне на иврите просто не было. И тогда, чтобы не тратить времени попусту, я сделал то, что вы бы сделали на моем месте, Александр. Начал осматриваться и производить инвентаризацию обстановки.

Кабинет вовсе не походил на классический, уставленный шкафами с книгами, офис адвоката. Киммельман украсил стены офиса черно-белыми снимками сцен преступлений, которые расследовал, будучи комиссаром полиции. Тут я понял, в чем его истинная страсть и призвание, а потому решил на этом сыграть, когда он закончит беседу с клиентом. Я начал расспрашивать его о боевых буднях, которые ныне остались в прошлом, о его победах и разочарованиях на этом славном поприще. Причем указывал то на один снимок, то на другой и незаметно подвел к интересующему нас делу.

Киммельман сообщил, что по прикидкам полиции грабителей было четверо. Они проникли в здание музея, разбив окно и протолкнув в него матрас, чтобы смягчить приземление. Затем, по его словам, они или начали грести все подряд, или же тщательно отбирали самые ценные вещи, он в точности не уверен, как именно обстояло дело. Кроме матраса, после воров остались и другие вещдоки, в частности различные инструменты, две жестянки пива и недоеденный бутерброд с сыром и ветчиной. Я спросил, были ли найдены отпечатки пальцев грабителей или отметины от зубов на бутерброде, в ответ Киммельман расхохотался и заметил, что я слишком много смотрю телевизор.

Что еще? Воры отсоединили систему сигнализации, хотя она, как выяснилось, и не действовала. Возникает вполне очевидный вопрос: знали ли грабители о том, что сигнализация не работала, и отключили ее, чтобы утаить свою осведомленность, или же они отключили ее, не зная этого? На данный вопрос ответа у Киммельмана не было.

И недоеденный бутерброд с ветчиной и сыром тоже наталкивал на размышления. Оставили ли они его намеренно, с целью продемонстрировать полное пренебрежение к традициям ислама и иудаизма? Или чтобы навести дознавателей на ложный след? Возникла и еще одна довольно любопытная деталь, связанная с подписями под экспонатами. Почему, спрашивал меня и сам себя Киммельман, воры забрали таблички на английском языке, но оставили те, что на иврите? И на этот вопрос ответа у него не было. Он показал мне снимок, на котором следователи стояли возле стола, заваленного часами. «Прямо как на поминках у вора-карманника, — заметил я. — Почему у всех такие скорбные лица?»

«А вы бы провели три месяца, — ответил Киммельман, — преследуемые разными дурацкими и чудовищными слухами, тогда бы я посмотрел, какое у вас станет лицо». Далее он поведал о нескольких версиях. Одна из них — кража для получения страхового возмещения, но ее почти сразу же отвергли, поскольку, как выяснилось, большая часть институтской собственности застрахована не была. Отвергла полиция и наличие политического подтекста в этом деле, поскольку никаких заявлений и требований не поступило. Отвергнут был также весьма популярный, но недоказанный американский сценарий, согласно которому преступление носило заказной характер.

Тогда я напрямую спросил Киммельмана: «Так вы не имеете ни малейшего понятия о том, кто мог это сделать?» Он ответил, будто интуиция подсказывает ему, что преступники скорее всего были полными профанами и не осознавали ценности похищенных вещей. Я заметил, что это маловероятно. Он рассердился. «Вы действительно считаете, что профессионалы способны на такое?» Я спросил, что он имеет в виду. «Не желаю больше говорить об этом».

Тут я перехватил его взгляд. На столе в небольшой коробочке лежала тонкая стрелка от часов. «Это от брегета?»

«Не могу этого обсуждать!» — с непроницаемым выражением лица отрезал он.

Я поехал обратно в отель, и на всем пути Ури вновь гнул свое: «Это они, точно вам говорю! Да об этом где только не писали!» Словно в знак доказательства, он помахал у меня перед носом свернутой в трубочку газетой. Это натолкнуло меня на новую мысль. И я спросил Ури, знает ли он, где находится редакция «Иерусалим пост». И он повез меня прямехонько туда. Только вообразите, Александр, эту картину! Огромный склад старой сломанной мебели, полный хаос и беспорядок. Похоже, редакция вконец обеднела и не могла нанять даже уборщицу. Вид самих журналистов и редакторов был столь же плачевным. Вот что ждало меня там. В жизни не видел такого распада.

После того как я изложил свою просьбу, меня проводили в темную захламленную комнатушку и вручили толстую папку, озаглавленную «Преступления местные, 1983 г.». Большинство вырезок оказались не стоящей внимания ерундой: «Украденный ковер проходит через таможню», «Пропавшая валюта найдена в нижнем белье пассажира международного авиарейса», «Охранник арестован с 38 овцами». Наше преступление было куда более серьезным, однако удостоилось лишь небольшой заметки, где цитировались слова все того же пресловутого хранителя по имени Оханнес Ташиджиан. «Эта потеря навсегда останется в моем сердце», — заявлял он. Заметка сопровождалась крупной фотографией. Подзаголовок гласил: «Оханнес Ташиджиан возле витрины недавно открытого в Старом городе магазина часов».

Итак, следующая остановка — Старый город. Ури высадил меня у Ворот Яффы и сказал, что дорогу я найду без труда. Но он явно меня переоценил. Минут пять я блуждал по лабиринту узеньких улочек, которые и составляют так называемый христианский квартал. Но мне повезло. У церкви Флагеллантов я встретил священника и показал ему копию заметки в «Пост». Священник воскликнул: «Ах, ну да, ключник! Его здесь все знают». И он проводил меня до двери в магазин, а я в знак благодарности внес небольшое пожертвование для его церкви.

Затем постучал в витрину, двери тут же распахнулись, и меня впустил полный мужчина лет на десять старше меня. «Мистер Оханнес Ташиджиан?». Он улыбнулся, словно одобрял тщательность моего произношения. Я представился коллекционером карманных часов, добавил, что особенно меня интересуют брегеты, и спросил, нельзя ли с ним кое о чем переговорить.

«Ну, все зависит…» — неопределенно ответил он, потирая живот. Этот жест привлек мое внимание к целой связке заводных ключей, которые болтались у него на цепочке.

Чтобы как-то поощрить «ключника», я пригласил его на ленч. Приглашение было принято, но прежде Ташиджиан должен был запереть свою лавку. А затем мы пошли в замечательное кафе по соседству, которое держали два брата-близнеца из мусульман. «Вы уж извините, — заметил ключник, усаживаясь за столик, — но спиртного здесь не подают». Я расстроился. Я был настолько утомлен, что не отказался бы от чашечки крепкого пунша, ну, вроде «Пиммса», которым имел честь угощать вас.

Впрочем, еда компенсировала эту недостачу. Ташиджиан заказал жареного барашка и, пока мы ели, развлекал меня историями из жизни своих «деток». Никогда прежде, Александр, не встречался мне такой страстный поклонник старинных часов! Он даже устроил мне небольшой экскурс в происхождение и принадлежность ключиков, висевших у него на животе на цепочке. А под конец заявил следующее: «Пусть мы с вами не могли выпить по маленькой, но зато я могу показать вам мою Типси». К счастью, я прочел достаточно книг и знал, что речь идет о хитроумном заводном ключике, изобретенном самим месье Бреге. Я спросил, присутствует ли ключ от «Королевы» у него на цепочке. Ташиджиан мрачно ответил, что нет. «Я так понимаю, его украли?» Он печально покачал головой и сказал: «Нет. Заперт где-то в институте».

Эта новость породила, если так можно выразиться, новый план. Я начал уговаривать ключника показать мне место преступления. Сделать эдакое дружеское одолжение одного поклонника брегетов другому. Ключник счел эту просьбу довольно странной, но согласился после того, как я обещал выслать ему коробку испанского печенья и ящик моего любимого напитка под названием «Пиммс». Он сказал, что так и так должен туда пойти, поскольку его вызвали осмотреть… О, черт побери, Эндрю, я пролил пунш. Нельзя ли подать пару чистых брюк?.. Извините, Александр, но на этом вынужден прерваться.

 

Глава 35

Я позвонил Нортону и спросил, как это мы могли пропустить статью в «Иерусалим пост».

— Погоди минутку. — Через какое-то время я снова услышал его голос в трубке. — То не наша вина, во всяком случае, не совсем. Данные по материалам в «Иерусалим пост» появились только в восемьдесят восьмом году, через пять лет после преступления.

— А я-то думал, база данных восходит к концу семидесятых.

— Сама база данных — да, но не все значащиеся в ней источники.

— Черт! Из-за этого прокола я чувствую себя полным идиотом.

Нортон попытался утешить меня и принялся рассказывать о достоинствах и пороках современной системы базы данных и принципах ее составления. Я же тем временем просматривал почту на кухонном столе и наткнулся на конверт с восковой печатью цвета бургундского вина. Адреса отправителя на нем не было, но по неразборчивому почерку я сразу понял, что оно не от Джессона. Я вскрыл конверт и достал открытку. Совершенно чистую. О Господи, еще одна загадка!.. Но затем я ощупал поверхность. Шероховатая. Ага, ясно. Мелкие проколы, целые сотни. Я попрощался с Нортоном, повесил трубку и поспешил к большой и мощной лампе в мастерской Ник.

Письмо, написанное без чернил! Как и то, которое, если верить Кристоферу Лайонзу, было «наколото» королевой накануне казни.

Дырочки были слишком мелкие, не помогла даже специальная лампа Ник. Тогда я потер обратную сторону открытки карандашом — старый детский фокус, — и тут же появились буквы. Послание гласило:

«Они никогда не принадлежали ей! Проверить дату. Vive la reine!» [36]

Проверить дату? Дату чего?.. Правления королевы? Ее казни? Преступления?..

Я позвонил Лайонзу, но там сработал автоответчик. Я оставил ему сообщение, затем снова набрал телефон Нортона. Мне сказали, что он только что ушел домой. Мне не хотелось беспокоить Джессона, не разобравшись, в чем тут загвоздка. И вот я достал все документы и начал обводить каждую упомянутую в них дату красным карандашом. И лишь когда добрался до фотокопии отчета, раздобытой в ванной комнате архива, понял, в чем заключалась моя ошибка. Ибо архивная справка начиналась следующими словами:

Регистрационный номер: 83.95.07.

Объект: Часы. Собственность Марии Антуанетты (1783–1827).

Автор: БРЕГЕ, Абрахам Луис.

Годы в скобках я принял за дату рождения и смерти Бреге. Но если он родился в 1783 году, то как мог изготовить часы для Марии Антуанетты? Ведь ее казнили в 1793. Вряд ли, будучи десяти лет от роду, мастер мог создать этот шедевр. Я еще раз перепроверил собственные записи, потом полез в словарь и убедился, что Абрахам Луис Бреге родился не в 1783, а в 1747 году.

Что это все означает? Что означают даты в отчете? Неужели они относились к часам, а вовсе не к их изготовителю? А это, в свою очередь, означает, что королеву — во плоти и крови и во всем ее царственном великолепии — революционеры прикончили лет за тридцать до того, как часы под ее именем вышли из мастерской Бреге.

Возможно, именно это и объясняло, почему Лайонзу не было ничего известно о часах. Да просто потому, что «Мария Антуанетта» никогда не принадлежала Марии Антуанетте, и совершенно естественно, что ее поклонники ничего не знали о брегете. И эти часы имеют к королеве Франции не больше отношения, чем туннель имени Линкольна к шестнадцатому президенту Соединенных Штатов!

Тут я принялся соображать, какие еще ошибки допустил с самого начала расследования, и вдруг понял, что все они в той или иной степени связаны со временем. Именно из-за отсутствия даты выпуска на титульном листе я едва не проглядел «Часослов». Понадеялся на компьютерную базу данных и упустил тот факт, что данные по «Иерусалим пост» появились там лишь через пять лет после преступления. И вот теперь — эти совершенно непонятные даты. Как прикажете объяснить все это Джессону?

Можно, конечно, взглянуть на все эти провалы и под другим углом. К примеру, напирать на то, что недопонимание имело свой положительный результат — позволило вычеркнуть фанов Антуанетты из списка подозреваемых. А если Джессон со мной не согласится, сослаться, допустим, на Щаранского. Процитировать фразу из легендарной лекции ученого по каталожному делу, о том, что «сути достигают методом исключения». Если так, то прогресс у нас определенно наблюдается.

Впрочем, вряд ли Джессон клюнет на эту мою уловку. Но в тот момент я просто не видел другого способа оправдаться.

Зазвонил телефон. Это был Лайонз.

— Могли бы и сами позвонить, — сказал он.

— Как вам это удалось?

— Очень просто. Нанес надпись на трафарет, приклеил трафарет к открытке скотчем, затем прострочил буквы на швейной машинке «Зингер», естественно, без нитки. Строчил и презирал себя за то, что вывожу эти скучные строчки, а не вышиваю, допустим, узор из геральдических лилий. Правда, тогда дырочек понадобилось бы больше.

— Нет, я о другом. Как вам удалось выяснить, что часы были изготовлены после казни королевы?

— Ну, для этого особого ума не понадобилось. Просто поспрошал людей — слышал ли кто из них об этих ваших украденных часах. Никто не слышал, что показалось странным. А потом кто-то предположил, что, может, часы просто назвали в ее честь. Есть у нас один человечек, у него собраны потрясающие файлы. Кажется, я вам о нем говорил. Помните, Расти Томас? Так вот, именно Расти об этом и догадался. А теперь скажите, как вам понравился фильм?

— К сожалению, у меня еще не было времени его посмотреть.

Немного обиженный Лайонз еще несколько минут рассуждал о своих любимых киноэпизодах, описывая декорации, костюмы Нормы Ширер, музыку, а также напирая на тот факт, что сценарий был написан по мотивам совершенно замечательного произведения самого Стефана Цвейга.

Слушая его, я едва не уснул, но когда он повесил трубку, сразу очнулся и решил все же посмотреть фильм. И только приготовился включить видеомагнитофон, как в дверях повернулся ключ, вошла Ник и увидела у меня в руках нарядно упакованную кассету.

— Pour moi? — радостно спросила она. Должно быть, подумала, что я, хоть и с запозданием, решил сделать ей подарок на день рождения. В знак извинения за неудавшийся банкет.

— Вообще-то…

Она бросила сумочку, выхватила у меня из рук пакет, разорвала тонкую оберточную бумагу.

— Видео? — И не успел я вымолвить слово, как Ник решительным шагом двинулась к видеомагнитофону. — Так это не для меня! — взревела она одновременно со львом «МГМ». И продолжала бушевать, заглушая звуки «Марсельезы».

 

Глава 36

— Можем раз и навсегда вычеркнуть из списков Лайонза и всю его честную компанию.

— Это почему, интересно? — спросил Джессон.

— Да потому что часы «Мария Антуанетта» никогда не принадлежали Марии Антуанетте. Она к ним никогда даже не прикасалась.

Мы сидели во дворике, на каменной скамье. Нас разделяли стеклянный кофейник, фарфоровые чашки и коробка свежего, только что присланного из Каталонии печенья.

— Чем можете мотивировать?

Я прислонил открытку к жестянке с печеньем. Джессон вытер салфеткой пальцы, испачканные сахарной пудрой, затем осторожно взял в руки конверт. Одобрительно кивнул, увидев восковую печать, и достал «пустую» открытку.

Повертел ее в пальцах, разглядывая под разными углами, затем приподнял и глянул на просвет. Но освещение было слабым, и тогда он поднес открытку к свечке под кофейником, не дававшей кофе остыть. Но и это не помогло.

— Бесполезно. — Джессон бросил открытку на поднос. — Со зрением у меня не очень.

— Там написано: «Проверьте дату».

— Какую дату?

— Изготовления часов. Получается, что Бреге никак не мог завершить работу над ними раньше начала восемнадцатого века.

— Какая нелепость. Но ведь тот швейцарец заказывал их именно для Марии Антуанетты.

— Да, заказывал. Но эта драгоценная вещица так никогда и не попала ей в руки.

— Вы хотите сказать, сердце королевы перестало биться еще до того, как Бреге начал над ними работать?

— Я бы сказал несколько иначе, но в целом смысл правильный. И потом, я ведь уже говорил, пристрастия Лайонза распространяются лишь на те предметы, которые находились в личном пользовании королевы. Вот почему он никогда даже не слышал об этих часах.

Джессон взял еще одно печенье.

— Отличная работа, Александр. Зная, кто не мог совершить преступление, мы приблизимся к тем, кто его совершил. Особенно с учетом того, что поведал мне Ташиджиан.

— А что именно он вам поведал? Запись оборвалась как раз на том месте, где вы начали рассуждать о каком-то плане.

— Должен извиниться за вынужденный перерыв. Просто я пролил пунш на брюки, а пока переодевался… ну, короче, как-то утратил импульс.

Во дворике послышался странный шум. Оба мы обернулись и увидели Эндрю — тот держал в руке деревянную теннисную ракетку и похлопывал ею по дверям. Я сделал вид, что не замечаю этого.

— Так что насчет плана?..

— Снова вынужден извиниться, — сказал Джессон и поднялся со скамьи. — С рассказом об Иерусалиме придется подождать. Должен ехать в клуб, обещал раздать там несколько коробок с печеньем. Не хочу, чтобы у меня вырос толстый живот, как у ключника.

— О, не вижу здесь никакого риска. Мы можем погулять по дворику быстрым шагом. И мне хорошо, и вам полезно.

Джессон обдумал предложение, затем вскинул руку и показал Эндрю ладонь с растопыренными пальцами. Тот покорно кивнул, понимая, что поездку придется отложить минут на пять.

— Так, если помнится, — начал Джессон, расхаживая вместе со мной по дворику в направлении против часовой стрелки, — я остановился на том месте, ну, где вышел из кафе арабских близнецов.

— Нет, об этом вы уже говорили. Вы с Ташиджианом собрались ехать в институт.

— Правильно, — задумчиво кивнул Джессон. — Ури отвез нас туда после ленча. Ташиджиан хотя и перестал работать хранителем в музее, но его частенько вызывали проследить за работой часов, которые не украли. В тот день он должен был провести профилактику старинных напольных часов с маятником. Он повозился с механизмом, потом — с гирями, все наладил. И мы пошли осматривать то, что осталось от коллекции сэра Давида.

— А трудно было заставить его говорить о краже?

— О да, очень. Пришлось начать издалека и подводить к теме постепенно. Вообще Ташиджиану страшно нравилось говорить о часах, но я понимал, что стоит только затронуть столь болезненную для него тему, как он тут же замкнется и давить на него будет просто бесполезно. Я сделал такой вывод еще в кафе. Стоило мне заговорить о заводном ключике нашего брегета, как он тут же впал во мрак. А потому следовало действовать с осторожностью. И я завел с ним светскую болтовню. Поинтересовался, как долго он работал у Мейера, прежде чем открыть свою лавку. Кто его любимый часовой мастер? Какой самый сложный ремонт часового механизма ему доводилось выполнять? И вдруг в какой-то момент он замедлил шаг и остановился возле витрины. Между карманными часами с эмалью от Бло и настольными часами Нюремберга вырисовывался в бархате слабый отпечаток примерно трех дюймов в окружности. «Бывший ее трон, да?» — спросил я. «Да, — кивнул Ташиджиан. — Директор хочет поместить сюда другие часы. Я категорически против. Сказал ему, что в один прекрасный день наша „Королева“ непременно вернется».

— И чем же объяснял ключник свой оптимизм?

— Да ничем. И потом я бы не стал говорить, что настроение у него было таким уж оптимистичным. Он начал описывать преступление в мельчайших подробностях и деталях. Деталях, о которых Киммельман говорить отказался. Воры оторвали стрелки у многих напольных и карманных часов, часть захватили с собой, часть побросали тут же, на месте преступления. На протяжении нескольких недель после ограбления полиция ждала, что они как-то дадут о себе знать. Предложат стрелки в обмен на вознаграждение. Выдвинут какие-то другие требования.

— Но, как я понимаю, ничего этого не произошло?

— Нет. Ташиджиан лишь подтвердил то, что сказал мне Киммельман. Воры не объявились.

— А почему Киммельман умолчал о стрелках?

— Тот же вопрос я задал Ташиджиану. Полиция хотела, чтобы в газетах было как можно меньше информации по данному делу — избыточная гласность, мол, может помешать расследованию. Но и эта тактика ничуть не помогла. По мнению Ташиджиана, нехватка фактов лишь навредила.

— И он сильно разочаровался в способности властей раскрыть это дело?

— О да. Наверное, именно поэтому и согласился на мое предложение. «Мистер Ташиджиан, — сказал я. — Ключ, который оставили воры, должен служить вам хоть каким-то утешением. — Он печально усмехнулся. — Могу я взглянуть на него?» И когда ключник спросил, зачем мне это, я показал ему копию гравюры из «Часослова», а потом рассказал о шкафчике.

— И как он реагировал?

— Как я и надеялся. Его интерес значительно возрос. Он не знал, что до сэра Давида брегет принадлежал какому-то инженеру. И тут я попросил у него разрешения хотя бы на секунду прикоснуться к заводному ключику от «Королевы», этому символу нашей общей страсти. Ташиджиан согласился тотчас же, без колебаний. Потянулся к поясу и…

— Погодите секунду, мистер Джессон. Из записи я понял, что этого ключика у него на поясе не было.

— Ключ, к которому он потянулся, отпирал чулан.

— О, понимаю. Извините, что перебил.

— И там, в чулане, среди моющих средств и бумажных полотенец стояли дюжины две кожаных сундучков, достаточно больших, чтобы в них могли уместиться каретные часы. Но были там и совсем маленькие. Ташиджиан достал совершенно восхитительную шкатулку, обитую красным сафьяном. Несмотря на всю свою нелюбовь к незаполненным пространствам, должен признать, то был истинный перл. Иное дело — Ташиджиан. Для него эта кожаная коробочка была колыбелью похищенного и бесконечно любимого дитя.

Стук ракетки о дверь возобновился. Эндрю давал хозяину знать, что пять минут давно прошли.

— Ну и что же дальше? — спросил я. — В чем заключался ваш план?

— Простите, Александр, но мне пора.

— Но…

— Всему свое время. Распорядитель нашего клуба страшно строг и не любит, когда опаздывают.

 

Глава 37

Едва придя домой, я включил автоответчик. Надеялся получить сообщение от Джессона о том, что он передумал и отменил встречу в клубе.

Но мне не повезло. Первое послание было от Ник, она сообщала, что придет очень поздно. Второе — от какого-то неведомого мне промоутера, сулившего возможность невероятно и в одночасье разбогатеть. И наконец третье — от моих родителей, которые делились планами на отпуск. В любом случае ни одно из них не имело ко мне ни малейшего отношения. Родители хотели посетить вместе с невесткой друзей, у которых мы заказывали кружевное свадебное платье для Ник. А вот четвертое послание стало для меня сюрпризом.

— Алло? Сообщение для мистера Шорта. Это мисс Бартон. Из архива похищенных произведений искусства, помните? Вы должны приехать. У меня есть для вас кое-что интересное.

Неужто это та самая мисс Бартон, которая всеми силами старалась преградить мне доступ к собственности архива? Что-то на нее не похоже. А может, это ее коллега вышла наконец на работу? Но почему в таком случае она сама мне не позвонила? И каким образом мисс Бартон меня нашла?

Пятое и последнее послание было также от мисс Бартон:

— Мы закрываемся ровно в пять, и у меня нет абсолютно никакого намерения ждать вас внизу.

Вот теперь то была настоящая мисс Бартон.

Сначала я хотел позвонить Джессону и попросить поехать вместе со мной. Но затем передумал. Цыплят по осени считают.

Я подошел к архиву как раз в тот момент, когда охранник, любитель скачек, запирал наружные ворота.

— А, это ты, — протянул он.

— Мисс Бартон звонила. Она меня ждет.

— В прошлый раз ты не расписался в журнале, — проворчал охранник, пропуская меня внутрь.

— Обещаю, что этого не повторится.

Охранник запер меня между внутренними и наружными воротами в вестибюле и направился к переговорному устройству. Вернулся он уже в пальто и с газетой «Скачки» в руке.

— Мисс Б. велела вам подождать здесь. Сказала, что сейчас спустится. И вот что, сынок, чтоб ни шагу отсюда, понял?

Мисс Бартон не спешила спускаться, и я, дабы убить время, пролистывал журнал. Тут и раскрылась тайна, каким образом мисс Бартон могла связаться со мной. (Я записал адрес рядом с фамилией.) Но другая тайна — с чего это она меня вдруг позвала — так и осталась неразгаданной. Я достал свою книжку и сделал несколько записей — внутри размещались вывески заведений, расположенных в том же здании. Некоторые довольно забавные, к примеру — «Почетный изготовитель стеклянных гробов», «Врата рая: Компания по ремонту лифтов».

Послышался звук спускающегося лифта. Свет из кабины упал на мраморный пол. Но вдруг мотор остановился. Тишина, потом лязг сотрясаемой металлической решетки.

— Чертовы двери! — выходя, воскликнула мисс Бартон, поправила встрепанные волосы, проверила, на месте ли камея.

— Мои соболезнования, — сказал я. — Меня в прошлый раз здесь тоже чуть не прихлопнули.

— Мистер Шорт, мне нужно срочно отправить факс. Я не пустую болтовню пришла разводить.

— Снова украли ложки?

Мисс Бартон вежливо улыбнулась:

— О нет, на сей раз Климпт, если вы, конечно, знаете, кто это такой.

Я потянулся к ручке внутренних ворот.

— Не трудитесь. Я все принесла с собой.

— Все?!

— Вы, похоже, потрясены, мистер Шорт.

— Но как вам удалось найти?

— Просто случайно наткнулась.

— Прошу вас, без излишней скромности, мисс Бартон.

— Я не настолько скромна, чтобы скрыть от вас вот этот синяк. — И она указала на подбородок.

— Так вы поранились, охотясь за брегетом?

— Какой еще брегет? — Мисс Бартон изумленно уставилась на меня. — Я же сказала, брегеты — это область Вивьен. И кстати, она так до сих пор и не вышла. Просто удивительно, как это мне удается обходиться без помощницы.

— И все же позвольте полюбопытствовать, зачем я так срочно вам понадобился? — Тут я получил удар под дых. — Ах вот в чем дело! — Я так спешил смыться, тайно сделав фотокопии в ванной, к тому же мысли мои были заняты приготовлением праздничного обеда для Ник, что забыл в архиве зонт Джессона.

— Нашла под окном, — сказала мисс Бартон и протянула мне зонтик через решетку. — Не хочу, чтобы меня обвиняли в воровстве. — Она хихикнула. — А теперь простите, но я очень спешу. Надо отослать факс по Климпту.

— Да, конечно, — кивнул я, изо всех сил стараясь скрыть разочарование.

— В следующий раз оставляйте все подобные предметы на входе. Удивляюсь, как это Франклин вас не предупредил. — Мисс Бартон развернулась и направилась к лестнице.

Слава Богу, что не позвонил Джессону, подумал я. Неправильно понятые сообщения на автоответчике и забытый зонт — это могло произвести на него удручающее впечатление. Я расписался в журнале — не хотелось лишний раз огорчать Франклина. И тут задел тростью зонта столик, и журнал упал на пол. Я поднял его и уже собирался вернуть на место, как вдруг сердце у меня замерло.

Ни черта себе!

Подпись привлекла мое внимание прежде, чем я успел прочесть имя и фамилию. Такой редкостный, такой узнаваемый почерк! Но дата, красовавшаяся под этой подписью, свидетельствовала о том, что визит в архив состоялся за целых девять месяцев до моего.

«Так, прежде всего успокойся, — сказал я себе. — Этому должно быть какое-то объяснение».

Я затряс ворота, но мисс Бартон уже скрылась из виду.

Я вырвал из журнала компрометирующую страничку и выбежал из здания. Прошел быстрым шагом несколько кварталов, бросил зонтик Джессона в урну и направился к библиотеке.

 

Глава 38

Нортон сразу понял, что со мной что-то не так.

— Ты чего такой бледный? Снова Динти достал?

— Да нет, Динти здесь совершенно ни при чем. — Я показал Нортону вырванную страничку с именем и фамилией Джессона.

— Твой мистер Потайные Отделения?

— Ты только посмотри, где он расписался!

— Ну и что?

— Неужели не понимаешь?

Нортон пошевелил губами, потом сказал:

— Ответ отрицательный. Давай выкладывай.

— Если Джессон еще девять месяцев тому назад побывал в архиве и расспрашивал там о брегете, стало быть, он знал о краже задолго до меня. И если это так, то он жулик, в чем ничуть не сомневается моя Ник.

— А может, он ходил туда совсем не за этим?

— Сомневаюсь, особенно с учетом того, что он всячески отговаривал меня от похода в архив. Наверное, боялся, что я узнаю о его визите.

Нортон провел пальцем по краю оторванной страницы.

— Новый метод сбора данных. Не уверен, что Гроут одобрил бы это. И что мистер Три Имени может сказать в свое оправдание?

— Я с ним после этого еще не встречался. Сначала хочу разобраться, что к чему. Господи, меня прямо тошнит!

— Прекрати нытье! И не вини себя. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Кроме того, ты точно не знаешь, что может означать его подпись. У этого типа может оказаться вполне честное и логичное объяснение.

— Логичное — может быть. Но честное? Сильно сомневаюсь.

— Ладно, — сказал Нортон. — Давай подойдем к этой проблеме с другой стороны. Допустим, он знал о часах. Тогда к чему ему понадобился помощник?

— Вот именно. Но если он знал о преступлении до того, как нанял меня, то, следовательно, знал и о «Часослове». А это, в свою очередь, означает, что я совершенно напрасно вторгся в лабораторию Гроута.

— Красный свет. У тебя нет оснований утверждать, что Джессон еще раньше знал о книге с изображением объекта, который украли, пусть даже ему и были известны статус и местонахождение этого объекта.

— Что-то я тебя не понимаю, Нортон. И вообще концы с концами здесь не сходятся. К примеру, почему Джессон не смог идентифицировать гравюру, когда я показал ее ему в первый раз? Ведь изображение брегета у него уже было. И он вполне мог сравнить и сделать выводы. Не так уж и сложно, особенно для человека с его эрудицией. И это наводит на определенные подозрения.

— Погоди! — воскликнул Нортон и посмотрел на меня странно расширенными глазами. — Помнишь, как в зал справочной приходили типы из ФБР, и все вынюхивали, и расспрашивали?

— Это еще до меня было.

— Короче, там получилась такая история. Явились два парня в штатском и притворились, будто занимаются какой-то поисковой библиотечной программой. Все это, конечно, фуфло, прикрытие. Просто они хотели завербовать наших сотрудников, тех, кто на выдаче и на справке, чтобы они доносили им на читателей, которые будут интересоваться подозрительными именами и названиями. Всякий раз, видя на требовании такие имена, как Молотов, О’Мэлли или Мохаммед и название «Как изготовить бомбу», мы должны были звонить в местное отделение ФБР.

— Но террористы, как я понимаю, прекрасно обходятся и без посещений нашей библиотеки.

— В общем, у нас все возмутились. Даже Динти возражал, хотя скорее не с этической, а с чисто административной точки зрения. В конце концов об этом узнали в Комитете по гражданским и конституционным правам при палате представителей, и затея ФБР кончилась ничем.

— Но какое отношение имеет все это…

— Сейчас поймешь какое, — перебил меня Нортон. — Затея ФБР была, конечно, сомнительной, но в определенной логике этим типам отказать нельзя. Зная, что люди читают, можно сделать вывод, что они собой представляют.

— Между прочим, личная библиотека Джессона известна мне лучше, чем ему самому.

— Ну и что из того, куриные твои мозги! Мы ведь не проверяли, что именно он у нас искал. Забрасывали сеть не в то озеро.

— Согласен.

— За дело! — воскликнул Нортон. — Ты займешься бланками требований, я — распечаткой. Встречаемся после работы в «Бларни стоун».

— Этот сукин сын знал все с самого начала, — сказал я Нортону.

— Да погоди ты. Давай по порядку. У меня тоже есть новости.

Мы уселись на табуреты за стойкой бара, и Нортон дал мне слово.

— Помнишь наш извечный спор о пользе бланков требований? — спросил я и выложил на стойку корешок бланка. — Вот взгляни-ка.

— «Часослов», — равнодушно бросил Нортон.

— Да, и бланк заполнен почерком Джессона. Похоже, это тебя ничуть не удивляет?

— Не удивляет. А где ты его раскопал?

— В пристройке, где хранятся архивы. Когда-нибудь был там? Знаешь, что напоминает? Эпизод из фильма «Чудо на Тридцать четвертой улице», где Крис Крингл таскает мешки с почтой, адресованные Санта-Клаусу. Мешок за мешком. Если б у Джессона не был столь характерный почерк, сроду бы не нашел.

Нортон отпил глоток пива.

— Теперь можно мне?

— Валяй, выкладывай.

Он полез в пластиковый пакет и извлек оттуда пачку распечаток.

— Думается, мы сильно недооценили этого твоего патрона. Я копнул поглубже, чем ты. До того момента, как мы вторглись в лабораторию. До того, как Джессон начал расспрашивать тебя о «Потайных отделениях».

— Но то было первое его обращение.

— А вот и нет. Первое обращение к тебе. — Нортон подтолкнул ко мне листок с распечаткой. — Вот… прочти и прослезись. Список всех книг, которые когда-либо заказывал Генри Джеймс Джессон-третий.

Я быстро просмотрел список.

— Бог ты мой! Выходит, он знал о «Бланках любви» еще до того, как мы с ним познакомились?

— Ты все понял? Эти ваши интеллектуально-любовные игры… Вы считали, что больше о них никто не знает? А на самом деле все шло под его оркестровку. Этот человек следил за тобой на протяжении многих месяцев.

Нортон был прав. Список затребованных им книг доказывал, что Джессон изучал меня, изучая книги, которые я читаю. С особой тщательностью проработал он «Бланки любви». Все, что меня интересовало — Сэмюэл Джонсон, рисунки на переднем обрезе книг, «Гулливер», — все было представлено в книгах, которые он заказывал.

— А я, дурак, еще восхищался его ученостью! «Это, наверное, своего рода Питман?» Так он спросил, когда я показал ему свою записную книжку. Вот мерзавец!

— Ясно одно. Он использовал все эти знания, чтобы соблазнить тебя.

— Но зачем? Я бы и без этого занялся разгадкой его шарад.

— Ты уверен? — Нортон допил пиво и попросил барменшу повторить. — Вернее, разве мог он быть в этом уверен?

Барменша, женщина с волосами цвета воронова крыла, ободряюще подмигнула мне и поставила перед нами новые бутылки. Нортон, должно быть, заметил ее заигрывания.

— Ну а Ник? — спросил он. — Когда ты ей все расскажешь?

— Пока не буду ничего говорить. До тех пор, пока не разберусь с Джессоном. Хочу немного подготовиться, прежде чем услышу это ее знаменитое «Я же тебе говорила!».

 

Глава 39

Джессон сидел за шахматным столиком, переставляя фигуры.

— Еще раз прошу прощения за то, что вот так сорвался с места. Но, увы, с клубными правилами не поспоришь.

— Вы словно все знаете наперед.

— Простите, не понял?

— Расклад всей партии. Вы играете слишком совершенно.

Он нервно улыбнулся:

— Моя матушка наверняка оштрафовала бы вас на никель за преувеличение.

Я полез в карман, нашел монетку в десять центов и протянул Джессону.

— Вот возьмите.

Он кисло заметил:

— Я ведь уже извинился перед вами. Но я действительно не мог пропустить матч. — При этом он взмахнул рукой и сбил с доски пешку.

— О, меня совсем не это беспокоит, — сказал я и бросил на шахматный столик вырванный из журнала посетителей листок.

Джессон взял его, пробежал глазами. Сначала никакой реакции заметно не было, но вот он ссутулился и словно сполз в кресле, продолжая сжимать в руке клочок бумаги. Ну в точности Марат на знаменитом полотне. А потом, не глядя на меня, даже головы не поднимая, произнес:

— Чего-то в этом роде я и опасался. Когда вы это обнаружили?

— Я пришел сюда не на вопросы отвечать.

— Что ж, это честно. Не следовало мне расписываться в этом дурацком архивном журнале. И когда я осознал, какую ошибку совершил, всячески пытался отговорить вас от похода в архив. Не хотел, чтобы вы поняли, что я уже знал о часах.

— Вы мне лгали, мистер Джессон.

— Никогда не лгал, Александр. Просто умалчивал о некоторых своих промашках, которые совершил до нашего с вами знакомства.

— Что, конечно, делает мне честь. Но поход в архив был не единственной вашей промашкой. — Я положил на столик бланк требования с «Часословом». — Вы знали о более позднем издании «Хроник инженера» задолго до того, как об этом узнал я. И не было никакой причины подстрекать меня на кражу из лаборатории.

— А вот тут помолчите. Да, верно, о существовании книги я знал. Но ваше вторжение в лабораторию было вполне оправданным. Книга на руки не выдавалась. И мне пришлось бы прождать ее долгие месяцы, не подтолкни я вас на это вторжение.

— Так, значит, это называется — вы меня подтолкнули?

— Да, с помощью неуклюжего намека на первое издание. Вам следовало дать толчок, и я его дал. Давайте честно. Ведь вы ни за что не нашли бы эту книгу без меня.

— Так почему вы прямо не сказали, чего от меня хотите? Вместо того чтобы разыгрывать всю эту комедию?

— Хорошо сказано. Но, строго говоря, не такая уж это и комедия, и…

— Прекратите!

— Не надо повышать на меня голос. Я с самого начала обещал не загружать вас моими проблемами, особенно в том, что касается неудачных поисков. Нравится вам или нет, но так я решил. Что же касается моих отвлекающих маневров, то вы должны понимать — это неотъемлемая часть тактики. Мог я быть с вами откровеннее? Да, разумеется. Но мне почему-то показалось, что вы получаете удовольствие от риска и таинственности.

В ответ на этот комплимент я выложил на стол свою последнюю козырную карту — распечатку требований с заказанной им литературой.

Он бегло просмотрел ее.

— Что ж, теперь вы знаете. Да, я изучал ваши интересы еще до знакомства. Вы, должно быть, польщены.

— Ничуть.

— Ну, хорошо. Допустим, я был бы с вами более откровенен. Допустим, подошел бы прямо к вашему столику в справочной и заявил: «Извините, молодой человек, но тут такое дело. Были украдены часы. Пожалуйста, помогите мне их найти ради удовлетворения моей давней мечты». Вы бы согласились?

— Возможно, нет.

— И ни за что не решились бы извлечь «Часослов» из сокровищницы Гроута, если б не я. Как-то раз я увидел вас, это было еще до нашего знакомства. Вы стояли возле стола справочной и что-то строчили в блокнот. И я подумал, вернее, почувствовал: вот идеальный помощник. И начал расспрашивать о вас. И один из ваших коллег упомянул о «Бланках любви». Прочтя эту книгу, я окончательно понял, что нашел помощника и друга.

— Почему вы просто не сказали мне, что она вам понравилась?

— Подумал, что подобное высказывание совершенно постороннего человека может вас смутить. Даже оскорбить.

— А вы не находите оскорбительным тот факт, мистер Джессон, что с самого начала вы заставили меня дублировать ваши поиски?

— Вы не просто дублировали, вы сделали нечто гораздо большее, Александр. Свежий взгляд на проблему, именно в этом я нуждался. Знания о моих поисках лишь сдерживали бы вас. Валери был прав, говоря, что невежеством пренебрегать не следует и оно тоже своего рода сокровище.

— Вы, должно быть, шутите.

— Отнюдь. Ну, вспомните, как вы впервые увидели шкафчик. Вы тогда сказали, что он напоминает вам шкатулку с сюрпризами, которая как бы задавала вопрос: «Из чего я сделана?» Сам бы я никогда не смог сформулировать нашу проблему с тем же изяществом. А все почему? Да потому, что мои перспективы выглядели в тот момент столь же мутно и неопределенно, как жидкость в кувшинчике, что стоит в шкафчике.

— Однако ничто из того, что вы здесь наговорили, не объясняет, к чему понадобилось лгать. Из чего напрашивается вполне однозначный вывод, мистер Джессон. Часы украли вы!

— Хотелось бы, чтобы это было так, Александр. О, если б я только мог воскликнуть: «Voila la „Marie Antoinette!“» Но, увы, не могу. Вы преувеличиваете мои возможности. Еще раз должен извиниться за то, что мои недомолвки и увиливания вас огорчили. — Он взглянул на шахматную доску и усмехнулся.

— Что вас развеселило?

— Просто я вспомнил аналогичную перепалку, возникшую между Босуэллом и Джонсоном. Один обвинял другого в отсутствии искренности. И знаете, как они решили этот спор?

— Нет. — Джессон взял ферзя черных и задвигал им по доске. — Что-то не припоминаю, чтобы в «Жизни Джонсона» описывалось, как они играли в шахматы.

— То была партия в быстрые шахматы.

— Хватит игр. Лучше расскажите мне о плане, что возник у вас в Иерусалиме.

Джессон подтолкнул пешку к середине доски.

— Дам вам полный отчет, но только во время игры. Ваш ход.

Я нехотя передвинул свою пешку тоже на две клетки.

— Ах вот как, вы хотите сыграть королевский гамбит? Но мы на это ответим королевским слоном.

Я снова скопировал его ход.

— План, мистер Джессон.

— Имитация есть не что иное, как самая искренняя форма лести, Александр. Но слишком далеко заходить тут нельзя. Предлагаю вам пересмотреть тактику. Симметрия в шахматах весьма опасна.

— Идет. — Я повалил своего короля на доску. — Верните «Часослов», и я уйду.

Я уже начал было подниматься из кресла, но тут Джессон толкнул меня обратно. А потом схватил меня за руки и прижал их к королю и пешке.

— Мы должны разыграть защиту Филидора.

— На кой черт?

— Вы должны нести этот груз вместе со мной. — Джессон еще крепче прижал мне руки.

— Да перестаньте! Вы же столик сломаете! — Он игнорировал это предупреждение и продолжал давить все сильнее. — Вы делаете мне больно! И столик сейчас сломается. Отпустите, мистер Джессон! — Он не отпускал. — Мистер Джессон!..

И вот я наконец вырвался. Джессон не спускал с меня глаз, и на лице его возникла озорная улыбка, обнажившая острые, похожие на собачьи, зубы.

И тут послышался странный звук.

— Что это?

Я прикоснулся к столу и ощутил слабую вибрацию. И тут вдруг шахматная доска начала приподниматься. Только теперь я понял, что мы совместными усилиями привели в движение некий механизм. Половинки шахматной доски разошлись, точно разводной мост.

Честно сказать, я этого не ожидал, даже зная о любви Джессона к потайным отделениям. Половинки доски приподнялись, шахматные фигуры соскользнули со столика и попадали на пол.

И как только все это шахматное войско оказалось на ковре, Джессон процитировал несколько строк, принадлежавших, как я узнал позже, перу Блейка:

Я пытался рассмотреть, что же откроется моему взору, но потайное отделение закрывали две пластины из слоновой кости на шарнирах.

Джессон не скрывал своего восторга:

— Замечательное устройство, не так ли, Александр? Если б мастер сделал просто откидные доски, это было бы примитивно, походило на детскую игрушку под названием «чертик в шкатулке». Но он снабдил столик специальным механизмом, который открывает потайное отделение медленно, видите вот эти колесики и винтики? Нетерпение человека нарастает, и интерес тем самым подогревается. Само совершенство!

Он продолжал играть в свои любимые игрушки, это очевидно. Но красота и совершенство механизма несколько смягчили мое раздражение, а при виде того, как Джессон радуется точно ребенок, оно окончательно улетучилось.

Подмигивая и потирая руки, точно какой-нибудь преступник из мультфильма в предвкушении добычи, он сказал:

— Вперед, Александр! Предоставляю эту честь вам.

Я раздвинул перегородки из слоновой кости. Внутри блеснула медная ручка, я взялся за нее и извлек на свет божий шкатулку. Отпер защелку в виде вопросительного знака.

— Знаю, что вы сейчас думаете, — сказал Джессон. — Еще одна шкатулка, где ничего нет. Но не спешите с выводами. Вы только посмотрите, какая подкладка! Ощупайте ее. Можете даже потрогать запасные циферблаты, стрелки, ключик. Сделайте это, и только тогда вы в полной мере ощутите отблеск великолепия ее величества «Королевы»!

— Если вы не возражаете, я бы предпочел услышать, как вам удалось выманить все это у Ташиджиана. Насколько я понимаю, шкатулка от похищенного в институте брегета?

— Вы правы. Впрочем, с одной оговоркой. Ташиджиан мне ничего не отдавал. То было, используя вашу замечательную терминологию, несанкционированное заимствование временного характера.

— И что дальше? Даже если в шкатулке действительно находилась «Королева», то кого это может волновать? Вора?

Джессон нахмурился.

— Не стоит путать такие понятия, как вор и временный владелец. Есть шанс, что человек, в чьем владении сейчас находится брегет, вовсе не знает о преступлении. Как бы там ни было, но если выставить эту шкатулку на продажу, начнутся разговоры, что нам и требуется.

— Так, значит, Ташиджиан вам все-таки ее одолжил?

— Да, одолжил, понимая, что это оживит поиски брегета. Я обещал ему распустить слухи, будто бы Мейер распродает часть своего имущества. И что от покупателя прежде всего требуется конфиденциальность.

— Но ни вы, ни я ни черта не смыслим в торговле часами.

— Верно. Однако благодаря вам знаем о человеке, который очень даже в этом понимает.

Я не сразу сообразил, о ком идет речь.

— Вы имеете в виду Орнштейна? Но на него нельзя положиться. Сомнительная личность.

— Тем лучше. Стоит только предложить ему щедрое вознаграждение, и жадность возобладает над рассудком. Срабатывает безотказно. Только постарайтесь устроить все так, чтобы я был единственным и последним покупателем. Таким образом мы вернем этот ларчик, а заодно узнаем, кто заинтересовался им и почему.

— Ладно, допустим, я соглашусь. Но как это все будет выглядеть? Сначала скажу Орнштейну, что заинтересован в «Марии Антуанетте». Затем вернусь и скажу, что хочу продать ему шкатулку, где некогда находился этот брегет?

Джессон призадумался.

— Да, пожалуй. Однако же из всего того, что вы наговорили мне об Орнштейне, можно сделать вполне однозначный вывод. Это человек, который всегда готов променять моральные и этические соображения на приличную сумму.

— Знаете, все ужасно осложняется. И потом, вы ни словом не упомянули о самой главной детали.

— А именно?

— Вот шкатулка, которая принадлежит институтскому музею. — Для пущей убедительности я потрогал медную ручку. — Имеется также шкафчик, он принадлежит вам. Что произойдет, если каким-то чудом нам все же удастся заполучить «Марию Антуаннетту»? Какой из этих двух тронов ее ждет?

— Постарайтесь отнестись к проблеме более позитивно, Александр. Когда мы найдем «Королеву», она возвратится в институт, при условии, конечно, что именно там ее законное место. Но возвращение сей царственной особы в Иерусалим не должно помешать нам прежде исполнить свою миссию.

— Временное возвращение в шкафчик вас удовлетворит?

— Послушайте, если вы спросите любителя кроссвордов, чем и как может он объяснить свое увлечение, знаете, что он вам ответит? Скажет, ему нравится сам процесс. А когда все клеточки заполнены, кроссворд уже не представляет интереса.

— Как-то не очень верится, что так думает человек, ненавидящий пустые пространства.

— Я всегда готов к потерям. При условии, что они будут оправданными.

— Это «при условии»… Которое, знаете ли, почему-то не вызывает доверия.

— И не должно, — сказал Джессон. Взял обитую сафьяном шкатулку, открыл. — Понюхайте.

— Не понял?

— Понюхайте. Вдохните аромат, который лично меня волнует куда больше, чем самые изысканные духи.

Я сунул нос в шкатулку.

— Запашок бумажной плесени. С примесью еще какого-то запаха, похоже на смазку для обуви.

— Попробуйте еще раз, только с закрытыми глазами. И оставьте свой сарказм. — Я глубоко втянул ноздрями воздух, а Джессон заметил: — Вы вдыхаете аромат святости, Александр. И нечего удивленно вскидывать брови. Я совершенно серьезно. Египтолог Говард Картер вдохнул его, когда вторгся в гробницу фараона Тутанхамона, и был просто сражен этим духом веков. В записках его сказано: прежде чем он заметил блеск золота, его поразил этот запах. А тот крестьянский парнишка, ну, который первым нашел свитки Мертвого моря? У него возникло то же ощущение: он был просто сражен пьянящим ароматом, когда открыл глиняные кувшины в пещере. Так что попробуйте еще раз, Александр, глубоко вдохните, ощутите аромат в полной мере. И, делая это, думайте о сокровищах Тутанхамона и Кумрана. — Закрыв глаза, я склонился над обитой сафьяном шкатулкой и снова глубоко втянул воздух ноздрями. — Ну, сейчас чувствуете? Ощущаете аромат таинственного прошлого?

То ли повлияло ораторское искусство Джессона, то ли желание поверить в чудо, то ли просто отсутствие должной вентиляции в комнате, но чудо состоялось. И я ощутил пусть мимолетный, слабый, но вполне различимый запах тайны.

 

Глава 40

Я сразу сообразил — что-то не так, едва увидел, что в прихожей убрано, а Ник возлежит в кокетливой позе на кушетке в гостиной. На ней было ее знаменитое боди расцветки «вырви глаз».

— А я все знаю, — мурлыкнула она. — Звонил Нортон, оставил сообщение.

— Чего знаешь?

— Да все. И о месье Джессоне, и о том, как он шпионил за тобой, и о том, что лгал о часах. Quel salaud!

— Нортону не известны последние новости.

— En tout cas, лично я знала это с самого начала. Карты никогда не лгут.

— Так вот, на этот раз наврали. Мы с Джессоном объяснились. Вернее, он объяснил, почему умалчивал о своих более ранних изысканиях.

— Наверное, был в ярости, когда ты ушел?

— Ты, похоже, не слышишь меня, Ник. Могу объяснить, почему…

— Je m’en fiche!

— Но ведь тебе не должно быть все равно! Джессону удалось заполучить кожаную шкатулку, в которой некогда находилась «Мария Антуанетта». Теперь мы попробуем использовать ее в качестве приманки.

— Так ты считаешь, он охотится за часами?

— Подозреваю, что амбиции Джессона не ограничиваются стремлением к обладанию часовыми механизмами. Разве тебе не любопытно узнать, где их предел, а, Ник? Лично мне очень даже любопытно.

Тут уж дела пошли совсем из рук вон плохо. Ник разразилась потоком проклятий и ругани на французском. Они не нуждались в точном переводе. Общий смысл их был примерно такой: «Это мои интересы ты должен соблюдать и удовлетворять в первую очередь, а не его! А если не можешь, пошел к чертовой матери!»

Примерно через час после этого обмена любезностями я раздвинул шторки из бусин, вошел в «Кристал палас» и купил шесть фишек у типа в грязном кожаном фартуке.

При этом я догадывался, что есть более пристойные и чистые заведения подобного рода. Но в тот момент «Кристал палас» казался мне самым подходящим местом для доказательства беспочвенности обвинений Ник.

— Сюда, — буркнул тип в фартуке и втолкнул меня в комнату с зеркальными стенами, в центре которой красовалось сооружение, напоминающее подиум. Трио стриптизерш танцевали и извивались на нем под музыкальное сопровождение.

— Эй, дружок, пришел маленько поразвлечься?

Ко мне, позвякивая шпорами, подошла девица, одетая ковбоем. Широко улыбнулась, взяла под руку, провела в крохотную полутемную кабинку и тут же скрылась с глаз долой. Секунду спустя ее голос проквакал в микрофоне, прикрепленном к стене:

— Сунь фишку в эту щель, и давай оторвемся по полной! — В грубоватом голосе слышался техасский акцент.

Я повиновался, и, как только фишка провалилась в щель, поднялась металлическая шторка и взору моему предстала девица-ковбой. Она оседлала гимнастического коня. Огромный фаллос этого «животного» находился не там, где положено, а на спине. Колоритности придавали также бич и брякающие шпоры — их звон органично сливался с мотивом кантри, звучавшим хотя и в записи, но страшно громко.

Вот с девицы слетели юбочка и жилет. Она уже собралась было расстегнуть бюстгальтер, но в этот момент металлические жалюзи с грохотом опустились.

Я сунул в щелку еще одну фишку. Шторка послушно взлетела, бюстгальтер тоже благополучно слетел с девицы-ковбоя, и на ней остался лишь маленький кожаный треугольничек, прикрывавший причинное место. Когда и он слетел на пол, девица энергично запрыгала на коне, но я успел заметить, что на причинном месте все же кое-что осталось. А именно — оловянная бляха.

Избавившись от костюма, правда, сохранив шляпу «стетсон» и сапожки со шпорами, девушка-ковбой галопировала и повизгивала на коне, но тут металлическая шторка снова опустилась.

— Сунешь еще одну, приятель?

Шторка опять взлетела. На сей раз девица, закончив родео-шоу, позировала на фоне полки с разными принадлежностями.

— Не против, если я позабавлюсь вот с этим? — Она потянулась к кожаному хлысту.

Я отклонил ее предложение.

— Ну а как тебе вот это? — Девица взяла лассо и принялась объяснять, как использовать его в сцене под названием «загон скота».

Я отверг и лассо тоже.

— Ну а это? — Она показала мне железяку для выжигания клейма с выбитыми на ней тремя «XXX». Это являлось непременным атрибутом представления под названием «Коровья оспа», и девица принялась уверять меня, что будет не слишком больно.

— Нет, спасибо.

— Послушай, дружок, ты вообще знаешь, чего от меня хочешь, а?

Я удрученно покачал головой и вздохнул:

— Это была ошибка.

— Да ладно, никаких проблем, — сказала она совершенно нормальным голосом, без следа гнусавого техасского акцента. — Я сразу смекнула, еще до того, как мы начали. Голова у тебя занята другим.

 

Глава 41

В щели почтового ящика возник глаз.

— Александр? Вот приятная неожиданность. — На меня смотрел Джессон, находившийся по ту сторону массивной двери в «Фестиналенте».

— Я помешал?

— Просто Эндрю ушел на рынок. Нет, конечно, не помешали.

— Вы уверены?

Джессон добродушно улыбнулся и процитировал хорошо известную строчку из «Жизни Джонсона»:

— «Приди ко мне, мой дорогой друг, и попытаемся быть счастливы вместе». — Почтовая щель захлопнулась, дверь отворилась. — Вы ужасно мрачны. Что случилось?

— Да просто с Ник поцапался. Вчера вечером. Почти не спал.

— Бедняжка. Как только придет Эндрю, попрошу его постелить вам койку.

Джессон выслушал мой отчет о семейной перепалке и неудачном походе в бордель. Его реакция меня несколько удивила:

— Девица в каком-то хрустальном «Паласе»? Да, это сто́ит записи в вашей книжке.

Но я сделал запись вовсе не о девице-ковбое, меня заинтриговало матросское выражение «койка» в устах Джессона. Причина тому стала ясна, когда я переступил порог гостевой комнаты, куда проводил меня Эндрю. Едва успел я заглянуть в окошко-иллюминатор, как раздался пронзительный свисток.

Я обернулся и увидел, что дворецкий указывает на некое подобие рупора в крепительной доске. Зажав его в ладонях, я заорал:

— Мистер Джессон!

— Ну, как находите обстановку?

— Как на корабле, — ответил я.

— Причем, прошу заметить, все предметы подлинные. Сняты с океанского лайнера, который мой отец приобрел на металлолом.

— Где вы? — снова прокричал я в рупор.

— В театре. Присоединяйтесь, как только отдохнете.

* * *

Приподнятая над полом платформа претерпела некоторые преобразования. На сей раз мое кресло оказалось немного сдвинуто, и из него была видна сцена, ее передний край и центр. Между двумя креслами стоял старинный столик, а на нем — миска с каким-то комковатым варевом.

— Овсянка? — предположил я. И вспомнил о пакетиках с быстрорастворимой крупой, которые держал в столе Маккаркл.

— Каша, — поправил меня Джессон.

— А вы не будете?

— Нет, — ответил он, возясь с миниатюрным задником сцены. — Я уже поужинал. Утка, тушенная в соусе из цикория, а на десерт абрикосовый торт с карамелью. — Он продолжать возиться с какими-то противовесами. — Подумал, что маленькое представление поможет вам отвлечься от семейных неурядиц, — пояснил Джессон. — Будьте как дома. Ешьте и наслаждайтесь зрелищем.

Потрясающе! Театр и ужин одновременно.

— А что сегодня дают?

— Да так, одну пьеску. На тему кражи. Кстати, как вам каша?

— Напоминает о Маккаркле, — коротко ответил я.

— Что ж, за неимением лучшего придется принять это как комплимент. К сожалению, мне не удалось раздобыть приличной патоки. Пришлось заменить мелиссой, а она, как известно, не дает той изюминки, которую хотелось бы получить.

Джессон подошел к сцене картонного театра и зажег крохотные огни рампы. Комната моментально наполнилась приятным сладковатым ароматом с привкусом ореха.

— Вам помочь?

— Минутку, — ответил он, возясь с какими-то шнурочками и ниточками. — Окажите такую честь!

Я потянул за шнурок, и лилипутский занавес поднялся. На том месте, где прежде красовался шкафчик с сюрпризами, были картонные декорации. Они изображали мощенную булыжником улицу с кривенькими домишками по обеим сторонам.

— Очень похоже на девятнадцатый век, — заметил я.

— Даже есть что-то диккенсовское, вам не кажется?

— Да, пожалуй.

Над картонными каминными трубами возникло улыбающееся лицо Джессона:

— Что ж, пора!

«Оливер Твист» занимал особое место среди любимых книг моей личной библиотеки. На протяжении долгих лет я фантазировал и мечтал о том, что и мое сиротство закончится столь же благополучно, как у Оливера. Явится какой-нибудь добрый дяденька, а вместе с ним придет и спасение.

— А известно ли вам, что я страшно люблю эту книгу?

— Естественно. В вашей картотеке зарегистрировано издание «Оливера Твиста».

Джессон великолепно управлял действующими лицами. Возможно, он порой проявлял большую сентиментальность, чем требовалось. Да, наверное, но это был настоящий Диккенс, никуда не денешься, хоть и патоки оказалось предостаточно. Гораздо менее правдоподобными выглядели те сцены, где кукольник пытался выявить весьма сомнительные параллели между самим действом и фактами, сопутствующими нашему поиску. А когда Джессон вывел на сцену Феджина, стало совершенно очевидно — он изображает Эммануэля Орнштейна. При этом Джессон выразил надежду, что наш часовщик окажется столь же продажным и жадным до наживы типом.

Орнштейн впустил меня в лавку.

— Вот я и вернулся, — заявил я.

— Зачем?

Я достал из сумки красную сафьяновую шкатулку и поставил ее на прилавок. Орнштейн почесал подбородок, потом сдвинул лупу со лба на переносицу и отпер защелку в виде вопросительного знака. Увидел, что шкатулка пуста, и физиономия у него вытянулась.

— И это вы приносите мне?

— В этом «это» некогда обитала сама «Королева», мистер Орнштейн.

Он сразу навострил ушки.

— И вы пришли ко мне с целью…

— Хочу, чтобы вы нашли на нее покупателя.

— На шкатулку?

— На шкатулку.

— Пустую?

— Пустую. В институте Мейера решили избавиться от ненужных предметов. Видно, потеряли последнюю надежду вновь обрести брегет.

— И вы хотите, чтобы я в это поверил?

— Хочу, чтобы вы продали ее незаметно и тихо. — И я начал обговаривать условия продажи, не забыв упомянуть о том, что мне нужен список всех заинтересовавшихся шкатулкой лиц.

— Мистер, вы видели, что сказано в нашей вывеске? «Часы: продаются и покупаются». Видели там слово «шкатулки»? Видели слово «информатор»?

— Вы же сами говорили, что слышите много интересного. Вот вам и случай доказать это на деле. А мои условия обсуждению не подлежат.

Поторговавшись о комиссионных, мы наконец пришли к согласию. Орнштейн извлек из-под ермолки ключик, отпер дверцу старинного сейфа, поместил туда кожаную шкатулку, выписал мне квитанцию и выпроводил из лавки.

Оказавшись на улице, я сделал несколько записей в книжку и заметил, что в ней не осталось ни одной чистой странички. Довольный заключенной с Орнштейном сделкой, я заскочил в магазин канцелярских принадлежностей и приобрел там новенькую и совершенно потрясающую записную книжку в одну восьмую листа.

 

Глава 42

ПОНЕДЕЛЬНИК. Начать жизнь с чистого листа? Новый дневник новой жизни? Мне не слишком импонировала эта идея. Если честно, то расставание со старой книжкой было болезненным. Я успел свыкнуться, привязаться к ней и до сих пор привязан, пусть даже и убрал ее с глаз долой. Плохо, что старая книжка заканчивалась записями о Ник. Уж лучше б было покончить с ней самой — раз и навсегда. Но я решил не пороть горячки, успокоиться и пока что воспользоваться гостеприимством Джессона. А дальше видно будет.

Настало время радикальных перемен. Теперь записи будут делаться каждый день. И никаких алфавитных заголовков по темам. Никаких искусственных рубрик. С сегодняшнего дня начну записывать наблюдения и проблемы в порядке их поступления.

Возможно, в самом начале я оговорился. Вернее, выразился не слишком удачно. Куда как правильнее было бы заметить: «перевернуть старый лист», особенно с учетом того, насколько отрешенным от нынешнего времени чувствовал я себя в «Фестиналенте». Назойливый мотивчик самбы («Санто-Доминго, Каракас, Майами, развод») остался в мире, отделенном от звуков арфы Джессона двумя с половиной веками. Пишу все это и как раз слышу мелодичные звуки арфы. Пишу в свете масляной лампы и жду, когда корабельный свисток позовет меня вниз, к обеду. Сегодня на обед у нас было фрикасе из крольчатины. На это неординарное блюдо Дж., возможно, вдохновили вычитанные из «Жизни Джонсона» строки о кофе: «Выбор, достойный похвалы». Дж. сказал мне: «Увы, но вынужден исключить из меню зеленые бобы. Говорят, они могут спровоцировать боли в подвздошной кости». Возможно, мне следует делать записи о языке и обычаях «Фестиналенте». Там будут, к примеру, такие главы: «Как подавать кофе», «Как наполнять водой ванну», «Как укладывать поленья в камине». И еще одна: «Образование и обучение гостей». Последняя глава, самая длинная, наряду с прочими полезными вещами во всех деталях и подробностях расскажет о том, как правильно держать нож и вилку, чистя груши из Анжу, объяснит, почему полезно сажать в саду кедры, и высмеет дурацкую и вульгарную привычку пользоваться бумажными носовыми платками.

ВТОРНИК. Сделал полный отчет о визите к Орнштейну. Дж. одобрил все мои действия, затем выразил уверенность в том, что часовщик выведет нас на след «Королевы». Я менее уверен в этом. Истощив данную тему, Дж. берет со стола игральную кость из слонового бивня размером с апельсин, протягивает мне и предлагает тщательно ее осмотреть. На каждой из шести граней свой символ. На одной изображен колокольчик, на другой — кольцо, на третьей — кинжал… Дж. объясняет происхождение этого предмета (начало девятнадцатого века, куплен на распродаже), затем достает изумительной красоты книжечку в переплете телячьей кожи и с золотистым напылением на титульном листе и объясняет, что это свод правил. Начинает листать страницы. Каждый игрок имеет право бросить кость не больше пяти раз и, опираясь на выпавшие образы, должен составить занимательную и достоверную историю. Минут через десять признаю полное свое поражение, ясно, что здесь до Дж. мне далеко. Как сказала бы Ник, Quelle surprise.

Черт! Я ведь решил придерживаться принципа, что в новой книжке не будет ни единого упоминания о Ник, что она должна отражать новую жизнь. Но, увы, выяснилось — это просто невозможно. Мое безмятежное на первый взгляд существование постоянно отравляют мысли о ней.

СРЕДА. Вернулся с работы и застал Эндрю у камина. Он терпеливо выкладывал веточки для растопки в виде конуса — наподобие индейского жилища типи. Дж. запрещает использовать для растопки старые газеты, к тому же разрешает пользоваться только деревом кедра. (Кстати, в путеводитель по «Фестиналенте» не помешало бы добавить главу о всех «нельзя». Помимо сосновых веток и поленьев, к этим предметам можно было бы причислить: булавки для галстуков, скрепки для банкнот, телевидение, флуоресцентное освещение, книги в бумажных обложках, любой сыр в пластиковой упаковке и, как я уже упоминал, бумажные носовые платки.)

Весь вечер мы провели за чтением у камина. Сцена, достойная кисти великих мастеров. Дж. сидит, выпрямив спину, лицо освещено отблесками пламени из камина, а также мягким светом лампы, что высится на стопке книг. А среди них: история замочных скважин (двухтомник, с илл., 1895 г.), труды Парацельса по хирургии (на латыни), каталог предстоящего аукциона французских музыкальных шкатулок, монография под названием «Искусство фехтования», очередной трактат о потайных отделениях, книга о магии под названием «Фокус-покус». И наконец в основании этой горы знаний и учености лежит история цирковых представлений на карнавалах под интригующим названием «Ученые свинки и огнеупорные женщины». Ну а что же значится в моем списке литературы? «Модифицированная клавиатура компьютера для поиска по теме в системе современных библиотек».

Около десяти вечера Дж. оборачивается ко мне и цитирует отрывок из «Искусства фехтования», где, как мне казалось, речь должна идти исключительно о шпагах и разных фехтовальных приемах.

«Похищенные предметы искусства и антиквариат зачастую легализуются через сложную цепочку дилеров и скупщиков краденого. Или же через человека, который одновременно торгует как законным, так и незаконным товаром, маскируя тем самым сбыт краденого».

ЧЕТВЕРГ. Я не совсем уверен, но иногда мне кажется, что кто-то роется в моих вещах. Только что обнаружил этот дневник лежащим поверх старой записной книжки, а ведь с утра было наоборот. Полагаю, Эндрю просто удовлетворяет свое любопытство, когда заходит ко мне застилать койку. Впрочем, меня это не слишком волнует. Не владея приемами скорописи, текст почти невозможно расшифровать.

ПЯТНИЦА. Сегодня, придя домой из библиотеки, я заявил Дж.: «СБСП». Он уставился на меня с таким видом, точно я заговорил с ним на урду. «Сокращение от „Слава Богу, Сегодня Пятница“», — пояснил я. Он был настолько изумлен, что я решил устроить ему маленький экзамен на тему «Современный образ жизни». Спросил, слышал ли он когда-нибудь о Джоне Ленноне, Мике Джаггере или Майкле Джексоне. «Только о Джексоне, — ответил он. — Тот написал совершенно замечательную монографию об африканских кочевых племенах». Дж. читает по-латыни, по-немецки и по-французски, цитирует Валери, Блейка и Босуэлла, но когда речь заходит о массовой культуре, выглядит полным профаном. Думаю, именно поэтому он мне так нравится.

Несколько дней назад мне пришло в голову, что «Фестиналенте» можно сравнить с каким-нибудь иностранным государством, где существуют свои традиции и свой язык. Но и в том, что касается времени, место это тоже по-своему уникально. Время… оно здесь словно расширяется. Кажется, что в каждом часе больше минут, а в каждом дне — больше часов. Я не совсем понимаю почему, но «время по Джессону» предоставляло больше возможностей размышлять, читать, каламбурить и строить самые невероятные планы. Частичной причиной тому были, разумеется, деньги. Богатство сразу ставило Дж. в разряд избранных. Ни разу я не видел, чтобы он оплачивал какой-нибудь счет или ходил в магазин за продуктами. Он не мыл посуды, не застилал кровати, что, кстати сказать, тоже отнимает немало времени. Что касается работы по дому, то она по большей части сводилась у него к нажатию кнопок и звонков. Он почти ни с кем не виделся, предпочитал проводить время за чтением книг и любованием старинными вещами. Возможно, для всего остального мира «время — деньги», но для Дж. — наоборот.

СУББОТА. Ожидание становится просто невыносимым. Почему не звонит Орнштейн? Устав ждать, я воспользовался моментом, когда Дж. принимал ванну, выскочил, поймал такси и помчался в Бриллиантовый центр. Но едва доехал до угла Сорок седьмой, как сообразил, что напрасно потратил время. Все лавки и магазинчики были закрыты, на витринах опущены жалюзи. Пришлось снова взять такси и возвращаться в «Фестиналенте», коря себя на чем свет стоит, поскольку совершенно забыл, что сегодня суббота.

Когда я вернулся, Дж. все еще отмокал в ванне. Позвал меня, сказал, что хочет обсудить одно дельце. Я вошел. Лежа в пене, он, близоруко щурясь, всматривался в старинный термометр, прикованный цепочкой к металлической мыльнице. Дж. настаивал на том, что температура воды должна быть выше температуры человеческого тела ровно на пятнадцать градусов. (См. «Как наполнять водой в ванну».) Повозившись с кранами, он добавил в воду какого-то бесцветного масла, закрыл глаза и погрузился на дно. Теперь из воды торчали только два колена — серые морщинистые островки. Я рассказал ему о неудачной поездке к Орнштейну, он выразил мне сочувствие и заметил, что разделяет мое нетерпение. Потом попросил помочь ему выбраться из ванны. Потерял равновесие, пошатнулся и ухватился за первый оказавшийся под рукой объект, а именно — за мое причинное место. Я поморщился, однако умудрился удержать Дж., не дал упасть. Через какую-то долю секунды он ухватился за вешалку для полотенец. Пробормотал слова извинения, кои я нервно принял, прежде чем выйти из ванной комнаты в сопровождении бульканья спускаемой воды.

ВОСКРЕСЕНЬЕ. Мы с Дж. провели часа два за планированием предстоящей «сделки». И решили следующее: Дж. войдет в лавку первым, представится заинтересованным покупателем и уговорит Орнштейна, если вообще понадобится уговаривать, показать ему шкатулку. Потом поторгуется и уйдет. А затем войду я и спрошу, что удалось узнать Орнштейну. Такие проведенные по отдельности расспросы помогут понять, насколько честен наш посредник. И лишь после того, как Орнштейн назовет мне имена всех заинтересованных сторон, я разрешу ему продать шкатулку.

ПОНЕДЕЛЬНИК. Спрятавшись за пирамидальным рекламным щитом, позволявшим видеть, что происходит в лавке, но скрывавшим меня самого, я наблюдал за тем, как Дж. вошел в лавку Орнштейна. Естественно, я не мог слышать, о чем они там говорили, но, судя по жестам и мимике торговца, тот был возбужден и взволнован. И я забеспокоился сам. Если никто не клюнул на нашу приманку, списка подозреваемых нам не видать как своих ушей.

Минуты через три я увидел, как Орнштейн открывает сейф, достает шкатулку и ставит ее на прилавок. Дж. исполняет свою роль просто безупречно — пробует поднять шкатулку за медную ручку, делает вид, что никак не может открыть защелку в виде вопросительного знака, хотя прекрасно знает, как она открывается, делал это не меньше дюжины раз. Наконец Дж. открывает шкатулку и строит из себя потрясенного коллекционера, наткнувшегося на нечто чрезвычайно редкое.

Что же касается Орнштейна, то все его вымученные улыбки, нервные кивки и жестикулирование напоминали скорее не Феджина, а совсем другой персонаж. А именно — Урию Хипа. Вот он сфокусировал лупу на калькуляторе, защелкал кнопками, затем обменялся с Дж. несколькими фразами, после чего они, судя по всему, сошлись в цене. Дж. вышел из магазина и шмыгнул ко мне за щит. «Других покупателей нет, — сказал он мне. — Торгаш явно желает избавиться от кожаной шкатулки, никаких вопросов не задавал. Мы сговорились о цене, но он сказал, что ему прежде надобно получить согласие „партнера“».

Но не успели мы выйти из-за укрытия, как произошла совершенно удивительная вещь. В лавку зашел мужчина с какой-то неестественно белой кожей. И Орнштейн тут же начал демонстрировать ему шкатулку. «Подозреваемый! — ахнул Дж. — Наконец-то! Как думаете, он коллекционер или вор?» Я присмотрелся повнимательнее. «Лично я сомневаюсь, что поклонники брегетов станут заходить сюда, предварительно сделав татуировку». Дж. не понял. «Взгляните, что на шее у этого парня, мистер Джессон. Дракон вылезает прямо из воротника».

Мы обсудили ситуацию и решили, что Дж. должен немедленно вернуться. Втроем они переговаривались о чем-то несколько минут, затем Дж. снова подошел ко мне. Лицо у него было красное, как наша шкатулка. «Неужто все так плохо?» — спросил его я. «А что хорошего? — огрызнулся он. — Четыре тысячи долларов за вещь, которая принадлежала мне с самого начала. Вам не кажется, что это дороговато?» В ответ я возразил, что теперь у нас есть имя подозреваемого. «Как же, как же, — усмехнулся Дж. — Попробуйте пойти туда сами и установить личность этого жулика».

Когда я вошел в лавку, нашего подозреваемого там уже не оказалось. «Шкатулка продана, — объявил Орнштейн. — Огромное вам спасибо». Я спросил, кому продана и за сколько, и приготовился закатить скандал, но тут Орнштейн выпалил имя Дж. и назвал точную сумму сделки. Так что все сравнения с персонажами Диккенса не оправдались. Орнштейн не был ни Феджином, ни Урией Хипом. Нет, скорее он напоминал честного и надежного Нодди Боффина. И комиссионные он принял от меня, лишь выписав соответствующую квитанцию. Но когда я начал расспрашивать о других претендентах на шкатулку, Орнштейн вдруг вскипел: «Послушайте, мистер Любопытный, я продал для вас вещь, так или нет? Чего вы еще от меня хотите?» «Всего ничего, — ответил я. — Одно имя. Имя человека, который едва не купил шкатулку». «Но ведь она продана. Чем вы недовольны?» — «Буду доволен, когда узнаю имя второго покупателя». Орнштейн поиграл карманными часами, висевшими на поясе. «Он не называл своего имени. Просто оставил карточку человека, на которого работает». Торговец запустил пальцы под ермолку и извлек карточку. Потом спустил лупу со лба и начал разбирать надпись. «Так, посмотрим, и что же здесь у нас сказано, мистер Который Не Признает Ответа „нет“? Этот мужчина работает на… „Ш“, как в слове „Ша“, „Т“, как в слове „Тикают“, „О“, как в цифре „Один“, „Л“, как в слове „Любовь“, мягкий знак, „Ц“, как в слове…»

Я выскочил из лавки, так и не услышав, как Орнштейн произнесет слово «Циркон» или что-то в этом роде. Подбежал к Дж. и сказал: «Этот татуированный тип, вы не поверите, работает на Фредерика Штольца!» Похоже, это имя ему ничего не говорило. Потом он заметил: «Единственный Штольц, который приходит на ум, так это персонаж из „Обломова“». «Помните, как я ездил в библиотеку, когда пытался идентифицировать „Королеву“? Так вот, библиотека принадлежит Штольцу!» «Вроде бы он коллекционирует не только книги», — задумчиво протянул Дж. «О, далеко не только, мистер Джессон». И я подхватил Дж. под руку и протащил его в закусочную-автомат, еще одно из приобретений Штольца. А по пути напомнил Дж. о Пассаже, где должны быть собраны технические раритеты.

Мое возбуждение передалось Дж.: «Сначала частная библиотека, теперь он интересуется шкатулкой. Что бы сказала на это ваша жена? Jamais deux sans trois. Возможно, третьим звеном в этой цепи будет сама „Королева“?»

Добравшись до закусочной, мы увидели, что все ее хромированное и никелированное добро уже, по всей видимости, перевезли в музей Штольца. «Я бы не назвал это автоматом», — презрительно поморщился Дж. Наверное, он ожидал увидеть нечто совсем иное, напоминающее игрушки в его галерее механических чудес.

Но на этом сюрпризы не закончились. По пути к «Фестиналенте» мы обсуждали, как лучше подобраться к Штольцу, и Дж. вдруг назвал меня Клодом. Когда я спросил его, почему именно Клодом, он на секунду растерялся, а потом ответил: «Просто оговорился». Я продолжал настаивать, но Дж. упорствовал. «Поверьте, Клод вовсе не из числа известных вам персонажей. Лучше с ним вообще не знакомиться. Он наводит уныние». «Вы и о рае то же самое говорили», — напомнил я. «Давайте сменим тему, идет? Предпочитаю сконцентрироваться на этом Фредерике Штольце и его Пассаже технических раритетов».

 

Глава 43

Нарыть материалов на Штольца оказалось не слишком сложно, то был делец с размахом, не чуравшийся рекламы. К концу недели у меня уже накопилось на него целое досье, папка толщиной в добрый дюйм, которую я и представил Джессону, сидевшему в паланкине. Возможно, самым показательным среди всех этих документов был макет обложки каталога, изданного в честь открытия Пассажа. На обложке красовался снимок самого Штольца — упитанный мужчина под пятьдесят, с маленькими свинячьими глазками под низко нависшим лбом питекантропа. Правда, череп несколько смягчал впечатление — высокий, куполообразный, совершенно лысый, он своими линиями и изгибами напоминал конструкции сооружений, снимки которых были приведены в каталоге.

Там же имелась краткая биография Штольца, где тот, нимало не стесняясь, называл себя «гением, восставшим против высоких технологий». В то время как большинство ученых его калибра тяготели к университетским или поддерживаемым промышленными кругами разработкам, Штольц натренировал свой интеллект на «заполнение пустот в царстве цифровых образов». Его изобретения, а также инвестиции, которые он делал в изобретения других ученых и конструкторов, позволили ему стать во главе трех рекламных агентств с филиалами в двадцати семи городах, возглавить с полдюжины благотворительных организаций, содержать футбольную команду, а также создать знаменитый Пассаж вышедшей из употребления техники.

Джессон знакомился со всеми этими распечатками и фотокопиями часа два, лишь изредка нарушая тишину удивленным возгласом при виде очередной газетной статьи или квартального отчета.

— Этот человек просто помешан на разного рода часовых механизмах, не так ли?

— Плюс еще на карнавальных играх, автоматах и автомобилях, в особенности «фордах».

— Но каждый из упомянутых здесь предметов иллюстрирует, скорее, временную природу технологии. «Королева» у Штольца, в этом у меня нет ни малейших сомнений. Вот почему он посылает своего оруженосца за шкатулкой.

— Если вы хотите тем самым сказать, что ему нужны часы… Да, наверное. Но это вовсе не означает, что он ездил в Иерусалим, чтобы украсть их. Человек может быть страстным коллекционером, но это не значит, что он вор.

— Вы уверены? Нет, я вовсе не хочу сказать, будто Штольц принимал личное участие в ограблении музея. Однако, согласитесь, он вполне мог заказать это преступление.

— Почему я должен соглашаться с вами?

Джессон протянул мне каталог.

— Откройте на странице четыре, там карта. Видите, где находится филиал одной из его компаний?

Я посмотрел.

— Но наличие офиса в Иерусалиме еще не доказывает, что он имеет отношение к грабежу.

— Ну а как насчет того телеграфного сообщения, что вы мне приносили? Разве там не упоминается, что преступление вполне могло быть заказным?

— Но разве тот же Киммельман не называл эту версию малоправдоподобной?

— Ладно, хорошо. Пусть Штольц не планировал ограбления. Но, имея офис в Иерусалиме, вполне мог договориться с ворами уже постфактум. Ясно одно. У этого человека напрочь отсутствуют какие-либо моральные принципы, иначе он не стал бы пытаться выкупить шкатулку у Орнштейна.

Мы еще немножко поспорили о виновности Фредерика Штольца, затем вдруг Джессон выдал стихотворную импровизацию на актуальную тему:

— Забавно, но как бы там ни было, я предпочел бы воздержаться от столь категоричных суждений. По крайней мере до тех пор, пока мы не познакомимся со Штольцем.

— Так давайте придумаем, как это сделать.

— Вы читали досье, — сказал я. — Есть шанс, что ваши пути могут где-либо пересечься?

— Ну, знаете, в моем теннисном клубе я его не встречал, если вы это имеете в виду.

— А как насчет Музея естественной истории? Ведь Штольц заседает у них в совете директоров. Не мешало бы выяснить, чем он там занимался, собирал ли для них какие-либо средства.

— Отлично. Засажу Эндрю за телефон.

 

Глава 44

Фотограф долго возился с объективом, поворачивая его то так, то эдак, чтобы поймать в фокус всех четырех позирующих — Джессона, Фредерика Штольца и пару восковых фигур неандертальцев.

— Вот вы, сэр, вы, в желтом жилете! Попробуйте обнять мистера Штольца за плечи. Да, так, отлично! И еще — не могли бы вы смотреть чуточку веселее?

Джессон изо всех сил пытался расслабиться, но его сковывала близость человека, который, по его мнению, был причастен к похищению «Королевы». Фотограф еще немного повозился с камерой и наконец поймал этот несочетаемый квартет в объектив.

Самой объемистой фигурой в той группе оказался вопреки моим ожиданиям Фредерик Штольц. Во всяком случае, он был куда крупнее Джессона и уж тем более — парочки эпохи палеолита. А голова! Даже снимок на обложке каталога не смог в должной мере подготовить меня к тому, что я увидел. Лоб и куполообразный череп Штольца доминировали над лицом.

Съемка происходила в одном из залов Музея естественной истории. Когда Эндрю сообщил, что Штольц устраивает там благотворительный прием, Джессон выразил желание сделать пожертвование в пользу музея — достаточно щедрое, чтобы обеспечить себе туда доступ. Шесть дней спустя нас включили в список немногочисленных почетных гостей.

— Спасибо за то, что пришли сегодня, ребята… и не с пустыми руками, а принесли с собой чековые книжки. «Штольц индастриз» в моем лице… Для тех, кто не знает, позвольте представиться — Фред Штольц… Мы решили помогать этим ребятам, поскольку наша компания всегда ищет способ протолкнуть прошлое в будущее. — Грянули аплодисменты, Штольц отмахнулся: — Этот зал является одним из наших проектов. Пассаж вышедших из употребления технических чудес имени Фредерика Р. Штольца — второй проект. И у нас есть все основания полагать, что мой Пассаж сделает для истории индустрии и техники, возможно, с помощью всех здесь собравшихся, не меньше, чем музейные работники для истории естественного мира. Наш девиз прост: никаких ограждений или там стеклянных колпаков! Не потерпим ни единого препятствия, разделяющего зрителя и экспонат. Чтобы дать вам хотя бы общее представление о нашей задумке, мы после долгих споров и обсуждений решили открыть в музее естественной истории одну из уникальнейших в мире диорам. Слышите этот противный скрежет? — Для пущей убедительности Штольц потеребил себя за мочку уха. — Это с витрин снимают стекло, так что, когда все будет готово, начнем фотографироваться. Теперь прошу всех за мной, в том числе и эту парочку наших предков с отвислыми титьками. Сделаем групповой портрет в честь ваших замечательных и щедрых пожертвований. В честь вашей преданности идее — что экспонаты могут оживать!

Фотограф еще только начал устанавливать свою треногу, а гости с чековыми книжками в руках уже столпились у открытой витрины.

Едва успел Джессон сфотографироваться рядом со Штольцем, как моего знакомого бесцеремонно оттеснил один из спонсоров.

— Недешево обошелся билет на это представление, но дело того стоило, — сказал мне Джессон.

— Вам удалось разговорить Штольца?

— Понукать его не было нужды. Он сам поднял этот вопрос. Знаете, что он мне заявил? «Ну, небось до смерти рады, что завладели этой долбаной кожаной шкатулкой?» Очевидно, его татуированный оруженосец, кстати, звать его Эмери Куко, узнал меня. Вспомнил, что видел в лавке у Орнштейна.

— Ну а вы что?

— Я сказал Штольцу, что да, рад, просто счастлив, но был бы еще счастливее, если б завладел содержимым шкатулки. И тут на лице у него возникла самодовольная ухмылка, что только подтвердило мои подозрения. Поверьте мне, «Королева» у Штольца, лежит где-нибудь под замком в его Пассаже. Просто уверен. Пять минут наедине с этим типом, и я знаю, что получу признание. Люди такого склада не умеют держать язык за зубами.

* * *

Мы с Джессоном решили подождать Штольца у южного выхода из музея, возле останков одинокого рыбака из племени хайда.

— Забавно, — заметил Джессон, покосившись на туземца из раскопок. — Помню, здесь некогда лежал отважный и грозный воин ирокез, а не этот покорный юнец.

— Главное правило любой ссылки, мистер Джессон: никогда не полагайтесь на собственную память.

— Да, что верно, то верно. Кажется, весь его вид говорит сам за себя. Он словно спрашивает: «Что это я здесь делаю? Хочу домой». И кто смог бы упрекнуть его в подобном желании? Только вообразите, каково это — лежать под всеобщим обозрением среди всех этих стендов, лампочек и вентиляционных кнопок. Что произошло с тихим милым музеем, куда мне так нравилось приходить в детстве? Где можно было получить пусть старомодное, но вполне приличное самообразование. Хотя бы путем мнемоники. Кембриджский орден силен.

— Простите?..

— Это названия геологических периодов, Александр. Кембриджский — кембрийский, орден — ордовикский, силен — силурийский. Так, кажется.

Едва успел Джессон совершить путешествие во времени, как из-за стенда показался Штольц в сопровождении своей свиты. Джессон хотел было подойти, но не успел. Штольц промчался мимо точно ураган; выскочив следом за ним на улицу, мы увидели, что он как сквозь землю провалился, а его верный оруженосец устремился к Центральному парку.

— Ступайте следом за Куко! — пролаял Джессон.

— Шпион из меня просто никакой. Однажды Динти заставил меня следить за читателем, которого подозревали в краже каталожных карточек. И я с треском провалил задание.

— Уверен, вы из тех, кто способен учиться на своих ошибках. Ступайте же!

Спорить не было смысла. Я спустился следом за Куко в метро. Он сел в поезд, следующий по линии «С» на юг, затем вышел на остановке «Четвертая Уэст-стрит» и пересел на линию «F». Я сделал то же самое.

Полчаса спустя я оказался в Бруклине, топал следом за подручным Штольца по улице с салютующими из окон домов Санта-Клаусами, мимо наклеенных на дверях Мадонн и целой армии ангелочков.

Куко остановился возле единственной неукрашенной двери и позвонил. Ему открыл бородатый мужчина в черном халате и пропустил внутрь. Как только дверь захлопнулась, я подкрался к почтовому ящику. На его крышку была наклеена карточка с надписью: «Пирсинг, татуировка. Вход по пред. записи».

Я пристроился рядом с домом, под навесом автобусной остановки, где изображались ясли с младенцем Иисусом и один из мудрецов с миртовым веночком в руке. Минут через десять дверь отворилась, из нее вышел какой-то мужчина. И я увидел Куко. Тот сидел на табурете с голой спиной. И что это была за спина! Ее украшали змеи, драконы, какие-то японские воины. Придя в библиотеку, я сделал рисунок по памяти. А затем, после работы, отправился в «Фестиналенте», где Эндрю передал мне записку следующего содержания:

«Встреча со Штольцем изрядно меня взволновала, так что я поехал в клуб побросать мячи. Если у вас появятся какие-либо важные новости (а я почти уверен в этом), почему бы вам не присоединиться?

Искренне Ваш

Г.»

 

Глава 45

Игра, в которую играл Джессон в клубе, конечно, была совсем другого класса, нежели те теннисные матчи, которые мне доводилось видеть по телевизору. И все-таки меня изрядно удивило, что человек весьма преклонного возраста способен так быстро перемещаться по корту и делать столь мощные и резкие подачи.

Словно на свете существовали два разных Джессона: один — тихий, рефлектирующий интеллигент, второй — атлет с невероятно быстрой реакцией. Именно за последним я наблюдал на корте. Он нанес поражение своему сопернику, который годился ему в сыновья, причем использовал при этом тактику, позволяющую не только сохранить, но и наиболее эффективно использовать физическую силу. Но как только игра закончилась и противники, обменявшись комплиментами в адрес друг друга, разошлись, в тело атлета вновь вселился хорошо знакомый мне Джессон из «Фестиналенте».

Он растирался полотенцем, когда я окликнул его по имени. Поднял голову и, щурясь, начал всматриваться за ограждение. Потом просиял и махнул мне рукой в сторону крытой галереи, куда тотчас же направился сам.

— Это означает, что вам удалось кое-что раскопать?

Я кивнул.

— Отлично! — обрадовался Джессон.

— Я проследил за Куко. Он зашел в салон по татуировкам. Вы наверняка спросите: что может быть общего у этого салона с нашей «Королевой»?

— Да, спрошу.

— Я заскочил в библиотеку и провел кое-какие изыскания. Место, куда заходил Куко, называется салоном татуировок. Владелец его — некий Марк Донателло, весьма знаменитый в мире боди-арта человек. Специализируется на японских иредзуми. По всей видимости, так хорош в своем ремесле, что делает дизайн татуировок для якудзы — японской мафии. Иными словами, возит товар туда, где его и без того много.

— Простите, — перебил меня Джессон. — Что-то я не совсем понимаю. Какая все-таки связь между гангстерами и «Марией Антуанеттой»?

— Сейчас поймете. Известно, что японские мафиози любят выбирать для татуировок рисунки, отражающие их незаконную деятельность. Даже иногда изображают на теле нечто вроде наглядного плана преступления.

Джессон насторожился.

— Так вы хотите сказать, что Куко носит на своем теле схему вторжения в музей?

— Не уверен, поскольку видел всего лишь его спину. Но вероятность существует.

Джессон подергал струны ракетки.

— А вы говорили с Донателло по поводу татуировки Куко?

— Сомневаюсь, чтобы он стал говорить о своем клиенте с посторонним человеком.

— Заговорит, если вы сами придете к нему как клиент.

— Нет уж, увольте, мистер Джессон! Чтоб я…

— Ради Бога, Александр! Напрягите свое воображение. Вам вовсе не понадобится делать себе татуировку. Вы просто притворитесь, что хотите сделать.

— Что ж, это другой разговор. Это можно.

— Вот и отлично! — Довольный Джессон резко взмахнул ракеткой и послал мяч в заградительную сетку на другом конце корта с такой силой, что сетка зазвенела. — Счет один-ноль в нашу пользу. Жду не дождусь результатов вашего свидания с этим типом.

— Так вы что же, хотите, чтобы я пошел к Донателло прямо сейчас?

— Не вижу причин, почему бы вам не сделать этого.

— Но Донателло принимает клиентов только по предварительной записи. Кроме того, я совершенно измотан. И продрог до костей, сидя в своем укрытии на улице. Жестокий вы человек!

— Ничего подобного! Вы просто молодец, вы проделали такую огромную работу. Идемте со мной.

Я проследовал за Джессоном в раздевалку. Он отпер свой шкафчик и достал толстый кашемировый шарф.

— А теперь поспешите, — сказал он, обматывая шарф вокруг моей шеи. — Время поджимает.

 

Глава 46

Сидя в душном и жарком переполненном вагоне метро, следующем по линии «F», я вдруг задремал. И не заметил, как пластиковое сиденье вагона превратилось в скамью подсудимых в шумном зале суда, где было полно народа.

Председательствовал Динти. Вернее, исполнял роль судьи и жюри присяжных одновременно. Восседал на трибуне, напоминавшей стол справочной, и просил прокурора, в роли которого выступал его верный союзник Ирвинг Гроут, выдвинуть против меня обвинения.

— Подсудимый обвиняется в бесконечных опозданиях, воровстве, неоправданных прогулах и двух случаях злоупотребления служебным положением. Злоупотребление первое: преступно небрежное обращение со сборником церковных гимнов. Злоупотребление второе: вырывание страницы из книги регистрации посетителей.

Суд был коротким, приговор окончательным и обжалованию не подлежал. Динти приговорил меня к списанию в архив в прямом и переносном смысле этого слова. Попросил мистера Сингха проводить меня на спиральную лестницу, ведущую в читальный зал. Там охранник снял с головы тюрбан, размотал его и привязал меня одним его концом к металлическим перилам. Затем соорудил на другом конце некое подобие морского узла и попытался меня удушить. Но когда я оказал сопротивление, достал из кармана щуп, с помощью которого проверял сумки, и начал тыкать им в меня.

— Задремал, приятель? — То была палочка дежурного полицейского нью-йоркского метрополитена, которой он тыкал меня под ребра. — Поезд дальше не пойдет. Так что выбирайся на платформу и жди следующего.

Я ослабил на шее шарф Джессона и, пошатываясь, вышел из вагона, задаваясь вопросом: в силах ли я видеть сейчас Донателло?

Но все оказалось проще, чем я ожидал.

— Входите, — сказал мастер татуировки, открывая мне дверь. — Вообще-то мы принимаем по предварительной записи, но следующий клиент назначен у меня на семь тридцать, так что на консультацию времени хватит. Вижу, вам нравится, да? — Должно быть, он заметил, как я разглядываю довольно искусно выполненную настенную живопись его мастерской.

— О да, очень!

— Решил, что такое убранство больше соответствует духу заведения. Другие ребята привыкли украшать свои студии всякими там снимками. Но это не для меня. Так что если вам нужен флаг или свастика, вы не по адресу. Это не мое.

— И не мое тоже.

— Мой подход, если вы успели заметить, совсем другой… более этнический, что ли. — Он похлопал ладонью по изображению какого-то племенного вождя в центре стены. — Нет, разумеется, здесь у меня не детский садик, отнюдь. И департамент здравоохранения косо смотрит на всякие там связанные ноги и нубийские жертвоприношения. — Рука его сдвинулась вниз на несколько дюймов. — Но изобразить пломбирование зуба под гипнозом не проблема. Только в этом месяце сделал две такие татуировки. А если пожелаете, можем обсудить вариант генитальной татуировки в стиле аборигенов, все зависит от того, как вы смотрите на эти вещи. К вашему сведению, по-настоящему забавные штучки я здесь не делаю. Соблюдаю гигиену. Вот там, на столе, лежат статьи, просмотрите и поймете почему.

— Не стоит. Я не слишком склоняюсь в пользу генитального варианта. — Я почувствовал, как голова у меня закружилась.

— Ну а как насчет пробки в щеке в эдаком латиноамериканском стиле или моко? — И он указал на геометрический рисунок, сплошь покрывающий физиономию некоего маори.

— Вообще-то, если честно, мне больше нравится японский узор. Хотя бы вон тот, рядом с женщиной с пластинами в губах.

— Тогда вы пришли по адресу. Я специально обучался в Японии, неподалеку от Киото. Погодите, сейчас принесу вам несколько образчиков. — Донателло пошарил в шкафу для верхней одежды и протянул мне раскладной альбомчик на проволочном корешке. Затем усадил меня в плетеное кресло, извинился и вышел.

В альбомчике оказалось несколько дюжин снимков, сделанных «Полароидом». Сгруппированы они были по анатомическому принципу: головы и шеи, руки и ноги, спины и груди. В разделе под названием «Спина» я увидел примерно такой же сложный рисунок, как у Куко.

Я изучал бесчисленные школы изображения карпа, богов реки, восходов солнца, молний и лотосовых тронов, и занятие это напомнило мне Джессона и тот день, когда он заставил меня сравнивать шкафчик и гравюру с его изображением. И мне удалось обнаружить железный гвоздь, который затем помог вычислить «Королеву» и заставил пуститься на ее поиски. Теперь же я старался найти рисунок, похожий на тот, что видел у Куко на спине. К сожалению, единственная татуировка с изображением огнедышащего дракона, змей и воинов красовалась на теле, принадлежавшем женщине.

Чтобы убить время в ожидании Донателло, я просмотрел тонкую стопку журналов на столике, а затем принялся читать перепечатку из «Журнала дерматологической хирургии и онкологии». И вскоре понял, что лучше бы не притрагивался к ней вообще, учитывая свое нынешнее состояние. В статье описывались многочисленные осложнения, вызванные татуировкой, проведенной неправильно или в антисанитарных условиях. И она вряд ли могла служить рекламой заведению, несмотря на все уверения Донателло в любви к санитарии. Страшные снимки сопровождались не совсем понятными непосвященному подписями: «Воспаленный пенис, татуированный изображением штопора. (Сомневаемся, чтобы это тату помогло его обладателю.)» Или: «Дизайн на лобке женщины с легендарной надписью „Вход 50 центов“. (Следует отметить, что татуировка сделана в самый разгар Великой депрессии.)»

Я хотел было достать записную книжку, чтобы увековечить в ней эти перлы, но тут мной снова овладел приступ головокружения и тошноты. Пришлось пригнуть голову к коленям и сделать два глубоких вдоха и выдоха. В этот момент дверь в соседнее помещение отворилась.

— С вами все в порядке?

Я пробормотал нечто нечленораздельное.

— Господи, да с вас просто пот градом льет. Может, перенесем на следующий раз?

— Нет, я в полном порядке, просто прекрасно, правда. Уверен, что…

И тут в глазах у меня потемнело, и я вырубился, как немного раньше, в метро.

 

Глава 47

Я очнулся и увидел, что лежу лицом вниз, на полу, рядом с глобусом на лапках.

— Александр?

— Что-то мне нехорошо, — пробормотал я и стал подтаскивать неподатливое тело к шезлонгу.

— Это я уже понял, — сказал Джессон. — Таксисту пришлось помочь вам войти в дом. Мне не следовало посылать вас в Бруклин. Просто какое-то затмение нашло. Что случилось?

— Помню только, как меня вырвало на автобусной остановке, когда я ловил такси. Где книга, мистер Джессон?

— Какая еще книга?

— Та, которую я взял из хранилища Гроута. Когда я вырубился в первый раз, еще по дороге в Бруклин, мне примерещился кошмар. Меня приговорили к повешению за кражу книги из лаборатории.

— На мой взгляд, слишком суровое наказание.

— Если вдруг обнаружат, что она пропала…

— Попробуйте расслабиться, Александр. Книга в полном порядке, цела и невредима.

— Но это может стоить мне работы!

— Чепуха! — отрезал Джессон. — Просто сказывается лихорадка. — Он приложил ладонь к моему лбу. — Так я и думал. У вас ужасный жар. Сейчас позову Эндрю, он проводит вас наверх.

— Да я и пальцем пошевелить не в силах.

Тут на меня накатил озноб, и единственное, что я успел заметить, так это как дворецкий подтаскивает к камину большой угловатый сундук. Сундук открылся, внутри находилось нечто вроде застланной брезентом кройки. Джессон пытался отвлечь и утешить меня разговорами об использовании таких постелей еще во время наполеоновской кампании, но я был слишком слаб и утомлен, чтобы прислушиваться. Пару раз он пытался спросить меня о визите к Донателло.

Я улегся на бок и натянул на себя одеяло.

— Может, поговорим позже, когда мне станет лучше?

— Вы правы. Это может и подождать. Что вам принести? Еще одно одеяло? Или ячменного отвара?

— Все, что мне надо, — это поспать… и еще — «Часослов».

* * *

Той же ночью наступил кризис. Я был слаб и мучился жаждой, но лихорадка, похоже, немного отпустила. Меня все еще преследовала навязчивая идея вернуть книгу, и вот я откинул одеяло и спустил ноги с койки. Потом доковылял до камина, снял с полки фонарь «молнию», стоявший среди полусгнивших яблок. Потом зажег фитиль, что не составило труда — Джессон был просто помешан на длиннющих деревянных спичках для разжигания камина, — и принялся за дело.

Естественно, что поиски я начал с библиотеки. Проверив секретер, где Джессон обычно хранил этот томик, я приступил к полкам. Перебрав содержимое шкафа, вдруг почувствовал в голове странный звон — такие звуки издает обычно пишущая машинка, когда передвигают каретку, — и вдруг понял, что мне вовсе не обязательно читать все названия на корешках, можно просто смотреть по тематическим наклейкам. Это несколько ускорило процесс, но к нужным результатам не привело.

В библиотеке Джессона царил образцовый порядок: по ранжиру выстроились огромные, как киты, трактаты, каталоги, переплетенные в телячью кожу сборники уличных виршей, томики справочной литературы, отдельная полка для незаконченных трудов. Все эти тома были расставлены столь аккуратно, что я просто не мог представить, куда он воткнул «Часослов». И тут меня осенило: Джессон мог нарочно поместить его в совершенно неподходящее место. И я начал спрашивать себя: где он может прятать предмет, если не хочет, чтобы его нашли?

На ум пришел вполне подходящий вариант: на полках с надписью «СЕКРЕТЫ И ТАЙНЫ». Несколько минут тщательных поисков ни к чему не привели. «Часослова» там не оказалось, хотя одно любопытное открытие я все же сделал. За очередной шкатулкой с двойным дном я обнаружил одно из первых изданий книги «Искусство делать записи, или Элементы стенографии» Линдсея. Тот самый справочник, по которому некогда учился я.

Нетрудно было догадаться, почему у Джессона оказалась эта книга и почему он так прятал ее от посторонних глаз. Ему понадобился Линдсей, чтобы расшифровать записи в моей книжке.

Что ж, ничего страшного! Вот и все, что тут можно сказать. Учитывая, как я переработал словесные символы и соединения букв (не говоря уж о крючках и загогулинах, венчающих эти самые буквы), он вряд ли далеко продвинулся в своих изысканиях.

Но внешне не связанные факты начали складываться в довольно неприглядную, даже тревожную картину. Тот факт, что кто-то трогал мои записные книжки, а также бесконечные расспросы Джессона о моих методах аннотирования, не говоря уж о найденном справочнике, подсказывали, что я явно недооценивал его любопытство. А оно было связано прежде всего с моей персоной.

Я прикинул, стоит ли сейчас ворваться к моему спящему хозяину и потребовать объяснений, но подавил это искушение, поскольку счел, что тогда вернуть «Часослов» будет еще сложнее. Положив труд Линдсея на место, я продолжил поиски «Часослова» уже в салоне.

«Он где-то здесь, — твердил я себе. — Должен быть здесь».

Я осторожно ощупывал плинтусы, стенные панели, столы, опасаясь случайно задеть какую-нибудь потайную кнопку. Пошарил под диванными подушками, открыл несколько секретных ящичков — в старинном бюро немецкой работы, в кресле и шахматном столике. Но обнаружил лишь носовой платок с монограммой, несколько недоеденных леденцов и ручку с золотым пером.

И никакого «Часослова».

Уже подумывал продолжить поиски во дворике, но затем усомнился, чтобы Джессон стал прятать книгу под открытым небом. И перешел в галерею механических чудес. Прочесав футов десять, вдруг наткнулся на предмет, которого не замечал прежде: школьные часы с эмалевым циферблатом. Выглядели они довольно прозаично, и это показалось странным — к чему понадобилось Джессону держать столь непримечательный предмет в своей коллекции? И я присмотрелся к часам повнимательнее.

Крышка была заперта, а потому я начал искать ключик. К задней стороне была приклеена аннотация.

Краткое описание валикового фонографа

В истории великих изобретений мало фигур, сравнимых с М. Д. Кальвокореззи, создателем одного из механических приспособлений, основные принципы которого дожили до наших дней. Изобретатель скрипичного колка (патент № 473.347), а также аппарата для производства газа (патент № 473.350), профессор Кальвокореззи потерял в Первой мировой обоих своих сыновей и с тех пор решил посвятить всю свою жизнь усовершенствованию протезов и других приспособлений с целью облегчить и разнообразить жизнь инвалидов войны и прочих калек.

Он создал две модели валикового фонографа — для левшей и правшей. Планируется создание фонографа на электричестве, хотя в данный момент такой модели еще не существует.

Механизм в никелированном корпусе и легкодоступные сменные валики делают фонограф не просто «шкатулкой с сюрпризом». Они превращают его в элегантный и эффективный механизм, приспособленный для нужд калек, тех, кто прошел через ампутацию.

Валиковая «библиотека» включает романы, короткие рассказы, стихи, исторические труды и пьесы; все они прошли тщательный отбор в Международном комитете почетных изобретателей.

Можно также приобрести и запасные пустые валики. Инструкция с подробным описанием эксплуатации фонографа прилагается бесплатно, бесплатно можно получить по почте и список записей.

Этот текст, сколь странным бы он ни показался, лишь усилил желание заглянуть в сердце «часов». И я начал подбирать к ним разные ключи от находившихся рядом автоматов и музыкальных шкатулок, пока наконец не нашелся один, торчавший из спины серебряного слона, который идеально подошел к замку на корпусе. Я приподнял крышку, и там, на деревянном валике, лежала еще одна бумага с инструкциями.

Руководство к пользованию

1. Поднять и закрепить крышку корпуса с помощью медного штыря, расположенного на внутренней стороне стенки. (Штырь должен войти в отверстие нижней части крышки.) 2. После того как крышка закреплена, снять валик и открыть тем самым бобину (вверху) и держатель (внизу). 3. Вынуть из отделения в левой части корпуса заводную ручку и вставить в специальную щель в приводном механизме, что находится в корпусе фонографа по правую руку. 4. Вставить валик в держатель. (Примечание: левый фланец снабжен ямочным углублением, правый фланец снабжен щелевидным углублением.) 5. Когда валик вставлен, переместить ходовой винт с отметки «4» на отметку «6». 6. Поместить валик на прежнее место и закрепить под углом 45 градусов с использованием медного штыря. 7. Надеть винт на выступ валика и накинуть кольцо валика на медный крючок бобины. 8. Поставить рычаг в положение «ЧТЕНИЕ». 9. Поворачивать заводную ручку в направлении ПРОТИВ ЧАСОВОЙ СТРЕЛКИ. (Любые погрешности можно устранить с помощью патентованного медного рычага управления, закрепленного на внутренней стенке опоры для валика.) 10. Для снятия валика требуется поставить рычаг в положение «ПЕРЕМОТКА», затем повернуть заводную ручку. Валик без приложения особых усилий снимется с медного крючка бобины.

ПРИМЕЧАНИЕ: Перед тем как закрыть крышку корпуса, заводную ручку следует оставить в положении «ПЕРЕМОТКА».

Я снял валик в надежде, что под ним спрятан «Часослов». Но его там не оказалось, а потому я опустил крышку, запер ее на ключ, а ключ вернул на место — в спину серебряного слона. И не знал, как действовать и где искать книгу дальше.

Я на цыпочках переходил из одной комнаты в другую, и нерешительность моя вскоре начала перерастать в состояние, близкое к отчаянию. Я провел с Джессоном достаточно времени, чтобы понять: этот человек вполне способен придумать тайник в духе Эдгара По. И не сомневался, что он даже намекал мне на местонахождение украденной книги.

Я сердито крутанул глобус на резных деревянных лапах и снова начал раздумывать о том, стоит ли будить спящего хозяина. Но ход моих размышлений оказался внезапно прерван странным ощущением.

В комнате было что-то не так, нечто новое и непривычное появилось в обстановке. Я начал осматриваться и испытал в этот момент примерно то же, что чувствует библиограф, который вдруг понял, что в руки ему попал некий важный и редкостный документ, еще до того, как успевает толком разглядеть его.

Глобус остановился, немного покачиваясь. Я крутанул его еще раз и заметил: что-то явно неладно с равновесием. Остановил вращение, приложил ладонь к выпуклой поверхности и услышал, как внутри что-то глухо тарахтит.

Я осмотрел экватор в надежде обнаружить шов. Снова неудача. Еле заметный выступ в том месте, где изображалась стрелка компаса, навел на новые размышления по тому же поводу. Но, потыкав в выступ несколько раз, я убедился, что это всего лишь дефект.

Палец сместился и подполз к островку, напоминающему по форме почки, на который обратил мое внимание Джессон во время первого визита и первого осмотра салона. Мне не было нужды лезть в записную книжку, я прекрасно помнил, что он сказал тогда о рае. «Он может угнетать, подавлять и печалить. А иногда даже — предавать».

Предавать — сиречь выдавать. Я тут же понял, что ключ был в этом афоризме.

Вряд ли какой-либо из слышанных мной звуков мог доставить в тот момент больше радости, чем этот легкий щелчок. Я услышал его, надавив на крошечный островок с таким манящим названием. Думаете, в руках у меня оказался весь мир? Ничего подобного. Просто половинка глобуса откинулась, как крышка.

И никакого «Часослова» внутри не оказалось. А тарахтела, как выяснилось, маленькая картонная коробочка, внутри которой находился туго свернутый рулон бумаги размером с колосок пшеницы. Рулон заканчивался кожаным «язычком» и крохотным медным колечком. Я завертел его в пальцах и сразу узнал столь хорошо знакомый мне почерк Джессона.

Едва успев увидев этот «свиток», я тут же понял, что все написанное там можно «проиграть» на инструменте, который я только что осматривал в галерее механических чудес.

 

Глава 48

Сначала, сжигаемый нетерпением, я пытался просто развернуть рулон, как разворачивают бумажное полотенце. Но, порвав его с краю, отнес в галерею, вновь вооружился ключиком от слона и открыл часы-фонограф. Инструкции были написаны для полных идиотов, а потому разобраться в них не составило труда. Я вставил рулон в машину, вытянул край бумаги, закрепил над валиком — эта операция оказалась самой сложной — и наконец повернул заводную ручку.

* * *

Записи Джессона делились на две колонки. Левая содержала текст, написанный по-французски и являвший собой довольно занудное историческое повествование. Правую колонку, написанную по-английски, расшифровать оказалось столь же трудно, зато она содержала весьма занимательные факты.

Что за мешанина! Там были отрывки диалогов между Джессоном и мной; уличные вирши и песенки, собранные по тематическому принципу (некоторые явно переписаны из каких-то сборников, другие оригинальные, о чем свидетельствовали многочисленные поправки). Имелась также целая коллекция архаизмов, сопровождаемых современными их эквивалентами (к примеру: «жар — температура», «портить воздух — пукать», «замшелый — древний»). За этими синонимами следовали путевые заметки из Иерусалима, библиография краж, перечисление названий книг из моих «Бланков любви», а также резкая обличительная речь в адрес Фредерика Штольца, обвиняющая его в краже «Королевы».

И какие же доказательства сопровождали это обвинение? Да никаких, насколько я мог судить. Все обвинения Джессона тенденциозно сводились к описанию «криминального типажа», коим, по его мнению, являлся Штольц. Прилагался также ряд документов, часть из них была предоставлена мной, другие, по всей видимости, раздобыты Джессоном. В последнюю группу входили определения краж, позаимствованные у разных туземных племен и народностей, а также цитаты из Джонсона, Геродота и «Лунного камня» — этой высосанной из пальца Уилки Коллинзом мистической истории про поиски украденного алмаза.

И все эти заметки носили столь путаный и туманный характер, что я представил себе некий самоучитель по танцам под редакцией Джессона и с его же комментариями и уточнениями, где речь шла не о сути движений, а о фасоне бальных туфель. Были здесь и ссылки на французский текст, о чем говорили стрелочки, но оттуда же шли новые стрелки, привязывающие его к тексту английскому, только несколькими дюймами ниже. Никакой логики в этих записях и знаках я не уловил, разве что откопал несколько отрывков с упоминанием моего имени. Вот первый из них: «Спросить Александра: могу ли я украсть минутку вашего времени?»

После этих слов была указана дата. Тот самый день, когда Джессон впервые подошел ко мне в библиотеке, с чего, собственно, и началось наше сотрудничество. Форма глагола показалась мне особенно подозрительной. Это «спросить» уже подтверждало зародившиеся у меня подозрения. А именно: Джессон вел нечто вроде дневника.

Стрелка от этого вопроса шла к фразам, связанным с часами и временем, которые Джессон периодически вставлял в свою речь: «Время есть суть всего сущего», «Всему свое время», «Время истекает»…

К чему такие хитрости? Зачем скрывать от посторонних глаз всякую ерунду? Еще один поворот валика, и на свет божий выплыло довольно легковесное и нескладное, на мой взгляд, четверостишие, озаглавленное «Часовой механизм»:

Уважение к Джессону как к поэту окончательно угасло после увиденного мной нижеследующего стихотворения под названием «Паж»:

Так вот, значит, кем видел меня этот ублюдок! Мне припомнилось, как он развеселился, узнав, что начинал я свою работу в библиотеке мальчиком на побегушках. И я уже начал понимать почему. От этих унизительных строк тянулась стрелка. И, сделав прихотливый и резкий разворот, упиралась заостренным концом в непролазную чащу французских слов.

Я собирался проигнорировать иностранный текст, но теперь понял, что это невозможно. А все из-за стрелочки, указывающей на связь «Пажа» с галльским повествованием. И вот, вооружившись «Ларуссом» и французско-английским словарем Литтре, я начал продираться через текст и постепенно пришел к выводу, что он является романом под названием «Le Coffret». Название это можно условно перевести на английский как «Шкатулка с сюрпризом».

В «Le Coffret» было, конечно, меньше путаницы, чем в остальных записях и комментариях, но читать его оказалось не легче. Чем дальше я углублялся, тем больше убеждался в том, что он написан обо мне. Там использовались мои мысли, мои надежды, интересы, приведены мои слова, и все это было передвинуто назад, в прошлое.

Моя любовь к книгам, пристрастие к записям различных наблюдений, все эти свойства оказались отражены в поступках, воображении и речи главного героя по имени Клод Паж. Самоучка, он был напичкан знаниями и уподоблялся эдакому деревянному манекену, еще одному трехмерному «шкафчику с потайными ящиками». Вся эта писанина навевала воспоминания об эссе Джессона под названием «Современные корни в исторической прозе: Исследование на примере французской новеллы восемнадцатого века». Неожиданно вышеупомянутая статейка обрела неутешительную для меня убедительность, даже наглядность. Впрочем, следовало отметить, что Джессон не слишком соответствовал выбранному псевдониму — Генри Джеймс. На каждом шагу, на каждой странице этот так называемый исторический роман скатывался к откровенной дешевке, а вместе с ним и мой образ. Похоже, Джессон просто определил мне место в этом пустом повествовании, как некогда определил место брегета в пустом отделении шкафчика.

Я повернул валик, снял намотавшуюся на шпульку бумагу и высвободил из машины свиток. Отнес его в салон и сунул в глобус, на прежнее место. Закрыл глобус и сильно крутанул его, чтобы убедиться, что никаких отклонений не наблюдается. Потом вернулся в галерею механических чудес, все расставил по местам, а словари вернул в книжный шкаф.

Выбор у меня был невелик — сразиться или сделать ноги, и я выбрал последнее. Взял ручку и набросал Джессону коротенькую записку, решив ни словом не упоминать о найденном в глобусе свитке. Написал одно предложение, затем счел его слишком мягким и добавил второе:

«Ушел на работу, хотя чувствую себя еще скверно. Нет свободного времени, ни минуты».

В спешке я забыл приписать «для вас», но решил оставить все как есть, зная, что мне еще придется схлестнуться с Джессоном.

Выходя из «Фестиналенте», я твердо знал лишь две вещи. Первое — что «Часослов» следует вернуть как можно скорее. И второе — как только верну его, тут же постараюсь освободиться от образа Клода Пажа.

 

Глава 49

На следующий день я встретился с Нортоном и Спиайтом в «Автомате», обстановка в котором уже напрочь лишилась хромированного блеска.

— Опять ты за свое! — воскликнул Нортон и картинным жестом приложил ладонь ко лбу. — Это несчастное выражение, которое так и вопиет: «Я страдаю, я оскорблен и несчастен».

— Только на сей раз все напечатано крупными буквами, — не преминул вставить Спиайт.

— Этот ублюдок играл со мной с самого начала.

Нортон вынул сандвич с тунцом из целлофанового кокона.

— Валяй выкладывай.

Я рассказал друзьям о поисках «Часослова» и о том, что нашел вместо него, — о самоучителе по стенографии, о старинном механизме, с помощью которого можно было прослушивать и просматривать записи, о заметках Джессона в глобусе.

А затем принялся рассказывать о ничем не подтвержденных подозрениях Джессона, связанных со Штольцем, о его двойственном отношении ко мне и тут заметил, как Спиайт одобрительно кивает.

— Этот свиток, что ты нашел, каких он был размеров? Приблизительно вот такой, да? — Он раздвинул пальцы примерно на одну восьмую долю листа. — С таким маленьким крючочком на конце?

— Вообще-то на конце там было колечко, с помощью которого бумагу можно было закрепить в машине. А что?

— В моем Центре появилось нечто такое пару лет тому назад. Часть эротической коллекции начала двадцатых. Если мне не изменяет память, на нем красовался девиз следующего содержания: «Даже большие объемы можно завести ручкой».

Нортон фыркнул и заметил:

— Неудивительно, что Джессону понадобилось это приспособление.

— Да мерзавец он, вот кто! Занимается плагиатом, ворует, он ничуть не лучше тех бандитов, что обчистили музей в Иерусалиме! Этот свиток доказывает, что он просто откусывал от моей жизни куски. Целые абзацы из его так называемого романа составлены на основе записей из моей книжки.

— Ладно, хватит ныть и убиваться, — перебил меня Нортон. — Лично мне любопытен совсем другой факт. То, что он выбирал тебя с особым тщанием.

— Он все выбирает с особым тщанием. Кофе, печенье, книги, часы. Так почему бы было не выбрать и прообраз для бездарного романа, шансы опубликования которого равны нулю?

— Может, он даже по-своему польстил тебе? — высказал предположение Спиайт.

— Давайте попробуем разобраться еще раз. Это роман о жажде получить украденные часы и о библиотекаре, который был нанят, чтобы осуществить эту мечту. Нет, не так. Роман о жажде заполучить украденные часы и история нанятого с этой целью библиотекаря.

Нортон покачал головой:

— Первый вариант был точнее, дружище.

— Не важно. Все, что я знаю, — его суждения не имеют под собой почвы. Почему он так убежден, что именно Штольц украл «Королеву»?

— Может, он тайно хочет убедиться в том, что это не ты? — предположил Спиайт.

— Прочтя всю эту муть, что записана на свитке, я уже и сам начал сомневаться: уж не я ли действительно выкрал брегет?

— Главное теперь — другое, — сказал Нортон. — Главное — вернуть книгу. Если Гроут увидит, что она пропала, поднимет такой скандал, что ты вылетишь с работы прежде, чем он успеет произнести слово «библиоклептомания».

— Думаешь, я этого не понимаю? С чего бы я стал пускаться с вами в такие откровения? Помните цитату из Горация, что украшает выход из читального зала?

— Что-то насчет того, что у каждой книги своя судьба, да?

— Именно. Хочу, чтобы этот «Кофр» Джессона постигла та судьба, которую он заслуживает.

— Надеюсь, теперь ты понимаешь, что с таким типом, как этот Джессон, связываться не стоило? — спросил Спиайт. Я пожал плечами. — Сейчас намекну. Кто лучше французов понимает в мести?

— Да, Ник его всегда подозревала, — сознался я. — Ее предупредили карты таро, она, в свою очередь, предупредила меня. А я не прислушался.

— Сдается мне, где-то рядом, за углом, есть телефон-автомат, — сказал Нортон.

— Пытался дозвониться ей раз пятнадцать с тех пор, как сбежал от Джессона. Всю мелочь потратил.

Спиайт вытащил из кармана четвертак и пододвинул мне.

Напускное спокойствие мигом слетело с меня, как только я услышал на другом конце провода ее «алло».

— Ник? Ник, это я, Зандер.

— Qui?

— Я… я…

— Чего тебе надо? У меня через двадцать минут занятия в дизайнерской фирме.

— Скажи, могу я вернуться домой, Ник? Знаешь, ты была права насчет Джессона. Может, посидим, подумаем вместе, что теперь делать?

В трубке повисло молчание.

— Pas ce soir.

— А как насчет завтра? Признаю, я — полный дурак и тупица. И нам очень надо поговорить.

— D’accord. On fera le point demain, — нехотя выдавила она.

И не успел я спросить о значении этой последней фразы, как Ник повесила трубку.

* * *

И Нортон, и Спиайт вызвались приютить меня, но я отклонил это предложение, поскольку хотел побыть один и попробовать разобраться, что происходит. Но так уж получилось, что большую часть дня я провел, обзванивая отели. На праздники со свободными номерами в Нью-Йорке целая проблема, и куда я только не обращался, везде получал отказ.

— Мрачная вырисовывается картина, — заметил мистер Парадайс, когда я в очередной раз раздраженно бросил телефонную трубку на рычаг. Я поведал ему о проблемах с Ник. — Мой брат ушел от жены. Бедняга скитался по мотелям и гостиницам года два. Так что я не советую.

— Да мне всего-то и нужно найти номер на одну ночь.

— На одну, говоришь? — Уборщик заговорщицки подмигнул мне. — Тогда пошли. — И он покатил свою тележку к двери.

— Куда?

— В хранилище.

— Зачем?

— Вопросы будем задавать или тебе нужно место, где можно выспаться?

— Когда-нибудь спускался на такую глубину? — спросил меня мистер Парадайс, когда мы по винтовой лестнице попали в подвальное помещение библиотеки, где не было ни полок, ни книг.

— Никогда.

Он провел меня через полдюжины пожарных выходов и остановился перед массивным генератором, приводившим в движение воздух в трубах для отправки и приема требований. Генератор был окружен стальной изгородью, на которой красовалось вполне нешуточное предупреждение:

Не подходить!

Опасно для жизни!

Напряжение 50 000 вольт!

— А вы уверены, что сюда можно, мистер П.? — Изображение молнии, перечеркивающей последнюю букву в последнем слове, внушало опасения.

— Самая опасная здесь штука — электрокипятильник, с помощью которого я готовлю себе какао. Так что не советую пользоваться без крайней необходимости.

— Но здесь написано, что…

— Да не волнуйся ты. Эту вывеску я снял со старой электростанции неподалеку от Бангора. Прекрасно отпугивает лоботрясов, которые любят тут ошиваться. Мы же не хотим, чтобы они обнаружили мою маленькую уютную норку, верно? — С этими словами мистер Парадайс открыл воротца изгороди и подвел меня к дверце чулана. — Добро пожаловать. Давай полезай. Вдвоем мы там не поместимся.

Я заглянул в чулан.

— Просто невероятно! Теперь понимаю, почему вы постоянно торчите в библиотеке. У вас есть здесь временное пристанище.

Убежище уборщика размером примерно с мою клетушку было обставлено скромно. Узенький поролоновый матрас, вместо ножек — старые каталожные ящики; на стене — две самодельные книжные полки. Помимо частной библиотеки уборщика, на полках нашли приют стаканчик с карандашами, банка какао-порошка и кружка. Напротив висели фирменный календарь от какого-то дистрибьютора уборочных машин для учреждений, вышеупомянутый электрокипятильник, провод от которого уборщик перекинул через гвоздик.

— Да, конечно, не «Гранд-отель», — сказал он. — Но выспаться и отдохнуть можно.

— А где же вы тогда будете отдыхать?

— Обо мне не беспокойся. Есть еще одно местечко, у ротонды. — И он собрался уходить.

— Скажите, мистер П., есть ли предметный указатель для поиска благодарственных слов?

Мистер Парадайс призадумался.

— Единственное, что приходит в голову, так это «Благодарность» под номером 248.3. Но под тем же номером значится и «Умиротворение». А это, по-моему, прежде всего необходимо тебе. И еще — выспаться. Раковина и отхожее место недалеко, прямо за углом.

— А что делать, если кто-то меня здесь застукает?

— Да ты уже успеешь убраться отсюда, прежде чем кто-то сунется.

— Могу проспать все на свете. Последнее время почти не отдыхал.

Уборщик усмехнулся, потом похлопал рукой по трубам, через которые поступали требования, и заметил:

— Уверен, ровно в шесть утра поднимешься как штык.

В библиотеке мистера Парадайса имелись инструкции по ремонту труб, электронного табло справочной, установленного в читальном зале, разных гидравлических устройств и прочего оборудования. Были здесь и книги, посвященные классификации. Сам не пойму, каким именно образом, но беглое знакомство с этими трудами по иерархии и субординации в мире библиотечных книг и указателей навело меня на мысли о Ник.

Со времени нашей ссоры и бегства из дома я изо всех сил пытался отрицать тот факт, что меня практически выгнали. И делал это, исключив Ник из своих записей. Подспудная логика тут была довольно проста: я думал, что умолчание о жене поможет смягчить боль расставания и избавиться от зависимости от Ник. С глаз долой — из сердца вон.

Но, увы, метод этот не сработал. Всякий раз, когда мимо стола справочной проходила дама в гаремных шароварах, я вспоминал о Ник. Всякий раз, когда кто-либо из читателей заказывал книгу, которой могла бы заинтересоваться Ник, на меня снова накатывали воспоминания о жене. Она вставала перед глазами как живая. Игриво улыбалась, подмигивала, пожимала плечиком. И теперь мне представлялось совершенно невероятным и неоправданным мое поведение и, в частности, то, что я оставил ее ради Генри Джеймса Джессона-третьего.

Я повернулся лицом к стенке и начал рассеянно рассматривать календарь мистера П.

На полях календаря уборщик отметил дату на следующей неделе. И вывел рядом карандашом «Инвентаризация» и «Гроут» — очевидно, чтобы не забыть о предстоящем соревновании на профпригодность. О том великом в его жизни дне, когда он получит шанс блеснуть знанием классификационной системы Дьюи.

Инвентаризация!

Я вздрогнул. Я совершенно забыл о том, что все книги, находящиеся в лаборатории Гроута, раз в год проходят инвентаризацию. А это означало, что я должен вернуть «Часослов» на место немедленно, иначе встреча с палачом неминуема.

Ровно в шесть утра я проснулся — заработали и заурчали трубы. Мистер П. оказался прав — этот шум мог разбудить и мертвеца. Они гудели и вибрировали так сильно, что карандаши в стаканчике тарахтели.

Я поднялся с койки и тут услышал выдох пневматической трубы, а затем характерное «шлеп». Огляделся и увидел: в корзине для бумаг, что находилась неподалеку от таблички с грозной надписью, лежал маленький алюминиевый цилиндр. Я отвинтил крышку и вынул записку, ею было обернуто слегка помятое печенье с кремовой начинкой. «Слопай это и ступай домой. Твоя девочка тебя ждет».

Перед тем как уйти из библиотеки, я ненадолго задержался у стола справочной. Хотел уточнить, что означает фраза Ник, произнесенная ею перед тем, как бросить трубку. «On fera le poindemain» — «Расставим все точки завтра». Что ж, она вполне подходила и для выяснения отношений с Джессоном.

 

Глава 50

Вот чего мне недоставало все это время! Чтобы Ник встретила меня у двери в пышных гаремных шароварах (пусть на сей раз будут красные, в широкую черную полоску) и забормотала что-то нежное и непонятное по-французски. И чтобы затем, обняв меня за талию и не вымолвив и слова упрека, спросила, чем может помочь. Я понимал, что надеяться на это — полное безумие, но больше всего на свете мне хотелось, чтоб она вновь стала такой, какой была раньше: любовницей и надежным, умным другом.

Но хватит о желаниях. Ничего подобного, разумеется, не случилось. Ник даже не подошла к двери. Я влез в великаньи шлепанцы, защелкнул все замки и осторожно и нерешительно двинулся по коридору.

Сунул голову в свою клетушку. Ничего здесь не переменилось — стопки требований аккуратно сложены, на полках ровными рядами выстроились книги. Но тут я заметил несколько обрывков бумаги на ковре и облегченно вздохнул. Беспорядок, который вечно устраивала в доме Ник, служил утешительным противовесом страшному и враждебному миру, из которого я только что явился.

Я вошел в мастерскую. Ник развернулась на табурете и уставилась на меня.

— Ну, что случилось? Тебе не кладут больше шоколадок под подушку, поэтому сюда и заявился? — Она снова резко развернулась к столу и занялась прилаживанием бумажной бабочки к ценнику.

Ну почему она всегда все так упрощает?

— Послушай, Ник, я в нем ошибался. Наделал много глупостей и насчет нас обоих тоже был не прав. И этот дурацкий ужин на день рождения. Тоже большая ошибка с моей стороны. Глупо было подшучивать над твоими недостатками, но тогда я этого не понимал, честное слово! И еще я совершил глупость, проигнорировав твое мнение о Джессоне. Он именно таков, каким описывали его твои карты. Мне не следовало возвращаться к нему после того, как я понял, что он за мной шпионил. И ты была права, когда вышвырнула меня вон, узнав об этом.

Пока я бормотал слова извинения и оправдания, Ник от волнения так крепко сжимала крыло бабочки, что в конце концов та просто развалилась у нее в руках. Потом она подняла на меня глаза и спросила:

— Так с мистером Отшельником покончено?

— Почти. Осталось лишь уладить одну мелочь. «Часослов» до сих пор у него. Здесь ты тоже была абсолютно права. Мне не следовало добывать для него эту книгу.

Ник соскочила с табурета и приложила ладонь к моей щеке. А потом вдруг брезгливо поморщилась, словно уловила какой-то неприятный запах.

— Два дня тому назад я приболел, а вчерашнюю ночь провел в кладовой для инвентаря.

— Pauvre petit minou, — пробормотала моя маленькая женушка.

А потом напустила ванну для своей маленькой бедной киски. И пока я, сбросив несвежую одежду, нежился в пене, она сидела на корточках рядом с ванной и даже потерла мне спину намыленной мочалкой. Я растирался полотенцем, когда Ник наклонилась, выловила из ванны несколько мыльных пузырьков и игриво налепила мне на голую грудь.

Этот жест вызвал не слишком приятное воспоминание о достойном сожаления инциденте, когда Джессон поскользнулся в ванне и ухватил меня за причинное место. Но я отмахнулся от этих мыслей, и результат превзошел все ожидания.

Мы с Ник обнялись и перешли в гостиную, где впервые за долгие месяцы откровенно и без всякого стеснения заговорили о своих ранах и обидах, а также о том, как мы теперь можем их залечить. Затем вдруг Ник захихикала.

— Что смешного?

— Бери бумаги, связанные с Джессоном, и следуй за мной, — ответила она.

— Все? — изумился я. С начала расследования материалов у меня скопилось предостаточно, они занимали с полдюжины коробок для документов.

— Естественно.

Я потащил коробки в мастерскую.

— Этот твой Отшельник, — сказала Ник, — вроде бы он интересуется восемнадцатым веком, так? — Вопрос прозвучал несколько странно, поскольку абсолютно голая Ник стояла рядом с бумагорезательной машиной.

Я растерянно кивнул:

— Именно в тот век он и отправил мое второе «я».

— Что ж, прекрасно. — Она весело подмигнула мне и добавила: — Дай-ка сюда листок бумаги.

Я наблюдал за тем, как моя жена сует в бумагорезку заметки из архива украденных произведений искусства. Затем она притянула меня к себе и опустила мою руку на пластиковую рукоятку.

— Vive la Revolution! — воскликнула Ник.

Сначала резать было трудновато, но затем я приспособился и дело пошло как по маслу. Ник передавала мне листки бумаги, один за другим, я измельчал их в лапшу.

И вот через несколько минут я наклонился, поднял пригоршню бумажных полосок и обсыпал ими тело Ник, как конфетти. Затем порезал еще немного и украсил мою жену новой порцией — и так до тех пор, пока она не стала напоминать опутанную водорослями сирену. И когда вся Ник почти скрылась за этими белыми бумажными обрезками, я повалил ее на пол, где мы жадно и безыскусно занялись любовью.

 

Глава 51

Мы с Ник так забавлялись, придумывая различные способы возвращения книги в библиотеку, что решили поделиться кое-какими своими идеями с Нортоном и Спиайтом — проверить, не слишком ли они безумны. Пока мои друзья отвечали по телефонам справочной, я сунул им на стол конверт, который примостил между двумя толстыми томами «Тематического путеводителя» Питерсона.

— Что это? — воскликнул Спиайт, заметив конверт.

— Что «что»? — спросил его Нортон.

— Письмо, — сказал я. — Прошу прочесть вслух. Хочу услышать, что вы, ребята, думаете по этому поводу.

Спиайт откашлялся.

— «Дорогой мистер Джессон, — с выражением начал он. — Я бы предпочел высказать все это вам лично, но проклятая болезнь, прервавшая нашу акцию в Бруклине, возобновилась с новой силой и не дает такой возможности. Я страдаю от тяжелейшего ларингита, разговаривать совершенно не способен. А потому решил написать».

Тут Нортон не выдержал и вмешался:

— Лично мне кажется, голос у тебя вполне нормальный.

— Да погоди ты! — сказал Спиайт. — Дай дочитать до конца. Итак… «Я надеялся вернуться сразу же после выздоровления, но чрезвычайные обстоятельства просто не позволяют медлить. А факты таковы. Перед тем как потерять голос, я еще раз съездил к Донателло. (Прошу прощения за то, что оконфузился во время первого своего визита к нему.) И знаете, я поступил совершенно правильно! Не успел закончить описание татуировки, которую видел на теле нашего знакомца, как Донателло принес мне альбом, до которого в первый раз у меня по понятной причине просто не дошли руки. Я так и обомлел. Прямо на меня смотрел со снимка огнедышащий дракон. То была часть более крупного рисунка, покрывавшего торс, руки и ноги Куко.

Я всмотрелся в фотографию и только тут заметил в когтях лапы, обвившей правую ягодицу Куко (впрочем, не уверен — то могла быть и левая), совершенно необычный предмет. Именно это мы и искали, недостающее звено, доказывающее связь между Штольцем (сиречь его помощником) и кражей брегета».

Нортон не выдержал, его сжигало любопытство:

— Так что там было у него на заднице?

— Тихо! — прикрикнул на него Спиайт. — Как раз подошел к самому интересному. Так, на чем это я остановился?.. — С минуту он искал нужную фразу. — Ах да, вот: «Вместо того чтобы тратить время на описания и объяснения, прилагаю снимок — оригинал, который Донателло дал мне, причем долго уговаривать его не пришлось. Он сказал, что в любой момент может сделать дубликат, поскольку Куко является его постоянным клиентом. (На фото незаконченная татуировка верхней части бедра.) Свяжусь с вами сразу же, как только вернется голос. А пока, очень прошу, дайте знать, есть ли какие подвижки. С любовью, Александр». — Спиайт умолк, затем добавил: — В письме сказано, что прилагается снимок, но лично я никакого снимка тут не вижу.

Тогда я просунул между двумя немецкими словарями копию с фотографии, сделанной «Полароидом». На сей раз повезло Нортону, он схватил ее первым.

— Так, так, посмотрим, что тут у нас? — пробормотал он. — Довольно упитанная задница, а также нижняя часть спины с татуировкой, изображающей дракона. Дракон сжимает в когтях часы… Но как это связано с ограблением?

— А ты не замечаешь ничего особенного в циферблате этих часов?

Тут Спиайт не выдержал и стал за спиной у Нортона, стараясь рассмотреть снимок.

— Вроде бы латинские цифры. Но разве цифра четыре передается не четырьмя единицами, а знаками «I» и «V»? Вроде бы так нас учили в школе.

— Да нет, с римскими цифрами все в порядке. Ты присмотрись внимательнее.

— Девиз под когтями дракона? — предположил Нортон.

— Нет, девиз здесь ни при чем.

— Стрелки! — воскликнул Спиайт.

— Какие еще стрелки?

— В них-то и весь фокус. Неужели не помнишь, что Шорт рассказывал о месте преступления?

— Напомни.

Спиайт закатил глаза.

— Скажи ему, Александр.

— Воры совершили акт вандализма. Оторвали стрелки у часов, находившихся в коллекции. Нечто вроде их визитной карточки.

— Так ты хочешь сказать, что этот Куко носил у себя на ягодицах доказательство своей вины? Что-то не очень верится.

— Послушай, Нортон, лично мне безразлично, веришь ты в эту историю или нет. Главное, чтобы поверил Джессон.

— Как же тебе удалось заставить Куко изобразить все это на своей заднице?

— Я не заставлял. И ничего подобного у него там нет.

— Тогда чьим же задом мы имеем честь тут любоваться? — воскликнул Спиайт.

Я встал и запер дверь.

— Сейчас увидите шоу со стриптизом, — заявил я своим непонятливым друзьям и спустил брюки.

— Не волнуйтесь, это временно, — сказал я, заправляя рубашку в брюки. — Через несколько недель рисунок поблекнет. Ник знает одно место, где продают очень хорошие отбеливатели и осветлители. Туда ходят все новомодные рок-звезды и артисты, когда после очередного турне им надо избавиться от татуировок.

— Так она срисовала эту гадость с твоего наброска? — В голосе Нортона прозвучало нескрываемое восхищение.

— Да, в основном с него, хотя я принес ей иллюстрированную историю этнографии гангстерской культуры Осаки. И Ник только и осталось, что пририсовать циферблат без стрелок в когтях дракона.

— Больно было? — осведомился Спиайт.

— Скорее щекотно, потому что Ник все время напыляла на меня с помощью щеточки крахмал. Ну, чтобы кожа была побелей, как у Куко.

— Если уж этим не проймешь нашего парня, тогда дело дохлое, — заметил Нортон.

— Думаю, это заставит Джессона отдать книгу. Потому как в противном случае он не получит очередной информации.

— И когда же ты собираешься ему ее предоставить?

— Сегодня вечером. Прошлой ночью сунул ему в почтовый ящик в «Фестиналенте» конверт с копией письма и фотоснимком. Джессон почти сразу же отзвонил. Обещал удвоить вознаграждение, если я, болезный, поднимусь с постели.

 

Глава 52

Джессон уселся за шахматный столик, положил мое письмо и снимок на колени.

— Выходит, все это время Куко в буквальном смысле слова сидел на доказательствах? Вот наглец!

Я улыбнулся.

Джессон взмахнул снимком над шахматной доской.

— Партия близится к концу, Александр. Какую позицию, по-вашему, нам следует занять дальше? Выжидательную или наступательную?

— Наступление, — кивнул я. — Это определенно.

— Согласен. Но только это должно быть чисто психологическое давление. Сила ни к чему там, где требуется мастерство.

— Геродот, не так ли? — приятно было цитировать выдержки из записей Джессона на свитке.

— Да, — буркнул он и бросил снимок с бледной задницей на шахматный столик. — Настало время вынудить белого коня пожертвовать своей королевой.

— Предлагаете шантаж?

— О, слишком грубо сказано.

— Не лучше ли проинформировать специальные службы Иерусалима о том, что мы вычислили грабителей, и предоставить им действовать дальше по своему усмотрению?

— Но ради чего, собственно?

— Да просто потому, что часы принадлежат им, мистер Джессон.

— Принадлежали.

— Вроде бы воровство не входило в условия нашего с вами договора, — заметил я.

— Чепуха. А как тогда насчет «Часослова»?

— Эта книга была лишь позаимствована. На время.

— Но без разрешения вышестоящего начальства. Как, по-вашему, будет реагировать Гроут, узнав, что она исчезла?

Настало время и мне выложить карты на стол:

— Гроут сделает все, чтобы меня уволили. А потому или же вы немедленно возвращаете мне книгу, или я отказываюсь сотрудничать с вами дальше.

Джессон призадумался, потом кивнул:

— Да, конечно. Вы ее получите. Как только ее вернут.

— Вернут?! Но откуда?

— А разве я вам не говорил? — с издевкой спросил он. — Я выкопал из земли этот несчастный томик — это случилось, когда вы болели, а потому были недоступны, — и заметил, что обложка практически оторвалась. Вот я и послал ее с Эндрю к переплетчику.

— Вы, наверное, шутите?! Гроут ведет специальный журнал. Он сразу заметит.

Джессон понял, что мне ничуть не смешно.

— Да не волнуйтесь вы так. Книга будет выглядеть в точности так же, как тогда, когда вы принесли ее мне. Я отдал соответствующие распоряжения.

— Но ее следует вернуть безотлагательно! В библиотеке раз в год проводится инвентаризация. Возможно, пока мы тут с вами занимается пустой болтовней, Гроут уже проверяет свои материалы.

— А прежде мне почему-то казалось, что вас больше волнуют часы, а не эта несчастная книжонка.

— Стало быть, вы ошибались. К тому же неужели вы думаете, что Ташиджиан, узнав о том, что вы нашли похитителя его любимого дитяти, будет сидеть сложа руки?

— Он не узнает об этом. А даже если и узнает, то что сможет сделать? Пришить мне сокрытие краденого, выписать ордер на мой арест?

— Почему бы нет?

— «Королева» будет здесь, а Ташиджиан — там, что автоматически способствует разрешению всех осложнений. Если предмет, который украли, уже являлся краденым, а оба эти преступления подпадают под уголовные кодексы двух стран, в данном случае Израиля и США, вышеупомянутый предмет превращается в спорный. А потому рекламация здесь практически невозможна.

— Верится с трудом.

— А мне трудно поверить в то, — холодно произнес Джессон, — что у вас в данном случае есть легальные рычаги воздействия на меня. — Он указал на шахматную доску. — Вам как любителю замкнутых пространств должно это понравиться. Возьмите эту ладью.

— Зачем?

— Возьмите, я вам говорю. — Я взял ладью. — А теперь взгляните на башенку. Видите, какие узкие у нее оконца? Как думаете, почему?

— Для лучшей защиты?

— Именно. Сам принцип построения любого замка или крепости предполагает сужение к наружным его сторонам. Чтоб лучше охранять находящихся там людей. Знаете, как называются такие проемы, Александр? Бойницы, или амбразуры.

Я вернул ладью на шахматную доску.

— Моя любовь к замкнутым пространствам на тюрьму не распространяется, мистер Джессон.

— Да успокойтесь. Не пойдете вы в тюрьму, — сказал он и снял с доски две фигуры — похожего на него самого короля и ферзя. Поставил их на тот квадратик, под которым находилось устройство, приводящее в движение механизм потайного ящика. Створки начали медленно подниматься, а Джессон замурлыкал себе под нос:

— Как называется это стихотворение? — спросил я.

— «Часовой механизм», — ответил Джессон. — По всей видимости, переписано с надгробной плиты какого-то карманника неким безымянным писакой с Флит-стрит в тысяча восьмисотом году.

«Лжец! — хотелось воскликнуть мне. — Ты автор этих дурацких строк!»

Но я сказал другое:

— Понимаю, почему автор решил сохранить свое имя в тайне.

— Вы находите эти стихи слабыми?

— Да. Слабые, дешевые, жалкие потуги с претензией. Чего стоит один этот «бег его невольный»! Пошлость. Любой из нас двоих мог бы написать лучше.

Джессон поморщился:

— Сомневаюсь. Впрочем, хватит об этом. — Он распахнул створки шахматного столика и извлек из тайника несколько листков бумаги, скрепленных серебряным зажимом. — Вот взгляните-ка. Это будет вам интересно.

Я пролистал документы.

— Сенатский законопроект?

— Да. Принят специально, чтобы успокоить кураторов американских музеев, которые больше всего на свете страшились того, что иностранные правительства вдруг потребуют реституции наиболее ценных… э-э… никак не подберу нужного слова.

— Предметов, экспонатов? — подсказал я.

Джессон улыбнулся:

— Ну, вы меня поняли. Так вот, этот закон устанавливает строгие временные рамки для подачи заявлений по кражам того или иного произведения искусства в международном масштабе. К счастью, дата похищения «Королевы» в них не попадает. И, согласно этому закону, совершенно не важно, что представляет собой похищенный предмет — сундук с древнегреческими золотыми монетами или же карманные часы, похищенные из института в Израиле.

— Вряд ли данный закон разрабатывался с учетом интересов частных владельцев.

— Окажите такую милость, Александр, изучите этот документ, прежде чем выносить суждение о его справедливости. Вашим так называемым частным владельцам обеспечивается та же защита, что и музеям.

— Что бы вы там ни говорили, но Ташиджиан вряд ли откажется от попыток вернуть брегет.

— Да пусть пытается. Где-то я читал об аналогичном деле, его рассмотрение в судах тянулось тридцать восемь лет. И еще помните: я богат, а институт — нет.

— И вы знаете это, поскольку…

— Вы, наверное, просто забыли, что страховка институтских экспонатов как раз истекла к моменту ограбления. Что система сигнализации была отключена, а сторожа оказались далеко не профессионалами. Средств у них почти не осталось. А потому они никак не смогут позволить себе дорогостоящий процесс.

— Внесите лучше ясность по другому вопросу. Допустим, мы найдем часы. Вы собираетесь их возвращать или нет?

— В данный момент я сосредоточен лишь на успешном завершении дела, — осторожно подбирая слова, ответил Джессон. — Ни больше ни меньше.

— Ну а я сосредоточен на том, чтобы вернуть «Часослов» в хранилище.

Джессон помолчал немного, затем выдавил улыбку:

— Давайте договоримся так. Я гарантирую, что книга окажется у вас в руках сразу же после того, как вы встретитесь с Куко. Даю слово.

 

Глава 53

В тот вечер Ник встретила меня в гаремных шароварах, глаза ее горели любопытством и возбуждением.

— Raconte, — сказала она и толкнула меня на кушетку.

— И снимок, и письмо сработали как нельзя лучше. Он проглотил наживку.

— Parfait! Значит, у нас все получилось. Мои рисунки, твои слова.

— Джессон был настолько поглощен расстановкой ловушек, что не заметил, как сам угодил в яму.

— Ну и что он тебе сказал?

— В основном старался подвести законодательную базу под свое право владеть «Королевой», в том случае, конечно, если мы ее найдем. Вот взгляни-ка. — Я показал ей документ, извлеченный из шахматного столика Джессона, и зачитал вслух его поэтичное название: — «Сенатский законопроект 1523. Призван аннулировать статью 28 Уголовного кодекса США и установить новые правила реституции археологических и этнологических материалов и культурных ценностей».

— Так он сможет сохранить брегет у себя? — встревоженно спросила Ник.

— Конечно, нет. Резолюция так и не была принята.

— А он это знает?

— Естественно. Но вообразил, что я этого не пойму. Еще одна уловка сохранить в игре находящуюся под угрозой пешку. Уверен, он будет счастлив добавить столь ценную вещицу к своей коллекции, особенно с учетом того, что это осложнит мне жизнь.

— И каков же будет следующий ход пешки?

— Сделать все, чтобы ее не загнали в угол.

— А лучшего варианта нет? Ну, допустим, есть ли возможность атаковать и превратиться из пешки в ферзя?

— Пока еще не придумал — как.

Ник удрученно покачала головой:

— Может, тебя надо немного приободрить? — И она сунула руку за кушетку.

— Что это?

— Швабра сломалась, когда я прибирала в мастерской. Вот и решила изготовить для тебя кое-что.

— Сигнальный флажок?

— Ручка есть, обрезки бумаги — тоже.

— И ты решила все это соединить?

Ник кивнула и игриво ткнула меня кулачком под ребра.

 

Глава 54

Мы с Джессоном гуляли во внутреннем дворике, и я выложил ему новости.

Он резко остановился.

— Так Куко согласился помочь?

Я трижды произнес про себя слово «Миссисипи», прежде чем ответить «да».

— И он знает, где она?

— «Королева»? Говорит, что знает.

— И вы с ним снова увидитесь?

— Полагаю, да.

— Полагаете? — взвился Джессон. — Скажите честно, Александр, вы встречались с Куко или нет? Показывали ему фотографию или нет? Сознался или не сознался он, что замешан в преступлении? И есть у вас план, как вернуть часы, или нет?

— Так, давайте по порядку. Ответы будут следующие: да, да, да и… может быть.

— Нельзя ли подробнее?

— Отчего же, конечно, можно. Как только мы разрешим проблему с маленьким томиком в одну восьмую листа с отваливающейся обложкой, который следует незамедлительно вернуть в хранилище нашей библиотечной лаборатории.

— Ага, теперь мне ясно, почему вы проявляете такую сдержанность. Я ведь уже говорил: верну вам книгу в самом скором времени.

— Нет, — поправил его я. — Вы говорили, что вернете ее сразу же после того, как я встречусь с Куко. — Я отошел на шаг, прежде чем выдвинуть свой ультиматум. — Так вот, я с Куко встретился и переговорил. Будьте любезны вернуть «Часослов».

Секунду-другую Джессон колебался.

— Ступайте в паланкин и ждите, — сердито буркнул он наконец.

* * *

Я сидел на возвышении и ждал. И тут в библиотеке послышался шум. Я на цыпочках подкрался к шторам, раздвинул их, заглянул в щелочку. Джессон подтаскивал лестницу на колесиках к одному из альковов. Остановился между «ПУТЕШЕСТВИЯМИ И ОТКРЫТИЯМИ» и «НЕОКОНЧЕННЫМИ РАБОТАМИ» и полез к самой верхней полке. Надавил на полированную деревянную панель, в которой располагался светильник. Панель отошла. Так вот куда он запрятал книгу! Пока Джессон доставал «Часослов» из потайного отделения, я успел вернуться на возвышение и уселся в кресло.

Джессон молча бросил книгу мне на колени. Я тут же проверил, цела ли гравюра (она оказалась на месте), затем тщательно осмотрел переплет и корешок. Все вроде бы оказалось в порядке. Я еще раз пролистал «Часослов», убедился, что титульный лист, как и было в самом начале, отсутствует. Но особое успокоение принесла сорок девятая страница с оторванным уголком — после теста, который проводил над этим изданием Гроут в своей лаборатории. И я, убедившись, что никаких повреждений нет, с облегчением закрыл книгу.

Джессон тут же спросил:

— Возможно, теперь вы все же ознакомите меня с признанием Куко?

— Он согласился помочь, я ведь уже говорил. Присаживайтесь, попробую рассказать поподробнее.

Разочарованный Джессон одарил меня мрачным и одновременно несколько растерянным взглядом. Уже собрался было дать мне гневную отповедь, но все же сдержался и уселся в свое кресло-паланкин.

— Вы готовы, мистер Джессон?

— Говорите.

Я сверился с записями, которые мы составляли вместе с Ник.

— Итак, Эмери Куко. Акт второй.

— Прошу вас, Александр, давайте обойдемся без дешевых театральных эффектов. Просто расскажите, как вы организовали эту встречу.

— Да очень просто. Я позвонил Донателло и сказал, что перед тем, как выбрать рисунок для татуировки, мне хотелось бы повидаться с изображенным на снимке парнем. Донателло согласился поговорить с Куко, тот, в свою очередь, согласился встретиться со мной.

— Просто поразительно!

— Еще более поразительным является тот факт, что Куко охотно разрешил мне ознакомиться с его татуировкой. Отчасти это понятно, ведь он не знал о том, что мне известно о часах в когтях дракона. И еще надо поблагодарить Господа Бога, что наши с Куко пути ранее не пересекались. Он не видел меня ни у Орнштейна, ни на мероприятии в музее. Если б он встречал меня до этого, то никогда бы не рассказал, откуда у него татуировки.

— И откуда же?

— Первую он сделал еще во Вьетнаме. Для того чтобы закамуфлировать безобразный шрам на груди. Во время недельного отпуска нашел там какого-то бирманского лекаря, и тот прикрыл этот шрам изображением эмблемы и буквами «ВМС США». Вместо обычной в таких случаях краски бирманец использовал черный порох. Говорил, что тот защитит Куко от вражеских пуль и снарядов.

— Но вроде бы поздно уже было защищать?

— Не скажите. Примерно месяц спустя вертолет, на котором летел Куко, потерпел катастрофу. Из девяти человек, находившихся на борту, выжил только он один. И Куко склонен объяснять это чудо наличием татуировки. Затем его отправили в Штаты, где он лежал в военном госпитале неподалеку от Вашингтона. И похвалялся этими дебильными — по его выражению — буквами, и все пациенты приходили в восторг. С тех пор он был просто без ума от татуировок. Уволившись в запас, стал посещать специальные шоу, где демонстрировались самые экзотические тату. Сказал, что познакомился со многими мастерами этого дела, но остановил свой выбор на Донателло.

— И что же дальше? — нетерпеливо спросил Джессон.

Я изобразил улыбку.

— Знаете, когда я спросил Куко, сколько же у него всего татуировок, тот ответил, что лишь одна. «Только одна, — сказал он. — Образов много, но все они складываются в одну историю». Ну и, естественно, я спросил его, что это за история. Ну а он ответил: «Главное не что, а чья». Тут я понял, что пора брать быка за рога. Сунул ему под нос снимок и спросил: «Как насчет того, чтоб закрыть эту главу?»

— И как он реагировал?

— Выхватил у меня фото и разорвал на мелкие кусочки. Но я подготовился к встрече. Тут же достал второй такой снимок и сказал, что у меня их целая куча. Ну и тогда Куко спросил, что я собираюсь делать с этой фотографией. «Да ровным счетом ничего, — ответил я. — Но только в том случае, если ты поможешь мне вырвать „Королеву“ из лап твоего босса». Так прямо и сказал: «вырвать из лап», чтобы он понимал — намерения у меня самые серьезные.

— Ну а он? Сразу же согласился? — Джессон уже собрался подняться из кресла.

— Да, но при одном условии. Куко, сильно разволновавшийся при виде этого снимка, потребовал, чтобы мы действовали вместе с ним. Стали бы до определенной степени соучастниками, что могло бы гарантировать наше молчание.

— Вы сказали «мы», Александр. Надеюсь, вам хватило ума не припутывать сюда и меня?

— Ну а как, скажите на милость, я мог поступить по-другому? Ведь этот парень далеко не дурак. Он должен был знать, что мы работаем вместе. Он ведь видел вас и у Орнштейна, и на том мероприятии в музее. Разве не напрашивался сам собой вывод, что два человека, которые интересовались у него брегетом, как-то связаны друг с другом?

— Если он такой умный, то почему не избавился от компрометирующей его татуировки? Ведь наверняка для этого существуют разные там химикаты. Можно, на худой конец, прибегнуть и к хирургическому вмешательству.

— Но рисунок покрывает все его тело. И потом, что от этого толку, если доказательства его участия в краже в чужих руках? Ведь снимки-то у нас. И этого вполне достаточно, чтобы связать Куко с ограблением в Иерусалиме.

— Ну и на чем же вы порешили?

— Как только Куко организует все от него зависящее, тут же позвонит. Если все и дальше пойдет гладко, к Рождеству вы заполните пустующую ячейку в своем драгоценном шкафчике.

— Замечательно, — довольно кисло заметил Джессон.

 

Глава 55

Когда и как лучше вернуть книгу?

Мы с Нортоном сверились с расписанием и пришли к выводу, что лучше всего произвести операцию по ее возвращению на место во время банкета, после проведения соревнований в библиотеке. Именно тогда Гроут совершенно точно покинет свою лабораторию, поскольку всегда ревностно и даже с удовольствием защищает право на занимаемую им должность. Надо сказать, что предыдущие два года он неизменно выходил победителем в этих соревнованиях.

План наш был прост. Мы прокрадемся в лабораторию в самом начале банкета. Расписание «игр» было заранее составлено Динти — не без изрядной доли выдумки и юмора — и вывешено на доске объявлений:

ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ СОРЕВНОВАНИЯ

1. На скорость передачи и удовлетворения «требований»

2. Сражение за звание лучшего знатока указателей

3. «Классовая борьба»

4. Награждение «Главы рождественских увеселений»

5. «Если бы вы были книгой»

Но наш план оказался под угрозой, когда мы увидели, что Гроут не явился на первое испытание. Пока мои коллеги выхватывали из корзин бланки требований и мчались с ними в хранилище за книгами, я воображал следующую картину: отсутствующий на соревнованиях Гроут шаг за шагом пробирается к тому месту, где стоит несчастная коробка. Обнаруживает подлог — и моей карьере приходит конец.

Мистер Абрамович первым пересек финишную ленту, сжимая в вытянутых вперед руках громадный альбом под названием «История Бруклинского моста». Один из участников соревнований принес тоненький томик поэтов-символистов, а мистер Сингх — книгу «Семь недель — и ваш стул налажен». Они заняли соответственно второе и третье места.

Остальные претенденты на победу пришли следом, ноздря в ноздрю. Последним притащился Спиайт. Он явился причиной замешательства, а затем и небольшого скандала в жюри: принес вместо нужной книги исследование по педерастии. Но в конце концов шум и возмущение улеглись, а я заметил, что Гроут по-прежнему отсутствует. Мы с Нортоном пытались придумать, как действовать дальше, но так ничего и не решили. Ясно было одно: в лабораторию нам путь заказан, пока там находится Гроут.

Напряжение росло с каждой минутой. Мистер Парадайс объявил, что из-за каких-то неполадок в системе электроники второй этап соревнований задерживается на неопределенное время. Допотопное табло с указателями выдает несусветную чушь, просто свихнулось. Примерно тем же словом можно было охарактеризовать и мое состояние. И когда я впал уже в полное отчаяние и окончательно потерял надежду вернуть книгу, в зал вошел Ирвинг Гроут собственной персоной, из кармана у него торчала целая пачка предметных указателей Дьюи.

Красота десятичной системы классификации Дьюи, сокращенно ДСД, — еще раз подчеркиваю, лично я считаю ее красивой и совершенной вопреки всем предрассудкам — заключается в ее универсальности. Система позволяет опытному библиотекарю синтезировать иерархию людей, мест и предметов, а также идей и явлений. Мало того, она способствует развитию и легкому запоминанию этой самой иерархии. Знакомство с классами, подклассами и подразделениями означает следующее. Если подойдет читатель и закажет, к примеру, «Исследование женщин арабского Востока: Библиография библиографий», то библиотекарь, знающий систему, с уверенностью назовет соответствующий индекс, а именно — 016. 016305488927.

«Классовая борьба» как раз и проверяла умение ориентироваться в этом множестве цифр. Система Дьюи была введена в учреждениях, подобных нашему, еще в самом начале тысяча девятьсот сороковых годов, еще до того, как Библиотека конгресса взяла за основу принцип десятичной классификации.

Динти взмахнул блокнотом и попросил конкурсантов — парня из отдела технического обслуживания, еще одного из отдела новинок, Гроута и мистера Парадайса — занять места за кафедрами, каждая из которых была снабжена специальным колокольчиком.

Это соревнование, объяснил далее Динти, будет проходить в два этапа. Первый, или аналитический, требовал от участников умения определить тематику на базе индексов системы Дьюи. Второй, или синтетический, менял задачу на сто восемьдесят градусов. Иными словами, соревнующиеся должны были преобразовать темы, предметы и названия в десятичную систему. Первый этап предполагал также дополнительные, или премиальные, вопросы, второй — нет. За каждый правильный ответ давали десять баллов; за каждую ошибку автоматически вычитались пять баллов. Сотрудники отдела каталогов к соревнованиям не допускались, не допускались и библиотекари, прошедшие специальные курсы по системе классификации Дьюи. (Последнее относилось ко мне.)

Все вопросы и ответы прошли специальную предварительную проверку по самому последнему изданию справочника ДСД, как особо подчеркнул Динти, являвшийся не только судьей, но и счетчиком очков, а также комментатором. Победитель этих соревнований удостаивался титула «Главы рождественских увеселений» и получал одновременно с этим титулом право руководить библиотекой до конца вечеринки.

Динти закончил свое выступление строгим предупреждением:

— В прошлом году, как вы, наверное, помните, у нас тут разгорелся целый скандал по поводу не подпадающих под четкую классификацию тем. — Он выдержал многозначительную паузу и покосился на мистера Парадайса, ставшего жертвой прошлогоднего спора. — Хочу, чтобы всем было ясно. Решение судьи окончательно и обжалованию не подлежит. Вам понятно? — Участники соревнования дружно закивали. Динти достал из конверта каталожную карточку. — Итак, начнем. Начнем с относительно простой классификации: 577.

ДЗИНЬ!

Рука в белой перчатке резко ударила по колокольчику.

— Ну вот, ответ готов, — сказал Динти. — Итак, мистер Гроут, вы способны идентифицировать этот номер?

— Да, — кивнул его верный приспешник. — Любому сотруднику библиотеки, даже рассыльному, известно или должно быть известно, что под этим номером у нас экология.

— Совершенно верно — экология. Вы заработали десять очков. — Динти взглянул на пачку карточек. — Так, теперь дополнительный вопрос, мистер Гроут. Пожалуйста, определите тематику, зашифрованную под номером 577.68.

— Цифра «шесть» сужает наш поиск. Это водная экология. А цифра «восемь» сужает его еще более и означает: «Экология затопленных или заболоченных земель». Итак, мой ответ: это экология затопленных земель.

— И снова вы правы. И на вашем счету появляется двадцать очков.

Жиденькие аплодисменты, раздавшиеся в зале, подсказали, что не одному мне Гроут был несимпатичен.

Динти извлек из конверта вторую карточку.

— 629.134. Повторяю…

ДЗИНЬ!

Колокольчика коснулась жесткая и корявая рука мистера П.

— Реактивные двигатели?

— Да, правильно, реактивные двигатели, — сухо заметил Динти. — Но предупреждаю, в колокольчик следует звонить только после того, как я закончу вопрос. Ладно, на сей раз записываю на ваш счет десять очков. Но в следующий раз снисхождения не ждите. Так, теперь дополнительный вопрос, мистер Парадайс. 629.134… 3537.

Мистер Парадайс поправил лямку комбинезона.

— Можно отвечать?

— Отвечайте.

— Это лопастные реактивные двигатели.

— И снова правильно.

Мистер П. был вознагражден восторженными криками и аплодисментами, и, воспользовавшись этим взрывом всеобщего ликования, мы с Нортоном выскользнули из читального зала. Мы решили именно сейчас возвратить «Часослов».

* * *

Мы понимали, что вернуть книгу будет столь же непросто, как ранее было взять ее. Никаких сенсорных датчиков на выходе и входе в лабораторию не имелось, но нам предстояло мучиться с решеткой внутри ее. Пока я извлекал из ящика своего письменного стола «Часослов», Нортон заскочил в отдел периодики вооружиться деревянной палкой.

На первый взгляд в лаборатории все было в точности так же, как тогда, при совершении кражи, даже пресс-папье в виде бронзовой вши лежало на журнале Гроута. Но, приблизившись к решетке, мы с Нортоном испытали настоящий шок. В этом отгороженном пространстве все было переставлено и перевернуто. Нужная нам коробка стояла теперь двумя полками выше, а это, в свою очередь, означало, что дотянуться до нее даже с помощью палки теперь невозможно.

Пока я, извиваясь всем телом, пытался просунуть палку сквозь прутья как можно дальше, Нортон побродил по лаборатории и обнаружил еще один неприятный сюрприз.

— Господи, Зандер! Сигнальная липучка!

— Но ведь мы вроде бы от нее избавились, — пробормотал я, прижимаясь лицом к решетке.

— В том-то и проблема. Гроут вписал ее в журнал, сделал одним из пунктов обработки. А стало быть, нам надобно ее чем-то заменить.

— Вот и займись этим.

В одном из лабораторных словарей Нортону удалось обнаружить похожую полоску пленки. Он осторожно сделал несколько надрезов — только на сей раз не уголком своей кредитной карты, а специально прихваченным скальпелем, — и мы получили необходимую замену.

Хотел бы я, чтобы и моя часть операции протекала столь же успешно. Но похвастаться было нечем. Еще несколько минут потыкав палкой сквозь прутья решетки, я признал полное свое поражение.

* * *

Ко времени, когда я вновь убрал «Часослов» в ящик письменного стола и вернулся в зал, аналитический этап соревнований уже закончился. Динти объявил, что его друг Гроут лидирует, а затем провозгласил начало второго тура.

— Антология математической поэзии. Повторяю: антология математической поэзии. — Белая перчатка ударила по колокольчику. — У вас готов ответ, мистер Гроут?

— Да. 016.68621927.

— Совершенно верно, мистер Гроут. Поздравляю. — Динти уже перестал скрывать, что явно симпатизирует своему верному оруженосцу. — Так, поехали дальше. Библиография арабской типографии. — Мозолистая рука звякнула колокольчиком. — Да, мистер Парадайс?

— 016.68621927.

— Правильно, — сказал Динти. — Следующая карточка. Англо-сицилийский словарь.

Вперед вылетела белая перчатка.

ДЗИНЬ!

— У вас уже готов ответ, мистер Гроут?

— 423.51.

— Браво!

К середине второго раунда вопросы усложнились, и времени на обдумывание игрокам требовалось больше. Парень из отдела новых поступлений вылетел после того, как неправильно классифицировал торговлю обивочными материалами в Джорджии. Участник из отдела хранения споткнулся на вопросе с чехословацкими пистолетами и тоже вылетел. Остались двое: мистер П. и Ирвинг Гроут.

— Сокровища украинского религиозного искусства в период с шестнадцатого по восемнадцатый век.

Гроут выдал:

— 704.948… 4770903.

— Отлично, мистер Гроут! Это означает, что вы впереди… — Динти сверился с записями, — на пять очков. Еще один правильный ответ, и вы выигрываете чемпионат и получаете титул «Главы рождественских развлечений». А это, в свою очередь, означает, что вы будете править библиотекой до конца этого замечательного вечера.

Последний комментарий Динти навел меня на мысль. Если мистер П. победит Гроута, тогда, возможно, у меня появится шанс вернуть книгу в лабораторию.

— Итак, финалисты готовы? — осведомился Динти.

Соперники кивнули, и в зале воцарилась мертвая тишина. Динти достал карточку и выдержал нарочито долгую паузу — чтобы усилить напряжение.

— А теперь слушайте внимательно. По правилам я могу произнести название лишь дважды. — Он снова сделал паузу. — «Депрессия в среде незамужних матерей Южного Йемена»… Повторяю: «Депрессия в среде незамужних матерей Южного Йемена».

На протяжении нескольких секунд был слышен лишь скрип карандашей по бумаге — Гроут и мистер П. работали над последним ответом. Все присутствующие понимали, что в вопросе кроется не один подвох. А потому ни один из игроков не торопился с решением.

ДЗИНЬ!

— У вас есть ответ, мистер Гроут?

— Да, есть, — ответил хранитель, едва сдерживая волнение. — Начнем со 157, что включает аномальную и клиническую психиатрию. Далее следует сузить круг поиска. Незамужние матери значатся у нас под номером 306.8743. Жители Йемена — под номером 927533. Однако здесь следует проявить осторожность. Для обозначения Южного Йемена следует прибавить цифру «пять». А стало быть, у нас получается… — Он покосился в лежащий перед ним блокнот и с четкостью, достойной Генри Хиггинса, произнес: — 157.30687439275335.

Динти посмотрел на своего друга, потом опустил глаза и заглянул в карточку. Потом снова уставился на Гроута.

— Мне страшно жаль, Ирвинг. Но твой ответ неверен.

— Стало быть, у них ничья, Стивен! — выкрикнул кто-то из зала.

— Тихо! — завопил Динти. — Желает ли второй конкурсант поправить своего товарища? Если нет, мы…

ДЗИНЬ!

Взгляды всех присутствующих обратились к уборщику. Тот даже побледнел от волнения, зная, как много зависит сейчас от его ответа.

— Мистер Парадайс?..

Уборщик потер подбородок:

— Сдается мне, они опустили 157, хотя, Господь свидетель, «аномальная и клиническая психиатрия» — чертовски полезная категория для ребят, работающих в библиотеках.

Все дружно расхохотались.

— Так у вас есть ответ, мистер Парадайс?

— Да, есть. — Уборщик выдержал паузу. — «Депрессия в среде незамужних матерей Южного Йемена» — это будет… 616.85270086944095335.

Динти насупился и, сверившись с карточкой, тихо, сквозь зубы пробормотал:

— Правильно.

Тишина взорвалась восторженными криками и свистом. В последующем за этим замешательстве Нортон прокрался к кафедре и зазвонил в колокольчик: ДЗИНЬ-ДЗИНЬ-ДЗИНЬ-ДЗИНЬ-ДЗИНЬ!

— Да здравствует мистер Парадайс! — не унимался Нортон. — Наш Парадайс — «Глава рождественских развлечений»! Повелитель игр и забав, истинный Директор нашего заведения!

Динти застучал кулаком по столу.

— Тишина! И слезьте с кафедры, мистер Нортон! Прежде чем короновать нашего нового короля, мне хотелось бы вкратце поведать вам об истории подобных празднеств, корни которых глубоко уходят в прошлое, еще к сатурналиям Древнего Рима, славному обычаю, который…

Но слова Динти утонули в свисте и завывании. И через несколько минут уборщик, положив руку на «Настольный справочник библиотекаря», произнес клятву. А затем уселся на трон — виндзорское кресло, чьи детали были обернуты серебристой фольгой, — и издал свой первый указ о немедленной отмене последнего этапа игр под названием «Если бы вы были книгой». Уроженец штата Мэн, мистер Парадайс, заявил, что нервы у него и без того издерганы и истрепаны, как каталог Л. Л. Бина. И лишние хлопоты ему вовсе ни к чему.

Я протолкался к трону.

— Всем королям и повелителям нужен скипетр. — Я протянул своему другу взятую из отдела периодики палку, с помощью которой безуспешно пытался достать коробку в лаборатории.

— Страшно любезно с твоей стороны, Александр.

Я поклонился и попросил у правителя частной аудиенции. Мистер П. выслушал меня и улыбнулся.

— Что ж, маленько пошутить никогда не повредит, — сказал он и нацелился скипетром в дальний угол зала. — Эй, ты! — Все дружно повернули головы. — Да, да, ты! — По залу пошли смешки. — А ну выходи вперед, парень, — скомандовал наш новый повелитель. — Сейчас поиздеваемся над ним вволю, — шепнул он мне.

Гроут, топивший горе в яично-винном коктейле, был схвачен двумя подданными повелителя и препровожден к трону.

— Хочу обратить внимание присутствующих на то, — начал свою речь мистер П., — что с момента моей коронации штат уборщиков потерял одного человека. Волей, данной мне Богом и народом, приказываю этому человеку, — и он указал палкой на Гроута, — занять освободившуюся вакансию!

Расторопный Нортон тут же подкатил к Гроуту тележку со щетками и швабрами.

— Но, милорд, — возразил я, — кто же тогда будет выполнять обязанности этого человека, если он назначен чистить и драить?

Мистер П. сделал вид, что призадумался. А потом во всеуслышание объявил:

— Вы, молодой человек, будете выполнять его обязанности. Такова наша воля.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил я, поклонился мистеру П., а затем обернулся к Гроуту: — Мне понадобятся ваши ключи.

Нортон ухмыльнулся и присоединился к хору скандирующих:

— Ключи! Ключи! Ключи!

У Гроута не было другого выхода, кроме как повиноваться.

— Один совет, Шорт, — сказал он мне. — Только притронься к чему-нибудь в моей лаборатории, хоть к чему-нибудь, и обещаю, ты никогда не увидишь книги, которой так добивался!

— Да не нужна она мне.

Выбежав из зала, я прямиком направился к себе, отпер ящик стола и достал «Часослов». Затем кинулся в лабораторию, отпер решетчатые воротца, достал с полки коробку. Вынул из нее монографию по библиоклептомании, заменил «Часословом», затем крест-накрест перевязал коробку бечевкой в направлении против часовой стрелки и поместил на полку. Запер воротца и вышел из лаборатории секунд за тридцать до того, как ко мне подскочил Гроут и потребовал немедленно отдать ему связку ключей.

Ко времени, когда я поднялся наверх, в читальный зал, веселье там было в полном разгаре. «Глава рождественских развлечений» успел поглотить немалое количество яично-винного коктейля и, похоже, в полной мере наслаждался своей ролью повелителя.

— А ну подать сюда Норти! — возопил он. — Пусть предстанет передо мной, как лист перед травой! — Когда Нортон приблизился, мистер П. произнес: — Помнится, как-то ты говорил нам, что неплохо бы устроить в библиотеке гонку колесниц. Мне всегда нравилась эта идея. Напоминает катание на ледяных дорожках, которым мы так увлекались в начальных классах, когда Лосиное озеро замерзало. Как думаешь, можем устроить здесь нечто подобное?

— Можно. Только вместо санок или колесниц у нас будут тележки для перевозки книг.

Уборщик скроил недовольную гримасу.

— Ни черта ты не смыслишь в гонках, коли хочешь использовать эти самые тележки.

— А вы что предлагаете, милорд?

— Милорды не предлагают, Норти. Они повелевают. И вот я повелеваю тебе подать нам сюда четыре вагонетки для мусора и установить их возле стойки выдачи.

Динти пытался возражать против этой затеи, но его протесты утонули в хоре восторженных возгласов верноподданных мистера П. Надо сказать, их преданность возрастала прямо пропорционально выпитым стаканчикам неизвестно откуда взявшегося солодового виски. Подозреваю, что то было дело рук Спиайта. И вот все участники празднества столпились возле стойки выдачи и начали попарно рассаживаться в доставленные Нортоном колесницы, вернее, в вагонетки.

Спиайт выбрал себе в пару миниатюрную и невзрачную девицу из каталожного отдела, чье имя я никак не мог запомнить. Мистер Абрамович посадил в упряжку помощника директора по административной части. Мы с Нортоном заняли третью колесницу, а четвертой завладели два сотрудника из отдела хранения.

И вот мистер П. торжественно объявил о начале гонки взмахом своего жезла. Нам предстояло шесть раз пересечь по периметру читальный зал.

Первыми пересекли финишную линию Спиайт с каталожной девицей. Победителей шумно приветствовали все присутствующие, за исключением мессиров Динти и Гроута. Партнерство победителей не прекратилось и после того, как закончилось их чествование. Я уже уходил с вечеринки, донельзя довольный тем, что удалось благополучно сбагрить «Часослов» и избавиться от этой головной боли, и заметил ту самую парочку. Она пристроилась у полок с медицинскими текстами. Как нельзя более подходящее место, подумал я, заметив на футболке девицы надпись. «Библиотекари, — гласила она, — делайте это по книге».

 

Глава 56

Поскольку «Часослов» занял надлежащее место в коробке на полке лаборатории, я наконец соскочил с крючка Джессона. А тот, так мы с Ник, во всяком случае, надеялись, должен был сам вскоре попасться на крючок. Мы решили сыграть на многочисленных слабостях этого человека: на его безумном желании завладеть «Королевой», на его патологической ненависти и подозрительности к Штольцу, на его злоупотреблении моим доверием. Но мы также решили, что отмщение и окончательное расставание, в какой бы форме они ни произошли, не должны носить чисто материального характера. Нет, надо было осудить сам образ жизни Джессона как таковой.

Вот почему, проведя разведку и составив вместе с Ник несколько вариантов развития событий, я без ведома Джессона явился в штаб-квартиру «Штольц индастриз».

Штольц ни за что бы меня не принял, если б я не подготовил почвы заранее. Сделал предварительно несколько звонков в его офисы, после которых создалось впечатление, что я хочу продать кожаную шкатулку, которую не смог заполучить Куко. И дал понять, что исход сделки целиком зависит от личных переговоров с покупателем. К моему изумлению, это предварительное условие было принято, хотя и без особого восторга.

— Ты, — мрачно приветствовал меня Штольц. — Садись.

Сам он сидел, развалясь в кресле и положив ноги на стол размером с крыло аэроплана. Благодаря этой позе мне открывался прекрасный вид на подошвы его ботинок с пластиковыми дискоообразными набойками на каблуках и возле носков — свидетельство бережливости во всем, что особенно презирал Джессон. Не успел я начать свою речь, как Штольц водрузил на край стола песочные часы.

— Изобретение Томаса Эдисона, — сказал он. — Парень, что продал их мне, говорил, что полезно иметь этот предмет под рукой, он ограничивает время пустопорожней болтовни. Вот я и держу. У тебя три минуты.

И вдруг я ощутил абсурдность происходящего, волнение и неуверенность, что встреча увенчается успехом.

— Я… я работаю на Генри Джеймса Джессона-третьего.

— Тот колун, с которым мы снимались на фоне неандертальцев? А с чего это он вдруг решил ее продать?

— Ничего он не решил.

Глаза у Штольца сузились.

— Тогда разговор закончен, — сказал он и потянулся к песочным часам. — Ты сэкономил две с половиной минуты моего времени.

— Подождите. Хотите знать истинную причину моего визита к вам?

— Говори.

— Мистер Джессон категорически убежден в том, что содержимое кожаной шкатулки у вас.

Штольц изумленно вскинул брови:

— «Королева»? Никак шутишь, приятель?

— Отнюдь.

— И с чего он это взял?

— Ну, с одной стороны, сыграл роль тот факт, что вы интересуетесь часами. А также краткая беседа с вами на церемонии в музее. Почему-то именно она убедила его, что вы лично замешаны в краже, хотя я считаю эту идею совершенно безумной. Короче, по его мнению, вы — криминальный тип.

Штольц так и покатился со смеху, глаза превратились в щелочки.

— У этого придурка сильно развито воображение. Так ты что, правда работаешь на него?

— Работал, и поверьте, чрезмерно развитое воображение — это не единственный его недостаток. — Должно быть, горечь, прозвучавшая в моем голосе, заставила Штольца снять ноги со стола и внимательно посмотреть мне прямо в глаза.

— Ладно. Как вижу, оба мы с тобой одного мнения об этом типе. Но при чем тут шкатулка? Или я? — Он покосился на песочные часы. — Еще минутка, пожалуй, у тебя есть.

Я глубоко вздохнул и вкратце изложил ему события, предшествующие нашей встрече. Штольц слушал не перебивая и встрепенулся только тогда, когда я упомянул о фальсифицированном снимке, косвенно подтверждавшем участие Куко в иерусалимском ограблении.

— Погоди-ка секундочку. Так ты хочешь сказать, что жена разрисовала тебе задницу, а потом сфотографировала ее с целью навести подозрения на моего сотрудника?

— Вы правильно обрисовали ситуацию, мистер Штольц.

Он хмыкнул.

— Нет, я хочу это видеть.

— Буду счастлив прислать вам копию.

— Этого недостаточно. Хотелось бы увидеть в натуре.

— Но рисунок уже поблек. Может…

— Твое время истекло, парень. Но вот что я тебе скажу. Дашь посмотреть — и заработаешь еще три минуты. А иначе уноси свою размалеванную задницу вон из моего офиса.

* * *

Я уже застегивал молнию на брюках, а Штольц все еще хохотал. По всей видимости, зрелище произвело на него сильное впечатление.

— А знаешь, ты меня заинтересовал, парень. А теперь расскажи, зачем приперся? Только чтоб не врать!

— Джессон меня предал, мистер Штольц. Сбивал меня с толку во время поисков, совал нос в мои личные записи. А потом просто высмеял, изобразив в качестве героя романа восемнадцатого века.

— Сдается мне, без адвоката тебе не обойтись.

— Да нет, в суд на него я подавать не буду. Хочу уладить дело по-другому. Хочу отобрать у Джессона то, что он отнял у меня.

Штольц забарабанил пальцами по столу.

— Вор у вора дубинку украл?

— Именно. И есть ли для этого лучшее место, чем Пассаж технических чудес Фредерика Р. Штольца?

— Хочешь начистоту, малыш? Часов там нет.

— Знаю. Но не будем недооценивать мастеров, работающих у Штольца. Я, конечно, в этих делах не эксперт, но из того, что прочел о вас, сумел сделать вывод, что ваша команда вполне способна воссоздать «Марию Антуанетту».

Штольц улыбнулся:

— Ты мне льстишь. И потом, с чего ты взял, что удастся убедить твоего бывшего босса наведаться ко мне в Пассаж?

— Да он готов вскарабкаться на обмазанный жиром шест в чем мать родила, лишь бы заполучить любимую игрушку.

— И все равно проблематично. Ведь для того, чтобы изготовить хорошую копию, нам понадобится точное изображение «Королевы».

— Которое у вас имеется, — вставил я. — Ибо ваш куратор любезно предоставил мне его копию.

— Правда? — Штольцу явно начинало нравиться мое предложение. — Тогда прикажу, чтобы с него сделали копии. Но должен предупредить, Пассаж к открытию еще не готов.

— Это меня ничуть не беспокоит.

— Что еще я должен знать о нашем проекте под названием «Двойник»?

— Вот это, — ответил я и положил на стол папку с набросками, сделанными Ник под моим руководством. Он начал перелистывать страницы и смахнул песочные часы в верхний ящик стола.

— А знаешь, здорово, парень!

— Так мы оба в деле?

— Само собой. Позвоню, как только мы будем готовы показать этому колуну хитроумный фокус-покус в стиле Штольца.

 

Глава 57

— Теперь или никогда, мистер Джессон.

— Теперь или никогда что? — послышался ответ из глубины паланкина.

— Звонил Куко. А теперь догадайтесь, кто уехал из города на встречу с держателями акций?

— Отлично. Жду подробнейшего отчета, и как можно быстрей.

— Вы можете рассчитывать на нечто большее. Так, во всяком случае, сказал Куко. Цитирую дословно. И еще добавил: «Оба».

— Тогда прошу передать Куко мой ответ, тоже дословно. А ответ такой: «Даже речи быть не может».

— Он сообщил, что у него все готово. Я уже взял машину напрокат.

— Но это полный абсурд, — возразил Джессон. — Нам нужно время на подготовку.

— Такого момента может больше не представиться.

Шторки паланкина распахнулись.

— Но разве можно быть уверенными в том, что Штольц действительно отсутствует?

— Я знаю лишь то, что сообщил мне Куко. Нам всего-то и надобно, что подъехать к заднему входу в центральный ангар Пассажа и два раза мигнуть фарами.

— Все эти кинематографические трюки мне не по вкусу. Что, если это ловушка?

— Да не волнуйтесь вы так! Какая-нибудь лазейка всегда найдется.

В машине беспокойство Джессона лишь нарастало. Привыкший к уютным домашним креслам и паланкинам, он чувствовал себя явно неловко на виниловом сиденье малолитражного «форда». Но все его разглагольствования в адрес сиденья автомобиля — «унижающее достоинство ортопедическое кресло» — были призваны лишь замаскировать растущую тревогу и не имели ничего общего с недостатками дизайна американской машины. Джессона беспокоило другое — потеря контроля над ситуацией. Разглядывая склады и ангары, мимо которых мы проезжали на пути к Нью-Джерси, он вдруг почувствовал себя в роли, которая прежде предназначалась исключительно мне. В роли затюканного мальчика на побегушках.

Солнце уже клонилось к закату, когда мы доехали до кольцевой дороги, огибавшей Пассаж. Прожектора высвечивали стены комплекса, придавая особую драматичность пейзажу.

Я затормозил и два раза мигнул фарами. И, пока мы ждали ответного сигнала, обозрел окрестности.

— Вон то строение, видите, мистер Джессон? Это библиотека. Именно там я узнал, что часы, о которых идет речь, это — брегет. А вот три здания, прямо перед нами, — это, собственно, и есть выставочный комплекс. В ангаре справа — выставка технических достижений доиндустриальной эпохи, слева — постиндустриальной…

— Позвольте догадаться самому, — хмыкнул Джессон. — А этот алюминиевый кит, что разлегся в центре, и есть индустриальная часть коллекции Штольца. Известно ли вам, в каком именно доме из гофрированного железа находится наша «Королева»?

— Куко не сказал.

— Конечно, не сказал. А где он сам, черт побери?

— Наверное, отключает сигнализацию по периметру. Датчики тут установлены весьма чувствительные. Продукт высоких технологий.

— Звучит утешительно, — буркнул Джессон.

Внезапно прожекторы выключились. Еще пару секунд спустя темноту пронзил один-единственный луч. Исходил он из центрального ангара. Высветил на миг грязную дорогу и уперся в ветровое стекло нашей машины. Я выскочил из «форда» и едва успел обогнуть капот и оказаться у двери в салон со стороны пассажирского сиденья, как луч начал уходить в сторону.

— Держитесь поближе ко мне, — сказал я Джессону. — И старайтесь не выходить из луча.

Луч довел нас до деревянного настила конвейера, футах в сорока от машины.

— Залезайте, мистер Джессон.

Тот покорно полез на настил. Тут вдруг мотор ожил, Джессон потерял равновесие, покачнулся и крепко ухватил меня за руку.

— Смотрите! — хрипло пробормотал он.

Из темноты прямо навстречу нам вынырнул грузоподъемник. Джессон, продолжая цепляться за меня, рухнул на колени, в этот миг машина начала поднимать нас в воздух.

— Держитесь крепче! — завопил я, стараясь перекричать шум мотора.

— Можете мне поверить, — крикнул в ответ Джессон, — у меня нет ни малейшего намерения свалиться отсюда!

Грузоподъемник снял нас с конвейера и поместил на разгрузочную площадку перед ангаром.

— Сюда, — сказал я, указывая на коробку для обуви, которую выхватил из тьмы еще один луч прожектора.

Джессон осторожно приблизился и осмотрел коробку, но побоялся трогать ее, предоставил эту честь мне.

— Что это такое, черт побери? — пробормотал он, когда я приподнял крышку.

— Молескиновые стельки, — ответил я.

— На кой шут они нам сдались?

— Сейчас объясню, погодите секунду. Тут есть и записка. — Я развернул листок бумаги. — Здесь сказано, что мы должны засунуть стельки в ботинки. Возможно, еще одна мера предосторожности. Да, охраняется это место что твой Форт-Нокс.

— Значит, оба, — пробормотал Джессон, наблюдая за тем, как я вставляю зеленые стельки в ботинки на шнурках.

Снабженные подстилками, точно какие-нибудь шахматные фигуры, мы топтались на площадке в ожидании следующего сигнала. Чтобы скоротать время, Джессон приблизился к массивной железной гильотине, украшавшей вход в ангар.

— На табличке написано, что это приспособление использовали, чтобы обезглавить семьдесят девять аристократов в последние месяцы Великой французской революции. Остается лишь надеяться, что мы не станем восьмидесятым и…

Тут Джессон резко отпрянул. Он едва успел увернуться от падающего лезвия.

— Чисто бреет, — заметил я, но моя шутка успеха не возымела.

Луч света направил нас к кожаному кошельку, лежавшему на полу. Я подобрал его, зная, что Джессон не осмелится сделать этого, потряс и высыпал содержимое ему на ладонь.

— И что прикажете нам с этим делать? — спросил Джессон, позвякивая дюжиной тусклых серебряных монет. На вопрос его ответил очередной луч света. Он указывал на центральный коридор в крыле здания. — Что за…

Джессон умолк, потрясенный открывшимся перед нами зрелищем. Мы оказались в центре складского помещения, битком набитого автомобилями старых марок, а также разного рода механизмами. К чести Штольца, все они были идеально отреставрированы, но, похоже, не функционировали. Неподалеку от нас находился старинный кофейный автомат, сверкающий никелированными боками и кранами.

Луч света сконцентрировался на великолепном механическом пианино. Джессон приблизился к нему и сунул в щель старый десятицентовик. Инструмент ожил.

— Вот чертяка, — пробормотал Джессон, услышав первые аккорды.

— Что не так?

— Симфония Гайдна номер сто один в ре миноре.

— Ну и что с того? — Мне становилось все труднее разыгрывать недоумение.

— Известна также под названием «Часы». Возможно, вы заметили, что я иногда играл из нее отрывки. Да, точно, он просто смеется над нами!

— Кто, Куко?

Джессон вздохнул.

— Да никакой не Куко, Александр. Штольц, вот кто.

Звуки музыки стихли, и луч света направил нас к механической гадалке — деревянной кукле в виде турчанки в человеческий рост, которая обещала «провидческое предсказание судьбы всего за пять центов». Джессон сунул в рот гадалке монету и повернул тяжелую рукоятку. Глаза куклы под кожаными веками закатились, челюсть задвигалась.

— Ви-и-и ла-а-а Ренннн!

— Да здравствует королева? — предположил я.

Джессон резко развернулся на каблуках и крикнул прямо в камеру наблюдения на потолке:

— Довольно! Прекратите, Штольц, вы уже высказались! Выходите! Эй, где вы там?

В ответ на этот вызов луч света подвел нас к отгороженному бархатными канатами пятачку в дальнем конце ангара. К одному из столбиков была прикреплена записка следующего содержания: «Время пришло».

Надо сказать, что, кто бы ни наблюдал за этим зрелищем, возникшим в пустом пространстве, — библиотечный работник, коллекционер, вор или лжец, — каждого из них сразила бы наповал его необыкновенная, почти осязаемая красота. Как именно Штольц достиг такого эффекта, для меня до сих пор остается загадкой, хотя я и ознакомился с последними разработками в области лазерных технологий и оптических эффектов. Из простого снимка он соорудил трехмерное изображение часового механизма, тикающего брегета времен Марии Антуанетты, блистающего и искрящегося великолепием, словно драгоценный камень.

Он материализовался примерно футах в восьми над отгороженным пространством и сверкал, дразня своей недосягаемостью, точно хрустальное яйцо, пляшущее на невидимом гребне морской волны. Теперь такое кажется мне невозможным. Ну что, скажите, может быть особенного в тикающем часовом механизме? Но поговорите как-нибудь с ученым-химиком, специализирующимся на пигментах. И он скажет вам, что даже обычная краска может кого угодно привести в полный восторг, если художник с умом ее использует.

Джессон стоял совершенно неподвижно, завороженный этим волшебным зрелищем. На лице его отражались одновременно восторг и страх. Примерно через минуту он положил руку на бархатный канат. И мне показалось, что часы затикали еще громче и многозначительнее, словно вот-вот собирались привести в действие взрывной механизм.

— Может, нам лучше отойти? — сказал я. — Бог их знает, как там работают эти детекторы.

Но Джессон меня не слышал. Он был заворожен созерцанием предмета, которого так жаждал, которым хотел заполнить пустующую ячейку. Все остальное, похоже, значения для него не имело. Внезапно он приподнял одну ногу, потом — другую, перешагнул через канат и начал подпрыгивать, пытаясь ухватить часы. Но всякий раз, когда пальцы его, казалось, вот-вот схватят брегет, тот отодвигался на дюйм. Вскоре Джессон устал и опустил руки в прямом и переносном смысле. А «Королева», как бы приняв его капитуляцию, медленно проплыла над бархатными канатами и исчезла за брезентовым кузовом старого автомобиля.

— Так, ребятишки. Может, объясните, что это вы здесь делаете, а?

Перед нами, поставив одну ногу на бампер «форда», с пультом дистанционного управления в руке возник Штольц. На губах его играла самодовольная улыбка.

— Часы? Где часы? — взвыл Джессон.

Вместо ответа Штольц нажал на кнопку пульта. Откуда-то сверху спустился телевизор, экран его засветился голубоватым мерцанием, и на нем возникли сцены нашего проникновения в ангар. Остановив демонстрацию на эпизоде, где Джессон, подпрыгивая, пытается дотянуться до брегета, Штольц покачал головой и заметил:

— Сдается мне, вас вполне можно засудить за незаконное вторжение в частные владения.

— Мы никаких законов не нарушали. Ворота были открыты.

Штольц окинул Джессона скептическим взглядом.

— Это посреди ночи, да? Когда в здании нет ни одного сотрудника? Что ж, пусть полиция решает.

— Погодите минуту, — сказал Джессон. — Уверен, мы сможем решить эту проблему в частном порядке. Я был готов предложить вам…

— Извините, дружище, но ведь вы сами видели записку. Время пришло. — И с этими словами Штольц снова надавил на кнопку пульта дистанционного управления.

Сначала на экране возникла огромная гильотина, которую мы видели на входе в ангар. Затем появился другой план — камера опустилась, и на экране возникла «Королева». Она лежала на деревянной плахе прямо под лезвием гильотины.

— Прекратите! — крикнул Джессон.

Крупный план: увеличенные зубчатые колесики часов движутся по сапфировым палетам. Крошечный золотой молоточек поднимается и опускается, издавая мелодичный звон.

— Пожалуйста! — взмолился Джессон. — Неужели мы не можем договориться по-хорошему?

Фигура в черном плаще с капюшоном приблизилась к плахе и поправила часы — так, чтобы смертоносный удар пришелся прямо по ним. И тут мы заметили, как из-под плаща высунулась бледная рука с татуировкой на запястье.

Затем без всякого предупреждения, без барабанного боя и пения фанфар нож начал опускаться.

Эти три секунды показались нам вечностью. Штольц специально показывал все в замедленной съемке. И вот нож рухнул. Результаты, как и следовало ожидать, оказались плачевными.

Все это время я не сводил глаз с Джессона. Он зажмурился, а на лице возникла гримаса боли и беспомощности. Мне даже стало жаль его. Не слишком ли далеко мы зашли?

У Штольца же сомнений на этот счет не было.

— Вот это, старина, я называю современной технологией резки.

Разрушения, произведенные гильотиной, были по ужасу своему сравнимы разве что с полотнами Брейгеля и сценами из фильмов Бунюэля.

Штольц же перекручивал пленку обратно и продолжал демонстрацию фильма. Гильотина поднималась и опускалась, производя жестокие разрушения. И с каждым ее ударом Джессон, казалось, заново умирал.

Снова крупным планом фигура в капюшоне, крупным планом бледная рука с татуировкой. Вот она поправляет брегет на плахе. Вот крупным планом гильотина, вот она медленно опускается. И приходит конец «Марии Антуанетте».

 

Глава 58

Но только это был еще не конец.

Я заранее настроился насладиться расправой над предателем. Для чего, собственно, и затевались все эти трюки с бегающим лучом прожектора, гильотиной и прочее. Но почему вместо торжества над Джессоном я испытывал горечь и жалость? Почему при выезде из ворот комплекса, когда я косился на человека, сердито бормочущего что-то себе под нос на сиденье автомобиля, мне вдруг начало казаться, что я совершил большую ошибку? При виде его страданий мне отнюдь не стало легче.

Впрочем, оценка моей реакции оказалась неточной и, как впоследствии выяснилось, его реакции — тоже.

Ко времени, когда мы добрались до «Фестиналенте», Джессон немного оправился. Нет, веселее он не стал, но, по всей видимости, твердо вознамерился осмыслить только что виденное и пережитое.

— Это световое шоу, плывущая в воздухе «Королева», фильм о ее мнимой казни… Нет, мы серьезно недооценивали мистера Фредерика Р. Штольца. — Я осторожно кивнул, и хотя мне страшно хотелось спросить, почему именно «мнимой», промолчал. — Не могу отделаться от ощущения, что все это представление отдавало фальшью. Он бы ни за что не уничтожил «Марию Антуанетту» из желания унизить меня.

— Но, похоже, все же пошел на это.

— Не убежден. — К моему изумлению, все подозрения Джессона сконцентрировались исключительно на Штольце. Он позвонил Эндрю и велел принести печенья, но, не дождавшись, вдруг резко поднялся из кресла. — Идемте со мной, — скомандовал он и повел меня в галерею механических чудес.

Проходя мимо фонографа, я испытал сильнейшее желание ухватить Джессона за шиворот и крикнуть: «Я обнаружил ваш идиотский свиток!» Но тут же спохватился и постарался держать себя в рамках.

— Так и знал, что все это фальшивка! — воскликнул вдруг Джессон.

— Но почему?

— Знаю, и все. В том, что мы видели казнь часов, сомнений нет. Но я уверен, то был вовсе не наш брегет. — Он объявил об этом, стоя рядом со своими драгоценными pendule sympathique.

— С чего вы это взяли?

Джессон снял чехол, защищающий раритет от пыли, и указал на напольные часы и карманные часики, угнездившиеся в специальной выемке.

— Звон, который мы слышали в фильме.

— А что не так со звоном?

Джессон протянул руку и начал крутить стрелки больших часов.

— Помните, как они звучали перед тем, когда «Королева» была… — Он выразительно чиркнул себя ладонью по горлу.

— Ну, забыть это трудно.

— Как бы вы описали этот звон?

— Не знаю. Мрачный? Похоронный?

— Да ничего подобного! — Джессон завел часы. Раздался звон. Ничего общего с той музыкой, что мы слышали в фильме Штольца. Ну вот вам, пожалуйста. Доказательство того, что все это фальшивка, придуманная Штольцем. У брегетов масса неоспоримых достоинств, но все они обладают одним весьма существенным недостатком. Невыразительным бемольным звоном. Это отличительная черта всех брегетов. А «Мария Антуанетта» Штольца пела мелодично, как птичка. Ни у одного из брегетов нет и не было такого красивого звона. А стало быть… звон поддельный. И если это так, то и все остальные ухищрения Штольца не выдерживают никакой критики. Наверное, он просто обезумел от зависти, от желания завладеть моей кожаной шкатулкой.

— И что же теперь нам делать?

Джессон бережно зачехлил часы.

— Вернуться к исходной позиции.

Через секунду-другую я сообразил:

— Так вы считаете, у Штольца нет часов? Но вы же были уверены! К тому же в вашем свитке… — Я осекся, но слово, как известно, не воробей. И потом с меня было достаточно. — Все кончено, мистер Джессон.

— Что именно?

Указав на часовой механизм, я со значением произнес:

— Хозяин и раб отныне не вместе.

— Как прикажете это понимать?

— Идемте со мной. — Я вышел из галереи в салон и остановился у глобуса. — Ведь Штольц не единственный, кто сочиняет байки, верно? — Я крутанул глобус, тихий шорох внутри подтвердил, что свиток на месте. — Хотите, поговорим об ином предмете насмешек? А начнем с расхожего вашего выражения. О том, что лично вы находите рай угнетающим местом. — Глобус остановился. — Вот так. Я знаю все. Знаю о моей реинкарнации в образе пажа, жалкого мальчишки на побегушках. — Я нашел на глобусе островок, по очертаниям напоминавший почки, надавил на потайную кнопку. Глобус распался на две части.

— Но как? — пробормотал Джессон. — Когда?..

— Случайно наткнулся. Во время поисков «Часослова». — Я извлек свиток. — Если б вы воздержались от каламбуров на тему рая, мне бы и в голову не пришло сунуться сюда. И я бы не узнал, что вы воруете мои мысли с целью сочинить исторический роман весьма сомнительного свойства.

— Вы начитались Генри Джеймса. Что я могу сказать в свое оправдание? Да хотя бы то, что вы такой же вор, как и я, ничуть не лучше. Да, верно, я хранил эти бумаги втайне, но по крайней мере не зашифровывал их в отличие от некоторых. И не носил с собой записной книжки, привязанной к лацкану пиджака!

— Я успел продвинуться дальше своих записных книжек, мистер Джессон!

— Неужели? Но разве для вас, Александр, я был не более чем возможностью громко заявить о себе, удовлетворить жажду самоутверждения? Паразит, живущий во мне, снедает и вас. И еще помните: любые записи подобного рода есть не что иное, как воровство. Я хоть по крайней мере платил за то, что краду. Я хотя бы пытался написать роман, Александр. А что пользы от ваших зашифрованных записей?..

Эта атака окончательно взбесила меня.

— Почему вы вечно искажаете факты?

Джессон злобно усмехнулся:

— Скажите, Александр, вы когда-нибудь признаете свои ошибки? Напомните, как звали того человека, который пытался доказать, что библиотекари — люди без эмоций?

— Да идите вы к дьяволу со своими эмоциями! Вы никогда не собирались по-настоящему работать вместе со мной, мистер Джессон. Я никогда не был вашим Босуэллом.

— Н-нет, были, — пробормотал он. — И я надеюсь, до сих пор им являетесь.

— Ничего подобного! Я читал ваши наброски. И меня вовсе не греет идея быть вашим преисполненным сомнений пажом.

— Это раб преисполнен сомнений. Ладно, как бы там ни было, признаю, данные строки могли показаться несколько оскорбительными. И потом вы уже больше не похожи на пажа, Александр. Не хочу показаться снисходительным, но вы за последнее время очень выросли.

— Вот это верно. Теперь я уже способен вкусить всю прелесть предательства.

— Что это вы имеете в виду?

— А вот что. Неужели вы думаете, что Штольц в одиночку придумывал все эти трюки в ангаре? Неужели вас не насторожил тот факт, что механическое пианино играло там «Часы» Гайдна?

Джессон покосился на клавесин. На нем по-прежнему лежали ноты. Потом он перевел взгляд на меня. Только тут до него дошло.

— Ах ты, неблагодарная тварь!

— Так, значит, вот как вы заговорили теперь со своим дружком? — Я швырнул на пол свиток и наблюдал за тем, как он, разворачиваясь, покатился по ковру.

Джессон остановил рулон шлепанцем, поднял его и начал скручивать бумагу. Полоска бумаги приподнялась над ковром, образуя хрупкий мостик между автором и его героем. И тут я оказался перед выбором. Можно было преодолеть эту хрупкую преграду и сделать шаг к примирению, можно было вырвать бумагу из рук Джессона и окончательно с ним рассориться. Я выбрал третий вариант. Развернулся и вышел из «Фестиналенте», цитируя строки из Джонсона: «Из всех печалей, что нам травят путь земной, нет горше и обидней шутки злой».

 

Глава 59

— Alors? — осведомилась Ник.

— Давай, выкладывай, — сказал Нортон.

— Так он купился на эту хохму? — нетерпеливо спросил Спиайт.

— Да едва сам не положил голову на ту плаху, — ответил я.

— А молескиновые стельки произвели впечатление? — спросил Нортон.

— Ага.

— И вся эта муть насчет сигнализации и минирования?

— И она тоже.

— Ну а как прошло представление с плавающими в воздухе часами?

— Как по маслу.

Я прошел по коридору, жена и оба моих друга следовали по пятам. Я тяжело рухнул на кушетку.

— Нельзя ли отложить отчет до завтра? Я просто ног под собой не чую.

— Не выйдет, — сказал Нортон. — Даром, что ли, мы прождали всю ночь? Нам нужен самый подробный отчет, и немедленно!

Ник присела рядом со мной на кушетку.

— Так Отшельник ни о чем не догадался?

— Он понял, что часов у Штольца нет. И что видеопленка с разрушением брегета — фальшивка. Штольц ошибся со звоном. Но вот чего не заподозрил Джессон, так это нашего участия. И тут я не выдержал и сам раскололся. Наверное, просто перегорел. И дело приняло довольно неприятный оборот.

Ник нервно покосилась на меня:

— Так все кончено?

— Определенно.

— На чем вы все-таки остановились? — спросил Спиайт.

— Если коротко, то на следующем: отныне Генри Джеймс Джессон-третий будет добиваться «Королевы» в одиночку.

— Замечательно, — пробормотал Нортон. — Но разве не можем мы еще раз наведаться в Пассаж к Штольцу? И как именно выглядела кончина этих часов? Где-то я вычитал о чудесах, которые его техники проделывают с параллельной проекцией.

— Да, это они умеют, и не только на экране. Но я ведь уже говорил, мы с Джессоном расстались раз и навсегда, причем не самым лучшим образом.

— Ну и как же лучше решить эту проблему?

— Какую? Мою с Джессоном?

— Да нет, — сказал Нортон. — С просмотром фильма.

Переубеждать его, похоже, было бессмысленно.

— Помнишь известный снимок атомной бомбы? Так вот, если совместить это облако в виде гриба с отрывками из документального фильма об операции на человеческом сердце — нам показывали на уроках биологии, — можно получить представление о внешнем виде часов после того, как на них обрушился нож гильотины.

— И все же я не понимаю, — заметил Спиайт, — как это Штольцу удалось превратить неподвижную фотографию в кинопленку с действующим, тикающим часовым механизмом.

— Остается лишь принять все это на веру, — сказал Нортон. — Этот тип практически изобрел весьма выразительное объемное изображение.

Не желая углубляться в технические аспекты достижений Штольца, я сказал:

— Лично для меня интерес представляет лишь выразительность отображения событий в романе, который я собираюсь написать.

Спиайт тут же навострил ушки.

— Так, значит, наш Центр может рассчитывать на скорое получение еще одной твоей высокохудожественной книжки? Продолжение «Бланков любви»?

— Нет. У меня на уме нечто более амбициозное. Развернутые контраргументы.

— В чей адрес? — в один голос воскликнули Нортон со Спиайтом.

— Джессона, разумеется. Он обвинил меня в неспособности сочинить хотя бы одно осмысленное и складное произведение, несмотря на пристрастие постоянно делать заметки. И еще сказал, что эти мои записи в книжке есть не что иное, как воровство.

— Нет, я больше не могу! — протянул Нортон.

— Вообще-то определенный смысл в его словах имеется. Я начинаю понимать, что выдумки имеют большое преимущество над реальностью.

— Ладно, если ты напишешь это произведение, — сказал Спиайт, — мы можем попросить Ник перепечатать его на свиток. И подсунем его в фонограф.

Я тут же отверг данную идею.

— Давайте оставим все эти механические штучки Джессону. Меня куда больше греет создание самых незамысловатых хроник. Ни звона колоколов, ни пения труб, ни боя барабанов, а уж тем более — никаких заводных ручек.

— Надо так понимать, это исключает наличие в хрониках мистера Потайные Отделения? — спросил Нортон.

— О нет, местечко там для него найдется.

— Когда закончишь, — сказал Спиайт, — я устрою выставку всех твоих работ, где будут и записные книжки, и роман, и «Бланки любви», и, возможно, даже новая раскладная «Камасутра» в картинках.

— Не думаю, что директор нашего заведения придет в восторг, узнав, что эта «Камасутра» представлена на всеобщее обозрение.

— Да, наверное, ты прав, — сказал Спиайт.

— Ребята, поймите меня правильно. Ни в коем случае не хочу показаться неблагодарным, но у меня на уме совсем другие экспонаты.

— Как хочешь, — немного обиженным тоном заметил Спиайт. — Но может, все-таки устроишь чтение для спонсора нашего Центра? Фонды у нас имеются.

— Очень мило с твоей стороны, но давай немного повременим.

— Нет проблем, — вздохнул Спиайт. — Никто не собирается смотреть на часы.

* * *

За несколько лет работы я наловчился составлять разного рода списки. И вот я взялся за дело и, не ограничиваемый всякими там рубриками, не заботясь об оформлении, почерке и жанре, к которому могли бы принадлежать эти заметки, принялся строчить. Карандаш так и порхал по бумаге.

Метод мой был прост. Я собрал все бланки требований, накопившиеся у меня за время работы с Джессоном, и начал выстраивать их в хронологическом порядке. Требования служили мне своеобразным ключом. Прошло ровно полгода с того дня, как я покинул Джессона, и вот у меня уже появился план книги, описывающей поиски «Королевы». Ник внимательно прочитала написанное, поправила мой скверный французский, а затем уволокла меня в спальню, чтобы усовершенствовать сцену соблазнения.

Аналогичное рвение и усердие она проявила и в оформлении книги. Перебрав с полдюжины шрифтов и сочтя их лишенными очарования, она остановилась на «Гауди модерн» с его залихватски заостренными дефисами и изящным курсивом. Я тоже оказался не промах и предложил обозначать главы изображением циферблата с определенным числом. Ник тут же подхватила эту идею и развила ее: предложила выстроить текст таким образом, чтобы он занимал ровно триста шестьдесят страниц. Мало того, она усилила «часовой» мотив, украсив книгу графически строгим изображением зубчатых колесиков из «Марии Антуанетты». И объяснила это тем, что регулятор хода столь же важен для движения моего «часового механизма», как и для «Королевы».

 

Глава 60

Мое первое выступление в качестве профессионального писателя — я могу позволить назвать себя писателем лишь потому, что именно так назвали меня в выпуске библиотечных новостей, а Спиайт даже заставил свой исследовательский Центр выплатить мне гонорар в размере ста пятидесяти долларов — должно было состояться в роскошном зале заседаний совета попечителей. Но, узнав об этом, Динти пришел в ярость и запретил использовать зал. Он до сих пор помнил гонки на колесницах и подогретую виски вакханалию, что разразилась вслед за ними. А потому Спиайту пришлось импровизировать. Он собрал где только можно раскладные стулья и расставил их в гардеробе, под главной лестницей.

Но мест, слава Богу, хватило, потому как на выступление явились примерно человек десять моих коллег, не больше, плюс Ник, Кристофер Лайонз и Эммануэль Орнштейн. Спиайт разослал приглашения по почте. Разослал всем, кто имел хотя бы какое-то отношение к поиску брегета, в том числе и Штольцу с Джессоном. Штольц прислал открытку с извинениями и сожалениями, что никак не может быть. (Причина вполне уважительная — в тот день должно было состояться открытие его Пассажа.)

Ну а чем же объяснялась неявка второго главного действующего лица? Честно говоря, не заметив в кучке присутствующих желтого жилета с пурпурной ленточкой на спине, я с облегчением вздохнул. Сомневаюсь, что если б на выступлении присутствовал Джессон, я бы справился со своей задачей. Мне и без того было нелегко выдерживать циклопический взгляд мистера Орнштейна — тот неизвестно с какой целью прихватил с собой лупу.

Спиайт взобрался ко мне на трибуну и зазвонил в колокольчик. Динь-динь-динь! А затем произнес вступительную речь:

— Приветствую вас, дамы и господа! Центр материальной культуры имел честь спонсировать литературные начинания моего близкого друга Александра Шорта. Большинству из вас Александр известен совсем в другом качестве — как библиотекарь, работающий в справочном отделе и из любопытства вечно снующий по читальному залу с записной книжкой за пазухой. Но несколько месяцев тому назад он отказался от этой книжки в пользу другой. А вот какой именно — точно не скажу. Даже меня, своего близкого друга, он все это время держал в неведении. И только сегодня нам предстоит узнать, что это за труд, и оценить его по достоинству. Так что без лишних церемоний передаю слово автору.

Я поблагодарил Спиайта за лестную речь и, стараясь унять волнение, открыл книгу на первой странице и начал читать:

— «Поиски начались с заполненной формы бланка библиотечного требования и вежливого обращения элегантно одетого мужчины:

— Прошу прощения. — Он отвесил легкий поклон. — Могу ли я украсть минутку вашего времени?

И посетитель выложил требование на столик да еще и развернул его таким образом, чтобы оно оказалось передо мной. К этой редкой для наших дней любезности прибавился и почерк, который тоже говорил о многом. Роскошная, немного старомодная вязь, строки слегка загибаются, как бы устремляясь ввысь, буквы прописаны четко и заострены вверху. Да и название книги, которую мужчина заказывал, тоже будоражило воображение — „Потайные отделения в мебели восемнадцатого века“, точно он знал о моей страсти к замкнутым пространствам и предметам, находящимся в них»…

Я читал еще минут тридцать и удивился, когда Спиайт вдруг вскочил и, перекрикивая жиденькие аплодисменты, потребовал, чтобы я продолжал. К нему присоединилась и библиотекарша из каталожного отдела, с которой он подружился на вечеринке. Минут двадцать меня вызывали на бис, и я читал дальше, пока окончательно не выдохся.

— Это документальное произведение или проза? — спросила подружка Спиайта.

Учитывая, что сотрудники каталожного отдела с особым трепетом относятся к классификации, я ответил дипломатично:

— Начало двадцатого века ознаменовалось расцветом биографической прозы, это определенно. И я старался придерживаться традиций объективизма и не искажать фактов, что было непросто, поскольку одним из героев является предатель. Но и выдумке тоже нашлось место.

— Так ты хочешь сказать, что тех карманных часов не существует вовсе? — спросил мистер Парадайс.

— Нет, мистер П., «Королева» существует.

— И где ж она тогда?

— Не знаю. После ограбления Иерусалимского музея она стала чем-то вроде Мальтийского сокола или сокровищ Сьерра-Мадре. То есть легендарных раритетов, которые прославились не сами по себе, а поисками, охотой за ними.

— И все же я кое-чего не понимаю, — сказал Абрамович. — Это ваша книга или его?

— Сложно сказать. Некогда Джессон процитировал мне одну забавную песенку, мне кажется, она как нельзя лучше ответит на этот вопрос:

Следуя логике этих строк, вы можете сделать вывод, что я стал писателем, как только прочел сочинения мистера Джессона.

— В таком случае мы тоже станем писателями, если прочтем твою книжку? — воскликнул Нортон.

— Вы так думаете? — Взгляды всех присутствующих обратились к Орнштейну. — Есть одна хохма, говорит о том же. Чтение подстрекает к писательству, писательство — к чтению, а то, в свою очередь, опять же к писательству. — Торговец часами сделал выразительный спиралеобразный жест пальцем.

Тут Ник откашлялась и перевела разговор в другое русло:

— А почему Джессон написал свою историю по-французски?

— Знаешь, я как-то не догадался спросить его об этом. Может, он неосознанно желал угодить матери, помешанной на всем французском? Тут много вопросов, которые так и останутся без ответа.

— К примеру?

— К примеру, что свело нас с Джессоном: взаимная симпатия или холодный расчет? И почему он так долго и тщательно изучал меня? За этим должно стоять нечто большее, нежели желание завладеть брегетом.

После того как игра в вопросы и ответы закончилась, ко мне подошел Лайонз.

— Спасибо за то, что пригласили.

— Спасибо, что пришли, мистер Лайонз.

— Кристофер!

— Кристофер. Вы мне очень помогли. Если бы не указали на несовпадение дат, детективная линия романа лишилась бы пикантного поворота. Пусть даже брегет в конечном счете так и не нашли.

— Вернее, он так и числится украденным. И если вам интересно мое мнение, так знайте: эти дурацкие старые часы не заслуживают столь славного и громкого имени. Как бы там ни было, но вы написали прелестную историю. И знаете, я уже прикидываю, какой прекрасный фильм можно по ней снять! Из Роберта Морли мог бы получиться замечательный Джессон, но лучше взять того парня, что играл в «Амадее». Даже не осмеливаюсь сказать, кто мог бы сыграть вас. А ну-ка, попробуйте догадаться! — Лайонз рассмеялся, развернулся на каблуках, раскланялся и удалился.

Его место тут же занял мистер Парадайс.

— Страшно интересно, Шорт!

— Да будет вам, — скромно возразил я.

— Нет, уж в чем-чем, а тут ваш друг абсолютно прав, — вмешался Финистер Дэпплз. — Должен признаться, меня просто захватила эта история, но хотелось бы сделать несколько поправок по части геральдики.

К нам подошел мистер Сингх.

— Очень понравилось, Александр. Нет, правда, здорово. Вот только есть одно замечание. Маленькая неточность. Ты написал, что я накручиваю свой тюрбан вот так, справа налево. Но это неправда.

— Ладно, уберу про тюрбан.

— Буду очень признателен. — И тут охранник протянул мне письмо. — Какой-то господин просил передать. Сдается мне, он просто копия того джентльмена, что описан в твоем романе. Во всяком случае, жилет на нем в точности такой — цвета топленого масла.

Эмблема на конверте, книга в книге, подтверждала подозрения Сингха. Отойдя в укромный уголок, я распечатал конверт и извлек из него открытку. На ней была всего одна фраза:

«Могу ли я украсть минутку вашего времени?»

Сердце у меня екнуло. Тот же почерк, те же четко прописанные, изящно заостренные вверху буквы.

— Скажите, мистер Сингх, а человек, передавший вам это письмо, он все еще здесь?

— Да, Александр. И хочет тебя видеть. Сказал, что подождет в справочном отделе. Очень просил подойти, сразу как только сможешь, поскольку библиотека скоро закрывается.

Джессон расположился в свете неонового вопросительного знака, подвешенного над столом справочной. Рубашка накрахмалена и тщательно отглажена, щеки гладко выбриты. Просто образчик аккуратности и элегантности, как и его чертов почерк. И еще, подобно буквам в его бланке требования, он при виде меня слегка отклонился назад, словно в предвкушении схватки.

— Похоже, вам удалось сравнять счет, — сказал он.

— Так вы были на чтении? Вы слышали?

Он кивнул.

— Стоял в сторонке, прятался за старым каталожным шкафчиком. Лучше бы влез в него, уж слишком много мне было уделено внимания.

— Теперь вы поняли, что испытал я, прочтя о себе в этом вашем свитке!

— Прошу вас, Александр. Не для того я передал записку через охранника, чтобы снова выслушивать обвинения в свой адрес. Нет, я вовсе не пытаюсь оправдаться. Но мне хотелось бы кое-что прояснить. Оставим в стороне все эти песенки и шутки, но, честное слово, я никогда не считал вас ни жалкой игрушкой, ни пажом.

— Чудесно. Ну и кем же я тогда был? Исполнительным наемником?

— Да никаким не наемником. Ничего подобного. Замените две буквы в середине слова четырьмя и будете ближе к истине.

С минуту я пытался сообразить, затем меня осенило:

— Наследником? Но чего или кого, мистер Джессон?

— Да всего, чем я владею. И того, чего мне так не хватает. Полагаю, вы догадываетесь, что отделение в шкафчике с сюрпризом — не единственное пустое пространство, которое мне хотелось бы заполнить. — Джессон похлопал себя по груди. — Ваше повествование достигает цели там, где мои записки и стихи потерпели неудачу. Вы создали из цепи обыденных событий возвышенное произведение.

Зазвенел звонок, возвещающий о закрытии библиотеки.

К нам подошел мистер Сингх.

— Библиотека закрывается, джентльмены. Так что попрошу вас на выход. — Охранник шагнул к стойке и выключил лампочку в виде вопросительного знака.

Джессон протянул мне руку.

— Хотите, процитирую еще немного из Джонсона?

— Всегда рад.

— Есть у этого великого человека чудесное высказывание о библиотеках.

— О том, что они лишь подчеркивают всю тщету человеческих надежд?

Джессон кивнул.

— В первый же день занятий Щаранский написал мелом на доске эту фразу.

— И правильно сделал. А вспомнил я эти слова потому, что ощутил всю тщетность собственных надежд.

В молчании, рука об руку, мы подошли к выходу.

— Ну а «Королева»? — спросил я. — Как думаете, она когда-нибудь возникнет?

— Если б вы задали этот вопрос, когда мы только начинали работать вместе, я бы ответил, что ее должны найти.

— А теперь?

— А теперь я уже не так категоричен. Начинаю понимать, что пустующее отделение есть не что иное, как конец пути. Тупик. А мне бы хотелось, чтобы мы продолжили путешествие.

На выходе из читального зала я поднял голову и указал на цитату, выбитую в камне.

— Habent sua fata libelli, — прочитал вслух Джессон.

— Гораций был прав, — заметил я. — У каждой книги своя судьба.