— Можем раз и навсегда вычеркнуть из списков Лайонза и всю его честную компанию.

— Это почему, интересно? — спросил Джессон.

— Да потому что часы «Мария Антуанетта» никогда не принадлежали Марии Антуанетте. Она к ним никогда даже не прикасалась.

Мы сидели во дворике, на каменной скамье. Нас разделяли стеклянный кофейник, фарфоровые чашки и коробка свежего, только что присланного из Каталонии печенья.

— Чем можете мотивировать?

Я прислонил открытку к жестянке с печеньем. Джессон вытер салфеткой пальцы, испачканные сахарной пудрой, затем осторожно взял в руки конверт. Одобрительно кивнул, увидев восковую печать, и достал «пустую» открытку.

Повертел ее в пальцах, разглядывая под разными углами, затем приподнял и глянул на просвет. Но освещение было слабым, и тогда он поднес открытку к свечке под кофейником, не дававшей кофе остыть. Но и это не помогло.

— Бесполезно. — Джессон бросил открытку на поднос. — Со зрением у меня не очень.

— Там написано: «Проверьте дату».

— Какую дату?

— Изготовления часов. Получается, что Бреге никак не мог завершить работу над ними раньше начала восемнадцатого века.

— Какая нелепость. Но ведь тот швейцарец заказывал их именно для Марии Антуанетты.

— Да, заказывал. Но эта драгоценная вещица так никогда и не попала ей в руки.

— Вы хотите сказать, сердце королевы перестало биться еще до того, как Бреге начал над ними работать?

— Я бы сказал несколько иначе, но в целом смысл правильный. И потом, я ведь уже говорил, пристрастия Лайонза распространяются лишь на те предметы, которые находились в личном пользовании королевы. Вот почему он никогда даже не слышал об этих часах.

Джессон взял еще одно печенье.

— Отличная работа, Александр. Зная, кто не мог совершить преступление, мы приблизимся к тем, кто его совершил. Особенно с учетом того, что поведал мне Ташиджиан.

— А что именно он вам поведал? Запись оборвалась как раз на том месте, где вы начали рассуждать о каком-то плане.

— Должен извиниться за вынужденный перерыв. Просто я пролил пунш на брюки, а пока переодевался… ну, короче, как-то утратил импульс.

Во дворике послышался странный шум. Оба мы обернулись и увидели Эндрю — тот держал в руке деревянную теннисную ракетку и похлопывал ею по дверям. Я сделал вид, что не замечаю этого.

— Так что насчет плана?..

— Снова вынужден извиниться, — сказал Джессон и поднялся со скамьи. — С рассказом об Иерусалиме придется подождать. Должен ехать в клуб, обещал раздать там несколько коробок с печеньем. Не хочу, чтобы у меня вырос толстый живот, как у ключника.

— О, не вижу здесь никакого риска. Мы можем погулять по дворику быстрым шагом. И мне хорошо, и вам полезно.

Джессон обдумал предложение, затем вскинул руку и показал Эндрю ладонь с растопыренными пальцами. Тот покорно кивнул, понимая, что поездку придется отложить минут на пять.

— Так, если помнится, — начал Джессон, расхаживая вместе со мной по дворику в направлении против часовой стрелки, — я остановился на том месте, ну, где вышел из кафе арабских близнецов.

— Нет, об этом вы уже говорили. Вы с Ташиджианом собрались ехать в институт.

— Правильно, — задумчиво кивнул Джессон. — Ури отвез нас туда после ленча. Ташиджиан хотя и перестал работать хранителем в музее, но его частенько вызывали проследить за работой часов, которые не украли. В тот день он должен был провести профилактику старинных напольных часов с маятником. Он повозился с механизмом, потом — с гирями, все наладил. И мы пошли осматривать то, что осталось от коллекции сэра Давида.

— А трудно было заставить его говорить о краже?

— О да, очень. Пришлось начать издалека и подводить к теме постепенно. Вообще Ташиджиану страшно нравилось говорить о часах, но я понимал, что стоит только затронуть столь болезненную для него тему, как он тут же замкнется и давить на него будет просто бесполезно. Я сделал такой вывод еще в кафе. Стоило мне заговорить о заводном ключике нашего брегета, как он тут же впал во мрак. А потому следовало действовать с осторожностью. И я завел с ним светскую болтовню. Поинтересовался, как долго он работал у Мейера, прежде чем открыть свою лавку. Кто его любимый часовой мастер? Какой самый сложный ремонт часового механизма ему доводилось выполнять? И вдруг в какой-то момент он замедлил шаг и остановился возле витрины. Между карманными часами с эмалью от Бло и настольными часами Нюремберга вырисовывался в бархате слабый отпечаток примерно трех дюймов в окружности. «Бывший ее трон, да?» — спросил я. «Да, — кивнул Ташиджиан. — Директор хочет поместить сюда другие часы. Я категорически против. Сказал ему, что в один прекрасный день наша „Королева“ непременно вернется».

— И чем же объяснял ключник свой оптимизм?

— Да ничем. И потом я бы не стал говорить, что настроение у него было таким уж оптимистичным. Он начал описывать преступление в мельчайших подробностях и деталях. Деталях, о которых Киммельман говорить отказался. Воры оторвали стрелки у многих напольных и карманных часов, часть захватили с собой, часть побросали тут же, на месте преступления. На протяжении нескольких недель после ограбления полиция ждала, что они как-то дадут о себе знать. Предложат стрелки в обмен на вознаграждение. Выдвинут какие-то другие требования.

— Но, как я понимаю, ничего этого не произошло?

— Нет. Ташиджиан лишь подтвердил то, что сказал мне Киммельман. Воры не объявились.

— А почему Киммельман умолчал о стрелках?

— Тот же вопрос я задал Ташиджиану. Полиция хотела, чтобы в газетах было как можно меньше информации по данному делу — избыточная гласность, мол, может помешать расследованию. Но и эта тактика ничуть не помогла. По мнению Ташиджиана, нехватка фактов лишь навредила.

— И он сильно разочаровался в способности властей раскрыть это дело?

— О да. Наверное, именно поэтому и согласился на мое предложение. «Мистер Ташиджиан, — сказал я. — Ключ, который оставили воры, должен служить вам хоть каким-то утешением. — Он печально усмехнулся. — Могу я взглянуть на него?» И когда ключник спросил, зачем мне это, я показал ему копию гравюры из «Часослова», а потом рассказал о шкафчике.

— И как он реагировал?

— Как я и надеялся. Его интерес значительно возрос. Он не знал, что до сэра Давида брегет принадлежал какому-то инженеру. И тут я попросил у него разрешения хотя бы на секунду прикоснуться к заводному ключику от «Королевы», этому символу нашей общей страсти. Ташиджиан согласился тотчас же, без колебаний. Потянулся к поясу и…

— Погодите секунду, мистер Джессон. Из записи я понял, что этого ключика у него на поясе не было.

— Ключ, к которому он потянулся, отпирал чулан.

— О, понимаю. Извините, что перебил.

— И там, в чулане, среди моющих средств и бумажных полотенец стояли дюжины две кожаных сундучков, достаточно больших, чтобы в них могли уместиться каретные часы. Но были там и совсем маленькие. Ташиджиан достал совершенно восхитительную шкатулку, обитую красным сафьяном. Несмотря на всю свою нелюбовь к незаполненным пространствам, должен признать, то был истинный перл. Иное дело — Ташиджиан. Для него эта кожаная коробочка была колыбелью похищенного и бесконечно любимого дитя.

Стук ракетки о дверь возобновился. Эндрю давал хозяину знать, что пять минут давно прошли.

— Ну и что же дальше? — спросил я. — В чем заключался ваш план?

— Простите, Александр, но мне пора.

— Но…

— Всему свое время. Распорядитель нашего клуба страшно строг и не любит, когда опаздывают.