— Теперь или никогда, мистер Джессон.
— Теперь или никогда что? — послышался ответ из глубины паланкина.
— Звонил Куко. А теперь догадайтесь, кто уехал из города на встречу с держателями акций?
— Отлично. Жду подробнейшего отчета, и как можно быстрей.
— Вы можете рассчитывать на нечто большее. Так, во всяком случае, сказал Куко. Цитирую дословно. И еще добавил: «Оба».
— Тогда прошу передать Куко мой ответ, тоже дословно. А ответ такой: «Даже речи быть не может».
— Он сообщил, что у него все готово. Я уже взял машину напрокат.
— Но это полный абсурд, — возразил Джессон. — Нам нужно время на подготовку.
— Такого момента может больше не представиться.
Шторки паланкина распахнулись.
— Но разве можно быть уверенными в том, что Штольц действительно отсутствует?
— Я знаю лишь то, что сообщил мне Куко. Нам всего-то и надобно, что подъехать к заднему входу в центральный ангар Пассажа и два раза мигнуть фарами.
— Все эти кинематографические трюки мне не по вкусу. Что, если это ловушка?
— Да не волнуйтесь вы так! Какая-нибудь лазейка всегда найдется.
В машине беспокойство Джессона лишь нарастало. Привыкший к уютным домашним креслам и паланкинам, он чувствовал себя явно неловко на виниловом сиденье малолитражного «форда». Но все его разглагольствования в адрес сиденья автомобиля — «унижающее достоинство ортопедическое кресло» — были призваны лишь замаскировать растущую тревогу и не имели ничего общего с недостатками дизайна американской машины. Джессона беспокоило другое — потеря контроля над ситуацией. Разглядывая склады и ангары, мимо которых мы проезжали на пути к Нью-Джерси, он вдруг почувствовал себя в роли, которая прежде предназначалась исключительно мне. В роли затюканного мальчика на побегушках.
Солнце уже клонилось к закату, когда мы доехали до кольцевой дороги, огибавшей Пассаж. Прожектора высвечивали стены комплекса, придавая особую драматичность пейзажу.
Я затормозил и два раза мигнул фарами. И, пока мы ждали ответного сигнала, обозрел окрестности.
— Вон то строение, видите, мистер Джессон? Это библиотека. Именно там я узнал, что часы, о которых идет речь, это — брегет. А вот три здания, прямо перед нами, — это, собственно, и есть выставочный комплекс. В ангаре справа — выставка технических достижений доиндустриальной эпохи, слева — постиндустриальной…
— Позвольте догадаться самому, — хмыкнул Джессон. — А этот алюминиевый кит, что разлегся в центре, и есть индустриальная часть коллекции Штольца. Известно ли вам, в каком именно доме из гофрированного железа находится наша «Королева»?
— Куко не сказал.
— Конечно, не сказал. А где он сам, черт побери?
— Наверное, отключает сигнализацию по периметру. Датчики тут установлены весьма чувствительные. Продукт высоких технологий.
— Звучит утешительно, — буркнул Джессон.
Внезапно прожекторы выключились. Еще пару секунд спустя темноту пронзил один-единственный луч. Исходил он из центрального ангара. Высветил на миг грязную дорогу и уперся в ветровое стекло нашей машины. Я выскочил из «форда» и едва успел обогнуть капот и оказаться у двери в салон со стороны пассажирского сиденья, как луч начал уходить в сторону.
— Держитесь поближе ко мне, — сказал я Джессону. — И старайтесь не выходить из луча.
Луч довел нас до деревянного настила конвейера, футах в сорока от машины.
— Залезайте, мистер Джессон.
Тот покорно полез на настил. Тут вдруг мотор ожил, Джессон потерял равновесие, покачнулся и крепко ухватил меня за руку.
— Смотрите! — хрипло пробормотал он.
Из темноты прямо навстречу нам вынырнул грузоподъемник. Джессон, продолжая цепляться за меня, рухнул на колени, в этот миг машина начала поднимать нас в воздух.
— Держитесь крепче! — завопил я, стараясь перекричать шум мотора.
— Можете мне поверить, — крикнул в ответ Джессон, — у меня нет ни малейшего намерения свалиться отсюда!
Грузоподъемник снял нас с конвейера и поместил на разгрузочную площадку перед ангаром.
— Сюда, — сказал я, указывая на коробку для обуви, которую выхватил из тьмы еще один луч прожектора.
Джессон осторожно приблизился и осмотрел коробку, но побоялся трогать ее, предоставил эту честь мне.
— Что это такое, черт побери? — пробормотал он, когда я приподнял крышку.
— Молескиновые стельки, — ответил я.
— На кой шут они нам сдались?
— Сейчас объясню, погодите секунду. Тут есть и записка. — Я развернул листок бумаги. — Здесь сказано, что мы должны засунуть стельки в ботинки. Возможно, еще одна мера предосторожности. Да, охраняется это место что твой Форт-Нокс.
— Значит, оба, — пробормотал Джессон, наблюдая за тем, как я вставляю зеленые стельки в ботинки на шнурках.
Снабженные подстилками, точно какие-нибудь шахматные фигуры, мы топтались на площадке в ожидании следующего сигнала. Чтобы скоротать время, Джессон приблизился к массивной железной гильотине, украшавшей вход в ангар.
— На табличке написано, что это приспособление использовали, чтобы обезглавить семьдесят девять аристократов в последние месяцы Великой французской революции. Остается лишь надеяться, что мы не станем восьмидесятым и…
Тут Джессон резко отпрянул. Он едва успел увернуться от падающего лезвия.
— Чисто бреет, — заметил я, но моя шутка успеха не возымела.
Луч света направил нас к кожаному кошельку, лежавшему на полу. Я подобрал его, зная, что Джессон не осмелится сделать этого, потряс и высыпал содержимое ему на ладонь.
— И что прикажете нам с этим делать? — спросил Джессон, позвякивая дюжиной тусклых серебряных монет. На вопрос его ответил очередной луч света. Он указывал на центральный коридор в крыле здания. — Что за…
Джессон умолк, потрясенный открывшимся перед нами зрелищем. Мы оказались в центре складского помещения, битком набитого автомобилями старых марок, а также разного рода механизмами. К чести Штольца, все они были идеально отреставрированы, но, похоже, не функционировали. Неподалеку от нас находился старинный кофейный автомат, сверкающий никелированными боками и кранами.
Луч света сконцентрировался на великолепном механическом пианино. Джессон приблизился к нему и сунул в щель старый десятицентовик. Инструмент ожил.
— Вот чертяка, — пробормотал Джессон, услышав первые аккорды.
— Что не так?
— Симфония Гайдна номер сто один в ре миноре.
— Ну и что с того? — Мне становилось все труднее разыгрывать недоумение.
— Известна также под названием «Часы». Возможно, вы заметили, что я иногда играл из нее отрывки. Да, точно, он просто смеется над нами!
— Кто, Куко?
Джессон вздохнул.
— Да никакой не Куко, Александр. Штольц, вот кто.
Звуки музыки стихли, и луч света направил нас к механической гадалке — деревянной кукле в виде турчанки в человеческий рост, которая обещала «провидческое предсказание судьбы всего за пять центов». Джессон сунул в рот гадалке монету и повернул тяжелую рукоятку. Глаза куклы под кожаными веками закатились, челюсть задвигалась.
— Ви-и-и ла-а-а Ренннн!
— Да здравствует королева? — предположил я.
Джессон резко развернулся на каблуках и крикнул прямо в камеру наблюдения на потолке:
— Довольно! Прекратите, Штольц, вы уже высказались! Выходите! Эй, где вы там?
В ответ на этот вызов луч света подвел нас к отгороженному бархатными канатами пятачку в дальнем конце ангара. К одному из столбиков была прикреплена записка следующего содержания: «Время пришло».
Надо сказать, что, кто бы ни наблюдал за этим зрелищем, возникшим в пустом пространстве, — библиотечный работник, коллекционер, вор или лжец, — каждого из них сразила бы наповал его необыкновенная, почти осязаемая красота. Как именно Штольц достиг такого эффекта, для меня до сих пор остается загадкой, хотя я и ознакомился с последними разработками в области лазерных технологий и оптических эффектов. Из простого снимка он соорудил трехмерное изображение часового механизма, тикающего брегета времен Марии Антуанетты, блистающего и искрящегося великолепием, словно драгоценный камень.
Он материализовался примерно футах в восьми над отгороженным пространством и сверкал, дразня своей недосягаемостью, точно хрустальное яйцо, пляшущее на невидимом гребне морской волны. Теперь такое кажется мне невозможным. Ну что, скажите, может быть особенного в тикающем часовом механизме? Но поговорите как-нибудь с ученым-химиком, специализирующимся на пигментах. И он скажет вам, что даже обычная краска может кого угодно привести в полный восторг, если художник с умом ее использует.
Джессон стоял совершенно неподвижно, завороженный этим волшебным зрелищем. На лице его отражались одновременно восторг и страх. Примерно через минуту он положил руку на бархатный канат. И мне показалось, что часы затикали еще громче и многозначительнее, словно вот-вот собирались привести в действие взрывной механизм.
— Может, нам лучше отойти? — сказал я. — Бог их знает, как там работают эти детекторы.
Но Джессон меня не слышал. Он был заворожен созерцанием предмета, которого так жаждал, которым хотел заполнить пустующую ячейку. Все остальное, похоже, значения для него не имело. Внезапно он приподнял одну ногу, потом — другую, перешагнул через канат и начал подпрыгивать, пытаясь ухватить часы. Но всякий раз, когда пальцы его, казалось, вот-вот схватят брегет, тот отодвигался на дюйм. Вскоре Джессон устал и опустил руки в прямом и переносном смысле. А «Королева», как бы приняв его капитуляцию, медленно проплыла над бархатными канатами и исчезла за брезентовым кузовом старого автомобиля.
— Так, ребятишки. Может, объясните, что это вы здесь делаете, а?
Перед нами, поставив одну ногу на бампер «форда», с пультом дистанционного управления в руке возник Штольц. На губах его играла самодовольная улыбка.
— Часы? Где часы? — взвыл Джессон.
Вместо ответа Штольц нажал на кнопку пульта. Откуда-то сверху спустился телевизор, экран его засветился голубоватым мерцанием, и на нем возникли сцены нашего проникновения в ангар. Остановив демонстрацию на эпизоде, где Джессон, подпрыгивая, пытается дотянуться до брегета, Штольц покачал головой и заметил:
— Сдается мне, вас вполне можно засудить за незаконное вторжение в частные владения.
— Мы никаких законов не нарушали. Ворота были открыты.
Штольц окинул Джессона скептическим взглядом.
— Это посреди ночи, да? Когда в здании нет ни одного сотрудника? Что ж, пусть полиция решает.
— Погодите минуту, — сказал Джессон. — Уверен, мы сможем решить эту проблему в частном порядке. Я был готов предложить вам…
— Извините, дружище, но ведь вы сами видели записку. Время пришло. — И с этими словами Штольц снова надавил на кнопку пульта дистанционного управления.
Сначала на экране возникла огромная гильотина, которую мы видели на входе в ангар. Затем появился другой план — камера опустилась, и на экране возникла «Королева». Она лежала на деревянной плахе прямо под лезвием гильотины.
— Прекратите! — крикнул Джессон.
Крупный план: увеличенные зубчатые колесики часов движутся по сапфировым палетам. Крошечный золотой молоточек поднимается и опускается, издавая мелодичный звон.
— Пожалуйста! — взмолился Джессон. — Неужели мы не можем договориться по-хорошему?
Фигура в черном плаще с капюшоном приблизилась к плахе и поправила часы — так, чтобы смертоносный удар пришелся прямо по ним. И тут мы заметили, как из-под плаща высунулась бледная рука с татуировкой на запястье.
Затем без всякого предупреждения, без барабанного боя и пения фанфар нож начал опускаться.
Эти три секунды показались нам вечностью. Штольц специально показывал все в замедленной съемке. И вот нож рухнул. Результаты, как и следовало ожидать, оказались плачевными.
Все это время я не сводил глаз с Джессона. Он зажмурился, а на лице возникла гримаса боли и беспомощности. Мне даже стало жаль его. Не слишком ли далеко мы зашли?
У Штольца же сомнений на этот счет не было.
— Вот это, старина, я называю современной технологией резки.
Разрушения, произведенные гильотиной, были по ужасу своему сравнимы разве что с полотнами Брейгеля и сценами из фильмов Бунюэля.
Штольц же перекручивал пленку обратно и продолжал демонстрацию фильма. Гильотина поднималась и опускалась, производя жестокие разрушения. И с каждым ее ударом Джессон, казалось, заново умирал.
Снова крупным планом фигура в капюшоне, крупным планом бледная рука с татуировкой. Вот она поправляет брегет на плахе. Вот крупным планом гильотина, вот она медленно опускается. И приходит конец «Марии Антуанетте».