— Alors? — осведомилась Ник.

— Давай, выкладывай, — сказал Нортон.

— Так он купился на эту хохму? — нетерпеливо спросил Спиайт.

— Да едва сам не положил голову на ту плаху, — ответил я.

— А молескиновые стельки произвели впечатление? — спросил Нортон.

— Ага.

— И вся эта муть насчет сигнализации и минирования?

— И она тоже.

— Ну а как прошло представление с плавающими в воздухе часами?

— Как по маслу.

Я прошел по коридору, жена и оба моих друга следовали по пятам. Я тяжело рухнул на кушетку.

— Нельзя ли отложить отчет до завтра? Я просто ног под собой не чую.

— Не выйдет, — сказал Нортон. — Даром, что ли, мы прождали всю ночь? Нам нужен самый подробный отчет, и немедленно!

Ник присела рядом со мной на кушетку.

— Так Отшельник ни о чем не догадался?

— Он понял, что часов у Штольца нет. И что видеопленка с разрушением брегета — фальшивка. Штольц ошибся со звоном. Но вот чего не заподозрил Джессон, так это нашего участия. И тут я не выдержал и сам раскололся. Наверное, просто перегорел. И дело приняло довольно неприятный оборот.

Ник нервно покосилась на меня:

— Так все кончено?

— Определенно.

— На чем вы все-таки остановились? — спросил Спиайт.

— Если коротко, то на следующем: отныне Генри Джеймс Джессон-третий будет добиваться «Королевы» в одиночку.

— Замечательно, — пробормотал Нортон. — Но разве не можем мы еще раз наведаться в Пассаж к Штольцу? И как именно выглядела кончина этих часов? Где-то я вычитал о чудесах, которые его техники проделывают с параллельной проекцией.

— Да, это они умеют, и не только на экране. Но я ведь уже говорил, мы с Джессоном расстались раз и навсегда, причем не самым лучшим образом.

— Ну и как же лучше решить эту проблему?

— Какую? Мою с Джессоном?

— Да нет, — сказал Нортон. — С просмотром фильма.

Переубеждать его, похоже, было бессмысленно.

— Помнишь известный снимок атомной бомбы? Так вот, если совместить это облако в виде гриба с отрывками из документального фильма об операции на человеческом сердце — нам показывали на уроках биологии, — можно получить представление о внешнем виде часов после того, как на них обрушился нож гильотины.

— И все же я не понимаю, — заметил Спиайт, — как это Штольцу удалось превратить неподвижную фотографию в кинопленку с действующим, тикающим часовым механизмом.

— Остается лишь принять все это на веру, — сказал Нортон. — Этот тип практически изобрел весьма выразительное объемное изображение.

Не желая углубляться в технические аспекты достижений Штольца, я сказал:

— Лично для меня интерес представляет лишь выразительность отображения событий в романе, который я собираюсь написать.

Спиайт тут же навострил ушки.

— Так, значит, наш Центр может рассчитывать на скорое получение еще одной твоей высокохудожественной книжки? Продолжение «Бланков любви»?

— Нет. У меня на уме нечто более амбициозное. Развернутые контраргументы.

— В чей адрес? — в один голос воскликнули Нортон со Спиайтом.

— Джессона, разумеется. Он обвинил меня в неспособности сочинить хотя бы одно осмысленное и складное произведение, несмотря на пристрастие постоянно делать заметки. И еще сказал, что эти мои записи в книжке есть не что иное, как воровство.

— Нет, я больше не могу! — протянул Нортон.

— Вообще-то определенный смысл в его словах имеется. Я начинаю понимать, что выдумки имеют большое преимущество над реальностью.

— Ладно, если ты напишешь это произведение, — сказал Спиайт, — мы можем попросить Ник перепечатать его на свиток. И подсунем его в фонограф.

Я тут же отверг данную идею.

— Давайте оставим все эти механические штучки Джессону. Меня куда больше греет создание самых незамысловатых хроник. Ни звона колоколов, ни пения труб, ни боя барабанов, а уж тем более — никаких заводных ручек.

— Надо так понимать, это исключает наличие в хрониках мистера Потайные Отделения? — спросил Нортон.

— О нет, местечко там для него найдется.

— Когда закончишь, — сказал Спиайт, — я устрою выставку всех твоих работ, где будут и записные книжки, и роман, и «Бланки любви», и, возможно, даже новая раскладная «Камасутра» в картинках.

— Не думаю, что директор нашего заведения придет в восторг, узнав, что эта «Камасутра» представлена на всеобщее обозрение.

— Да, наверное, ты прав, — сказал Спиайт.

— Ребята, поймите меня правильно. Ни в коем случае не хочу показаться неблагодарным, но у меня на уме совсем другие экспонаты.

— Как хочешь, — немного обиженным тоном заметил Спиайт. — Но может, все-таки устроишь чтение для спонсора нашего Центра? Фонды у нас имеются.

— Очень мило с твоей стороны, но давай немного повременим.

— Нет проблем, — вздохнул Спиайт. — Никто не собирается смотреть на часы.

* * *

За несколько лет работы я наловчился составлять разного рода списки. И вот я взялся за дело и, не ограничиваемый всякими там рубриками, не заботясь об оформлении, почерке и жанре, к которому могли бы принадлежать эти заметки, принялся строчить. Карандаш так и порхал по бумаге.

Метод мой был прост. Я собрал все бланки требований, накопившиеся у меня за время работы с Джессоном, и начал выстраивать их в хронологическом порядке. Требования служили мне своеобразным ключом. Прошло ровно полгода с того дня, как я покинул Джессона, и вот у меня уже появился план книги, описывающей поиски «Королевы». Ник внимательно прочитала написанное, поправила мой скверный французский, а затем уволокла меня в спальню, чтобы усовершенствовать сцену соблазнения.

Аналогичное рвение и усердие она проявила и в оформлении книги. Перебрав с полдюжины шрифтов и сочтя их лишенными очарования, она остановилась на «Гауди модерн» с его залихватски заостренными дефисами и изящным курсивом. Я тоже оказался не промах и предложил обозначать главы изображением циферблата с определенным числом. Ник тут же подхватила эту идею и развила ее: предложила выстроить текст таким образом, чтобы он занимал ровно триста шестьдесят страниц. Мало того, она усилила «часовой» мотив, украсив книгу графически строгим изображением зубчатых колесиков из «Марии Антуанетты». И объяснила это тем, что регулятор хода столь же важен для движения моего «часового механизма», как и для «Королевы».