54

Именно Маргарита сделала первый шаг. Она чувствовала на себе пристальный взгляд Клода по пути домой, но знала его достаточно хорошо, чтобы понять – юноша не станет действовать сообразно своим желаниям. Не сказав ни слова, она осталась на чердаке после того, как Агнес уснула. Затем Маргарита разделась.

Раздевание началось со снятия взятого напрокат платья. Она вытянула руки, и этот жест напомнил Клоду о расписанном ситцевом переднике Катрин. Затем Маргарита стянула с плеч муслиновый шарф. Она повесила его на цепь, при помощи которой кровать крепилась к стене. Руки кормилицы замерли на мгновение на первом крючке платья перед тем, как расстегнуть остальные. Она развязала шнурок, стягивающий обременительные кринолины. Они упали на пол. Затем она сняла расшитый корсаж, белье и другие кружева. Упала нижняя юбка. На Маргарите все еще оставался корсет. Конструкция из китового уса, кишок и кожи, изменившая формы тела кормилицы, восхищала Клода. Потребовалось всего несколько мгновений, прежде чем женщина полностью освободилась от оков взятого напрокат одеяния.

Клод взглянул на отметины, пересекающие нежный стан Маргариты.

– Больно, наверное?

– Да, – ответила Маргарита. Она положила руку Клода, одетую в перчатку, на одну из отметин. Он провел пальцем по следам вокруг ее талии, вдоль спины и вверх по груди, где объемы значительно увеличивались. Неожиданно юноша заметил, что до сих пор одет в праздничный костюм: перчатки, туфли с пряжками, брюки и выглаженная рубашка все еще были на нем.

Маргарита принялась за Клода, помогая ему раздеться при помощи рта. Она задержалась на пуговицах. С тех пор как Клод носил бархатный сюртук, пуговицы стали для него буквально проклятием. Но теперь они придали действу некую утонченность и очарование. Маргарита закончила, оставив всего одну пуговицу – на брюках. Ее она откусила зубами, повертела на языке и положила рядом с манекеном.

– Как та женщина в твоей сказке, – сказала она.

– В моей сказке? – Клод не помнил историю, которую выкрикивал из окошка соседям, обновляя свое жилище.

– Да, пуговица, откушенная проституткой в момент неконтролируемой страсти.

Клод залился краской. Маргарита нежно улыбнулась над запоздалым приступом скромности и обняла его.

Работая эмалировщиком в поместье, Клод увидел примерно пятьсот животов и в два раза больше грудей. Он корпел над гениталиями доярок, собак и королев, ставил мушки на лица шлюх и морды лошадей, Работая в магазине продавца книг, он запоминал истории о плутоватых похождениях Питера Шалуна, дона Педераста и других неугомонных персонажей, населявших Коллекцию за Занавеской Люсьена Ливре. Но искусственная жизнь с картинок и даже любовная связь с мадам Хугон были ничем по сравнению с чувствами, которые он испытывал сейчас. В течение всей ночи Клод стирал из памяти эти ужасные веяния эротической моды, которыми никогда не страдала Маргарита. Она отвечала нежными движениями своего точеного тела, бесконечно возбуждая возлюбленного. Из их окна доносились головокружительные возгласы экстаза, не идущие ни в какое сравнение с надоедливыми завываниями семейки портных этажом ниже. Соседи в ту ночь слышали такие звуки, какие даже Клод не смог бы записать в свой свиток. Агнес крепко спала в новом бочонке – прежний постигла та же участь, что и предыдущий, – и только манекен, устроившийся в нише под полом, был свидетелем движений любовников в кровати, на полу и на рабочем столе. Парочка останавливалась лишь на несколько минут, чтобы набраться сил и вернуться к совместным проявлениям страсти.

 

55

Извозчик и мадам В. имели разные виды на предстоящее свадебное торжество. Извозчик мечтал воссоздать банкетный стол, изображенный на гравюре в витрине Ливре, которую Клод поместил туда в самые счастливые минуты своего несчастливого ученичества. Поль настаивал на больших украшенных орнаментом хлебах, фаршированных трюфелями утятах и фруктах, составленных в ровные пирамиды. У него не было причин мечтать о трюфелях, однако и повода не позволить себе такой роскоши тоже не было.

У мадам В. имелись другие планы. Она хотела организовать празднество поскромнее.

– Резные хлеба могут быть поданы, ведь родственники Маргариты – пекари. Что касается всего остального – категорически нет! Миндальное печенье – уже расточительство.

Эти двое спорили до хрипоты в голосе, и извозчик заколебался. Воплощению его мечты препятствовала высокая цена. Да и где найти торт в форме кивера? А не пользующиеся популярностью припудренные рожки? Тогда Поль придумал альтернативу предыдущему меню:

– Мы начнем с простейших закусок, включая фрикасе из лягушек. Затем на первое – два различных супа и жареная говядина посреди стола. После первого подадим второе: жареного теленка, bonne femme. И все-таки я отказываюсь терпеть свадьбу без трюфелей! Далее пойдет утка, каплун и бараньи отбивные с базиликом. Когда съедят второе, принесем остатки первого вместе с третьим. В третье будет входить жареное, но, естественно, приготовленное попроще. После того как закончится третье, очистим желудки салатами. И наконец, десерт: тарелка со свежими фруктами, компот из груш – мы с аббатом питаем страсть к грушам, – бисквиты, орехи, джем из крыжовника, консервированные абрикосы. На этом все. Не считая, естественно, вина и другого спиртного – токай и бренди будут поданы вместе с едой. За ними пойдет портвейн. И я уже говорил про блюдо с клубникой? Если нет, то считай, что сказал. Довольно скромненько, не так ли?

– Нет! – возразила мадам В., недовольная как первым меню, так и вторым. – Иди запрягай лошадей, а я уж тут сама разберусь.

Извозчик вернулся через две недели с бочкой конфискованного портвейна в коляске и тревогами по поводу скаредной натуры мадам В. в душе. Впрочем, он зря волновался. Ужин был похож скорее на спектакль, чем на простое принятие пищи. Не обошлось и без драки, «отрубания головы» и прочих выходок, которыми обычно сопровождались свадьбы в Турне. Короче говоря, это был настоящий триумф.

Мадам В. прибегла к старинному способу внесения блюд, когда все яства подаются одновременно. Это позволяло не нанимать слуг и тем самым экономило средства. По настоянию Маргариты ее семейство привезло хлеба, украшенные косичками и завитушками. Некоторые булки были такими длинными и хрупкими, что пришлось приложить много усилий и даже произвести предварительный расчет, чтобы внести их вверх по узкой лестнице. Как и во всем, что обычно происходило на чердаке, в свадебном торжестве присутствовала определенная доля изобретательства. Когда еще для подачи похлебки использовался тигель?

Волосы присутствовавших на празднике и родителей Маргариты были припудрены мукой, но это была не дань моде, а metier. Пьеро с удовольствием резал поросенка своим ножом для набивки чучел. Аббат, которому досталось почетное место во главе стола, исполнял роль патриарха семьи («Никакого супа и хлеба сегодня. Мне токай подавайте!»). Братья Маргариты стреляли при помощи вилок, превратив их в импровизированные ружья. Агнес сидела в углу и совала сначала палец, а потом и нос в дырку в стене, на радость извозчику и Пьеро. А сами новобрачные, одетые скромно и просто, смущались, что им предстоит произносить речи и признаваться друг другу в любви публично.

Пекарь не стал вспоминать о первом и трагичном замужестве своей дочери. Он долго разглядывал Клода, будто торговец, в последний раз проверяющий товар. Наконец он промолвил: «Да соединятся эти двое так же крепко, как крошки в хлебе!»

Плюмо встал и заявил следующее:

– Нас взрастили с ложным убеждением в сердце, что два мира – мир любви и мир работы – всегда соревнуются друг с другом и никогда не соединяются. Но я не нашел такого в отношениях Клода и Маргариты. Мне бы хотелось думать, что их охраняют две тверди. Одна твердь – небесная. В конце концов, работа Клода будто парит в небе. Вторая твердь – земная. Это их любовь друг к другу, ведь, согласитесь, соседи, любовь – вполне земное чувство. Могут ли эти два мира сосуществовать? Я думаю, что могут.

К тому времени, когда аббат встал для произнесения речи, токай уже возымел действие.

– Любовь – это не просто то, о чем говорят, а то, что познано. Любовь приходит вместе с желанием отвечать. И как известно, Клод обладает необычным слухом. Не важно, что невеста уже была замужем. Сам я сильно сомневаюсь в глубоком смысле сохранения девственности до заключения священного союза. Рыбий пузырь, наполненный желчью овцы, может прекрасно «восстановить» чистоту даже самой страстной любовницы, хотя нет… кожица персика – вот более удачная альтернатива… – Тут за столом зашушукались, боясь, что последуют откровенные пошлости. Этого не произошло. – Я бы хотел выпить за ту работу, которая делается в наше отсутствие, тогда, когда мы не произносим здесь наших речей. Я очень рад тому, что, пока я становлюсь все медлительнее из-за подагры, другие вещи – очень необычные вещи – приходят в движение.

Весь вечер извозчик чавкал, аббат пил и чихал, Плюмо говорил, близнецы занимались полезными делами, мадам В. подавала яства, Агнес гулила, жена пекаря рыдала, и все, в разное время и при разных условиях, смеялись. Кое-кто даже кричал.

– Филипп!!! Жан-Пьер!!! – в гневе заорала жена пекаря. Ее мальчики выкинули ужасный номер. Жан-Пьер чихнул в платок, а Филипп сказал: «Дай посмотреть!» После тщательного осмотра содержимого платка мальчик решил, что оно пригодно для потребления, и зачавкал липкой массой, к ужасу своей матери. Итак, она закричала. Только потом выяснилось, что близнецы положили устрицу в платок. Далее двое плутишек принялись за ложки, пользуясь ими в качестве катапульт для метания груш. Традиционные методы успокоения детей ни к чему не приводили, и поэтому Клод решил посоветоваться с Пьеро о том, как утихомирить сорванцов.

Чучельник же, напротив, подбивал мальчишек продолжать выкидывать номера.

Тогда Клод сказал:

– Думаю, им стоит быть чуть спокойнее.

– Чушь! – ответил Пьеро. – Пусть играют в свои безобидные игры.

– Но они должны дать другим возможность спокойно поесть.

– Ребята заслужили праздник!

– А я заслужил покой!

Близнецы утихли, в то время как спор между двумя взрослыми разгорался. Пьеро так разозлился, что схватил разделочный нож и воткнул его в руку Клода. Мальчишки пришли в ужас. Да и вообще все были в ужасе. Клод притворился, что паникует, когда Пьеро оторвал его палец и бросил Филиппу. После нескольких мгновений жуткого ожидания спорщики рассмеялись. Пьеро воткнул нож туда, где находился искусственный льняной палец.

Вечер закончился необыкновенным подарком аббата. Он завязал молодоженам глаза и позвал музыканта. Тот играл на инструменте, которого Клод никогда раньше не слышал. Скоро жених не выдержал и снял повязку.

– Что это?

Музыкант ответил:

– Тенор-гобой.

– Но он известен и под другим именем, – сказал аббат.

– Под каким же?

– Как же! Vox humana, конечно!

Клод посмотрел на всех сидящих за столом. Затем встал и произнес тост:

– За звук vox humana! За звук человеческого голоса!

 

56

Муж с женой делили друг с другом расческу, поступки, запах, еду, шутки, страхи, надежды, желания (особенно желания), мыло, пижаму, гнев, рожок для обуви, нежность, суповую ложку, язык. Аббат первым заметил, что Маргарита переняла мелодичный говор, свойственный жителям Турне, а Клод начал пересыпать речь парижскими жаргонными словечками. У извозчика имелись свои наблюдения по поводу «слияния» парочки: «Эти двое даже пукают одинаково!» Друзья согласились с последним замечанием, а Пьеро, известный аналитическим подходом ко всему, что связано с пищеварением, заявил: «Такое желудочное сходство происходит благодаря неугасаемой любви Маргариты к бобам».

Различия между супругами сопровождались минимальным количеством жалоб. Маргарита смеялась над привычкой Клода перед сном нюхать носки. Клод же, в свою очередь, потешался над ее ежедневными осмотрами собственного лица при помощи маленького зеркальца и над привычкой расчесывать волосы под мышками. Остальные различия даже поддерживали мир и спокойствие в доме. Маргарите нравилось, что Клод согревает все прохладные местечки в кровати, ожидая ее прихода, а также то, как он обвивается вокруг ее тела подобно кавычкам вокруг предложения.

В кровати эти двое дарили друг другу наиболее сильные наслаждения. За несколько месяцев после свадьбы свиток эротических возгласов существенно пополнился. Подобно пению птиц, звуки менялись при переходе от одного сезона к другому. В самые жаркие месяцы, когда солнце накаляло крышу, тела супругов сливались с такой томной и пикантной страстью, что становится понятно, почему французы пользуются только одним словом – sentir – для обозначения осязания и обоняния. После летних оргий Клод часто проводил пальцами по спине Маргариты, затем по веснушкам на животе и углублялся в более чувствительные впадины. Маргарита отвечала языком, что всегда напоминало Клоду об откушенной в первую ночь пуговице.

В прохладные дни они занимались любовью вне кровати, пользуясь блоками и гамаками, развешанными по всему чердаку. Маргарита иногда соблазняла Клода, надев на себя одни лишь тапочки и повязав на шею шелковый шнурок. Зимой, когда Клод не мастерил Его – у изобретения появился пол, если не назвать это личностью, – парочка развлекалась под тяжелым стеганым одеялом. Отгородившись от всего мира теплой периной, они без конца хихикали и дурачились, щекотали друг друга и хохотали. А их позы можно было угадать, лишь когда чья-нибудь рука или нога случайно показывалась из-под одеяла.

Возбуждение передавалось и на другую деятельность Клода. Часто после занятий любовью его мысли прояснялись, и он, неожиданно для себя, начинал что-то строчить в тетради или делать наброски, пока его семя остывало на простынях. Поначалу Клод боялся так резко переходить от любви к работе, но Маргарита разубедила его. Она отказывалась верить в то, что между двумя этими страстями идет жестокая борьба. Наоборот, жена радовалась, когда ловкость рук Клода находила применение и в постели, и за столом. Маргарита делала куда больше! Она не только ободряла Клода в те моменты, когда он был обездвижен одолевающими его сомнениями, но еще и превращалась в самого жесткого критика в минуты ликования. Плюмо сравнивал ее с кариатидой: «Верная, нежная, крепкая и всегда может поддержать».

Никто не оспорил сию метафору. Поддержку Маргариты можно было видеть во всем, что она делала. Иногда, очнувшись ночью от шума, производимого спящим мужем – Клод часто скрипел зубами во сне, – она успокаивала его, поглаживая щеку нежной рукой. Когда он неожиданно просыпался посреди ночи, осознав неточность в проекте, она зажигала свечу и клала рядом с ним карандаш – так муж мог набросать несколько строчек в тетрадь. Или же она просто слушала. Когда механизм был почти закончен, Клода одолели сомнения по поводу внешности говорящей головы.

– А как ты сам думаешь, что больше всего понравится зрителям? – спросила Маргарита.

– Я не знаю.

– А что говорят другие?

– А чего они не говорят? Каждый словно хочет вложить в него что-то от себя. Аббат мечтает об одном, извозчик – о другом, Плюмо твердит совсем иное.

– А чего хочешь ты?

– Я не уверен. По практическим соображениям это должен быть мужчина. Низкие регистры проще установить. А вот дальше я не знаю. Хотя особенно эффектно смотрелся бы костюм турка.

– Говорящий Турок. А почему бы и нет? Я могла бы сшить ему отличный халат. – Маргарита взяла на себя роль костюмера, так как умела искусно управляться с иголкой.

– Плюмо считает, что это банально. Он говорит, что мы все ожидаем восточного чуда. И к тому же существует автомат фон Кемпелена – шахматист в тюрбане. Плюмо бы хотелось, чтобы это была голова перуанца, или китайца, или сиамца. Аббат, в свою очередь, хочет кого-нибудь в простой одежде, он был бы доволен фермером. Кроме того, ему нужны такие анатомические подробности, которые могут довести дело до скандала.

– А что же граф Корбрейский? В конце концов, он же заказчик.

– Граф не заострял внимания на внешности. Он вообще боится связываться с проектом. Это вопрос репутации, ты же знаешь. И даже если я решу сделать его турком, встает вопрос об окружении. Аббат считает, что чердак поубавит таинственности у моего искусственного человека.

– Но как ты считаешь?

– Я согласен, что мы не должны отвлекать внимание от Турка. А если что-нибудь произойдет с окружающими приспособлениями во время показа, перестанут любоваться головой. Ты же знаешь старую поговорку – на красивое блюдо не надо класть испорченную еду.

Маргарита задумалась.

– Нет ничего плохого в том, чтобы объединить простое и сложное. Мир, который ты создал на своем чердаке, послужит прекрасным аперитивом к главному блюду, к магии Говорящего Турка. А что касается анатомических подробностей – пообещай Оже, что я спрячу их под халатом.

Такой компромисс успокоил Клода, хотя и ненадолго.

– Что теперь не дает тебе покоя? – спросила Маргарита, изо всех сил борясь со сном. Было поздно, и она устала.

– Плюмо предложил написать книгу о моем изобретении. Только когда он говорит об этом, все кажется мне слегка надуманным. Факты требуют небольшой проверки.

– Ну конечно! Ты отлично с этим справишься, я уверена. Ладно, пошли спать, и пусть тебе приснится успех.

 

57

Клоду не терпелось оценить литературные потуги Плюмо. В действительности книга журналиста была больше чем «слегка надуманна» и требовала больше чем небольшой проверки фактов. Она представляла собой кучку непечатных полуправд, объединенных плохой композицией. Писатель постарался выставить себя более изобретательным, чем сам изобретатель.

– У меня есть оригинальная идея насчет композиции книги о твоей жизни, – сказал Плюмо другу.

– В каком смысле оригинальная? – спросил Клод, заканчивая эполеты своего одетого по моде мусульманина.

– Я придумал ее во время одной из наших давних бесед. – Плюмо подождал, пока Клод причешет Турка и наложит еще один лист золота туда, куда необходимо.

Механик поставил аппликатор в подставку и молвил:

– Продолжай, я слушаю!

– Я сказал, что придумал оригинальную композицию для книги! Знаешь, как нумеруются главы в романах? Римскими цифрами! И на часах тоже римские цифры! А это – циферблат… – Плюмо провел пальцем по ободку часов. – Глава I, глава II, глава III, глава IIII, глава V… Ты что, до сих пор не понимаешь? Языки твоего и моего ремесла сливаются в одно целое на циферблате часов! Поэтому я измыслил композицию книги, состоящей из двенадцати глав, каждая называется согласно главному событию, произошедшему в данный период в жизни изобретателя. Вся книга поместится на 360 страницах, и круг замкнется. – Далее Плюмо вкратце рассказал сюжет каждой главы. – Вот, смотри. Глава I называется «Стрелки», руки – то есть связь твоей травмы и стрелок часов. Глава II называется «Пружина», ведь именно весной ты впервые начал работать над часовыми пружинами. Глава III – «Циферблат», то есть речь в ней пойдет о прекрасном лике с миниатюры. Кроме того, там будет рассказываться, как ты расписывал циферблаты часов. Глава IIII – я придерживаюсь старомодного и вместе с тем изящного написания римской цифры в виде четырех прямых палочек вместо вульгарного IV – называется «Ход»; в ней речь пойдет о твоих путешествиях и работе над ходом часов.

Тут Клод прервал писателя:

– Кажется, ты начитался словарей терминов часовщиков. Конечно, и часы, и повесть, которую ты сочинил, – это своего рода хроники. Но вот твои сравнения… Они просто бьют по мозгам.

– Бьют!!! Еще одно совпадение! Часы ведь тоже бьют!

– Я лишь хочу сказать, что твоя композиция слишком надуманна. Давным-давно аббат заметил, что человек ни в коем случае не должен становиться рабом сложного и запутанного. Не стоит недооценивать силы простых вещей.

Плюмо не обратил внимания на критику.

– Что такое автомат? Это нечто, меняющее само себя изнутри. А разве нельзя сказать то же самое о писателе? Почему же наши цели не могут пересечься? В конце концов, мы оба ищем голос.

– Прошу тебя, больше ни слова! – Грубость Клода была вызвана тем, что он, замерев от напряжения, накладывал еще один золотой лист на плечо Турка. Затем изобретатель сказал: – Бахрома так ярко блестит, потому что я подержал ее над горящими перьями куропатки и над кипящей алой краской. Я бы не сказал, что этот метод пользуется популярностью… Блеск не держится долго. Но я хочу, чтобы мой Турок сверкал! Итак, на чем мы остановились? Ах да, на главах твоей хроники…

– Да.

– Я думаю, что твои мудрствования останутся непонятыми. Читателям это не понравится. – Клод понимал – вовсе не обязательно сообщать Плюмо, что ему они тоже не нравятся. Юноша еще раз проверил технические характеристики головы. – Кроме того, тут есть явные ошибки, и это может вызвать серьезные неприятности. Так, например, в моем механизме явно меньше 1789 деталей, а сколько их точно, я вообще не могу тебе сказать.

– Я думал, число тебе понравится, ведь это год изобретения твоего автомата. – Ошибка, казалось, вовсе не смущала Плюмо, наоборот, он даже отстаивал свою выдумку! – Я журналист. Временами мне приходится прятать неточности за небольшими гиперболами.

– Мне нелегко придется, если клеветники захотят доказательства. Где я наберу 1789 деталей? Я не хочу давать им оружия против моего Турка.

– Не думай о клеветниках. Мы им покажем!

Поняв, что Плюмо нельзя переубедить, Клод сменил тему:

– А как мы назовем наше представление?

– Об этом я долго думал и предлагаю на выбор три названия. Все начинаются с буквы «М».

– И что за названия?

– Первое – «Микрокосмос». Ты наверняка помнишь, я так писал о твоих талантах в первой статье!

Клоду не понравилось то, что он вспомнил.

– А другие?

– «Мистериарх». Турок ведь будет отличным блюстителем тайн.

– Этот вариант отпадает. Он напоминает мне о «Парижских тайнах», об унитазе Люсьена Ливре. Ну а третий?

– «Магиаторий».

Клоду понравилось.

– Хорошее название. Даже лучше, чем «чудо-чердак».

– Я позаимствовал термин у Лаватера. Впрочем, это не важно. Разве есть на свете что-то непозаимствованное?

– И когда книга будет готова?

– Через месяц.

– Это слишком долго!

– Листовки можно расклеить гораздо раньше.

– Отлично. Тогда вели своим друзьям-типографщикам запасаться чернилами! – Клод взглянул на сверкающие эполеты. – Говорящий Турок готов!!!

 

58

Листовки, сообщающие о завершении работы над Магиаторием, имели простенький заголовок: «Une Tête Parlante», или «Говорящая голова». Очень скоро специалисты начали наводить справки, а конкуренты кричать об обмане. Не поддерживаемая Академией, работа «бывшего ученика продавца книг» имела дурную славу, и тем не менее о ней говорили в обществе.

Внутренний двор дома на улице Святого Севериана заполнился публикой к десяти утра. Согласно записи в тетради Клода, первыми обладателями билетов были: граф Корбрейский и его молодой красивый секретарь, одетые роскошно и броско, домовладелица, Этьеннетта, три торговца скобяными изделиями из магазинчика на набережной, господин Транше, два адъюнкта из Академии наук, нутровщик, органщик, три состоятельных знатока механических искусств. Эти люди практически полностью набили Магиаторий.

Первое свидетельство обещанных чудес зрители могли лицезреть еще до того, как поднялись по лестнице. Клод разработал телескопическое зеркало, которое вело из слухового окошка прямо во двор. Если человек заглядывал в трубку, он мог увидеть иностранца в ярком одеянии, освещенного подсвечниками в виде белых кроликов. Этого было достаточно, чтобы убедить зрителей, что они покидают один мир и входят в иной. Когда человек поднимался наверх и ступал в Магиаторий, ему приходилось делать нелегкий выбор – на что же обратить внимание в первую очередь? Пол Магиатория посыпали кварцем (или, быть может, кристаллами сахара; происхождение сверкающего вещества на полу нам неизвестно) и заставили искусственными цветами. Посреди чердака сидели четыре белых кролика. Зажав в лапах свечи, они освещали самый ценный предмет выставки. В основании, поддерживающем Говорящего Турка, были вырезаны грибы, травы, личинки, раковины и ветви, согнувшиеся под тяжестью груш, – все, что напоминало Клоду о Турне. Немного продвинувшись вперед, зритель мог увидеть, что Турок обут в остроконечные тапочки. Ими Клода бесплатно обеспечил Транше. Туловище Турка было наряжено в расшитый бисером халат, придуманный и сшитый Маргаритой. Она скроила его из плотной ткани, дабы избежать истирания одежды веревками и механизмами. Маргарита также чуть удлинила рукава. В качестве незаметного подтверждения своего вклада в дело она пришила на клапан, прикрывающий пульт управления, ту самую пуговицу – память о ее первой ночи с Клодом. Чуть ниже талии механического иностранца имелся небольшой выступ, говорящий о правильном анатомическом строении мужчины (этого хотел аббат). Лицо Турка казалось сердитым. Пьеро отлично удалось придать лицу восточные черты – он сделал усы из шелковой нити, ресницы из пушистых перьев черного лебедя, веки миндальной формы из лайки. Стеклянные глаза Турка мерцали в темноте.

Плюмо вышел вперед и начал речь, вдохновленную его собственной, пока неопубликованной работой.

– Мадам и месье! Долгие годы лучшие умы человечества пытались при помощи механики воспроизвести человеческую речь. Однако никто не смог доказать, что сие возможно. Да, я сказал «доказать», потому что очень важно познать разницу между несбыточными мечтами и тем, что вы увидите сегодня. Как вы знаете, история предлагает нам множество недоказанных побед механических гениев. Вспомните хотя бы Франсину, автомат Декарта. Разве кто-нибудь смог подтвердить факт ее существования? Какой толк от легенды, рассказывающей, что ее сбросил в море капитан корабля?! А шахматист фон Кемпелена? Полагаю, не я один подозреваю за этим настоящее жульничество в тюрбане! Но даже если все эти автоматы действительно существовали, их можно назвать лишь жалкими поползновениями по сравнению с тем, что стоит перед вами. Сегодня мы убедимся, что человеческий голос можно воспроизвести. И, сделав это, мы с вами подорвем устои классической драмы. То, что предстанет перед вами, не бог из машины, нет! Здесь, в Магиаторий, вы увидите машину-бога, источник всех сверхъестественных изобретений! Позвольте мне исправиться: нет, в Говорящем Турке нет ничего чудесного. Парень, сидящий перед вами, – результат слияния четырех дюжин ремесел. В нем 2199 деталей, из которых 1789 – подходящая цифра, ведь это год его создания! – даруют ему речь! Я не буду докучать, рассказывая о специфике его конструкции, нет! Я заканчиваю свою речь, а цена этого изобретения скоро станет ясна. Достаточно лишь заметить, что при помощи чудесного соединения механики, анатомии и еще многих наук Турок заговорит. Да, заговорит! Конечно, если умолкну я. И вот я делаю это, чтобы вы смогли услышать звуки речи гораздо более интересной, чем моя собственная. Голос, который раздастся на чердаке. Голос, который разнесется по всему миру!

Плюмо принял сдержанные аплодисменты публики, и его место занял Клод. Он раздал собравшимся слуховые трубки, компенсирующие недостатки акустики в комнате. Зрители, точнее, слушатели были похожи на изготовившихся к бою быков, устремивших рога на одну цель.

Одной рукой Клод повернул большой ключ, который служил простой приманкой для зрителей, в то время как другой переключал медные рычажки, запускающие Турка. Изобретатель делал это очень осторожно.

Публика замерла в ожидании.

– Шипение! Простое шипение?! Мы заплатили деньги, чтобы услышать шипение? Нас обманули! Это обман! – закричали адъюнкты, которые только и выжидали, когда что-нибудь пойдет не так.

Клод покопался за спиной у Турка и расстегнул пуговицу, чтобы добраться до внутренних механизмов. Тем временем Плюмо выступил вперед и развлекал публику:

– Терпение, пожалуйста! Немного терпения! Точные механизмы требуют постоянной регулировки! Он у нас темпераментный парень. А таковыми являются все автоматы. Помощники Жаке-Дро и Лешо провели всю жизнь с инструментами в руке, то и дело подправляя что-нибудь. И до сих пор известные писатели делают ошибки в правописании, художники выходят за поля гравюр, музыканты то и дело фальшивят. Как и маленькие дети, автоматы требуют постоянной заботы. В случае с Турком проблемы куда сложнее!

Плюмо увидел, как Клод сделал ему знак, что регулировка – компенсация давления на металлический язычок – произведена. Писатель закончил импровизированную речь, а изобретатель появился из-за спины Турка. Он вновь повернул ключ и потянул за рычажки. Его мечта исполнилась.

Сначала раздался звон, за ним последовали тихие звуки работающего механизма: скосов, замков, патронов, резьбы и дифференциальной передачи. Нежно запели птицы, расцвели цветы, две курительницы задымились благовониями. Турок начал двигаться. Он затопал ногой, привлекая внимание зрителей к полу. Затем он вздернул плечо, и взгляды собравшихся подскочили вверх.

В те времена, когда Клод работал над своим Турком, ученые утверждали, что жесты не менее важны для общения, чем сама речь. Мастера театрального искусства были восхищены древними записями об actio, теории выражений лица. Один профессор ораторского искусства сказал Клоду, что убедительного ритора видно заранее, ибо он может привлечь внимание жестами еще до того, как откроет рот. И Турок тоже выглядел убедительно. Его голова двигалась из стороны в сторону, брови поднимались к потолочным балкам – возможно, стремясь к самому Аллаху. Его грудь слегка вздымалась, а тихое дыхание можно было услышать.

Но до сих пор Турок не издал ни одного человеческого звука. Клод крайне осторожно опустил ногу на педаль. Из мехов по бронхам воздух поступил в дыхательное горло. Серебряные губы, вдохновленные Вокансоном, приоткрылись, обнажив металлический язычок. Клод нажал на несколько кнопок, и вдруг, мучительно медленно произнося слова, Турок заговорил. Через раскрытые губы донеслось четыре звука:

– Veeeeee-vuuhhh-luhh-Waaaaaaaaaahhhhh!

Vive le Roi!

Эти слова обеспечили славу Клоду. Они же предрешили и его судьбу.

 

59

Зрители слетались к Магиаторию, по словам извозчика, «как мухи на мед». Турок стал таким популярным, что вскоре его перевезли в более просторное помещение – палатка для демонстраций была установлена неподалеку от Лувра. Билеты первого, второго и третьего классов живо распродавались. А мэр города был так удивлен, что даже не потребовал взятки за помещение его имени в листовки. В течение трех месяцев жители Парижа выстраивались в очередь, чтобы увидеть предмет, описываемый в различных журналах под именем «Говорящей головы», «Искусственного человека», «Волшебного рта», «Говорящего Турка» (некоторые журналисты попали в точку) и «Механического Перса» (в те времена, как и сегодня, европейцы не слишком-то различали культуры Востока). Только одну партию зрителей заводили в палатку, как вновь у входа собиралась толпа. Калитку пришлось укрепить, дабы охладить пыл особо алчущих. Клод определил длительность каждого сеанса «зрительных демонстраций» – эта фраза напоминала ему о первом дне в Париже – и стоимость – три ливра за один просмотр. Такие расценки позволяли пускать в палатку шесть человек сразу.

Далее последовали приватные сеансы. Одна графиня пообещала Клоду сто ливров, если он заставит свою машину произносить ее имя. Увы, Клод сразу же понял: ублажить эгоизм графини Цвайбрюкен-Биркенфилд невозможно с точки зрения произношения. Другая знатная леди умоляла Клода принести Турка в ее спальню, неизвестно из каких соображений. Изобретатель отказался. Некая маркиза заплатила мастеру двадцать луидоров за единственную встречу с ним у себя в саду, где она присвоила Клоду титул главного оформителя и заказала ему несколько водяных органов. Господин Куртюа, владелец паноптикума, ранее не проявлявший интереса к проекту, теперь предлагал сотрудничество – его восковые фигуры становились все менее популярными в свете произошедших чудесных событий. И даже Ливре, проглотив свою гордость, предложил Плюмо опубликовать книгу о великом изобретении. Клод ответил сдержанно, что привело продавца книг в ярость.

Лаватер велел одному из своих помощников зарисовать лицо Клода и, согласно получившейся физиономии, сделал следующий вывод: «Своеобычные, четкие черты лица. Мы не видим поэтичности в форме лба, зато обнаруживаем изобретательность, любознательность и одаренность. Искренний, веселый, приятный мужчина, не пользующийся своим положением. В особенности форма носа говорит нам о развитом, активном, упорном мышлении, работающем лишь во благо. Чудесно выглядит живой и красивый рот».

Ходили даже слухи, правда, так и не подтвержденные архивами королевской семьи, что король подумывал о выплате особого пособия мастеру. Однако истинную честь Клоду оказал тот самый турецкий визирь, с которым был знаком отец механического гения. Визирь, заявил, что сын чтит память своего родителя, и предложил Клоду обменять Говорящего Турка на караван верблюдов. Клод любезно отказался.

Все было замечательно до тех пор. пока в «Журналь де Пари» не появилась маленькая статейка неизвестного писателя. В ней утверждалось следующее: «Говорящая голова горделиво прошествовала по всему Парижу. «Да здравствует король!» – такие

слова произнесли серебряные губы автомата, как и было обещано в проспекте. Но в течение нескольких последующих визитов стало ясно, что голос механического человека ощутимо изменился, будто старый заменили на новый. Честная механика? Возможно. Жульничество? Скорее всего. И только длительное и скрупулезное расследование поможет нам раскрыть обман изобретателя».

Клод был в ярости. Плюмо сделал все, что мог, пытаясь смягчить удар. Он говорил:

– Грубостью они стремятся вызвать ответную реакцию. Тебе ничто не угрожает. Этот писака просто хочет оклеветать твое изобретение! А мы должны найти способ извлечь из этого выгоду.

Плюмо написал ответную статью, где цитировал Дидро и Вольтера. Он также сообщил в ней, что любой желающий может лично осмотреть внутренние механизмы. Стоимость сей услуги – восемь ливров.

На осмотр пришли эксперты, академики и другие седобородые гении королевства, разозлившиеся на изобретение Клода. Статья, заказанная Академией, дала им возможность заподозрить обман. В итоге осаждаемый праздными щелкоперами Клод решил «удариться в бега». Мастер принял предложение отправиться с Турком в турне. Извозчику дали денег, чтобы он мог заказать лучшему краснодеревщику переделку «Люсиль». Теперь она с удобством размещала в своем салоне шесть человек: Клода, Маргариту, Агнес, Пьеро, Плюмо и извозчика. И конечно, седьмого: самого Турка, части которого путешествовали в мягких картонных коробках и покрытых сафьяном ящиках. Его стеклянные глаза, серебряные губы и гортань помещались в ларце, набитом пенькой. И только аббат не смог отправиться в путь. Он был так болен, что ему пришлось общаться с друзьями письменно. Клод переживал из-за разлуки в первые месяцы своего путешествия, но вскоре успех за рубежом притупил чувство вины.

Долгое время Турка выставляли в механической галерее Галлмайра в Мюнхене и в знаменитом зале физики в Вене. Компания колесила по всему континенту, пока окончательно не устроилась в Англии, стране, любезно принявшей французское изобретение. Всего через месяц после прибытия друзей в Лондон Клод и его «Говорящий Турецкий Джентльмен» заручились поддержкой и получили патентную грамоту от его величества короля. Турка выставили в кафе Дона Сальтеро в Челси.

Путешественники устроились в ближайшей гостинице и предались радостям английского гостеприимства. Агнес, завидуя автомату, однажды проглотила его язык, и поэтому пришлось отложить показ до тех пор, пока пищеварительные процессы в организме девочки не завершились. Язычок извлекли и водрузили на место. А так жизнь в Англии текла слишком медленно, в ней не было тех événements, что потрясали бытие во Франции. Клод бы отказался от своей квартиры в Париже ради «сладкого существования на Альбионе», если б не аббат, чья подагра так разыгралась, что он даже не мог позаботиться о себе. Через десять месяцев путешествий по континенту и трех лет английского «сладкого существования» компания возвращалась в Париж. Они везли с собой Турка и солидное состояние в четырех валютах. Именно тогда встретились слава и судьба Клода.

Примитивная арифметика и зачаточные знания по французской истории – вот все, что нужно для простого открытия: Париж, в который Клод вернулся, был уже совсем не тем Парижем, из которого уезжал. Изменения обнаружились уже у ворот города, где гражданина Пейджа арестовали за государственную измену. Такое обвинение смутило Клода, ведь он вовсе не был знаком с какими-либо государственными деятелями. Политика не то чтобы ему опостылела, нет! Клод вообще никогда ею не интересовался. Во время своего путешествия он даже не задумывался о революционных событиях, происходивших в Париже и детально описанных в лондонских газетах. Кроме того, Клод полагал, что принадлежит к низшему социальному классу. Оказывается, он ошибался.

Клода заключили в Консьержери, самую худшую из всех тюрем Парижа. Ему даже не дали возможности повидаться с аббатом или попрощаться с семьей. В течение нескольких дней механик пытался отвлечься от грустных дум о страданиях своего бывшего учителя, хотя это наводило его на другие, не менее печальные мысли: о жене, дочери и о шаткости его собственного положения. Пока Плюмо и извозчик разузнавали о причинах заключения и возможностях освобождения друга, Клод томился в крошечном подвале вместе с наемным портным, которого обвинили в том, что тот срубил древо свободы, и хозяином таверны, продававшим кислое вино патриотам. Портной хныкал всю ночь, в то время как хозяин таверны, державшийся более стойко, скармливал хлебные крошки крысам. Когда же наконец Плюмо при помощи взяток пробрался в тюрьму и дополнительно заплатил еще двум алчным, якобы сочувствующим надзирателям, то ему удалось перевести Клода в комнату, расположенную рядом с величественными тюремными курантами, самыми старыми часами в городе. Тоненький луч света с набережной освещал новый приют изобретателя. Клод вспомнил, что мастерская Бреге, бежавшего в Швейцарию, находилась совсем рядом – вниз по улице.

Клод покинул Англию, будучи богатым человеком, однако все деньги пришлось потратить на то, чтобы оградить мастера от ужасов тюремного заключения. Плюмо порылся в книгах, свитках, часах и пришел к выводу, к которому Клод и сам мог прийти:

– Я понял, в чем тебя обвиняют. Ты будешь наказан за слова Турка! Обвинителем оказался Дефранж – бойкое перо, виновник нашего путешествия по континенту.

Через неделю ситуация усугубилась.

– Аббату не лучше, – сказал Плюмо. – Говорю прямо, он скоро умрет. Но мы не должны поддаваться соблазну – навестить его нельзя. Священники теперь стали преступниками, врагами государства. Встреча даже с бывшим, умирающим церковником может поставить под удар все.

– И что же мне делать? Без него, без моей семьи, без работы?! – В голосе Клода слышалось отчаяние.

– Мы отложим суд на такой дальний срок, на какой только сможем. Сейчас судьи не слишком милостивы к обвиняемым. Твои друзья – портной и хозяин таверны – были казнены согласно приговору революционного трибунала.

И вновь деньги потекли в карманы продажных надзирателей. Их было достаточно, чтобы Клод смог заняться огромным механизмом башенных часов. Только работая руками, механик мог забыть, хотя и ненадолго, о своих страданиях. Теперь он был заперт в плену у собственного воображения, подобно узнику на гравюре, что стояла в витрине «Глобуса» много лет назад.

В течение нескольких месяцев Плюмо удавалось спасать Клода от смертного приговора. Положение вещей оставляло желать лучшего: либо оправдание, либо смерть. Во время этого мучительного ожидания скончался аббат. Плюмо рассказал Клоду о завещании Оже:

– Он пожелал покоиться в склепе, но чтобы при этом его прах был заключен в песочные часы. К сожалению, суматоха, которая сейчас царит в стране, не позволяет нам выполнить его волю. Кроме того, Пьеро говорит, что толченые кости, возможно, окажутся слишком грубыми и не смогут правильно отмерять время.

На кладбищах также царил хаос, а потому Жан-Батист-Пьер-Роберт Оже, аббат, кавалер королевского ордена Слонов, бывший граф Турнейский, был похоронен без всяких церемоний, в безымянной могиле за пределами города. Только через несколько лет на Пер-Лашез появился памятник с эпитафией «На поиски знаний!» и раковиной наутилуса, вырезанной под годами жизни.

Клод не принял смерть аббата бесстрастно. Хотя мысли, беспорядочно метавшиеся в его голове долгими бессонными ночами, сгладили тихое горе, напоминавшее то, что он испытывал, потеряв мать и сестер. Когда прекрасным июньским днем изобретателя привели в суд, Клод был не в состоянии защищаться. Он утомился и ослабел, сражаясь с демонами прошлого и страдая от ужасов тюрьмы. Глубокая рана пересекала лицо механика – она появилась, когда он бился головой о стены камеры.

Плюмо попытался прийти на помощь измученному другу:

– Гражданин Пейдж не заинтересован в том, чтобы копаться в механизмах королевства. Его интересует скорее королевство механизмов! Граждане, вы должны понимать, что слово «переворот», а точнее, «оборот», относится к вращению колес и шестеренок. Это значит…

Журналиста остановил прокурор:

– Дело слишком серьезное, гражданин Плюмо, чтобы играть словами! Как вам известно, мы уже отказались от предыдущего приговора.

Плюмо попытался еще раз:

– Откуда вы знаете, что Говорящий Турок славит именно Людовика?

Однако прокурор был готов к такому повороту событий:

– Не важно, какого монарха славит механический изменник – французского или испанского, дань ли это уважения Екатерине Великой или Георгу Английскому. Все эти коронованные чудовища сговорились против Республики! – Далее он спокойным тоном процитировал Гебера: – «Каждый свободный гражданин обязан желать смерти королю. И все равно, кто этот гражданин – человек, сам собирающийся стать королем, или же нищий, коим король помыкал».

Плюмо взял Клода за руку и подумал: а не заявить ли суду, что подсудимый стремился обезглавить французского короля еще до того, как это сделал Конвент? В этот миг защитнику посоветовали оставить жалкие попытки оправдания.

Смертного приговора было не избежать. Прокурор напомнил судьям о последнем деле – деле некого Жана Жульена, возчика. Его сначала приговорили к двенадцати годам каторги за то, что он крикнул «Да здравствует король!», ту же самую фразу, что произносил Турок. А затем возчика привезли обратно и казнили.

Дело Клода Пейджа обещало привести к такому же исходу. Однако, к всеобщему удивлению, виновным в преступлении против Республики судьи сочли не самого гражданина Пейджа, а его изобретение. Один революционный журналист заявил: «Говорящая голова больше никогда не заговорит!»

Ирония метода экзекуции заключалась в том, что одно изобретение убило другое. Новое орудие для обезглавливания, придуманное Жозефом Гильотеном, заставило Турка замолчать.

Двумя часами позже вынесения приговора Клода заставили втащить свое творение на эшафот, где Турку оторвали руки и поместили его голову в lunette. He били литавры, не было священника, отпускающего грехи. Лишь капитан легкой кавалерии следил за казнью – капитан и толпа зевак.

Клод попрощался с Турком под крики праздных гуляк. Восьмифунтовое лезвие, притупившееся от частого использования, уверенно описало нужную траекторию вниз по деревянным рельсам и попало в цель. Раздался страшный звук, стон, подобного которому Клод никогда раньше не слышал. Это было последнее, что смог произнести Говорящий Турок. Шея автомата, сделанная из закаленной стали, остановила лезвие. Палач, молодой человек по имени Сансон, обладавший правом на проведение казни с самого рождения, пустил нож по деревянным рельсам еще раз. Вторая попытка удалась. Говорящая голова, отделившись от разряженного в шелка тела, скатилась в плетеный мешок или в корзину из ивовых прутьев (это зависит от того, кому из журналистов, жаждущих наживы, вы склонны поверить).

Клод пытался достать голову, но ее вырвали ярые революционеры, которые набили рот Турка сеном и подбросили высоко в небо. Она подлетела и упала в толпу орущих патриотов. Затем голова снова поднялась в воздух и снова упала, уже в другой части площади, а затем еще несколько раз, все дальше и дальше от хозяина.

Клод перевел взгляд на туловище, оставшееся на эшафоте. Другой патриот решил так усердно поработать над ним, что к тому времени, когда изобретатель смог добраться до гильотины, вышивка бисером оказалась покрыта слоем экскрементов. Клод схватил то, что успел, и побежал прочь, расталкивая на ходу зевак, некогда плативших за вход в его Магиаторий.