9-го февраля открылось первое заседание военно-судной комиссии, то бишь начался суд по делу Политковского. Председательствовал генерал-фельдмаршал Паскевич.
Собственно, сей «хитрый хохол», как любил говаривать в домашнем кругу император, вообще был не по словесной части.
Ругался мастерски, разносы подчинённым устраивал непревзойдённые (те прямо в обморок падали), а так был косноязычен и связно не очень способен выражаться. Особливо Иван Фёдорович робел в присутствии Николая Павловича. И всё-таки Его Величество именно Паскевичу доверил суд по делу Политковского, ему и никому иному.
Раз уж было решено засудить генералов, членов комитета о раненых военного министерства (случай совершенно беспрецедентный), то это должен был делать генерал-фельдмаршал по чину, а таковым тогда был в Российской империи один только Паскевич. Кроме того, Иван Фёдорович всегда неукоснительнейшим образом, до мелочей, воплощал в жизнь все прожекты и предположения императора Николая Павловича.
Так что совсем не случайно 9-го февраля председательствовал Паскевич. Он должен был дать острастку престарелым воякам, не заметившим у себя в комитете совершенно грандиозного воровства.
И Иван Фёдорович свою вступительную речь на заседании начал с оскорблений и страшного рыка (стены дрожали — ей Богу!), как видно подражая диким императорским разносам:
«Господа, мы здесь сейчас, дабы разоблачить гнусные деяния этого мерзавца Политковского, ловко сумевшего ускользнуть от виселицы. Мы сейчас полюбуемся на горе-генералов, под самым носом у коих разворовывали казну. Возьмём хотя бы генерал-адъютанта Ушакова, председателя комитета. Вдумайтесь: это генерал-адъютант самого императора, августейшего монарха нашего! И кем же оказался генерал-адъютант Ушаков: А оказался он чистым болваном, сопливым идиотом. Ушаков! Да ты бестолочь, истинная бестолочь, ты позорище наше, а никакой не генерал. Тебя, придурка, увешанного эполетами и орденами, обвела вокруг пальца жалкая канцелярская душонка. Ну как же ты не дурак стоеросовый после этого? Как же ты терпел под боком у себя столь грандиозное воровство! Заруби-ка ты себе на носу: ты не генерал, а болван, лысый, жирный болван, и более ничего…»
Тут генерал-фельдмаршал Паскевич зашёл совершенно окончательно в тупик и вызвал людей Брискорна (из государственного контроля), которые первые прорвались с проверкою в канцелярию следственного комитета к рождеству 1852-го года.
Эти люди Брискорна рассказали весьма интересную историю, в точности разъяснив, как в текущих кассовых книгах вдруг возникла недостача в десять тысяч рублей. А все дело было-то в том, что воработы, орудовавшие в канцелярии комитета о раненых, исключительно обнаглели, потеряв последние осторожность, скромность и стыд. Феноменальные барыши, столь легко получаемые, окончательно вскружили головы Политковскому и его сподручным.
Итак, воровской квартет фабриковал липовые пенсионные дела. Регулярно в канцелярии комитета о раненых находилось несколько десятков (!) фальсифицированных дел на разной степени готовности.
Так вот, мошенники обнаглели, вконец и, не дожидаясь пока поступят деньги по сфабрикованным пенсионным делам, брали некоторые суммы вперёд (как видно, на балеринок не хватало — Путвинский также был их страстный поклонник), в результате чего как раз и возникла недостача, обнаруженная людьми Брискорна. А с этой недостачи, собственно, как раз и началось крушение аферы Политковского.
Так что именно воровская наглость как раз и поспособствовала первой удаче аудиторского дознания в деле тайного советника Политковского.
Услышав сей поразительный рассказ представителей службы государственного контроля, председательствующий Паскевич совсем рассвирепел и чуть ли не кинулся с кулаками (его удержали с трудом собственные адъютанты) на почтенного и заслуженного генерала Павла Николаевича Ушакова, сидевшего смиренно на скамье подсудимых.
При этом генерал-фельдмаршал яростно кричал, обращаясь непосредственно к Ушакову:
«Идиот! Форменный идиот! Как же ты мог не приметить этого? Как? Надо было только глаза разуть, и всё. У тебя глаз, что ли, совсем нету? Да, вижу, что не только глаз, но и головы.»
Сцена была, говорят, чрезвычайно впечатляющая; целый трагикомический спектакль: представление, так сказать. Только всем тогда было не до смеху.
И Паскевич и Ушаков (оба!) были близки к самому настоящему обмороку, один — от дикого гнева, а другой от — страшных оскорблений Правда, оба от падения оземь, к счастью, а вернее к чести своей, удержались. Но Паскевич был красен, как рак, и его вполне мог хватить удар, а Ушаков был бледен, как полотно бумаги.
Но первое заседание военно-судной комиссии тем временем продолжалось.
Кстати, когда об этой сцене донесли потом императору Николаю Павловичу, тот был очень доволен и даже похвалил Паскевича за истинный раж в обличении ротозеев-генералов, похвалил за «подлинно праведный гнев» (собственные слова Его Величества, повторенные потом им даже публично).