1

Штаб российского экспедиционного корпуса во Франции (1815–1818 годы) сначала располагался в Нанси, а потом в Мобеже.

Мобеж был тогда крохотным, но чрезвычайно тесно застроенным городком. Он был весь окружён довольно ветхими уже крепостными укреплениями, около коих обвивается река Самбра.

Собственно, Мобеж – это паршивенькая деревенька, пристроившаяся к крепости, давно уже потерявшей какое-либо военное значение.

Незадолго до первой французской революции Мобеж принадлежал каким-то канониссам, то бишь монахиням женского католического монастыря, которые по поручению аббатисы заведуют какой-нибудь частью монастырского хозяйства: уходом за больными, обучением в монастырских школах, сбором милостыни и т. д.

Так вот, какие-то неведомые мне канониссы будто бы и владели городком Мобеж. В революцию всё добро, принадлежавшее неведомым мне канониссам, разграбили. И канонисс с того времени след простыл.

Стоявший в центре Мобежа большой дом, в два этажа, с весьма обширным садом – резиденция сбежавших канонисс – занял владелец местной мясной лавки. Однако с вводом российского экспедиционного корпуса дом был отдан командующему корпусом генерал-лейтенанту Михайле Воронцову.

Я был при нём в качестве генерала для особых поручений, и потому поселился рядышком, в домишке мобежского аптекаря, препротивного, скажу я вам, старикашки, невероятная скупость коего просто выводила меня из бешенства. Кормил меня всякой дрянью, давал спитой чай, а свечи у него были такие вонючие, что меня всё время душил кашель.

Со мною у аптекаря квартировал Иван Петрович Липранди, сын мавританского испанца, жившего в Италии, а потом на ловлю чинов бросившегося в Россию. Сей Иван Петрович (а точнее Педрович) Липранди правдами и неправдами дослужился до чина подполковника Генерального штаба. Был он отчаянный забияка, дуэлянт, мастер на разного рода каверзы, картёжный шулер. Местные жители, включая и моего аптекаря, его явно побаивались. Я же просто его терпеть не мог.

Однако граф Воронцов отчего-то этому прохвосту во всём доверял, и доверял настолько, что когда у него знаменитый парижский префект Видок, глава парижских шпионов, мушаров, как их называли, попросил у российского командования помощника для поисков заговорщиков-бонапартистов, то Воронцов ему указал именно на Липранди.

Липранди заведовал военною полициею при нашем экспедиционном корпусе. Он довольно часто отлучался в Париж (ездил как раз к вышеупомянутому Видоку), и эти отлучки были самой приятной частью нашего соседства.

Когда же Липранди оставался в Мобеже, то он всегда следил за мной, и когда я выходил из дому, то рылся в моих бумагах, отчего я всё самое ценное носил с собою. И знаю доподлинно, что Липранди доносил обо мне графу Воронцову просто регулярно. Но и я не оставался в долгу.

В своих докладных записках на имя государя Александра Павловича, я сообщал обо всех предосудительных или подозрительных действиях Михайлы Семёновича, не упуская при этом из виду и всякие пакости моего тёзки Липранди. Не исключено, что как раз по этой именно причине сей Липранди, по возвращении в Россию, был переведён в захудалый армейский полк и вскорости вынужден был выйти в отставку.

Но за Липранди и правда был грешок. Он убил на дуэли сынка почтенного мобежского лавочника (они оба волочились за одной местной красоткой). И я сообщил об этом государю, что привело потом обычно спокойного графа Воронцова в подлинное бешенство.

Однако чисто внешне отношения мои с Липранди был не просто корректные, но и дружеские. Забавно, что хозяин наш аптекарь принимал это за самую чистую монету и считал меня и Липранди за самых ближайших приятелей. Dadais, истинный dadais!

 

2

В первых числах октября 1818 года из Ахена, с конгресса, на котором, кстати, было решено, что российский экспедиционный корпус оставит пределы французского королевства и вернётся на родину, прибыл в Мобеж император Александр Павлович.

Остановился Его Величество в доме, который занимал граф Воронцов. Причём Александр Павлович каждый день после завтрака наведывался ко мне, и мы совершал совместный обход Мобежа, что вызывало у моего соседа (разумею, ясное дело, Липранди) просто приступы нескрываемого уже озлобления. Он меня возненавидел пуще прежнего. И я даже подумывал, что скоро быть дуэли.

Дом, который был занят графом Воронцовым, при всей своей поместительности, не имел помещения, пригодного для танцевальной залы, тем более что наш государь, помимо свиты своей, прибыл с прусским королём, принцами и множеством придворных дам. И вот что было придумано. Прямо к нижнему этажу приделали две большие палатки, богато убранные, так что в них был выход прямо из комнат.

Во время одного из балов, устроенном в этих палатках, я самолично видел, как граф Воронцов подвёл к нашему государю соседа моего Липранди и милостиво представил его Александру Павловичу. Я легко мог предположить, что именно говорил Воронцов. Конечно же, расхваливал на все лады сего Липранди и аттестовал его как величайшего ловца шпионов.

Так и оказалось. На следующее утро, во время очередной нашей прогулки по Мобежу, Александр Павлович со смехом поведал мне, что граф Воронцов и в самом деле рассказывал о Липранди всякие чудеса, как тот помогает знаменитому Видоку ловить бонапартистов.

Однако жизнь показала вскоре, кто более знает толк в бонапартистах-заговорщиках, я или Липранди.

Государь из Мобежа должен был отправиться в Валанасьен, на смотр нашего экспедиционного корпуса, а потом Его Величество собирался в Брюссель.

Между тем, знакомый мне комиссар из брюссельской полиции прислал мне срочную записку, в коей говорилось, что французский офицер Пульо де ла Круа рассказал о существовании заговора отставных военных и контрабандистов, имеющем целью захватить в плен нашего императора по дороге в Брюссель и заставить его подписать декларацию об освобождении Наполеона с острова Святой Елены.

В местечке Буссю, где должен был отобедать государь, кожевник Пише должен был под видом трактирного слуги подойти и отрезать постромки у лошадей, запряжённых в коляску государя. Остальное должны довершить бывшие офицеры наполеоновской гвардии, числом около сорока.

Я тут же рассказал обо всём государю. Александр Павлович отвечал, что он не собирается отменять поездку свою в Брюссель. Тогда я вызвался его сопровождать. Государь согласился и взял меня в свою коляску.

Когда в Буссю к нам подошёл трактирный слуга, я со всей силы ударил его хлыстом по руке. Пише заорал от дикой боли и отшатнулся. В толпе раздался ответный крик, полный паники, и тут же несколько десятков человек выбежали из толпы и бросились наутёк.

Государь был спасён. Потом, когда я вернулся в Мобеж, полковник Липранди съехал уже из дома аптекаря, поселился у Воронцова, и меня обходил стороной. Аптекарь был страшно огорчён потерей одного постояльца (он ведь и из-за одного су готов был удавиться), а я вот перемещением Липранди под крылышко графа Воронцова ничуть огорчен не был.

Граф Михайла Семёнович невзлюбил меня пуще прежнего, и всё-таки я оставался при нём генералом для особых поручений, но уже недолго: наш оккупационный корпус возвращался в Россию.

 

3

Нерасположение ко мне графа Воронцова подпитывалось вот ещё каким обстоятельством, чисто приватного свойства.

Дом, в котором он жил в Мобеже, стал пристанищем и для мадам Вобан. Уж не знаю, на каким именно правах она там находилась. Это – бывшая возлюбленная наполеоновского маршала Юзефа Понятовского.

Она потом вернулась к своей семье в Париж, а в 1815 году вдруг оказалась в Мобеже и при Воронцове. При этом граф уже был жених: за него уже была просватана Елизавета Ксаверьевна Браницкая, будущая его супруга.

И всё-таки мадам Вобан жила при Воронцове и с Воронцовым. Вместе с тем меня с нею связывали весьма давние отношения, и мы не собирались их прерывать. Отнюдь. И не собирались скрывать этого.

Мадам Вобан навещала меня почти каждый день, о чём мой сосед Липранди, конечно же, извещал графа. Судя по всему, Михайле Семеновичу это всё страшно не нравилось. Возможно, он был и не против наших амуров, но вот открытость наших отношений ему казалась не очень корректной.

Однако с приездом в Мобеж государя Александра Павловича в этом плане многое изменилось. Граф уже не мог более жаловаться на неприличность моих встреч с мадам Вобан, ибо все обсуждали теперь то, что упомянутая мадам каждую ночь стала проводить в опочивальне российского императора.

А вскоре вообще весь этот сюжет был исчерпан или доведён до логического своего конца: мадам Вобан вместе с Его Величеством отправилась в Брюссель.

Правда, отношения мои с графом Воронцовым так и не улучшились. Но всё остальное-то оставалось, да и Липранди-то всё время интриговал, употребляя на это всё полномочия свои директора воинской полиции оккупационного корпуса.

 

4

После смотра в Валансьене, государь вернулся ещё в Мобеж. И был устроен в палатках при воронцовском доме прощальный бал.

Граф был нескрываемо грустен, и не из-за отъезда своего императора. Причина была в ином. Он ожидал за командование оккупационным корпусом получить полного генерала, а ему после смотра дали лишь Владимира первой степени.

Не очень был доволен и государь – из-за валансьенского смотра. Его Величество даже сделал замечание Воронцову, что наши войска шли недостаточно быстрым шагом. На что Михайла Семёнович посмел ответить: «Государь, этим шагом мы пришли в Париж». Александр Павлович не стал парировать, хотя мог бы заметить с полнейшим на то основанием, что это не воронцовский корпус брал Париж.

А Воронцов, думаю, был огорчён ещё и тем, что император забирал у него окончательно мадам Вобан, ибо она отправлялась с Александром Павловичем в Брюссель.

Да, из Мобежа мы отправились в Брюссель, куда государь был приглашён императором Нидерландов. Причём и я, и мадам Вобан, сидели в императорской коляске.

После проезда Буссю, когда стало ясно, что заговор окончательно лопнул, я более-менее успокоился, хотя и до того знал, что по личному распоряжению короля Нидерландов переменные отряды конницы следовали на некотором расстоянии от коляски нашего государя.

И всё-таки даже и после того, как я стегнул кнутом по рукам Пише, который намеревался подрезать постромки у лошадей, и после того, как остальные заговорщики бежали, я не позволил себе расслабиться и был настороже.

В Брюсселе, не смотря на сведения, что город переполнен заговорщиками и подозрительными личностями, Александр Павлович являлся на гуляньях среди множества народа один, без охраны. Правда, с ним неизменно были я и мадам Вобан, а это уже немало.

Из Брюсселя император отправился назад в Ахен (с мадам Вобан, разумеется), а я вернулся в Мобеж, в штаб-квартиру корпуса, собиравшегося уже восвояси.

Граф Воронцов смотрел уже на меня совсем косо, хотя не я, его Липранди прошляпил заговор. Но сердился Михайла Семёнович почему-то именно на меня – как видно, за расторопность.

Немногочисленные обитатели Мобежа провожали нас буквально со слезами, и совсем не одни только мобежки, терявшие бравых своих кавалеров и предававшиеся по этой причине самому настоящему отчаянию.

Так, мой аптекарь буквально рыдал, расставаясь со мною. Не преувеличиваю ни в малейшей степени. Этот скупец вдруг весьма сильно расчувствовался. И на то были свои достаточно серьёзные причины. Расскажу о них хотя бы вкратце.

С отъездом единственного своего постояльца – то бишь меня —, аптекарь терял мешочек, набитый франками. Да, мешочек небольшой, не скрою, и всё-таки он ведь наполнен заветной звонкой монетой – дело-то нешуточное.

Нужно иметь при этом в виду, что обитатели Мобежа заглядывали в аптеку лишь в самом крайнем случае, и то, что я платил за жильё, составляло весомую часть аптекарских доходов. В общем, расставанье наше было в высшей степени душевным – со слезою.

Ещё два слова об уходе нашем из Мобежа. Произошёл тогда и самый настоящий скандальчик, нарушивший всю благопристойность происходившего.

Две мобежки, благосклонностию коих, как выяснилось, пользовался попеременно бывший мой сосед Липранди, придя на проводы, оказались вдруг рядом, и страшно передрались, исцарапав друг друга до крови. Получилась настоящая женская дуэль – зрелище препотешное.

Липранди ужасно веселился, даже хохотал при этом, прочие же были смущены, и особливо мэр Мобежа и его почтенная супруга.

Между прочим, с отъездом подполковника связана одна чуть ли не криминальная история.

Надо сказать, что Иван Петрович, при всей дикости своих повадок, был очень большой книгочей. И он увозил с собою целую библиотеку, собранную им во Франции.

Всё бы ничего, но несколько сотен томов из тысячи вывозимых им фолиантов имели на своих страницах королевскую печать, и были из библиотеки Бурбонов. Вот загадка – откуда Липранди их взял: перекупил, украл, или получил в дар от приятеля своего Видока?

Всё может быть. Но в любом случае, негоже русскому офицеру, директору воинской полиции оккупационного корпуса вывозить из Франции старинные фолианты, имеющие на себе королевскую печать.

Я вынужден был довести о сём случае до сведения государя императора. И Александр Павлович справедливо вознегодовал на Липранди.

Может, и по этой тоже причине блестящий подполковник Генерального штаба оказался через некоторое время в захудалом армейском полку, и где – в Бессарабии! Но зато с сокровищами из библиотеки Бурбонов – замечу. Королевские книги никто у него так и не забрал.

Правда, Иван Петрович на юге страдал не слишком долго. Граф Воронцов, став новороссийским губернатором, спас бедствовавшего Липранди (тот уже был в отставке) и сделал его при себе чиновником по особым поручениям. Но всё это произошло впоследствии. А пока что стоит вспомнить осень 1818 года, раздосадованных мобежцев и страждущих, рыдающих мобежек.

А ведь тогда происходили ещё и тайные расставания. Дело-то всё в том, что многие наши офицеры и даже солдаты путались не только с мобежскими девицами, но и имели ещё и самые настоящие амуры с мобежскими дамами. И вот с последними как раз попрощаться можно было лишь тайно, дабы не порождать ненужных пересудов.

Знаю, что несколько мобежских дам были метрессами графа Воронцова, и слышал, что, покидая Мобеж, он сделал им напоследок несколько весьма ценных подарков; уж не знаю, как потом они объяснили это своим мужьям.

Большим успехом пользовался у мобежских дам Сергей Тургенев, представлявший дипломатическую миссию при оккупационном корпусе. Так что и тут была у него, видимо, целая гирлянда интимных прощаний.

И меня, грешного, баловали мобежские дамы. Все они (по отдельности, разумеется) прибегали ко мне тайком проститься, от чего бедный аптекарь просто ошалел. И каждая из них пролила на мою грудь буквально потоки слёз. А прощальные ласки их были особенно безудержными, и даже бешеными, именно в силу своей прощальности.

В общем, были открытые проводы и были проводы тайные, хотя на самом-то деле тайность их была весьма прозрачна или призрачна. В целом же можно сказать, что все мобежки отпускали нас с громадным и нескрываемым сожалением, хотя открыто могли себе позволить неистовствовать лишь девицы.

И мы оставляли Мобеж с превеликою грустью, унося в своём сердце образы тамошних девиц и дам, искромётных, своенравных и одновременно расчётливых. Более того, не все даже из нас решились покинуть Мобеж – были случаи дезертирства, за что граф Воронцов получил потом очередной нагоняй от императора.

Так что некоторые из нас так и не смогли расстаться с прелестными мобежками. Я их вполне понимаю, хотя в то же время и осуждаю. Меня самого заставил вернуться мой долг пред императором и всей августейшей семьёй его.