#img_10.jpeg
#img_11.jpeg
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Г е н н а д и й Н и к о л а е в и ч У с о л ь ц е в.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а.
Д а ш а.
С е в а.
Г а л ю с я.
О л ь г а М и х а й л о в н а.
В а л е р и й С е р г е е в и ч.
П е т р В а с и л ь е в и ч З а м ы ш л я е в.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Старый русский город на Волге, разросшийся, шумный. Теплый комнатный свет. Уютно, подсвечники со свечами, в глубине празднично накрытый стол. В комнате хозяйка, Н а т а л ь я Б о р и с о в н а У с о л ь ц е в а, женщина чуть за сорок, с лицом немного усталым, но все еще незаурядно красивым, и В а л е р и й С е р г е е в и ч. Комната эта — часть кооперативной «распашонки». Обычные для таких квартир низкие потолки (эта особенность существенна, ее следует обозначить, например, низко висящим плафоном). Магнитофон, негромкая музыка.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (сидит в кресле, курит). Валера. Я обычная трудящая баба. Нарожала детей; дети, естественно, не такие, как хотелось. Вкалываю у себя в музее, волоку вот такие сумки. На работе отдыхаю от дома, дома отдыхаю от работы. Все — как у всех. (Взглянула на часы.) Жду своего мужика, когда он задерживается, — и злюсь.
В а л е р и к (прохаживаясь). Пора бы ему, действительно…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Полчаса еще можно не вибрировать… Валера, вот ты не видел меня сто лет: я очень постарела?
В а л е р и к. Натали, ты была, есть и будешь самая-самая. (Смотрит на портрет молодой женщины, писанный маслом.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Разве от современного мужика дождешься правды. Ни на работе от вас толку, ни дома.
В а л е р и к. Великолепное полотно. Теперь, в сорок пять, можно подвести предварительные итоги: состоялся из всей нашей бражки один Гусляр.
Наталья Борисовна медленно подошла к окну.
Как он, когда является в родные Палестины, общается с нашими?
Наталья Борисовна молчит.
Не загордился?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (смотрит в окно). Просят на выставки. Я один раз дала, но извелась, — боялась, не вернут. (Перевела взгляд на портрет.)
Вошла Д а ш а, девочка-подросток с хлебной сумкой в руке. В облике ее есть какая-то дисгармоничность: у нее затрудненная походка, выражение лица замкнутое, жесткое. Когда она увидела, что мать и Валерик смотрят на портрет, выражение стало еще жестче.
Д а ш а (резко). Отец не звонил?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (почти испуганно). Мы его тоже ждем.
Даша вынула хлеб, положила на стол. Валерик с готовностью улыбнулся ей, но она как будто не заметила. Пошла к двери.
Д а ш а. Батонов за двадцать две не было.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. А на Матвеевскую съездила?
Д а ш а. У меня нет времени бегать по магазинам. Была у нас на углу.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Когда ты станешь взрослой, тебе все равно придется бегать по магазинам. Как всякой нормальной женщине.
Д а ш а. Я не собираюсь быть нормальной женщиной.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Прекрасно. Кстати, ты не поздоровалась.
В а л е р и к. Это я не среагировал вовремя. Валерий Сергеевич. Давний знакомец вашей очаровательной матушки.
Д а ш а. Усольцева. Неочаровательная дочь моей очаровательной матушки.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Даша!..
Д а ш а. К сожалению, мне нужно заниматься. (Подошла к магнитофону, приглушила громкость.) Если отец позвонит, позовешь меня. (Вышла.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Вот так, Валерушка…
В а л е р и к. Чисто возрастное, со временем все выровняется, и характер, и вообще…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Болезнь Пертеса. Слышал? Происхождение неизвестно. И в санаториях лежала, и кому только не показывали. Обещают, что будет ходить нормально. Но, знаешь, с ней и до болезни было очень трудно. Всю жизнь ведет себя так, словно мы перед ней провинились. Боюсь, не получилась бы из нее старая дева. Такая, знаешь, типичная, озлобленная. Севка — тот совсем другой. Но ужасно непутевый парень, так ничего и не кончил, мечется… Я же говорю: все, как у всех…
Появился С е в а. Жизнерадостен, общителен.
С е в а (Валерику). Здравствуйте. Всеволод.
В а л е р и к. Валерий Сергеевич. Очень приятно.
С е в а. Мне соответственно. (Достает из сумки.) Киндзмараули тбилисского разлива. Коньяк «Арарат», экспортный вариант на шести винтах. «Белая лошадь» — виски, Шотландия.
В а л е р и к. Преклоняюсь, молодой человек.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Севка, мне даже страшно.
С е в а. Мама Натали, все в порядке. Абсолютно честным путем через абсолютно честных граждан. (Повысил голос.) Галюся, где ты там?
Входит Г а л ю с я — нечто длинное, тоненькое и — пользуясь одним из ее словечек — обалденно хорошенькое; одета странновато: без обуви, в джинсах и меховой курточке, доходящей только до пояса.
Г а л ю с я. Я тапки искала-искала…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. У нас не мечеть, обувь снимать не обязательно.
С е в а. Это Галина Владленовна. Моя законная, в миру — Галюся.
Г а л ю с я (Валерику, благонравно). Очень приятно познакомиться.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Галюся, а вам не холодно в этом? На улице сырость, а вы — женщина…
Г а л ю с я. Не беспокойтесь, Наталья Борисовна, у меня там колготки чисто шерстяные (задрала штанину), подруга вязала на машине, она на курсах при…
С е в а (прервал ее простодушную повесть). О колготках неактуально. Матушка, где старик? Вот так нужен.
В а л е р и к. Ваш старик всем нужен. (Наталье Борисовне.) Ты не знаешь, прочел он мою рукопись?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. По-моему, да.
С е в а. Ты поговорила с ним, подготовила почву?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Лучше чтобы ты начал сам.
С е в а. Ладно, мы погреемся на кухне, подождем.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Не сожрите там всего, по вашему обычаю.
Сева и Галюся вышли.
Хотят переезжать в столицу. Естественно, рассчитывают на отцовскую субсидию. Предстоит кровавая баталия. (Махнула рукой.) Ладно, хватит обо мне и о моем зверинце. Ты такой красивый, юный. Как ты, что ты, где ты?
В а л е р и к. Что — я? Я — неудачник.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. В таком пиджаке?
В а л е р и к. А что — пиджак? Современный неудачник в лохмотьях не ходит. Ученой степени — не имею; машины — не имею; за рубеж — не выезжал. Классический тип неудачника. И городской сумасшедший. На почве коллекционирования.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Ты, говорят, жен коллекционируешь?
В а л е р и к. О, люди. Возьмут и оклевещут. Нет, зачем так пошло. Я коллекционирую юмористические журналы девятисотых годов. «Осколки», «Сатирикон». Монеты, специализация — петровская медь. Пятачок в двести грамм. Ну, работаю, конечно, — есть-то надо. Научный сотрудник НИИ. В общем, тоже — все как у всех. Слушай, по-честному, он действительно прочел мою рукопись?
Телефонный звонок.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Да? Нет, не пришел. (Усмехнулась.) Ну, Димочка, кто ж вас, мужиков, знает, где вы пропадаете? (Положила трубку.) Побеседуешь с ним, и хочется под душ.
В а л е р и к. Кто это?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Можаров. Управляющий их трестом. Тоже зачем-то срочно нужен Генка. Всем вдруг понадобился. Они с Генкой вместе начинали, потом Можаров исчез куда-то в сферы и вернулся уже руководящим кадром. Когда-то они почти приятельствовали, а теперь — враги.
В а л е р и к. Можаров? Помню. Из компании джазовых. Но и к нашей бражке иногда прибивался. Хотя мы его пугали. У них — Хемингуэй, у нас — Достоевский. У них — Дюк Эллингтон, у нас — Игорь Стравинский. Вообще у них главный вопрос — ширина брюк, у нас — судьбы мира… (Оборвал себя, видя, что Наталья Борисовна не слушает.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (постучала по дереву). Суеверная стала до ненормальности. Такие рассказики по городу ходят… Я ж ему звонила, предупреждала, что все наши собираются, что ты… Говорят, сейчас появилось такое бюро — пропавших людей, пропащих людей — может, позвонить? (Прислушалась.) Я — как собака: узнаю шаги на лестнице. (Повысив голос.) Генка, это ты? (Подождала.) Что ты там делаешь?
Г о л о с У с о л ь ц е в а (громко). Мо-юсь.
В а л е р и к (сейчас непринужденность дается ему не без усилия). Генка, сколько можно? Ты хоть узнаешь мой приятный баритон?
Вошел У с о л ь ц е в, быстро подошел к Валерику, слегка обнял.
У с о л ь ц е в. Рад тебя видеть. Ты у нас остановишься? (Не ожидая ответа.) Отлично. (Подошел к столу.) Стол какой, ребята! Цветное кино. Я таких в министерстве на банкетах не видел.
В а л е р и к. Бываем, значит, в министерствах?
У с о л ь ц е в (взял бутылку, смотрит на свет). А как же.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (хорошо понимает, что означает эта веселость). Тебя, между прочим, весь дом ждет. Где ты пропадал?
У с о л ь ц е в. Гулял. Зашел на пристань. Каковую воздвиг двадцать лет назад. Беседовал со сторожем. Он мне рассказывал свою жизнь, я ему — свою. Потом играл в спортлото-спринт.
Достал спички, зажег свечу.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (негромко). Гена, что с тобой?
У с о л ь ц е в (как будто не слышал). А я наших лет десять не видел. Наталья вот иногда общается, достает билеты в свой музей на престижные выставки. Все-таки нужный человек, а я ненужный человек. Личных пристаней пока не требуется… (Зажег еще свечу.)
В а л е р и к (самым «обаяющим» голосом — надо спасать положение). Прости, друг Геннадий, — это снобизм. Я наших, действительно, двадцать лет не видел, — никого из бражки. Ну и что? Жизнь такая пошла… А сегодня бросил клич, и все отозвались. Окромя Гусляра. Они-с отбыли. Не то в Кострому, не то в Токио. (Показал на портрет.) Кстати, вам бы надо зарегистрировать в милиции — это уже состояние. Один его пейзаж висит в Париже, в Центре Помпиду.
Вошел Сева. Усольцев взглянул на сына, но никак не отреагировал.
А помните, ребята, как мы ездили встречать Новый год в лесу под живой елкой? (Усольцеву.) Твоя, между прочим, была идея.
Усольцев вдруг берет Валерика и жену за руки, заставляет их двигаться по кругу. Вошла Д а ш а, смотрит.
У с о л ь ц е в.
Хорошо с вами, но мне пора собираться. В командировку. (И, глядя на жену, с подчеркнутым спокойствием.) Коми АССР. Ижменский район, поселок Дальняя Гавань.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Дальняя Гавань? Красивое название…
Все молчат.
Д а ш а (отцу). Ты уделишь мне до отъезда пять минут? Это необходимо.
С е в а. Мне бы тоже пять минут…
Усольцев неопределенно кивнул. Сева и Даша вышли.
В а л е р и к. Друг Геннадий. Если бы ты ехал в Токио, я бы тебя, так и быть, отпустил. Но в Дальнюю Гавань…
У с о л ь ц е в. Не могу. Я — человек подначальный.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (насмешливо). Когда я тебе звонила утром, командировки вроде не было… Может, вызвать завтра врача, взять бюллетень. Всю неделю кашляешь…
Усольцев вышел, принес чемодан, открыл.
Хорошо. (Села к телефону.) Я привыкла отменять праздники.
У с о л ь ц е в. А зачем отменять? Пейте за мое здоровье, а я выпью за ваше в поезде — со своим другом, прорабом и соседом по этому кооперативному палаццо Петей Замышляевым.
В а л е р и к. Без тебя наше мероприятие… Все-таки ты был у нас, как теперь говорят, лидером. Оставайся, Геня, поболей себе на здоровье…
У с о л ь ц е в (укладывает вещи). Явится наша Танечка: «Ложечку, лампочку, ротик — так, горлышко чистенькое…» И чувствуешь себя последним подонком и симулянтом. Я все помню, Валера, мы еще успеем поговорить о твоих делах.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Начнем с Варвары.
У с о л ь ц е в. Наталья, прошу тебя. (Нажал на рычаг.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (резко). Пусти, пожалуйста!
В а л е р и к (сделал вид, что принюхивается). О-о. Мой нос говорит, что мне пора на кухню. (Усольцеву.) Я тут затеял пиццу. По-неаполитански. (Вышел.)
У с о л ь ц е в (обыденно). Чистое белье есть?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Сейчас достану, это моя функция. (Ходит по комнате, задувает свечи.) Как ты меня ненавидишь, даже интересно, правда?
Усольцев молчит.
Да, Гена, я вот что хотела. Я к нашим отношениям привыкла, ты тоже. Но мы живем одним домом, и у нас есть обязанности…
У с о л ь ц е в. Разумеется, Наташа.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. В частности, перед детьми. У Севки трудный момент, у Дарьи тоже что-то… И потом Валерик, это, конечно, дело сотое, но я хочу, чтобы ты не просто поговорил, но помог ему. Он приехал не только ради встречи с друзьями молодости.
У с о л ь ц е в. Все, что я должен сделать, сделаю. (Громко.) Всеволод! Дарья!
Вошли Д а ш а и С е в а, из-за Севиной спины выглядывает уже снявшая курточку Г а л ю с я. В руке у Даши человеческий череп, такие бывают в домах у врачей, у студентов-медиков, — отполированный временем и пальцами изучавших его до муляжной абстрактности.
Время до поезда есть. Излагайте ваши проблемы. Кто первый?
Д а ш а. Считайте, мы с „Кузьмичом“ (погладила череп) заняли очередь за Севкой.
С е в а (мирно). Батя, отнесись разумно к моей информации. Это не очередной зигзаг, а решение на всю жизнь. Мы с супругой перебираемся в Москву. Насовсем. Сегодня на дачу к Тарасику, чтобы опростать комнату для гостя. А завтра-послезавтра — в Москву. Мать одобряет наши планы, она просто не успела с тобой поговорить.
Усольцев молчит, и это молчание выбивает Севу из мирного тона.
Раньше я говорил о Москве в о о б щ е. И говорил, что надо попытать счастья в о о б щ е. А теперь все конкретно и срочно.
У с о л ь ц е в (взял стул, сел). Что именно — конкретно?
С е в а. Сегодня у меня была телефонная беседа с Захаром Виссарионовичем.
Даша хмыкнула.
Захар говорит, я должен быть в Москве не позднее понедельника, иначе место уплывет.
У с о л ь ц е в. Какое место?
Оба говорят уже совсем не мирным тоном.
С е в а. Ты отлично знаешь. Тренера по мотоспорту.
У с о л ь ц е в. Этой полезной деятельности ты, по-моему, успешно предаешься и в нашем облцентре.
С е в а. Сколько раз повторять. Нашим дорогим облцентром я объелся. Здесь людей-то нет.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (экскурсоводческим тоном, она тщательно складывает белье). Нашему городу шестьсот лет. В настоящее время в нем один миллион двести тысяч жителей. (Севе.) По-моему, у тебя была конкретная просьба к отцу.
С е в а. Я хочу, чтобы он сначала понял. Ты же вот поняла, правда? (Взял стул, сел рядом с отцом.) Отец. В Москве у меня куча друзей, куча возможностей. Там я смогу, наконец, заняться настоящим делом.
У с о л ь ц е в. Буксировкой лыжника на мотоцикле?
С е в а (терпеливо). Там я смогу попробовать себя на полную мощность. Не только в спорте. У меня написан киносценарий, мать читала, ей нравится.
Наталья Борисовна молчит.
И не только ей.
У с о л ь ц е в. То есть еще не решил, кем быть. Тореадором или графоманом. Я понимаю, в Москве больше лавровых венков, но ведь и жаждущих больше.
С е в а. Батя, кончилось время людей со стандартной биографией. Школа, институт — и служба до гроба. Посмотри на тех, кто чего-то достиг. Нестандартный жизненный опыт, поиски себя.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (негромко). Сева!..
С е в а (отмахнулся). На свете нужны не только изыскатели, строители и вообще такие, как ты. Для равновесия сил в природе нужны еще — ну, не знаю — мотоциклисты, скоморохи, просто проходимцы, наконец.
У с о л ь ц е в. Этих-то вроде хватает.
Сева вскочил, отошел в сторону.
Галюся, а вы намерены последовать за супругом?
Г а л ю с я (очень серьезно — она вообще серьезная девушка). Понимаете, Геннадий Николаевич, место тренера действительно есть, он не врет. Насчет киносценария… Там, по-моему, другие требования. А в спорте у нас что — у меня первый разряд по лыжам, у него — по мото. По отдельности это ничто. А в паре… Ну, такого еще не было. Мы уже схемку разработали: мотоцикл, тросик, я держусь за тросик, он гонит. А чего — зрелищно, рисково. Буксировка лыжника на мотоцикле — это, все-таки, что-то новое… Народ знаете как тянется к новому. А для нас — дорога в большой спорт.
Даша опять хмыкнула, вышла.
У с о л ь ц е в. Галюся, а вы не опасаетесь, что он на мотоцикле поедет в одну сторону, а вы на лыжах — в другую, как уже бывало?
Г а л ю с я. Думаю, что нет. Почему? Потому что нас теперь будет связывать общее дело.
У с о л ь ц е в. Великолепно. Что, собственно, от меня требуется? (Встал, занялся чемоданом. Стоит спиной к остальным).
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Что ты понес? Я же говорила, никакой буксировки, на него это действует, как красная тряпка на быка. Сказал бы просто: еду в Москву, нужны деньги. Деньги, а не понимание!
С е в а. Я не мог так примитивно. Потому что я пока еще отношусь к нему как к человеку.
Г а л ю с я (негодующе, Севе). Идиот. Всегда сам себя обхитрит. Ох, надоело… (Взяла с журнального столика журнал, расцвела.) «Свят моды», надо же…
Усольцев опустил крышку чемодана, медленно вышел. Крохотная комната Д а ш и. Даша сидит за секретером, современным, школьным. Здесь же на столешнице «Кузьмич».
У с о л ь ц е в. Ты занимала очередь. Давай свои проблемы.
Д а ш а (негромко: все-таки звукопроницаемость). Папа, нам все равно пришлось бы начать этот разговор… Проблема у меня одна: я больше не могу жить в этом доме.
У с о л ь ц е в (тоже негромко). Рад это слышать. Счастлив.
Даша демонстративно уткнулась в свою тетрадку.
Даша.
Молчание. Усольцев сел.
Что — снова?
Д а ш а. Как всегда. Просто я не могу с ней оставаться. Тем более теперь, когда все разъедутся.
У с о л ь ц е в. Будет занятно, если она останется в этих трех комнатах одна.
Д а ш а. Она не останется одна.
У с о л ь ц е в (резко). Что ты хочешь сказать? (Встал, походил от стены до стены. Взял „Кузьмича“, сунул на полку.) Это тебе не кукла. Вот что, Дарья, в прятки я играть не намерен. Ты девица наблюдательная, да мы с матерью и не скрываем особенно… Соответственно современным представлениям о воспитании. И толщине современных стенок. Возможно, мы с ней скоро разойдемся… Но что нам с тобой делать сейчас — в один вечер я не придумаю. (Сел.)
Д а ш а (сделала несколько шагов своей неловкой походкой). У тебя были планы завербоваться куда-нибудь года на три, помнишь? (Эту фразу проговорила громко; пояснила.) Я говорю так громко, чтобы она не очень напрягала слух… Что тебя здесь держит? Работа? Там будет не хуже, сам говорил. Кооперативная распашонка эта? Такую же высотой два и пять и там дадут. Уедем вместе. Минимальный быт я налажу. Не бойся, свободу твою я стеснять не буду.
У с о л ь ц е в (захохотал). Слушай, Дашка, глупо невероятно, но заманчиво.
Вошла Н а т а л ь я Б о р и с о в н а.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Тебе звонил Можаров, просил отзвонить.
У с о л ь ц е в. Перетопчется. (Взял Дашкину тетрадку, листает.) «Изучение кариотипа мыши линии Це-Бе-А при различных методах окраски». А как же школа, твой кружок любимый, доклад этот?
Даша посмотрела на мать. Наталья Борисовна усмехнулась, вышла.
Д а ш а. Я не собираюсь его показывать.
У с о л ь ц е в. В школе тоже сложности?
Д а ш а. Папа, я не католичка, исповедоваться не люблю.
У с о л ь ц е в. Ты становишься злой, Дарья. И злой по убеждению — худший вариант.
Д а ш а. А ты добрый? (Не дождавшись ответа.) Каждый обороняется как может: кто добротой, кто злостью. Я смогу подождать немного, если ты обещаешь, что мы уедем. Хотя каждый раз, когда мне приходится заходить туда, — меня трясет. Тон этот ее, разговоры. О бражке, где она была Мона Лиза и Лиз Тейлор сразу, о музее, где все перед нею преклоняются… Портрет этот знаменитый, она скоро свечки перед ним будет ставить. (Села.) Папа, тебе тоже нельзя жить в этом доме… Не могу я тебе всего сказать.
У с о л ь ц е в (все еще листает тетрадку). Объясни мне, что такое «кариотип» и зачем мышь красят?
Д а ш а. Красят не мышь, хромосомный набор. (Подвинула к себе тетрадку.) Решай лучше, что нам делать. Сейчас, тут же. (Начала писать.) Только не шебуршись, мне надо работать.
У с о л ь ц е в. Я буду сидеть тихо.
Даша положила «Кузьмича» на прежнее место. Усольцев сидит молча.
Общая комната.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (сосредоточенно что-то ищет). Вот здесь они лежали.
С е в а. Мама! Какие полотенца?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Вафельные. Я их всегда даю ему в командировку. Он любит вафельные. У вас у всех — великие проблемы, а у меня — пустяки, но если бы не эти пустяки, вы бы давно заросли грязью. А у меня еще работа, которая для вас — тоже пустяки. Не могу больше, честное слово. (Села, обхватила голову руками.)
Г а л ю с я (не отрываясь от журнала). У меня денег нет. Я все реализовала из своего, что было товарного. Осталась только вот эта тряпочка (потрогала свой наряд) и две пары штанишек.
С е в а. Начальник плавстройотряда — слова-то какие кривые… Он же со сдвигом, честное слово. Не знаешь, как подступиться. Представляю, как от него плачут на работе… Я у него больше клянчить не буду, слышишь, мать…
Г а л ю с я (объективно). Я понимаю, Наталья Борисовна, Севке, конечно, больше подошла бы какая-нибудь простая девушка из простой профессорской семьи и чтобы просто училась в аспирантуре…
С е в а (захохотал). Мать, а она с воображением, моя перворазрядница. (Подошел к матери.) Ма. Поговори с ним.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (не поднимая головы). Деньги отложены на Болгарию.
С е в а. Для вас с отцом турпоездка в Болгарию, для нас — жизнь. Мама, ты объясни ему доступно, что когда я стану человеком с большой буквы, как на вывесках, ему тоже будет тепло на сердце. Будет всем рассказывать — небрежно так: «Я — папа того самого Усольцева, который…» Ма-ма.
Вошел Усольцев.
С е в а (кивнул на мать). Устала, нервы…
У с о л ь ц е в. Наташа, возьми себя в руки, пожалуйста.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Сейчас. (Подняла голову.) Боюсь только, что когда-нибудь я таким образом сойду с ума. Извините, Галюся.
Г а л ю с я (добродушно). Да что вы, Наталья Борисовна, мелочи жизни. У меня мама еще не такое выдает. Как вспомнит зубника, которому я отказала…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (Усольцеву). Посмотри, как там Валерик. Послал его черт на нашу голову. Разумеется, все слышал, потом на бражке обсмакует. Будут веселиться, хотя у самих — то же самое. Посмотри.
Усольцев сел.
Помоги ему. Ты обещал.
Усольцев молчит.
Я знаю, ты его не любишь. Знаю, что он написал чушь…
Усольцев молчит.
Сделай это просто потому, что я прошу. Гена…
Усольцев взял со стеллажа папку, вышел.
Г а л ю с я (неожиданно). Вот они, вафельные. За кресло завалились.
На кухне В а л е р и к, подвязавшись кокетливо фартучком, колдовал у плиты.
Усольцев протянул ему папку.
У с о л ь ц е в. Твое сочинение, мой отзыв. Хватай, а то передумаю.
В а л е р и к (улыбнулся, взял папку). Спасибо, дорогой.
Шутейное рукопожатие. Валерик полистывает рукопись — и вдруг без всякого энтузиазма:
Ни одного замечания? Ни единого?
Усольцев подтверждающе кивнул.
А можно провокационный вопросик? Действительно стоящая работа?
У с о л ь ц е в. Экстракласс.
В а л е р и к. А если без балды?
У с о л ь ц е в. Слушай, друг Валера, чего-то я не соображу, куда ты выруливаешь?
Валерик молчит.
По-моему, все просто. Ты пишешь книгу. Издательство требует отзыв с производства. Ты посылаешь рукопись мне. Ты же не послал ее в Чухлому чужому дяде, послал в родной город, другу юности. И, соответственно, получил желаемое. Точно так же действовал бы на твоем месте любой, как говорит моя супруга, современный человек. Все нормально, все как положено. По самым последним стандартам. Чего же ты еще хочешь?
Валерик молчит.
Без балды, сочинение твое — дерьмо. Средней руки.
Валерик листает рукопись.
А пойти — пойдет. Тема актуальная, издательство заинтересовано. Ну, будет еще одна ненужная книга на полке, и слава Аллаху. Строить по ней все равно не станут при всем желании, просто потому, что непонятно, кому она адресована: докторам наук или учащимся ПТУ. Значит, вреда особого не принесет, — вот и мне моральное оправдание. (Похлопал Валерика по плечу.) Ну, что молчишь?
Заглянула Д а ш а.
Д а ш а. Папа, я придумала, как нам… Зайдешь?
Усольцев кивнул.
В а л е р и к. Я ведь не скрывал, что мне эта книга потребна, чтобы, так сказать, закрепиться на позиции: в моей должности полагается иметь печатные труды. Но я старался, чтобы она была на уровне. И если ты увидел какие-то…
У с о л ь ц е в (весело). Дошло, наконец. Нет, Валера. Переписывать твое сочинение не буду. И замечаний делать не буду: тот случай, когда больной безнадежен. (Захохотал, опять похлопал Валерика по плечу.) Да ты не огорчайся, вряд ли кто тебя зацепит — это теперь редко. Полистают, поматерятся и плюнут.
В а л е р и к (очень огорчился). Не понимаю, чего ты веселишься. Видеть изъяны в труде ближнего своего и не помочь… Не по-спортивному, Гена.
У с о л ь ц е в. Вот это молодец. Загнал меня в угол. Теперь дураку понятно, что я и есть в данной истории самый злодей. Все законно, все — как положено.
В а л е р и к (протянул Усольцеву листок). Можешь взять свой великий отзыв и разорвать.
У с о л ь ц е в. Рви сам, если хочешь.
В а л е р и к. Ну и разорву.
У с о л ь ц е в. Ну и рви.
Валерик таки разорвал…
(Усмехнулся.) Видишь — ты, оказывается, принципиальнее меня.
В общей комнате звонит телефон.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Да? Гена. К телефону.
Усольцев вошел в общую комнату.
Опять Можаров.
У с о л ь ц е в. Скажи, что я умер. (Вдруг подошел, взял трубку.) Сговорились вы все, что ли? (В трубку.) Слушаю. Со всем вниманием. Да знал я, что ты меня заложишь.
Сева и Галюся примолкли.
Вот этого не нужно — насчет дружбы. Не влезает в контекст. Мы все хотим, Дима, как лучше, не всегда получается. (Положил трубку.)
Наталья Борисовна взглянула на Севу, тот встал, вышел; Галюся — за ним.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (негромко). Гена. Что-то случилось?
У с о л ь ц е в (мягко). Нет, Наташа.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (пошла, вернулась). Все-таки. Очень серьезно?
У с о л ь ц е в. Хочу уволиться.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Ты давно хочешь.
У с о л ь ц е в. Сейчас — сильнее.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. А где лучше?
У с о л ь ц е в. Не знаю..
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Тебе надо успокоиться. Сейчас это главное. (Вышла.)
У с о л ь ц е в (покрутил диск телефона). Петя? Зайди ко мне. Да оденься, выйди из своей парадной, пройди тридцать метров и зайди ко мне. Нет, не на остановке встретимся, и не на вокзале, а у меня дома. Есть, стало быть, причины. (Положил трубку.)
Кухня.
Валерик ходит, раздраженный больше всего тем, что не знает, на что решиться.
В а л е р и к. Собираю вещички — и в гостиничку.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (самое трудное — выдержать светский тон). Окстись, Валерушка. Легче в рай попасть. И наши вот-вот явятся, вся бражка.
В а л е р и к. Я понимаю, мы все изменились, но так, как твой супружник…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (резко). Нам было проще. На нас не возлагалось столько надежд… (Села.) Я теперь часто думаю о тех временах, о нашей бражке, почему все получилось так, а не иначе.
Валерик удивленно взглянул на Наталью Борисовну — не ожидал такой реакции.
Почему одни выходят вперед и все как будто само идет к ним в руки, а другие… И было ли это заложено уже тогда, в пятьдесят пятом…
Валерик остановился у двери, закурил.
Мы все тогда были убеждены, что Генка непременно должен стать кем-то великим. Вот только кем — непонятно. Разумеется, не инженером. Я, например, не воспринимала его в этом качестве; в то время все мальчики учились в технических. Философом? Он тогда сплошь читал Канта и Соловьева, помнишь? Оратором? Он так хорошо говорил на наших сборищах. Оратор, философ — как нелепо сейчас звучит, инопланетный язык. Конечно, он очень изменился, Валера. (И, по-прежнему не глядя на Валерика.) Нет, вначале все шло совсем неплохо, ему нравилось строить эти пристани-причалы; он говорил, что в этом есть нечто вечное — течет вода, идут корабли… Мне кажется, иногда он бывал по-настоящему счастлив. Потом что-то стало меняться вокруг: время, люди. У нас с ним тоже…
Сунулся С е в а.
С е в а. Ма, мы с Галюсей окончательно решили… Заглянешь?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Вот мой сын считает его неудачником. Хотя он даже какой-то там начальник и у него энное количество подчиненных… Зарплаты хватает от получки до получки, шесть месяцев в году в командировках — и никаких, как они теперь выражаются, дополнительных возможностей…
Севка посвистел, ушел.
В а л е р и к. Ах, Натальюшка, теперь все неудачники. Не знаю уж почему, но — все. С кем ни поговоришь — все стонут. А если книгу мою завалят — я не просто неудачник, я утопленник.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (встала, совсем другим тоном). Все, Валерушка, зажигай газ, твори свою пиццу. Не пропадать же… Столько вкусностей наготовили. От больших радостей я давно научилась отказываться, а от маленьких все еще не могу.
В а л е р и к (задумчиво). Честно говоря, я тоже не совсем… Полез зачем-то в бутылку… Слушай, а может, у него есть второй экземпляр, в смысле — отзыва?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (прислушивается). Замышляев пришел. Значит, действительно задумал увольняться. Он уволится, и мы разведемся. Все просто.
Общая комната.
У с о л ь ц е в входит с З а м ы ш л я е в ы м. Петр Васильевич в полушубке, белой кроличьей шапке, медвежеват, обременен чемоданом, рюкзаком и новенькой гитарой. Взгляд смущенно-хитроватый.
З а м ы ш л я е в (напористо). Гена, ты чего — давай, в темпе, билеты еще доставать. Я уже, видишь, собрался. Ситуация складывается исключительная: двое ребят от Похлебкина едут, нулевики. Берем отдельное купе, запираемся, все свои… Идеальный вариант.
У с о л ь ц е в. Не получится идеального варианта. Я остаюсь.
З а м ы ш л я е в (смотрит на накрытый стол). В каком смысле — остаешься?
У с о л ь ц е в. Нет, Петенька, не то. Увольняюсь. Беру расчет — понял?
З а м ы ш л я е в. Это что — юмор? (Вдумчиво.) Причины-то имеются — объективные?
У с о л ь ц е в (вскользь). По-моему, ты уже что-то знаешь.
З а м ы ш л я е в. Откуда, Гена?
У с о л ь ц е в. Примета одна есть. Я ведь с тобой играл в преферанс… Ну, ладно. Только что у меня был разговор с Димой Можаровым. Дима сообщил, что в три часа, когда я уже ушел, звонили из Москвы. Беспокоились, как там Дальняя Гавань, почему не в работе. Министр готовит приказ. Ничего об этом не слышал?
Замышляев молчит.
Ну, Дима, естественно, сказал, что немедленно выяснит и виновных накажет. Выяснил и вынес виновному строгач. Виновный — я.
З а м ы ш л я е в. Ну, строгач — это он размахнулся. Так ты неужели из-за этого?
У с о л ь ц е в. Занятная вещь, Петенька, это наше «неужели из-за этого». Скажем, дали нам по морде, а мы — «неужели из-за этого»? И сразу все — маленькое-маленькое, как будто ничего не было. И где та черта, за которой уже не действует это наше знаменитое «неужели из-за этого»? Где, Петя, та черта, за которой уже не стоит терпеть?
Петя молчит сосредоточенно.
Коллекция выговоров у меня небедная. Но тут есть один оттенок. Я предупреждал Можарова, что пора начинать Дальнюю Гавань. И не раз, ты знаешь. Конечно, в разговоре с министром он мог об этом забыть, чего не забудешь в разговоре с министром. Нестрашно, нормально. Маленькое, нормальное предательство. Только слишком уж их много стало — маленьких, нормальных.
Замышляев думает.
Накопилось, Петя. Больше не могу. Теперь дошло?
З а м ы ш л я е в (сел, снял шапку). Гена. Ты же все понимаешь.
У с о л ь ц е в. Что я понимаю, Петя?
З а м ы ш л я е в (медленно). Был я тут как-то в бане. Встретил Сеню — помнишь, ушли они с Ганашиным от нас? Хлопнули дверью, начальство наказали. Ну, попарились, сидим. Я ему говорю: как трудовая биография сложилась? Нашел, говорю, — санаторий райского типа? Улыбается, но так, знаешь… не очень. И между прочим — расспрашивает, что у нас в тресте да как. Я сразу понял: скоро обратно к нам приползет. И Ганашин приползет. Я хоть его не встречал, но такая у меня интуиция.
У с о л ь ц е в. Значит, нет нам выхода — так, Петя? Петля?
З а м ы ш л я е в. Почему? Продумать надо. Вот — Можаров. Есть у него отрицательные моменты. Согласен. Сволочь он последняя и все такое. А с другой стороны… Зашел я в местком насчет гитары, вот этой, чтобы выписали на участок. Этот, как его там, месткомовский, сомневается. Позвонил Можарову: выделить? Тот говорит: безусловно. Ну, это я отчасти в шутку. Гитара-то для кого — для тебя, между прочим…
У с о л ь ц е в. Я, Петюня, три года отходил в ДМШ. По классу фортепиано. Как положено в интеллигентной семье. Мне можаровская гитара ни к чему…
З а м ы ш л я е в (хохотнул). Но вот, если без шуток, если глубже копнуть — не может так просто человек на таком посту. Значит, есть у Можарова какие-то плюсы в определенной мере. Нам снизу, может, не так видно, а тем, кто назначили… Ну, а другой придет, думаешь, лучше? К этому хоть притерпелись…
У с о л ь ц е в. Знаешь, Петя, давным-давно — в незапамятном тысяча девятьсот пятьдесят девятом, когда ты у нас появился, мне очень фамилия твоя понравилась. Я все думал: интересно, а что он замышляет, этот Замышляев…
З а м ы ш л я е в. Я к тебе, Гена, тоже, между прочим, присматривался. Сразу-то ты мне не очень — пижонистый был. А потом — сам знаешь, полюбил я тебя. Помнишь, в Карабашкине, день был тяжелый, настроение… Санэпидемстанция бумагу прислала, а тут еще трактор украли. Прямо со стройплощадки. Кто — неизвестно. Ты говоришь: иди, Петя, домой, лечись. Тепляк у нас был хороший, таллиннского производства, помнишь? На улице Джузеппе ди Витторио. Прихожу — нет тепляка… Тоже накрылся.
У с о л ь ц е в. Стоп, Петенька. Этих воспоминаний у нас на тысячу и одну ночь. Пора тебе за билетом. И утешайся, что поначалу вам даже легче будет: начальник ушел, можно на него все грехи списать — что тебя учить?
З а м ы ш л я е в (встал, насадил на голову шапку. Остановился). Черта рогатого нам будет легче. Мы, конечно, помалкивали, но вообще — посадил ты нас на ежа. Не будем по тебе плакать, не надейся. Испортил ты нам отношения. С самыми нужными людьми и подразделениями. Как услышат: стройотряд Усольцева — морщатся. И плановики, и кадровики, и… А почему? Потому что ты последнее время срываешься. Подход забыл, права качаешь. Требуешь, чтобы все было по полной форме. А кто теперь по полной форме? Шепчутся уже, Гена. Бегают от тебя. Не хотел я — ты сам затронул.
У с о л ь ц е в. Что я могу сказать, Петя? Простите меня, если можете. Ничего больше не могу сказать. (Отошел к окну, закурил.)
З а м ы ш л я е в. Гена…
Вошла Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Вошел С е в а, взглянул на молчащего отца, на молчащего Замышляева.
С е в а. Здравствуйте, Петр Васильевич.
З а м ы ш л я е в. Здравствуй, Всеволод. (Обрадовался, не хочется ему кончать разговор разрывом.) Видишь, какие у нас дела — отец твой увольняться вздумал, а я вот болею. (Посмотрел на Усольцева.) Я тебе, Гена, не говорил — с желудком у меня что-то. (Севе.) Дома мои за стол, а я на балкон — от одного запаха. Видно, сухомятка сказывается. Мы с твоим отцом часто всухомятку, правда, Гена?.. Гена, ты что — на меня обиделся?
Усольцев смотрит в окно, курит.
(Севе, не одеваясь.) Моя говорит: иди в поликлинику, а я как вспомню — номерки, бабы… Может, еще обойдется… А узнаешь, точно не обойдется… Как ты считаешь, Гена?
С е в а. Зачем же, Петр Васильевич, думать о худшем.
З а м ы ш л я е в. Ну — счастливо оставаться.
Быстро ушел. Сева за ним.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (занимаясь столом). Я хотела сказать, Валерка нисколько не обиделся. В сущности, он добрый малый.
Вернулся Сева.
С е в а (матери). Ты поняла, что отец увольняется? (Повернулся к Усольцеву.) Батя, ты действительно уходишь?
Усольцев смотрит в окно.
Что ты там увидел? Отец. Позволь один вопрос. Ты подготовил себе новое место? Тебя куда-то приглашают? Или нашел что-то по душе?
У с о л ь ц е в. По душе — не нашел. (Вдруг захохотал.) Вон, появился Петенька. Сугроб этот на башке, гитара… Не забрали бы его, друга сердечного…
С е в а. Еще вопрос. У тебя были намерения поехать на заработки, — может, это?
У с о л ь ц е в. В моем деле, мальчик, заработки везде примерно одинаковые. Если не воровать.
С е в а. Прости, отец, последнее время ты ведешь себя по-детски. Кого ты хочешь наказать своей акцией? Начальство? Оно переживет. Мать, Дашку, меня? Я в Москву, само собой, не поеду. Отложу честолюбивые мечты. (Пошел.) Мне кажется, тебе следовало потерпеть, пока мы с Дашкой станем на ноги. Выходит, что мы в твоих планах просто не существуем.
У с о л ь ц е в. Существуете, существуете. (Подошел к стеллажу, достал пачку денег.) Подъемные, на Москву. Болгария все равно отменяется: раз я ухожу — путевок не будет. Тут восемьсот.
С е в а. Я не вымогатель.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (сунула деньги Севке в карман). Деньги тебе действительно нужны. Иди, порадуй свою лыжницу.
С е в а (пожал плечами). Спасибо. (Вышел.)
Заглянул В а л е р и к.
В а л е р и к. Прошу прощения. Генаша, есть идеи… (Постоял, исчез.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. А знаешь, я рада, что ты увольняешься.
У с о л ь ц е в. Врешь.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Правда, рада.
У с о л ь ц е в. Не ври. Тебе сейчас невыгодно вступать в конфликт со мною. Мы слишком долго живем вместе, чтобы я не научился понимать тебя.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Я даже не знаю еще, хочу ли я вступать в конфликт с тобой. Хотя мне страшно остаться одной. А остаться придется, я ведь знаю, что ты задумал. И все-таки я рада, что ты уходишь от этих сволочей.
У с о л ь ц е в. И я рад.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Перестань, пожалуйста, так смотреть в окно. Перестань.
У с о л ь ц е в. Вон те сорняки — видишь, рыжие торчат. Даже не рыжие — какие-то ржавые.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Они всегда. Каждую зиму. Когда мы переезжали, я тоже обратила внимание. Торчат из-под снега, как ржавая проволока. Помнишь, мы приехали на двух машинах. Наши помогали разгружать, снег валил, вся квартира пропахла снегом. А потом ты стоишь вот тут же у окна, наши разъехались, я подошла, ты говоришь: «Смешно, я вдруг почувствовал, что я — бог. Какой-никакой, но бог. Сотворил этот микромир, поселил в нем двух поганцев». А поганцы носились по комнатам. Их никак было не уложить, наша распашонка казалась нам всем такой огромной…
У с о л ь ц е в. Скажи, Наташа, почему ты назначила примирение на сегодня?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Я и Болгарию для этого придумала. (Помолчала.) Иногда я перестаю понимать, что нас разделяет. Суета, дети, невозможность спокойно побыть вдвоем…
У с о л ь ц е в. Еще не так давно ты говорила другое.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Хочешь, я возьму две недели за свой счет. И мы с тобой куда-нибудь поедем. Две недели мне дадут запросто. Попробуем?
У с о л ь ц е в. В том смысле, что терять нам нечего?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Не надо этой веселости, Гена.
У с о л ь ц е в. Я — строитель, мы люди веселые.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Слушай. Давай отменим на сегодня все проблемы. На один-то вечер можно? Вот придут наши, давай ни о чем не думать, выпьем — я иногда ужасно люблю поддать…
У с о л ь ц е в. И даже чересчур. Последнее время.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Не преувеличивай. А ты что, не любишь иногда?
У с о л ь ц е в (засмеялся). Ну — люблю.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (ободренная его смехом). Потреплемся, попляшем — нужна же людям какая-то разрядка.
Вошла Д а ш а. Лицо у нее решительное, ожесточенное.
Д а ш а. Папа. Мой братец сообщил… Ты уходишь с работы, это правда?
У с о л ь ц е в. Правда.
Вбежал С е в а, за ним показалась Г а л ю с я.
Д а ш а (глядя на отца). Ты ей сказал?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (со вздохом покорности). Ей — это мне?
У с о л ь ц е в. Дарья, я все помню.
Д а ш а. Трус. В общем, мы договорились: он завербуется, и мы с ним уедем.
С е в а (короткий смешок). Ну, батя, я тебе не завидую.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Дарья. Сейчас придут гости, в соседней комнате Валерий Сергеевич…
Д а ш а. Мама. Только, пожалуйста… Тебе не идет поза хранительницы семейного очага.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Какое у тебя сейчас лицо… Посмотри на себя в зеркало.
Д а ш а (вся напряглась). Мне все равно, какое у меня лицо… Это для тебя основное в жизни — зеркало и свидания в скверике… (Пошла.) Ты прекрасно знаешь, о чем я. И знаешь, что я все знаю.
Все молчат.
С е в а. Рехнулась от зубрежки. (Почувствовав, что фраза повисла в воздухе.) Чушь какая-то, Галюся, ты поняла что-нибудь?
Г а л ю с я (категорически). Вот, Геннадий Николаевич, знаете, что мне нравится в вашем доме? Что у вас все интеллигентно. Я, например, вас очень люблю, Геннадий Николаевич. Больше всех здесь. Я понимаю, Наталья Борисовна — очень эффектная женщина, я, когда смотрю на этот портрет, даже завидую, потому что в семейной жизни…
Сева вытянул Галюсю в дверь.
У с о л ь ц е в. Дарья. У матери в скверике были деловые свидания. Я прекрасно о них осведомлен. Ясно?
Даша постояла, вышла.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Галюся эта глупа — просто до удивления.
У с о л ь ц е в (очень спокойно). Погоди, Наташа. Я правильно объяснил? Или я чего-то действительно не знаю…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (тоже спокойно). Знаешь.
У с о л ь ц е в. Нет.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Ты знаешь. Я не старалась скрывать. Говорила почти открытым текстом. Это произошло два года назад, летом, тебя не было. И тянулось, пока я не бросила его. Что тебе еще объяснить? Вспомни, какой ты был последнее время: замкнутый, мрачный из-за своих дел. Не притворяйся: на самом деле тебе было абсолютно безразлично, где я и с кем. Неужели ты, взрослый мужчина, действительно верил, что у меня какие-то мифические болезни и поэтому я не могу с тобой спать? Было. Прошло. Больше его нет в моей жизни.
У с о л ь ц е в (быстро). Это был Гусляров?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Нет. Что ты молчишь?
У с о л ь ц е в. Ты — объяснила, я — понял. Что еще от меня требуется? Было, забыла, пришло, ушло. А я-то, дурак, пытался понять, что происходит… Не хотелось верить. (Вышел и сразу вернулся, надевая на ходу пальто.)
Вошла Д а ш а.
Д а ш а. Папа. Можно, я провожу тебя немного?
У с о л ь ц е в. Ты пойдешь делать уроки.
Вошел С е в а, стоит молча.
(Взял чемодан.) Что там Валерик делает?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Может, пригласить его — для кворума?
С е в а. Отец, ты должен понять…
У с о л ь ц е в. А я все понимаю. Я понимаю, ты понимаешь… Теперь все всё понимают. Такое понятливое время.
Ушел.
Д а ш а (очень четко). Мама. Я хочу дать тебе совет. Сними эту картинку (показала на портрет), заверни в старую газету и отнеси на помойку. Или подари Галюсе, она ей очень нравится. Это поможет тебе жить дальше. Ты поняла меня, мама?
С е в а (у окна). Идет, вон. К одиннадцатому. Почему к одиннадцатому, мама?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (стоит неподвижно). Ну, что, все вроде готово, стол вполне приличный. Можно принимать гостей.
З а т е м н е н и е.
Щелчки метронома.
Комната и передняя — очень высокие потолки. Впечатление простора, одиночества и, слегка, оброшенности. В комнате по потолку летит какое-то крылатое существо. Из мебели заметен диван, старинный, большой, с высокой мягкой спинкой, завершающийся книжной полкой. На стене — черная тарелка допотопного репродуктора.
Возле стола стоит с т а р у х а, ей много лет, но держится она прямо, одета опрятно. С первого взгляда трудно понять, чем она занята; потом догадываешься, что она измеряет себе давление и делает это с привычной уверенностью. Звонок. Старуха пошла к двери — неспешно, настороженно.
Комната пуста. Из черной тарелки слышится: «Говорит Облрадиоцентр. Передаем информацию по городу и области. Недавно над крутым берегом Волги взметнулось ввысь новое здание Леврыбгидростроя…»
С т а р у х а (в передней). Кто? Кто там? Слышите, кто?
Вошел У с о л ь ц е в с чемоданом в руке. Целует ее.
Совсем ледяной. Ты забыл; два коротких, один длинный. Я одна в квартире и боюсь.
Усольцев опустил чемодан, стоит.
Гуревичи-то уехали. Тоже забыл? Валит народ со смотровыми. И публика какая-то не внушающая. Явился тут — в штатском, фуражка морская, держится за косяк, «извиняюсь», говорит, «бабуся, принял, так сказать, по случаю новоселья». (Вышла, но продолжает говорить.) Ну, я ему показала. И бабусю, и новоселье. Вот и придумали шифр для своих: два коротких, один длинный, я же предупреждала.
Усольцев прошел в комнату, не раздеваясь сел на диван.
Опять на лестнице темно, хоть бы кто-нибудь позаботился… (Появилась.) Ты забыл, потому что от тебя это все очень далеко. Ты от моих дел, как теперь говорят, давно отключился. (Внимательно поглядела.) Ты в командировку? Я установила закономерность: ты являешься с визитом либо перед командировкой, либо после. Почему ты в пальто?
У с о л ь ц е в (мягко). Я зашел на несколько минут.
С т а р у х а. Это означает, что я должна помолчать?
Взяла вязанье, села в другой угол дивана. Молчат. Старуха сосредоточенно вяжет.
Люция поехала к своей учительнице музыки. Представляешь, сколько лет учительнице? В четырнадцатом году это была прелестная блондинка, совсем юная, с античным узлом на затылке. Люция обожает старушечьи братства, выискивает подружек по гимназии, по Бестужевским курсам. И, как ни удивительно, не все еще повывелись. Я-то эту загробную солидарность не терплю… Уж я бы охотнее посидела с парнями у нас в парадной. По крайней мере, услышишь что-то новенькое.
Усольцев взял с полки альбом, открыл.
(Издалека бросила взгляд в альбом.) Какие тогда бороды носили роскошные — в полгруди. Я рассказывала, как он ехал из Петербурга в Москву?
У с о л ь ц е в. Тысячу раз.
С т а р у х а. Самое смешное — что твоей бедной прабабке было всего девятнадцать и она до смерти любила поговорить. А прадед был великий молчун. Он был инженер и считал, что все беды России — оттого, что слишком много разговоров и слишком мало инженеров. Ну, последний-то недостаток изжит. Ты можешь взять этот альбом себе.
У с о л ь ц е в (безразлично оглядел комнату). Тебе следовало бы…
С т а р у х а (подхватила иронически). …Показаться хорошему врачу? Не надо этой сыновней заботы. Уж лучше молчи. Я сама хороший врач, смею думать. И кроме того помню одну старую истину, о которой в наше время некоторые стараются забыть. Умирают не оттого, что не попали к хорошему врачу или не достали дефицитного лекарства, а оттого, что когда-то нужно умереть. (Пауза.) Последнее, что я хотела сообщить, — эта полка на днях пыталась убить Люцию.
У с о л ь ц е в. Мама. Хватит. (Зашагал по комнате.) Зачем эта игра в оброшенность? Все разваливается, рушится… Бедные две старушки одинокие. Мне надоели эти заходы с разных сторон. Я бы сто раз починил… (Пауза.) Мама, а что, если я у вас поселюсь на некоторое время?
С т а р у х а. Я это знала. С той самой минуты, как ты вошел. (Вышла.)
Усольцев разделся, достал ящичек с инструментом, потрогал полку, потом вдруг поставил ящичек, сел, откинулся, рассматривая летящее по потолку существо. Вошла С т а р у х а.
Я заварила свежий чай. (Села.) Ну, рассказывай.
У с о л ь ц е в (все так же смотрит вверх). Есть один вопрос, который я не могу разрешить — не скажу, много лет, но давно. Почему ты назвала его Васькой?
С т а р у х а. Ты приставал, мне ничего лучшего не пришло в голову. Люция — та назвала бы Эдгаром. (Засмеялась.) Я представила, как удивится наша квартира: «Ольга Михайловна, ваш сыночек надолго к нам?» Последнее время вы приходили такой образцово-показательной четой… Это меня настораживало.
Усольцев старательно созерцает Ваську.
Как вы решили с детьми?
У с о л ь ц е в. Иногда проснусь в гостинице, в вагончике — не тот потолок. Нету несчастного однорукого амура Васьки. Мама, я тебе все расскажу, только потом, ладно? (Прошелся по комнате, избегая взгляда матери.) Мы неплохо заживем вместе. Я буду вести переговоры с этими, которые со смотровыми.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Ты многое забыл. Тут тоже не райские кущи: тебе придется иметь дело со Злодеем Фаддеем. (Судя по тону — это важное лицо в семейной истории.) Он у нас главный по смотровым. И пока единственный мужчина. Вспомни, как ты его ненавидел. Преследовать и уничтожать до последнего патрона.
У с о л ь ц е в. Мама. Это был пятьдесят первый год. Ты сама говорила: он перековался.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Временно перестроился. Занимался мелким доносительством, и это было так страшно. Теперь сочиняет трактат: «Роль прекрасного в развитии человеческого мозга». (Радостно.) Гена! А Люция? Черт с ними, с соседями. Но Люции нужна какая-то версия твоего переселения. Иначе она меня заест. (Посмотрела на сына.) Не сердись. И вообще не слушай меня: тебе здесь будет хорошо. Осталось-то в квартире пять человек, и все мною околпачены. (Смеется.) Видишь, вяжу колпаки на заварники. Всех околпачила: соседей, почтальоншу, девочек из жека. Все будут за нас. (Торжественно.) Можешь ничего не рассказывать, я и так все поняла. Помнишь, в «Войне и мире» есть такое место, в самом конце, мы с тобой еще удивлялись, до чего нетолстовское, не по его философии, когда Пьер, уже после плена, после болезни, после всего, просыпается у себя дома и думает: как славно, как хорошо — ни жены, ни французов нет больше. Помнишь? (Смеется.) Удивляюсь, как ты не сбежал давно.
Смеются оба.
У с о л ь ц е в. Я сам удивляюсь.
О л ь г а М и х а й л о в н а (прислушивается). Кто-то несется по лестнице.
Два коротких, один длинный.
Открывать? (Пошла открывать.)
В передней.
С е в а (влетая). Баба Оля, ты — моя самая большая любовь.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Не так страстно. У старух кости хрупкие. (Шепотом.) Что у вас произошло?
С е в а (шепотом). Потом.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Это мне обещал уже твой отец. У меня в запасе не так уж много этого потом.
С е в а (шепотом). Буся. Оставь нас с ним тет-а-тет. Мне нужно сообщить ему нечто важное. У тебя ведь есть дела.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Как ни странно, у меня еще есть дела. (Первая пошла в комнату.)
Комната.
О л ь г а М и х а й л о в н а (входя). Вот, пожалуйста, первый француз.
Усольцев и Ольга Михайловна смеются.
(Усольцеву.) Мой внук хочет сообщить тебе нечто важное. Но я подумала, если это важно для тебя и важно для него, то, наверное, важно и для меня. (Села.)
С е в а (посмотрел на Ольгу Михайловну, вздохнул). Батя. Я только что с вокзала, искал тебя. Что там делается — страх божий. Видал твоего Петю — стоит в стокилометровой очереди за билетами. По-моему, уже сбегал в буфет. Мне показалось, ехать в Дальнюю Гавань без тебя ему очень не хочется. Бросился мне на шею, нес что-то непонятное… Потом я стал названивать домой, долго не отвечали, наконец подошла Галюся… (Посмотрел на Ольгу Михайловну, оборвал себя.) Баба Оля, умоляю — чайку, организуй, а? Я твой чай перед смертью вспоминать буду…
О л ь г а М и х а й л о в н а (невозмутимо). Профессиональный обольститель. Чайник на огне. (Сидит.)
С е в а (дернул подбородком — придется главную информацию отложить; достал пачку денег). Вот, батя, возвращаю.
У с о л ь ц е в. Жалеть не будешь?
С е в а. Вам с матерью сейчас нужнее. (Ольге Михайловне.) Отец увольняется с работы.
О л ь г а М и х а й л о в н а (подняла брови). Я предполагала совсем не это…
У с о л ь ц е в (бытовым тоном). Севка не врет. Я действительно ухожу с работы. (Взял деньги, положил в карман.) Все просто.
Сева, проглотив удивление, отошел к дивану, сел.
О л ь г а М и х а й л о в н а (медленно). Если все так просто, то почему все так сложно? Почему ты пришел с чемоданом? Люди увольняются чаще, чем раз в двадцать лет. В городе, по-моему, с избытком всех этих СМУ, СУ, трестов. Найдешь что-нибудь другое. Поближе к этому дому.
У с о л ь ц е в. Я хочу совсем другое, мама.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Что именно?
У с о л ь ц е в (кажется, окончательное решение он принимает в эту минуту). Я это давно обдумывал, теперь получилось само собой. Я не пойду больше ни в СУ, ни в СМУ, ни в тресты. (Походил.) Не буду больше ни начальником, ни инженером, ни строителем.
О л ь г а М и х а й л о в н а (тихо). Что ж ты будешь делать?
У с о л ь ц е в. Не знаю еще. Поживу немного так. (Посмотрел на мать.) Ну — так… К лету, может, подамся на юг. Поработаю в археологической партии, работягой, естественно. Покопаюсь в черепках… Или пошоферю — права-то есть. Не хочу загадывать заранее…
О л ь г а М и х а й л о в н а (ни на кого не глядя). Это и была тайна, которую мой внук хотел скрыть от меня?
С е в а (со смешком). Нет, буся. Об этом я тоже слышу впервые…
У с о л ь ц е в. Все будет хорошо, мама. Вот увидишь, мы еще… (Хотел пошутить, но не нашел как.)
О л ь г а М и х а й л о в н а (мельком взглянула на сына). Тебе надо повременить со своими планами. Чуть-чуть. Свезешь меня на Васильковское — и делай что хочешь… У тебя диплом, ты инженер-строитель; по-моему, это еще что-то значит. И твой отец был инженер, и дед. И ты всегда любил свою работу.
У с о л ь ц е в. Работу я и теперь люблю. Только нет ее, работы. (Осторожно погладил мать по голове). Последнее время я уставать стал — очень. Не от работы. От суеты под видом работы. (Хотел кончить, но, посмотрев на мать, понял, что ей он должен сказать все.) Оттого, что ничего не делается впрямую. Все надо выискивать, выпрашивать, выхитривать. И ничего не сдвинешь без личных отношений. Иногда вспомнишь, на что ушел день, — одни ненужные пустяки…
Ольга Михайловна сосредоточенно молчит.
Устал от приказов с похлопыванием по плечу: дескать, знаем, что не выполнить; от выговоров с ухмылкой: дескать, снимем к празднику… Понимаешь, мама. Я все знаю: кому позвонить, как улыбнуться, кого обаять — и не могу больше. Вот и поссорился, как формулирует мой друг Замышляев, со всеми нужными людьми и подразделениями… У меня уже аллергия ко всему этому, на восемьдесят пятый автобус, на котором езжу на работу, смотреть не могу… У нас в тресте начался развал, все это видят и все играют в игру под кодовым названием «все хорошо». Зачем же мне портить картину?.. Недавно встретил приятеля: плюнул на диплом, водит хлебный фургон, счастлив, морда — во.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Может, лентяй?
У с о л ь ц е в. Он работает, мама. (Со спокойной иронией.) Помнишь, когда-то ты говорила, что я слишком увлекаюсь общими проблемами бытия, хочу объять необъятное… Дразнила запоздалым утопистом. С тех далеких времен я только и делал что сужал круг того, что хочу объять. Последние годы, мне кажется, я хотел одного: нормально и честно работать… Тоже не очень вышло, как видишь.
О л ь г а М и х а й л о в н а (задумчиво). Когда ты все это говорил, мне казалось, что мне уже тысяча лет. И в вашей жизни я ничего не смыслю… Впрочем, последнее время мне это часто кажется…
Усольцев взял ящичек с инструментами, занялся полкой. Подошел Сева, поддержал край.
С е в а (негромко). Теперь ты понимаешь, батя, почему мне нужна Москва? Я тоже — всего лишь хочу жить по-своему…
У с о л ь ц е в (ему вдруг стало легко, почти весело). Скажи лучше, давно хотел спросить, почему ты мне никогда не показывал свой сценарий. Всем давал, а мне — нет. И так упорно не давал.
С е в а. Последнее время, батя, ты был очень ожесточен… Я даже немного боялся. Ведь этот сценарий как раз о чем — о твоих пристанях-причалах. Как-никак, годик я у вас прокантовался. И неплохо прокантовался!
У с о л ь ц е в. А я там есть?
С е в а (весело). Вот этого я и опасался. Есть.
У с о л ь ц е в (тоже весело). И как — положительный?
С е в а. Разный.
У с о л ь ц е в. А Дима Можаров — есть? Тоже разный? Или, говоря словами моего Пети, имеет плюсы в определенной мере?
С е в а. Отец. Это в тебе говорят пятидесятые годы… Раздельное обучение, жизнь без вариантов. Черное — так сплошь черное, белое — так сплошь белое. А люди — они разноцветные.
У с о л ь ц е в. Слушай, Севка, а ты отчасти не сволочь? Нет?
Оба расхохотались.
С е в а. Батя. Я тоже недурно знаю Можарова. При некотором усилии ты мог бы найти с ним общий язык. (Все-таки слегка разозлился.) Я, например, видел, как этот, по твоим представлениям, беспросветный злодей катал детишек по поселку на «уазике» или как у него дрожали пальцы после беседы с одним из министерских. И кругозор у него вполне современный. И чувство юмора есть… Понимаешь?
У с о л ь ц е в (спокойно). Пока не очень. Вот уволюсь, отойду на дистанцию. Забуду, что он, как говорят у нас, в технике невинен, то есть ни ухом ни рылом, что может в любой момент продать. Что за несколько лет своего царствования превратил нормальных людей в орду интриганов и бездельников, когда даже те, кто еще хочет честно работать, стесняются своей слабости… (Оборвал — тема еще жжется.) Для пляжа Дима — несомненно, приятный человек.
С е в а (решился). Все-таки, отец, мне кажется, ты еще малость в ожесточенье. И видишь людей искаженно. Особенно своих. Самых близких. На твоем месте, батя, я бы сделал одну вещь: поехал бы на эти деньги в какую-нибудь миловидную местность с матерью. Как задумано.
О л ь г а М и х а й л о в н а (радостно). Гена, а ты очень проницательный. Теперь и я поняла, что твой отпрыск работает не на тебя, а на свою мать. Он и вообще похож на нее…
С е в а. Буся!
О л ь г а М и х а й л о в н а. Да, да. Я сразу догадалась, что тут не только служебные незадачи… Тут, конечно, замешана Наташка.
У с о л ь ц е в (рассмеялся). Вы тоже очень проницательны, Ольга Михайловна. Я действительно ушел не только с работы, я ушел и из семьи. Чтобы покончить со всем сразу. И все начать с нуля.
С е в а (резко). Я не хотел… Галюся сказала… Дашка сбежала из дому. Мать бросилась за ней…
Беспорядочные звонки.
З а т е м н е н и е.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В переднюю вошла Д а ш а, она тянет туго набитый портфель. Вошла Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Все молчат.
О л ь г а М и х а й л о в н а (Даше). Вид у тебя, как у погорельца.
Д а ш а. Господи. Какой темный коридор…
О л ь г а М и х а й л о в н а. Помнишь, как ты каталась здесь на трехколесном?
Д а ш а. Бабушка, ты прости, что я с ней. Я не могла просить помощи у дружинников, она, безусловно, заявила бы, что она — моя мать.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (спокойно). Здравствуйте, Ольга Михайловна.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Здравствуйте, Наташа. (Помолчала.) Проходите.
В комнате.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (красива, уверена в себе). Прекрасно, все мое семейство в сборе. Сколько раз собирались к вам, Ольга Михайловна, сговаривались и… Не буду врать, сегодня мы не сговаривались. Мы сами ждали гостей.
Д а ш а. Бабушка, я переезжаю к тебе. (Вынула книги, тетради, череп.) Навсегда.
О л ь г а М и х а й л о в н а (с удовольствием берет управление ходом событий на себя). Навсегда меня не хватит, я — явление временное. Кроме того сюда уже переехал твой отец. Я полагаю, нам всем надлежит сесть — за круглый стол. Сева, помоги матери раздеться. Дарья, принеси чайник.
В комнате остались Ольга Михайловна и Усольцев.
У с о л ь ц е в. Мать. По-моему, у тебя что-то на уме.
О л ь г а М и х а й л о в н а (задумчиво). У нас в поликлинике году в тридцать втором, кажется… был один врач — участковый, как тогда говорили — расхожий. А мы это слово переводили так: расхаживает между женой и матерью. Поссорится с женою — эмигрирует к матери. Потом придет жена — уведет домой… Я не хочу, чтобы с тобой началась эта традиционная мужская история.
У с о л ь ц е в (нетерпеливо). Не начнется, мама. Я остаюсь здесь.
О л ь г а М и х а й л о в н а. На день, на два? Я хочу вспомнить кое-что из прошлого. И тогда ты, действительно, останешься здесь.
У с о л ь ц е в. Мама, прошу тебя…
Вошли Н а т а л ь я Б о р и с о в н а и С е в а.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Гена, достань скатерть с петухами, ты знаешь где — там же, где двадцать лет назад. Сева, расставь чашки, нет, не эти, сервизные.
Накрывают на стол по распоряжению Ольги Михайловны. Даша приносит чайник.
Наташа, не стойте в стороне. Достаньте розетки, например. Ну вот. Два сорта варенья, конфеты «Улыбка», сухарики «Пионерские» — вполне благопристойно. Будем пить чай и беседовать.
С е в а (басом). Гениальный чай.
Д а ш а (как на уроке иностранного языка). Вы любите чай? Да, я очень люблю чай. Наша дружная семья пьет чай каждое утро. Сухарики «Пионерские» помогают от бронхита. (Положила череп на стол.) «Кузьмич» тоже член семьи.
О л ь г а М и х а й л о в н а (с хитрой улыбкой). Есть такая картина «В гостях у бабушки», «Визит к бабушке», что-то в этом духе, вы должны знать, Наташа, вы же искусствовед.
Наталья Борисовна молчит.
По-моему, «Посещение бабушки». И, по-моему, Эрмитаж. И, по-моему, французский художник Луи Ленен. Я не ошиблась? Так уж раз вы посетили бабушку и такая идиллия — расскажите, что произошло в семье Усольцевых. Кое-что я знаю. Но, видимо, далеко не все? Я права, Наташа?
С е в а. Буся, это я их вздрючил. Затеял тут одну авантюру спортивного плана. Слушайте, родители, а хотите — никуда не поеду?
Д а ш а. Папа!.. Я могу вам всем помочь. Я все выдумала… Ничего не знаю. Ничего не видела. (Все более возбуждаясь.) То есть видела… Ну, что я видела? Сидят в сквере два человека… А я какие-то выводы… (Со слезами.) Не старайтесь, вы не сможете изменить свою жизнь, вы — безвольные люди. Папа, ты послушаешься меня, хорошо?
У с о л ь ц е в. Хорошо.
О л ь г а М и х а й л о в н а (как бы про себя). Этого всего даже я не ожидала.
Все молчат, любое слово взрывоопасно.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Вы спрашиваете, Ольга Михайловна, что произошло? Произошло то, что семьи Усольцевых уже нет. И я не должна была сюда приходить. Но одно дело, когда из дома уходит муж, это почти в порядке вещей, другое — дочь. Поэтому я здесь. Я не могу потерять дочь. (И вдруг тихо, потерянно.) Гена, прошу тебя, ты должен на нее воздействовать.
Усольцев не ответил.
С е в а. А чай действительно потрясающе вкусный. Вы вот все шутите, шутите…
Д а ш а. Помолчи, хватит. (Отошла в дальний угол.)
О л ь г а М и х а й л о в н а (негромко, но ясно: началось). А знаете, Наташа, я не удивлена. Я помню пятьдесят пятый год.
У с о л ь ц е в (весело). Мама!..
С е в а (зная, что не остановить). Буся. Может не стоит?..
О л ь г а М и х а й л о в н а. Мы с Люцией отдыхали в Пярну, удивительно хорошо было, чисто, безлюдно, тогда эти места еще не освоили в массовом порядке. И мне пришлось срочно вернуться. По острому сигналу Злодея Фаддея. Я вошла — вы, Наташа, сидели с Геной за столом, вот за этим.
Сева встал, медленно отошел.
…и обедали. То есть ели из банки консервы «Ряпушка в томате» и заедали тортом «Сюрприз». Кстати, я не удивляюсь, что у вас обоих теперь плохо с печенью.
Усольцев тоже встал, отошел; две женщины сидят друг против друга.
В комнате был чудовищный беспорядок, постель не застелена…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Это немножко смешно, Ольга Михайловна. С тех пор я столько раз стелила постели… И здесь дети…
О л ь г а М и х а й л о в н а (ровным тоном). Увидев меня, вы, Наташа, не смутились. Вы с вызовом сообщили, что любите Гену, но штампа в паспорте вам не нужно. Сразу стали рассказывать, что вас пишет Гусляров, что вам предлагают аспирантуру, прочли вирши собственного изготовления.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Аспирантуру мне только обещали… Вирши я давно бросила. Какое все это имеет значение сейчас!
О л ь г а М и х а й л о в н а. Все было заложено уже тогда. Вы слишком нравились себе, Наташа, — на всю жизнь. Помню, вы говорили, говорили, а я глядела на вас и как-то сразу себе все представила. (Оглядела всех.) В какой-то мере и сегодняшний вечер…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (легко). Да, я была ужасная дура: говорила что думала… И все-таки это тоже немножечко смешно, Ольга Михайловна. Было еще двадцать пять лет жизни. Думаю, даже сейчас Гена не скажет, что все они бросовые. (Смотрит на Усольцева.)
Сева подошел, захрустел сухариком «Пионерский».
С е в а. Слушайте, ребята: буся, мама. Обиды одна тысяча девятьсот пропащего года… Буся, по-моему, ты уже все высказала. Вернемся к нашим баранам, то бишь к чаю.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Я только начала, Наташа.
Сева вздохнул.
Все было в этой вот комнате, мы с Люцией невольно наблюдали и поражались… Типичное утро Наташи: не успев проснуться и, простите меня, сбегать в уборную, вы включаете песенки Окуджавы. Потом хватаете сигарету и, не одевшись, прямо в ночнушке беседуете по телефону с кем-то из вашей бражки. Помню, однажды полтора часа обсуждали фильм «Чайки умирают в гавани». Мы с Люцией даже посмотрели — ничего экстраординарного… Потом мчитесь на очередную сенсационную выставку. Потом… Нет, что-то я не то говорю. Я хотела другое… Главное… (Глубоко задумалась.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (встала). Дарья, нам пора… Хорошо, побудем еще немного. (Вернулась.) Я хочу, Ольга Михайловна, чтобы вы поняли одно. Гене плохо не потому, что я. Или они… (Кивнула в сторону детей.) Ему плохо вообще… Он был самый яркий из всех, кого я знала, из всей нашей бражки… Не получился он. Что такое в наши дни обыкновенный инженер, рядовой врач?
Ольга Михайловна смотрит удивленно, это заставило Наталью Борисовну продолжать.
Средненькая, несчастненькая интеллигенция… Середнячки-нулевички. Ничего не можем, ничего не значим. В наше время, честное слово, даже бомжем беспачпортным быть престижнее. Хоть какой-то колорит…
У с о л ь ц е в (захохотал). Мы с тобой всегда понимали друг друга. Я пришел к тому же выводу.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Вот вы и проговорились, Наташа. Вы всегда гнались за модой и чужими мнениями. А они меняются… (Помолчала.) Теперь все готовы записаться в неудачники. Составили себе набор достижений, единый для всех… То-то, то-то, то-то, как в магазине заказов. Карьера, сверходаренные дети, престиж… Не получил чего-то — готово, неудачник. В конце концов удачниками будут у вас считаться разве академики да чемпионы мира. Конечно, когда такой набор вместо Бога — всякий может считать себя неудачником. (Посмотрела на спокойно дымящего сигаретой сына.) Если у Гены что-то не получилось, если он тоже вообразил себя неудачником (почти грозно), уверена, это не так, — виноваты вы, Наташа.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Сколько красивых фраз я слышала под этим амуром Васькой. Вечное: так Усольцевы не поступают, так в нашей семье не принято… Все эти правила, традиции. Непременно — чтоб кончил свой технический вуз, у нас в роду все инженеры и врачи. Ну, вот и результат. Чтобы чего-то добиться — ему всю жизнь не хватало только одного (встала): раскованности. Слишком много запретов и правил.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Видите ли, Наташа. Если мы, Усольцевы, еще существуем (тоже встала), не растворились, как многие — поверьте мне, многие! — спасибо этим правилам и традициям. И тому, что у нас в руках было дело. Дело! Когда у человека дело в руках — он хозяин. При всех обстоятельствах. Нам незачем было заискивать перед временем. Считайте, Наташа, это и есть главное, что я хотела сказать.
И опять обе женщины смотрят на Усольцева.
У с о л ь ц е в. Приятное детское чувство: быть в центре внимания. Хотя в детстве я не любил: «Гена, прочитай „Кошкин дом“», «Гена, спой песенку»… Но вообще я перестроился… Поскольку все хором — и ты, и мой друг-недруг Можаров, и Петя — рекомендуют мне раскрепоститься, смотреть на вещи проще…
С е в а (матери). Батя хочет податься в Крымские степи… Устроиться работягой на раскопки или пошоферить… Только вряд ли, батя, у тебя получится.
У с о л ь ц е в. Почему?
С е в а. Так мне кажется. Нет, в принципе сейчас полно опростившихся интеллигентов. Помню, когда мы копали Пантикапею, у нас тоже был… физик, кандидат, за сорок. Забыл свои элементарные частицы, по вечерам у костерка декламировал Верлена по-французски. Пользовался большим успехом. У дам.
Д а ш а (пристально смотрит на отца). Когда возникли эти планы? Ты мне ничего не говорил.
У с о л ь ц е в. Даже тебе я рассказываю не обо всех своих планах.
Даша, не отрываясь, смотрит на Усольцева.
Д а ш а. Ты раскаешься в своих словах, слышишь?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (подошла). Надеюсь, Дарья, через Ольгу Михайловну мы будем знать, где отец и что с ним. Хотя бы в общих чертах.
У с о л ь ц е в. Вот здесь мы поставим точку. (Подошел к полке.) Идите домой. Все! Делать я буду то, что хочу. Захочу — уеду, захочу — воздвигну голубятню и буду гонять голубей. Или ходить с колесом по лестнице и точить ножи. Вам будет жутко стыдно, будете обходить меня стороной и звать Митькой. Мама, принимай работу. (Потрогал полку.)
О л ь г а М и х а й л о в н а (стала рядом с сыном). Прекрасно. Просто великолепно. Еще одно задание — стул шатается. А я буду читать тебе свое завещание. Без свидетелей. (Посмотрела на невестку.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Я буду здесь, пока здесь моя дочь. Она не может остаться без ухода, завтра нам к ортопеду…
Послышалась чистая простенькая мелодия. Это Севка, сидящий на полу, поколдовал над каким-то металлическим ящиком. Вошла Г а л ю с я, растерянно огляделась.
Г а л ю с я (вежливо). Здравствуйте, кого не видела. Наталья Борисовна, я честно дежурила, как вы велели. Пришли гости, целое стадо. Вылакали все спиртное… Валерий Сергеевич говорит: сейчас хозяева явятся. Они ржут…
Д а ш а. Видишь, мама. Иди домой. А то они сожгут мебель.
Наталья Борисовна не отходит от Даши.
Я ушла из дому, чтобы избавиться от тебя. Теперь уйду отсюда. (Как бы про себя.) Вы мне все очень надоели.
Пошла. Наталья Борисовна за ней.
У с о л ь ц е в. «Кузьмича» забыла.
Музыка из ящика кончилась.
С е в а (Ольге Михайловне). Только один вопросик — и мы тоже удаляемся. Вот эта музыка, она чья — твоя или Люции?
О л ь г а М и х а й л о в н а. Твоего отца. Он — прямой наследник всей движимости и недвижимости. Моей и Люции.
У с о л ь ц е в (весело). Не дам. И не проси.
С е в а (вскочил). Батя, я ж никогда… Но уж если я прошу — нужно. (Долгое убеждающее «у».) Позарез души. И мы сразу исчезнем!..
Г а л ю с я (задумчиво). Эти музыкальные шкатулки, знаешь как теперь котируются. За одну такую две «Сони» японские получить можно.
Первой рассмеялась Ольга Михайловна.
З а т е м н е н и е.
Галюся и Сева вышли на лестницу.
Г а л ю с я. Покажи вещь.
С е в а (мрачно). Презентуем Захару Виссарионовичу. Помешан на антиквариате. От него зависит, как у нас сложится в столице. Ты и отнесешь.
Г а л ю с я (нежно). И не надейся. Он на меня смотрит не по-человечески. Елозит глазом снизу вверх.
С е в а. Подумаешь… (Его прервала оплеуха, отвешенная со спортивной точностью.)
Г а л ю с я. Я тебе что — шлюха? Тащи обратно ящик. Ты же их за горло прямо взял.
С е в а (покружил, приводя чувства в порядок). Ты из меня подонка не делай. Не нравится, как смотрит, — сам поеду. (Сел.) Никто никуда не поедет. Деньги я отдал отцу.
Галюся тоже села.
Если б я точно знал, что у меня способности… Я бы ничего не боялся. В плавках бы укатил.
Г а л ю с я. Я тоже начинаю задумываться — есть ли у тебя способности…
С е в а (грустно). Мы тут посидим. Мы отсюда не уйдем.
З а т е м н е н и е.
Музыка из репродуктора. Усольцев — один. Он ходит, поглаживает рукой мебель.
Г о л о с О л ь г и М и х а й л о в н ы. Первым долгом поведешь меня в оперу. Только, бога ради, чтоб не из нынешних… Что-нибудь допотопное, с роскошными декорациями… Как пишут в либретто: «Увидав бездыханное тело возлюбленного, она в отчаянии поет знаменитую каватину: „Ох, зачем же ты издох“». Сейчас перед тобой предстанет Пиковая Дама в натуральную величину. Держись за что-нибудь.
Вышла, очень элегантная, в новом платье.
Шила в «Люксе». Чтобы доказать себе, что еще жива.
У с о л ь ц е в. Чудесно, мама.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Я даже не столько самую оперу люблю, а все вместе. Наряжаешься, готовишься, не забыть бы бинокль, толпа… Пахнет духами, конфетами… Уж не знаю почему — в опере всегда пахнет хорошими конфетами… (Посмотрела на Усольцева и вдруг тихо, растерянно.) Гена?.. Может быть, я не всегда верно направляла тебя… Я была слишком категорична. Но если ты будешь слушаться меня теперь… (Торжественно.) Иногда, Гена, люди начинают все сначала и все выигрывают. Понимаешь?
У с о л ь ц е в. Какая ты красивая, мама. Седая, важная. Теперь таких не бывает. Завтра мы пойдем в оперу!
По чьей-то заявке исполняется вальс «На сопках Маньчжурии». Усольцев резко усиливает звук. Подходит к матери, они начинают вальсировать.
Звонки: два коротких, один длинный.
О л ь г а М и х а й л о в н а. Люция, моя дорогая! (Недоуменно.) Но у нее же ключи?
З а т е м н е н и е.
Квартира Усольцевых. Н а т а л ь я Б о р и с о в н а что-то пишет, сидя у журнального столика. Приглушенно доносится программа «Для полуночников». Появился З а м ы ш л я е в, лицо постаревшее, усталое.
З а м ы ш л я е в (постоял). Вот маюсь, хожу с этой бандурой, как кенгуру. Не лезет в багажную ячейку на вокзале… Я уж и так, и этак, и задом, и фасадом… Геннадий Николаевич, он в данный момент отсутствует? (Мается.) Ноль часов, да… (Не веря, что поймут.) Нельзя так, чтобы мы с ним — хлоп, и в разные стороны. Тогда вообще верить не во что. Даже в главке знают наш тандем: Усольцев — Замышляев, Замышляев — Усольцев, он по конструкциям, я по грунтам… Вот вам, к примеру, фрагмент жизни. Прорвало штаны… (Спохватился.) На реке, на кордоне…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Петр Васильевич, мне это неинтересно.
З а м ы ш л я е в. А, ну да, вы — искусствовед. (Пошел.) Очень он мне нужен. Информация у меня. Он все пересмотрит в свете, так сказать…
З а т е м н е н и е.
Лестничная площадка.
Появился понурый П е т я.
З а м ы ш л я е в (вдруг радостно). Слава богу. У нас с тобой час в кармане. На душе у меня…
Быстро идет У с о л ь ц е в.
Заложил я тебя, Гена. Можно сказать, предал. Не могу молчать.
У с о л ь ц е в (на ходу). Ты — как Лев Толстой. Статья у него знаменитая «Не могу молчать». Отойди. (Остановился.) Кто у меня дома?
З а м ы ш л я е в. Супруга.
У с о л ь ц е в. А дочка дома?
З а м ы ш л я е в (вдогонку). Мне-то обождать? (Посмотрел на часы, покачал головой.)
Вышла Н а т а л ь я Б о р и с о в н а, с ненавистью поглядела на Петю.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Идите, Петр Васильевич. Поздно уже. Что вам от нас надо?
З а т е м н е н и е.
Дашина комната.
У с о л ь ц е в стоит, обняв д о ч ь, крепко прижав ее голову к своей груди.
Д а ш а. Ты мог позвонить, если хотел убедиться, что я жива. Я не в пятом классе, я не собираюсь наедаться димедролом, мне не понравился его вкус. Не бойся, я назначила срок, немного еще поживу.
У с о л ь ц е в. Дарья, ты напрасно разозлилась. Нам с тобой хуже не будет.
Даша вдруг высвободилась, отчужденно молчит.
(Быстро.) Зарплата у землекопа, например, не такая уж маленькая, немногим меньше моей… У шофера — тем более. Ты просто не в курсе… Понимаешь? С точки зрения престижа — начальники нынче куда меньше требуются. А главное — жуткая свобода. Отмолотил смену — и все, живи. И не будет крутиться в голове — что там мои ребятушки: не напорол ли кто, не напился ли. Хоть сны перестанут сниться на производственные темы. Тебе все это непонятно? И если ты по-прежнему хочешь, чтоб мы уехали вместе… Я готов!
Д а ш а. С землекопом я не поеду.
У с о л ь ц е в. А с начальником плавстройотряда поехала бы?..
Д а ш а (очень спокойно). Скажи, папа. На твоей теперешней работе тебя что — дразнят? (Посмотрела на отца.) Насмешничают? Не дают прохода? Если этого нет, то все, что ты сказал, меня не убеждает.
Усольцев присвистнул.
Ты не знаешь, когда по-настоящему плохо.
У с о л ь ц е в. Когда?
Д а ш а. Ты не поймешь.
Усольцев яростно задвигался на стуле.
Но я расскажу. У меня правило — объяснять даже тем, кто не поймет. Может быть, поймут потом. Помнишь Сашку Павлищева?
У с о л ь ц е в. Длинный такой, все смущался?
Д а ш а. Он не смущается, это у него со взрослыми такая тактика.
К двери Дашиной комнаты подошла Н а т а л ь я Б о р и с о в н а.
Он — ферзь. Физические данные, разносторонняя одаренность, карманы от записок пухнут — всякие дуры в любви признаются. Ну вот, мы вышли вчера — я, Сашка Павлищев, еще там девчонки, и зашел разговор, кто уже написал, кто нет — в смысле доклад.
У с о л ь ц е в (взял тетрадку). Про мышей линии Це-Бе-А?
Д а ш а (кивнула). Ну, я говорю, я — уже. И одна там говорит: «Крошка Долли у нас, конечно, старается». А Сашка Павлищев так посмотрел на меня, он умеет, и говорит: «Крошке Долли иначе нельзя. Экстерьер у нее — рассчитывать на принца не приходится, родители начального ускорения задать не могут, вот она и роет землю носом».
Заглянула Н а т а л ь я Б о р и с о в н а.
У с о л ь ц е в. Плохо дело.
Д а ш а. Хуже всего не это. Хуже всего, что я сказала речь. Я сказала: вот вы все такие уверенные в своем будущем, но никто не знает, что вас ждет завтра. И когда с вами случится то, что вас ждет, — вам не поможет ничто: ни начальное ускорение, ни ваши друзья, ни… Я много чего сказала. Теперь Сашка ходит по школе — вот так (прошла, хромая) и повторяет мою речь. А они — хохочут. Видишь, мне хуже, чем тебе. Но я же не сдаюсь.
Усольцев молчит.
Ах, папа, все чепуха — только бы не стать посмешищем. Если ты уйдешь в землекопы — это будет первый шаг… Таким людям, как ты, только начать расковываться… Я уже вижу тебя у нашего универсама, как ты собираешь на троих.
У с о л ь ц е в. Я не знаю людей, Дарья, которые были бы так убеждены в своей правоте, как ты.
Д а ш а. Я тебя люблю, папа, поэтому убеждена.
Вошла Н а т а л ь я Б о р и с о в н а.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Дарья, ты не брала мой лак? Польский, перламутровый?
Даша молчит.
Весь день сегодня что-нибудь ищу.
Д а ш а (спокойно). Ты прекрасно знаешь: я твоей косметикой не пользуюсь. Вообще не пользуюсь. И никогда в жизни не буду пользоваться. (Отцу.) Завтра встретимся. Тебе придется принять окончательное решение. Но учти: своего я не изменю.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (прислушивается). Мне кажется, Замышляев играет на гитаре… Акустика на лестнице. Посмотри.
У с о л ь ц е в (Даше). Будь! (Ушел.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Ты напрасно, Дарья, избрала меня своим главным врагом. Я гораздо слабее тебя. (Вышла.)
З а т е м н е н и е.
Лестничная площадка.
На подоконнике сидят двое: З а м ы ш л я е в и н е к т о в нахлобученной шапке. Появился У с о л ь ц е в.
З а м ы ш л я е в (шепотом). В отключке товарищ. (Кивнул на соседа.) Пришел, сел.
У с о л ь ц е в. Этот товарищ — друг моей туманной юности. И постоялец.
З а м ы ш л я е в (тихо). Гена… Так можно, я расскажу, как я тебя предал?
В а л е р и к (не открывая глаз). Ребята, пять минут нирваны. Меня — нет.
З а м ы ш л я е в. Гена, это важно.
Усольцев негромко посвистал, постоял, сел. Валерик — слева от него, Петя — справа.
(Подвигался, покашлял, достал из-за пазухи бутылку.) Пиво вот. Российское, светлое. Редко бывает…
У с о л ь ц е в. Думаешь, под пиво легче пойдет?
З а м ы ш л я е в (не поддаваясь на провокацию, достал аккуратный сверточек). Таранька. С позапрошлого лета, запас. Голова мазутом пахнет, а отстрижешь — и нормально. (Удовлетворенно понюхал.) Мерная, теперь таких не бывает. (Достал стаканчик.) Чекушки складные. Теперь таких в продаже нет. Все культурно.
У с о л ь ц е в. Ладно. Считай, купил меня. (Взял рыбешку.) Вкусная…
З а м ы ш л я е в (медленно). Значит, первое — в чем я виноват: насчет строгача я, конечно, знал, — что тебе впилили. Ты уехал, а в шестнадцать ноль-ноль вывесили приказ. Что было! Все наши у доски приказов собрались… Прямо хотели идти бить Можарова…
У с о л ь ц е в (ест). Не пошли?
З а м ы ш л я е в. Заказы как раз принесли в вестибюль — все туда. Сам понимаешь — в первую очередь материальное. Но самое главное, Гена, не это. В смысле — чем я виноват.
Усольцев взял еще рыбешку, разорвал с нетерпением голодного человека. Замышляев посмотрел на него.
Не подстегивай, Гена. Не гони. Прихожу я домой, стал собирать себя в командировку.
Наталья Борисовна подошла к входной двери.
Помылся, майку надел — звонишь ты. Только рубашку взял — звонит Можаров. Представляешь? Говорит: что-то не понравился тон твоего непосредственного. То есть тебя. Он тебе звонил? — спрашивает. В смысле: ты — мне. Ты, Гена, — не запутался?
Усольцев покачал головой.
Я говорю: звонил, позвал к себе. А-а, говорит, увольняться надумал. Иди, говорит, отговаривай. Я говорю: зачем я буду? Затем, говорит, что в твоих интересах. Мы, говорит, на его место — в смысле на твое — в один день человека не подыщем. Так что придется тебе — в смысле мне — за всех молотить. Уловил, Гена, ход мысли? (Взмок от объяснений, утерся платком.) Ну, я и пошел тебя уговаривать, чтоб не увольнялся. А про звонок Можарова не сказал. Это, Гена, и есть главная моя подлость.
У с о л ь ц е в. Отмыл душу?
З а м ы ш л я е в. Гена!..
У с о л ь ц е в. Полегчало? Америки ты мне не открыл. Я и тогда, в первый твой визит, видел, что ты хитришь. Ты, когда хитришь, нос ладонью мнешь — вот так. Учти на будущее…
З а м ы ш л я е в (энергично). Это, Гена, я только подоснову изложил… А теперь солнечная сторона: как я тебя спас. Сначала предал, а потом спас. (Торжественно.) Можешь спокойно возвращаться на работу, я все отрегулировал.
Где-то наверху хлопнула дверь; сердито топая, прошел белоусый старик с палкой.
З а м ы ш л я е в. Значит, слушай…
У с о л ь ц е в. Тараньки не хватит на твою поэму.
З а м ы ш л я е в. Стою я в очереди за билетом — настроение!.. Ну, подкорректировал немного в буфете. Думаю: раз Можаров мне звонил, значит, нервничает… Беру двушку… Поздно уже. Голос сонный, удивился. Я прямо в лоб: «Если Геннадия Николаевича уговорю остаться — не будете больше наш отряд зажимать? Чтоб — полный мир. Обещаете? Вся жизнь чтоб по новой?» Обещаю, говорит. Без иронии, это я ощутил. Видишь, Гена, постарался я для тебя. (Сознавая недостаточность аргументов.) На данный момент ты ему нужен — для выполнения объема работ.
У с о л ь ц е в. На данный момент я ему, Петя, очень нужен.
З а м ы ш л я е в (нарочито легко). А там что-нибудь повернется… Мы умрем, он умрет, мало ли… Шучу, конечно. А может, на повышение пойдет. Это реально. Поговаривают…
У с о л ь ц е в. А если мы не умрем и он не умрет. И на повышение не пойдет?
З а м ы ш л я е в. Зачем же худшее предполагать? (Потолку или даже небу.) Прямо не узнаю. Кусаешься, не идешь навстречу… Не тот человек.
В а л е р и к. Не тот человек. (Открыл глаза.) Правильно, Петя.
У с о л ь ц е в. Смотри-ка, ожил.
В а л е р и к. Ребята… Давайте за нас за всех. Которые уже не те.
З а м ы ш л я е в (заботливо). А вам не сверх? (Достал маленькую «Русской», третью чекушку.)
Валерик и Замышляев выпили. Усольцев задумчиво сосет рыбешку.
З а м ы ш л я е в (Валерику). Гена с работы уходит. С мясом рвет… Посоветуй ему. Ты же друг.
В а л е р и к (покачал головой). Геннадий Николаевич на меня осерчал… Думает, прикатил такой счастливчик… Не послушает.
Посмотрели друг на друга, потом оба — на молчащего Усольцева.
З а м ы ш л я е в (кивнул на Усольцева). Так и сломаться можно…
В а л е р и к. Вообще нельзя быть таким принципиальным… (Помолчал.) Понимаешь, Петя. Был я сейчас на бражке. Мальчики — девочки пятидесятых. Гена у нас за бога считался. А сегодня не пожелал пойти… А почему? Такие же ребята, как мы. Битые, клееные. И знаешь, Петя, славно было. Похвастались… Машина, дети, загранпоездки. Но хвастались-то как — интеллигентно: мол, есть достижения, но не это главное. Вспоминали. Про елочку — Генка знает, про Гусляра. Я, правда, ошибся, он не в Токио, Гусляр, он в Таиланде. Выпьем, Петя, за Таиланд.
Выпили за Таиланд.
Вот он, Гусляр, у нас — единственный, кто достиг высот. Ну и что? У каждого свои игрушки. Говорят, с сыном у него плохо… Пятнадцать лет, одареннейший парень… Учиться не желает. (Наконец, прямо Усольцеву, решив, что тот подготовлен.) Зря ты, Генка, не пошел. Все тебя вспоминали, жалели, что нет. (Потянулся к бутылке, она пуста.)
З а м ы ш л я е в (похлопал себя по левой стороне груди). У меня карман, как погреб.
Спрятал пустую, с шиком фокусника достал новую. Достал транзистор, поймал негромкую музыку.
В а л е р и к. Хозяйственный ты мужик, Петя. Нам такие нужны.
З а м ы ш л я е в (посмотрел на Усольцева). Бывает, конечно, — кризисные отрезки жизни. Вот у меня дядя был — умный человек. Изот Сергеевич. Из-от! Так он говорил — слышишь, Гена…
Усольцев откинулся назад, смотрит то на Петю, то на Валерика.
Покоришься беде — и беда тебе покорится. (Валерику.) Стоит принять на вооружение, правда?
В а л е р и к. Вот я, кто я? Проживатель жизни.
Опять к двери подошла Наталья Борисовна.
З а м ы ш л я е в (неуверенно). Прожигатель?
В а л е р и к. Про-жи-ватель. Прожигатели — те кутят, гусарят. А я — нет. Я ловлю кайф. Кайфец. Коллекции мои, друзья… Ничего. И от меня какая-то польза. Хотя, Генка, наверное, не признает…
З а м ы ш л я е в. А что — он прав. (Кивнул в сторону Валерика.) Я, вот, тоже. У отца семь классов, задвигал шибко… А я — техникум, должность инженера. И контролирую себя в этом деле. (Налил.) Если б еще брюхо не болело… Что, Генка, такие уж мы плохие?..
В а л е р и к. Знаете, ребята, давайте — за что? Гена? За наше поколение. Ведь мы с вами последние, так сказать, довоенные. Последние, кто помнит войну. По тем меркам мы все кто — практически счастливые люди.
З а м ы ш л я е в (трагически). Гена, за это надо!
Выпили трое. Еще раз возмущенно топая, прошел белоусый старик. Теперь — снизу вверх.
У с о л ь ц е в (весело). Петя. Хочешь — действительно останусь в нашем тресте? Зачем тебе новый начальник?
З а м ы ш л я е в. Смешно!
У с о л ь ц е в. Пойдем завтра к Можарову. Ты же был при том разговоре, когда он сказал: «Дальнюю Гавань — отложить». Пойдем. Напомним. Один человек — ничто, двое — нечто. Пойдем.
З а м ы ш л я е в. Вместе, значит?
У с о л ь ц е в. Вместе.
З а м ы ш л я е в. Так понимаешь, Гена… (Помял нос и, вспомнив примету, смутился еще больше.) Билет вот на руках… (Радостно.) Ехать надо!
У с о л ь ц е в. Сдадим билет.
З а м ы ш л я е в. Очередь опять выстаивать… (Мучаясь.) И вообще: шум пойдет… Мы ему, он нам… Разговоры эти, выяснения… Умереть легче!!
У с о л ь ц е в. Петя-Петенька-Петюня. Как я тебя все-таки хорошо знаю. (Взял бутылку.) Все, ребята. На посошок. И разбегаемся. (Выпил один. Посмотрел на печального Петю, печального Валерика.) Скорбящих без причин — в девятый круг ада! А ну, целуйтесь. (Стал с силой толкать друг к другу.) Целуйтесь, у вас же полное единство взглядов по всем обсуждавшимся проблемам.
В а л е р и к }
З а м ы ш л я е в } Кончай. Ты что?
Усольцев опять откинулся назад.
З а м ы ш л я е в (тихо). Безнадежно это, Гена. Не столь уж я боюсь, но безнадежно.
У с о л ь ц е в. Что?
З а м ы ш л я е в. Безнадежно.
У с о л ь ц е в (раздельно). Что — Петя?
З а м ы ш л я е в. Он тебя победит. (Выключил транзистор; еще тише.) Победит! Ты же с ним всерьез, с сердцем воюешь. Здоровье тратишь. А он, как в преферанс, ходы рассчитывает… Спокойненько. Он нас всех победит. Увольняйся. Все.
Молчат все трое.
(Взял гитару.) Сыграй, Гена. И я уеду в командировку. (На глазах у него слезы.)
У с о л ь ц е в. Нет, друзья. Соседи выйдут. На своей лестнице играть не буду. (Встал.)
Вышла Н а т а л ь я Б о р и с о в н а.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (натужно светски). Знакомая картина: три мужика и бутылка… Валерушка, для тебя все приготовлено.
В а л е р и к (поцеловал руку). Натальюшка, странноприимица… Ты — свет жизни… (Посмотрел на Наталью Борисовну и осекся.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Гена, можно тебя на пять минут?
У с о л ь ц е в. На пять минут? (Захохотал.) Р о в н о на пять? Петя, подождешь меня р о в н о пять минут? (Замышляев не знает, как реагировать.) Р о в н о через пять минут я выйду. Дойдем вместе до автобуса. (Быстро пошел.)
Петя — один. Встал, нетерпеливо заходил.
Комната.
У с о л ь ц е в стоит. Вошла Н а т а л ь я Б о р и с о в н а, подошла к столу, взяла листки исписанной бумаги.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Я хотела тебя спросить: как мы будем дальше?
У с о л ь ц е в. Можем сразу развестись, можем — через некоторое время. Лучше — через некоторое время: просто не хочется сейчас всей этой мути. (Листки в руке Натальи Борисовны не дают ему покоя.) Что это?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Письмо.
У с о л ь ц е в. От кого?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Мое письмо. К тебе.
У с о л ь ц е в. Дай.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (отвела руку с письмом). Устала до предела, вымоталась… Понял? Не жила своей жизнью — Севкиной, Дашкиной, твоей: готовки, уборки, сплошной быт… Тоже понял? Пошла к психотерапевту… Стыдно было, но пошла. Хотела понять, почему мне с тобой плохо… Этот человек, который у меня был… Я должна была доказать себе, что еще существую как женщина…
У с о л ь ц е в. Ну, пошел. Петя ждет.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. А я тебя не пущу… (Стала у двери.) Мне без тебя делать нечего. Вся жизнь теряет смысл. Все двадцать лет… Ты должен остаться.
У с о л ь ц е в. Логично. С тем мужиком не вышло… Ты ж не дура — знаешь статистику… Сколько в вашей бабконторе безмужних?.. Интересных, современных, интеллектуальных?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Это еще не самое подлое, что ты можешь сказать. (Разорвала письмо.) А помнишь, Гена… Все-таки какое-никакое оправдание у меня было…
У с о л ь ц е в. Помню. Пятьдесят седьмой годик!.. Обещали друг другу, что останемся свободными. Выше предрассудков. Будем современными… Физическая верность — так сказать, насилие над природой. Все помню. Все игры того времени. И как ты легко припорхнула ко мне, когда уехала мать, и как потом смущенно оправдывалась, что оказалась девушкой… А я прощал эту несовременность. Великодушно. Я давно уже не хочу играть в современность.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Я тоже не хочу играть в современность.
В Дашиной комнате зажглась настольная лампа. Даша села к секретеру.
Что ты так смотришь?
У с о л ь ц е в. У тебя какой-то не твой цвет волос…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Я крашу. Давно. Стараюсь, конечно, чтоб был мой.
Усольцев не слушает, сел на тахту.
У с о л ь ц е в. Да, ты удачно выбрала момент…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Я знаю, Гена, для тебя это — самое тяжелое. То, что как раз сейчас… Слишком много предательств. (Медленно подошла, села на тахту.)
Неуверенные гитарные звуки.
Не знаю, Гена, есть ли бог, но наказание — есть. Точно. Я в этом много раз убеждалась… (Помотала головой — как будто ей что-то мешает.) Все уже было кончено — встретились, чтобы разойтись… В скверике на Монастырской… И вдруг — Дашка.
Жизнь в доме все не замирает; свет в кухне — Валерик поставил чайник.
Гена, я хочу, чтобы ты понял одно. Что в действительности мне было хорошо только с тобою. И только с тобою я… (Заплакала.) А куда ты шел тогда? Не помнишь? (Быстро.) Я увидела тебя… Сначала ты зашел в горсад, где шахматисты… Постоял, посмотрел… Потом пошел по Игнатьевской, где фабрика и забор… Мне показалось, ты меня заметил.
У с о л ь ц е в. Не помню. А ты куда шла?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Шла… Я, Гена, часто теперь хожу одна… (Взяла Усольцева за руку.) Странный у нас возраст, правда? Сорок с хвостиком, а такое ощущение, будто возвращается что-то от ранней молодости… Обидчивость какая-то, ждешь чего-то… А помнишь, как мы ездили в Еремеев Посад на пароходике?
Усольцев встал, отошел. В доме очень тихо.
У с о л ь ц е в (нетерпеливо). Знаешь, что самое смешное? Что я все знаю. И что ты скажешь. И как. И что за руку возьмешь… Все знаю… И все равно — люблю.
Наталья Борисовна молчит.
Мне кажется, Наташа, я здорово сдал. Сказали бы мне сейчас: ступи вон на ту половицу — и ты исчезнешь. С удовольствием! Вон на ту! (Пошел, глядя на ту половицу.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (вскочила). Гена!..
Усольцев стоит. Прислушивается к чему-то.
(Тихо.) Гена. Я прошу, ты ничего не воображай: кто он, что… Обычный человек, ни в чем особо не преуспел…
У с о л ь ц е в. Слишком большая роскошь для меня — гадать, рыжий он или в очках. (Прислушивается.)
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Нет. Не могу врать. Ты, конечно, понял, кто он? Не хочу, чтобы между нами еще что-то стояло…
Усольцев молчит.
Это был, конечно, он, Гена… Гусляров.
Молчат оба.
Прости. Мне не следовало это говорить…
У с о л ь ц е в (удовлетворенно: прислушивался не напрасно). Севка пришел.
З а т е м н е н и е.
Лестничная площадка.
На подоконнике кто-то спит внутри огромного тулупа. Появился С е в а.
С е в а. Эй, мужик! Рай проспишь. Петр Васильевич? Еще раз приветствую. Отец здесь?
З а м ы ш л я е в (вскочил). Бежать надо… (В спешке.) Ты передай отцу… Петя поехал… Петя все учтет.
Вдруг одним движеньем сорвал с гитары мощный аккорд — и, наверное, струну — и загромыхал вниз.
Г о л о с Г а л ю с и. Ой, Севка… Брошу я тебя, честное слово. Найду себе солиднячка — интеллигентного, пожилого — лет сорока… (Появилась.) С несложившейся личной жизнью и сложившейся общественной…
С е в а. Отец — здесь. (Пошел.)
Галюся за ним. Не зажигая света, остановились.
С е в а (неуверенно). Батя. Петя тебя не дождался… Сказал, что все учтет… (Тихо.) Почему они молчат?
Свет гаснет.
Темно. И вдруг с утренней петушиностью звонит будильник. Свет. Вошла Н а т а л ь я Б о р и с о в н а с чайником. Накрывает на стол. Слышится бодренькая мелодийка из передачи «С добрым утром».
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (обыденно весело). Гена, у тебя очень мало времени.
Вошел У с о л ь ц е в, причесывает влажные волосы; насвистывая, достал бутылочку коньяка, добавил в чай.
У с о л ь ц е в (в ответ на взгляд Натальи Борисовны). От бронхита, исключительно.
Несмотря на кажущуюся бодрость, вид у обоих утомленный, яркий свет режет глаза.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Гена (слегка прикрывает глаза ладонью). Пока они все не появились… Я все-таки хочу понять, как мы дальше. Скажи.
Появился С е в к а: полуодет, тащит свою спортивную сумку, из которой свисают джинсы.
С е в а. Всю ночь промаялся. Жар от моей супруги… Папа. Ты уезжаешь в Дальнюю Гавань?
У с о л ь ц е в. Так точно.
С е в а. Ты решил лететь самолетом? Папа. А как же… (Замолчал.)
Вошла Д а ш а, стоит.
У с о л ь ц е в (Даше). Почему так рано?
Д а ш а (сухо). У меня много дел. Пойду в школу. Надо покормить мышей, без меня никто ведь не позаботится.
Вошла Г а л ю с я. Она еще не вполне проснулась.
Насколько я понимаю, папа, ты забыл все те глупости, которые говорил вчера? Я тоже забыла. Я буду делать доклад. Все пойдет так, как будто вчерашнего дня не существовало. Правильно?
Заглянул В а л е р и к.
В а л е р и к. Утро доброе. (Вид отчаянный: добьюсь или погибну.) Варю кофе. (Стоит, в руке у него папка.)
У с о л ь ц е в (не глядя). Все в сборе? Ладно, к черту. (Вышел.)
Все стоят молча. Все чем-то похоже на вчерашний вечер, когда Усольцев уходил к матери. Вошел Усольцев, как вчера, — на ходу надевая пальто.
Обойдусь без такси. Сейчас — на автобус, к матери, заберу чемодан и — в аэропорт. Если не отложат по техническим причинам — буду в Дальней Гавани раньше Пети.
Д а ш а (почти надменно). Первое. Ты правильно поступил, что едешь. Второе. Пиши мне до востребования. (Помолчала.) Еще одно. Вот они (кивнула в сторону матери, Севки — всего мира) считают, что рождены для счастья. Как нас учат в школе: «Мы рождены для счастья, как птицы — для полета». Я думаю, папа, это не так. Все гораздо проще. Мы рождены, чтобы работать, а потом умереть. Понимаешь? И когда это себе скажешь, сразу становится легче. (Помолчала.) Привет Пете. По-моему, он хитрый — ты с ним не дружи. (И в первый раз — улыбнулась.)
Усольцев быстро вышел. С одной стороны двери стоит угрюмый Севка. С другой — печальный Валерик.
У с о л ь ц е в (достал пачку денег, отдал Севке). Бери и — привет Москве.
Усольцев посмотрел на Валерика.
Дерьмо ты написал. Я тебя не обманывал. По-моему, ты и пристаней не видел. Приезжай к нам на Волгу летом… (Помолчал.) Ладно. Давай твое сочинение. Доделаю, что смогу, и вышлю. Вместе с отзывом. (Хлопнул Валерика по плечу.) Благодарность — в предисловии.
На лестничной площадке Наталья Борисовна и Усольцев остановились.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Гена. Происходит что-то чудовищное… Надо все отменить. Тебе надо уволиться, как ты хотел… Поискать что-то новое. Представь: опять те же лица, те же отношения. Разве что-нибудь изменилось за эту ночь?
У с о л ь ц е в. Нет, Наташа, отменять не станем. Зачем? И потом мне даже интересно понаблюдать, как все дальше будет. С Димой Можаровым, с Петей. Со всеми нами. Чем кончится. Такой эксперимент. На себе.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Со мной ты тоже проводишь эксперимент?
У с о л ь ц е в (негромко). А-а-а. Кричать буду. Хватит, Наташа. Для одной ночи достаточно. Что мы еще можем сказать друг другу?.. Мы обсуждали, мы спали, мы плакали… Если б ты знала, Наташа, с каким счастьем я думаю сейчас о самолете, о Дальней Гавани, о том, что будут какие-то незнакомые люди… Мне пора, Наташа.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Ну, что ж, Гена… Как говорится, счастливого пути.
З а т е м н е н и е.
Послышалась мелодия металлически четкая, как фраза часов с боем.
…Сева сидел на корточках, читал газету и слушал музыкальную шкатулку. Остальные стояли.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (вошла). День еще не начался, а я уже усталая-усталая. (Стоит.)
Г а л ю с я (тихо). Вот странно. У меня сейчас такое чувство, как будто мы все должны начинать жизнь по-новой. Не только мы с Севкой, но все. Понимаете?
Д а ш а. Я вернусь очень поздно. (Ушла.)
В а л е р и к (вот теперь ему не по себе). Пора и мне… собственно, дел особых нет, но… Состыковались вчера с директором книжной лавки — продолжу отношения… Поброжу без цели — лучший кайф. А без кайфа, как говорится, нет лайфа…
Наталья Борисовна молчит.
Все просто, Наташа. Женился в третий раз. Нужны деньги, книга, должность… Все элементарно. (Ушел.)
Галюся постояла, тоже ушла.
С е в а (весело-яростно). Читала? (Хлопнул по газете.) Опять кинули ему премию. (Встал, смотрит на портрет.) Во всем везет человеку. И, судя по твоим рассказам, всегда везло! Даже у вас в бражке… Теперь я начинаю понимать — почему. У него есть, по-моему, такой эгоизм — здоровый, творческий. Когда ничто не важно. И никто. Важно только одно: то, что ты делаешь, цель. И если этого эгоизма в тебе нет, — пиши пропало. (Засмеялся.) Вот посмотришь — я еще восстановлю престиж фамилии Усольцевых. Слышишь, мама!
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Самое смешное в этой истории… У меня никогда, во всю мою жизнь, не было человека ближе и дороже, чем твой отец…
С е в а (тихо, почти растерянно). Не огорчайся, мама. Образуется. Он же остался на работе. Мне кажется, он останется с нами. Вот увидишь, мама…
Звонит телефон.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Такси? (Вспомнила.) Придется снять заказ. Он уже уехал.
Слышны короткие гудки. Наконец, опустила трубку на рычаг.
Освещена вся обращенная к нам сторона распашонки.
Даша стоит с портфелем.
Галюся с глубоким интересом рассматривает «Кузьмича».
Валерик на кухне у плиты.
Музыкальная шкатулка все играет.
З а н а в е с.
1981
#img_12.jpeg