Добрый вечер, поскольку время наше ограничено, то я, с вашего разрешения, начну.

Еще раз позвольте мне от всей души поблагодарить гостеприимный Театр Советской Армии, который предоставил нам помещение рядом с нашим митингом и позволил нам спокойно обсуждать проблемы, сидя в зале. Спасибо огромное. И мы постараемся быть столь же культурными гостями, как культурны и доброжелательны наши хозяева.

Теперь начнем наше обсуждение. К нам приедут наблюдатели с трёх площадей. Две другие площади не имеют никакого серьёзного значения — они празднуют. А на Пушкинской что-то происходит. Я не понял, что сказал Удальцов, и что сказал Навальный, что они оттуда не уйдут, потому, что я твёрдо знаю, что палатки им там поставить не дадут, а без палаток, даже при большом количестве самых высококачественных горячительных напитков, больше четырёх-пяти часов они не пробудут там. Поэтому что именно имеется в виду, не ясно.

Но давайте начнём с анализа ситуации.

… [решение технических вопросов с микрофоном]…

… Решили технический вопрос? Начинаем заниматься вопросами политическими.

На протяжении всех последних недель на наших глазах осуществлялась какая-то трагическая и, я бы сказал даже, чудовищная метаморфоза. Один сюжет — борьба народа за то, чтобы изменить проводимую политику, сделав ее более социалистической, менее рыночной, скажем так, менее либеральной, более отвечающей тому, что мы представляем собой как целое и что для нас является интересами страны. Вот борьба народа за то, чтобы политика стала, даже не поворачивается язык сказать слово «социалистической», но вменяемой, более ориентированной на интересы социального большинства, в большей степени относящейся к государству как к высшей ценности, в большей степени относящейся к национальной собственности как к нормальному существованию экономики и т. д., ну такой «кейнсианской» с элементами социализма, я на большее никогда в том, что касается Зюганова, не рассчитывал, но хотя бы такая политика. Вот народ боролся за то, чтобы политика вернулась в какое-то такое русло. Чтобы она двигалась вот отсюда вот к той телекамере [показывает направление]. Чтобы мы двинулись от нынешней ситуации, которую мы все воспринимаем как весьма и весьма пагубную, к тому, что желанно нам всем и очень большим группам в народе, как к идеалу. Чтобы вот отсюда я пошел сюда, или сюда, или сюда, или сюда… [шагает в ранее указанном направлении к телекамере], и, наконец, дошел до камеры и сказал: «Вот он, наш идеал! Ура! Мы победили! СССР 2.0, Красный проект и т. д.» [Возвращается назад]

Все при этом говорят, что вот это положение, в котором все находится, ужасно. Я тоже считаю его ужасным. Я ни разу не называл это положение замечательным, никогда не говорил вместе со всеми здесь собравшимися, что мы встаём с колен, напротив, называл всё происходящее «ликвидкомом». Но всегда, какое бы ужасное положение не было, оно может стать ещё хуже. И вместо того, чтобы двигаться к этой камере, можно двигаться в другом направлении. Сюда, сюда, сюда,… [идёт в противоположном направлении],… сюда, к колонне. [Возвращается назад]. Или просто, встать с этой точки и пойти сюда, сюда [шагает перпендикулярно предыдущим направлениям, к краю сцены], а потом прыгнуть в пропасть. Поэтому каждый раз, кода люди говорят: «Мы ждём перемен, мы ждём перемен» — это абсолютный идиотизм потому, что спрашивают, в каком направлении эти перемены? Есть программа Зюганова, и я считаю эту программу позитивной. Там есть национализация определённых отраслей, там есть социальная политика, там есть другие вещи, поэтому если это двигается сюда [снова идёт в направлении телекамеры], всё замечательно! И можно сказать, что все-таки своими передачами, которые шли на протяжении полутора лет, я в немалой степени способствовал тому, что какая-то часть народа проснулась, что какая-то часть народа решила, что это направление действительно отвечает исторической судьбе, и что Зюганова поддержало больше людей, чем его поддержало. <Тут, наверное, правильнее было бы сказать «поддерживало»>. Всё в порядке. Поэтому, когда начались выборы, то все мои симпатии и всё, что было связано с моим представлением о должном, находилось на стороне Зюганова, никаких лично непреодолимых конфликтов между мной и им не существует, и я был полностью готов всячески, как это только можно, поддержать Зюганова.

Замечательно. На выборах Коммунистическая партия Российской Федерации получила гораздо больше, чем она получала кода-то, и сочла себя обкраденной с точки зрения того, что Единая Россия, партия жуликов и воров, что-то там мухлевала.

Прекрасно. С этого момента происходит то, что каждый раз делаем мы. Вот мы, когда объявляем митинги. Ну, я на себя, или кто-нибудь из моих ближайших друзей регистрирует на себя заявку на митинг, дальше вот на этой трибуне, вот здесь стоит Зюганов, справа от него Мельников, слева от него, не знаю, Афонин, всё руководство партии. Дальше, по мере важности, стоят оппозиционные силы — не важно уже, либеральные, консервативные — любые, широкий фронт, стоит митинговая трибуна, выступает Зюганов и говорит: «Партия жуликов и воров нас обокрала, мы требуем, чтобы это было исправлено, мы призываем к честным выборам, мы идём на президентские выборы и хотим, чтобы народ нас поддержал. А если власть будет мухлевать, то мы эту власть свергнем!» И это тоже правильно. Надо сказать, что большинство всё время говорит, что хороша только эволюция, а революция ужасна. Это не мой тезис, это фраза Бисмарка: «Революция мне ненавистна, как грех». Ромен Роллан, очень близкий мне великий художник XX века сказал: «Революция — как любовь. Горе тому, кто этого не понимает». Поэтому вопрос о том, революционным или эволюционным путём мы двигаемся туда, в этом направлении — это вопрос второй. Важно, в каком направлении мы двигаемся. И что же я увидел? Как было в рассказе Бабеля сказано: «И что же мы увидели в городе Майкопе?»… Мы вдруг увидели, что вместо митинга, зарегистрированного на Зюганова, в котором перед нами выступает политбюро, КПРФ и примкнувшие к нему оппозиционные силы — на трибуне митинга (а вроде событие в том, что Зюганов победил, и что мы двигаемся к камере [показывает влево от зала], в социализм) — на трибуне митинга стоят самые омерзительные опивки прошлого. Стоят. Да? [обращается к наблюдателю в зале]

[наблюдатель]

Навльный и Удальцов призвали людей не расходиться после митинга и сейчас ОМОН <вытесняет? — неразборчиво> их

[Кургинян]

Сколько их там?

[наблюдатель]

Не могут сказать — от сотни до тысячи

[Кургинян]

Ну вот, сейчас началось главное. То главное, ради чего мы здесь.

[Женский голос из зала]

Повторите пожалуйста

[Кургинян]

Повторяю. Навальный и Удальцов призвали людей не расходиться с площади, их от сотни до тысячи, они хотят ставить палатки, и сейчас начинается вытеснение их ОМОНом с площади. Вопрос весь заключается в том, КАК это будет происходить. Мы до этого дойдём, у нас есть время. Наши наблюдатели находятся в точке событий. Итак, на трибуне появляются все эти хари прошлого, абсолютно ненавистные коммунистическому, патриотическому и любому другому сознанию, и явным образом знаменующие собой движение не Туда, революционным или эволюционным путём [показывает налево от зала], а вот туда, туда куда-то [показывает направо от зала], или вообще в пропасть [показывает на обрыв сцены]… Стоят эти фигуры! И начинает возникать напряжённое ощущение — а что же Зюганов? Зюганов поначалу всех ИХ называет оранжевой сволочью, проказой и говорит: «Я-а-а опытный аналитик, я-а-а хорошо знаю, как это бывает — в Сербии, где они сокрушили Югославию — всё, в Грузии, где они лишили народ того-то и того-то, на Украине — везде, всюду эта оранжевая проказа, эта мерзость несёт нам ужас». Вы помните, я записывал передачу ночью, и вдруг принесли эти его слова, я оставил на ночь бригаду, чтобы записать новую передачу и сказать: «Зюганов всё говорит правильно, я его поддерживаю». Наступает утро следующего дня, выступают Обухов и Рашкин, и говорят, что то, что Зюганов назвал этих людей оранжевой проказой — это сказки кремлёвских пропагандистов. Сурковских — он тогда говорил.

Ещё был Сурков там. Какие сказки кремлёвских пропагандистов? Это личные слова Геннадия Андреевича! Которые мы всячески поддерживаем. Проходит несколько дней. И оказывается, что постоянно колонна коммунистов обозначает присутствие Зюганова на этой оранжевой площади, которую он САМ назвал «оранжевой проказой»! Он сам не присутствует — приходит то Смолин, то кто-то ещё, идёт колонна, потом приходит Рашкин. В этот момент я встречаюсь с Зюгановым и говорю: «Геннадий, это делать не нужно! Это приведёт к огромной потере голосов! Вы проиграете!». Мы знакомы с ним с девяносто второго года. «Ваш электорат — коммуно-патриотический, Вам надо бороться за тех, кто ПРОТИВ оранжевых, Вам надо расширить свой электорат с той зоны, которая у Вас есть чисто коммунистическая, на патриотический электорат, бороться за какую-то часть электората Путина. Либералы — не Ваш контингент! Они всё равно проголосуют за Прохорова, никакая Болотная и Сахарова их не заставит голосовать за Вас!» Это — первое. Нужно срочно подписать антиоранжевый пакт. Второе. Нужно создать Комитет по контролю за чистотой выборов. Третье. Нужно создать комитет по расследованию думских событий, потому что, в противном случае, если всё время считать, что всё нелегитимно, то у нас же окажется, что нет ни парламента, ни правительства — ничего, один только «Круглый стол» двенадцатого декабря, насыщенный антинациональной сволочью, ТАК нельзя! Зюганов говорит: «Да, всё правильно, Сергей, ты всё правильно говоришь, ситуация тревожная. Исполнить это, исполнить это, исполнить это, исполнить это». Проходит неделя, две недели — и ничего не происходит! Ровным счётом ничего! А оранжевая истерика — нарастает! И не надо мне говорить, что не было прямого иноземного вторжения. Оно есть и оно продолжается. Вот, они не уходят с площади — это значит, что из американского посольства говорят: «Свёртываться нельзя! Ведите на эксцесс! ЭКСЦЕСС И РАСКРУТКА. РАСКРУТКА И ЭКСЦЕСС.» Это значит, что Обама не хочет признавать выборы, и так далее, и тому подобное, и нужен ЭКСЦЕСС. Вот мы сейчас сидим и не понимаем ни объём эксцесса, ни то, что будет происходить дальше, мы просто, как физики, наблюдаем эксперимент. Из тёплого замечательного зала. Дальше начинается следующая, следующая фаза происходящего. Я говорю им: «Вы братья наши, мы вас хотим поддержать!» и так далее. Зюганов говорит: «Предоставить Кургиняну и Сути Времени все протоколы парламентских выборов, все протоколы Участковых избирательных комиссий». Ко мне приходят представители, которым поручено передавать протоколы Сути Времени и говорят: «А зачем мы это будем делать? Во-первых, у нас их не так много, этих протоколов, и в этом главная тайна процесса, а во-вторых, это что же, мы будем своими руками разрушать выгодный для нас миф о том, что происходит страшная махинация?» Я говорю: «А при чём здесь миф? Поймите, на следующих выборах махинаций не будет! ОНИ сделают так, чтобы все было чисто! Любые выборы грязные, любая страна, особенно, когда эта страна существенно бандитская, там могут происходить любые шухер-мухер, но больших подлогов не будет! Вам не удастся дальше раскручивать миф, надо бороться за реальные голоса. Нужно это, это, это. Сейчас надо спасти Думу, надо показать, что там происходит. И пока что вы можете, в условиях, когда вы занимаете ключевую позицию, пойти не некий компромисс, и будут сдвинуты пропорции между Единой Россией и вашей партией, и у вас будет возможность иметь легитимную Думу, тогда не так страшен любой эксцесс — есть Дума, которую можно признать Центром Власти. Этого требуют интересы СТРАНЫ!» Они отвечают: «А НАШИ интересы требуют раскрутки мифа! Раскрутки мифа о нечестности.» Я говорю: «Но этот миф РУХНЕТ, он рухнет в ближайшее время!»

— Сергей Ервандович, прибыла группа с Лубянки.

Да, если прибыла группа с Лубянки, пожалуйста, скажите вот от микрофона, что видите, что знаете. Где люди? Да. Я не знаю, о чем я могу попросить. Ничего вам не слышно?! Вам не слышно?

[Зал гудит:]

— Слышно!

[Группа с Лубянки:]

— Здравствуйте. Значит, мы только что пришли с Лубянки с коллегой. Там потихонечку всё заканчивается. Вот, народ расходится, хотя построение там продолжает находиться. То есть, как бы, милиция там по полной программе находится. Значит, по тому, что там было. Это уже постфактум выяснилось, поскольку в момент, когда мы это все наблюдали, собственно люди в основном смотрели, что происходит, никто ничего не рассказывал. Значит, там были, похоже, Лимонов и Дёмушкин. Вот, милиция сработала достаточно быстро, достаточно жёстко и достаточно профессионально. То есть, причем вот что еще можно было отметить, мы с коллегой потом подумали, попытались проанализировать ситуацию, как это выглядело. Было очень много прессы. И, возможно, то внимание людей, которое обратилось на вот это мероприятие, там было приличное количество зевак. Собственно обосабливалось то, что там было много вспышек, очень много камер. Причем, вот допустим когда брали Лимонова, как потом выяснилось, выглядело довольно таким, любопытным моментом, значит, господина Лимонова заломили, какое-то количество людей, какого-то человека, вокруг него образовалась круг с камерами, с фотоаппаратами, с какими-то, с чем-то еще, с каким-то оборудованием осветительным, диаметром, наверное, метров 15, вот народ вот так стоял. Вокруг этого построения милиционеры запустили карусель, сдавили ее, выкинули на периферию, все это очень быстро происходит, то есть толпа расшатывается, то есть такая куча народа вот с таким вот вращающимся моментом идет куда-то в бок. Вытаскивают этого человека как вот выдавливают его из какого-то шарика, да, вытаскивают, тащат куда-то, затаскивают в соответствующий фургон, да, причем, не трогают прессу, прессу просто выдавили, выкинули, да, значит, из фургона кричат там: «Долой Путина! Мы не хотим слышать Путина, мы не хотим жить с Путиным!» и т. д. Вот. После этого мы спрашиваем людей: «Ребята, а что происходит, как бы, ваше отношение?» — «Да не знаю, как-то вроде бы вот что-то здесь происходит…». Значит, показательной была реакция двух молодых людей, которых мы спрашивали, типа «Ребята, как?». Они: «Знаете, мы вообще-то тут около машины стоим, мы хотим выехать отсюда». То есть люди равнодушно… равнодушно-интересные. Идеи никакой нет, никакой жизни у этой толпы нет. Вы спрашивали, Сергей Ервандович, как бы «Дух есть какой-то там?» Нет его! То есть, все спокойны, вот это некое создание какого-то антуража, да…

[Кургинян]

— И там только Лимонов и Дёмушкин были что ли?

[Группа с Лубянки:]

— Ну, из так скажем из известных были они. Были молодые люди вначале. Их утаскивали, наверное, одними из самых первых…

[Кургинян]

— Сколько их, вот сколько их?

[Группа с Лубянки:]

— По моим оценкам около 30 человек.

[Кургинян]

— 30 человек?

[Группа с Лубянки:]

— Может быть чуть больше, может быть чуть меньше…

[Кургинян]

— Понятно, меньше ста, резко меньше ста.

[Группа с Лубянки:]

— Резко… Да там ста просто не было. Нет, там ребята другие стояли, сказали…

[Кургинян]

— Да, что?

[Группа с Лубянки:]

— Что 10 человек они считают увели в машины, 10 человек…

[Кургинян]

— Понятно…

[Группа с Лубянки:]

— Ну там было больше 10 человек…

[Кургинян]

— … и никаких, так сказать, попыток там, перейти к какому-то вооруженному действию не было?

[Группа с Лубянки:]

— Вы знаете, не было, и, причем, мы поначалу подумали, что они пытаются забраться… там вот рядом с помещением ЦИКа, там какое-то строящееся здание, внутри которого встраивается метрополитен, да вот, с той стороны. У нас было вот такое впечатление, что они вот туда собираются залезть.

[Кургинян]

— Понятно, спасибо. Спасибо!

Я что хочу сказать, что я буду все время заниматься этим текущим вопросом и политикой, переключаться. Я хочу объяснить одну вещь. Что если бы какая-то группа захватила сегодня административное здание, то, начиная с этого момента, мы бы могли говорить о переходе кризиса в новую фазу. Вот это всем понятно здесь сидящим? Понятно, да? Любой захват административного здания предполагает, что его придется освобождать. Любое освобождение административного здания — это эксцесс высшего ранга. Значит, если они только прорываются к зданию и готовы его захватить, это всё. Значит, естественно, существует стремление любым способом этого не допустить. Пока что, вот то, что вы мне рассказали — это нормально. Это не переводит процесс ни в какую аномаль. Посмотрим, что на Пушкинской. Спасибо.

Я продолжаю.

[Аплодисменты]

«Какой миф?» <Они:> «Ну, а вы же понимаете, политика — дело нечестное, если мы можем сказать, что думские выборы были очень сильно сфальсифицированы, то тогда у нас преимущество, а вы хотите лишить нас преимущества.» Я говорю: «Я хочу дать вам реальное преимущество в виде ЧЕСТНОСТИ. Потому что не удастся в следующий раз действовать нечестно. Во-первых, действовать нечестно вообще нехорошо». <Они:> «Ну, политика — дело … циничное» — я привожу прямые разговоры. <Я:> «Ну, вам не удастся этого сделать, вы поймите. Сейчас начнётся другой момент. Всё кончится плохо. Нужно быстро менять идеологию. Нужно отмежёвываться от оранжевых. Нужно легитимизировать Думу, нужно посылать настоящих наблюдателей на выборы и нужно строить единый антиоранжевый блок, вместо того, чтобы переходить в оранжевую сторону. Вы проиграете ВСЁ, вы проиграете партию, вы проиграете коммунистическое движение, вы проиграете страну, опомнитесь!» <Они:> «Ну, ладно, ладно». Это всё — ещё до главных митингов. При этом вы должны понять, что Коммунистическая Партия Российской Федерации в чистом виде собирает не более тысячи человек. Вот сейчас она собрала триста, да? Она не собирает людей. Она полностью зависит от митинговой стихии, собранной не ими. И когда собирают двадцать пять-тридцать тысяч человек, это точно знаешь, что это собирает большая машина. Не их машина. Это другая машина. Я не могу назвать всех, кто приходит на площадь оранжевыми. Но если штаб оранжевый, инфраструктура оранжевая, деньги оранжевые, оргядро оранжевое, вожди оранжевые — то это называется «оранжевая структура». А к ней, естественно, подтягиваются любые граждане, недовольные чем-то, неважно, какие они, понимаете? Итак, началась эта дискуссия, и она уже была дискуссией ни о чём. Дальше странности нарастали. Никто мне не может объяснить, зачем Зюганову нужно было давать длинное интервью Ксении Собчак, рассказывая ей о том, как он сажает цветы. Хуже или лучше, Путин писал свои концептуальные статьи — но он писал концептуальные статьи. Он должен был следить за концептуальными статьями Путина и отвечать на каждый концептуальный удар своим ударом, обостряя и разоблачая то, что делал Путин — это закон конституционной нормальной политической борьбы. Он вместо этого рассказывает о том…[аплодисменты в зале] как он сажает цветы! Что это?! А она над ним издевается, говорит: «А Вы, вообще-то, старичок, а давайте выкинем Ленина…» — там идёт такой тонкий ядовитый московский стёб. «И я здесь ещё вот по этому поводу что-то расскажу». Зачем это нужно?! Дальше наступает <сначала называет латинское звучание выражения «момент истины»> — момент истины. Я призвал тогда Суть Времени…. Что, [обращается к наблюдателям] откуда-то ещё? Да, давайте, ребята, Пушкинские… [Зал аплодисментами встречает наблюдателей]

[Наблюдатели]

Здравствуйте. Мы только что с Пушкинской, в целом — достаточно мирно. Примерно, по твиттеру судя — четырнадцать тысяч человек было, большинство разошлось, осталось где-то в районе тысячи. Удальцов залез в фонтан, призывает [зал хлопает] остаться, ну, серьёзно, а граждане в основном мирные, в основном. Была мной замечена группа малолетних нациков, в районе пятидесяти человек, с флагами, жгли файеры, побунтовали и пошли в сторону Кремля.

[Кургинян]

Пятьдесят нациков?

[Наблюдатели]

Имперские флаги. Ну, то есть, там даже никаких выкриков не было, никаких лозунгов, призывов — ничего. Просто, прошли сначала в одну сторону Маяковской, потом, видимо, перешли Тверскую — и — обратно прошли. Пошумели — и гулять.

[Кургинян]

А что с этой тысячью?

[Наблюдатели]

Тысяча — пока с ними общается полиция. Особых буйных действий с их стороны не видно. Вообще, с виду всё спокойно.

[Кургинян]

Они ставят палатки? Что они хотят?

[Наблюдатели]

Этого не видно. На словах они говорят, что хотят поставить палатки

[Кургинян]

Да на словах они говорят что угодно, но — холодно! Через два часа любое количество водки не спасёт — будет холодно. У вас там кто-нибудь остался, кто-то наблюдает ещё?

[Наблюдатели]

У нас ходит там один товарищ. Пишет, что ОМОН разъезжается.

[Кургинян]

А они?

[Наблюдатели]

Видимо, ОМОН же не уедет, не оставит их там, конечно же, на месте! Подготовка полиции очень убедительная.

[Кургинян]

Но палаток нет? Майдана нет?

[Наблюдатели]

Пишут: «Не видно»

[Кургинян]

Хорошо, ребята, спасибо большое

[Наблюдатели]

Ещё один момент. Хотелось бы отметить очень хорошую подготовку полиции — очень убедительная. Перекрыта часть Никитского до Арбата полностью, стоят грузовики. На Тверской в ряд стоят куча бульдозеров — в районе пятнадцати крытых машин, потом Страстной бульвар перекрыт тоже — в районе десяти больших автобусов с ОМОНом, плюс пазики с ОМОНом и мелкие машины.

[Кургинян]

Но, самое главное, что, как вы говорите, одиннадцать тысяч. Но одиннадцать тысяч — это невозможное количество для того, чтобы начать раскрутку. Спасибо, ребята! Итак, наступает Момент Истины, во время которого я предлагаю всем к двадцать третьему числу собрать крупный митинг, по-настоящему, Сути Времени. Но я понимаю, что я могу предложить сегодня Сути Времени всё, что угодно — любая политическая организация в России собирает максимум, четыре тысячи человек. Это вы должны понять. Четыре-пять тысяч. Единая Россия не собирает более четырёх-пяти тысяч. Всё остальное может собрать либо административная вертикаль, либо широчайшая коалиция групп — широчайшая. Это — главный принцип текущего момента. Без широчайшей коалиции не собирается критическая масса. Ко мне подходят мои друзья, которых я давно агитировал за создание антиоранжевого комитета, в основном — из бизнеса, говорят: «Мы готовы, если вы не будете никого отталкивать, от Дугина до каких-нибудь, там, провластных групп. Митинг будет целиком антиоранжевый, но там не будет ни одного представителя власти на трибуне, но он должен быть широкий. Согласны вы или нет?» Я понимаю, что Суть Времени соберёт, даже напрягаясь, ну, десять тысяч¸ но не сто пятьдесят, понимаете? Одна организация не может сделать больше. То, что Суть Времени собрала, в итоге, на ВДНХ — это честь ей и хвала. Это был замечательный митинг, и я предлагаю всем присутствующим заняться показом этого митинга во всех левых силах по всей стране, организуя, там, кинопросмотры или что-нибудь ещё, малые просмотры по телевизору в небольших залах, с комментариями. Это замечательное событие, но это не сто пятьдесят тысяч, вы понимаете, да? Значит, мы соглашаемся на широкий митинг, я опять обращаюсь к Зюганову, и главное, что от него ждут — это обещания прийти и открыть митинг. Происходит проверка — придёт ли он, разрешат ли ему, будет ли он первым, и так далее. Наконец, становится ясно, что Зюганов может открыть антиоранжевый митинг на Поклонной Горе. Он может прийти туда первым, он будет выступать первым, я предоставлю ему первому слово, и с этого момента этот митинг станет ЕГО. Он станет началом, стартом ЕГО решающей стадии президентской кампании. На это все готовы, Зюганов знает это и подтвердил это публично. Он может сделать этот шаг. Незадолго до начала митинга (не помню уж, сколько), да, мне сообщают, что Зюганов отказывается. Когда я вылупив глаза, спрашиваю: «Почему?!», мне говорят: «Он сказал, что у него болит горло». Я выступал на этом митинге, будучи вдрызг больным (в конце митинга болезнь прошла, от стресса). Мы оказываемся совершенно в другой ситуации. С этого момента, он сокрушительно начинает терять очки. Да? [Обращается к наблюдателям. Зал приветствует появившихся наблюдателей аплодисментами] Да, Егор.

[Наблюдатель]

По Пушкинской пропускают свободно без символики отдельные команды, которые идут в сторону Кремля. Те, которые идут с символикой, либо с файерами, отсекаются от толпы и очень грамотно «свинчиваются», задерживаются.

В толпе основной, которая на Пушке, работают Чирикова, Удальцов и Навальный. Они обратились через твиттерные сети с призывом, что они никуда не уйдут, ждут людей, обратились с призывом, чтобы везли тёплые вещи — они собираются <коптиться?> там. Частично группа порядка тысячи — полутора тысяч человек там локализована, основные усиления снимаются, на подходе к Манежке рассеивается толпа по четырём основным направлениям и, в принципе, довольно-таки грамотно. Там трудно будет создать какой-то ударный прорывной кулак. Точка.

[Кургинян]

Ну и что прогнозируете, Егор? Как Вам самому видится дальнейшее?

[Наблюдатель]

Эти ребята будут упираться. Но они просто сохраняют хорошую мину при плохой игре.

[Кургинян]

То есть, они не подготовлены сейчас к конфронтации.

[Наблюдатель]

Нет.

[Кургинян]

А просачивающиеся не собираются столкнуться с «Молодой гвардией»?

[Наблюдатель]

Возможно, такие группировки и есть, но те, которых можно было опознать как агрессивные по мере движения — они были вычленены из общей толпы и рассеяны.

[Кургинян]

Остальная часть нацистского подполья, которая грозилась присоединиться к этому — она не в игре?

[Наблюдатель]

Внимание, по нацистам. Через твиттерную сеть обращения кодовое слово — «обращение именно по оправам так называемым, по имперцам о том, что округа остальные не прикрыты, ваш выход, мы за партизанские действия»

[Кургинян]

То есть, они рассеиваются по периферийным округам

[Наблюдатель]

Так точно

[Кургинян]

Спасибо!

[Наблюдатель]

Тут ещё официальное сообщение. В порядке новости. Интерфакс подвесил сообщение о том, что официальный Вашингтон заявил о готовности развивать сотрудничество с Владимиром Путиным, победившим на выборах Президента РФ: «По информации Интерфакса, представитель Госдепартамента США заявил, что США готовы сотрудничать с В. Путиным.»

[Кургинян]

Понятно. Мы ждём поздравления Обамы — будет оно или нет. От этого всё зависит, как будет всё дальше развиваться [аплодисменты в зале]. Короче, на следующий день после Поклонной, ситуация оказалась переломанной, а они, не ожидая этого, рухнули на третье место. Начался дикий крик, и я до сих пор не понимаю, как можно… Мне плевать на себя, меня обвиняли во всём на свете всю жизнь. Но как можно обвинять Суть Времени в чём-нибудь? И почему не надо обвинять себя, а надо обвинять других? Ведь, человеку предлагали выйти, перехватить волну антиоранжевую, взять её самому и идти к власти! Он отказался! Дальше происходят все цирки с Собчак и так далее. А на выходе всего этого дела, чтобы добить партию, добить всё до конца, происходят объятия с Удальцовым, который заявляет, что мечта его жизни — это продление на два года Президентского срока Дмитрия Медведева. Значит, теперь опять объясняю, что поскольку Дмитрий Медведев — всё-таки его комиссия занималась десталинизацией и десоветизацией — то это значит, что партию объявляют нацистской, единственное, что остаётся — это некая группа леваков, которая уходит в еврокоммунизм или в какой-нибудь вариант типа молдавского или греческого, всех остальных объявляют просто незаконными силами и начинаются новые выборы. И Караганов прямо сказал, что двухлетний срок нам <им?> нужен для денацификации, десоветизации. Удальцов, в любом случае, заявляет вдруг о том (а он сейчас ближайший к Зюганову человек), что цель заключается не в том, чтобы привести к власти Зюганова, а в том, чтобы продлить на два года полномочия Медведева < >. Игра оказывается открытой. С этого момента (информация в стране распространяется быстро) возникает волна недоумений. Сумма неприхода на Поклонную, участия в оранжевых делах, объявления потом этих всех оранжевых, <что > по Садовому Кольцу стоят наши <их? «сторонники» (они встают в кольцо — говорится, что по Садовому Кольцу стоят наши <их?> сторонники), вот эта Удальцовская <суперфинт? — непонятное слово>, всё это вместе постепенно меняет, меняет, забирает постепенно по два, три процента. А партия, вместо того, чтобы бороться за власть, за победу Зюганова и так далее, имеет одну цель, с которой она должна бороться — это Кургинян. Больше никакой цели нет.

Я не понимаю — я не иду на выборы, со мной можно потом побороться, почему сейчас?! Теперь с Путиным. Начиная с момента, когда Путин сказал, что он — антиоранжевый, а все остальные начали оранжироваться (Жириновский — с галстуком своим оранжевым, Миронов — с белой ленточкой, Зюганов — с Ксюшей Собчак, Прохоров — всеми возможными способами), с 38 %, которые были у Путина, начался рост за 60! С тридцати восьми — за шестьдесят!!! Я не видел такого! Это говорит о том, что такое народ русский на сегодняшний момент — что все понимают, что ладно, потом разберёмся, та политика [или] другая, хорошая или плохая, но вот просто так страну иноземцам не отдадим! Начался рост с 38 до 60! Я не знаю избирательных кампаний в мире, которые так происходили! И теперь все говорят, что это сделали две силы: сами оранжоиды, которые объявили вот эту отвратительную войну и показали свои рожи, и другие конкуренты Путина, которые все присягнули оранжоидам! Мировая пресса пишет, [что] у Путина два главных поддерживающих центра — это высокие цены на нефть и плохие конкуренты.

[Аплодисменты]

Теперь о том, честное оно или нечестное. Я продолжал выполнять вот этот КАРИК, всё, что мы сказали. Опять-таки, опять, рассказываю. Мы обратились ко всем оппозиционным движениям с предложением подписать договор о легитимности выборов. Договор о легитимности — как выборы будут признаны легитимными. Давайте назовём самые жёсткие условия, давайте контролировать как угодно жёстко, но когда будет окончательный результат, его надо будет ПРИЗНАТЬ. Это услышал Эрнст, руководитель Первого канала, и Первый канал начал некоторую композицию, которую я, естесственно, не мог начать (кто я такой для Парфёнова? — ненавистная фигура). Меня зовут на передачу Гордона «Гражданин Гордон», и я вдруг вижу — стоит Жириновский, Прохоров, Миронов, а также Парфёнов и я с моими коллегами. И говорят — вот представители двух враждующих лагерей, они согласны или нет вместе подписать договор о легитимности? Парфёнов говорит: «Согласны.» Гордон просит: «Подымите руку.» Парфёнов подымает. Мы тоже подымаем руку. И кандидаты в президенты, кроме ушедшего Жириновского, подымают руки. Это происходит, ну, я не помню точно день… там где-нибудь в четверг… В четверг, не важно. В четверг. Ночью в четверг я улетаю в Новосибирск открывать выставку. Пятницу я провожу в Новосибирске, в субботу переезжаю в Новокузнецк. В пятницу вечером, в условиях, когда в 5 часов вечера мы подали Парфёнову первый черновик этого переговорного документа, в пятницу вечером звонит газета «Коммерсант» и говорит, что в субботу выйдет номер, в котором будет РАЗГРОМЛЕНА сама ИДЕЯ легитимности выборов. Как можно разгромить идею легитимности выборов?! Как можно разгромить идею общественного договора и говорить, что ты — либерал?! Но главное — как можно за ТРИ ЧАСА, с семнадцати [часов] до двадцати переверстать номер?! Какая могучая сила должна быть включена для того, чтобы за 3(!) часа переверстать номер! И какими непорядочными людьми надо быть, чтобы первые черновики соглашения, — благородного соглашения о легитимности! в котором каждый вносит свои пункты, свои условия (общественный договор, идея-то: вносите любые пункты) — чтобы ЭТО торпедировать в условиях, когда есть [ещё только] первый черновик! Статья в «Коммерсанте» выходит, в ней оболгано всё! И совершенно ясно, что поскольку передача-то Гордона выйдет в воскресенье, и все увидят поднятые руки, то эта ложь будет компрометировать одного человека — «Коммерсант» и его руководителя, и больше никого. Значит, это было колоссальное давление на канал, чтобы канал не выпустил передачу! Канал ВЫПУСТИЛ передачу! На следующий день давление стало ЗАПРЕДЕЛЬНЫМ! Оно было отбито во вторник, и было сказано, что договор будет подписан в четверг. А в среду с высочайшего либерального уровня было РАЗГРОМЛЕНО соглашение и «Лиге избирателей» было сказано: «Не сметь это подписывать! Вы думаете, что это понравится Кремлю, а нам это НЕ НРАВИТСЯ!» И сказано это было либеральным крылом Кремля.

Стало ясно, что нелегитимность нужна вообще! Одновременно с этим, «Круглый стол 12 декабря» заявил, что он ничто не признает легитимным — любые самые прозрачные выборы! Парфёнов с тоской вышел из соглашения. Всё вступило в новую фазу. Запахло кровью и эксцессом. Очень сильный запах! В этот момент мы сидели и занимались только одним. Мы занимались тем, что следили за чистотой выборов. Я должен вам доложить что сделали группы наших наблюдателей, в которые входили многие тысячи людей(ибо все же люди по цепи переговаривались друг с другом), и группа тех, кто собирал информацию, в которую входили сотни людей. Мы собрали и расклассифицировали ВСЕ претензии ВСЕХ, кто наблюдал за выборами: американской организации «Голос», радио «Эхо Москвы», Григория Явлинского, партии «Правое дело», Геннадия Зюганова [и других]- мы собрали ВЕСЬ массив претензий. Весь! После умеренной, очень умеренной обработки этого массива, когда отсеивались только заявления по принципу: «выборы нелегитимны на данном избирательном участке, потому что там узкий коридор и грязный пол». Вот когда такие вещи говорились — это отсеивалось. Всё остальное было нами ПРИЗНАНО, понимаете? Не анализировалось по различным видам, а было ПРИЗНАНО! Мы сказали: «Если есть хоть одно замечание принципиального типа на одном из участков, мы этот участок ВЫЧЁРКИВАЕМ!» Это называется «принцип максимальной верхней грани» — вот сколько могут составлять МАКСИМАЛЬНЫЕ претензии, да? Вот если есть некий идеальный суд, то он всё равно часть претензий удовлетворит, [часть — ] нет. А вот если он удовлетворить 100 % претензий всех кто говорит, что выборы были нечестными, [то] сколько будет претензий? Реально выяснилось, что это 495 участковых избирательных комиссий. Четыреста девяносто пять! (Может быть сейчас, мы ещё 5–6 добавим.) А их — 95 ТЫСЯЧ. И максимальный уровень коррекции в случае, если приняты все претензии, составляет 0,4 %. Я же не говорю, что не было махинаций где-нибудь внутри этих участков и всего прочего. Но через 2 дня будут выложены 95000 участковых избирательных протоколов, подписанных оппозиционными партиями. Все их просуммируют, и будет ясно, что разница составляет полпроцента!

Да. Говорите. С Тверской — говорите!

[Аплодисменты]

[Наблюдатель]

Добрый вечер. Я прошу прощения за некоторую заминку. Наша группа присутствовала на площади Революции, Манежной и Тверской. Приблизительно в 9 часов вечера Тверскую перекрыли в том месте, где она втекает в Пушкинскую площадь, и вот где-то спустя минут 10 после этого на углу около дома 16 (по-моему, Галерея Артиста, если я не ошибаюсь) образовалась такая объёмная куча ОМОНа в полном обмундировании, щитках и т. д. Раздались какие-то крики, причём в основном женские сначала — визг такой достаточно истеричный… Потом скандирование какое-то. И после этого — там что-то случилось, я просто не мог видеть, что там произошло, всё было оцеплено, я стоял где-то в метрах 15 оттуда — произошло что-то (не могу сказать точно — что)… Очень много рук со всякого рода фотосъемкой сразу там стало что-то снимать. Через несколько секунд подъехало сначало два ПАЗика, потом ещё три, и стали грузить туда людей.

В основном, это были ребята лет 20–25. Они сопротивлялись, дёргались…Но я не заметил ни малейшего признака того, что ОМОН действовал жестоко, вернее жёстко — этого не было. Он, насколько это может быть аккуратно в данной ситуации, грузил их в ПАЗики. Там раздавались какие-то крики… Кто-то пытался что-то фотографировать… Но это всё перебивал голос из громкоговорителя — какой-то полковник говорил, что, мол, граждане, не поддавайтесь на провокации, следуйте к метро, и объяснял, как туда пройти. На мой взгляд, эта провокация не была масштабной, но она была. И женщина, которая шла, видимо, не с митинга, но проходила мимо, она просто ко мне подошла и сказала, что Вы уж туда не ходите — молодёжь разбушевалась. Вот так она сказала.

[Кургинян]

Это человек 25? Сколько их было, молодёжи?

[Наблюдатель]

Понимаете, это происходило за спинами ОМОНа… Ну, погрузили сколько — я видел. Человек…где-то дюжина…может быть, 15 человек.

[Кургинян]

Понятно. Понятно, спасибо!

[Аплодисменты]

Значит, совершенно ясно, что будут даны абсолютные доказательства того, что в выборах не было всего того, в чём их обвиняли (вот шли по следу парламентских): что не было подлогов, что не было грубейших массовых фальсификаций. А что там было на участковых избирательных комиссиях — это отдельный вопрос, ибо закон политики гласит: если протокол подписан оппозиционными партиями — всё! В противном случае, есть дополнение к протоколу, которое говорит о том, что данный участок не действителен или он проблемен. Тогда можно поднять верхнюю грань. На сегодняшний день верхняя грань: 0,4–0,5 %. Они все понимают, что победа состоялась. Эта победа состоялась потому, что Зюганов согласился на переход с коммуно-патриотического поля на коммуно-оранжевое, и на этом поле его похоронили как политическую фигуру. Как бы дальше ни развивался процесс, как бы он ни был силен в оранжевую сторону, он там ТОНЕТ уже, понимаете? Ну, предположим, что он там присоединяется (а как видите, он не присоединился! он не пришёл мёрзнуть в эту сотню людей, да, или тысячу, которая там остановились). Уже есть одно оранжевое море (там уже нет коммунистов, там нет кандидатов в президенты — всё выбыло!). Протесты будут идти уже по поводу легитимности всего в целом: по поводу того, что не было других кандидатов, по поводу того, что не так было распределено время. Они не будут по поводу победы < это не оговорка? не должно быть «проигрыша» вместо «победы»?> Зюганова. Все кончено! Это — результат ФАНТАСТИЧЕСКОЙ деятельности последнего периода. Я наблюдал 96-й год, я никогда не был в восторге от партии. Но я никогда не считал, что партия с этим лицом — Зюганов, вот такой, как он есть, каким я его знал, такой вполне осанистый, хитроватый, матёрый, осторожный человек с ОЧЕВИДНО коммуно-патриотической репутацией, — повернётся и вдруг сделает этот оранжевый маневр! Ну, либеральный — не важно. Это сокрушительный манёвр! Почитайте обращение штаба КПРФ перед выборами к гражданам: граждане, мы все сделаем, Зюганов будет переходным президентом, будут либеральные реформы, будет ещё что-то… Что это всё такое в газете «Правда»?! Либеральный электорат не читает газету «Правда». Газету «Правда» читает коммунистический электорат!

Таким образом, всё, что сейчас произошло, является для меня горькой-горькой трагедией, а вовсе не великим праздником души. Да, мы сумели отстоять национальную независимость. Впервые, в России, оранжизм получил полноценный отпор!

[Аплодисменты]

Я могу сказать, что в очень каком-то специфическом смысле — специфическом! — глобальный оранжизм оказался разгромлен под Москвою так же, как когда-то оказались разгромлены фашисты. Никаких прямый параллелей нельзя проводить!

[Аплодисменты]

Там — это была великая победа, купленная огромной кровью, а здесь — это пока что частное событие. У нас есть любители проводить прямые параллели. Но поймите, оранжизм триумфально шёл по миру: по Тунису, Египту, Ливии, Сирии, — везде! В момент, когда он пришёл в Москву, все капитулировали почти! Я говорил вам там — стояли люди(накормленные этим Кремлём вот так вот!), бились головой об стенку и говорили: «Абзац! Абзац! Всё кончено!» Шла паника как в октябре 41-го! И вдруг он оказался отбит! Конечно, я горжусь этим! Конечно, я горжусь своим народом, который показал американцам, что это не те народы — пока что! — которые они вскрывают как консервным ножом. Я горжусь этим! Но мне безумно горько, что левые — левые — упустили свой исторический шанс. Мне безумно горько!

Вы вернётесь в разные города. Я прошу вас, достучитесь до умов и сердец наших коммунистических групп. Берегите, щадите и помогайте всему здоровому и патриотическому, что там есть! Объясняйте людям, не позорьте их, не хлещите из по щекам, а объясняйте им на деле, что произошло! Это будет трудно. Это не получится с первого раза. Будьте терпеливыми. Это нужно сделать. Нам нужно спасти лево-патриотическое движение в стране. Ещё не вечер, процессы не кончены! Борьба только начинается. Россия не имеет права остаться без коммуно-патриотического лево-патриотического нового движения. И так случилось, что на сегодняшний день его в стране представляете вы. Вы представляете!

[Аплодисменты]

Готовы ли вы поддержать по-прежнему именно эту линию, в которой русский великий мессианский дух и коммунистическая идея соединены вместе? Если да — поднимите руки.

[Зал]

Да! (поднимают руки)

[Кургинян]

Хорошо. Мы идём этим путём. Теперь следующее. Давайте обсудим процессы под практическим углом зрения — у нас осталось не так много времени. Мы считали, когда собирали вас, что уже сегодня в Москве прольётся кровь. Она не пролилась. Она пока что не пролилась. Ребята, я вам говорю — у меня есть опыт существования в горячих точках. Я два дня назад, говоря с профессионалами, спрашивал: «А если они протащат оружие на Пушкинскую? Если они протащат туда штук 100 стволов или больше, что будет?» Они отвечали: «Если это произойдёт, значит, милиция перестала работать. Значит, имеет место провокация сверху.» Мы убедились, что милиция работает. Мы убедились, что ПОКА ЧТО в центре города ни ста, ни десяти стволов нет. Я имел в виду такое развитие событий: планировался прорыв с Пушкинской и столкновение с людьми, которые будут находиться на Манеже. Мы не могли находиться рядом! Понимаете ли вы в существенной части почему мы не хотели, чтобы вы находились сейчас где-нибудь в районе площади Революции или Манежки? Потому что если там начинается столкновение — дело не в том, что мы считаем, что вы не можете в нём участовать, хотя я считаю, что наша задача ЧИСТО миротворческая. Дело заключается в том, что политически вы оказываетесь вбиты в одну силу навсегда — вы впечатаны туда в матрицу, понимаете, да? Всё! Вы стали на одну сторону. ЭТОГО не должно произойти! Стране нужна третья новая сила! Стране нужна сила, которая будет организовывать национальное примирение. Этой силой должны быть вы просто потому, что больше некому. Все остальные втянуты в эту ситуацию. ПОЭТОМУ мы — здесь.

Когда я понял, что ситуация разворачивается вдолгую, я понял, что надо сделать заседание в этом зале, потому что стоять так на морозе нельзя. А здесь вы потому, что не надо было быть ТАМ. Понимаете? Мерзавцы начали орать, что вы все затачиваете сапёрные лопатки, и что вы собираетесь, как главный отряд Путин-югенда истреблять противников. Вот поэтому я хотел, чтоб вы были здесь, в этом замечательном театре, в этом замечательном культурном здании, где мы сейчас обсуждаем наше будущее.

[аплодисменты в зале]

За вами некое политическое будущее страны. Большинство из вас — подавляющее большинство — молоды. Запомните, что если когда-нибудь кто-нибудь в этой ситуации будет толкать к какому-нибудь экстремизму, то тот, кто толкает — негодяй и провокатор. Никакого экстремизма, тени экстремизма, запаха экстремизма быть не должно. Если вы хотите развиваться дальше и иметь перспективы в будущем страны — может быть только так.

Теперь — как события могут развиваться. Если даже сегодня они кончатся плохо, может быть 3 варианта развития событий. Первый вариант развития событий: всё рассосётся. Вот они поколготятся, ОМОН их заберёт, тут же выпустит, ещё раз заберёт, ещё раз выпустит, и на этом всё кончится. Тогда это кончится на срок от 2 недель до полутора месяцев. Запомните пожалуйста. Американцы не могут позволить состояться фиаско оранжевого проекта в России. Они не могут этого позволить! Во-первых потому, что то, что произошло сейчас, с этой точки зрения я говорю — это праздник со слезами на глазах. Праздник в том, что мы дали первыми отпор оранжизму. Смотрите, вот дали первыми отпор, ни одна капля крови, слава богу, пока что не пролилась, в ходе выборов не пролилась, все оказались чисто в ситуации мира и гражданской дискуссии. Они нагнетали, нагнетали, нагнетали и донагнетались до прямо противоположного. Они понимают, что им не дали щелчок, им просто в рожу врезали со всей силы. Американский империализм держится своей репутацией в мире, имидж — это всё, брэнд — это всё, они должны поддержать брэнд. Кроме того, говорю то, что знаю, как специалист: Обаме нужен спектакль под выборы.

Где будет проводиться спектакль? Где? В Иране? При условии, когда Россия против — этого не может быть. В Сирии — там плохо. Там ситуация плохая, но это — маленький спектакль. Кроме того, там под боком соседние государства, и сильно там заниматься театром никто не позволит. Брызги могут полететь не в ту сторону. Значит, таким образом, у них нет точки, кроме России. И Россия показала им, так сказать, кузькину мать. Она первой оказалась невскрытой банкой. Грузинскую вскрыли, Украинскую вскрыли на раз, Сербскую вскрыли — любимых моих сербов, как детей, через поддержку Патриарха, через всё, вскрыли. А Россию — нет! Вот, говорят — всё хилое, всё слабое, всё какое угодно — а ведь не вскрыли! Значит, нам удалось много, и это — праздник. Со слезами на глазах, потому что он стал фиаско левого движения. Он стал электоральным фиаско. Имея под восемьдесят процентов людей, которые за советские ценности, иметь семнадцать на выборах — это значит, что все люди, у кого советские ценности, прошли и проголосовали за Путина. Так ведь? А как? А за кого-то они голосовали? Это стало фиаско идеологическим — вот этот лево-маневр либеральный, страшный, он будет иметь огромные последствия для коммунистического движения, катастрофические последствия, вот. И это, конечно, со слезами на глазах. Теперь — как всё будет развиваться. Первое — что это сейчас временно рассосётся. У нас здесь вот есть некий интервал [рисует схему на большом листе бумаги] — от двух недель до двух месяцев.

Им надо воспользоваться. Второе. Что они создадут сегодня точку эксцесса, что, тем не менее, будет эксцесс, и они начнут его раскручивать. А они его раскручивают под КритМассу, под некий митинг, впечатлённый неким ужасом, под который они хотят собрать, там, не знаю, двести пятьдесят тысяч и сказать, что их пятьсот. Двести пятьдесят — это гигантская цифра. В этом случае всё, что можно будет сделать, если они сумеют это раскрутить (а я сомневаюсь в этом, что они сумеют это сейчас, понимаете, для этого нужно было, я не знаю, ну совсем что-то страшное, звериный оскал Системы, ну, такой, ну, очевидный, то, что ОМОН берёт, сажает в машину — ну это… на это не тянет, у них нет импульса под раскрутку)… Если же всё-таки они раскрутят, то придётся собирать Альтернативную КритМассу. На митинг. В Москве. Вы знаете, что Суть Времени собрала четыре тысячи, да? Зачем мне лгать так, как это делают все остальные, да? Я пересчитал снимок панорамный в пике, не такой хороший, к концу, там — три, а в начале — кто-то говорит, пять, я предпочитаю четыре. Суть Времени, может быть, может собрать в пять раз больше — двадцать. Но она не соберёт пятьсот и двести пятьдесят. Придётся пойти на широкую коалицию. Если ситуация будет двигаться в критическую сторону, то придётся пойти на широкую коалицию. Надо будет объявить, пятьдесят-сто организаций — хоругвеносцы, ещё, другие — нужно будет объявить широкую антиоранжевую коалицию. Если ОНИ начнут собирать массу под подавление всего, под реванш оранжевых, это придётся сделать. В этом случае мы призываем всех, кто сможет, создавать дееспособные пикеты, если это Москва. Мобилизовывать участников для приезда сюда из провинции. Я надеюсь, что всего этого не будет, я знаю, что все измотаны, и, как наверное, догадываетесь, я сам не меньше вас. Но если это начнётся, нужна будет КритМасса, и мы её можем собрать только вместе. Наконец, возникает третий, и я должен его рассмотреть, самый неблагоприятный сценарий. Это Майдан. Если Обама не признает выборы, и если они сейчас каким-то странным способом не уйдут с площади, а я не понимаю, как они могут это сделать, то это — палатки, это — начало Майдана. Зачем делается Майдан — объясняю вам как специалист, а не как политик. Майдан делается для того, чтобы стянуть Критическую Массу. А они начинают стягивать людей. Стягивать их вместе. И тут надо сказать горькую правду. Социальная база для стягивания людей в Москве есть. Она есть. Здесь МОЖНО стянуть КритМассу. И они могут попытаться банковать в смысле Майдана. А это сурово. В этом случае, у сил, которые не сдадутся Майдану, и да минует нас чаша сия, есть одна возможность — народно-патриотический поход на Москву, мирный. Гражданское стягивание общенациональных сил. Модель Минина и Пожарского, которую взял Кремль когда-то, как очень декоративную для празднования 4-го ноября, становится актуальной с момента, когда они раскручивают «майдан», когда возникает худший из возможных сценариев. Он может возникнуть только, если административная система будет парализована.

Юра, что?

– [ответ из зала практически не слышно]… Сообщение. Дождь показывает в прямом эфире зверства ОМОНа…. …арестованы Удальцов и Навальный…

[Аплодисменты]

Дайте дослушать. Удальцов, Навальный и кто ещё?

— ещё несколько их соратников…

Это неважно,… у нас есть время. Если зверства таковы: если не убиты дети, не раздавлены старушки, не произошло массовой давки. Зачем говорить, я видел это. Вы извините, я хотел бы, чтобы в России этого не было, всё-таки очень просвещенный нормальный народ, но вы должны знать, что в Средней Азии в давке при наличии милиционеров, которые существовали в толпах, милиционеры не успевали воспользоваться табельным оружием, их просто физически рвали на части. Вот физически! Это надо знать, что такое давка и что такое толпа. Вообще все эти фокусы хотелось бы закончить, потому, что 100 тысяч в Москве — это войсковая группировка, развёрнутая по эшелонам. Это не дивизия и не армия. И в подобного рода играх всегда можно нарваться на всё, что угодно.

Но, я снова говорю, наши задачи совершенно другие, это наши ответы на них [указывает на доску]. Если они рассосались — всё, мы действуем по нашему плану. Если они та через две или три недели что-то делают, возвращаемся. Если они начинают просто сбор крит. массы одномоментной в каком-то месте — законный гражданский митинг — на него надо ответить митингом подавляющей численности, и нужна широкая коалиция. А вот если они начинают «майдан», всё становится совсем мрачно. Но они могут его начать, только если система парализована. Пока что, как мы видим, она не парализована. И с какого ляду ей сейчас быть парализованной, я не понимаю. Я, во-первых, не вижу ни одного симптома, во-вторых, эти 63 % — они весьма убедительны, и, в-третьих, я просто вижу, что она не парализована. Тогда «майдана» не будет, она его не может допустить. Она не может допустить палаток. Если сегодня ночью встанут палатки, это значит, системы нет. Ну она не может их допустить. Потому что все всё понимают. Четвёртый вариант, которого мы ждали, это захват административных зданий, о нём тоже говорили.

Вот примерно подо что мы собирали здесь людей, не зная точно, как будут разворачиваться события. Но зная точно, что нам надо поговорить всерьёз.

Теперь я скажу вам в целом о ситуации, потому что это очень важно.

На сегодняшний день в стране есть три макросоциальные группы. Мы относимся к третьей. Но перед тем, как говорить об этой группе, я считаю нужным обсудить две первые. Потому что сейчас начнётся борьба между ними. Ещё раз подчеркну, что мы не являемся участниками этой борьбы. Никогда не надо прельщаться тем, что говорит противник, что де мы там главная опричнина и всё прочее. Это не так, это не будет так, это не должно быть так. Так вот, есть две группы, к которым мы отношения не имеем.

Первая — это те, что поддержал Путина в критический момент, ну, скажем, решительно и безоглядно, например, как это сделал Леонтьев. Я называю его, потому что можно назвать и других, но просто он известный человек, чтоб было понятно о чём речь не вообще, а чисто конкретно. Такая группа, как её не назови, консервативная, национально-буржуазная, право-националистическая, оставляю за её элементами возможность говорить всё, что они хотят. Но она показала, что способна на риск, она взяла на себя ответственность, у неё есть высокая трудоспособность, консолидация. У неё есть требования. Она лояльна до предела, но на уровне этой лояльности она, тем не менее, не будет говорить на языке политического давления. Но она будет говорить. И что расплеваться с ней Путин не может. Это надо понимать. Ещё не вечер, понимаете? События могут разворачиваться завтра, послезавтра, когда угодно. Ещё не вечер. Интересами и требованиями этой группы пренебрегать Путин не сможет. Если он будет пренебрегать, у него исчезнет политический драйв, так не раз бывало в истории, группы, которыми пренебрегают, они не переходят к конфронтации, но они просто снижают политическую активность, а это очень опасно для Путина. Группы такие — не безропотный механизм. Они — группы людей с определёнными понятиями и интересами.

Вторая группа, к которой мы тем более не имеем никакого отношения, это группа, которая осуществляла антипутиские действия или их поддерживала. И у неё свои требования к Путину, причем, в отличие от первой, она вполне может говорить на языке ультиматумов. Это широкая группа, включающая как Навального и Удальцова, несистемных оппозиционеров Немцов и Рыжкова, Каспарова, Касьянова, так и лиц, приближенных к власти, как Ксения Собчак, как Евгений Гонтмахер, как Юргенс и как другие. В отличие от первой группы, вторая способна говорить на языке ультиматума. Мол, если вы нас не поддержите и не поддержите требования нашего креативного класса, то будет очень плохо. Поддержите требования — мы как-то смиримся, а не поддерживаете — ку-ку, Гриня!

У этих двух групп два разных списка требований, и эти списки требований не пересекаются. Я анализировал эти требования. [Далее поясняет это утверждение у доски]

Группы окончательно разошлись. И совершенно неясно, какую стратегию выберет Владимир Путин. Сдвинется ли он окончательно в сторону проявившей ему верности первой группы? Начнёт ли он между ними балансировать? Или он начнёт покупать своими уступками лояльность второй группы, считая, что первая находится у него в кармане в любом случае? Так власть уже много раз делала. Никто не может дать ответ на этот вопрос потому, что ответа нет у самого Путина. В ближайшие месяцы его политика будет носить ситуативный характер. Но рано или поздно ему придётся сделать выбор. Поведав об этих двух макросоциальных группах, в которые мы, подчёркиваю опять, не входим, начинаю обсуждать политическую логику поведения той третьей группы, к которой мы принадлежим. Третья группа поддержала не Путина. Конечно, ей в каком-то смысле ближе консервативная ориентация первой группы, а не либеральная ориентация второй, тем более, что вторая десталинизирует и десоветизирует страну. Но по ряду причин она считает для себя невозможным солидаризоваться даже со списком требований, выдвигаемых консервативной группой. Она не считает это возможным хотя бы потому, что ей чужда консервативная национально-буржуазная модель, она противоречит её социалистическим и коммунистическим ценностям.

Но если бы дело было только в этом. Дело гораздо глубже. И я хотел бы что-то вам по этому поводу сказать, потому что на самом деле, по большому счету, важно только это.

Что такое суверенитет в концепции Путина, и чем это отличается от десуверенизации в концепции Собчак? Путин считает, что суверенитет должен быть, но это национально-буржуазный суверенитет, суть которого в том, что есть огромный глобальный дом. А в этом огромном глобальном доме есть квартиры, очень плохие в подвале и хорошие на приличных этажах, затемнённые и освещённые. И задача национально-буржуазной элиты — бороться за то, чтобы народ находился в хорошей квартире этого дома. Не в плохой, а в хорошей. Понимаете? Этому Путин посвятил 11 лет жизни. Последовательным он был или нет, хорошо он это делал или плохо, я сейчас говорю о политической философии. Так вот, я твёрдо заявляю, что я считаю эту философию принципиально ошибочной. Потому что в глобальном выстроенном доме России места нет вообще. Я бы не стал собирать здесь тысячу людей, не стал бы вести все эти кампании, которые веду год последний, если бы я не знал твёрдо, что в глобальном доме, который построен и который достраивается, России нет места. Она там лишняя! Ей там нет места в подвале, ей там нет места на первом этаже или на последнем, никакого места ей нет! Разговор идет о её расчленении, и о том, что она должна как лишняя страна исчезнуть с карты с катастрофическими для народа последствиями. Поэтому концепция локального национально-буржуазного суверенитета не отвечает содержанию мировой политики. Этому содержанию отвечает только концепция мессианского суверенитета, то есть концепция суверенитета, при котором Россия говорит, что она строит и готова строить вместе с другими альтернативный глобальный дом! Что этот глобальный дом она называет адом, человейником, миром расчеловечивания людей и что она готова предложить другую модель глобального дома в XXI столетии.

[Аплодисменты]

Вчера на передаче Первого канала в прямом эфире к ужасу для собравшихся я сказал, что двадцатилетие отказа России от выполнения мессианской миссии, то есть миссии строительства альтернативного глобального дома по русским чертежам, это двадцатилетие заканчивается. Оно закончилось, закончилось двадцатилетие национального унижения, закончилось двадцатилетие, в течение которого русских шпыняли за каждую мелочь советского коммунистического периода, ибо именно этот период и был мессианским, когда мы строили другой дом, другой глобальный дом не только для себя — для человечества. Что новая эпоха является эпохой восстановления самой этой мессианской идеи России, то есть идеи права России предлагать Миру (а мессианство значит только это) новые чертежи нового глобального дома, новые модели развития в XXI веке, потому что эти — исчерпаны!

[Аплодисменты]

И организация «Суть времени», уже немаленькая и готовая расширяться, говорит о том, что она стоит на позициях мессианского глобального суверенитета России, а не национального локального. Поддерживаем ли мы такую позицию? Прошу проголосовать.

[Крики из зала «Да! Да!», лес рук, аплодисменты]

Следующий вопрос. Духовные и ценностные модели. Понимаете, в чём заключалось всё двадцатилетие? Исходя из этой модели суверенитета, дальше говорилось так: «Слушайте, ну мы живём в глобальном мире. А в глобальном мире формируются ублюдки. А ублюдки тюнутся к Штатам. И у них есть свои кумиры. Давайте мы создадим местных ублюдков. А наши потянутся к ним. А ублюдки будут работать, как бы, по американским моделям, но в нужный электоральный момент мы ублюдков этих проплатим и они поведут на выборы туда, куда надо наших ублюдков. А что делать? Глобального суверенитета у нас не будет, у нас будет локальный, значит, нам надо приспосабливаться». Миллиарды долларов были вложены в эту идею. В эту идею! У нас вот здесь мы видим замечательный национальный театр, в нём Зельдин играл и т. д., но миллиарды-то не в это вложены. Хотя и кресла хорошие и тепло, можно поздравить коллег. Понятно, да? Миллиарды вложены в Федю Бондарчука, в Ксюшу Собчак, вложены вот в эти неценностные, недуховные особи, которые должны притянуть к себе местных ублюдков, чтобы их не притягивали к себе американцы. В соответствии с этой концепцией суверенитета, что теперь произошло? Все местные особи тут же сдали Путина и потянулись к американцам. Это же феномен Болотной. Значит, либо мы говорим, мы не будем здесь потакать тому, что является вот этим антиценностным субстратом. Мы заявляем, что мы сумеем сформировать у себя модели и Человека с высокой духовностью, с высокой верой в идеальное, с высокими ценностями. Мы переломим эту саму ублюдочную модель, мы не будем потакать расчеловечиванию, мы создадим новые модели, новую культуру, новую высокую ценностную среду, новую духовность, и продемонстрируем её Миру, как главное оружие России в XXI столетии!

[Аплодисменты]

Третий принцип. Видение судьбы буржуазного миропорядка вообще. Все говорили, что буржуазия и нет ей альтернатив. У нас буржуазия стала криминально-буржуазным субстратом, который не продемонстрировал ничего созидательного за двадцать лет! Они говорят, что у них там шестьсот каких-то предприятий, которые куда-то растут.

Я говорю, ногти тоже растут, и что? Говорят, что они даже у трупа растут. Где страна?! Где круппы, тиссены, форды? Как можно строить капитализм без капиталистов? Где люди, готовые считать свою страну великой, которые готовы способствовать этому величию, которые понимают, что их капитализация есть это величие, а не их виллы в Ницце? Или даже где-нибудь тут под Москвой, это уже не важно. Где эти группы, где эти силы? Изначально строили капитализм буржуазным, достроились до монстра, который пожирает всё! Это первый процесс.

Второй процесс — февральский. Россия — не буржуазная страна. В феврале буржуазия была лучше 17-го года. Но она всё проиграла, всё проиграла в отличие от французской, английской буржуазии. Нет решительности, нет государствостроительного чувства, нет политической воли, нет понимания невещественного.

И третий процесс — это крах буржуазного порядка в Мире. Об этом говорят все! Мы должны раз и навсегда сказать, что буржуазные утопии в России прекращаются. Что нам придётся осваивать другие передовые модели: меритократические, посткапиталистические, модели общества знаний, чёрт возьми, этих креативных классов, только настоящих, а не фиктивных, но только не эту модель! Буржуазная модель продемонстрировала за двадцать лет свою бесперспективность. Пусть попробуют еще за год-полтора-два что-то сделать, сформировать какой-то класс и предъявить какую-то стратегию. Но ведь нету этого! А даже если они это сделают, но мы правы в том, что касается глобального миропорядка и ценностей, то это что, построение капитализма в отдельно взятой стране? А это возможно? Я считаю, что это абсолютно невозможно. Поэтому третье расхождение заключается в том, что одни считают буржуазный миропорядок райским, безусловным и, по крайней мере, безальтернативным, а мы заявляем, что для России это исчерпанный двадцатилетний проект, которому мы должны искать прогрессивные, передовые альтернативы, ориентируясь на свой исторический опыт. И ничего другого быть не может!

[Аплодисменты]

Четвёртый принцип. Только вчера я понял, почему страна проголосовала за Путина. Только вчера. Вот ничего не понимал. Вот все эти разговоры там, карусель, не карусель, всё это какие-то «писи сиротки Хаси», как говорят. Значит, это всё не про то. Я вчера прихожу на Первый канал, там стоит элита, сгусток. А я всё время вот, последнее особенно, очень много времени провожу вот в такой среде, которая сейчас сидит в зале, и я уже забыл, как это выглядит. А они там все! Кто его мочил, кто против него вонял, кто его облизывал — все там. И все колготятся. И я иду, и меня вдруг как какая-то волна отбрасывает назад, я даже не понимаю, что за волна. Я войти туда не могу! Понимаете? Потом он более-менее декоративно, мне даже кажется, что не слишком декоративно, стал обращаться к рабочим и инженерам этого вагоностроительного Тагильского завода и говорить им: «Такое большое спасибо, что вы там что-то сами сделали. И вы лучше, вы сильнее тех, кто тут в Москве выпендривается, вы такие-то и такие-то». Боже, что началось в элите! «Опять пролетариат! Доехали! Какой кошмар!» Такая всеобщая волна вот такой ненависти, презрения! Ну, стоял там этот мужик, что-то говорил, было видно, что он даже говорит достаточно от чистого сердца, ну он такой, да, ну может быть он ошибается, я не слишком верю, что Путин решит все стратегические задачи, которые можно, но это выяснится очень быстро. Какие двенадцать лет? Какие двадцать лет? Боже мой, процессы разворачиваются с колоссальной скоростью, первая волна кризиса и всё, что мы сейчас здесь видим, это всё будет рухнувшая декорация. Всё вместе. Как же они возненавидели этого мужика. Ну я имею в виду мужик, ну может инженер тагильский. И как они возненавидели того, кто к ним обратился. И я вдруг понял вещь, которую я не понимал все эти годы, глядя на них. Что никто из них — Жириновский, ну Прохоров, не говорю, к ужасу моему Зюганов, ну кто там еще из них есть, Миронов, всё вместе, все они, — они не любят ни народ, ни Россию. То есть, они совсем это не любят. Понимаете?

Я не понимаю, как велика тайна этой нелюбви, как можно так не любить, но я вижу, что не любят. У меня как прозрение вчера было на эту тему. Я вдруг подумал, я ведь все годы видел, что вот два альтернативных каких-нибудь фестиваля, ну какой-нибудь Губенко там организует какой-нибудь слабенький фестиваль, а тут, там, Ахиджакова, там, какие-нибудь Бондарчуки, тили-мили… все, такой настоящий, либеральный, и Зюганов всё время там. Я думаю, ну как же? Он должен же прийти к тем, он же контр-элита, он же не элита? И тогда для меня эта тайна губительного прихода к либералам — они модные, они элитные, они московские, и к ним хочется! Вот меня волна отбрасывает — так мне не хочется, — а другим хочется! И я вдруг увидел, что ни одна струна не задета настоящей любовью. Ну, в конце концов, я — театральный режиссёр не худший, я же что-то понимаю, я же вижу, что Жириновский не любит народ. Вот он говорил вчера там на ОРТ очень долго, и я каждую минуту думал, ну хоть одно слово любви! Не важно, к избирателю, к кому-нибудь, хоть одно недежурное слово, хоть одно ощущение, что люди тебе нужны!

Мы клянёмся в этом зале, что будет сформирована, пусть не в один момент, элита, основанная на принципе любви и служения народу! Клянёмся?

[Зал гудит: «Да! Да!»]

Вам предстоит её сформировать, её мало. «Народ и элита» всё время говорят. Элита имеет смысл, только если это элита служения, служения стране и народу. Нам придётся учить этому, близких, детей, других людей, к которым мы пойдём, самих себя. Россия потерпела чудовищный удар, когда рухнул коммунизм и Советский Союз. Это был чудовищный удар по основаниям. Это действительно было падение. Оно сказалось на каждом. Люди ещё слабы. Им, в каком-то смысле, не хватает внутренней силы. Они всё время спрашивают, как преобразовать себя? Как из зайчиков в ёжики-то? Что делать? Отвечаю. Есть одна великая преобразующая сила. Это любовь. Нет другой силы в мире. Это главная политическая проблема сегодня! Научитесь любить по-настоящему народ и страну (это разные вещи, страна — это исторически длящийся субъект), живых и мёртвых, соборное целое. Если вы разбудите в себе подлинную великую любовь, она всё преобразует. Не будет препятствий, которые вы не сможете преодолеть. Не будет задач, которые каждый из сидящих в этом зале не сможет решить. Вы всё решите сами. Вся слабость будет преодолена. Наступит время силы. Но только разбудите в себе эту любовь! Эту жалость к народу. Это служение ему. Мы сидим в этом зале, как бы плохо нам не было, мы же знаем, что десяткам миллионов наших сограждан, которых мы любим, ещё хуже, чем нам. Что где-то тут посреди страны миллионы бездомных детей, беспризорных. Свиней, коров пересчитали, а детей — нет, даже не знают три или пять миллионов. Это наш народ, наша страна! И мы должны сделать так, чтобы они жили и были счастливы. Чтобы они исполнили то, что должна исполнить Россия. Вот Россия является катехоном, является тем, что стоит и не даёт окончательной победы мировому злу. Вот они должны это исполнить и жить здесь по законам страны. Но для этого сами мы должны жить по этим законам высшей любви. В противном случае, ничего не будет. Измеряйте всё происходящее этой любовью и служением, а не какой-то карьерой. Этот дурак Удальцов (смертельный такой дурак, между прочим, видно просто) говорит, у Кургиняна там какая-то карьера потеряна. Карьера. Вот нужна мне карьера. Мне карьеры если хотелось какой-нибудь, то это карьеры театрального режиссёра, и то, не карьеры, а служения. Как говорил Станиславский, художественный театр — это моё служение России. Вот этот принцип любви и служения, вот он нужен. Когда я всё время говорил о метафизике, когда я читал эти лекции Сути времени, и будем продолжать их читать, о чем шла речь? Только об этом! Человек не может преобразовать себя, он не может набрать в себе нужный потенциал силы, если он не любит.

Он теряет связь. Теряет связь с прошлым, с историей. Вот весь этот комплекс неполноценности возникает, возникают все эти соблазны, связанные с так называем псевдобуржуазным прозябанием и всем прочим. Они возникают, возникает какое-то ощущение растерянности, что ты какой-то маленький, что ты не принадлежишь к этой, о, боже мой, элите. Если элита не служит своему народу, это анти-элита, элита an und für sich [тут С.Е. оговорился, а я в немецком не сильна, привожу подходящий перевод из сети. Перепроверьте], элита в себе и для себя — это анти-элита, это гибель страны. Если интеллигенция не служит народу, если забыто то, что было сказано когда-то:

Вот эта отёртая слеза при виде сироты.

[Аплодисменты]

И, наконец, последнее. Пробуждение России.

Вы приедете сейчас в свои города, где надо работать. И где жизнь также тяжела, как она была вчера. И легче она не станет, ничего хорошего особенно Путин не сделает. Я приезжаю в Новосибирск — полный зал людей со светлыми, хорошими глазами. Разговариваешь, делишься своими ощущениями, мнениями, споришь, говоришь про серьёзные темы. А потом меня просто ведут поесть, быстро перекусить, в какой-то не лучший ресторан местный. А это суббота, и он гудит. И там битком человек триста. Ну вы понимаете? Это гудящая стихия совершенно другой мотивации. Вокруг очагов, в которых вы окажетесь завтра, море другой мотивации. И людей надо пробуждать. День за днём, час за часом, месяц за месяцем. Не кто-то другой это должен делать, а вы. Если бы собравшиеся в этом зале привезли на митинг по 30 человек, нас было бы 30 тысяч. Это сделать неимоверно трудно. Но если вы здесь собрались и приехали, значит вы хотите чего-то трудного. Нельзя просто замкнуться в маленьких группках, сидеть в них и не выходить на холод жизни. Нужно идти в народ. День за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем. Преодолевая свою неуверенность внутреннюю, своё ощущение, что не получается, своё ощущение, что чего-то ещё не понимаешь. Мы поможем всем, чем сможем. Если только сейчас не завернётся вот эта спираль, и я не должен буду кинуться в очередной мега-митинг, тратя на это последние силы, то уже через три дня начнутся занятия лицея. Всё начнётся очень быстро. Мы будем помогать, но за вас это никто не сделает. Вам придётся перебирать себя по молекулам, по крупицам. Придётся дружить друг с другом, хотя всё время жизнь такая, что очень легко поругаться. Придётся избавляться, выдавливать по каплям из себя все слабости, все неуверенности в себе, все соблазны современной жизни. Потому что больше кроме вас никого нет. Когда я вас позвал сюда, я подумал, если начнутся сейчас завтра гражданские конфликты, ведь кроме вас никого нет. Люди будут разобраны по этим конфликтам, и нам не удастся побудить страну к гражданскому миру. Страна будет погружаться в тину регресса, и ваша ответственность тянуть её назад. Человека очень легко толкать вниз. Его очень трудно тянуть наверх. Но это нужно делать всеми способами, и это должен делать каждый из здесь собравшихся. Мы, в каком-то смысле, ещё и проверяли: кто приедет, кто решится. Это было очень важно. У кого на это хватит сил, зная, как это тяжело. Будет ещё тяжелее. И мы не можем пообещать ничего другого.

Но постепенно вы начнёте трансформироваться, каждый. Вы начнёте понимать, что какие-то вещи, которые вам казались невозможными вчера, оказываются возможными сегодня. А вещи, о которых вы даже подумать не могли позавчера, оказываются тоже уже тем, о чём вы думаете. Это уже происходит сейчас. Это же видно. И мы можем рассчитывать только на то, что каждый из вас сумеет пробудить других. Только на быстрые цепные реакции. Без этих цепных реакций ничего не будет.

Заботьтесь о старшем поколении, которое существует в КПРФ, не хлещите, повторяю, их по щекам. Пусть лучше вас они хлещут, особенно за меня, это бывает. Я на них не в обиде. Но помните, что не в руках этого бесконечно уважаемого поколения будущее. Оно в ваших руках. Всё лучшее, что можно взять коммунистическо-патриотического, берите. Обо всём остальном не беспокойтесь, беспокойтесь о себе и о народе, о тех, с кем завтра вам придётся говорить. Беспокойтесь о том, чтобы вы могли говорить на едином языке вместе, чтобы у вас возникло новое чувство сплочённости, новое чувство решимости жить и бороться за свои идеалы. Потому что без этой решимости и без этой реальной борьбы жизнь — это очень скучное, а в чем-то даже омерзительное занятие. Как бы вы не были молоды, вы будете стареть. Как бы вы не добивались отдельных крупиц потребительского счастья, они будут омрачены массой вещей. Жизнь и счастье существует в одном, у человека миссия одна — двигаться к своему идеалу. Для этого существует жизнь. Двигаться можно вместе, идеалы могут существовать только вместе. Уже сейчас вы создали какие-то сплочённые микрогруппы, и вам в них будет легче жить. Взаимопомощь, взаимоподдержка, четкое ощущение презрения ко всему, что связано с нынешним гедонизмом и попыткой ткнуть вам в глаза какой-то высокий денежный статус. Спокойно относитесь к этому. Это всё кончается. Это уже отыгранная пластинка. Будущее время будет совсем другим, гораздо более суровым и, в каком-то смысле, чистым, хотя и очень грозным.

У нас очень мало сил, вы слышите? Их сейчас очень мало. События могут развиваться очень быстро. Если я правильно понимаю рапорты с мест, то на сегодня нет ни кровавых сгустков, ни убиенных детей, ни вообще убитых людей, то есть им не удалось сегодня развернуть всё в сторону очередных витков напряжённости. Но они будут стараться! Они будут стараться. У них здесь есть одна очень серьёзная, ну как бы… добавка. Их здесь много. Их здесь с фигову тучу. В Москве. Их здесь до миллиона. За Сванидзе голосовало 10–12 %, вот это и есть 2 миллиона человек. Они всё понимают. Они живут ненавистью к вам. К нам, к России, к её историческому пути, к её своеобразию, к её мечте о каком-то своём счастливом будущем, к её новому слову — они живут этим. Поэтому, если процессы начнут разворачиваться быстро, то мы, во-первых, создадим широкую коалицию сил, и всё-таки уравновесим их митинговую раскачку своей. Прошу поддержать или не поддержать подобный принцип.

[Лес рук]

Если же начнётся «майдан», и мы это поймём, то мы обратимся к вам и особенно к провинции. Мне страшно даже подумать об этом, мне не хочется за это голосовать, я почти убеждён, что в ближайшее время этого не будет, но даже если это будет через год и через два, в какой-то момент это станет неминуемым. Просто хочется верить, что нас в этот момент станет больше.

Народные миротворцы — это, между прочим, ещё квалификация. Люди замечательно зашли в театр, потому что зайти тысячной массе людей в театр за короткое время почти невозможно. Но вы понимаете, что речь идёт о манёвре, когда группы могут двигаться определённым образом, речь идёт о навыках.

Очень трогательно, что, поскольку в нашем движении в целом все-таки женщин, к сожалению, немного, то их процент увеличился, как только заговорили об армии народных миротворцев. Тут женщин стало сразу больше. Их тоже немного.

[Аплодисменты]

Но если бы даже сегодня пришлось вступать в сферу острого конфликта, я бы действовал в ощущении полной неготовности к этому здесь собравшихся. Я бы не позволил себе кидать группу людей, одухотворённых идеей нового исторического пути и жаждой к философии, под заточки приехавших с Украины и Белоруссии бандитов. Нам ещё предстоит пройти трудный, тяжелый путь. Этот путь всегда будет конституционным и суперзаконным. Там, где кому-то разрешат быть на десять процентов за рамками закона, нам не разрешат на ноль, запомните это. Моя организация на протяжении двадцати лет имеет единственный стопроцентно белый баланс в России. Потому что мне чёрной точки не позволят. Они там что-то выкапывают на Кипре фонд, так там нулевые средства. Там абсолютно нулевые балансы. Вот так же и вы все. Кому-то позволят 5 % экстремизма, 10 %. У вас должно быть 0 или -3. К черте подходить нельзя. Но всё равно мы создадим спортивные группы, мы создадим тренировочные лагеря. Уже этим летом школа обязательно будет другой. Списки людей, которые приехали сюда, составлены. Составлены списки? Анна? — Да. Это есть наш золотой фонд. Никто, никакое присутствие здесь не даёт никаких особенных преференций. Но то, что все мы услышали и увидели — мы услышали ваш отклик и увидели вас здесь, вы должны знать твёрдо. Мы не можем даже за это благодарить. Потому что за исполнение долга не благодарят. Просто время наступает суровое. Единственный принцип, который будет существовать в организации, это принцип труда. Чем больше будут люди трудиться на общее дело, тем больше их право…. трудиться еще больше, а какие у нас еще другие права?

[Аплодисменты]

Наши гостеприимные хозяева приняли нас здесь. Я правильно понял, что эксцесса не произошло на Пушкинской? Эксцессов в Москве не произошло. Мы считали нужным собрать вас под самые разные варианты, вы должны были всё это услышать. Вы должны понять, что, в сущности, вы внутренне находитесь в состоянии повышенной мобилизации, коль скоро что-то случится. Поддерживаем ли мы в принципе эту идею повышенной мобилизации?

[Лес рук]

На этом общую часть нашего сбора я объявляю закрытой, я оставляю за собой право призвать вас в тот момент, когда здесь запахнет всерьёз жареным. В любом случае мы увидели друг друга и поняли, чем мы будем заниматься завтра. Я призываю вас вернуться в ваши города, в ваши посёлки, в различные регионы страны и бороться там идеологически за нас и за правильное понимание нашей позиции, в том числе, за счет показа митинга на ВДНХ, а также за счет рассказа о наших принципах, а также за счет рассказа обо всём том, что вы здесь услышали. Конечно же, этот материал вы тоже получите, здесь работает наше телевидение, и оно предоставит вам, может и не столь высокохудожественную, но, все равно, модель того, что вы здесь слышали.

[Из зала (плохо слышно):]

— Последнее сообщение. Около сотни людей, или чуть больше, отказались уходить: Пономарёв, Яшин, Навальный, Удальцов и т. д. ОМОН их начал винтить, примерно сотню человек арестовали и увезли в… <куда увезли, не разобрала, т. к. не владею контекстом, куда именно должны были увезти>

[Кургинян]

В городе нет крови?

[В ответ — отрицательный жест]

Раз крови нет, то я объявляю завершённым наше собрание, но помните, что оно может возникнуть завтра, послезавтра, через неделю. Я не верю, что всё окончательно позади. Но дай нам бог полтора года, чтобы вырасти и стать сильными! Дай нам этого, дух истории, дай нам этого, та миссия, которую мы на себя возложили, а ведь мы её на себя возложили, и это главное! Слава России! Слава России! Спасибо вам всем, друзья! Спасибо! И помните! Завтра вам скажут, что вас здесь опять было двести человек. Ну вот помните эту нашу встречу и идите к людям. Потому что если сейчас к ним не идти, завтра может быть поздно. Идите осторожно, умно, запомнив всё, что я здесь сказал. И когда вы соберётесь в следующий раз, вы должны быть ещё больше готовы, чем готовы сейчас. Это главное! Спасибо вам!

…

Надо ещё грамотно выйти!