Аналитическое отступление. Концепты и История
Народовластие и «демократия» — совсем не одно и то же. Есть различия, и различия принципиальные. Точно так же не одно и то же Советы — и парламентаризм, дело — и бизнес, имущество — и собственность, благо — и эффективность, закон — и справедливость, счастье — и успех
Юрий Бялый
Предыдущую статью мы завершили вопросом: что значит не впускать в себя враждебные концепты?
Сначала — еще раз о том, что же такое концепты.
Концепты — это смысловые конструкции, которые становятся механизмами организации мышления (а значит, и деятельности) тех, кто ими проникся или хотя бы отчасти в них поверил. То есть превратил их в существенный элемент мыслительной «оптики», через которую человек смотрит на окружающую его реальность.
Соответственно, «военные» концепты — это механизмы разрушительной организации мышления и деятельности тех, кто в них поверил, и оправдания действий тех, кто эти концепты создал, внедрил, навязал. Цель создания военных концептов — навязывание противнику такой искаженной или смещенной «оптики», которая нужна (выгодна) создателю концепта. В этом смысле очень показателен обсужденный нами ранее концепт «мягкой силы», который заявил Джозеф Най: заставить объекты доминирования хотеть того, чего хотите вы.
Но что значит «внедрить», «навязать», «заставить хотеть»? Это ведь относится не к полностью подконтрольному и зависимому рабу, а к человеку, обладающему свободой воли! И для его «интеллектуального принуждения», в отличие от принуждения материального, физического, нужны особые методы.
Как мыслит человек? Понятиями и образами.
Как он выражает мысли, ими обменивается? Лексикой речи, образами, почерпнутыми из художественных произведений, жестами дружбы, сомнения, радости, вражды, стилем и нормами взаимного поведения.
А коли так, то каковы инструменты внедрения любых (в том числе, враждебных) концептов в человеческую мыслительную «оптику»? Это новые слова и словесные конструкции, новые образы, новые жесты, новые стили поведения.
Внедрение концепта в сознание начинается с языка. «В начале было слово». И если речь идет о «военных» концептах, то в начале — не просто слово, а слово, конфликтно вытесняющее из языкового обращения слова старые, привычные, прочно впаянные в речь и содержащие определенные смысловые ассоциации. Например, «перестройка» или «плюрализм»…
Такое вытеснение постепенно смещает и меняет те смыслы, которые вкладывались в фразу. То есть, меняет более крупные структуры языка — понятия.
Это особенно важно для России, где язык играет чрезвычайно активную роль в управлении всем пространством культуры, ценностей и смыслов, в очень большой степени организуя и контролируя ту самую целостность, без которой Россия не может жить. В России новые слова и понятия сразу начинают «ворожить» в сознании, атакуя эту целостность. И либо ее дополняя, углубляя, трансформируя, либо разрывая, отрицая, уничтожая.
То есть человек (и особенно человек русской культуры), принимая чужие слова и вводя их в оборот собственной речи и понятийных описаний, неизбежно хотя бы отчасти вводит эти слова и стоящие за ними понятийные связи в оборот собственного мышления. И — постепенно и исподволь — «заражается» теми концептами, которые оперируют данными словами и понятиями. То есть впускает их в себя. Именно таким путем происходит «заражение» военными концептами, именно так объект концептуальной атаки начинает «хотеть того, чего хочет враг».
Приведу некоторые примеры, которые отражают наше совсем недавнее постсоветское прошлое.
Народовластие и «демократия» — это совсем не одно и то же. Есть различия, и различия принципиальные. Точно так же не одно и то же Советы — и парламентаризм, дело — и бизнес, имущество — и собственность, благо — и эффективность, закон — и справедливость, счастье — и успех.
Но ведь именно через такую подмену слов и понятий в нашу жизнь входил концепт «рыночного демократического правового государства»! Причем его впихивали с грубейшими искажениями, которые, видимо, заранее предусматривались теми, кто «заражал» Россию этим концептом. Искажения были предопределены хотя бы тем, что ломая прежнюю советскую целостность, этот концепт никакой новой целостности не предполагал.
Именно так произошла быстрая негативизация в массовом сознании понятия «демократия» (это ведь не народовластие, не жалко), которую все чаще называют дерьмократией. И в определенной степени именно потому, что Верховный Совет России в СМИ называли чужим словом «парламент», массовая реакция на его расстрел из танков в 1993 году оказалась, признаем, не слишком бурной.
А сейчас, через двадцать лет, уже не слишком многие морщатся, услышав или прочтя такие слова, как «дилер» и «киллер», «клинер» и «мерчандайзер», «тичер» и «хедхантер», и так далее. А ведь эти чужие слова и понятия отражают чужую реальность. И тот, кто их использует, осознанно или неосознанно меняет свою реальность, «придвигая» ее к чужой.
Особо подчеркну, что придвигаются при этом только локальные кусочки своей реальности, никак не связанные с остальной реальностью. А потому такой процесс приводит сначала к разрывам сознания, в него вовлеченного, а затем и к разрывам той своей реальности, над которой проводится «военная» лексическая операция.
Нельзя не отметить, что в лексике наших «сутевцев» на сайтах и в чатах, а также в личном общении присутствует вполне ощутимый пласт подобных словесных заимствований. К тому же иногда — и не столь уж редко — используемых в режиме очень приблизительного или искаженного понимания их смысловых значений. Но ведь это и есть первая стадия концептуального заражения! То есть «впускания в себя» тех лексических «щупалец» чужих концептов, при помощи которых они укореняются в сознании, чтобы начать свою разрушительную работу. А ведь такое же влияние щупалец чуждых разрушительных концептов нередко обнаруживается и в поведении некоторых сутевцев — от их жестикуляции до стилей взаимного общения.
А теперь — о том, как эти щупальца разрушительных концептов в себя не впускать.
Прежде всего, нужно выявлять смысл чужих слов и те контекстные ассоциации, которые с ними связаны. И по возможности находить в русском языке и использовать точные эквиваленты. Это возможно, повторю, далеко не всегда, поскольку чужие слова и понятия описывают и отражают чужую реальность. Но в любом случае, прежде чем использовать (или не использовать) чужое слово или понятие, необходимо его рефлексивно освоить. И то же касается поведения и стиля общения.
Что значит «рефлексивно освоить»? Это значит внимательно и сознательно проделать те процедуры осмысления, которые в детстве стихийно проводит (с участием родителей, учителей, сверстников) ребенок. И если это нужно и возможно, вписать слово, понятие, жест в те контексты своей реальности, где оно полезно работает, передавая (а не искажая и не меняя) смысл и обогащая (а не разрушая) целостность реальности.
Все это, подчеркну, в полной мере относится и к тому смысловому полю, которое мы обсуждаем в рубрике «концептуальная война». И центром которого является осмысление системы понятий, которые определяют отношение к истории. Которое, как мы убедились в предшествующем обсуждении концептуальных войн, может быть очень разным.
Итак, об истории.
Пусть не все, но многие из наших читателей знакомы с христианской религиозной классикой. И могут вспомнить то место из пророка Экклезиаста, где он пишет:
Когда Карл Ясперс в 1948 году опубликовал свой труд «Истоки истории и ее цель» (в русском переводе «Смысл и назначение истории»), уже мало кто сомневался, что Экклезиаст неправ. Слишком много нового вторгалось чуть не каждый день даже в обыденную человеческую жизнь. Однако начало пониманию цепи событий, происходящих с человечеством, как развертывания новизны, как истории, — было положено именно во времена Экклезиаста.
Ясперс определил эти времена как переход человечества от эпохи мифологической, с ее пониманием времени как повторяющейся цикличности, — к эпохе исторической. В течение этих «времен перехода» (примерно VIII–II века до нашей эры) подавляющее большинство народов нашей планеты ощутили время именно как развертывание новизны, а ход событий во времени — как Историю-Развитие.
Именно тогда формировались «Священные Истории» великих мировых религий. Именно тогда возникли модели мира как целостности, объединяющейся вокруг единой Оси, как растущего и развивающегося Древа, порождаемого из Корня, — те самые модели, которые мы обсуждали ранее, и которыми до сих пор дышит почти вся философская, научная, культурная классика.
Конечно же, идея развертывания психологического времени, ощущаемого человечеством как история, не принадлежит Ясперсу. Понятия «осевого времени» вместо его циклов возникали уже в античности (например, у Гераклита и в какой-то мере у Платона), и были предметом глубокого осмысления в религиозной философии Средних веков и Нового времени. И эти проблемы, конечно же, очень активно обсуждались в период позднего Модерна (прежде всего, в рамках особого раздела философии — философии истории) самыми разными мыслителями: от Кондорсе, Гегеля, Конта, Милля, Маркса до Хайека, Поппера, Арона и т. д.
Г.В. Ф. Гегель писал о ходе истории как творческом развертывании «Мирового духа», и углублял это понимание законами диалектики (отрицание отрицания, которое определяет историю не как линейный процесс, а как «историческую спираль» развития). К. Маркс, вослед за Гегелем, использовал метафоры усердно роющего «крота истории» и «исторической спирали», но подчеркивал, что познание законов истории позволяет человеку оказать «кроту истории» вполне ощутимую помощь. Дж. С. Милль писал о «законах исторического прогресса». Г. Риккерт отрицал существование таких законов.
Именно в эпоху позднего Модерна — задолго по появления постмодернизма — по отношению к истории сформировалось несколько принципиально разных позиций. Расхождения между которыми можно, в грубом приближении, определить следующими тезисами:
— позиция основных Великих религий: история — предопределенное Богом-творцом развитие событий во всем тварном мире, включая человечество;
— позиция «исторического позитивизма»: история — закономерный вселенский процесс прогрессивного развития природы и человечества, законы которого можно и должно постичь и, соответственно, использовать;
— позиция «исторического активизма»: история — дело рук человечества, все более глубоко познающего и прогрессивно преобразующего себя и мир;
— позиция «антиисторического пессимизма»: история как прогресс — это миф, в действительности мы видим лишь регрессивный этап очередного вселенского цикла (от золотого века к веку железному);
— позиция «исторического стохастизма»: в истории нет никаких законов и устойчивых тенденций, это лишь последовательность уникальных и случайных единичных событий, которые не укладываются ни в какие связанные логические цепи.
Уже к концу XIX века в описанном раскладе позиций сформировались своего рода «коалиции». Первая коалиция — это некоторый синтез исторического позитивизма и исторического активизма, наиболее ярким выражением которого стал марксизм. Солидаризуясь с Миллем, марксизм утверждал наличие в истории познаваемых закономерностей и тенденций развития общества и человека. Но затем шел дальше, указывая на способность человечества использовать закономерности и «подталкивать» тенденции.
В предисловии к первому тому «Капитала» Маркс писал: «Когда общество находит естественный закон, определяющий его развитие, даже в этом случае оно не может ни перескочить через естественные фазы своей эволюции, ни выкинуть их из мира росчерком пера. Но кое-что оно может сделать: сократить и облегчить родовые муки».
Почти одновременно с «прогрессистской коалицией» возникла и вторая «коалиция»: исторического стохастизма и антиисторического пессимизма.
Так, например, неокантианцы Г. Риккерт и В. Виндельбанд решительно боролись и с гегелевской концепцией истории как деятельного развертывания «Мирового духа», и с марксизмом, включившим в это развертывание деятельного человека. Они утверждали, что история есть лишь цепь несвязанных случайностей, лишенных любой организованной системности и какой-либо внутренней, собственно исторической, логики развертывания.
А сторонники Примордиальной Традиции (такие, как Р. Генон) вообще отрицали какое-либо «прогрессистское», то есть ориентированное на развитие, измерение истории. И, напротив, рассматривали свою эпоху как очередную (в некоторых случаях — финальную, предшествующую вселенской катастрофе) фазу «метафизического регресса», то есть отпадения большинства человечества от благой истины этой самой Традиции.
О том, как и на каких основаниях разворачивалась борьба с идеей Истории как развития, и как эта борьба переходила в современный «постмодернистский» этап, — в следующей статье.