Выпуск 31
Переход к четвёртому циклу передач «Суть времени» (четвёртому и последнему) произошёл с некоторым опозданием, потому что в процесс ворвалось такое живое дело, как школа в Хвалынске.
Дело не только в том, что мы просто занимались этой школой (тут как раз всё было в порядке), а в том, что те, кто не были на школе, настоятельно нам рекомендовали всё-таки ознакомить всех членов клуба с тем, что произошло на школе.
Сначала мы знакомили с Манифестом, потом мы знакомили с выступлениями лекторов. Наверное, мы будем продолжать как-то это ознакомление и дальше, но не в передачах «Суть времени», а как-то отдельно.
Поскольку школа была очень большим этапом в жизни организации, во многом, наверное, этапом решающим, то не выложить материалы школы в рамках программы «Суть времени» было нельзя. Но на это потребовалось две передачи, и, соответственно, возникла некоторая задержка. Сейчас я выступаю после того, как эта задержка завершена, с тем, чтобы начать четвёртый курс, четвёртый цикл данных передач.
Я начинаю это делать в довольно сложной политической ситуации, о которой вынужден сказать несколько слов.
События в Ливии — это не мелочь. Это совершенно новый этап в развитии мирового процесса.
Вопреки решениям Совета Безопасности ООН, произошло вторжение в Ливию. Там идут бои. Бои эти продолжаются.
Ситуация в Ливии не имеет ничего общего с тем, что рассказывают мировые масс-медиа, — и это вторая черта ливийской ситуации. Никогда раньше не было такого отрыва реальности от виртуальности. Никогда раньше мировые масс-медиа, всё-таки гордящиеся какой-то своей объективностью, не превращались так очевидно из средств массовой информации в средства массовой дезинформации. Триполи не взят полностью вторгшимися туда международными силами, а именно о вторжении туда международных сил должна идти речь… Произошло наземное вторжение сил, не имеющих никакого отношения ни к каким повстанцам, — как их ни понимай. Но не это главное…
Главное, что события в Ливии не только бросили вызов мировому сообществу, а мировое сообщество не обратило на это никакого внимания — всё мировое сообщество, подчёркиваю, включая Россию. И не в том, что это произошло каким-то совсем специальным способом… Дезинформация мира вошла в новую фазу. Стыдно смотреть на то, что показывают средства массовой информации, и никогда с такой наглостью они не осуществляли подмены реальности виртуальностью. Это совершенно новая эпоха. Это какая-то новая культурная норма (или антикультурная — назовите это как угодно).
Но есть ещё одна черта происходящего. Ну, да — международное вторжение. Ну, да — вошли войска Катара, войска Франции, Англии, десантники SASвоздушно-десантных войск Её Величества королевы, не только французский Иностранный легион, но и одетые под него реальные части французской армии.
Да, всё это произошло. И это омерзительно. Омерзительно до предела.
Но ведь кто идёт в обозе…
В обозе — уже в одиночестве идёт «Аль-Каида», ливийская «Аль-Каида», Ливийский джамаат (как это ни называйте), ДИМ [ «Аль-Джамаа ль-Исламийя аль-Мукатиля»]… Запутаешься в этих аббревиатурах, потому что они ничего не выражают, кроме того, что это «Аль-Каида» — та самая «Аль-Каида», которую американцы называли смертельным врагом, истребляли Бен Ладена (теперь, якобы, нет Бен Ладена, якобы, они его убили).
И вот теперь просто «Аль-Каида» выходит на первый план. И это все понимают. Это и израильтяне понимают, и европейцы понимают, и американцы понимают. Представитель «Аль-Каиды» окормляет оккупированные территории…
Это наглость неслыханная. Неслыханная! На глазах у всего мира, который пикнуть не осмеливается по поводу того, что происходит. И вот эта неспособность пикнуть… Это тест: «Ну, что, ребята, вы действительно хотели свободы? Вы хотели, чтобы был честный разговор о том, что происходит? Чтобы средства массовой информации не врали, а давали правду, да? Чтобы, когда это „Аль-Каида“, — так и говорилось: „Аль-Каида“?» Но вот всего этого нет и в помине.
Всё, что именуется словом «тоталитаризм» в их понимании, — всё это реализовано на практике. Нет информационной свободы. Нет политической свободы. Нет ничего.
Есть наглый, вышедший за все рамки, гангстерский мировой режим, давящий людей, которые ему не по душе, изобретая для этого самые фантастические, лживые, непонятные поводы — на самом деле, с абсолютно очевидными, грабительскими целями. Или в целях международной геополитической конкуренции, в лучшем случае (это в лучшем случае!). И он не брезгует никем. «Аль-Каида» — значит, «Аль-Каида». Вот, пошли!..
[Некогда] был Идрис [король Идрис] с его Сенусийей в Бенгази. Было крупное племя Варфалла, и был такой суфийский орден Сенусийя, который — единственный из всех суфийских орденов — соединялся с ваххабитами. В отличие от других суфиев, которые очень сильно дистанцировались от них, Сенусийя — орден, который объединялся с ваххабитами (тоже не как сахар, а, скорее, как касторка). Но сейчас уже племя Варфалла восстало против «Аль-Каиды», и его давят катарские танки и другие международные силы, просто наматывают мясо на гусеницы, в том самом Бенгази, про который говорилось, что он-то будет точкой мира и триумфа операции этих оккупационных войск… прошу прощения, «гуманитарных сил»… прошу прощения, «повстанцев». Теперь уже и там раздрай. Значит, уже нет Варфаллы. Нет Сенусийи. Нет Идриса — он уже откинут на второй план.
Только «Аль-Каида»!..
Она и американцы.
Она и европейцы.
Она и «свободолюбивый Запад».
И это с такой наглостью показано, с такой силой брошен этот вызов миру, что Гитлер отдыхает.
Теперь, как там всё будет развиваться.
Мы должны понять моральную, экзистенциальную цену происходящего. Каддафи — это последний рыцарь мира, последний герой мира, он последний очаг вот такого сопротивления.
Маленькая страна, очень маленькая, слабая, без регулярной, по сути, армии. Потому что Каддафи слишком много раздал так называемым гражданским силам — децентрализовал, по сути, армию и подменил её силами самообороны в регионах. Не знаю — правильно он сделал это или нет? Может быть, и правильно, потому что так какое-то сопротивление идёт, а в противном случае всю эту армию перекупили бы и слили. В Египте вот была армия, а толку… Неважно… Это маленькая страна с маленькими вооружёнными силами, без поддержки со стороны кого бы то ни было — ни одна крупная держава мира не поддержала Ливию всерьёз, она одна ведёт бой со всем миром…
Бедуины смотрят на то, как летают самолёты над ними, — дьявольские изобретения XXIвека, тяжёлые бомбардировщики — и говорят: «Ну, смотри, смотри!.. Ты ещё не знаешь, что я, на верблюде, с тобой сделаю! Ты только посмей вмешаться в наши внутренние дела!». И это не пустые слова.
Почему?
А потому что это — не человечество потребления. Это не человечество, которое я увидел… Для меня сербские братья и вообще Югославия — это самое дорогое впечатление конца 80-х годов, но уже тогда я увидел изъян, фундаментальный изъян — хорошо жили… Уже такое потребительское общество: кава, джюс, магазины, прогулки… Западная жизнь.
Когда такая жизнь начинается, можно сказать людям: «Мы вбомбим вас в средневековье» — и люди настороженно начнут думать: «А стоит ли туда вбамбливаться?» Потом их добьют, но вначале у них есть соблазн каким-то образом уклониться от подобной схватки.
А у бедуина этого соблазна нет, потому что бедуин — воин. Он воин. И для него погибнуть с оружием в руках — это самый сладкий конец жизненной истории. И они будут воевать.
А теперь посмотрим, как будут развиваться события в самом худшем случае.
Предположим, они возьмут Триполи… С какого-то момента самолёты должны будут перестать бомбить, — они не могут бомбить вечно, правильно?
«Аль-Каида» — их, я думаю, человек 900, вряд ли больше. И всё остальное отребье, которое они соберут, — это тысячи две-три.
Если Каддафи сохраняет живую силу и уходит из Триполи куда-нибудь в сопредельные государства, в какие-нибудь джунгли, в какие-нибудь края, где он может отсидеться, то через какое-то время самолёты должны перестать бомбить. Как они могут бомбить вечно?
Как только они перестают бомбить и очевидных оккупационных войск нет — он выходит оттуда, где он находится, и просто беспощадно расправляется с тем отребьем, которое устроило всё это, прикрываясь американцами и европейцами. Он в своём праве, и это все понимают.
С другой стороны, как и во всех современных войнах, ситуация такова: если ты не можешь уничтожить авиацию противника, то ты не можешь вести регулярную войну. Авиацию побеждает только военный космос. Сама авиация уничтожает вертолёты. Вертолёты уничтожают танки. То, что выше, — уничтожает то, что ниже. Это закон современной техники в целом. Я понимаю, что бывают исключения, но в целом это именно так.
Значит, до тех пор, пока эта авиация работает, всё остальное, неспособное её уничтожать, — должно отдыхать. Танки превращаются в горелый металл; люди, если они выходят в больших количествах на эту войну, — в горелые куски мяса; здания — в горелый камень. И так далее. Это свойство современной войны — вот этого самого страшного «воздуха», который уничтожает всё.
Но, когда авиация уничтожила всё, что способно шевелиться, включая мирное население, а эти преступники используют, например, кассетные бомбы (используют против мирного населения!), вакуумное оружие, все новые военные наработки… Они опробуют всё для больших усмирительных войн. Такой полигон военной техники — то, что они там сейчас делают, то, что творят эти мерзавцы.
А вот после того, как это происходит (мерзавцы же должны остаться там, а «птички» адские, железные — улететь), вообще начинается другая история. На африканской земле стоит белый ублюдок (или это отребье, которое он за собой волочёт). И он абсолютно уязвим. И любому бедуину в кайф нажать на курок и отправить ублюдка к праотцам. И он абсолютно в своём праве. Значит, их будут щёлкать соответствующим образом. А они же уязвимы — ублюдки потребительского общества с накачанными мышцами и чудовищными самолётами. Они же не хотят умирать там в большом количестве, а им придётся умирать. Значит, они начинают отползать…
Это вам Афганистан… Даже Ирак, в котором, казалось бы, население не самое воинственное. Но уж когда речь пойдёт о ливийских племенах, то дело будет швах для тех, кто в это залез, — их начнут убивать. И что они будут делать? Они будут всячески истреблять всё, кроме «Аль-Каиды», и фактически отдавать район за районом «Аль-Каиде».
В Египте есть такой Аль-Барадеи, очень демократически настроенный дядечка. Был руководителем МАГАТЭ и много ещё кем. Европеизированный-европеизированный, демократический до конца. Все считали, что вот теперь с ним будут корешиться американцы, и всё будет в шоколаде.
Он вначале действительно говорил: «Демократическая революция! Ура! Мы освобождаемся от Мубарака!» Теперь он воет, просто воет: «Не надо! Не надо, умоляю вас! Только не это! Не надо! К власти приходят чудовищные силы, происходит что-то ужасное… Остановитесь! Что вы делаете?!»
Американские дяди меланхолично смотрят на него: «Мы знаем, что делаем. Спокойно, спокойно. Демократия наступает…»
На что она наступает?
Есть два сценария дальнейшего развития событий.
Один — что они тем или иным способом прыгнут сюда сразу. Тогда они должны прыгать мягко и не позднее весны следующего года. Они могут это попытаться сделать. Шансы велики.
Но тут всё зависит от развития процесса в России, которое непредсказуемо. Политические факторы, экономические факторы, военно-стратегические факторы — всё отошло на второй план. Бал правит слабо формализуемые психологические факторы.
Вот в зависимости от того, как эти психологические факторы сработают (может быть, тогда, когда я буду выступать в эфире, на интернете; может быть, через месяц, а, может быть, через три), — вот в зависимости от этого, американцы будут решать: пытаться им или нет расковыривать тут всё сразу уже в 2012 году или в конце 2011-го.
Может это быть? Может.
Если этого не будет, то классическая линия наступления будет следующей (её все понимают): Сирия, Иран, Осетия, Абхазия, Белоруссия, дополнительное направление — Средняя Азия, затем кольцо замыкается… И слабый, опирающийся на криминальный класс так называемой буржуазии властный каркас — рушится.
Естественно, поскольку мы хотим формировать какие-то другие силы и каким-то образом противодействовать этому обрушению, нам важно, чтобы процесс затянулся. В этом смысле, невероятно важно, чтобы они завязли в Ливии. И так завязли, чтобы сразу не дёрнулись в Сирию. Чтобы они совсем завязли в Сирии. (Кстати, я сомневаюсь, что, как бы ни решились психологические проблемы на «Олимпе», мы могли бы отступиться от Сирии. У нас там есть некие интересы, которые не позволяют нам это сделать).
Значит, дальше нужно, чтобы всё завязло в Сирии. Если израильтяне не совсем идиоты, а мне хочется в это верить, то их задача — помочь процессу завязнуть и в Ливии, и в Сирии. Дальше всё равно будет прыжок на Иран с непредсказуемыми последствиями для всего Ближнего Востока. И в этом есть американское предложение Израилю, при том, что Маккейн, например, уже говорит, что события в Ливии докатятся до России и до Израиля. Он уже на России не останавливается, он уже говорит об Израиле! Но, тем не менее, у израильтян такая зацикленность на проблему Ирана, что, может быть, там ситуационное мышление приведёт к тому, что они закроют глаза на то, какие последствия для них будут иметь египетские, ливийские и сирийские процессы. Хотя последствия в стратегическом смысле — смертельные. Абсолютно смертельные. Никакого Ирана не надо, всё будет сделано без него.
Дальше они кинутся на Иран. Там они должны завязнуть на очень, очень и очень долго. И тогда, возможно, вот этот длинный план с тем, чтобы прыгнуть на нас, — он будет реализован не в 2015, а в 2017 году. Но мне почему-то кажется, что процесс будет развиваться гораздо быстрее. Я не могу доказать это никакими аналитическими выкладками, просто какое-то ощущение, что всё перешло в галопирующую фазу. И особенно после Ливии.
Страшно смотреть на то, как люди, называющие себя либералами, демократами, ведут себя, как элементарные американские пропагандисты. Но что есть, то есть. Вопрос не в них. Вопрос в нас.
И здесь я перехожу к другой теме.
Знаете, процессы, которые развиваются сейчас, — они не для слабонервных. Если мы хотим каким-то образом на эти процессы реагировать и даже ставим перед собой такие амбициозные задачи, как что-то преодолеть, — то придётся отказаться от очень много. Прежде всего, от роскоши вести себя так, как это свойственно нам в эпохе расслабухи: ни в чём себе не отказывать, позволять себе все игры «эго», конфликтовать с другими, устраивать всякого рода разборки, которые сопровождали нашу соборность уже 20 лет… Всё это можно сколько угодно пытаться делать, но тогда надо точно сказать, что это завершается тем, что все поджимают хвост, а оккупационные войска контролируют территорию (больше ничего не будет) в мягкой или в жёсткой форме. Это уж как придётся.
Для того чтобы это было иначе — надо что-то делать с собой. Не с американскими пропагандистами из либерального лагеря. Предоставим их своей судьбе. У них своя судьба. И они знают, что делают. Они прекрасно знают, что они на стороне сильного. Они прекрасно знают, что все эти разговоры про Кремль, про патриотические силы — это всё водевильное пение. Даже не оперное, а какое-нибудь такое водевильно-опереточное. Не более того. Всё это несерьёзно. А есть Америка. Она сильна. Она будет всех мочить. И надо быть с сильным.
Господин Радзиховский прямо это в своих статьях говорит: «Зачем мне быть со слабым? Я же знаю, что она всё равно выиграет. Я буду с ней». По крайней мере, откровенно.
Сванидзе говорит: «У нас нет ничего, кроме Америки, кроме НАТО. НАТО — это единственная сила, которая может спасать нас от хаоса. Ну, так давайте благословим НАТО». И так далее.
«У нас ничего больше нет…»
Но эти люди, как мы видим уже из социологических опросов, из результатов телевизионных голосований, — они в меньшинстве. Поэтому всё время обсуждать, какие они плохие, конечно, можно, но мне кажется, что можно потратить время на что-то более серьёзное. Просто возникает вопрос — почему, находясь в таком меньшинстве, они, тем не менее, так легко, одной левой управляют всеми происходящими процессами.
Потому, что внутри этих процессов поселились все эти демоны регресса: свар, мелких честолюбий, эгоцентризмов, идеологических заморочек, тоже мелких, сформированных за предыдущее десятилетие, ставших уже своего рода несовместимыми субкультурами (для кого-то Ленин — это одно, для кого-то Ленин — это другое)… Вся эта энтропия — она и только она есть враг. А также способ внешнего управления, который применяют либероиды.
В провинции в воздухе запах обречённости (люди чувствуют себя обречёнными неизвестно даже на что), полусна и какой-то внутренней обречённости — не силы духа и полной готовности на борьбу… Не включён этот механизм мобилизации. Ни у кого уже иллюзий нет. Все понимают, насколько отвратительно происходящее. Все всё знают.
В столицах на это накладывается ещё какой-то дурной ажиотаж, гон мелких честолюбий и «бизнесового» отношения к политике, ко всему прочему.
Плюс растерянность, стратегическая растерянность. Более 30 лет считалось, что главная стратегия заключается в том, чтобы провести расчленение Советского Союза, выделить Россию, каким-то образом её изменить под капиталистический формат и ввести её в Европу.
Что теперь делать реально правящему классу всему? Ведь под это уже сильно заложились. Семьи на Западе, собственность на Западе. Сегодня другого, альтернативного сценария вообще нет. Это надо понять — насколько это трагично, насколько велика растерянность. Что теперь делать? Всех назад собирать? А это ведь не так просто. И подо что? Под строительство капитализма в отдельно взятой стране? Подо что?
Вот эта стратегическая растерянность имеет не меньшее значение, чем гедонизм, невротическое самоуспокоение, занятость какими-то несущественными мелочами, превращение этих мелочей во что-то очень важное, а всего важного — в ничто. Невротическое же самоупоение.
Стратегическая растерянность ещё важнее наверху.
Внизу — подавленность, обречённость.
Вот это — враги. С ними надо бороться.
Мы в Хвалынске приняли Манифест, довольно сложный, но ничуть не более сложный, чем для своего времени был Манифест коммунистической партии, когда существенная часть рабочего класса вообще не умела читать. А он ей был адресован. Почитайте его, он довольно сложный. И чисто теоретически.
Мы приняли Манифест, который по сути является только концентрированным выражением передачи «Суть времени». Я не стремился в этом Манифесте ни к новым открытиям, ни к тому, чтобы превратить его в программу каких-то конкретных действий. Мы просто создали концентрат, когда в ходе разговора с людьми я понял, что на 29-й передаче люди уже забывают, что там, на 5-й было сказано. И что для них это напряжённый интеллектуальный сериал, но не предмет для собственной и ответственной интеллектуальной работы. Время её ещё не настало в очень большом количестве случаев.
Тогда я решил, что создать вот такой концентрат очень важно, и, что важнее всего, — ничего, кроме него, не создавать. Потому что клуб «Суть времени», школа которого происходила, собрался под эти программы, под находящийся в этих программах материал, под этот контент, как любят сейчас говорить. Если сейчас начать шевелить контент и двигаться куда-то в сторону, то станет ясно, что все, кто собрались под одно, должны будут заново переопределяться, собираются ли они под другое. В этом смысле Манифест — это просто экстракт 29-ти передач.
И сразу же всё делится на людей, которые говорят: «Да, это слишком умно, слишком витиевато, слишком теоретично, слишком высоколобо… Где здесь конкретные действия?» и всё прочее.
И на людей, которые говорят: «Да, давайте, давайте ещё больше сложности, мы же понимаем, как это всё нужно».
Ну, с теми, которые говорят: «Давайте больше сложности», мы и будем разговаривать, удовлетворяя их запрос. А вот с теми, которые говорят: «Давайте-ка попроще и поближе к делу» и всё время ссылаются на то, что нужно переходить в режим действий, — вот с ними надо говорить на языке максимально простом, потому что они такие же наши друзья, соратники и уважаемые нами люди так, как и те, кто взыскуют сложности. Не должно быть между нами никакого разделения. Не должно быть никакого ощущения: «А, вы заговорили о простом — ну, так идите вон!» Нет. Никоим образом.
Наоборот, мы готовы всячески прислушиваться к этим требованиям упрощения. Правда, есть такая поговорка, что простота хуже воровства. Но, с другой стороны, я всегда считал, что если самую сложную на свете теорию ты не можешь изложить ученику третьего класса, то, значит, ты сам её не понял. И только поэтому не можешь ничего сказать, иначе как используя витиеватый язык, нагромождая понятия и всё прочее.
Итак, я бы хотел сказать о том, что же есть самое главное. И к чему сводится на самом простом языке всё, что говорилось и в Манифесте, и в передачах «Суть времени». На простом языке это выглядит так…
Жил мужик с бабой и был в неё влюблён. И жизнь была хороша и счастлива. А потом у него эту бабу увели. И баба теперь не его, а какого-то дядечки, который её спаивает, растлевает, а баба довольна. Вот и весь сюжет. Что делать мужику? Мужик сидит и смотрит иногда в бинокль на то, как это происходит. И то за помповое ружьё хватается, то за бутылку. Вот и всё.
Просто баба здесь — это метафора. И речь идёт о стране. Была страна наша, а стала их. Вот и всё. Между прочим, это прекрасно изложено в символическо-романтической поэтической драме Александра Блока, где есть Арлекин, Пьеро и Коломбина.
И тогда для Блока речь шла о России, конечно. О той самой, которую он называл: «О, Русь моя, жена моя!»
Так что хоть «Балаганчик» Блока, хоть «О, Русь моя, жена моя», хоть та образность, которую я использовал только что, всё одно: увели, была наша — стала чужая. И неизвестно, что делать. Вот и всё.
И понятно же любому, хоть с тремя классами образования, хоть с десятью, хоть с двумя высшими, что хватайся ты за «сайгу» или за бутылку, а ничего не изменишь. Ну, натурально ничего не изменишь. Что дело-то не в том, чтобы субчика, который бабу увёл, приложить, а в том, что с бабой проблемы, а не с субчиком. С ней, с самой — с матушкой. И что-то с ней надо делать. Как-то её надо вернуть куда-то.
Вот управляющая метафора, как любят говорить специалисты по науке. Она же суть ситуация на самом грубом, простом, коротком, мужском языке. Всё.
Теперь переведём эту суть на другой уровень…
С каким Арлекином роман-то у этой Коломбины? Роман у неё с Арлекином под названием «капитализм». Увёл-то её из стойла кто? Капитализм. Почему? Потому что внушили, что ничего другого просто нет и быть не может. И что хошь, не хошь, а надо. А поскольку долго дурили — теперь надо быстренько-быстренько, и уж как получится: хоть по-бандитски, хоть как, но шустренько, а потом вообще не успеть. Внушили всю эту фигню и сделали, натурально сделали то, что хотели — создали этот бандитский криминальный капитализм, этого Арлекинчика. Арлекинчик цапнул Коломбину и поволок её в своё стойло, где и развлекается. И не кончит развлекаться до тех пор, пока не изведёт её на корню.
Эта проблема — проблема капитализма в России XXIвека — имеет несколько уровней.
Первый уровень. Если кто-то хотел провалить капиталистический эксперимент в России — вот эту идею ускоренного построения капитализма, — он, этот «кто-то», сделал всё, чтобы его провалить. Вот всё! Это было сделано наихудшим из всех возможных образом. Чудовищным образом.
Поэтому то, что было в итоге сооружено, — это монстр. Я не говорю — есть приличные люди, есть замечательные люди, есть средние люди, есть какие угодно люди с их мотивами, с их страданиями. Я говорю о целом. Арлекин — это не отдельные люди, это класс. Класс как целое — это монстр, натуральный монстр. Отделять его от созданных им институтов — базис от надстройки — бессмысленное занятие. Это единое целое. Криминальный капитализм создал криминальные институты. Криминальные институты вместе с криминальным капитализмом подпитывают друг друга и развиваются по определённой линии.
Всё это так называемое «развитие» (я тут слово беру в кавычки) абсолютно несовместимо с жизнью страны. Если это будет так «развиваться» — не будет страны. Ну, не будет её в 2017 году или в 2018-м… Ну, нету тут никаких шансов! Все видят, что извращено всё, что только можно. Что это такая вопиющая аномалия, которую даже не хочется разбирать. Но это только первый уровень.
Второй уровень состоит в том, что у России всегда были плохие отношения с капитализмом. Всегда. В силу причин — недоосознанных.
Как я уже говорил, в феврале 1917 года капитализм был качеством получше и развивался он в недрах феодализма. И были там приличные люди, о которых все говорили, что у них и капиталы не такие воровские, и меценаты они блестящие, и люди образованные, и производством занимаются. Тыр-пыр, восемь дыр…
Чем это кончилось? Тем, что с февраля по ноябрь этот капитализм проиграл всё, что мог. За это время французский буржуа эпохи Великой французской революции построил новую страну… Здесь проиграли всё, что могли. Во всех вариантах и модификациях. И начался коллапс.
Где-то там, на самом дне инволюции, порождённой этим коллапсом, большевики перехватили процесс и начали что-то делать нечто некапиталистическое. Почему? Потому что в принципе капитализм и Россия — две вещи несовместные.
Есть Россия — нет капитализма.
Есть капитализм — нет России.
Увёл у вас Арлекин под названием «капитализм» Коломбину под названием «Россия»? Так она будет в его стойле подыхать, а вы смотреть на это будете — и то за оружие, то за бутылку хвататься.
Несовместны эти две функции. И Россия это знает.
Поэтому, по большому счёту, в метафизическом, экзистенциальном, историческом плане она это развитие капитализма пародирует. Юродствует попросту. Гуляет напоследок. Умирает в этих объятиях — не без внутренней сладости. Потому что есть своя сладость в подобном умирании. Не потому, что все хорошо живут, а потому что вот так — гулять, оказаться без узды…
Когда люди не лишние — они должны работать. И их часто к этому побуждают весьма невежливыми способами, как в эпоху Сталина. А тут можно не работать. Если сто с лишним миллионов людей лишние… «Да не работай ты, да подыхай, да спейся ты… Чем быстрее, тем лучше. Да колись ты, как хочешь! Да стреляйте друг в друга. Гуляй, Вася! Ты же не нужен!»
Это способ ликвидировать население. Ну, и ликвидируют…
Демографическая катастрофа, культурная катастрофа, катастрофа образования, катастрофа науки и так далее. Ну, просто видно так, что не хочется говорить, противно уже говорить, настолько всё очевидно…
Что дальше? А дальше мировой процесс. Если всё-таки все встали на рельсы капитализма и во всём мире будет развиваться капитализм, то что делать?
Если это не так, то есть хоть малейший, но шанс, что она в объятиях этих постонет-постонет, поразлагается-поразлагается, а потом — глядишь! — как-нибудь, чего-нибудь и состоится…
Но если это так — что упорствовать одним, когда весь мировой процесс движется в определённом направлении? До каких пор можно упорствовать? Сколько можно упорствовать и как? Всё равно это хрустнет в лапах капитализма.
Итак, если капитализм «в шоколаде», то делать нечего — надо сливать воду… Но в том-то и дело, что он не в шоколаде. И для объяснения этого обстоятельства (почему он не в шоколаде) недостаточно марксистской классической теории. Тут нужно прибегнуть к другим теоретическим инструментам, потому что главная проблема современного капитализма — не разрыв производительных сил, производственных отношений; не кризис экономики, финансов и культуры… Всё это есть.
Главное — нелегитимность. Он потерял такую «мелочь», как легитимность. Он вышел за рамки собственной легитимности.
Что это за легитимность? Это проект «Модерн». Нет у него другой легитимности! Есть вот этот проект.
Россия никогда в пределах Модерна существовать не могла. Ей в капитализме-то больше всего претило то, что если капитализм в виде материальной основы, то модерн — в виде духовной основы. Она этот модерн не принимала, отторгала всячески. И сейчас отторгает.
Модернизация и Россия — две вещи несовместные. Всё.
Не сказали этого — никогда не поймём, куда Арлекин увёл Коломбину, почему была страна своя, а стала чужая, и почему она разлагается. Никогда этого не поймём. Не поймём — хоть бутылка, хоть «сайга»… Ничего не будет. Ничего.
Значит, нужно глубоко, сосредоточенно исследовать проблему современного капитализма вообще и проблему его легитимности в частности. А это нельзя сделать без того круга вопросов, который мы обсуждали. Нельзя. Не потому, что мы хотим умствовать, — нет другого аппарата. Не выдумал его никто. Это единственный теоретический аппарат, позволяющий ответить на ключевой вопрос: кто увёл «бабу»? Куда? В какое стойло? Почему она там разлагается? И что делать? Вот и всё.
Ответить на этот вопрос людям, которые специально не тренировались в каких-то изощрённых гуманитарных знаниях, очень трудно. Понимаю и сочувствую. Чудовищно трудно, но нужно. Нужно ответить, нужно! Без этого ответа — хана. Полная. Хоть «сайгу» схвати, хоть АКМ, хоть пушкой обзаведись, хоть атомной бомбой — всё равно хана! Нужен этот гуманитарный ответ.
И вообще ситуация вот какая… Находитесь вы где-то, стоите на полу в комнате, а тут открывается труба, и вас начинает заливать водой. И вы понимаете, что если этой водой вас зальёт до конца… Я помню такую фразу: «Объяли меня воды до души моей…» Вот когда эти страшные гнилые воды зальют до конца, то хоть вы на школу в Хвалынске высшим классом едете, хоть в раздрызганном «Москвиче» — всё равно вам хана, вы в слизь превратитесь.
Нужно каким-то образом уцепиться и вытянуть себя наверх — туда, где этой воды нет. И вот здесь, вцепившись в этот крюк, приподнявшись над ситуацией, начать искать выход. Не приподнялся (назовите это трансцендентацией или как угодно) — всё. А приподниматься чудовищно трудно. И нормальный человек в нормальной стране и в нормальной ситуации не должен этим заниматься. Не должен. Надо жить и работать в пределах существующего разделения труда, получая свою долю счастья от этой жизни.
Теперь всё — нет счастья. Как говорил герой Чехова: «Счастья нет и не должно быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом».
Всё. Это время кончилось. Шанса на это нет. Вертеться в этом беличьем колесе достаточно бессмысленно, потому что это хорошо в стабильных обществах. А если общество так нестабильно — что вертеться-то? Вертись — не вертись…
Значит, надо вот так вот себя вытаскивать. И не сетовать на тех, кто умничает (никто не умничает, слышите? никто, все делом заняты), а вытаскивать себя и понимать, в чём суть проблемы — суть времени.
За это время люди обвешали себя (особенно люди любимого мною старшего поколения) всеми веригами элементарных форм непринятия происходящего. Это хорошо, что они его не принимают. Это замечательно, что они его не принимают! Низкий поклон им за то, что они его не принимают, что у них есть эта стойкость! Но это обветшавшие формы неприятия. Это не то интеллектуальное, теоретическое, а значит и политическое оружие, с помощью которого можно выходить из ситуации.
Капитализм кончается у нас на глазах. Он бурно, инерционно будет развиваться в Юго-Восточной Азии. Его место займёт ухудшенный феодализм — и у нас есть любители звать Россию туда (и тут дело не только в лаптях и крепостном праве, тут дело в вещах похуже). И какое-то время на Западе будет бултыхаться полутехнократическая диктатура, прикрывающая свою полную нелегитимность словом «постмодерн», то есть полным произволом, релятивизмом таким.
Вот и всё, что существует на сегодня. Других вариантов у мира нет. Нет возможности вернуть капитализм на Запад. Нет никаких форм легитимации капитализма. Капитализм за рамками легитимности — это фашизм. То, что мы видим в Ливии, — это и есть. Это только первые ласточки. Будет хуже, намного хуже.
Никаких возможностей хоть каким-то образом вцепиться в этот Юго-Восточный (тоже агонизирующий, но не так быстро) регион у нас нет. Мы оказываемся между молотом и наковальней.
Ни одну из живых проблем страны капитализм решить не может. Находится он в так называемой стадии первоначального накопления, из которой не хочет выходить. Эту ситуацию я тоже много раз описывал — когда есть криминальное тело, и на нём полип, его надо отрезать (см. рис. 1). Но никто из представителей этого капитализма не хочет его отрезать и обеспечить выход из первоначального накопления.
Первоначальное накопление — это способ грабежа. Местные грабители сталкиваются с международными. Международные хотят это ограбить в свою пользу, а местные — в свою. Страна умирает. Можно сесть в машину и выехать за сотый километр, чтобы это понять.
Возникает вопрос о некапиталистических путях развития России.
Есть некапиталистический потенциал — есть шанс на жизнь. Страшный, мучительный, но шанс.
Нет некапиталистического варианта развития — нет никакого шанса.
И отвечать на этот вопрос надо честно. В чём этот шанс, каков он, что он означает…
Очень много вопросов возникает в связи с термином «когнитариат», который вошёл в Манифест. Мне это немного странно, но я постараюсь с этого и начать первую телевизионную передачу последнего — четвёртого — цикла «Суть времени»…
Понимаете, каждый термин сегодня трактуется по-разному. Нет единой канонической традиции использования слова «когнитариат». В принципе, это метафорическое обозначение пролетариата умственного труда.
Когни-тариат — проле-тариат.
Примерно так его и использовали все ключевые философы, которые этим термином занимались: Дэниел Белл, Элвин Тоффлер и другие.
Итальянские профессора, которые были пионерами в этом деле, сначала шли в этой же струе. Потом они начали двигаться в сторону постмодернистов — Гваттари и других — и говорить, что это такой пролетариат информационного общества, заражённый всеми болезнями шизокапитализма, и так далее. То есть они ушли в сторону.
Для нас в рамках того, что мы рассматриваем, важно следующее. (И здесь как раз марксистская традиция очень важна, тем более, что этот термин введён к людьми не только не чуждыми марксизму, но всячески желавшими его развивать).
Есть индустриальная эпоха. Она же — эта самая эпоха Модерна. Есть производительные силы, отвечающие этой индустриальной эпохе. И в пределах этой эпохи есть труд и капитал. То есть те, кто эти производительные силы приводит в действие, и те, кто отчуждает результат, полученный приведёнными в действие производительными силами. Пролетарий приводит в действие производительные силы, а буржуа отчуждает результат.
Но производительными силами в эту эпоху являются руки рабочих и машины, с помощью которых рабочие производят вещи.
При всей важности умственного труда в эту эпоху, умственный труд ещё находится на подхвате, — что и делает возможным определение той части общества, которая занята умственным трудом (в том числе, столь важных для производства людей, как инженеры, техники, все вкупе), словом «прослойка». Называется ли эта прослойка, как у нас, интеллигенцией или как-то иначе, но это прослойка, это не класс. И об этом в Советском Союзе достаточно много говорилось.
А вот потом у нас без всякого вывода из данного утверждения было сказано, что наука стала непосредственной производительной силой. И никто до конца не понял, сколь масштабными должны быть проистекающие из этого выводы.
Если наука, умственный труд в целом становятся непосредственной производительной силой (не силой, обслуживающей основную производительную силу, сопровождающей её, а непосредственной производительной силой), то тот, кто уже не руками, а мозгами приводит в действие эту производительную силу, является не прослойкой, а классом. И это фундаментальное общественное изменение! У него абсолютно другая роль в обществе. Этот пролетариат умственного труда, коль скоро умственный труд стал производительной силой, является полноценным пролетариатом, то есть когнитариатом.
Теперь он является тем, кто приводит в действие эту производительную силу, и у кого отчуждают процесс труда. Он эксплуатируемый в условиях, когда основная производительная сила — наука. Это не снимает с повестки дня значения машин как средства производства вещей, но это постепенно выдвигает на первую роль новый класс, который называют когнитариатом.
Только в том случае, если наука является непосредственной производительной силой, в производственные отношения входит некий субъект, называемый «когнитариат», то есть полноценный эсплуатируемый класс.
Что происходит в России? В СССР на последнем этапе как раз и было сказано, что наука стала непосредственной производительной силой. Но никаких выводов по этому поводу сделано не было. Потому что это означало, что классическая бюрократия должна делиться с интеллигенцией, которая превращается в полноценный новый класс, не благами, которыми бюрократия готова была делиться (под бюрократией я имею в виду политическую номенклатуру), а властью. Но властью номенклатура, то бишь, бюрократия наша, абсолютно не готова была делиться ни с кем. И уж тем более — с этим новым классом. Который, в свою очередь, себя новым классом не ощущал.
Всё, над чем я бился со второй половины 70-х годов вплоть до того, как это рухнуло, — это попытка создать внутри данной среды прослойки, пропитанной мировоззрением. Новым мировоззрением, классовым.
Этому мешало всё: концепция бесклассового государства, классическая концепция диктатуры пролетариата, всё остальное.
В итоге, став классом по сути в системе производительных сил и оставшись прослойкой по мировоззрению и по всему остальному, интеллигенция и грохнула как себя, так и народ. Она историческую функцию не выполнила. А выполнила, наоборот, функцию антиисторическую. И отвечает, прежде всего, за совершённые ею преступления. Как потому, что именно она (наряду с обыдленным мещанством и преступностью) поволокла «Коломбину» в стойло этого «Арлекина», так и потому, что она не осознала себя в новом качестве, чему в существенной степени помешали её герои — и либеральные (типа академика Сахарова), и консервативные (типа Солженицына). Они все увели данную прослойку от осознания того, что она уже становится классом, а это мучительный переход из одного состояния в другое.
Номенклатура же не хотела делиться властью с новым классом, не хотела преобразовывать прослойку в этот новый класс, боялась до смерти этого нового класса и имела к этому определённые основания. В итоге она его грохнула вместе со страной. И решила, что лучше она превратится в буржуазию на обломках страны — в паразитарную, криминальную буржуазию, — чем начнёт с кем-то делиться властью в обновлённом Советском Союзе.
Слабейшим звеном во всей этой системе оказалась именно прослойка интеллигенции, которая должна была преобразовываться в этот новый класс, потому что её-то и грохнули беспощадно, системно. Она в ту сторону поволокла процесс. Она этот процесс обслужила. По большому счёту, она и обслужила ту же номенклатуру, которую привыкла обслуживать, только обслужила самую её грязную и подлую криминальную часть. Получила свои «30 серебряников» — и после этого, в качестве массового слоя или прослойки, начала загибаться. И превратилась в самую потерпевшую, самую социально-игнорируемую группу в стране. Никто не потерял столько, сколько она, в грубейшем социальном смысле.
Как я много раз говорил, если раньше средний рабочий, водитель машин, жил в несколько раз хуже профессора, то теперь он живёт в несколько раз лучше профессора, — не потому, что профессор живёт так замечательно, а потому, что профессор просто загибается. И эта самая прослойка — весь этот интеллектуальный субстрат — будет первым уничтожен, если продолжится псевдокапиталистическая оргия. Он не нужен. Ликвидкому он не нужен. Ликвидком всячески намекает этому классу, что надо либо валить, либо самоликвидироваться. И всё.
Небольшая часть встроилась в эти отношения и играет роль некой обслуги, кто-то уехал, все остальные загибаются.
Теперь задача состоит в том, чтобы привнести в эту группу классовое полноценное сознание, что в принципе в условиях регресса невозможно, и в условиях такой разгромленности этой группы — тоже невозможно.
В России XXIвека нет когнитариата, равно как не было полноценного пролетариата в России XIXвека.
Соответственно, Маркс мучительно думал о том, что будет делать Россия. А Ленин разрубил этот гордиев узел очень просто и абсолютно антимарксистским путём. Он сказал: «Да, полноценного пролетариата в России нет, что поделаешь! Я понимаю. („Развитие капитализма в России“ называется — очень интересная книга. Такая современная, что дальше некуда! — С.К.) Но если даже этого класса нет, а за ним будущее, то надо создать партию этого класса — и тогда создастся класс».
Если бы Маркс что-нибудь такое услышал, он бы пришёл в неописуемый ужас. Но Ленин не только это произнёс — он это сделал. Была создана партия пролетариата, фактически отсутствующего (или крайне слабого и наиболее эксплуатируемого в России — более, чем в любой другой стране мира). Была создана его партия. Эта партия действительно создала полноценный пролетариат — полноценный рабочий класс. Вот это-то мы создали с чудовищным трудом. И это сейчас уничтожено.
Если говорить о подобного рода социокультурных технологиях или о подобного рода конструированиях, то сейчас этап такого конструирования возможен. Существует раздавленный субстрат, который в этом раздавленном виде даже проще превращать в класс, чем в идиотски самодовольном, в котором он пребывал в конце советского периода.
Необходима партия когнитариата при полном понимании, что когнитариата нет. И тогда когнитариат будет, и страну удастся вывести за капиталистические рамки, потому что когнитариат и есть локомотив истории в послекапиталистическом варианте развития. Тогда как буржуа есть локомотив истории в капиталистическом варианте развития.
Если для капиталистической фазы легитимацией, оправданием, идеологией, смыслом или «надстройкой» (так говорили марксисты, недооценивая, как я считаю, масштаб проблемы) являлся модерн, то для послекапиталистического варианта найдено должно быть нечто другое. Другой проект.
Ибо ни проект «Модерн», который остаётся в Юго-Восточной Азии, как я уже много раз говорил, ни проект «Контрмодерн», ни проект «Постмодерн» нам не светит…
Значит, нужен четвёртый проект. Наш когнитариат — это субъект. А четвёртый проект — Сверхмодерн.
Вот такая пара — субъект — проект — способна (я не знаю, с какой вероятностью — в 1 %?) действительно куда-то, к фантастическим новым рубежам выволочь Россию. И это будет и новая империя (под которой я имею в виду государство, реализующее некий великий проект, вот этот четвёртый проект), и действительная перспектива для человечества, и великое будущее для тех, кто в этом живёт. Всё это будет.
Шансов на это безумно мало. Поэтому если бы можно было исправить буржуазию и вписаться в какой-то (пусть ублюдочный) вариант капитализма, чтобы выжить, то затеваться под такую судорогу было бы не нужно. Но вся беда заключается в том, что это а) фактически неисправимо и б) не может быть исправимо извне, оно должно быть исправимо изнутри. А я не чувствую ни малейших импульсов, говорящих о том, что кто-то тут чего-то хочет, что какая-то часть класса всерьёз думает об этом, при том, что, простите, ей придётся думать о такой смешной вещи, как построение капитализма в отдельно взятой стране. За что боролись, на то и напоролись.
Но и об этом речи не идёт. Речь идёт просто о том, чтобы этот капитализм, не выходя из стадии первоначального накопления, дожрал страну. И после этого умер вместе с ней. Но в той мере, в какой мы хотим, чтобы страна жила, мы не можем допустить этого.
И здесь возникает ещё один вопрос к Пьеро или даже целая серия вопросов… Этот Пьеро так и будет «пьерить», хватаясь то за оружие, то за бутылку? Или он способен себя вытянуть на эти новые горизонты, превратиться во что-то другое? Это первое.
И второе. После того, как Арлекин увёл у Пьеро Коломбину и сделал с ней, как говорил герой Алексея Толстого, «то, что Содом не делал со своей Гоморрой», — этот Пьеро Коломбину любит? Он способен её любить по-настоящему? Потому что только если он способен её любить по-настоящему, он и может вытянуть себя куда-то наверх. И только вытянув себя наверх, он может спасти Коломбину.
Но поскольку Коломбина заколдована этой мантрой «капитализм», то расколдовать её можно, только сказав о некапиталистических перспективах. И не просто проквакав по этому поводу что-то, а достаточно подробно описав, что это такое, начиная с понятия «когнитариат», и далее со всеми остановками.
Вот этим мы сейчас и начинаем заниматься в последнем, четвёртом цикле передач «Суть времени».
