Сергей Кургинян

Есть закономерность, которая мне представляется очевидной, но людям, находящимся по другую сторону диалога между интеллектуалами и властью, она почему-то непонятна.

Закономерность эта выражается в следующем: чем более явно ослабевает общество, тем сильнее угроза разрушения государства. "В здоровом теле – здоровый дух".

Невозможно сильное государство при непрерывно слабеющем обществе. Когда ссылаются на слова Ключевского: "Государство богатело, народ хирел", – мне хочется напомнить, что, во-первых, это кончилось тем, чем кончилось, а во-вторых, происходило все же не совсем так.

То, о чем я собираюсь говорить, складывается из двух частей.

Первое: хочет ли кто-то развалить государство, еще раз активно по нему ударить?

И второе: когда он бьет, он бьет – по гранитной скале, по кирпичной стене, по сгнившей деревянной стене, по картону? То есть он бьет по прочной конструкции: ударил – и пальцы себе сломал? Или по листу ватмана, который элементарно протыкает?

Конечно, прочность государства зависит от системы управления, устройства государственных институтов, в какой-то степени, от консолидации элиты. А все это, в свою очередь, существенным образом зависит от того, какова мощь той общественной субстанции, которую называют народом.

Если в стране все процессы движутся в сторону умаления этой социальной субстанции, бесполезно бесконечно укреплять государственные институты, системы и структуры. Нельзя ослаблять общественную ткань и надеяться, что разрыв между укреплением оболочки и деградацией всего, что ее наполняет, не приведет к деструкции. Это – само по себе деструкция.

Вопрос также не в том, можно или нет применять командные методы; их можно и нужно применять. Вопрос и не в том, нужно ли душить антигосударственные элементы; их можно и нужно душить. Главное, что все это имеет успех только в ситуации реального восходящего социального потока.

Именно в этом – колоссальная разница между гнилыми репрессивными режимами и настоящими диктатурами.

Диктатура Сталина была настоящей постольку, поскольку внутри нее шел восходящий социальный поток. Люди из деревень ехали в города, получали образование, новые специальности, активно работали и строили новые заводы. И всякий раз это можно было показать, и все это видели собственными глазами. Вот возник Днепрогэс, вот – Магнитка, вот – новый образовательный поток, вот – другая армия, другая демографическая тенденция, вот, вот, вот…

На этом фоне развивались и процессы иного рода, о которых много сказано и написано. Когда начинали с того, что сажали тех, кто действительно представлял государственную или общественную угрозу, а заканчивали тем, что писали донос на соседа по квартире, чтобы сделать ее из коммунальной отдельной.

Все это вместе запутывалось в сложные социальные клубки, обрастало неким массовым ужасом, опутывалось чиновным мурлом с пятью извилинами. В результате происходило действительно катастрофическое ослабление элиты…

Но я сейчас не об этом. Я о другом спрашиваю: почему на фоне тех масштабных репрессий и прочего негатива можно все-таки говорить о дееспособности сталинской диктатуры, пусть и со всеми ее издержками? Потому, повторяю, что шел восходящий поток социальной жизни. Но как только восходящий поток социальной жизни иссякает и на поверхности остается лишь тупая ограниченность чиновничества, происходит деградация всего и вся.

Так что не стоит верить "аналитикам", которые говорят: "Диктатура – всегда неэффективна. А вот демократия – всегда эффективна". Это не так.

Диктатура способна быть очень даже эффективной. И необходимой. И всегда неудобной.

Вряд ли кто из нас хочет жить в условиях диктатуры. Потому что в ней есть не только дискомфорт, но и огромные издержки другого рода.

Однако иногда диктатура становится безальтернативным средством спасения страны и общества. Тогда ее и применяют. Во Франции это называлось "Комитеты Общественного Спасения".

Другое дело, если диктатура выполнила свои задачи, а ее продолжают сохранять, как удобную для бюрократии форму властвования. Вот тогда непонятно, зачем диктатура и что она решает.

Весь этот многолетний крик по поводу того, что лишь гибкая многомерная демократическая система может быть эффективна, а любая другая система – заведомо неэффективна, основан на глубокой лжи. На ложных альтернативах "порядок – свобода", "жесткость – эффективность" и т.д. Диктатура в условиях высокой социальной мобильности и восходящего социального потока способна быть гибкой, эффективной, мобилизационной.

В этом смысле диктатура, как и демократия, может быть разной. Бывает демократия ликвидации, демократия стагнации и демократия развития. Но бывает и диктатура ликвидации, диктатура стагнации и диктатура развития. Все это разные модели социального управления, разные государственные системы.

Поэтому, если вместо того, чтобы показать существование нескольких типов диктатур и нескольких типов демократии, утверждают, что есть просто диктатура и просто демократия и они так-то соотносятся, это означает, что просто подменяют реальную проблему. Что реальный объем понятий и знаний о социальных процессах превращают в систему с усеченным и лживым знанием. Затем такое "знание" транслируют в общественное сознание. Что сейчас и происходит.

А дальше спрашивают: "Чего вы хотите? Чтобы вам отсекли голову или отрезали ноги?" Такая вот псевдодилемма выдается за императив реального выбора.

Следовательно, обществом хотят управлять, хотят формировать его "повестку дня". Но вместо нормального объема и содержания проблем ему подсовывают усеченные псевдопроблемы. Вместо реального спектра возможностей – навязывают дурацкий выбор между плохим и еще худшим. Все остальные – серьезные и действительно насущные – вопросы не обсуждаются, все другие – реальные – возможности отбрасываются. Вот и выбирайте: между отрезанными ногами либо головой.

А реальная власть – причем везде – будет все дальше сдвигаться в те места, где прекрасно осознают, как та или иная проблема выглядит на самом деле, как ее препарируют и как в ложном виде передают так называемым массам, которыми хотят управлять. Причем для масс все это реальное поле проблем и возможностей к тому же "забалтывается" информационным шквалом, где на каждую единицу смысла выдается тысяча, две, сто тысяч единиц сенсаций, обсуждений, дискуссий и прочего "шума".

О значении трансцендентального регистра в мышлении я уже говорил в предыдущем докладе. И о том, что однажды сказал Бжезинский. А заявил он примерно следующее: "Путин, наверное, мог бы выволочь страну из катастрофы и протащить ее в оставшиеся немногие "щели возможностей". Но при том, что он обладает многими сильными качествами: воля, жесткость и пр., у него нет трансцендентального мышления. И потому этого не произойдет".

В связи с этим должен заметить, что каждый человек, поскольку он человек и обладает неотъемлемой человеческой самостью, обладает и ресурсом трансцендентального мышления. Сказать, что кто-то им не обладает, можно лишь в том случае, если отрицаешь представление о единстве человеческого рода. Это – во-первых.

Во-вторых, трансцендентальное мышление – процесс не природный, а культурный. Кто-то, ныне им не обладающий, может его приобрести и развить. И, наоборот, обладающий может утратить.

В-третьих, никому не дано до конца предугадать, кто чем в действительности обладает.

Однако важно то, что Бжезинский взаправду нащупал некую слабую точку многих современных властно-государственных систем. То есть проблему.

Но проблему не Путина или не столько Путина… Я не берусь обсуждать Путина, я его не знаю. Да и никакое, даже глубокое, знание не определит содержание того, о чем и как человек думает наедине со своей подушкой. А вот проблемы того класса, частью которого является Путин, проблемы стремления спецслужб стать господствующим классом и роль спецслужбистского начала во власти, это я оценить могу. И постараюсь сделать это в самых разных регистрах.

Компартия СССР начала операцию самоликвидации в тот момент, когда она создала Пятое Управление внутри Госбезопасности. То есть выделила внутри контрразведки как таковой управление идеологической контрразведки. С этого момента КПСС подписала себе смертный приговор, причем стратегически и системно. Остается только гадать: кто из людей, которые это санкционировали, понимал это и делал все сознательно, а кто – не понимал и делал автоматически, по инерции, случайно.

Но для меня как для человека, который разбирается в принципах системного управления, ясно, что передача КГБ функций идеологической контрразведки (а в дальнейшем, как я понимаю, еще и идеологической разведки, просто менее явно) означала: начиная с этого момента, партия себя начала ликвидировать. Потому что идеологической разведкой и контрразведкой имеет право заниматься только правящая идеологическая моносистема. Именно эти функции она не может и не должна передоверять никому. Это неотчуждаемые функции управляющего ядра самой социально-политической системы.

Идеологическая разведка и контрразведка должны были оставаться абсолютной монополией партии. Так, как и было до начала 60-х годов. А как только эту монополию разрушили, когда произвели на свет специальный разряд людей для "борьбы с идеологическими угрозами" и когда выстроили из этих людей дееспособную структуру, в ней, в этой структуре, все идеологические угрозы и сконцентрировались. Те, кто призван был "выявлять, опекать и пресекать" альтернативные идеологии и их носителей и пропагандистов, все это и актуализировали.

Одновременно вся действующая система самой партии, а затем и спецслужб постепенно омертвляла содержание и функции собственной идеологии. Расширение спектра актуализированных противоборствующих идеологических течений сопровождалось последовательным уничтожением всего, что являлось подлинным богатством и поводом для обсуждения идеологических вопросов внутри самой правящей системы.

Этот процесс прошел три фазы.

Наиболее остро и открыто коммунисты обсуждали свои идеологические возможности в 20-е годы. При этом любой, кто пытался сунуться к ним с какой-нибудь фундаментальной альтернативой (царизмом, либеральной демократией, нацизмом или чем-то еще, принципиально противоречащим их собственным идеологическим основаниям), немедленно ликвидировался.

В 30-е годы собственные, внутрипартийные дискуссии коммунистов были сведены к минимуму. Но зато обсуждение царизма и прочего уже отчасти допускалось.

В дальнейшем полемика по идеологическим проблемам коммунизма была еще более ограничена, профанирована и, фактически, прекращена. Зато многое, в духе "господа офицеры, голубые князья", развернулось по полной программе.

Общий закон состоит в следующем. Чем жестче партия ограничивает возможности и полноту дискуссий внутри себя по проблемам собственной идеологии, тем более она допускает вовлечение альтернативных и враждебных ей идеологий в спектр ее собственного мировоззрения.

Чем меньше конструктивно и всерьез спорили о коммунизме, тем больше в партийных рядах говорили о капитализме, либерализме, белой идее, нацизме, о чем угодно еще. Все пустующие (добровольно освобождаемые) идейные ниши внутри самой партии заполнялись ее же антагонистами.

А кто их заполнял? Кто держал под контролем процесс опустошения и заполнения этих ниш? Те, кто контролировал чуждые мировоззрения и их носителей, кто же еще! Именно они создавали терминалы управления и "перетока" между "идейными пустотами" в самой партии и другими идеологическими течениями. Иначе и быть не могло, потому что это являлось их, "идеологических спецслужб", хозяйством.

Теперь о том, к чему это привело. Часть разведсообщества, отчужденная от реальной деятельности в сфере собственной идеологии и вовлеченная в игру с другими идеологиями, эти "опера", ставшие придатками к своей агентуре, – все это находилось по одну сторону. А по другую сторону в том же разведсообществе оказались так называемые прагматики или "технократы". Которые честно добывали важнейшие секреты иностранных государств, рисковали жизнью, собирали информацию, проводили спецоперации.

Данная часть сообщества жила совершенно отдельной "внеидеологической" жизнью. И внутри этого "неидеологического" массива было сделано все возможное, чтобы убить значение слов, значение и ценность идеологии. Убить все, что не являлось собственно прагматическим. Сознание людей, занятых конкретной разведработой, фактически "стерилизовали", отделяя их от всего, что связано с идеологическим содержанием.

Более того, поскольку люди – это люди и без какого-то идеологического содержания существовать и действовать не могут, то в их сознании скудость коммунистического содержания, естественно, так или иначе восполнялась "альтернативными" идеологиями.

Значит, с одной стороны, в ядре советской системы все идеологическое либо выхолащивалось, либо замещалось чужими идеологемами и их эрзацами. С другой стороны, возникла группа людей, которые провозгласили: "Вообще никакой идеологии! Только технократия".

В итоге, в результате сложных пертурбаций, эта группа и пришла сейчас к власти. Она сегодня предъявляет себя и как некая господствующая страта, и как аттрактор или системная группа, удерживающая социально-политическую устойчивость. И она несет в себе и заявляет на своем знамени программу этого "технократизма", прагматической "логики дел", она старается показать и доказать, воплотить деловитость и конкретность как свой стиль.

Что происходит в результате? В результате каждая операция по административной реформе мучительно напоминает спецоперацию. Пишутся какие-то указы, потом обнаруживается, что в них не хватает 10 пунктов. Указы заново редактируются на протяжении полугода. И оказывается, что Академия Генштаба должна перейти в Министерство образования, а Госпиталь МВД – в Минздрав. Возникают некие вопиющие асимметрии и несообразности, и любая начатая "спецоперация" распадается на "кирпичики" которые не хотят складываться в нечто целое.

В итоге: вот мы проводим спецоперацию по лесным ресурсам. А затем – контрспецоперацию по блокированию спецоперации по лесным ресурсам. Тут же – пенсионную спецоперацию и далее – пенсионную контрспецоперацию, и т.д., и т.п.

Но внутри каждой такой спецоперации не может не возникать и не проявляться еще хотя бы одна (как правило, далеко не одна) закрытая лоббистская группа. Для которой, в принципе-то, все неважно, лишь бы в подготавливаемых в рамках спецоперации законах была та или иная, кровно интересующая ее, маленькая строчка. В итоге на сегодняшнюю нашу действительность накладывается еще и противоречивая, конфликтная, лоббистская специфика.

Все это вместе рождает видимость гигантской деловой активности. А по сути, является организационным хаосом.

Но самое важное в этом хаосе то, что никто из его участников не понимает цены слова. А она совсем не так мала, как кому-то кажется.

Вот один пример.

Когда глава государства говорит, что он менеджер, нанятый народом для осуществления неких функций, то, на первый взгляд, это замечательная фраза, которая модернизирует российский политический язык. А если не на первый взгляд?

Ведь слова всегда имеют контекст и, будучи произнесены, тянут за собой все контекстные ассоциации. И на самом деле данная лексика означает следующее: государство тем самым "как бы" приравнивается к хозяйственной или иной – любой – корпорации.

Но если речь идет о корпорации, то сразу следует цепь ассоциаций, в числе которых акции, акционерный капитал и его распределение, прибыли на акции и, наконец, "ликвидность" (рис. 1).

Ведь если данный человек – просто менеджер, то, по определению, главная и единственная его задача (в рамках сегодняшних массовых представлений) – обеспечить максимальную прибыль конкретных нынешних акционеров. Пусть даже акционерами в данном случая является все, ныне живущее, население России.

У меня возникает вопрос: если сегодня, допустим, окажется, что можно продать Россию за 15 трлн. долл. и всем 150 млн. ее жителей выдать по фантастической для большинства сумме, равной ста тысячам долларов, будет ли от этого счастливо население? Прав ли будет "менеджер", принимающий такое решение?

И означает ли это, что мы, в принципе, можем продать Россию? Не фигурально, а буквально!

Я хочу получить ответ на этот вопрос: можем или не можем? А если не можем, то почему.

Мне на интернет-сайтах приходилось отвечать людям, которые говорили: "Очень даже можем!" Главное, мол, – простое человеческое счастье. Берем эти 15 трлн. Даем каждому по крупной сумме денег – на семью, в среднем, выходит по 300-400 тыс. долл. Отдали эти деньги, и люди либо купили себе домик, завели хозяйство, либо занялись бизнесом, либо уехали за границу, благополучно живут. В любом случае, они не бьются в нищете, им хорошо.

Так почему же Россию нельзя продать – при такой-то высокой ликвидности и если всем будет хорошо?

У заданного мною вопроса есть единственный ответ. Россию нельзя продать только потому, что она не корпорация, а ее глава не менеджер. Государство неликвидно.

Россия вечна. Трансфинитна. Чтобы это понимать, в сознании должна возникнуть единственная категория, которую у нас никто не вводит в оборот и не рассматривает. А она такова: в числе этих акционеров находится не только ныне живущее население РФ, но и все ее будущие поколения и, главное, все ее мертвые… Помните у Высоцкого: "Наши мертвые нас не оставят в беде"? Помните кинокадры недавней потрясающей трагедии, когда изгоняемые под угрозой поголовного уничтожения из родных мест сербы увозили с собой, иногда просто уносили, гробы предков?.. Так что вопрос мой далеко не прост…

Значение и ценность коммунистической идеологии не в том, чтобы на ее догматах так или иначе "строить" массы и элиту. Ее значение в том, что двадцатилетний лейтенантик, идя в атаку, хранил на груди партбилет и пуля пробивала его вместе с сердцем…

Такая смерть и является онтологической ценностью для идеологии. Никакой другой онтологической ценности нет. Ценность здесь измеряется понятием "жертвы". А жертва обладает ценностью постольку, поскольку мы, веруя или нет, существуем в христианской культуре. И поскольку для нас, людей этой культуры, – веруем мы ли нет – несомненна онтологическая, абсолютная ценность другой Жертвы. Высшей и тоже принесенной "за други своя".

Если этого нет, ничего дальше сторонникам "менеджерского" отношения к жизни объяснить невозможно. Я не религиозный человек. Но я принадлежу к этой культуре и ее системе ценностей. Для меня категория жертвы обладает абсолютной ценностью. Если есть рядом другие идеологии, в которых жертвы не обладают абсолютной ценностью, я не знаю, как они толкуют принципы существования государства на земле.

Теперь о методологическом смысле нашего рассуждения. Что я сейчас сделал с этой проблемой? Я ее трансцендентировал. Мне предложили имманентную "прагматическую" конструкцию, где нет категории "цена слова", а есть "менеджер" и далее корпорация и все с ней связанное. Но ведь тут же, в системе этих слов, естественно, выползает и "ликвидность".

Спецслужбистские бюрократические прагматики не понимают, что, играя со словом "менеджер", можно попасть в ситуацию, когда мало не покажется! Что у этого слова есть цена. Что выпущенное однажды, оно начинает самостоятельно жить, работать, как крыса прогрызать смысловые дыры… Они не осознают веса политической лингвистики, а также значимости трансцендентального измерения в жизни.

Там, где фигурируют "наши мертвые", там возникает ценность Родины и государства. Мы умрем, а Россия вечна. И мы да пребудем в ней вовеки. Иначе говоря, Россия есть держатель акционерного потенциала нашего бессмертия. А еще никто не сумел пока конвертировать бессмертие в смерть. Если Россия бессмертна и если она адресует к потенциалу нашего бессмертия, то акции бессмертия нельзя продать в обмен на жизнь. Вечность вообще нельзя продать, поскольку нельзя продать бесконечное за конечное. Сколько стоит бессмертие? Неизмеримо много оно стоит – по определению. У него нет цены. В соответствии с этим, все, что к нему причастно, тоже цены не имеет.

А как только все, включая такое бессмертие, приобретает цену, человечество рушится. Ибо высший слой человеческого бытия состоит именно из того, что бесценно, что принципиально выведено из сферы купли-продажи.

И чем больше мы расширяем эту сферу, чем быстрее интенсифицируем акты купли-продажи, тем крепче, жестче, надежнее мы должны беречь тот слой, в котором никакие акты купли-продажи недопустимы. Естественно, что сфера, где совершается купля-продажа, будет давить на сферу, где этого не происходит. Но для того и существует культура, как непреодолимый защитный барьер, который ограждает и предупреждает: "Вот это уже не продается!"

Вот за что необходимо бороться, вот где надо наступать и выигрывать наступление. Ибо это главный фронт – борьба за человека и человечность.

Но тогда, соответственно, не может быть борьбы против разрушения государства – вне трансцендентальной политики, эстетики, философии и пр. Нельзя выстроить имманентно-прагматическую философию и т.д. и в пределах ее вести борьбу за государство. В этих пределах государство бессмысленно или, точнее, всегда небесспорно! В любой момент может возникнуть та рациональная "прагматическая" черта, за которой его выгоднее ликвидировать.

Поэтому никакая (еще раз подчеркиваю, никакая!) живая подлинная жизнь системы государственной безопасности не может быть развернута в имманентно-прагматическом философском ключе. И не должна быть отрезана от философии вообще. Потому что, как только она отрезается от философии вообще, а внутри нее образуется некая имманентно-прагматическая делянка, государственная безопасность как категория уничтожается вместе с самим понятием "государство".

Если это происходит, тогда надо переопределять понятие "государство". То есть определять его как корпорацию и рассматривать его ликвидность. А если сделать так, то я берусь доказать, как дважды два, что высокая ликвидность налицо и что все условия для ликвидации России созрели. И что это уже делается и что не надо никаких объяснений в духе "происков ЦРУ".

Проанализируйте все главные тенденции, а затем просто возьмите список последних законопроектов и недавно принятых законов и внимательно его просмотрите. Там все условия ликвидации прописаны.

Нужны доказательства? Они таковы (рис. 2).

Объективно существуют три мегатренда. Начнем с элементарного.

Говорят, у нас создается новая супермощная армия.

Из кого? Из роботов? По всем данным, наркотизация и алкоголизация молодежи идут ускоренными темпами, и это не говоря уже о ситуации со здоровьем населения в целом. Так из кого при таком мегатренде будет совсем скоро состоять эта наша новая армия? Из иноземцев? Будут создаваться "византийские наемные полки"?

Смотрим далее. Наши ученые получают в среднем не более, чем по 200 долл. в месяц. А кто-то – и по 100 долл. Ключевые стратегические научные разработки свернуты. Академия Наук фактически превращена в "общак", где 200 или 500 человек то ли "осваивают", то ли присваивают миллиард долл. А все остальные кусают локти и думают или о том, как бы им присоединиться к указанным избранным, или о том, как бы умереть и всего этого не видеть.

Не буду утомлять дальнейшим перечислением конкретных общеизвестных тенденций в других сферах. Подчеркну лишь, что все наше "материальное":

– демография,

– образование,

– культура,

– промышленность,

– рынок как таковой

– все это входит в единый негативный мегатренд.

Демографический тренд катастрофический. Образовательный уровень снижается (а нам, оказывается, надо еще резко сократить количество библиотек, как заявляет бывший культурный министр-шоумен). Затем, нам мало уже имеющейся запредельной социально-экономической дифференциации населения, мы должны ее еще увеличить.

Говорил и буду говорить: Россия – не рыночная страна! Россия не может быть эффективным чисто рыночным государством.

Россия слишком велика. Слишком разрознена ее инфраструктура. Слишком не развита сеть дорог и слишком трудно ее поддерживать. Слишком низка требующаяся для эффективного рынка географическая мобильность населения. К тому же при нашей чудовищной социальной дифференциации рынок труда нормально не работает. Рабочая сила не перетекает "по хозяйственной необходимости" из региона в регион.

Список можно длить, все вы эти факторы знаете.

А рядом находится несколько полюсов чужой активности, более мощных, чем наша собственная активность. Все. Если ставка на "свободный рынок", часть населения постепенно деградирует и вымирает, а часть перетягивается в Европу, в Японию, в другие места. Это просто неизбежно, если в нашем государстве опираться на "рынок" как на абсолютный приоритет.

Значит, для того, чтобы Россия могла полноценно существовать, государство должно быть крайне активным хозяйственно-экономическим игроком. Отсюда следует, что возможна либо жесткая "патерналистская" система, либо государство как весомая часть, активный участник и регулятор рынка.

Если же мы будем слепо уповать на рынок (а мы все больше на него уповаем), то перечисленные негативные факторы замкнутся в единую систему. И тогда весь "материальный" мегатренд, который я кратко описал, ведет к тому, что государство должно рухнуть. Ибо, повторю, не может быть при слабеющем обществе развивающегося государства.

Но и это не самое главное. Есть следующий мегатренд. Социальный.

Что происходит с общественными реакциями? С нормативными социальными реакциями как в элите, так и в обществе? Многие, наверное, еще помнят реакцию советского общества на землетрясение в Армении. Это была спонтанная реакция всей страны. Всплеск огромного сострадания и солидарности. За истекшие годы наша социальность прошла несколько этапов мощнейших трансформаций. И вот теперь давайте замерим, что происходит сегодня, в эпоху "Норд-Оста", "Трансвааля" и взрыва в московском метро? Ответьте мне: сколько тысяч людей всколыхнулись и вышли на улицы, когда узнали, что "Трансвааль" собираются восстанавливать и что скоро можно будет купаться в бассейне, где еще пахнет кровью раздавленных?

Мне говорят об обществе советской эпохи: "Это были "совки"! Они – такие вот идиоты, что у них был явно завышенный уровень социальной реактивности".

Да, уровень социальной реактивности был очень высок. И это как раз определяло степень здоровья и сплоченности общества. Но не будем адресовать к советской эпохе. Давайте посмотрим на не советскую, а капиталистическую Испанию. Посмотрим на уровень реактивности и солидарности испанского общества по отношению к недавним терактам в стране. Он что, низкий? Разве там есть что-нибудь похожее на то, что происходит в России?

Я уж не говорю о развешенных по всей Москве плакатах так называемой "наружной рекламы". Поскольку до конца не знаю: это лишь недобросовестная реклама, сделанная людьми, которые просто хотят нажиться, или это уже подрывная акция.

Я не конспиролог и не стремлюсь повсюду видеть подрывные акции. Но я не исключаю, что за некоторые виды рекламы у нас платят отдельно – не за рекламу, а за разрушение сознания. И не такие большие деньги нужны: 20 млн. долл. в месяц на Москву – это не сумма для крупного международного игрока, ее могут спокойно и с удовольствием отдать ради того, чтобы управлять в нужном направлении социальными процессами.

Пример – реклама пылесосов, уже упоминавшаяся в предыдущем докладе. "Нейросемантическое оружие" в цивилизованных странах под запретом. Воздействуя на подсознание покупателя, вы автоматически становитесь нечестным конкурентом. Ваш потребитель запоминает такие рекламные тексты слишком глубоко, и вы тем самым вторгаетесь в его внутренний мир, предопределяя выбор покупателя. К тому же, все, что относится к нейросемантическому программированию, разрушает сознание.

Что же получается? Мы якобы входим в мировое сообщество. У нас – рынок и, значит, маркетинговые акции, реклама и т.д. Но в мировом сообществе за такую рекламу дают срок!

Значит, не мы куда-то в мировое сообщество входим, а мировому сообществу нравится и выгодно смотреть на то, как мы гнием.

А нам-то самим – нравится смотреть на то, как мы гнием?!

Вот президент выступает по поводу цензуры на телевидении и говорит: "Так ведь рынок!" Но, простите, во многих рыночных странах уже давно есть такая игрушка для ребенка, которая называется "щелкалка со звездой". Когда ребенок остается дома один, ему никак не запретишь смотреть телевизор. Он начинает щелкать на пульте кнопки разных программ. Поэтому штучка эта делается со "звездой". А "звезда" – гарантия того, что ни на одном телеканале ребенок не увидит изощренного садизма, деформирующего его психику, или порнографии, которая, простите, в итоге подавит его сексуальную (и, как следствие, репродуктивную) способность.

На одном таком канале со "звездой", если мне не изменяет память, какую-то родственницу Майкла Джексона ее бой-френд дернул за кофточку. Кофточка чуть приоткрылась и обнажила грудь. И – жуткий скандал… И телеканал вот-вот разорят! Если продюсера не посадят, то телеканал разорят!

Где у нас "щелкалка со звездой" или хоть что-то подобное? Нет ее! Где строгие правила показа "фильмов только для взрослых" (как везде в Европе!), которые никто не смеет преступить? Нет их!

Так почему это называется "мы входим в мировое сообщество"? В мировом сообществе есть "щелкалка со звездой" или есть, как минимум, соответствующая цензура СМИ. Если вы все копируете, что есть в мировом сообществе, так скопируйте это!

Но это лишь одна из частностей в широком социальном мегатренде. А ведь распад нормативных социальных реакций – смертельный процесс. По отношению к нему общество должно выработать единую, непримиримую позицию. Со всех трибун нужно об этом кричать!

Приглашают меня недавно выступить на "круглом столе" в одной толстой газете. Я начинаю перечислять эти негативные мегатренды. И в ответ раздается дежурное (к чему я уже привык, как к дождю осенью и снегу зимой, со времен Горбачева): "Не надо драматизировать! Не торгуйте страхом!"

И тут вдруг вклинивается в обсуждение один из его участников, молодой парень, который провел крупное социологическое исследование в молодой элите. Он вскакивает и говорит: "Напрасно говорите, будто Кургинян что-то там драматизирует! Да он в последнее время обуржуазился! Он уже вообще все анализирует с каких-то холодных, внеэмоциональных позиций! Я провел исследование! И сначала, когда в целом все посмотрел, думал: там ошибки, неправильно считали. Открыл главу "Социальные реакции". Опрошено 6 тыс. представителей молодой элиты в возрасте до 35 лет. Начал листать – реакция "ноль". Не поверил. Попросил исходный материал опросов. Действительно, социальные реакции – "ноль". Не заниженные, не нормальные, не завышенные показатели, а нулевые! Проверяю другие графы опроса – там все в порядке: ценности свободы и т.д. – это все есть".

Для справки, вдруг кто не знает: социальные реакции – это сострадание, солидарность и т.п. И вот как этот молодой социолог завершил свою реплику: "У меня дети здесь! Я не хочу жить вне России. Сделайте что-нибудь!"…

Если есть в России стратегический штаб и глава страны действительно беспокоится по поводу того, развалится она или нет, то этот стратегический штаб днем и ночью должен заседать, обсуждать и докладывать главе, что происходит с социально-нормативными реакциями в российском обществе, которое явственно движется к десоциализации…

Разве непонятно, что способно сделать мощное информационное оружие в наших условиях? Очевидно, что любые такого рода тренды в принципе можно у нас в России повернуть. И уже вполне ясно, что если их не повернуть, то мы вскоре получим мощную звериную стаю, а не общество!

И, наконец, есть последний тренд. Он называется "метафизическим" (или стратегическим). Здесь я совершенно согласен с теми, кто говорит, что центральная проблема России – это ее право на существование.

Во-первых, оно ведь, это право, вовсе не задано автоматически, как кому-то кажется! Да и как, скажите мне, сочетаются понятия "менеджер" и "ликвидность" с заклинаниями о "великой России"? И кто сегодня внятно объяснит, каково реальное место нашей страны в мире и в происходящих на наших глазах новых мировых процессах? Может, России вообще места в них, в этих процессах, нет?

И, во-вторых, что такое субъектная значимость России? Страна предала свою историю, своих союзников и теперь барахтается в каком-то криминальном месиве. В чем выражается ее право на существование, ее онтология? Покажите нам эту онтологию. Это что, литератор Сорокин, который говорит о наслаждении гниением, "сладостностью распада". Или это дяди со свечками, стоящие в церкви? Где онтология-то? Почему ты считаешь, что имеешь право жить, да еще вместе с такой страной? И что это такое – жить, что ты под этим понимаешь?

Все это я называю "трансцендентальным мышлением".

А без этого какая Россия? О чем идет речь?

Теперь начинается субъективное (рис. 3).

Все, видимо, слышали или читали слова "мы потеряли Россию". Это кто говорит? Республиканская партия США. А кто, по ее мнению, в этом виноват? Вы, клинтоновцы и горовцы! Вы ее потеряли!

Если представить это огрубленно, без нюансов, то республиканская группа начинает свою игру. "Россия нужна! – говорит часть "бушменов". – Потому что мы ее хотим заточить то ли на ислам, то ли на Китай, и вообще нам надо, чтобы это пространство кем-то контролировалось. Нужен баланс в Евразии. И поскольку мы уже поссорились с Европой и исламом, необходим кондоминиум с Россией".

Но противоположная часть американской элиты от своей позиции не отступает: "Россия невозможна! Делающий на нее ставку Буш – дурак. Мы, клинтоновцы, были правы! Ее надо "замочить" до конца!".

Когда старые материалы с прогнозами о скором распаде России, вроде тех, что появились недавно в нашей прессе, выбрасываются на официальный сайт ЦРУ, – это означает, что идет очередной тур предвыборного "бодания" между Бушем и Кэрри. И демократы хотят Бушу вставить "фитиль" за то, что он опять вяжется с Россией. А Буш должен сказать, что ослабление России в том виде, в каком это осуществлял Клинтон вкупе с нашими олигархами, приведет к тому, что Россия исчезнет. И тогда здесь будет ислам, или сюда прорвется Китай. И Америка потеряет своего союзника и позиции на континенте.

"Какого союзника, где вы видите союзника? – восклицают его оппоненты. – Глядите, на каком там уровне демография, армия, культура, промышленность? Они только воруют! Где вы видите эту Россию? Ведь в 2015 году ее уже не будет!"

Но если ее, нашей России, не будет в 2015 году (а с точки зрения оценки всех перечисленных тенденций оппоненты Буша абсолютно правы), то кто станет строить стратегический союз в 2005 году? Если понятно, что стратегический союзник через десять лет прикажет долго жить.

Это одна логика.

А у "менеджеров", – прежде всего, иноземных – логика другая. Если ликвидность страны высока, а ее ликвидация неминуема, то у них только один вопрос: как лучше "оседлать ликвидацию"? Они рассуждают просто: "Раз все разваливается, так либо я что-то получу, либо мой конкурент. Мне-то что, если им, самим русским, она не нужна? Если для них это "корпорация", то для меня – корпорация вдвойне. Я ее и буду "дербанить"!"

Идет игра в "мировой преферанс". Но никто же не будет играть в такие игры просто "на интерес". Одна из самых крупных ставок – Россия. И поскольку здесь, у нас, игроков мирового уровня нет, эту ставку "разыгрывают" все остальные. По любым правилам.

Вот сбросили материалы о распаде России на сайт ЦРУ. Сидит Сатаров и рассуждает: "Да, Россия может развалиться, если Путин будет продолжать антидемократическую линию". Сидит Бунич и говорит: "Нет! Россия не может развалиться". Сидит некто третий и вещает: "Если не окоротить олигархов, Россия точно развалится". Бэ-бэ-бэ… Бу-Бу-Бу… Ба-Ба-Ба…".

Это все что означает? Это означает, что есть создатели подобных тем и форматов обсуждения и они находятся не здесь, не в России. А есть их, этих тем и форматов, потребители и трансляторы.

И здесь должен заметить, что, с точки зрения структуры современного общества, уже не существует "пролетариата" как эксплуатируемого класса производителей. Вместо него все более явно на роль нового эксплуатируемого класса выходит так называемый "консьюмтариат" или "консьюмериат" – весь совокупный "класс потребителей". "Консьюмтариат" – это сегодняшний "плебс". Плебс посткапиталистического общества. Плебс информационной эры.

Элита создает форматы и темы обсуждения, а "пипл хавает", как любят говорить некоторые журналисты. "Пипл", который этот элитный продукт "хавает", потребляет, "консьюмит" – это новая эксплуатируемая часть общества.

Вопрос мой заключается в следующем: состоит ли Россия только из "консьюмтариата"? Потому что по отношению к посткапиталистическому формату тот, кто "консьюмит" "мерседес" и ресторанные завтраки по 500 долл., такой же плебей и эксплуатируемый, как и тот, кто "консьюмит" плохую колбасу и полугнилой хлеб. Это все одно – потребители. Новое быдло – быдло посткапиталистической эпохи.

Итак, они здесь, в России, сидят и эти темы и форматы обсуждения, которые создают в другом месте, "хавают". И никакого стремления расширить повестку дня, ввести в нее что-то парадоксальное, создать неожиданный ракурс, отрефлексировать на усечение этой повестки – то есть вступить в игру! – ничего подобного не просматривается.

А почему не просматривается? Потому что в этой игре необходимо понимать цену слов. Понимать, что вся философия господства и подчинения в XXI веке формируется вокруг слов. Что хозяева слов суть хозяева XXI века. А когда люди пренебрегают словами, то, сами того не сознавая, они прямо говорят: "Я отчуждаю от себя функцию господства. Я господство отдаю. Мне оно не нужно".

Ведь как создается ситуация, когда правящий класс заведомо превращается в быдло? Нужно, чтобы правящий класс не хотел всех тех функций, которые сочетаются с господством. И когда правящий класс не осознает значения слов, он сам добровольно себя кастрирует. Он отказывается от функции господства, он делегирует ее кому-то другому.

Информационная эра, о которой мы говорим, не шутка. И информационные продукты, предлагаемые для потребления, не косметика на "реальной жизни" (рис. 5).

Кто был во все времена наиболее причастен информации? Спецслужбы. Стихия спецслужб – информация. Казалось бы, раз наступает "информационная эра", наступает "эпоха спецслужб". Но, на самом-то деле, – все наоборот. Наступающая информационная эра немедленно становится эпохой уничтожения спецслужб. Временем, когда они не приобретают, а теряют власть.

Спецслужбы – это ведь привычка работать с острым дефицитом информации, добывать специальными методами необходимую закрытую информацию. А новое-то время отличается катастрофическим избытком информации. И это принципиально иная ситуация.

Задача новых хозяев эпохи, создателей форматов и тем, как раз в том, чтобы на вас шел непрерывный шквал информации, чтобы вы тонули в информационном океане, в котором ни в чем нельзя разобраться. И тогда – куда уходит власть? Что становится властью в XXI веке? Властью становятся знание и контекст.

А каковы возможности в XXI веке для тех, на кого этот шквал обрушивается? Вы можете быть рабом предлагаемого "меню" форматов и тем, то есть реагировать по заданным стереотипам: "последние новости", "модная трактовка" и т.д… Или вы должны сами разбираться: это – барахло, это – информационный шум, а вот это и это значимо.

Если вы выстаиваете в этом шквале и способны в нем действовать, то вы, вне зависимости от ваших материальных и статусных потенциалов, принадлежите к господствующему классу. К классу тех, кто в состоянии каким-то образом ориентироваться в процессе, держать или создавать его.

Если же вы способны только "хавать" то, что летит вам в рот, вы – плебс.

Так что, если спецслужбы хотят сохраниться, а не оказаться стертыми в порошок в первую очередь, они должны от "страстей" по информации перейти к "страстям" по контексту и знанию.

Вопрос жизни и смерти спецслужб сегодня заключается в том, смогут ли они приобрести и удерживать внутри себя это самое трансцендентальное измерение. Никого это не касается так сильно, как их. Либо они сумеют и успеют перейти с формата "ловли рыбы в мутной воде информации" на формат "управления повесткой дня" на уровне знания и контекста, либо спецслужбист становится быдлом под ногами информационного менеджера, который понимает цену слов.

Информационная революция – это не то, что у вас в 25 раз больше телевизионных программ и появился Интернет. Это принципиально другая, страшно жестокая эпоха, когда поставлено на карту все. Если элита какой-то страны хочет жить – она овладевает переходом от информации к знанию и контексту. В противном случае она гибнет. Она уже не элита. Ее захлестывает волна плебса, и она гибнет так же, как гибли в эпоху капитализма феодалы, не сумевшие овладеть законами рынка и прибыли.

Так понимают ли закон слов "государственные менеджеры" высшей категории? Понимают ли, что они не менеджеры?

Избыток информации – вот ныне главный герой и причина трагедии спецслужб (рис. 6). От дефицита, в котором они существовали, все переходит к профициту и девальвации информации. И, значит, к девальвации роли ее, информации, собирателя и носителя.

Куда смещается реальный центр власти? К контексту и знанию.

Значит, как и в случае с КПСС, рядом с центром власти стоят двое! Остатки интеллектуального класса страны и та группа, которая кажется себе господствующей, а уже почти готова превратиться в труп. Только раньше этой группой была "верхушка КПСС", а теперь этой группой оказалась "верхушка спецслужб".

И опять проблема состоит в одном: если вы уж взялись за Россию, вы не можете не построить площадку, на которой перегруппируетесь с позиций информации на позиции контекста и знаний. Ведь эта площадка все равно будет существовать. И в ее пределах кто-то сумеет пересесть "с лошади информации" на "лошадь контекста и знания", а кто-то не сумеет. Не сумет и пополнит разряд "рабов нового типа".

Эти наши спецслужбы, они же чего-то хотели! Они хотели тут создать капитализм. А называли его еще "модерном", "национальной модернизацией России". Они же с этим проектом себя связывали! От Берии до Андропова и дальше… И образовалось то, что представляет собой внутреннюю трагедию эпохи Путина (Рис. 7).

При Клинтоне ничего подобного не случилось бы. А тут хозяевами США стали республиканцы, и оказалось возможно оттеснить "демократию" чуть-чуть в сторону. Наконец-то, на горизонте забрезжил свой КГБ-истский "национальный режим"! И вся их коллективная энергия – идеологического "Пятого управления" и родственных ведомств – со страстью устремилась в проект "Национальный модерн", как демонстрацию своей состоятельности. Можно было показать эту композицию и сказать: "Вы читали разработку "АСУ-Перестройка" НИИ КГБ? Знаете, что там было написано? Вот сейчас-то мы как раз все и реализуем".

Теперь оказалось, что проектом Модерн и не пахнет (Рис. 8). Потому что "модернизация" – это когда возникают и работают новые заводы и когда все больше ВУЗов и библиотек. А когда некто в звании министра говорит, что надо сократить количество библиотек, ВУЗов и т. п., это называется "ликвидация". Реально идет демодернизация. Нации нет. Возник регресс.

Сейчас вроде бы что-то в направлении модернизации "зашевелилось". Но… ровно в тот момент, когда проект Модерн, с которым они себя связали, начал рушиться во всем мире. Буш – последняя судорога Модерна. И то уже Модерна для Америки, потому что Ираку никакой Модерн не светит. Югославии – тоже. Капитализм в том виде, в котором мы к нему якобы стремились и прилаживались, уходит. Уходит во всем мире.

А что у нас? Президент только нескольких, особо его раздражавших, "комаров" из нашей новой буржуазии прихлопнул, а она вся так и поплыла… Лопнул этот социальный субъект. Испарился. Элиминировал.

И тогда вопрос: чем же она, эта наша буржуазия, была на самом деле? Разве так проявляет себя господствующий класс? Если бы президент только замахнулся, а в ответ получил волну возмущения и вынужден был вступить в диалог с этим возмущением или подавить его, а возмущение бы только нарастало, в результате подобной раскачки, быть может, и конституировался бы буржуазный класс.

А теперь очевидно не только отсутствие стратегической программы модернизации, демодернизация России – яркое тому свидетельство. Очевидно и отсутствие субъекта модернизации, потому что не бывает проекта Модерн без буржуазии и без нации. Если буржуазии, как выяснилось, нет, и нации нет, и модернизации нет, какой тогда проект Модерн? Какое национальное государство? Где оно? Ведь нация и есть главный субъект модернизации.

Что же есть, что в остатке?

Начнем, как говорится, ab ovo.

Жила-была КПСС, как основа советской Системы, и в ней сложился какой-то (знаю по опыту) относительно модернизированный слой, с которым я, в частности, имел дело. Сказать, что это были гении, робеспьеры, джорджи вашингтоны или нечто подобное, не могу. Это были просто вменяемые ребята, которые еще хотели что-то там в Системе крутануть, наладить. Но существовала и как бы "теневая Система", я не буду сейчас ее разбирать. Система-2.

А напротив всей этой конфигурации располагался "социальный актив" в лице научно-технической интеллигенции и части гуманитариев, бюрократии и части народа. По крайней мере, пролетариата индустриальных систем, ВПК и прочего.

Этот актив имел две возможности. Он мог либо взять штурмом Систему, соединяясь с какой-то ее частью, выбрасывая не устраивающее его закоснелое властное вещество и заполняя собой образовавшиеся ниши. Либо разрушить эту Систему.

Все, что я тогда делал, все мои книги, "Постперестройка" и пр., – это попытка построить мост между этим активом и Системой. Но у актива были уже к этому моменту "делегированные" Системой-2 свои ориентиры – Солженицын и Сахаров. А также – романы Стругацких, как некие совокупные символические образы существующего и должного.

Соответственно, актив начали "затачивать" на то, чтобы он Систему снес.

Теперь – внимание. Сам по себе актив Систему снести не мог. Он был слаб. Для того, чтобы снести Систему, надо было актив подключить к "антиактиву" – теневикам и будущему криминалитету. Должна была возникнуть патологическая мизансцена – Окуджава в ковбойке и рядом Япончик на "мерсе": "Да здравствуют демократия и мораль!" Без такой композиции невозможно было снести систему. Но между ними, между Окуджавой и Япончиком, располагалась такая вещь, как "антимещанский механизм" (АММ), встроенный в актив и препятствующий налаживанию их отношений (рис.9).

Вспомним "В поисках радости", где Олег Табаков шашкой крушит мещанский рай, или того же Окуджаву: "А если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся… я все равно паду на той, на той единственной, гражданской…"

Значит, "антимещанский механизм" надо было сломать для того, чтобы загнать актив под антиактив. Чтобы сделать идолом актива, условно говоря, колбасу, нужна была идеологическая и моральная санкция "жрецов перестройки".

И эту санкцию сначала осторожно, а затем вполне решительно дали. Негласно, еще с 70-х годов. Я этот порог уже тогда четко ощутил. Позже девальвация идеального стала приобретать агрессивные формы. Помню, в 80-е годы, когда я был руководителем театрального коллектива, мы приехали в Каунас на фестиваль театров-студий. Показывали там, в частности, спектакль Васильева "Серсо", где в главной сцене герой выхватывает у старика купленную им для внука советскую соску и выкидывает ее с криком, что ребенок, сосущий такую соску, никогда не будет свободным человеком. А еще что-то пафосное о своем опыте жизни в коммуналке, когда дверь ударялась о спинку кровати. (И это тоже формировало раба.)

Я потом спросил на обсуждении: "А что сосали дети древних спартанцев? Неужели американские соски? И как насчет "скорлупы ореха", в которой Гамлет готов был чувствовать себя повелителем бесконечности?" И тогда один из журналистов, ставший потом очень модным, заорал: "Тут нам Кургинян навязывает какую-то социальную интеллектуальную дискуссию. А мы в Каунасе не хотим интеллектуальных дискуссий. Мы хотели их до тех пор, пока сидели по кухням. Мы всего боялись и притворялись, что нам все это нужно. А теперь в этой прекрасной западной стране (а ведь Литва была еще в составе СССР) нам нужно карбонатов и мультфильмов!". И вся эта культурная "хевра" – театральные деятели, искусствоведы, критики – начала колотить по столам бокалами и пивными кружками (дискуссия была в "непринужденной атмосфере" кафе) и истерично скандировать: "Карбонатов и мультфильмов! Карбонатов и мультфильмов!" Их было человек сто. Я этого никогда не забуду. Шел 1988-й год.

Кто же отдавал этот приказ – не на демонтаж "замшелого коммунизма", а на разблокировку "антимещанских механизмов" в активе? Вот тот, кто его отдал, – пусть теперь хотя бы не поет песен о том, что он хотел национального государства русских и модернизации. Пусть этих анекдотов не рассказывает. Потому что он в тот момент открыл двери всему, вплоть до фашизма (рис. 10).

Но это происходило не на пустом месте. Поскольку актив надо было положить под "антиактив" и коренным образом изменить ситуацию, требовалась некая "философская заморочка", без которой это нельзя было сделать. И ее тоже необходимо хорошо представлять.

Был такой талантливый мужик. Он "отсидел", потом его вытащили (как теперь свидетельствуют, занимался этим лично Ю.Андропов), привезли в 60-х в Москву, определили в ИМЛИ. Звали его Михаил Бахтин.

И он, как теперь очевидно, нужен был, по большому счету, лишь для одного: поднять и ввести в массовый оборот тему "карнавализации". Вся филологическая верхушка и иже с ними устроили настоящую вакханалию вокруг этой карнавализации. Достоевский – карнавализация. Здесь – карнавализация. Там – карнавализация…

Понимаю, что какие-то, не слишком образованные, люди могут вообразить, будто карнавализация – это когда просто ходят разнообразные ряженые, кувыркаются, что-то смешное несут. Словом, весело. Однако именно карнавализация и стала самым эффективным инструментом демонтажа антимещанского механизма. Для того чтобы провести "смычку" Япончика с Окуджавой, нужно было включить носителей АММ в карнавальную процессию.

А карнавал – тире "сатурналии" – далеко не такое уж доброе и безопасное дело. Там, в частности, есть жуткий образ – беременная смерть. И она – главная фигура Ада. Ибо карнавал – это допущение Ада в человеческий мир, дозированная прививка инферно этому миру.

Они же начали навязывать карнавализацию всему. То есть открыли Ад, создав эту бесконечную карнавальную процессию. А закрыть его не смогли.

И тогда "антиактив" с подстегнувшимся к нему активом уничтожили Систему (рис. 11).

Но логика-то исследуемого нами "романа" между странными и несовместимыми социальными телами в том, что эта "теневая" Система-2, с которой я начал, все эти идеологические управления ГБ и пр., рассчитывали, что они создавшейся "композицией" будут руководить.

А этой "композицией" руководить нельзя. Она сама собой руководит. В нее можно встроиться, при ней можно присутствовать – со свечкой, с премьер-министром, без него. В храме Христа Спасителя, в Кремле, на даче… Можно что-то говорить с телеэкрана. Но руководить ею нельзя, так как она живет по закону самораскрутки! Потому что главный закон Ада – моментальное наступление пресыщения. Бандитские сериалы с убийствами? Уже мало, дайте убийство-он-лайн. Включили Интернет, заказали убийство мальчика 8 лет, его у вас на глазах разрезают на части. Пожалуйста, цена – 50 тысяч долларов! А в скольких точках страны ежевечерне идут натуральные гладиаторские бои с обязательным смертельным исходом?

Все это вместе – демодернизация, десоциализация, деонтологизация, депопуляция – и есть ликвидация. Это и есть терминальный процесс для страны.

Не считал, не считаю и не хочу считать, что Путин сознательно возглавляет этот процесс. Но сегодня уже не до Путина! Власть скопом тащится в карнавальной телеге, где блеют "мастера культуры", ликуют новые авторитеты, власть отдает какие-то приказы… Но телега-то едет туда, куда едет! К смерти! Вот реальный процесс.

Если идет распад социальных реакций, он пройдет до конца. Мы пока живы инерцией остатков прежней системы. Пока многие учителя учат детей, а многие врачи соглашаются лечить больных за гроши своей зарплаты. Почему они соглашаются, понять не может никто, но они – пока – соглашаются.

Но мы же не можем не осознавать, что:

а) этот человеческий материал выбывает; и

б) он же не бесконечно будет согласен на это. Он же тоже живой!

Еще в 1994 году я писал, что постсоветский проект Модерн в России будет провален! Но был готов и тогда, и сейчас всячески его поддержать. Только я вижу: все, что происходит, носит обратный характер, характер галопирующей демодернизации. И я понимаю, что при той скорости, которую набирает этот процесс, все, что власть сейчас пытается делать, его не остановит.

То есть сейчас нужно уже другое. Требуются, очевидно, некие трансцендентальные процедуры внутри субъекта власти. После чего этот субъект должен разбираться в сложившейся ситуации на совершенно иных основаниях.

И не факт, что это возможно. Потому что если существующий буржуазный класс – барахло, то оттого, что на место этой буржуазии назначат чекистов, новый современный властный класс не образуется. Помните у Чехова, в "Даме с собачкой"? "Не знаю наверняка, где служит мой муж, но знаю твердо, что он лакей".

Капитализм, модерн, все эти надежды и истерика по их поводу… Что мы имеем в итоге? Общество в условиях краха капитализма (рис. 12).

Вот опять поднялся шквал проклятий в адрес Ленина? Что это означает? Казалось бы: ну, что тебе Ленин? Все уже, вроде, по косточкам разобрали. Что вы снова и снова к нему возвращаетесь?

Это означает, что авторам проклятий очень хочется самооправдаться. И внушить обществу, что раз русский народ не покаялся за Ленина и вообще Ленин его так испортил, то оказалось, что с этим народом невозможно сделать модернизацию и капитализм. То есть те, кто так атакует Ленина, почуяли: скоро их начнут вешать…

Но если в стране все рушится и все описанные истерики лишь признак конца, то вопрос таков: что есть российское общество в условиях краха капитализма? Ведь к социализму оно не вернется! Если бы имелся хоть какой-то значимый актив желающих туда, в социализм, вернуться, мы вернулись бы туда уже в 92 году, ну, может, в 96-м. Однако всем нам известно, кем наполнен этот "социалистический" актив. Это – псевдооппозиция.

Главное же сегодня заключается в том, как поведет себя в России посткапиталистическое меньшинство. На десятках и сотнях сетевых площадок, подобных моему Клубу "Содержательное единство", сейчас решается один вопрос: сформируется ли это посткапиталистическое меньшинство, по каким законам сформируется и как оно поведет себя в России. Ему, этому меньшинству, все равно, так или иначе, придется договариваться с большинством.

Но абсолютно не предопределено, что это меньшинство, во-первых, сформируется как социальное тело. Во-вторых, что оно проявит социальную твердость. И, в-третьих, что оно не окажется "стаей хищников". Запросто может оказаться. Таково свойство посткапитализма. Однако все будет зависеть от живого социального процесса. Сейчас, на наших глазах, в узлах этой невидимой сети что-то начинает формироваться.

А пока России как самостоятельного субъекта нет. Отрицательные мегатренды усиливаются. Элита не способна контролировать идущие процессы, в том числе процессы трансцендентальные, которые являются решающими.

Значит, либо это меньшинство сумеет сформироваться и заявить, что Россия – это его собственность. И убедить большинство, что оно двигает страну в новый проект. Либо на месте России образуется большая зловонная помойка с мухами, из которой станут вылавливать отдельных представителей. Но это уже "акция Нансена". Это не политическая борьба.

Между тем роковая развилка приближается. И трагедия заключается в том, что общество – изгой для сегодняшней власти. Власть не понимает, что такое общество, что такое метафизика, что такое социальные и материальные тренды. Власть решила, что она живет вполне независимо от общества.

С таким подходом надо бороться и можно бороться. Это делается путем настойчивого обозначения всей правды о ситуации. Каждый день.

И другая важнейшая проблема – процесс формирования этого "посткапиталистического меньшинства".

Что нужно: а) чтобы оно делало ставку на Россию, потому что ему проще всего превратиться в придаток "Дженерал Электрик" и оно (правда, не целиком) само хочет этим придатком стать

и б) чтобы оно не было хищническим, то есть хранило, несло в себе и передавало через себя идеальную гуманистическую традицию, гуманистический, культурный и символический капитал.

И того и другого будет добиться совсем не просто. Но других перспектив я не вижу, не понимаю, не ощущаю в плане как социальной, так и исторической дееспособности.

Что касается всего остального социального массива, то он обречен быть либо союзником этого процесса, либо просто вываливающимся из исторической телеги на обочину материалом. Носится ли он на "мерседесах", гниет ли в своих малогабаритных квартирах, он – вне игры. Игра будет проходить по другим правилам и на других основаниях. Их надо нащупывать. И пытаться делать все то, что еще может быть сделано, чтобы наша российская жизнь оставалась жизнью людей, сохраняла какой-то исторический, духовный и нравственный потенциал.

Это единственное, за что можно бороться.

И все, что я могу предложить, – такую вот "двойную стратегию": сдерживания разрушительных процессов и усиления борьбы за создание нового социального субъекта. Только эта двойная стратегия, с максимальным переносом акцента именно на вторую часть, может сегодня являться собственно политической.

А все остальное превращает любое социальное начинание в "болтовню по интересам" или в сговор на предмет того, кому какие взятки давать на новых выборах.