В ряде своих публичных выступлений по вопросу о богатстве и бедности в современной России я выдвигал один и тот же, как мне кажется, абсолютно корректный тезис. Суть его в следующем. Можно долго спорить о том, что такое богатство и бедность. О том, нужны они или не нужны. О том, как они должны друг с другом соотноситься.

Это содержательный и далеко не исчерпавший себя спор. Он велся с самой глубокой древности, проходит красной нитью через всю историю мировых религий. Он особо остро велся, по понятным причинам, в пределах христианства. И он не завершен. Ни внутри религий, ни за их рамками. На территории так называемой секулярности.

Может быть, мне больше всего и хотелось бы разбираться в этой проблеме с той фундаментальностью, с какой это делают другие. Например, католики в лице бывшего Папы Иоанна Павла Второго, а также всех тех, кто проклял теологию освобождения или, наоборот, восславил ее. Может быть, мне и хотелось бы поглубже погрузиться в субстанцию дискуссии между нестяжателями и их противниками, францисканцами и теми, кто им противостоял. И наверное, все это важно сделать. Вне этого контекста собственно российская тема будет звучать не до конца верно.

Но… Давайте все-таки разберемся в двух крайностях (рис. 1).

Первая крайность заключается в том, что мы игнорируем или искажаем контекст. Тогда вдруг оказывается, что все страсти по поводу бедняков, томящихся в социальном аду, придуманы коммунистами. И являются прерогативой взбесившегося "совка", разместившегося на 1/6 планеты и навязавшего данную тему еще половине человечества – то ли с помощью ядерного оружия, то ли за счет происков КГБ.

На самом деле, страсти по поводу социального ада кипели и кипят во всем мире. А Святой Франциск Ассизский значит для понимания сути и значения этой темы ничуть не меньше, чем Ленин или Карл Маркс.

В сегодняшней оборзевшей России, наверное, найдутся персонажи, утверждающие, что "рука коммунистического Кремля" продиктовала Виктору Гюго роман "Отверженные", а Эмилю Золя – "Жерминаль". Но это, все-таки, отдельные и совсем уж одичавшие особи. Не столь одичавшие впомнят, что указанные французские писатели просто по возрасту никак не проходят на роль "агентов советского КГБ" или "прислужников товарища Суслова".

Но тогда будет сказано про дела давно минувших дней. Про то, что времена беспощадной бедности канули в Лету. И что Карл Маркс с его выводами об абсолютной поляризации (накопления богатства на одном полюсе, а нищеты на другом) промахнулся. Вот, мол, как Запад это все преодолел! Посмотрите на немецкого или французского рабочего – где тут абсолютное обнищание?

Поразительным образом авторы подобных возражений сочетают оные с размышлениями о глобализации. Мол, глобализация – это объективный процесс, к которому надо приспосабливаться.

Объективный или необъективный – это отдельный вопрос. Предположим, что объективный. Но что за процесс? Слова о том, что он "объективный", – не раскрывают его содержания. Глобализация осуществляется в рамках современного капитализма, который, при всех его модификациях, одинаково признает необходимость и естественность существования в мире труда и капитала. Этот современный капитализм, конечно, сильно отличается от того империализма, который Ленин назвал "высшей стадией развития капитализма". Возможно, ленинский империализм не был высшей стадией. Возможно, есть ультра-империализм, как говорил Каутский. Или какой-нибудь "ультра-ультра".

Но значит ли это, что империализм отменен? Отменен ли, например, закон неравномерности развития стран? Разве пример Китая или Индии не говорит о том, что подобная отмена не произошла? Да и вообще, если глобализация есть глобализация капитализма, более того, империализма, то ясно, что глобализуется. Глобализуются, прежде всего, основные слагаемые этого капитализма. То есть труд и капитал. И ясно, как они глобализуются (рис. 2).

Капиталы перетекают туда, где можно взять дешевую рабочую силу. А значит – получить наиболее высокую прибыль. Уже сейчас эти капиталы бегут из Западной Европы в Восточную. Но генеральная тенденция, конечно, в том, что они будут убегать в те страны, которые предлагают хороших рабочих за низкую цену. И тут Китай пока вне конкуренции.

Такова ситуация с капиталом. А с трудом? (рис. 3).

С трудом ситуация обратная. Мобильные люди из стран, в которых нельзя вырваться из абсолютной или относительной нищеты, бегут в те страны, где труд стоит дорого, и начинают выступать там в роли демпингового фактора. В роли многочисленных иноземных штрейкбрехеров.

Но если бы только их! Осуществляя такое перемещение, антропопоток "волочет" за собой культурные ценности, религиозные предпочтения, нормы социального уклада. Оказываясь оторванными от своей коренной среды, эти слагаемые начинают трансформироваться. И далеко не всегда в сторону просвещенной толерантности и социальной пластичности. Процесс намного более неоднозначен.

А поскольку мощность процесса колоссальна (уже сегодня речь идет о перемещении не менее полумиллиарда людей) и темп его беспрецедентен, то и издержки соответствующие. Оскудевающие по численности и размякшие от преуспевания страны "первого мира" не успевают "переваривать" обрушившиеся на них (и в чем-то необходимо-желанные) трудовые ресурсы. Угроза потери национальной и культурной идентичности носит отнюдь не вымышленный характер.

Что значит в этих условиях принять глобализацию как объективность? Согласиться на то, что возобладавшее со временем исламское население Европы выберет исламского президента или проведет референдум по законам шариата? Загнать это исламское большинство в новые гетто и установить полицейскую диктатуру – осознавая, что гетто рано или поздно взорвутся? Радикально изменить структуру производительных сил и производственных отношений?

Я не понимаю таких рассуждений об объективности там, где речь идет о человеческом будущем. Я особо не понимаю этих рассуждений тогда, когда рассуждающий поносит Маркса, и при этом с важным видом изрекает именно насчет "объективных законов" именно то, что так ненавидел главный антипод Маркса – Карл Поппер.

Человеческая история не носит абсолютно объективного (то есть детерминированного) характера. Она существенно рефлексивна и проективна. Эти ее черты существовали всегда, но в XXI веке могут обрести решающее значение. Финансовые рынки плюют на любые объективные закономерности или, точнее, начинают нарушать их в ту же секунду, когда они оказались выявлены. Вслед за финансовыми рынками идут и все остальные. В целом же эту рефлексивность воспроизводят и процессы, носящие существенно не рыночный характер.

Приведу один важный пример.

Предположим, что есть некий уклад "А" и есть субъект "а", который хорошо размещен в этом укладе (рис. 4).

Предположим далее, что некие объективные предпосылки требуют перевода данного уклада "А" в уклад "Б" (рис. 5).

Предположим также, что "а" уяснил эту коллизию. Что он понимает – в укладе "Б" его заменит некий актор "б". А сам он, "а", потеряет всё, что имел. Позиции, ресурсы, смыслы.

Что тогда сделает "а"? Он спросит себя: "Нельзя ли "грохнуть" (или, научно выражаясь, снять) эти самые объективные предпосылки?" (рис. 6).

Мне скажут, что объективные предпосылки потому и объективные, что их нельзя снять. Но субъект "а" поставит вопрос не так. Он переведет этот вопрос в технологический ракурс. И спросит себя: "Есть ли технологии подобного снятия? И какие для этого потребуются ресурсы?"

Встав в рефлексивную позицию, этот субъект займет одновременно и позицию проектную. Одно без другого не бывает (рис. 7).

В конечном итоге окажется, что осуществимость или неосуществимость проекта определяется возможностью задействования неких технологий и ресурсов. Если можно мобилизовать достаточные ресурсы и применить эффективные технологии, то проект возможен. И при определенных условиях – необходим. Если же технологии с достаточной эффективностью нет, а нужные ресурсы слишком велики, то процесс пойдет в русле так называемой объективности.

Чем определяется эффективность технологий? Что такое вообще технология в нашем случае?

Технология – это воздействие на систему. Есть система S. Мы осуществили по отношению к ней воздействие Т. И получили систему S1 (рис. 8).

Предположим, что S – это народ в том виде, в каком он существует на определенный момент времени. Назовем этот народ обществом.

Это общество является недостаточно податливым. И потому имеющиеся технологии Т не позволяют погасить в нем определенную процессуальность P (рис. 9).

Например, S – это рабочий класс начала ХХ века. Обладая определенными культурными и социальными установками, этот класс вдохновляем определенными целями. Совокупность этих целей и установок делает класс достаточно непластичным по отношению к политическим технологиям t (разгону демонстраций, запрету на забастовки), препятствующим реализации этим классом своих целей. Например, целей социальной революции и перехода от капитализма к социализму. То есть, нет политических технологий t, способных эффективно воспрепятствовать процессуальности Р.

Но оказывается, что есть другие технологии. Не политического, а социального характера. Рабочий класс можно омещанить, подкупить, социально преобразовать до некоей податливой субстанции, обладающей другой процессуальностью – Р1. А уже в рамках такой новой процессуальности можно эффективно использовать и определенные политические технологии – t1 (рис. 10).

В качестве объекта подобных трансформаций не обязательно должен выступать определенный класс. Можно говорить и об обществе в целом. Ведь стоит нам заменить "нетехнологизируемое" слово "народ" словом "общество", как многое станет ясно (рис. 11).

Итак, технологии могут быть подразделены на два основных типа (рис. 12).

Как только центр тяжести в системе технологий сместился от технологий управления как такового к технологиям преобразования самой субстанции управляемого, сместился и полюс власти. Власть стала носить все более социокультурный характер.

Когда же произошли такие смещения "центра тяжести технологий"? Конечно, тут решающую роль сыграло телевидение. Вообще, сфера массовых коммуникаций. К этому добавилось очень многое. Возможно, что нам еще придется разбираться с этим "многим" поэлементно. Тут и технологии управления сознанием, и технологии отчуждения сущностных ресурсов человека, и технологии смены идентичности.

Пока что нам важно установить следующее. Начиная примерно с эпохи телевидения, давшего возможность навязывать сознанию свои клипы, превращая само сознание в клиповое, – мир стал иным. Даже ядерное оружие не так сильно изменило мир, как оружие информационное.

Следующая генерация этого оружия – Интернет. Затем возникнут более серьезные технологии, маячащие за разного рода "виртуальными путешествиями". В любом случае, форматизация сознания стала технологически доступна постольку, поскольку само сознание оказалось введено в определенные рамки. И эти рамки подорвали несомненность той истории, которая казалась Марксу ареной развертывания объективных социальных закономерностей.

Там, где есть история, – есть народ. Есть классы, осознающие и предъявляющие свои интересы. То есть, социальные системы с низкой податливостью.

Там, где нет истории, – другие социальные системы. С высокой податливостью. Сама возможность создания таких систем – предъявляет новый вызов. Который я называю "войной Игры против Истории" (рис. 13).

После этого затянутого пролога я могу перейти к собственно политической проблематике.

Превращение Истории в Игру предполагает возможность решения следующей задачи (рис. 14).

Создавая новый формат общества, новый уклад, новую социальность, субъект "а" исходит из интересов самосохранения. Он рассуждает вполне определенным образом: "Если мне нет места в укладе "Б", то я могу создать уклад "В", в котором у меня будет замечательное место. Может быть, даже лучше, чем в укладе "А". А если я могу это сделать, то почему мне этого не сделать?".

Постараемся применить эту общую модель к трем конкретным ситуациям (рис. 15).

Первая ситуация связана с альтернативой между социализмом и фашизмом как той развилкой, на которой оказывается капитализм в условиях реальной конкуренции с живой социалистической альтернативой. Понимали ли теоретики марксизма в конце 20-х годов ХХ века, что речь идет именно об этой альтернативе? Да, понимали! Но трактовали ее ошибочно.

В чем же была ошибка? В недоучете соотношения двух рассмотренных нами технологий – собственно управленческих (политических и экономических) и преобразовательных (социокультурных). Еще здесь можно говорить о технологиях формационных и форматирующих.

Для формационных технологий формация – это объективная данность, равно как и формационный переход (например, от капитализма к социализму).

Для форматирующих технологий формация – это уже вполне рукотворная вещь. Подлежащая необходимой "технологической перековке". В сущности, речь идет о том, что мы уже обсудили (рис. 16).

Фашизм соединил социокультурную власть с властью в узком смысле слова. То есть с властью политической и экономической. Нельзя сказать, что он отбросил последнюю. Он применил ее на всю катушку. Но если бы он применил только ее, то марксистский аппарат прогноза дал бы верные результаты. Немецкий пролетариат как данность, как существующая социальная структура, действительно восстал бы против диктатуры капиталистических монополий и полуфеодальной латифундистской военщины. И фашизм (который в этой надежде многие марксисты поддерживали) действительно стал бы коммуно-социалистической революцией. А такая поддержка – ускорением "родовых мук истории".

Но марксисты не ощущали феномена новой власти – социокультурной. Они не были готовы к тому, что их противники задействуют эту власть. Возможность задействования такой власти находилась за рамками их представления о линейном прогрессе.

Теперь кто-то выдает этот линейный прогресс за "предопределенность восхождения усложняющихся систем". Марксисты 20-х годов ХХ века (включая лучших из них) верили в такую предопределенность. Они игнорировали сложные циклы мировой истории. Они считали "черные дыры" этой истории несущественными отклонениями, справедливыми лишь для глубокой архаики. Непоследовательные попытки самого Маркса нащупать нечто подобное, сводя оное к пресловутому "азиатскому способу производства", игнорировались.

Да и кто мог вообразить себе взрыв подобной "азиатчины" в одной из самых продвинутых западных стран – Германии? Причем Германии, в которой буржуазная демократия уже наступила, военщина оказалась отодвинута от власти и т.д. То, что проявилось в фашизме, стало шоком для марксизма 20-х годов. Потому что произошло именно это (рис. 17).

Капитализм, опасаясь социалистической революции, решился на формационный ход, превращающий его в неофеодализм, в новый тип формации "В". При этом место субъекта, который мы называем капиталистическим, в этом самом "В" оказалось в чем-то даже лучшим, нежели место этого же субъекта в пределах его родного капитализма.

Подобный "ход конем" оказался социокультурной "пробой пера". Очень грубой пробой. Первой и в чем-то неудачной. Но лиха беда начало.

Рассмотрев нашу схему применительно к этой первой ситуации, я сразу же предлагаю применить ее к двум другим. Не столь глубоким, но в чем-то даже более актуальным.

Вторая ситуация касается того же капитализма, но уже в конце ХХ века. Когда ему нужно преобразовываться во что-то постиндустриальное. А он понимает, что это слишком рискованно, что можно, так сказать, потерять место (рис. 18).

Можно подробно разбирать этот "ход конем" и его слагаемые. Псевдореволюция хиппи, уводящая часть интеллигенции в одну сторону от посткапиталистических изменений. Псевдореволюция яппи, уводящая другую часть интеллигенции в другую сторону. "Секс, драг, рок". Потребительство, масс-культурные трансформации и многое другое, включая глубокую управляемую мутацию левых движений, отрыв этих движений от классической социальной базы. И кое-что из того, что нам еще, наверное, не до конца открыто.

Но подобный "ход конем" был бы невозможен без определенной синхронизации. И тут я перехожу к коллизии с распадом СССР и последовавшими за этим шоковыми реформами (рис. 19).

Предлагая подобную модель, я тем самым делаю сразу несколько рискованных утверждений.

Прежде всего, я утверждаю, что именно советский правящий "политический класс" использовал социокультурные технологии для запуска регресса, отвечающего его властным интересам. Этот регресс осуществлялся в два этапа. Сначала социокультурный шок при Горбачеве, когда правящая партия, обладая монополией на средства массовой информации (то есть на информационное оружие), расстреляла из этого оружия сознание своего народа. Взорвала ценности, идентичности, сами предпосылки идеального (а тем самым и социальности, в том числе).

В дальнейшем к социокультурному шоку добавился шок социально-экономический, а также пресловутое всевластие пиар-технологий. Подобное всевластие кажется смешным. Но только если нет аппарата для его реального понимания. Я же предлагаю некий аппарат (рис. 20).

И утверждаю, что именно осознание определенными группами советской номенклатуры значения социокультурной власти и возможностей неограниченного использования этой власти в интересах самосохранения – представляет собой ту проектно-рефлексивную основу, на которой было построено все, с чем мы имеем дело сейчас. По сути, советский правящий класс, самосохраняясь, объявил наиболее радикальную войну истории. И сделал это по уже приведенной мною схеме (рис. 21).

Если западный "неокапитализм", делая "ход конем", чуть-чуть "подопустил" свое общество, разместив его в потребительской нише, то советский "номенклатуризм", делая тот же "ход конем", сбросил общество до конца. Ради самовыживания он согласился на распад страны, потерю зон влияния, демонтаж извечных историософских амбиций, подрыв идентичности и идеальных предпосылок вообще, – то есть, на регресс и расчеловечивание.

Далее, я утверждаю, что "ход конем", осуществленный советским правящим классом и олигархией Запада, – это не два разных обособленных хода, а единый ход, осуществленный по некому общему замыслу. Ряд совпадений просто слишком бросается в глаза для того, чтобы с порога отмести эту рискованную гипотезу.

Крах парижской студенческой революции (уже вполне суррогатной, но все-таки революции!) и ввод советских войск в Чехословакию… Не случайно два этих события приходятся на один 1968 год. Как не случайно и то, что временной интервал, отделяющий убийство Кеннеди от снятия Хрущева, – тоже менее года.

Я могу привести еще много подобных совпадений. Каждое из них ничего, конечно же, не доказывает. Но их сумма (тоже ничего не доказывая) о чем-то все-таки говорит.

Еще о большем говорит раскрытие содержания, стоящего за этой суммой совпадений. Но это – задача других наших исследований. А здесь мне важно только то, с чего я начал и к чему готов теперь теоретически перейти.

Я имею в виду проблему богатых и бедных в современной России. А также то, почему все мои публичные попытки рассмотреть эту проблему не риторически, а хотя бы классификационно, наталкиваются на истерическое сопротивление далеко не случайного характера (рис. 22).

Фактически я во всех своих публичных обсуждениях этого вопроса предлагаю только одно – уйти от обсуждения богатства и бедности вообще и начать обсуждать специфику российской бедности и российского богатства. Социальную структуру этой бедности и богатства. Если хотите – профиль бедности и богатства.

Кто оказался специфической жертвой новой российской бедности? В целом, жертвой оказались очень и очень многие. Но специфической жертвой оказались те, кто нигде и никогда подобной жертвой не оказывался. Так называемые "локомоционные" группы нашего общества. К таковым относятся ученые, научно-техническая и гуманитарная интеллигенция, педагоги, врачи. А также представители "сословий безопасности" – армии, полиции и т.п. Те, кого здесь неслучайно назвали "силовиками".

Оставим даже пока в покое силовиков. Офицеров, генералитет – в той их части, в которой это все непричастно к коррупции. Оговорим сразу, что мы коррупционный коэффициент вообще не рассматриваем. Мы рассматриваем только декларируемую социальную норму и ее воспроизводственный потенциал. А также иерархию групп и социальных тяготений, которая вытекает из подобной нормы.

Простейшие выкладки показывают, что именно по подобным локомоционным группам и был нанесен основной удар. Они оказались наиболее сильно сброшены вниз. Оставим даже в стороне вопрос о том, что это их заслуженный удел, ибо они вожделели капиталистических перемен и не желали видеть, что акторы и тенденции носят именно рассматриваемый мною характер.

Оставим также в стороне вопрос о том, что именно два уводящих от власти контрлокомоционных потока – сахаровский и солженицынский – дали подобный совокупный результат. Интеллигенция в ее рассмотренных мною модификациях дала вовлечь себя в эти потоки и отвлечь от единственной реальной задачи – задачи постиндустриальной трансформации своего общества. Что отвечало и совокупным интересам нашего общества, и классовым интересам данных групп (как оказалось, неспособных подняться не только до общенародного, но и до классового осмысления своих задач и интересов).

Оставим это в стороне и подчеркнем только, что бедность носит структурный характер. И является в этом смысле беспрецедентной.

Рассмотрим условный профиль современного общества (рис. 23).

Место локомоционных групп в этом профиле означает только одно – что российская бедность носит структурно-регрессионный характер. А российский процесс, тем самым, представляет собой именно то, о чем я говорил выше (рис. 24).

Но регрессионный процесс не имеет тормозов. Можно управлять скоростью погружения в регресс, но нельзя стагнировать регресс, зафиксировать его на некоторой фазе. Впрочем, и это мы уже рассмотрели выше с теоретической точки зрения (рис. 25)

Уходя в бесценностное и антиценностное потребительство, попадая сразу из него в регресс, двигаясь из регресса в "зооциум" (догосударственную племенную стаю) и выпадая из него в "социофлору", российское общество инволюционирует. И эта инволюция как бы отвечает интересам правящего "политического класса", который уютно чувствует себя в таком инволюционном процессе.

Но инволюция предполагает некие метаморфозы, связанные с государственностью. Государственность не может вольготно существовать в условиях регресса. Как бы ни груба была эта государственность – она все равно нуждается в тех тонких вещах, которые регресс размывает и вымывает. Отсюда принципиальная непоследовательность существующего политического класса.

Цепляясь за государственность, он вынужден осуществлять контррегрессивные изменения. Но как он может осуществить эти изменения? В чем социальная база? На какие группы он может в этом опереться? Как выглядят эти группы? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мне придется еще раз вернуться к регрессу и социальному профилю (рис. 26).

Ситуация с профилем социальной значимости – вроде бы очевидна. Но есть одно возражение, которое чаще всего приводится. Оно звучит так: "Да, по относительным социальным возможностям, возможностям в рамках советского профиля и советского предложения, – локомоционные группы сдвинулись именно таким образом! Но почему вы берете эти относительные возможности? Возьмите абсолютные! Эти группы не стоят в унизительных советских очередях, не находятся под прессом номенклатуры, не прикованы к советскому убогому сервису, не закрыты "железным занавесом"! Почему вы все это скидываете со счетов? Интернет! Информационную свободу! Свободу вообще!"

Никоим образом это все со счетов сбрасывать нельзя. Но нельзя игнорировать и другое – логику социального воспроизводства.

Эта логика складывается из двух компонент. По аналогии с тяжелой и легкой промышленностью, я называю эти компоненты тяжелой и легкой составляющей в системе воспроизводства (рис. 27).

Необходимо признать, что для слоев населения, которые не загнаны до конца в тупик, легкая компонента социального воспроизводства в ее постсоветском исполнении – притягательнее, чем эта же компонента в советском исполнении. Тут можно спорить о качестве, о нематериальных слагаемых жизни, которые начинают носить все более удушающий характер. Хотя бы о защищенности по отношению к уличной преступности, или о санитарии и гигиене. Но все равно, во всем, что касается легкой компоненты социального воспроизводства, постсоветские преимущества налицо.

Но с тяжелой компонентой все по-другому. При советской власти эта тяжелая компонента была, конечно, несовершенна. Но она была! Сейчас ее нет вообще. Врач, учитель, профессор вуза, инженер в системе ВПК – все эти группы на свои накопления от заработанных честным путем средств ну уж никак не могут купить квартиру детям. А в перспективе не могут дать им ни образования, ни медицинской защиты. Значит, эти локомоционные группы лишены воспроизводственного потенциала вообще!

Я не хочу обсуждать все остальное! Остальное, во-первых, не столь однозначно. И, во-вторых, носит вкусовой характер. Можно спрашивать: чем денежная кабала лучше кабалы политической? Но тут могут быть разные ответы. И поэтому я это обсуждать не хочу. Я только спрашиваю о воспроизводстве и о структуре бедности и богатства. Я хочу зафиксировать, что локомоционные группы лишены законного воспроизводственного потенциала. Что эти группы приговорены к бедности не по качеству своего труда, а по указанному им со стороны государства месту в социальной иерархии. И что, тем самым, эти группы люмпенизированы и маргинализованы, обречены на недовоспроизводство.

Между тем, подобный способ обращения с локомоционными группами не свойственен даже самым бедным африканским странам. Я уж не говорю о государствах Европы и Азии. Российские трансформации последних 20 лет, почему-то получившие название "переходного периода", носят отчетливо регрессивный характер. И богатство, и бедность у нас являются регрессивными.

Россия оказалась слабым звеном в определенной цепи. Правящие группы здесь пошли дальше, чем где угодно в мире, в вопросе об этом самом "ходе конем". То есть, о возможности сохранения позиций в обмен на качественное ухудшение состояния социума и государства.

Наконец, подобный регрессионный сценарий предполагает отсутствие каких-либо устойчивых укладов, каких-либо формаций как таковых. В регрессионном потоке нет и не может быть укладообразующих элементов, поскольку нет воспроизводства основных социальных групп. А именно воспроизводственный контур и характеризует уклад как устойчивую систему.

Вот та рамка, в пределах которой придется решать все политические задачи. И никуда эта рамка не денется.

При ее наличии можно выбрать две стратегии (рис. 28).

Любая попытка разместить политическую устойчивость в пределах регресса плоха не тем, что она представляет собой борьбу за устойчивость, а тем, что она не отменяет регресс и тем самым не может добиться реальной устойчивости. Когда Владислав Сурков честно признается, что (цитирую): "Иллюзия стабильности, которая у нас есть, да вы и сами это знаете, это хрупкая стабильность. Что-то начнется, и страна уедет совсем в другую сторону", – он вольно или невольно описывает именно эту ситуацию.

Но всякое общественное обсуждение этой ситуации нарывается на табу невероятной силы. Попытка указать на данные, вроде бы непреложные, обстоятельства приводит к тому, что твои оппоненты обрушивают на себя и других рационально необъяснимый (но вполне закономерный в свете всего вышеописанного) истерический поток невротическо-защитных мантр. Именно мантр, а не аргументов.

При этом, видимо, включаются две программы – целевая и ценностная.

Целевая состоит в том, чтобы защитить сформировавшийся способ существования. Оппоненту говорится следующее: "Вот наш способ!" (рис. 29).

"Наш способ мы менять не намерены. Мы можем менять точку на кривой "блужданий в регрессе", переходить из точки 1 в точку 2, 3, 4, 5. И так далее. Мы можем критиковать неолиберализм или его защищать, использовать неосоветскую или антисоветскую риторику. Показывать фигу американскому империализму или гладить его по головке. А также делать все вместе или выбирать любые наборы. Мы будем блуждать и перемещаться ради достижения устойчивости. Мы хотим устойчивости и не хотим смутьянов. Если у тебя есть "клёвые" словечки и технологии – милости просим к нам. Единственное, чего мы не будем делать, – это менять стратегию #1 на стратегию #2" (рис. 30).

Выход за рамки табуирован по многим причинам.

Во-первых, политический класс, который выживает за счет организации этих рамок, никуда не делся. Все, что "мыслит о точках на траектории", лишь обеспечивает его интересы. И занимает позиции постольку, поскольку обеспечивает эти интересы.

Во-вторых, совершенно непонятно, как выходить за рамки. Что такое контррегресс? Куда надо прорываться? Есть ли для этого какие-то опоры?

В-третьих, это очень сложно соотносится с твоими (этого самого политического класса) позициями. А кто сказал, что при этом процессе сам не погоришь? Что займешь в нем какую-то хорошую роль? Что твоя "революция сверху" не пожрет тебя подобно тому, как все революции пожирают своих детей?

В-четвертых, нужно менять весь социальный профиль, а не просто перемещать куда-то какие-то локомоционные группы. В переводе на бытовой язык, смена социального профиля – штука небезболезненная. Какие-то компоненты личного благосостояния могут оказаться под вопросом. А поскольку хочется-то и устойчивости, и благосостояния, то неявно ощущаемые посягательства на любые компоненты "социального кайфа" – вызывают инстинктивное отторжение.

В-пятых… Здесь мы выходим за пределы целевого в сферу ценностного. В-пятых, вся культура реформаторства имеет далеко не рациональный культовый стрежень. Кому-то это покажется странным, но в стержне, увы, не Томас Манн, не Лев Толстой, не Достоевский и не Иван Ильин. В реальном культовом стержне – братья Стругацкие. Берусь доказать, что это так. Но здесь прошу поверить мне на слово.

А самое культовое слово в пределах системы Стругацких – "прогрессор". Все рассматриваемые мною лица "политического класса" считают себя прогрессорами. Признание указанных мною обстоятельств – переводит их из разряда прогрессоров в разряд регрессоров. А это для многих невероятно болезненно. В чем-то даже более болезненно, чем потеря слагаемых бытовой успешности.

Короче, действующий метасубъект, который я в неявном виде все-таки рассмотрел, будет двигаться, скорее всего, по указанному мною выше маршруту (рис. 31).

Если переход из точки 1 в точку 2 – это переход от ельцинского позиционирования к позиционированию путинскому, то следующий переход (он же блуждание) будет находиться в окрестности, которую я очертил на рисунке: между точкой 2 и точкой 3. Хотелось бы, чтобы не было такого блуждания, а был прорыв к стратегии #2. Но это маловероятно.

Зарезервировав, тем не менее, такую возможность, рассмотрим, что представляет собой блуждание в рамках стратегии #1. То есть, сложное и противоречивое движение, скажем так, из точки 2 в точку 3.

Это противоречивое сочетание страсти к устойчивости и государственности – и необходимости сохранять несовместимую с ними рамку. Я называю это движение "белым поворотом". И постараюсь доказать справедливость подобной оценки, опираясь на некие факты, тексты и действия.

Но для начала все-таки рассмотрим не сами факты, тексты и действия, а то, к чему они адресуются.

В самом деле, у всех фактов, текстов и действий, о которых я говорю, есть нечто общее. Что же это? Чаще всего факты, тексты и действия пытаются рассмотреть в отрыве от этого общего. И в этом тоже знамение эпохи (рис. 32).

В самом деле, почему должно быть нечто, объединяющее разные явления? Почему внутри этих явлений должна быть суть? Ведь именно суть только и может объединить. Кто сказал, что у явлений вообще есть суть?

Нам с вами кажется, что это дикие вопросы. Но на самом деле это не так. Для того, чтобы сознание схватывало любую целостность, внутри этого сознания должен быть "схватыватель". Такой "схватыватель" очень тесно связан с тем фокусом сознания, в котором хранится хронотопический код самого сознания. Его, сознания, особая интуиция по поводу пространства и времени.

Эта интуиция существует у человека только тогда, когда он пребывает в актуальном социокультурном континууме, то есть в Истории. Если Истории нет, то все картины начинают или раздуваться, или свертываться, или рассыпаться, или испаряться… И остаются явления без сути.

А явления без сути не существуют во взаимосвязи. Связывает только суть. Без сути все явления становятся изолированными и самодостаточными. Если наша реальность такова, каковой я ее вижу, то разговор о сути, о содержании, об общих знаменателях, системных фокусах и прочем – почти крамолен, как и название нашего клуба "Содержательное единство". Крамолен – не в том смысле, что мы делаем нечто, не совпадающее с властными интересами. Не делаем мы ничего такого и не будем делать по очень многим причинам. В том числе, и по тем, которые я изложил выше.

Этот разговор крамолен – потому что мы якобы навязываем реальности отсутствующую в ней связность. И, тем самым, актуализируем больной вопрос о связности, о реальности, о картинах, о целостности.

Мне скажут, что я занимаюсь заумным словоблудием, не имеющим отношения к сути дела. А я твердо знаю, что я говорю об этой самой сермяжной сути дела. Что может быть вполне волевое политическое сознание, которое вообще игнорирует целостность и связь. Что это сознание может называть себя прагматическим. И может быть не частным, индивидуальным, а групповым или почти "классовым". И что наличие этого сознания неумолимо вытекает из предъявленной мною картины (рис. 33).

Если то, что я описываю, имеет место, то у этого описываемого есть название – клоака. В клоаке нет целостности и связи. В ней есть лакомые частности. А также нелакомые частности. Живущий по законам клоаки (я имею в виду не Конституцию и не Уголовный кодекс, а неписанные законы некоего общежития, общемыслия и общеделания) понимает реальность, как мусорную свалку. Всю реальность целиком.

И, понимая ее, как мусорную свалку, он соответственно с ней обращается. Он "выковыривает" из нее полезные и даже ценные вещи, отбрасывая вещи ненужные. В любом случае, он ее утилизирует.

Там, где есть клоака, есть утилизация. Чего? Всего! Не только месторождений или ракет, но и всех элементов совокупного бытия. Культурных элементов, смысловых, текстовых, символико-ритуальных. Все эти элементы, находясь на свалке, по факту этого нахождения подлежат утилизации. Запомним это и, чтобы не забыть, зафиксируем (рис. 34).

Когда я говорю "ко всему на свете", то это не метафора. Это буквальность. Действительно, ко всему на свете. Например, к политическим текстам. У этого свалочного-утилизационного подхода есть очень ёмкое название на криминальном сленге. Можно игнорировать сленг, презирать его. Но сленг ведь не случайность. Он может уродовать реальность. А может правильно отражать антиреальность.

Если вы на языке сленга начинаете говорить о "Евгении Онегине", о ваших родственниках, о сохраненных вами идеалах, священных для вас реликвиях и текстах, – вы разрушаете остатки реальности. Но если вы по поводу антиреальности говорите не на языке сленга, а на высоком классическом языке, то вы совершаете ответное кощунство. Вы эту антиреальность удовлетворяете в ее вампирических амбициях. Вы предписываете ей бытие, которого у нее нет.

Поэтому связь языка и предмета описания совсем не так проста и однозначна, как это кажется тем, кто иногда критикует меня за использование сленга. Постмодернизм как разрушение реальности – это одно. Постмодернизм как инструмент описания антиреальности – это другое.

Так вот, о криминальном сленге. На нем такая утилизация с выхватыванием нужных элементов из "мусорного бачка реальности" имеет свое название. Называется это "фильтровать базар".

Но криминалитет выхватывает пригодное для действия, то есть для осмысленной кражи. Клоачники же выхватывают из мусорного бачка то, что им приглянулось. Читают политический текст и видят красивое словцо. Они выхватывают это словцо, фильтруя текст, как криминальный "базар". И начинают использовать его к месту или не к месту. Я назову это "лого-клептоманией".

Но если возможна "лого-клептомания" (притом, что в начале было Слово), то почему невозможна "семанто-клептомания", "образо-клептомания", "символо-клептомания", наконец? В совокупности все эти мании представляют собой способ поведения клоачника, способ его мышления, осваивание этим мышлением антиреальности. Ведь мы сказали, что рукотворно-суррогатные общества – все, от общества потребления до регрессивного общества, – лишены истории. Что такие общества не есть народ, ибо народ – это общество, живущее в истории.

Так вот, клоака живет вне истории. Но это не значит, что она не смотрит на историю как на мусорную свалку, из которой можно добывать лакомые вещички: словечки, бренды, наклейки, прецеденты, аналогии. Все это очень важный "товар". Соответствующий взгляд клоаки на историю вытекает из самого факта того, что клоака живет по закону маний и вне истории. Но смотрит на историю.

Как на что она смотрит на историю? Как на мусорную свалку. Почему? Потому что она на все так смотрит. Она может даже этого не понимать, не отдавать себе в этом до конца отчет. Она так живет, но это не значит, что она так себя понимает. Вопрос: а мы-то – хотим что-то понимать адекватно сути происходящего?

Так вот, общее между фактами, текстами, действиями, которые я рассматриваю, состоит в том, что все эти факты, тексты и действия адресованы одному игнорируемому единому корню – Истории (рис. 35).

Я предлагаю рассмотреть происходящее под этим углом зрения. Предлагаю также общую схему для рассмотрения под подобным углом зрения. Она такова (рис. 36).

А теперь я предлагаю рассмотреть, как осуществляется в отношении к каждому конкретному элементу подобная "клиотилизация". И начну, конечно, со Знамени Победы. При этом выяснятся далеко не столь очевидные вещи.

Начну с реального Священного Знамени (рис. 37).

Это знамя было поднято над рейхстагом Егоровым и Кантарией 1 мая 1945 года. Красный штурмовой флаг, изготовленный по решению Военного Совета 3-й Ударной армии, который был водружен воинами 150-й стрелковой ордена Кутузова II степени Идрицкой дивизии 79-го стрелкового корпуса 1-го Белорусского фронта.

На следующем снимке представлена торжественная церемония передачи Знамени Победы военному коменданту Берлина Герою Советского Союза генерал-полковнику Берзарину Н.Э. для отправки в Москву (рис. 38).

А вот так воины-победители проносят по Центральному московскому аэродрому Знамя Победы в день прибытия его в Москву из Берлина (рис. 39).

Поскольку эти фотографии не цветные, нам нужно рассмотреть цветной оригинал (рис. 40). Почему надо рассмотреть, станет ясно чуть позже.

Вы видите цвета. Вы видите желтые пояса и аксельбанты на форме солдат, желтые надписи на других великих знаменах той же Победы. И вы видите, что на оригинале Знамени звезда, серп и молот, а также надпись – белого (очевидным образом не желтого) цвета. Назовите этот цвет белым или серебряным – это ничего не меняет. Он не желтый. Поскольку любые дистанционные фото недостаточно отчетливы, а вопрос очень острый – привожу и специальную фотографию, сделанную для четкого документирования великого символа (рис. 41).

Итак, есть Знамя Победы, хранящееся в Центральном Музее Вооруженных Сил. Это полотнище красного цвета с изображением в верхнем левом углу перекрещенных серпа и молота с пятиконечной звездой над ними и надписью на полотнище:

"150 стр. ордена

Кутузова II ст.

Идрицк.див.

79 ск.3 УА I БФ".

Мы с вами видим, что и звезда, и серп, и молот на аутентичном Знамени – однозначно белого цвета.

А теперь я цитирую высказывание.

РИА-Новости, 23 марта 2007 года: "Когда со Знамени Победы сдирают серп и молот, вместо красной звезды ставят белую американскую – это оскорбляет память, честь и достоинство всех нас". Так РИА-Новости цитирует Зюганова.

А вот другая цитата, с сайта КПРФ от 9 апреля 2007 года: "Уважаемые товарищи, боевые друзья! 6 апреля депутаты Государственной Думы от партий "Единая Россия" и ЛДПР совершили очередное преступление, приняв закон о смене советской символики на Знамени Победы – красная звезда, серп и молот – на американскую: белая звезда".

Это что, не помоечное мышление? Не утилизация проблемы в личных целях? Я, конечно, совершенно не оправдываю снятие серпа и молота со Знамени Победы. Я просто требую, чтобы из уважения к памяти павших, уважения к живым фронтовикам никто не смел говорить, что на Знамени Победы была звезда красного цвета. Потому что она была белая! И подобные декларации людей, говорящих о своем бесконечном уважении к Знамени Победы, означают, что они попросту рехнулись. А в моей терминологии – выпали из Истории, относятся к ней, как к помойке, как к скопищу бессмысленных предметов, полезных для электоральных кампаний.

Понятно только одно – что те, кто называют себя патриотами, не любят величие своей истории. Не знают своих подлинных символов. Не относятся к этим символам в их аутентичности со священным трепетом. А почему не относятся? Потому что приняли те же правила регрессивно-архаизирующей игры. Потому что в фундаментальном плане тождественны своим кажущимся антиподам.

А вот как действовали антиподы – отдельный вопрос. Чтобы не казалось, что я зацикливаюсь на Зюганове.

Начать приходится с вопроса о символе.

Игра с этим символом и ее заменой "символом Знамени Победы" была затеяна Ельциным и его пиарщиками в преддверии выборов 1996 года. Знамя – само и есть символ. Придумать "символ символа" может только человек, ничего не понимающий в символе как таковом. Не знающий роль символа, его отличие от эмблемы.

Если символ адресует к тому в народе, что реагирует на символическое, то к чему адресует "символ символа"?

Короче, это была помоечная, клоачная игра. К которой, как мы увидим, подключились оппоненты Ельцина. У них не хватило сил поломать игру как таковую. Они стали в эту же игру играть. Предлагать свои "символы символа". Клоачность расширилась. Помойка стала всеобщей.

Как конкретно развивались события?

В советское время, особенно начиная с 60-х годов, когда были введены широкомасштабные празднования Дня Победы, на улицах и зданиях в праздничные дни вывешивалось много красных флагов с советской символикой – серпом, молотом и звездой, и просто красных полотнищ. Вопрос о Знамени Победы тогда не был больным.

А когда этот вопрос становится важным и почему? Важным он становится в одном-единственном случае. Когда в преддверии выборов, имеющих достаточно острый характер, нужно праздновать День Победы 9 мая, но для новой власти "не нужно" густо утыкать страну советскими знаменами.

Кто говорит о такой ненужности? Пиарщики! Когда пиарщики сказали это в первый раз? При Ельцине, на пороге острейших выборов 1996 года.

15 апреля 1996 года, под нажимом пиарщиков из соответствующих, хорошо всем известных групп, Ельцин подписал Указ #561. Указом устанавливалось, что "Знамя Победы, водруженное над рейхстагом в мае 1945 года, выносится 9 мая – в День Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов и 23 февраля – в День защитников Отечества для возложения венков к могиле Неизвестного солдата федеральными органами государственной власти, проведения торжественных заседаний, парадов войск и шествий ветеранов Великой Отечественной войны на Красной площади в городе Москве". Во всех иных случаях, помимо двух дней в году, 9 мая и 23 февраля, вынос Знамени Победы, согласно ельцинскому Указу, запрещался, а "использовать" можно было "символ Знамени Победы".

С "символа" были удалены надпись (наименование дивизии, бойцы которой водрузили знамя над Берлином), а также перекрещенные серп и молот. Осталось красное полотнище с белой звездой.

После того, как Ельцин подписал соответствующий указ, к нему на президентском приеме обратились ветераны Великой Отечественной войны, Герои Советского Союза и представители Совета ветеранов Ленинграда и области. Они просили оставить на "символе Знамени" серп и молот, однако Ельцин отказался это сделать.

Ничего никто, как вы понимаете, на аутентичном Знамени Победы не исправлял! И вообще тем, кто этим занимался, было на все наплевать. Надо было избирать Ельцина и поменьше напоминать об СССР, который он добил. Поэтому Победе – говорили "ДА" (чтобы фронтовики проголосовали), а флаг поменяли (чтобы зюгановцам жизнь медом не казалась).

Каждый, кто скажет, что это было иначе, просто не знает, как это было. За этим стояли конкретные люди с их конкретными пиар-планами. Эти планы кого-то возмущали, кого-то подогревали. Конечно, в них прорывалась и антикоммунистическая страсть – "какой там еще серп и молот"!? Но все делалось "чисто утилизационно".

В том-то и суть. В том-то и основная трагедия, или же трагифарс, что проблема Знамени всем, кто ее решал, была "по барабану". Что намного хуже линейной антикоммунистической судороги.

Еще хуже, что эта проблема была "по барабану" тем, кто провозглашал, что борется за чистоту Победы против оскверняющего ее ельцинизма. Берусь это доказать.

И для начала оговорю, что с 1996 года по 2005 год вопрос вообще никого "не колыхал". В праздник вешали что попало, Ельцин забыл об этом вопросе на следующий день после своего избрания. Было, чем заняться всем российским политикам. И на Знамя Победы они наплевали.

А разбираться с ним начали тогда, когда нужно было готовиться к очередным проблематичным выборам. Острым выборам. Выборам в условиях возможного ухода Владимира Путина. Тогда забеспокоились и о Знамени Победы.

Прежде всего, забеспокоились коммунисты. Беспокойство началось в январе 2005 года и к апрелю того же года дозрело до внесения законопроекта. Законопроект предлагал (цитирую по РИА-Новости от 13 апреля 2005 года, 9 часов 42 минуты утра): "Дополнить описание Знамени Победы определением: "На обоих сторонах в верхнем углу у древка изображается золотистым цветом перекрещивающиеся серп и молот с примыкающей к концу лезвия серпа контурной пятиконечной звездой". Затея эта принадлежала Виктору Тюлькину, заместителю председателя Комитета Госдумы по труду и социальной политике, члену партии РКРП-РПК.

Если данный источник верен – а это самый официальный из всех возможных источников, и никто его не опроверг, – то "символ символа", предлагаемый коммунистами, никакого отношения к Знамени Победы не имеет. Это флаг СССР, который коммунистам выгоден.

Но если он им выгоден, то их конкурентам он невыгоден! А выборы-то предстоят острые! И вот уже Слиска говорит знаменитую кощунственную фразу: "С какой стати мы должны законами увековечивать знамя вашей партии?"

Кто-нибудь Слиску оправдывает? Ничуть! Я тогда же сказал по этому поводу все возможное в предельно резких тонах. Но давайте всмотримся в ситуацию. Есть реальный сакральный символ – а есть две игры (рис. 42).

Единороссы отклонили проект Тюлькина под удобными предлогами (мол, финансовая сторона дела не разработана) и выдвинули свой проект. Повторяющий то, что в цитированном указе Ельцина. Упрощенный "символ" в виде красного полотнища с белой звездой, без серпа и молота.

Для вящей точности рассмотрим хронологию.

Замыленный проект Тюлькина… И – День Победы 9 мая 2005 года. К 9 мая 2005 года предложенный коммунистами законопроект "О Знамени Победы" рассмотрен Госдумой не был. Тему Знамени Победы в дни празднования 60-летия Победы постарались затушевать. Главными символами праздника стали красные и оранжевые знамена (цветные полотнища без символики), Орден Победы и пятиконечная звезда с надписью "60 лет Победы", обвитая георгиевскими лентами. Мавзолей закрыла гигантская красно-оранжевая звезда со словами "60 лет Победы", а на стене Государственного исторического музея был вывешен плакат с изображением Ордена Победы. В оформлении городских площадей были использованы различные комбинации ярких флагов без символики, перетяжек и плакатов.

7 июня 2005 года (выборы-то еще будут!) единороссы внесли в Госдуму свой (фактически ельцинский) вариант законопроекта, в котором "символом Знамени Победы" следовало считать красное полотнище с белой звездой, но без серпа и молота. Инициировал внесение законопроекта депутат от "Единой России" Алексей Сигуткин.

9 сентября 2005 года Госдума, отказавшись рассмотреть коммунистический вариант, приняла в первом чтении единороссовский вариант закон "О Знамени Победы".

11 мая 2006 года Мосгордума приняла обращение к главе государства и спикеру Госдумы с просьбой "не допустить изменения символики Знамени Победы". В частности, отказа от изображения перекрещенных серпа и молота. На заседании автор обращения, депутат от фракции КПРФ Владимир Улас сообщил, что комитетом Госдумы по обороне подготовлен для рассмотрения во втором чтении проект федерального закона "О Знамени Победы". По словам В.Уласа, "особое недоумение" вызывает положение законопроекта, в соответствии с которым 9 Мая на зданиях будет вывешиваться "символ Знамени Победы" – красное полотнище с белой звездой.

23 марта 2007 года Госдума приняла законопроект во втором чтении. "За" проголосовали 335 депутатов – 303 из "Единой России" и 32 из ЛДПР.

30 марта 2007 года Совет Федерации наложил вето на законопроект "О знамени Победы". При необходимых 89 голосах вето поддержали 58 сенаторов, "против" проголосовали 56 человек и 13 – воздержались.

6 апреля 2007 года Госдума, преодолев вето Совета Федерации, в третий раз одобрила законопроект "О знамени Победы". "За" проголосовали 332 депутата (при достаточных 300 голосах).

11 апреля 2007 года в газете "Труд" был опубликован разъяснительный комментарий Б.Грызлова по поводу принятого Госдумой законопроекта:

"С самого Знамени Победы ничего не изымается. Принятый Федеральный закон в своих ключевых положениях соответствует действующему уже более 10 лет Указу президента (ельцинскому, подписанному в 1996 году), то есть вся символика сохраняется в нынешнем виде.

Более того, повышен уровень правового регулирования, уровень юридических гарантий по таким вопросам, как место и порядок хранения Знамени Победы, порядок его транспортировки, которые теперь определяются президентом Российской Федерации. По решению президента Российской Федерации изготавливаются и официальные копии Знамени Победы.

Позиция "Единой России" заключается в следующем…Знамя Победы, водруженное над рейхстагом 1 мая 1945 года, является нашей национальной реликвией, и, естественно, никто не предлагает его изменить. Оно будет храниться вечно, будет доступно для обозрения.

Но те флаги, которые вывешиваются 9 Мая на улицах наших городов, это не Знамя Победы и не его точные копии, это его символы. Вот на них не будет ни изображения серпа и молота, ни текста. Флаги должны соответствовать своей роли, должны сплачивать людей, а не вносить раздор. Тем более что вывешиваться символ Знамени Победы будет наряду с Государственным флагом Российской Федерации".

Совершенно понятно, что подход, предлагаемый Грызловым, недопустим. Что надо вообще снять с повестки дня вопрос о каких-то усеченных "символах символов". И либо вывешивать точную копию Знамени Победы, в полном историческом соответствии, либо вообще не трогать эту тему. Единственная внятная позиция президента может быть только в этом – историческое Знамя, скопированное с достаточной полнотой, или никакое. Это и есть примирение в нормальной логике.

Но в том-то и дело, что логика клоачная! А в клоачной логике возможно все. Слиска, как мы уже сказали, "хороша". А Евгений Евтушенко как вам нравится?

9 апреля 2007 года "Новые Известия" опубликовали такую его стихотворную реакцию на законопроект "О Знамени Победы":

В чем виновны серп и молот

я, ей-богу, не пойму,

но у знамени немого

поцелую я кайму.

Как без молота быть в кузне?

Как на поле без серпа?

Как с души на грязной кухне

теркой стерли мы себя?

Разве мы живем, чтоб выжить

и еще полудики?

Есть же что-то в мире выше

кухонной политики.

Кисть у знамени златая,

в битвах полусожжена,

шепчет, горечь слез глотая:

"До чего я дожила…"

Но, в брильянты втюрясь в доску,

так, что тянет их погрызть,

не уронит Слизка

слёзку

на обугленную кисть…

Все, к чему я могу здесь призвать – это выйти из клоаки, а не размещаться в ней по одну или другую сторону. Но выходить из ее – это непростое и слишком издержечное занятие. Так что клоака будет продолжаться. И у нее есть логика. Я называю эту логику логикой "белого поворота". И вновь предлагаю всмотреться в одну из ключевых модельных схем (рис. 43).

В ближайшее время процесс начнет петлять между точками 2 и 3. Петлять он будет в рамках помоечной логики. А эта логика предполагает помоечные же адресации к истории. Помоечные – не значит бессмысленные.

Есть ли такие множественные адресации? Они есть. И логика этих адресаций очевидна. Еще раз подчеркну, что она помоечная и "поли-пофигистская", то есть история "по фигу" всем. Но по тому, что с ней делают, можно прогнозировать некие сдвиги и трансформации. Рассмотрим эти адресации именно как множественность (рис. 44).

Этих совокупных адресаций к истории (включая размышления Солженицына о феврале 1917 года, и не только) слишком много для того, чтобы рассмотреть их в одном – все равно пунктирном, в силу жанра, – исследовании. Я резервирую за собой право рассмотреть несколько таких адресаций отдельно. В том числе и ту, которая только что мною упомянута, но и не только.

После того, как я это все рассмотрю (а я не собираюсь откладывать это в долгий ящик), определенный круг замкнется.

Внутри этого круга – с невероятным множеством тематических обертонов – окажется, представьте себе (о, ужас!), пятиугольник (рис. 45).

В вершине этого пятиугольника (точка 1) находится тема "русского Пиночета". Мы эту тему уже разбирали в предшествующих докладах.

В точке 2 – разного рода "некротрансформации". От требований вынести Ленина из мавзолея до разного рода захоронений бывших белых эмигрантов. Это мы тоже разбирали ранее в других докладах.

В точке 3 – новые конфигурации внутри действующих крупных смысловых структур. Наиболее яркий пример – совокупность игр вокруг Русской Православной Церкви за рубежом. Это еще предстоит разобрать.

В точке 4 – совокупность новых ударов по ранее не обсуждавшимся широко аспектам красной идеологии. Что тоже заслуживает отдельного, и самого серьезного, обсуждения.

В точке 5 – манипуляции символами. Важнейшая из которых связана со Знаменем Победы. Важность этой манипуляции в том, что она бьет по последним консенсусным точкам национального сознания. А также более широко раскрывает ворота российской небезупречной крепости для въезда в эти ворота разного рода "помоечных кавалькад".

Разбор этой темы почти завершен. Остались последние штрихи. Эти штрихи связаны с тем, с чего я начал обсуждение рассматриваемой нами манипуляции с ключевым символом. Я начал с контекста. Им и закончу. Только теперь я буду говорить не о русской проблематике в мировом контексте, а об обсуждаемой теме и том, как на нее давит контекст (рис. 46).

Присмотримся к контексту. Он, опять-таки, состоит из адресаций к той же истории – истории Великой Отечественной войны. Назовем вначале эти множественные адресации, переплетающиеся между собой и формирующие контекст (рис. 47).

Рассмотрим перечисленные адресации, слагающие контекст.

Адресация-1. 22 апреля 2007 года, после многомесячных обсуждений, премьер-министр Эстонии А.Ансип заявил, что начались подготовительные работы по демонтажу таллиннского памятника Воину-Освободителю. На май 2007 года намечено перезахоронение братской могилы рядом с монументом. Ранее сообщалось, что уже найдено место для перезахоронения останков советских воинов – это военное кладбище Таллинна.

Адресация-2. 3 апреля 2007 года российские СМИ сообщили о том, что в музее "Освенцим" закрыта экспозиция СССР (ныне – российская). В объяснении говорилось, что дирекция музея готова вновь открыть экспозицию при условии, что российская сторона признает оккупацию Советским Союзом польских территорий. По словам главы музейного архива П.Сеткевича, россияне завысили число советских жертв концлагеря. Главный пункт: выходцы с "оккупированных территорий" (из Западной Украины и части Белоруссии, отошедших к СССР в 1939 году по пакту Молотова-Риббентроппа) должны упоминаться как граждане Польши, а не СССР. Это решение администрации музея осудили МИД РФ, Российский еврейский конгресс и правозащитные организации.

Адресация-3. Разворачивается кампания по переносу из центра Будапешта памятника советским воинам.

10 апреля 2007 года представители националистического "Всемирного союза венгров" заявили, что уже собраны 200 тыс. подписей, необходимых для вынесения этого вопроса на общенациональный референдум. Цель кампании – перенос монумента и возвращение в центр города венгерского флага, находившегося там ранее.

Адресация-4. 11 апреля 2007 года, в Международный день освобождения узников фашистских концлагерей, прошли траурные мероприятия на территории Саласпилсского мемориального ансамбля под Ригой. В возложении цветов и траурном митинге приняли участие депутаты от политического объединения "За права человека в единой Латвии", объединений "Центр согласия" и Dzimtene (Родина), а также представители Московского культурно-делового центра "Дом Москвы" и посольств России и Белоруссии. Никто из латвийского правительства не присутствовал. Отмечается, что посольство Украины уже второй год не направляет своих представителей в Саласпилс, хотя там погибли также украинцы.

Я мог бы наращивать число адресаций подобного рода. Та же тема голодомора с приравниванием оного к Холокосту. И разного рода молебны за жертвы голода в 1921, 1931-33, 1946-1947 годах. Всячески сострадая этим жертвам, я никак не против молебнов по ним. Но не могу не спросить: почему в число жертв не должны быть включены жертвы Ленинградской блокады? Не потому ли, что акцентуация на "преступлениях советской власти" нужна лишь для того, чтобы вытеснить из сознания другие преступления – фашистские? А также роль Советского Союза в победе над фашизмом?

Это еще одна тема, которую можно и должно обсуждать – как именно вытесняют роль СССР в победе над фашизмом. И как одновременно "отмывается" сам фашизм. В этом смысле могу сказать, что меня задевает в так называемом "символе" по законопроекту Сигуткина. И почему в этом смысле "символ" Тюлькина все-таки лучше. Хотя на самом деле "оба хуже". И все же…

"Символ" Сигуткина плох не тем, что белая звезда – американская. Все намного хуже! Звезда эта никакая! С таким же успехом этот символ может относиться к государству Мавритания, или острову Борнео, или обществу любителей гладиолусов. Каким-то тончайшим помоечным инстинктом из произошедшего величайшего исторического события изъят цвет, запах, вкус и, конечно, смысл.

Потому что в войне-то победил СССР! И нынешняя Россия – правопреемник СССР. И атаки на нынешнюю Россию осуществляются через изымание этого правопреемства. Контекст-то в этом! Идет атака, призванная обнулить наше историческое наследство. Наш нематериальный капитал (рис. 48).

Совершенно ясно даже из этой усеченной схемы, что идет война с Россией через демонтаж ее исторической роли. При том, что роль эта связана с той ипостасью России, которая называется СССР.

Это смертельная война. Она предполагает ревизию истории. И в этом смысле тоже является войной с историей. Но – войной не помоечной, а жестокой и волевой, направленной на уничтожение России и на ревизию всего мирового процесса.

Вместо того, чтобы принять вызов этой смысловой войны и ответить на него подобающим образом, то есть достойно, спокойно, стратегически сосредоточенно, Россия предъявляет миру странный образ самой себя.

За этот образ отвечает, конечно же, не вся совокупная Россия. Все, что в России есть исторического, напротив, мобилизуется. Стягиваются последние силы этой исторической энергии. Но некий актор, гордо называющий себя "политический класс", вместо того, чтобы воспользоваться этой энергией, предлагает гражданам страны "не есть прибалтийские сырки" – и одновременно сам наносит удар по своему историческому капиталу. По Знамени своей же Победы.

Удар этот наносится в описанной мною помоечной логике. Но контекст, который мы только что разобрали, трансформирует даже эту логику в нечто еще более страшное. Дешевый политтехнологизм, дополненный помоечными рефлексами, отрывает страну от ее эгрегора. Он изымает из истории смысл и страсть, подлинность и любовь.

Отлученный от народа и истории политический класс может только кривляться и дергаться. Он и кривляется. Он и дергается. Кривляется и дергается каждая его часть и он весь целиком. Этому классу все время хочется кому-то что-то продать. Желание судорожное и не сводимое даже к рациональному меркантилизму. Продать – это в данном случае значит не только получить вожделенные "бабки", но и подтвердить факт своей нужности, значимости.

Класс этот ведут на убой. Весь его целиком и каждого его отдельного представителя. В нынешнем противоречивом виде он не может сопротивляться. Потому что сопротивляться он может только вместе с народом. А он сам убивает народ, превращая его в регрессивное общество. Сопротивляться вместе с народом он может, только вернув Историю. Ибо тогда он вернет народ. Как главное действующее лицо истории (сущностная задача страны) и как единственно возможный инструмент защиты государства (а значит, и политического класса).

Но все это – сценарий #2. Прорыв "через флажки", через заданную всем этим двадцатилетием "регрессивную рамку". Находясь внутри этой рамки (сценарий #1), класс может только дергаться и продавать, продавать и дергаться. Дергаться он будет потому, что его международный "патрон" не дает ему шансов даже при осуществлении самых далеко идущих продаж. А продавать он будет потому, что он ничего другого делать не может. Он дернулся, оскалился – его прищучили; он пытается что-то продать.

Это не поведение господина. Это поведение раба. А раб будет уничтожен. Просто из-за ненужности и по другим причинам. В силу необходимости для "патрона" неких иных форм господства в России.

Продажа и дерганье, дерганье и продажа – вот суть того "белого поворота", который я хотел обсудить. Мне все равно, кто выведет Россию за регрессивные флажки – красные или белые. Но то, что происходит, никак не говорит в пользу надежды на то, что кто-то собирается ее за эти флажки выводить".

А в логике дерганий и продаж "белое" выглядит весьма специфически. Если нельзя продать ничего другого – почему не продать антисоветизм, антикоммунизм, часть своего исторического наследства? Инстинкт помойки говорит о том, что это не наследство, а банальный товар. Ничуть не хуже и не лучше других. Знамя продается, как вещь, на рынке брендов и электоральных манипуляций. Этим предается История. А значит, и страна, у которой нет другого выхода, кроме как ответить на вызов "экспроприации Истории". Если Россия не сумеет этого сделать – ее не будет.

Весь мир смотрит на это с отвращением, ужасом и надеждой. Потому что у мира тоже отнимают Историю. Россия оказалась слабым звеном в цепи, звенья которой связаны исторической волей. Цепь порвана. И Россия может только повторить слова Гамлета: "Порвалась дней связующая нить". И сказать о своем предназначении – СОЕДИНЕНИИ ПОРВАННОГО. Или же – об отказе от предназначения и готовности к позорному концу.

Выбор пока все еще за нею. Не за Слиской и Зюгановым, не за Тюлькиным и Сигуткиным, – за страной. С ее эгрегором, миссией и символами. Символами, которые у нее пытаются отобрать вместе с честью, душой и жизнью.

Отдаст ли? Заметит ли чудовищные попытки в своем уже почти постисторическом полусне?