Мы вышли в сад и встали под высокими раскидистыми яблонями, толстые ветки которых, казалось, просто изнемогали под тяжестью усыпавших их крупных плодов. Признаюсь, после того, что произошло, я было решил, что мы сразу же примемся вооружаться и отправимся… Куда? Куда следовало идти? Этого я не знал, а когда спросил у Яна, он неопределенно пожал плечами и сказал, что там будет видно и что не подоспел еще один участник нашей, если можно так выразиться, карательной экспедиции.

Потом Ян тихо спросил о чем-то у кузнеца, и я услышал, как тот ответил:

— В конце сада.

И Ян пошел в конец сада. Мы — следом за ним.

Издалека доносились приглушенные расстоянием и плотным ночным воздухом звуки какой-то зажигательной мелодии, и я подумал, что на деревенской площади, должно быть, уже начался тот самый языческий Праздник Полной Луны, о котором говорили Ян и граф. И вздохнул: где он? Что с ним теперь? Неужели же проклятые оборотни сотворили с ним то, что не удалось проделать со мной?.. Дважды в течение вечера я спрашивал Яна, не знает ли он, что с хозяином Волчьего замка, и оба раза наш предводитель мягко, но вместе с тем и решительно уклонился от ответа, оставив меня в полном неведении и тревоге.

Я поднял голову и посмотрел на небо: оно было почти абсолютно черным и ясным — я даже не мог вспомнить сейчас, видел ли когда-нибудь раньше такое ясное ночное небо, — и казалось, каждая, доселе скрытая от глаз самая маленькая, самая бледная и далекая звездочка проступила вдруг на этом черном как сажа небесном занавесе и глядела теперь на меня. А полная, круглая и белая, точно фарфоровая тарелка, Луна словно уставилась на землю своими пустыми зрачками-впадинами, и вокруг нее тускло блестели расходящиеся во все стороны светящиеся круги. Простолюдины, кажется, называют такие круги "ушами", и они предвещают на близкое или неопределенное время хорошую либо плохую погоду. Какую именно, я, к сожалению, не помнил, но твердо помнил, что какую-то предвещают всенепременно. Ах да, сегодня же ее день, день Луны… то есть, ночь… Сегодня она именинница, потому и разрядилась в нарядные сверкающие одежды…

Однако моим лунарно-анимистическим размышлениям не суждено было обрести логического конца — хозяин дома свернул по узкой травяной дорожке налево, и все остальные пошли за ним. Ян приотстал, замыкая нашу колонну, и я успел заметить в его руках какой-то сверток.

Наконец мы, видимо, достигли цели, потому что идущие впереди внезапно остановились, и шагах в пяти, возле старой полузасохшей груши я увидел массивный сруб колодца с не очень характерной для этих мест устремленной в звездное небо длинной стрелой журавля. Ян подошел к колодцу первым, мы — следом, и в неподвижной черной воде я увидел неподвижное черное небо, далекие и близкие звезды и царицу сегодняшней ночи — Луну.

Некоторое время Ян, бормоча что-то себе под нос, напряженно всматривался в колодец, словно ожидая разглядеть там нечто особенное, видимое только ему одному. Я тоже таращился на воду с умным видом, пока это мне не наскучило. Однако долго скучать не пришлось — Ян протянул вперед руку с загадочным белым свертком, и я с удивлением увидел, что в нем лежит… кусок самого обыкновенного, наитривиальнейшего творога!

Но еще более я удивился, когда Ян принялся крошить творог в колодец, будто прикармливающий рыбу рыболов. Объятый любопытством, я снова наклонился к срубу — и вдруг вода в колодце поднялась, вся закипела, забурлила и заходила ходуном.

От изумления я вмиг позабыл обо всем на свете и… точно в дурмане, сунул руку в колодец. Но в то же мгновение могучая длань схватила меня за шиворот и отшвырнула назад как щенка. Я едва не растянулся на траве и, с трудом сохранив равновесие, лишь чудом сумел удержаться на ногах. Обиженный и возмущенный, я шагнул, негодуя, к Яну и… грозные слова, вот-вот готовые сорваться с моих пламенных уст, так на них и застыли, потому что посреди сумасшедшего плеска бурунов и волн, поднятых в колодце неведомой силой, я различил вдруг пальцы, когти, гребни, морды, хвосты каких-то удивительнейших созданий — не людей, не гадов, не рыб, но словно бы и гадов, и рыб, и людей одновременно. Не вообразимые ни в каком горячечном бреду чудища барахтались и извивались в пенящейся воде колодца, точно дрались между собой за крошки и куски творога, а Ян стоял и смотрел на них жутковато-отрешенным, окаменевшим, ледяным взглядом.

И вновь, в который уже раз, мною овладело ощущение невозможности, нереальности происходящего, так, словно я снова либо сплю, либо присутствую на ужасно безвкусном, дурном, дешевом спектакле самого захудалого провинциального театра. Казалось, закрой на секунду глаза, ущипни себя побольней — и все сгинет, исчезнет без следа: и эта черная душная ночь, и нахальная белая Луна, и люди возле колодца, и мокрые скользкие уроды в бушующей, кипящей воде…

Но увы, я уже слишком хорошо знал, что это не сон. Еще какое-то время Ян пристально смотрел в колодец; потом от воды стали вдруг подниматься клубы белого дыма, закрывшие от нас копошащихся в его чреве созданий, потом сверкнула яркая огненная вспышка и Ян выпрямился — вода в колодце была теперь чистой и светлой как зеркало, и ни единой твари не было видно ни на поверхности ее, ни в глубине.

Случайно взгляд мой упал на священника: скрестив на груди тонкие руки, он мрачно смотрел то на колодец, то на Яна, и глаза его при этом горели одинаково неукротимым, злобным огнем.

Я быстро отвернулся, не желая, чтобы святой отец вообразил, будто я за ним слежу. Нет-нет, конечно же, я вовсе не собирался шпионить, однако от него исходила сейчас такая сильная, почти физически ощутимая волна неприязни к Яну, что я невольно, вопреки своему желанию, хоть краешком глаза, но продолжал держать нашего полкового капеллана в поле зрения.

Однако опасаясь, я в то же время по-человечески хорошо понимал состояние священника и сочувствовал ему. Несомненно, он нес тяжкое бремя: бремя кровного родства с оборотнями, с одной стороны, фанатичной (что бы там ни утверждал) религиозности — с другой, и собственной беспомощности в борьбе против Сатаны и его слуг с вытекающей отсюда фатальной необходимостью противоестественного и глубоко отвратительного ему союза с человеком, которого он также считал порождением и олицетворением темных сил, которого не понимал, а потому боялся и сейчас почти ненавидел, воспринимая альянс с Яном лишь в качестве временно неизбежного эпизода в своем личном противостоянии Злу и, возможно, как кару божью за априорную греховность своего происхождения и пастырское бессилие — с третьей.

Мои сумбурные мысли были прерваны чьим-то изумленным возгласом. Я увидел, что все обступили колодец, так, точно узрели в нем сокровища готских королей, и тоже поспешил присоединиться к остальным, дабы не лишиться своей законной доли. Но то было не сокровище…

То было не сокровище, но нечто настолько чудесное и удивительное, что мы все потрясенно замерли и застыли, не в силах оторвать глаз от воды. Да полноте, от воды ли?..

Перед нами лежал идеально гладкий бело-голубоватый, сохраняющий форму стенок колодца и словно подсвеченный изнутри неярким, но ровным сиянием квадрат. Мне вдруг пришло в голову, что он очень напоминает экран в синематографе — и я вздрогнул, потому что мгновение спустя увидел… Нет, это казалось невероятным, непостижимым, но э т о б ы л о! Я увидел длинную, пыльную, уходящую за самый горизонт дорогу и черную точку на ней.

Точка быстро приближалась, росла, и вот приобрела уже очертания щуплой и низкорослой человеческой фигуры. Сначала я подумал, что это карлик, но когда человек подошел поближе, — едва не вскрикнул: то был ребенок, маленький, худой, субтильный подросток. Он был хром — одна нога заметно короче другой, и, ковыляя по дороге, бедняга загребал искривленной ступней густую серую пыль, которая потом вновь медленно оседала на землю за его спиной.

Однако изображение было каким-то странным и неестественным. Мальчишка шел в темной ночи, освещенный лишь звездами и Луной, но мы видели его ясно и четко, как днем, правда, в несколько синеватой дымке. Черт лица было пока не разобрать, но вот он подошел ближе, еще ближе, и… О господи! — я невольно зажал рот рукой, чтоб не вскрикнуть — все лицо хромого покрывала густая бурая шерсть, и человеческими на нем казались только глаза, маленькие, блестящие и живые.

Ян снова забормотал что-то себе под нос, и изображение затуманилось, зарябило и исчезло, однако тут же появилось вновь, только теперь мальчик шел уже по деревенской улице, настороженно оглядываясь и озираясь по сторонам. Вот он остановился возле одного дома, постучал в окно — и заковылял дальше. Почти тотчас же заскрипела калитка, и из нее вышел высокий седой человек. Я почувствовал, что товарищи мои напряженно замерли, а человек постоял немного у забора и потом двинулся следом за мальчиком, но не догоняя его, а держась шагах в пятнадцати сзади.

Вскоре хромой постучался в еще один дом, и оттуда вышла приземистая, закутанная в темный платок женщина. Она засеменила за высоким мужчиной, который даже не оглянулся.

А странный калека все шел по деревне, останавливаясь то у одного, то у другого дома, и из ворот выходили люди: мужчины и женщины, старики и старухи, подростки и совсем еще маленькие дети. Их было уже человек тридцать, и удивительная процессия растянулась почти на полкилометра. Мне это напомнило вдруг старую сказку о Гамельнском крысолове — люди брели молча, не поднимая головы, словно завороженные и зачарованные своим безобразным колченогим проводником.

Внезапно мальчик свернул в какой-то проулок и… я едва не закричал от боли — железные пальцы кузнеца судорожно впились в мое плечо. Я только собрался было возмутиться такому негостеприимному поступку, но гневные слова протеста моментально застряли в горле — мальчик проходил теперь мимо дома… из которого мы всего каких-нибудь пять минут назад вышли в сад! Он проходил мимо нас! Хромой урод был совсем рядом!..

Кузнец оставил наконец мое плечо в покое, зато схватил за руку Яна, но тот отрицательно покачал головой:

— Не сейчас…

Тем временем зловещее шествие, как цепочка слепых за поводырем, потянулось за околицу, и когда последние дома и дворы остались позади, мальчик вышел на берег небольшой протекавшей мимо деревни реки и остановился на самом краю довольно крутого обрыва. С минуту он, казалось, внимательно к чему-то прислушивался и пристально всматривался в темнеющий на другом берегу реки лес. Потом, сложив ладони рупором, хромой поднес их к губам и вдруг гулко и протяжно заухал как сова. Спустя мгновение из-за высоких деревьев донеслось ответное уханье.

Достаточно скоро и все остальные тоже подтянулись к реке и сгрудились невдалеке от обрыва, на песчаной косе. Потом раздался треск сучьев, ломающихся ветвей, и из чащи на том берегу показалась огромная черная фигура.

Мы замерли. Волнение, охватившее всех присутствующих при этом зрелище, было так велико, что я чуть ли не слышал, как бьются сердца моих товарищей. Про себя и не говорю — при появлении на сцене нового действующего лица я всей кожей ощутил прямо-таки животный страх и — ледяной холод, которым, словно зимним ветром, повеяло вдруг из разверстого зева колодца. Но если чувство холода было вполне осязаемым и реальным, то приступ неописуемого ужаса, сдавившего мой бедный мозг, здравому объяснению поддавался с трудом. Я смотрел на черного великана, судорожно пытаясь понять, что же именно в его облике вызывает такой страх, — и не мог. Нет-нет, не подумайте, что я снова хочу предстать перед вами каким-то там храбрецом и героем, но, навидавшись за все это время самой разной нечисти из здешнего бестиария, я вроде бы вправе был требовать от себя большей стойкости при появлении очередного (и ведь наверняка не последнего) страшилища. Но нет, не получалось, а почему? И тут я вдруг понял, что причина тому — выражаясь по-научному, невозможность идентификации "черного человека" ни с кем (или же с чем?), виденным мною ранее, потому что он являл собой не вампира, не оборотня и даже не пришельца из ада, подобного Дракулу. Он сам был… Злом, персонифицированным Злом, его воплощением и олицетворением одновременно, которое не могло иметь имени, но которое просто б ы л о, существовало всегда и предстало в данный момент в обличье ужасного Черного Человека.

Он был, наверное, вдвое выше Яна и чернее самого черного негра, какого я когда-либо видел. Голова монстpa, казалось, вовсе не имела шеи и росла прямо из огромного бочкообразного туловища. Кривые ноги гулко ступали по земле, а длинные, узловатые как корни дуба ручищи будто былинки ломали толстые ветки деревьев, когда чудовище выходило из леса. В правой руке его был зажат невиданной величины кнут, и едва оно приблизилось к реке, я увидел, что кнут этот весь сплетен из железных и стальных звеньев. Но что поразило меня более всего — у Черного Человека не было лица: ни рта, ни ушей, ни носа — только два бездонных, черных как ружейные стволы отверстия на месте глаз. (Помню, я еще удивился, каким же в таком случае образом он издавал звуки, напоминающие крик совы, не имея рта.)

Некоторое время хромой мальчик и Черный Человек стояли друг напротив друга, разделенные мерцающей лентой реки, и словно безмолвно о чем-то переговаривались. Потом мальчик шагнул в сторону, а великан, взметнув обе руки вверх, вдруг исторг в звездное небо странные лающие слова, которые невозможно было ни понять, ни попытаться воспроизвести и от которых по моей спине побежали новые легионы ледяных мурашек.

Последовавший же тотчас громовый, какой-то торжествующий рев поверг, похоже, в смятение не только меня, но и столпившихся возле реки людей. Они еще теснее сгрудились у воды; дети заплакали, женщины запричитали, а Черный Человек вдруг с силой швырнул правую руку вниз, железный кнут со свистом хлестнул по воде — и произошло то, что просто невозможно было себе представить ни в одном, самом фантастическом сне: кнут словно нож разрезал реку надвое, и вода разошлась в разные стороны, обнажив поросшее бурой тиной и усеянное камнями и корягами дно.

Снова — рев, свист кнута, — и вот люди спускаются в русло, дрожа и спотыкаясь, идут по дну и вновь поднимаются, но уже на другом берегу; покорно уронив головы, проходят мимо Черного Человека и останавливаются невдалеке, будто испуганное, поджидающее сердитого пастуха стадо.

Новый удар кнута — и река снова сомкнулась и опять потекла, как и прежде, неся свои маслянисто-серые под звездным небом воды прочь, в таинственную ночную мглу. А мальчик вновь пошел вперед, и остальные — за ним; замыкал же шествие Черный Человек — переступая громадными ножищами, он грозно поигрывал своим страшным кнутом, и я содрогнулся, представив на миг, какие ужасные следы могут оставить на теле ослушника его ребристые железные звенья и острые стальные кольца.

Через минуту дьявольская процессия потянулась за лес и вскоре скрылась из виду. Почти тотчас вода в колодце опять запенилась, зарябила, и все пропало — и люди, и хромой мальчик, и загадочный Черный Человек.

Некоторое время все молчали. Потом священник, недовольно насупив брови, что-то раздраженно шепнул Яну, но тот не слишком вежливо отмахнулся:

— Пока это не так важно, святой отец. Главное, я знаю теперь, где их искать. — Он искоса посмотрел на меня. — Сейчас же нам предстоит другое дело, быть может, не менее трудное и опасное, а потому… — Ян не договорил и вновь склонился над колодцем.

В воде опять появился светлый квадрат, потом замелькали какие-то стены, лестницы, коридоры… Ян провел рукой по лбу — он был покрыт мелкими каплями пота: видимо, "настройка" на нужное изображение давалась нелегко, и Ян уже сильно устал. Тем не менее чудесное око колодца все продолжало вбирать в себя расплывчатые внутренности какого-то мрачного здания: снова коридор, ряд тяжелых резных дверей и… Я едва сдержал крик удивления — перед нами был Волчий замок, вернее, уже не перед нами: теперь мы сами словно находились внутри него, осматривая галерею за галереей, переход за переходом, лестницу за лестницей. Ян явно что-то искал, но что?..

В дальнем конце коридора мелькнула темная фигурка, и изображение тотчас приблизилось, так, будто я приставил к глазам бинокль. Женщина… Мы видели ее со спины, и сейчас она торопливо шла через знакомую мне, увешанную фамильными портретами галерею. На плечи женщины был наброшен длинный, почти до пола серый плащ, черные волосы уложены на голове аккуратной коронкой, которую венчала скромная черепаховая заколка.

Тревожное предчувствие, как говорят в таких случаях, кольнуло меня прямо в сердце, и я — нет, теперь уже не вздрогнул, а просто задрожал как камыш на ветру — неужели это?..

— Эрцебет… — прошептал Ян. — Сударь, это Эрцебет…

Я с трудом сглотнул и как заведенный затряс головой:

— Да-да, Ян! Я тоже узнал ее, это она…

Затаив дыхание, мы смотрели на ведьму, которая будто почувствовала чье-то незримое присутствие, — стала вдруг тревожно оглядываться, озираться по сторонам и еще более ускорила шаг.

Наконец Эрцебет остановилась возле одной двери, и я ткнул Яна локтем, а в ответ на его недоуменно-вопросительный взгляд пояснил:

— Спальня графа.

Он кивнул:

— Хорошо.

И только я собрался было поинтересоваться, чего же тут хорошего, как женщина без стука открыла дверь и змеей скользнула в комнату. Наше замечательное всевидящее око тут же последовало за ней, и буквально через секунду я увидел хозяина Волчьего замка.

Однако точнее, впрочем, было бы, наверное, сказать: я увидел то, во что он сейчас превратился. Нет-нет, он не стал каким-нибудь чудищем, монстром, чего я боялся, честное слово, больше всего. Это был все тот же человек, которого я хорошо знал, но за сутки, что мы не виделись, в облике моего друга произошли разительные перемены: граф осунулся, черты лица его заострились как после недельного голодания, и вдобавок ко всему он был так бледен, что в первый момент я даже испугался — не труп ли передо мной?

Но нет, граф был жив. Услыхав, видимо, стук каблучков Эрцебет, он приоткрыл глаза, и я с ужасом увидел, что в них нет ни капли рассудка, ни единого проблеска мысли и воли — казалось, мой бедный приятель либо оглушен лошадиной дозой снотворного, либо опоен каким-то дурманным зельем. Глубокое кресло, в котором он полусидел-полулежал, было придвинуто к широко распахнутому в темноту сада окну, и холодный стальной отблеск Луны падал на толстый кроваво-красный плед, покрывавший его колени. В комнате царил полумрак — единственная свеча, в очень странном, выполненном в форме кисти человеческой руки подсвечнике, стоявшая на низком туалетном столике, почти не давала света, лишь щедро разбрасывала по стенам спальни кривые тени.

Граф безучастно посмотрел на ведьму и снова закрыл глаза — похоже, он и впрямь пребывал сейчас в состоянии, схожем с каталептическим сном, и все окружающее его совершенно не трогало и не интересовало. Мне бы так! — с грустью вздохнул я, но тут же мысленно громко отругал себя за малодушие. Нет, черт возьми, надо действовать, и немедля, иначе…

Дверь спальни отворилась, и на пороге появился Карл. И вот тогда, совсем рядом, раздался глухой, мучительный стон. Я поднял голову — святой отец смотрел на Карла как безумный, и во взгляде этом воистину смешались все чувства — и боль, и ненависть, и страх, и любовь. Священник до крови закусил тонкие губы, и я даже подумал, как бы он часом не потерял сознание. Но нет, громадным усилием воли он сумел взять себя в руки и не издал более ни единого звука, не проявив ни словом, ни жестом своей, на мой взгляд, вполне извинительной слабости.

Карл меж тем подошел к Эрцебет и что-то тихо проговорил. В ответ ведьма лишь пожала плечами и раздраженно сморщила носик. Эх, все-таки эта стерва была дьявольски хороша, прости меня, господи! Но, разумеется, пока пребывала в, так сказать, нормальном, человечьем обличье.

Какое-то время управляющий молча смотрел на бледное, безжизненное лицо графа. Потом снова повернулся к Эрцебет:

— Кажется, пора.

Ведьма фыркнула:

— Тебе видней, решай сам. — И, бросив взгляд на большие настенные часы, добавила: — Действительно, уже половина одиннадцатого.

Карл нервно заходил по комнате.

— Но послушай, что это даст? И потом, у нас мало времени, а меня ждут, да и тебя, кстати, тоже. Мальчишка ведет послушников к Каменной Пустоши, а ты знаешь, что Хозяин не любит, когда его заставляют ждать.

Эрцебет звонко расхохоталась и вызывающе уперла руки в (ей-ей, соблазнительные!) бедра.

— Так собирайся! А мне и здесь хорошо.

Карл резко остановился.

— Что?! Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, только то, что сказала. Иди куда велено, а я останусь и сделаю все сама. — Она вытащила из кармана маленькую черную книжечку и бросила на стол.

Управляющий побелел.

— Ах, тварь!.. Да понимаешь ли ты, что говоришь?!

Эрцебет пожала плечами:

— Прекрасно понимаю. А вот ты, неужели ты хочешь, чтобы я рисковала собой? Ты, который сто раз утверждал, что не мог бы прожить без меня и дня!

Карл помрачнел.

— Но пойми, дорогая (нет, честное слово, это становилось уже просто забавным — семейная сцена оборотней)… Ну разве же ты не знаешь, что сегодня решается все? — хмуро проговорил он. — А если этому ублюдку удастся взять верх, тогда ведь не спасешься и ты.

Ведьма усмехнулась и, чиркнув спичкой, зачем-то зажгла огонь в камине.

— Благодарю за трогательную заботу, но это еще как сказать. Однако послушай, неужели же ты всерьез полагаешь, что этому деревенщине со своей дворнягой по зубам справиться с самим Моргенштерном?

Карл покачал головой:

— От всей души надеюсь, что нет, но не забыла ли, милая, как едва унесла ноги от этой дворняги?

Эрцебет вспыхнула:

— Дорогу показывал мне ты, дорогой! Признаться, никогда раньше не подозревала, что ты умеешь бегать на двух ногах еще быстрее, чем на четырех.

Карл скрипнул зубами.

— Да кто же знал, что эта скотина окажется там! — Он стиснул тонкие руки. — И как только она смогла победить Петера?..

— И как только Ян сумел победить Влада? — насмешливо пропела Эрцебет. — И как только?..

— Всё, хватит! — взревел управляющий. — Идешь или нет?

— Нет, — вздохнула ведьма. — Нет, Карл, иди один. В конце концов, дорогой, ты же мужчина, так иди и защищай свою, — она усмехнулась, — шкуру… и мою заодно. А я останусь здесь и сделаю свое дело, не менее важное. У меня времени тоже в обрез — пока горит дьяволова свеча…

Д ь я в о л о в а с в е ч а!.. Я мгновенно вспомнил страницы из старой книги и в очередной раз похолодел: так вот что за свечечка горит в спальне графа, и вот почему у нее такой странный подсвечник — это же не подсвечник, а рука мертвеца!..

Тем временем Эрцебет повернулась к управляющему спиной, давая понять, что разговор окончен, а я вдруг почувствовал, что Ян сует мне в ладонь какой-то небольшой, но увесистый предмет.

Подняв руку к глазам, я изумился — это был камень, самый обычный камень из тех, что в великом множестве валяются на дороге. Ян не произнес ни слова, но выражение его лица было красноречивее любых, самых убедительных слов. Правда, я удивился — неужели же такое возможно, и почему именно я? (Опять — я!) Но рассуждать было некогда — Карл уже направился к двери, — и тогда, склонившись над жерлом колодца, я поднял руку и… что было силы метнул камень в управляющего, до которого, казалось, было сейчас всего не более пяти метров.

Попал!..

Камень угодил Карлу в затылок, и он закричал как раненый зверь. Шея и волосы управляющего моментально окрасились кровью, и если бы он не вцепился в дверной косяк, то наверняка бы упал. Бледная как призрак Эрцебет смотрела на него ничего не понимающими глазами, в которых застыл ужас и удивление. Эх, дорого бы я дал за то, чтобы доглядеть эту сцену до конца, но Ян взмахнул рукой — и все пропало, исчезло, как будто и не было вовсе: и спальня, и несчастный граф, и корчащийся от боли оборотень, и насмерть перепуганная ведьма. В колодце опять отражалось лишь черное небо да тускло мерцали звезды и наглая серебряная Луна. А через мгновение священник, круто повернувшись на каблуках, быстро пошел прочь и все остальные за ним.

Мы молча вернулись в дом, молча подошли к столу и принялись вооружаться. Помимо револьвера я взял себе трехгранный кинжал и длинный тесак, который, просунув вместо ножен в специальное металлическое кольцо, пристегнул к поясу. Но конечно, более всего я полагался на пули, которые сделал наш поистине весьма разносторонне одаренный святой отец. Ян в двух словах объяснил мне, что пули отлиты из серебра, металла, который, как известно любому ребенку, нечисть совершенно даже на дух не переносит. Вдобавок к этому талантливый самородок высверлил в пулях отверстия, залил туда ртуть, а затем вновь запаял, и поэтому теперь пули уже вроде как бы и не пули, а маленькие бомбы, которые просто разорвут всякого, в кого попадут, на куски. Кроме Моргенштерна, опять уточнил Ян. Но меня устраивало и это — от Моргенштерна, невзирая на наличие на моем безымянном пальце колдовского кольца, я собирался держаться как можно дальше.

Ян приказал всем пока оставаться в доме и ждать, а он, я и священник должны были идти в замок и вызволить из беды графа. Я, правда, подумал, что лучше бы мы пошли туда всеми или, по крайней мере, взяли бы с собой вместо священника кузнеца с самым большим топором, но промолчал: ступивший впервые в жизни на тропу войны юнец не вправе обсуждать приказы главного сахема.

А еще я подумал о том, что нас все-таки очень мало и что таинственный союзник, появления которого ожидал Ян, несколько задерживается.

Однако в тот же миг хлопнула входная дверь, и прямо с порога до меня донесся жизнерадостный и довольный (только вот не понятно, чем) голос:

— А-а, и вы здесь, мой юный друг? Рад, очень рад!

Признаюсь, мне казалось, что удивить меня сегодня чем-нибудь еще невозможно. Но я ошибся — на пороге, важно надув щеки и воинственно подбоченясь, стоял не кто иной, как маленький и толстый доктор Шварценберг.

— Я прибыл, друзья мои! Можно начинать!..