Обычно я хорошо сплю на новом месте. Не знаю, что тому причиной — быть может, несколько беспорядочная так называемая светская жизнь, тот образ существования, который я веду вот уже наверное лет десять и которому пока что, увы, не видно конца. А может, я вообще толстокож от природы и потому не обращаю особого внимания на подобные мелочи и условности бытия, как, например, обязательный ночлег под собственной крышей, — не знаю и никогда не задумывался над этим. Однако в ту ночь я, к великой досаде на весь белый свет и, в первую очередь, самого себя, никак не мог уснуть.

Сперва я долго сетовал в душе на необыкновенно поздний и одновременно слишком уж обильный и сытный ужин, который закатил в мою честь новоиспеченный господин граф, — такое пиршество пополуночи наверняка смогло бы лишить сна и покоя самого крепкого гуляку гусара, а я не то чтобы был не очень крепким, но все-таки никогда не служил в гусарах. А вот потом… Потом я услышал сквозь тихий шелест листвы, прямо под своим окном, приглушенный, невнятный разговор.

Я прислушался, но слов разобрать было невозможно, хотя окно я оставил на ночь открытым. Собеседники, а их, судя по голосам, было трое, говорили почти шепотом да вдобавок еще на каком-то жутчайшем, очевидно, местном диалекте или жаргоне. К тому же у меня создалось впечатление, что либо они в масках, либо рты их прикрыты платками — говорили эти люди… Ну, можете себе представить, как говорит человек, если на него надеть маску или же хотя бы прикрыть ему рот платком.

И вот минут через десять такого невольного подслушивания (хотя можно ли это назвать подслушиванием? — я не разобрал ни слова) вдруг все стихло, а потом раздался легкий треск, словно кто-то неосторожно наступил на тонкий сучок.

Видимо, на того, кто произвел этот явно не предусмотренный программой шум, зашикали, зашипели — и вновь воцарилась мертвая тишина. А через минуту-другую я услышал, как кто-то, сопя и едва сдерживая прерывистое дыхание, карабкается вверх по стволу старого вяза, корявые ветви которого едва ли не свешивались в окно спальни.

Сами понимаете, что после этого ни о каком крепком и здоровом сне не могло уже быть и речи. Я весь буквально сжался под одеялом, в то время как рука моя вцепилась в кожаный бок брошенного на тумбочке у кровати саквояжа. Бесшумно раскрыв его, я нащупал револьвер и осторожно подтянул к себе под одеяло. Он был такой ледяной, что я моментально покрылся мурашками. Хотя, впрочем, наверняка совсем и не от холода.

Дополнительным и весьма существенным неудобством моего положения было то, что кровать стояла изголовьем к окну, в каких-нибудь паре шагов от него, и хотя ночь была довольно ясной и звездной, а желтоватый толстый блин Луны освещал бЛльшую часть комнаты, мне, чтобы не оказаться застигнутым врасплох, с одной стороны, но и не выдать таинственным злоумышленникам раньше времени, что я не сплю, — с другой, пришлось буквально вывернуть шею и сквозь полуопущенные ресницы наблюдать за матовым проемом окна. Ужасно, ужасно неудобная и тягостная поза, и ужасно неуютное чувство — трусливого ожидания, когда же наконец в нем хоть кто-нибудь да появится.

От этого чертовски неловкого положения у меня на какой-то миг сперло дыхание. Сглотнув, я непроизвольно зажмурился, — а когда вновь приоткрыл глаза, в квадрате окна уже был некто. Мне он показался бесформенным и безобразным, менее всего похожим на человека — скорее на громадного, волосатого орангутана.

Не знаю, почему — все шло уже на каких-то таящихся, очевидно, в подсознании каждого, даже более-менее цивилизованного человека первобытных рефлексах, — но я, как это ни странно и удивительно, — не выстрелил!..

Да-да, я не выстрелил… То есть, выстрелил, но не сразу — сначала я заорал как бешеный и в мгновение ока скатился с кровати на пол. Впрочем, скатился не то слово. Упал, рухнул, слетел — это гораздо точнее.

И — должно быть, вовремя, потому что вместе со стуком от падения собственного тела я услышал и глухой удар над головой, где-то чуть сбоку. И вот тогда-то я снова закричал и, все еще распластанный на полу, начал посылать в оконный проем пулю за пулей.

Не знаю, попал или же нет, но только бесформенный силуэт на подоконнике, теряя равновесие, вдруг взмахнул руками, лапами, крыльями — черт его знает, чем, — и, ломая своей тяжелой тушей ветки и сучья, с отчаянным ревом полетел вниз.

Потом раздался стук массивного тела оземь, возбужденные, но все столь же невнятные голоса и вскрики и, наконец, уже довольно громкие звуки удаляющихся торопливых ног. Потом все стихло,

Я стоял посреди спальни и как безумный смотрел то на пустое уже окно, то на блестящий револьвер в своих руках. Наверное, со мной случился шок: я впал в какое-то тупое оцепенение и даже более того — изо всех сил желая кинуться к проклятому окну, не мог тем не менее сделать ни шагу; ноги мои словно намертво приросли к устланному мягким персидским ковром полу.

Однако постепенно я начал приходить в себя — отбросил в сторону не нужный уже револьвер и… И вдруг явственно почуял з а п а х. Резкий, посторонний запах, которого до того не было.

В коридоре послышались громкие шаги, голоса, дверь без стука распахнулась, и в комнату ворвались два огромных гайдука с обнаженными саблями в руках. Почти следом за ними на пороге показался старик дворецкий с лампой, а за дворецким — граф. При свете лампы видно было, что одевался граф наспех, лицо его было взволнованным.

— Дорогой друг! — воскликнул он, бросаясь ко мне. — Что здесь произошло?

А я стоял и молчал — очевидно, не до конца еще стряхнул с себя остатки оцепенения.

— Дорогой друг! — повторил граф. — Да ради бога, скажите же, что случилось? Я услыхал выстрелы и поспешил к вам, потому что мне показалось, будто стреляют в этом конце коридора!..

Я начал наконец обретать дар речи.

— Да, — с затруднением произнес я. — В этом… — И указал пальцем на распахнутое окно.

— Как?! — вскричал граф. — Вы хотите сказать, что в вас стреляли через окно?!

Я покачал головой:

— Нет, стрелял я. Но через окно… — И запнулся. — Через окно меня, кажется, только что хотели убить.

— Но это невероятно! — побледнел мой товарищ. — Убить?! Вас?! Какая чушь!..

А я лишь стоял и молча пожимал плечами. От всех этих треволнений я здорово перенервничал, и теперь на меня навалилась вдруг такая дикая тоска и усталость, что трудно было даже хоть что-нибудь сказать. Да и совершенно не хотелось. Однако…

Однако мое обоняние вдруг снова явственно уловило т о т запах. Запах был явно знакомый, но, по-моему, раньше я встречался с ним, как бы это сказать, в более ограниченных дозах, что ли.

До этого самого момента я продолжал стоять посреди комнаты, а граф и его слуги подошли справа и смотрели то на меня, то на окно — постель таким образом оказалась на время как бы выпавшей из нашего поля зрения. Но я вспомнил глухой удар возле головы — и, обернувшись к кровати, не смог сдержать крика — изумления и страха одновременно.

Остальные повернулись вслед за мной — и также замерли, словно пораженные молнией: посреди постели, примерно на уровне моей груди (то есть, там, где она была минуту или две назад), из перины и одеяла торчали… вилы! Да-да, грубые, грязные, ужасные крестьянские вилы! Ночной пришелец вогнал их в кровать по самую рукоятку.

Я невольно поежился. Да что там поежился — я просто похолодел, помертвел от ужаса, представив, что случилось бы, не страдай я, к счастью, в эту злополучную ночь бессонницей.

Мне на мгновение стало дурно, я закрыл глаза, а проклятое живое воображение тотчас же нарисовало жуткую картину: вот острые зубья вил впиваются в мое несчастное, бедное тело — и уже трещит и лопается кожа, фонтанами брызжет под потолок кровь. А железные шипы, вонзаясь все глубже и глубже, с хрустом разрывают встречающиеся на своем пути мышцы и сухожилия, потом скрежещут по ребрам, протыкают сердце, легкие и наконец, последним усилием впиваясь в позвоночник, пришпиливают меня, как жука, к пронафталиненным внутренностям роскошной графской постели…

— Уф!.. — Я утер со лба холодный пот.

— Господи!.. — Граф и все остальные застыли посреди комнаты.

Внезапно сзади послышались быстрые шаги. Я оглянулся — в дверях стоял управляющий. При тусклом свете лампы я увидел белую повязку на его раненой руке, напряженные тонкие губы и сузившиеся глаза. Цепким взглядом он моментально окинул спальню.

— Входите! Входите, Карл! — воскликнул граф.

Управляющий ступил было через порог — и застыл на месте.

— Входите же, Карл, — повторил граф.

Правильные черты лица управляющего вдруг исказились: он побледнел как смерть, тонкие крылья носа затрепетали. Неуверенно, точно слепой, которого бросил поводырь, он медленно пошел по направлению к нам — и снова остановился, словно какая-то невидимая преграда возникла на его пути и преодолеть ее у него не было сил.

— Ваши милости! — Один из гайдуков быстро шагнул к кровати, склонился над подушкой и выпрямился, держа в руке…

Так вот что это за запах! И как я сразу не догадался?! Слуга протягивал нам большую связку… чеснока.

Ну, это было уж совсем непонятно. Я недоуменно развел руками, повернулся к остальным — и увидел, что управляющий вдруг как-то боком, почти по-звериному, стал медленно, медленно пятиться к двери. И, клянусь, он глядел на чеснок такими же глазами, какими я, должно быть, только что таращился на вилы.

— Карл! — Голос владельца замка остановил управляющего у самого порога. — Куда вы? Что с вами? На вас просто лица нет!

Капли пота выступили на белом лбу Карла. Казалось, весь он съежился, стал меньше ростом… По-моему, этот человек готов был вот-вот потерять сознание.

— Прошу простить, господин граф, — забормотал он. — Мне что-то нехорошо… Если ваша светлость позволит, я бы хотел удалиться… — Он говорил, скорее даже лепетал, а сам продолжал мелкими-мелкими шажками красться к двери.

Мой товарищ пожал плечами:

— Что-то вы сегодня такой чувствительный, Карл. А впрочем, простите, я же забыл про вашу рану. Если вам плохо, конечно, идите. Пожалуйста-пожалуйста, Карл!..

И не успел граф договорить, управляющий как кошка прыгнул за порог. Еще какое-то время его неровные, спотыкающиеся шаги доносились из коридора, потом там стало тихо.

— Никогда не видел его таким. — Как бы извиняясь, граф посмотрел на меня.

— Наверное, действительно заболел, — сказал я. — Все-таки рана…

— Наверное, — кивнул граф и обратился к слугам: — Немедленно соберите всех мужчин и внимательно осмотрите парк.

— Слушаемся. — Гайдуки поклонились.

— Да, и не забудьте спустить собак.

— Собаки спущены еще с вечера, ваша светлость. Правда, не все.

— А теперь спустить всех, ясно?

Гайдуки вновь склонили головы.

— Любезный друг, — граф взял меня под руку. — Прошу простить за это ужасное испытание, которое свалилось на вас по моей, хотя бы и косвенной, вине. Завтра, я уверен, все выяснится и злоумышленники будет найдены. Кстати, ведь можно же и вызвать полицию!

— Нет-нет, — сказал я, — это лишнее. Думаю, разберемся сами.

— Как пожелаете. — Граф сделал знак дворецкому. — Нашему гостю эта комната больше не понадобится. Завтра приготовьте другую, а остаток ночи он проведет в моей. Постелите на диване.

Дворецкий, отвесив церемонный поклон, что совершенно не вязалось с его смешным ночным колпаком, поспешно удалился.

— Вас не слишком удручает перспектива спать на диване? — спросил граф.

Я ответил, что не слишком, вот только надо снова зарядить револьвер.

Взгляд графа стал вдруг жестким. Он как-то странно посмотрел на меня и тихо сказал:

— Не надо.

Я, уже второй раз за эту ночь, улегся и натянул одеяло до самого подбородка. Мой друг погасил свет, зашторил окна, и мы остались в полной темноте.

Наверное, минуты три мы оба молчали. Я уже решил было, что граф уснул, как вдруг с противоположной стороны комнаты донесся голос:

— А ведь признайтесь, сейчас вы лежите и думаете: зачем он меня позвал?

Я признался, уточнив, впрочем, что думаю не только об этом.

Граф помолчал.

— Да-да, понимаю, что все выглядит странно. Я пишу вам, убедительно прошу приехать, вы приезжаете и — ломаете себе голову: зачем? — Он снова на мгновение умолк, а потом продолжил: — Знаете, я не хотел говорить сегодня о… скажем так, не слишком приятных вещах, но последние события, особенно же случившиеся с вами, все равно, если и не разъяснили вам кое-что, то уж наверняка, — граф грустно улыбнулся, — несколько ввели в не очень-то веселую атмосферу нашей здешней жизни.

Вот с этим я был полностью согласен и сказал, что да, ввели, и даже не несколько, а гораздо глубже, нежели я мог когда-либо предположить в самых дерзких своих мечтах. Но все-таки хотелось бы узнать, что конкретно тревожит моего друга и для чего именно он просил меня приехать в Волчий замок.

— Курить хотите? — неожиданно спросил он.

Я отказался, а он закурил, и теперь я видел не только темный силуэт в глубине спальни, но и маленький красный огонек папиросы, освещавший бледное лицо графа, когда он затягивался крепким ароматным дымом.

— Что меня тревожит? — медленно повторил он мой вопрос.

— Да, что?

Он вздохнул:

— А вот на это, не удивляйтесь, боюсь, я не сумею дать достаточно вразумительного ответа. Понимаете, меня тревожит сейчас все, и в то же время не могу сказать определенно: вот это и вот это.

— Ну а если все-таки попытаться?

Он привстал на локте и стряхнул пепел.

— Возможно, я не слишком ясно выражаю свои мысли, но я действительно не могу сказать, что боюсь того-то или того-то. Нет, я не боюсь ничего — и в то же время — всего.

Я почувствовал, что голос графа дрожит.

— Вот смотрите, — на мгновение он запнулся. — Вот смотрите, что произошло за один только нынешний день. По дороге в замок на вас напали волки, волками же был ранен мой управляющий, и, наконец, — это дичайшее покушение.

Я опять вспомнил вилы и тоже невольно передернул плечами.

— И ведь все это случилось за каких-нибудь три-четыре последних часа! — воскликнул граф. — А утром ни с того ни с сего захромала моя лучшая кобыла, чуть позже мои собаки чуть не разорвали местного бочара, и уже под вечер тяжелое бревно сломало ногу одному из приходящих работников.

— Но послушайте, — возразил я. — Могло же произойти простое совпадение. Ну так вот уж сложилось, что все эти неприятные происшествия свалились на вас — хотя, впрочем, не только на вас — в один день!

Он невесело усмехнулся:

— О, если бы в один… Нет, дорогой друг, дело гораздо хуже. Вы знаете, я человек трезвый, смотрю на вещи достаточно рассудительно и вовсе не склонен прибегать в объяснениях того либо иного случая к иррациональным причинам, но… Поверьте: и вчера, и позавчера, и неделю, и месяц назад в моих владениях что-нибудь да происходило. И, как правило, неприятное — от чьей-либо внезапной смерти до самой банальной потравы. И будьте уверены: завтра тоже что-то произойдет.

— Но что?!

— Если б я знал! Но произойдет обязательно…

Он потушил папиросу.

— И теперь вы думаете… — начал было я.

— Ни черта я не думаю! — огрызнулся он, но тут же взял себя в руки. — Простите, бога ради, порой я уже не в силах владеть собой. И все из-за этой бесовщины, этих постоянных ужасных мыслей — что-то еще будет завтра?..

— Можете не извиняться. — Я был, как всегда, великодушен. — Итак, если правильно понял, вы склонны полагать, что во всех ваших несчастьях и бедах повинна… э-э-э… ну, в общем, некая сила — злая сила, — стоящая над человеком, — выше его понимания, выше его разума, выше его власти. Так?

— Ну, если в общем, то примерно так, — проворчал граф.

— Другими словами, вы начинаете думать, что в вашем замке имеет место то, что в простонародье называют проклятьем, да?

— Да, дьявол побери!

— И зачем же в таком случае вы вызвали меня?! — Честное слово, я тоже начал здорово закипать, потому что был раздосадован не менее своего гостеприимного хозяина. — Я не священник, не заклинатель бесов, не умею летать на помеле, не…

И вдруг замолчал, а в мозгу моем стремительной вереницей пронеслись образы встреченных за последние часы странных людей: Яна, утверждающего, что он по всей округе сражается с оборотнями и прочей нечистью; удивительной женщины, потребовавшей, чтобы я немедленно уезжал из замка; наконец — Карла: Карла, буквально пригвоздившего меня своим взглядом и голосом к стулу во время ужина, и Карла — жалкого, дрожащего, бледного, в едва не ставшей последним моим в этом мире пристанищем пропахшей чесноком спальне. Да, Карл это поистине задачка со многими не-известными…

Ну и наконец — чуть было не всадившее в меня вилы страшилище в окне…

И неожиданно я очень громко рассмеялся. Боюсь, смехом не слишком здорового человека, и все же… И все же я готов был руку отдать на отсечение, что за этими людьми что-то крылось. Нет, я пока не хотел утверждать, что все они или кто-то один были в чем-либо т а к о м замешаны, отнюдь. Но тем не менее, за этими лицами проступала для меня теперь какая-то с х е м а… Даже нет, не схема, — пока что просто и д е я. Я ее почти не чувствовал, я ее почти не осязал — мне только чуть-чуть казалось, что она есть, что ее не может не быть!..

Итак, на доске пока четыре фигуры; граф — пятая; я — жертва случайности и собственного неистребимого авантюризма — отныне шестая. А появятся ли в будущем еще и другие? Кто знает…

Граф тактично кашлянул, и я вернулся с облаков на землю.

— Ну, что вы решили? — тихо, даже как-то робко спросил мой университетский товарищ. — Уезжаете? — И громко вздохнул.

Я вздохнул еще громче:

— Да нет, остаюсь.

По-моему, он, хотя и обрадовался, но очень удивился. И я его понимал — после такого разговора любой нормальный человек первым делом принялся бы укладывать чемоданы. Да, он знал, кому написать.

— Так значит, вы все-таки решились вторгнуться в запредельные сферы? — жалко и бездарно попытался пошутить он, но я чувствовал, что губы его дрожат.

— Поживем — увидим, — философски ответил я. — А для начала попробуем разобраться с вашим земным окружением.

После этого оба мы замолчали. Еще какое-то время я слышал, как, вздыхая и бормоча что-то себе под нос, ворочался с боку на бок господин граф. А потом, не успев толком осознать, что уже светает, я вдруг уснул.