На следующее утро, слоняясь после завтрака без цели по коридорам замка и пытаясь еще раз хоть как-то осмыслить все, что стряслось со мной за последнее время, я совершенно случайно забрел в библиотеку.

В просторной, заставленной громоздкими шкафами со старинными книгами комнате, однако, был уже посетитель. Он сидел ко мне спиной, положив правую руку на массивный стол из мореного дуба, и что-то читал.

Стук двери заставил его обернуться — и я едва сдержал возглас неприятного удивления: этого человека я сейчас желал бы видеть менее всего. А впрочем, не только сейчас — кажется, я упоминал уже, что управляющий графа внушал мне какую-то необъяснимую робость и неприязнь, если не страх, хотя, говоря объективно, это был, без сомнения, красивый мужчина, с безукоризненными манерами и прекрасно образованный. Но страх был — и я ничего не мог с ним поделать.

При виде меня Карл медленно поднялся со стула, и я машинально отметил, что кровь сквозь повязку на его левой руке уже не проступает — значит, рана начала заживать.

Он холодно поклонился, я ответил тем же и решил по возможности с достоинством, так, чтобы это не выглядело трусостью, ретироваться как можно скорее. Однако управляющий сам стал вдруг поспешно собирать со стола и складывать в черную тисненую папку какие-то бумаги.

А я стоял как зачарованный и не отрываясь смотрел на нервные движения его тонкой, с длинными пальцами, холеной белой руки. А потом, совершенно неожиданно для себя, заговорил.

— Послушайте, — волнуясь, сказал я. — Если помешал вашим занятиям, — только скажите, и я тотчас уйду. Сюда я забрел просто так и потому…

Но он покачал головой:

— Нет-нет, я уже закончил свою работу, если это, правда, можно назвать работой, и меня ждут дела. — Голос его звучал сегодня довольно приветливо, хотя глаза были по-прежнему настороженны и холодны.

— Как ваша рука? — насколько мог участливо спросил я, но вопрос этот, кажется, ему не очень понравился.

— Ерунда, — процедил Карл сквозь зубы. — Уже почти не болит. Дня через два повязку можно будет снимать, и тогда…

Он умолк.

— Что — тогда? — Идиотский, конечно, вопрос — и управляющий, усмехнувшись, сверкнул глазами:

— Ничего. Тогда у меня опять будет две руки.

Я тоже деланно засмеялся, хотя понимал, что смех этот выглядит весьма глупо: собеседник не сострил, не пошутил, — но хоть как-то отреагировать на его слова я был вроде бы обязан — вот я и отреагировал: робким ржанием пока что начинающего, но в не столь отдаленном будущем вполне многообещающего кретина.

Карл продолжал укладывать свои бумаги в папку, а я все стоял посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу как провинившийся школяр. Нет, вольно или невольно, но этот странный человек определенно обладал способностью воздействовать на окружающих, хотя, насколько я успел уже обратить внимание, ни граф, ни его слуги вроде бы не испытывали перед управляющим чувств и эмоций, подобных моим.

Когда папка была завязана, Карл неожиданно спросил:

— Ну и как вам наш замок?

Про себя я автоматически отметил это "наш", а вслух сказал:

— Он изумителен. Я даже представить себе не мог, что где-либо сохранилось еще нечто подобное. А правду говорят, что ему пятьсот лет?

— Да, около того, быть может, чуть больше или меньше. О, он многое повидал на своем веку, этот Волчий замок… А кстати, вам известно, почему он носит такое романтическое название?

Я пожал плечами:

— Мне сказали, что в округе всегда водилось много волков. Возможно, из-за этого?

— Возможно, — кивнул Карл. — Но возможно, и нет. То есть, не совсем из-за этого. Вы, без сомнения, знаете о великом сражении при Мохаче, когда янычары и акынджи Сулеймана одержали победу, принесшую нашей многострадальной родине столь неисчислимые беды?

Я все же не удержался:

— Нашей?!

Но он, казалось, не обратил на мою реплику никакого внимания и продолжал:

— Так вот, сударь, после Мохачской битвы один из возвращавшихся домой отрядов турок наткнулся по дороге на тот самый замок, в котором мы с вами имеем удовольствие сейчас пребывать.

— И что же?

Карл подошел к окну и протянул здоровую руку вперед:

— Видите холм?

— Вижу.

— На нем стоял шатер Ибрагим-бея, командира отряда, родственника самого султана, и над ним развевалось зеленое знамя пророка.

Я невольно на секунду представил себе поле, усеянное мусульманскими воинами, огни сотен походных костров, ржание тысяч лошадей…

— Нет-нет. — Карл улыбнулся одними губами. — Это не выглядело так уж величественно. Если верить средневековым хронистам, — а не верить им у нас оснований нет, — турок здесь было человек триста, не больше. Хотя, разумеется, триста прекрасно по тем временам вооруженных, обученных и, будем объективны, несколько одержимых воинов представляли собой известную опасность для замка, под защиту стен которого сбежались мирные жители едва ли не всех близлежащих деревень.

Управляющий внезапно замолчал, и я робко спросил:

— А что было дальше?

— Дальше?..

Карл подошел к одному из шкафов и после недолгого раздумья снял с полки какую-то старую книгу, открыл на середине и внимательно посмотрел на меня своими серыми, почти бесцветными глазами.

— В этой книге собраны весьма любопытные документы, имеющие интерес не только для историков, но и… Впрочем, если прочтете — поймете все сами, а мне, простите, необходимо отлучиться — дела.

Управляющий вышел, оставив меня одного, и я взял книгу в руки. Текст, очевидно, был адаптирован, потому что особых трудностей для понимания не доставлял, за исключением нескольких небольших лакун, связанных, как указывалось в сноске, с неважной сохранностью оригинала на момент издания книги в 1801 году.

И я начал читать.

"… Не по указу господина моего, но лишь по велению собственного сердца и разума, решился я, недостойный раб Божий, поведать, очищения духа ради и в назидание потомкам, то, что волею высшего промысла выпало мне узреть и восприять чрез посредство других чувств моих…

…радоваться иль горевать, что досталась мне чаша сия, — но думаю, что Господь не случайно остановил Свой роковой выбор на ничтожнейшем слуге Своем…

…переоценил ли Он силы его, потому что медленно, но неотвратимо, — скрывая от людей, я это чувствую и ощущаю, — идет Враг, он близко, и скоро уже не будет у меня ни сил, ни желания, чтоб рассказать о том, что видел я и познал в лето грозного нашествия нечестивых псов бича всего христианского мира Сулеймана.

Трепещу и печалюсь, ибо… но всяк есть частица Его. И вот в лето тысяча пятьсот двадцать шестое от Рождества Христова ниспослал нам Всевышний тяжкие испытания — осадили наш замок дикие конники Ибрагим-бея, и семнадцать дней и ночей стояли они у ворот, и пытались забраться на стены с невеликими для себя потерями.

Защитники крепости являли чудеса храбрости и отваги, но исход был предрешен — в замке кончалась вода, а колодец отравил неизвестный предатель. Напрасно денно и нощно возносил я молитвы Господу — от жажды мучительной смертью начали умирать дети и старики, а самые сильные воины стали беспомощны и слабы, и уж не держали их руки меча, и не было силы у них натянуть тетиву.

И тогда, отчаявшимся в милости Господа и видящим страданья невинных людей, безумие овладело мною, и в ночь полной Луны, когда ее белый диск воцарился над миром, я вышел один на крепостные ворота и, сотворив неправедное знаменье, призвал на помощь Врага Его, коль сам Он не может или не хочет защитить бедных чад Своих от бешеных собак Сулеймана.

И было так…

И почернело без того черное небо, и пропали на нем сразу все звезды. Только одна лишь Луна продолжала светить над моей головой, но и на нее вдруг надвинулись серые тучи. Ветер завыл, хотя до того кругом было тихо, и закачались, застонали в лесу вековые деревья.

…ужасом, стоял я под черным небом, и с дрожью и трепетом я понял, что вера моя в Него стала меньше и слабее веры во Врага Его…

Тем временем в лагере турок заржали испуганно кони, и забегали у костров янычары, объятые непонятной тревогой, и завыли приставшие к отряду неверных бродячие лютые псы…

А я все стоял и все звал Врага Его, и тогда небо вдруг раскололось, и посыпалися на землю кометы и звезды, а люди по обе стороны стены замерли как пораженные громом.

…самое страшное… Заскрипели, зашелестели могучие старые дубы и вязы — и вышли из лесу. И были у них вместо рук и ног сучья и корневища, и приближались они медленно, но грозно к туркам, а те стояли бессильные как старцы, взирая с ужасом на воинство лесное, и не могли даже сдвинуться с места.

А потом с крон зеленых исполинов слетели тучи воронов. И стали огромные черные птицы летать над неверными и клевать им глаза, и падали те наземь с разодранными глазницами, и текла ручьями кровь по их головам.

И видел я, как один янычар, стряхнувши с себя наважденье и страх, выхватил саблю и ударил великана лесного. Покачнулся, застонал тот, но другие деревья подхватили его, поддержали, а потом сучьями, как руками, сорвали с несчастного турка одежду и, вырвав все внутренности, обвили и обмотали дымящимися кишками истекающую зеленою кровью глубокую рану собрата…

И завыл, заверещал тогда весь лес… И полезли из чащи люди — не люди, звери — не звери. Шли, летели, ползли и шипели твари гадкие, страшные, смрадные, многорукие и многоногие, хвостатые и трехглавые. Одни изрыгали пламя и дым, другие когтями медными разрывали на куски обезумевших от дикого ужаса турок, а третьи отгрызали им головы и подбрасывали высоко в раскаленное жаркое небо…

Объятый страхом и потрясенный, стоял я на стене замка и смотрел на творящееся внизу. И таким был мой страх, что стал снова молить я, молить теперь Господа вмешаться и остановить дьявольский шабаш, который разворачивался на глазах моих.

Но было поздно… С неба раздался вдруг громоподобный раскатистый смех, сверкнула молния, и костры запылали еще жарче, точно кто-то невидимый подбросил в них дров…

И выскочили из чащи большие бурые волки, и вышли черные медведи с зубами человечьими и стали рвать и ломать воинов Ибрагим-бея. Сам он повержен был чудищем трехглазым, ужасноликим, и вырвало чудище из груди его сердце и тут же, жадно урча, проглотило. И лились по земле реки крови, и лежали повсюду бездыханные, изувеченные тела турок, а звери, и гады, и нечисть лесная их пожирала.

И когда не осталось в живых никого из неверных, обратили на меня горящие огнем взоры все собравшиеся у стены упыри, волки и ведьмы и стали кричать:

— Он! Это он нас позвал, господине! Он — твой!..

И раздался тогда страшный гром, и черная туча в мгновение ока накрыла всю землю, а когда она рассеялась, возле стен уже не было никого, кроме обглоданных мертвецов. Деревья ушли, и все чудища ушли, и только рыскали вокруг замка черные медведи и бурые волки…"

Далее, видимо, шел изрядный пропуск, а заканчивался документ так:

"… жду, он уже близко, а значит, и близок конец мой. Ради женщин, стариков и детей вступил я в союз со Злом, отринув Господа Нашего, и расплата теперь близка. Я спас людей, но кто спасет меня?..

Написано собственноручно капелланом замка отцом Иоахимом в месяце октябре лета одна тысяча пятьсот двадцать седьмого от Рождества Христова. Амен".

В примечании же было сказано, что отец Иоахим в декабре того же года был до смерти загрызен сторожевыми псами владельца замка. И всё.

Я отложил книгу и какое-то время сидел неподвижно. Я был заинтригован, озадачен и растерян. Нет, ну действительно, как отнестись к прочитанному? С одной стороны, передо мной была жуткая и красивая старинная легенда, но с другой… С другой, сидя четыре столетия спустя в том же самом замке и глядя в окно на то самое поле, где, если верить документу, и произошли все описанные в нем кошмары, я почувствовал себя крайне неуютно.

В коридоре послышались мягкие, торопливые шаги, и в комнату вошел управляющий.

— Ну что, прочли?

Я кивнул:

— Прочел.

Карл стрельнул в меня молниеносным взглядом, но тут же опустил глаза.

— И как вам, понравилось?

Я пожал плечами:

— Любопытная сказка.

Управляющий усмехнулся:

— Сказка?..

— А что же еще? — простодушно спросил я. — Ведь нe станете же вы утверждать, что все описанное здесь случилось на самом деле?

Он неопределенно покачал головой.

— Не берусь утверждать насчет всего, но что-то, согласитесь, тут все-таки было.

— Да что именно?

— Не знаю, однако мне абсолютно точно известно, что вон за тем оврагом были зарыты в землю трупы погибших турок. Там до сих пор находят старые кости и оружие. К тому же, как вы понимаете, даже самые невероятные предания и легенды не рождаются на пустом месте. Они всегда имеют под собой хоть какую-то, но реальную почву.

— Допустим, — вздохнул я — спорить не слишком хотелось. — Но все же какую реальную почву вы видите здесь? Священник продал, так сказать, душу дьяволy, и тот исполнил его просьбу, наслав на турок своих подручных?

— Ну, это, по-моему, слишком уж буквальное толкование письма злосчастного капеллана, хотя… если вдуматься, определенная связь между его содержанием и тем, что говорится в примечании, возможно, и имеет место.

— То есть?

— Ну видите ли… Вы обратили внимание на те части текста, где фактически открыто сказано, что отец Иоахим заключил договор с князем тьмы и теперь приходит время платить по счетам?

— Да, конечно.

— А не сопоставили эти строки с содержанием примечания?

Я засмеялся, хотя, боюсь, не слишком весело.

— Но позвольте, там сказано лишь, что капеллана разорвали собаки.

— Заметьте, собаки хозяина замка.

— И что же?

— А то, что они, без сомнения, отлично знали беднягу, видели его постоянно в течение многих лет, возможно даже получали корм из его рук и вдруг…

— Несчастный случай, — сказал я.

Он нахмурился:

— Несчастный случай? Вероятно, но дело в том… Между прочим, в свое время я немного интересовался природой некоторых, скажем так, таинственных явлений. Прочел кое-что по этому вопросу и…

— И?

— Узнал, что собаки, — животные вообще, но собаки в особенности, — очень чутко реагируют на… — Он несколько замялся.

— Появление нечистой силы, — докончил я за него. — Вы это хотели сказать?

— В общем-то, да.

— Ну и что же такого "нечистого" почуяли собаки в отце Иоахиме?

Карл пристально посмотрел на меня своими блеклыми серыми глазами:

— Они почуяли в нем зверя.

— Что?!

— Они почуяли в нем волка, сударь, — медленно повторил управляющий, — и разорвали на куски, как это сделала бы любая уважающая себя свора волкодавов. Замковый священник стал превращаться в волка, и собаки первыми почувствовали это.

— Ха! — только и смог произнести я. — Шутите?

— Шучу, — сказал он. — Разумеется, шучу. Конечно же, вы правы — должно быть, это был ужасный, нелепый трагический случай, и псы, увы, по не известной нам причине, загрызли бедного отца Иоахима.

В голове моей роились сейчас сонмы запутанных и самых противоречивых мыслей. К чему он все это говорил? Сначала вроде бы изо всех сил пытался убедить меня в подлинности того, о чем было сказано в документе, а потом вдруг резко пошел на попятную. Почему?

И чем дольше я думал, тем все отчетливее приходил к выводу, что этот человек преследует вполне определенную цель и вообще никогда ничего не говорит случайно. Но что это за цель? Испугать меня? Смутить мою душу? Но ради чего? Ради чего? Этого я не знал.

Я встал и отнес книгу на место.

— Уже уходите? — поинтересовался управляющий.

— Да, пойду отдохну немного. — Мной была предпринята героическая попытка беззаботно улыбнуться, но сомневаюсь, чтобы из этого вышло что-либо приличное.

Я был уже у двери, когда Карл вдруг спросил:

— А как по-вашему, кто же все-таки убил турок?

— А по-вашему?

Карл немного помолчал и тихо сказал:

— Волки.

— Волки?!

Он утвердительно кивнул:

— Больше некому. Уверен, это была огромная стая голодных волков…

И я позорно бежал.

Пройдя в очередной раз несколькими коридорами, в переплетениях которых начал уже относительно неплохо ориентироваться, я подошел к двери своей, опять новой, спальни и достал из кармана ключ.

Отперев замок, слегка толкнул дверь, но она почему-то не поддалась. Тогда я нажал сильнее, но и это не принесло ожидаемого результата — дверь словно кто-то крепко держал изнутри.

Я вспомнил французский — студенческая привычка — и, уже как следует, надавил плечом. Мне удалось приоткрыть дверь сантиметров на двадцать, и, просунув (довольно неосмотрительно) голову в образовавшуюся щель, я увидел, что на полу, прислонившись спиной к двери, сидит человек.

Это был дворецкий.

— Эй! — позвал я, но он даже не пошевелился.

— Послушайте!..

И опять тишина.

— Вам плохо? — воскликнул я, протискиваясь через порог, и вдруг осекся — мутные глаза дворецкого были широко открыты, а на месте горла зияла огромная рваная рана, и кровь старика, капая из нее на грудь, медленно, но верно окрашивала его светло-голубую с золотыми позументами ливрею в ровный, неяркий темно-вишневый цвет.