По дороге к замку граф шел молча, и мне не понадобилось какого-то шестого чувства или сверхчеловеческой проницательности, чтобы догадаться: его светлость явно не в своей тарелке. На вопрос же о причине столь дурного расположения духа товарищ бросил на меня быстрый, кажется даже несколько виноватый взгляд и вздохнул:

— Видите ли… Видите ли, дорогой друг, дело в том, что приехал инспектор.

Я вздрогнул.

— Вот как?

— Да, и он… — Граф снова замялся. — Очень хочет встретиться с вами.

Я остановился.

— Зачем? По-моему, в прошлый раз он имел достаточно времени выяснить, что я знаю об этом преступлении, а чего нет.

Граф смущенно потупился, и стало понятно, почему моя скромная персона вдруг вновь потребовалась полиции.

— Ясно… — процедил я сквозь зубы и в сердцах пнул ногой попавшийся по дороге мухомор.

— Понимаете, — огорченно развел руками граф, — час назад из города привезли тело дворецкого, и инспектор приехал тоже. Ни с того ни с сего он снова стал расспрашивать, не произошло ли за время его отсутствия в замке чего-либо необычного, и я…

— И вы? — сурово посмотрел я на обладателя славных древних стен и остатков подъемного моста.

— И я признался ему, что попросил вас и вы… тоже ведете здесь в некотором роде расследование. Разумеется, неофициальное.

— Ну разумеется! — Я пнул второй мухомор.

— Но бога ради, не сердитесь! — воскликнул граф. — Вы просто поделитесь с инспектором какими-нибудь своими соображениями — если, конечно, они у вас уже есть, — а он — своими. Думаю, так будет гораздо больше пользы для общего дела, ведь правда же?

Однако поскольку я молчал, граф тоже умолк, решив, возможно, что я сержусь и демонстративно не желаю с ним теперь разговаривать. Но он был неправ, или, скажем так, не совсем прав — просто я шел и думал, как бы мне половчее исхитриться и выскользнуть из цепких лап полицейской ищейки с наименьшими для себя потерями.

Инспектор ждал в гостиной. При нашем появлении он поднялся с кресла, и мы обменялись официозным рукопожатием. Потом я тоже уселся в кресло, напротив него, выказывая всем своим видом неописуемую почтительность и безоговорочную лояльность к представителю власти, удостоившему меня на сон грядущий счастья лицезреть и слушать себя.

Почувствовав в чересчур уж верноподданническом выражении моей физиономии некий подвох, служитель Фемиды решил, видимо, сразу брать быка (то есть, меня) за рога. Его острое, худое лицо стало вдруг еще более худым и острым, он подчеркнуто сурово вздохнул и словно через силу выдавил из себя:

— Так-так, так-так, сударь… Выходит, вы решили заняться частным сыском?

Не говоря уже о просто хлещущем через край ироничном сарказме, эти его простые вроде бы слова были произнесены таким тоном, как будто я своим решением о занятии частным сыском нанес глубочайшее оскорбление не только ему лично, но и всему его ведомству и даже государству в целом.

— Решил, — скорбно пожал я плечами и тут же добавил: — Надеюсь, однако, господин граф сообщил вам, что инициатива была его?

— Сообщил, сообщил…

Выражение тощего лица инспектора было сейчас таким недовольным и кислым, точно он перед встречей со мной специально наелся одуванчиков или клюквы. Но веселить его в мои планы не входило.

— Ну а раз сообщил, — заявил я жестко и твердо, — какие тогда ко мне могут у вас быть претензии?

Полицейский осклабился.

— Могут, — едва ли не радостно заверил он. — Могут, сударь, и еще какие.

Я нарочито громко хмыкнул, точно говоря: ну-ну, посмотрим, и он тотчас же вновь стрельнул в меня моментальным, колючим как у хорька взглядом.

— Во-первых, милостивый государь, — важно произнес он, — вы находились на территории замка во время совершения преступления и, стало быть…

Жалкий плагиатор! Я протестующе заерзал в кресле, но он лишь смиренно развел руками:

— Ну отчего же вы так волнуетесь, сударь? Я ведь не сказал, что убийца — вы.

— Еще не сказали! — возмущенно фыркнул я.

Он кивнул:

— Да, еще не сказал, если вам будет угодно, верно. Поймите, я только имел в виду, что, пока следствие официально не закончится, все проживавшие на тот момент в замке лица для меня — потенциальные преступники. И вот один из этих, простите, потенциальных преступников изволит вдруг начать, видите ли, свое собственное расследование. Интересно, как отнеслись бы к этому вы, окажись на моем месте? Заметьте, я говорю пока что даже не с точки зрения закона, а — так, руководствуясь лишь чисто этическими и моральными критериями норм простого человеческого общежития.

Вот это класс! Честное слово, я как-то по-новому, с более пристальным вниманием посмотрел на своего облаченного в белоснежную тогу правосудия собеседника. В первую нашу встречу он был гораздо менее философичен и куда как более конкретен и приземлен.

— Ладно, — невольно улыбнулся я. — Ладно, а если взглянуть на мою, с позволения сказать, деятельность с позиций юриспруденции?

— Тоже хорошего мало, — снова кивнул инспектор. — Я что-то запамятовал, у вас есть официальные документы, дающие право на тот род занятий, который вы вдруг ни с того ни с сего начали практиковать?

— Нет, но…

— Ну и какие же в таком случае могут быть "но", сударь? По-моему, тут все ясно как дважды два.

— Постойте-постойте, — не на шутку заволновался я. — Мне почему-то кажется, что вы несколько передергиваете, инспектор. Я вовсе не занимаюсь подслушиванием чужих разговоров, не подглядываю в окна и замочные скважины, не ставлю капканов на тайных тропах…

Полицейский усмехнулся:

— А только разгуливаете повсюду с заряженным револьвером в кармане. С этим как быть? Наган образца 18.. года, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь…

— А разрешение на него у вас имеется?

— Имеется! — гордо заявил я. — Принести?

— Не надо, верю, — великодушно махнул рукой инспектор, и лицо его на какое-то мгновение приобрело ужасно сонное и ленивое выражение, словно бравый блюститель правопорядка утратил внезапно к моей скромной персоне всякий профессиональный и тем паче человеческий интерес. Увы, если бы на самом деле так.

— Послушайте, — проснулась вдруг снова полицейская лиса. — А что вам сказала она?

— Она?! — В первый момент я его, ей-богу, не понял, но зато уже во второй наградил почтенного господина графа взглядом столь дружеским и красноречивым, что его светлость моментально вжался в диван так, что более-менее заметными на фоне темной узорной обивки остались лишь кончики его ярко-пунцовых ушей.

— Да, она, — спокойно повторил инспектор. — Женщина, которая в коридоре замка сказала вам, что является… гм… любовницей… — И полицейский почтительно кивнул в сторону дивана.

Наверное, с полминуты, а может, и больше я молчал. Молчал, разумеется, для того лишь, чтобы придумать хоть что-нибудь в объяснение, кто же такая Лорелея и почему она, мягко говоря, разгуливает по Волчьему замку как по своему собственному дому. Однако надеюсь, для посторонних это молчание выглядело как искренняя попытка сообразить, что же все-таки уважаемому господину инспектору от меня нужно.

Наконец я усиленно потер лоб, затем поднял младенчески невинный взор сначала на графа, потом на инспектора и в итоге — развел руками.

— Женщина?.. — еле слышно промямлил я. — Какая женщина, господин инспектор? Любовница? А чья любовница, господин граф? Неужели же ваша?!

В одно мгновение его светлость подкинуло вверх так, словно старым диванным пружинам надоело вдруг исполнять свои многотрудные и многолетние обязанности и они внезапно взбунтовались.

— Что это значит? — пролепетал бедняга, возвратившись обратно. — Я… не понимаю вас, друг мой… Ведь вы же сами сказали, что видели женщину, которая сказала… — Он покраснел. — Что мы с ней… — И растерянно умолк.

Я весело рассмеялся:

— Ах, вот вы о чем! О, простите, дорогой, но то была всего-навсего шутка.

— Как — шутка?! — И уши и щеки графа стали уже багровыми.

— Да господи! — раздраженно пожал я плечами. — Ну пусть не шутка, назовите это как вам угодно. Пьяная фантазия, если хотите.

— Пьяная фантазия? — удивился инспектор.

Теперь я сделал вид, что покраснел.

— Увы. Сами понимаете, неловко рассказывать, но в тот вечер я, как бы это помягче выразиться, был несколько не в себе — да вы же помните, господин граф? И вот, встретившись со мной на лестнице, его светлость прошелся немного по поводу моего вида, сравнив даже, если не изменяет память, меня с котом, вернувшимся домой после удачной прогулки по крышам. Ну а я в ответ, честное слово, не со зла, а — так, чтобы немного поддеть старого товарища, — сплел байку про красотку, которую якобы встретил в замке и которая, по величайшему секрету, поведала мне, что у них с его светлостью тайный роман…

Граф глядел на меня круглыми как блин глазами, всю глубину выражения которых я никогда не смог бы описать вам, если бы даже и захотел. Полицейский чиновник угрюмо барабанил длинными костлявыми пальцами по подлокотнику кресла. Я же являл всем своим обликом необъятную вселенскую скорбь, тысячу, нет, миллион раз помноженную на раскаянье, смятенье, отчаянье и едва теплящуюся в моей еще не до конца заблудшей и пропащей душе надежду хоть когда-нибудь быть прощенным этими прекрасными и замечательными людьми.

— А вы, сударь, шутник… — скрипучим голосом медленно проговорил наконец инспектор.

Я тяжело вздохнул — какие уж, мол, теперь шутки, — и с видом раскаявшегося грешника уронил очи долу.

— Прошу простить, господа…

Граф резко встал.

— Думаю, мое дальнейшее присутствие здесь не слишком необходимо, господин инспектор, — глухо проговорил он. — И коль вы не будете возражать…

— О, разумеется! — Полицейский тоже поднялся, и теперь я глядел на них обоих снизу вверх. — Однако, если вы не против, мы поболтаем еще немного с вашим чересчур остроумным другом.

— Я не против. Я совершенно не против. — Граф круто повернулся на каблуках и быстро пошел к двери. У порога он обернулся, и из выражения его адресованного мне взгляда я, признаться, так и не понял, обиделся ли граф на меня за розыгрыш, в результате которого ему невольно пришлось предстать перед инспектором в невыгодном для себя свете, или же он уразумел все-таки мою игру и решил теперь хотя бы пассивным способом ее поддержать. Если так, спасибо ему и на том.

Мы остались одни, и инспектор вновь опустился в глубокое кресло, ни на секунду не переставая буравить меня своими маленькими глазками.

— Итак, сударь, — проговорил наконец он, видимо, вволю наупражнявшись в гипнотизме, — вы, значит, утверждаете, что никакой женщины не было и вы просто придумали ее, чтобы подшутить над господином графом?

— Вот именно, — грустно кивнул я, — утверждаю. Еще как утверждаю, дорогой господин инспектор.

— И готовы поклясться на библии? — последовал его стремительный укол.

Я потупился.

— Увы, пока только на коране. Мои алкогольные бредни ведь не являются еще, насколько понимаю, уликами в деле об убийстве дворецкого?

— Ну ладно… — довольно недружелюбно процедил он, а я вдруг подумал, что было бы неплохо попробовать хоть ненадолго забрать инициативу в свои руки, поскольку до сих пор наш диалог носил, по-моему, чересчур односторонний и неравноправный характер.

— Уважаемый господин инспектор, — торжественно произнес я, и он удивленно вытаращил свои холодные рыбьи глаза. — Уважаемый господин инспектор, — повторил я еще более проникновенно, — простите мне мою дерзость, но не могли бы вы просветить жалкого дилетанта, каким же все-таки образом был убит бедняга дворецкий?

Инспектор насупился, ожидая подвоха, но я смотрел на него так прямо и честно, что он в конце концов не выдержал моего открытого, простодушного взгляда, отвернулся и угрюмо буркнул:

— Точно еще не знаю; могу пока лишь предположить, что кому-то очень хочется направить следствие по ложному пути.

— В каком это смысле? — удивился я.

Суровые морщины на узком лбу полицейского немного разгладились, и продолжил он уже более дружественно:

— Понимаете, сударь, в уголовном мире существует бессчетное количество способов лишить человека жизни, и полный прейскурант здесь далеко не ограничивается традиционным набором применяемых преступниками средств — я имею в виду ножи, кастеты, самое разнообразное огнестрельное оружие, взрывные устройства, ну и прочее.

— То есть, вы хотите сказать, что старик был отправлен на тот свет каким-то редким, но специально предназначенным для убийств приспособлением?

— Совершенно верно.

— И каким же?

Инспектор замялся — возможно, прямой ответ на мой прямой вопрос являл бы собой разглашение некой служебной тайны. На его худом, в обычное время не слишком выразительном лице отразилась определенного рода внутренняя борьба, и наконец он снова заговорил:

— Этот случай, должен заметить, весьма нетипичен, почти уникален. Однако, порывшись в наших архивах, я обнаружил дело двадцатилетней давности, в следственных материалах которого говорилось о преступлении, совершенном очень любопытным, как вы только что изволили выразиться, приспособлением — устройством типа клещей, зажимная часть которых была искусно выполнена в форме собачьих или волчьих челюстей. Преступник сперва оглушил жертву, а затем сдавил ей горло этими "клещами" и не отпускал, пока несчастный не умер. Как по-вашему, такая рабочая версия подходит для объяснения смерти дворецкого хотя бы в качестве первоначальной гипотезы?

— А по-вашему?

Клянусь, я вовсе не собирался ёрничать, но инспектору, видимо, послышалась в моих словах издевка, и он мгновенно вспыхнул как порох.

— Что вы хотите этим сказать? — рявкнул он.

Я пожал плечами:

— Ровным счетом ничего, успокойтесь. Меня интересует лишь, какими еще экзотическими приспособлениями вы сможете объяснить отсутствие следов борьбы в спальне, кровавых пятен на полу и прочие нестыковки.

Полицейский сердито засопел, но я был неумолим, возможно даже нагл:

— И наконец главное. Известно, что двигало человеком, совершившим двадцать лет назад то изощренное убийство, о котором вы говорили?

— Да. — Инспектор воинственно выпятил сперва нижнюю, а потом и верхнюю челюсть. — Да, известно. Спасающийся от долговой тюрьмы повеса-племянник отправил таким образом на тот свет богатого, но страшно скупого и чересчур зажившегося на этом свете дядюшку, единственным наследником которого, к несчастью, являлся. Юный негодяй не пожалел последних денег, и по его заказу один слесарь с золотыми руками и сомнительной репутацией изготовил…

— Короче, главным мотивом того убийства были деньги, — перебил я. — Так, господин инспектор?

— Так, — кивнул он, — большие деньги.

— А раз так… Послушайте, что же двигало преступником в нашем случае? Почему несчастного старика убили столь же зверским способом, как и того бедного богатого дядюшку?

Инспектор нервно потер острый подбородок.

— Не знаю.

— Навряд ли у дворецкого водились деньги, — продолжал я. — По крайней мере, в таком количестве, что из-за этогo стоило бы пойти на убийство.

— Но может быть, месть… — пробормотал полицейский.

Я только в очередной раз пожал плечами — он сам не верил в то, что говорил, хотя если все, что поведала мне Лорелея об оборотнях, — правда, инспектор действительно был сейчас в шаге от истины… И вдруг я почувствовал, что мне н у ж н о, просто необходимо как можно скорее кончать этот бессмысленный, идиотский разговор. Ведь если я верю Лорелее — а признаться, сам еще не знал, верю ли или нет, — то мне и так уже известно в с ё; другой вопрос — что теперь делать? Но даже если я и не верю ей, то все равно нет абсолютно никакого смысла посвящать инспектора в содержание последней нашей беседы — тем более сейчас, когда я с таким трудом вроде бы почти убедил его в том, что загадочной женщины, о которой рассказывал граф, просто не существует в природе.

Но все-таки, верю или не верю?.. Вопрос этот точно раскаленной иглой кольнул меня вдруг в самое сердце. Ведь если Лорелея говорила правду, значит, я каждый день сажусь за стол рядом с кошмарным чудовищем, веду с ним более-менее светские разговоры и даже порой любезничаю в меру своего настроения и воспитания…

Бр-р!.. Я невольно передернул плечами, но это, к счастью, осталось не замеченным моим собеседником, всецело поглощенным в данный момент процессом откусывания кончика у графской сигары.

— С вашего позволения, — пробормотал полицейский, но я лишь рассеянно кивнул, потому что вспомнил вдруг слова Лорелеи о том, что Карл — не один…

Я невольно закрыл глаза, и тут мне почудилось, что из каждого угла гостиной, из-за каждой складки портьер на меня таращатся ужасные звериные рожи с длинными кривыми клыками, а в бездонном черном зеве камина так вообще прячется целый легион упырей и ведьм.

Испуганно открыв глаза, я вскочил с кресла.

— Что с вами? — Инспектор раскурил уже свою сигару и теперь удивленно смотрел на меня.

Наверное, я был бледен как мертвец, потому что, кажется, вся кровь отхлынула вдруг от моей бедной головы — со старинного, выцветшего от времени висевшего за спиной инспектора на стене гобелена на меня глядело строгое, словно предупреждающее о чем-то тонкое и прекрасное лицо Лорелеи.

— Послушайте-ка, вам правда плохо? — встревоженно повторил полицейский, и я точно очнулся от пугающего, тяжелого сна наяву.

— Нет-нет, — еле слышно пробормотал я и провел рукой по мокрому от ледяного пота лбу. — Уже нет… голова закружилась немного… Если вы не против, я, пожалуй, пойду отдохну…

— Идите! — воскликнул полицейский. — Конечно, идите, сударь!.. — Его тон был очень сочувствующим, а взгляд очень подозрительным и внимательным. Как лунатик, медленно и неуверенно двинулся я к двери, а он, после недолго паузы, добавил: — С нами приехал врач, если хотите, я попрошу, чтобы он…

И тут, не успев еще толком осмыслить последние слова добряка, я услышал в коридоре громкие шаги и не менее громкий и звучный голос:

— Инспектор! Инспектор!

Дверь гостиной распахнулась как от удара шквального ветра, и в комнату вихрем влетел румяный толстяк, с которым мы на днях так славно посидели в уютном деревенском кабачке.

— Инспектор! — громогласно произнес доктор. — Его светлость оказался столь любезен, что пригласил нас отужинать и переночевать в замке! — Тут его довольный и радостный взгляд упал на меня, и доктор воскликнул: — О, и вы здесь, мой юный друг! Рад! Очень рад! Однако что же мы медлим? Господин граф уже ждет в столовой. Прошу поторопиться, инспектор. И вы, сударь, идемте, быстрее!

Однако я не двинулся с места, а инспектор проворчал:

— Вам бы только поскорее за стол, Шварценберг. Не видите, что ли, человеку плохо!

Толстяк мгновенно посерьезнел.

— Требуется медицинская помощь?

— Нет-нет, — сказал я, — ничего не нужно, просто я несколько переутомился.

— Так значит, самое время подкрепить силы, — хохотнул доктор. — Идемте, друг мой, идемте!

— Нет, — покачал головой я. — Прошу извинить, но, с вашего позволения, я хотел бы прилечь.

Плотоядная эпикурейская улыбка вмиг слетела с пухлого лица доктора Шварценберга.

— Жаль, право же, очень жаль, сударь… Ну что ж. — Он энергично повернулся к инспектору: — Надеюсь, хоть вы-то здоровы и голодны, коллега?

Полицейский усмехнулся:

— Сейчас приду. Надо только у кого-нибудь узнать, что делать с покойником.

Глазки толстяка довольно сверкнули:

— Не надо ничего узнавать, я уже все устроил. Ваши люди накормлены и размещены, а тело, по распоряжению господина графа, отнесли в часовню, так что ваши служебные обязанности, милейший, на сегодня закончены.

Далее доктор без малейших церемоний схватил инспектора под локоть и потянул к двери. У порога он оглянулся и сочувственно вздохнул:

— Жаль, очень-очень жаль, молодой человек.

Я виновато развел руками:

— Увы, еще раз прошу простить, но сегодня из меня плохой и собеседник и собутыльник.

Они торопливо пошли по коридору, и сзади было очень забавно смотреть, как маленький толстый доктор уверенно тащит долговязого инспектора к, разумеется, великолепному графскому столу.