Глава первая

Если человек идиот, то это, как известно, надолго. Но, к сожалению, это не только надолго, а еще и нехорошо. В первую очередь — для самого идиота.

К чему я? Да к тому, что ежели у тебя проблемы с тормозами, то к добру это не приведет.

Нет, ну вот посудите сами — кой леший дёрнул меня вчера устроить поход по местам боевой славы? (Это я так называю незапланированные (в отличие от запланированных, чинных и вполне благопристойных) визиты в район моего детства, которые оригинальностью программы обычно не отличаются. Ничего оригинального не намечалось и на сей раз.

И ведь что обидно — начинался-то вечер как у всех нормальных людей — я выгулял Джона по полному графику, в который уже раз насмотревшись и наслушавшись в наш адрес самых полярных проявлений чувств и реакций народонаселения, — от сияющих при виде "собачки" восторгом детских глаз до злого бормотанья старух.

Короче, я вывел и ввел Джона, а вот потом, чёрт, будто обухом по затылку: на дворе темень уже, добрые люди спать ложатся, а меня понесло — купил пару пузырей, свистнул тачку и — "Гони, шеф!" В родные, тэк скэ-эть, пенаты.

Ну а дале дело ясное. Забрел к одному другу, второму… Естественно, выпили, естественно, не хватило, естественно, пришлось добавлять…

Нет, вообще-то встречаться с приятелями детства и юности — это здорово! Мы и попили, и попели, и повспоминали — от самых первых рыбалок до самых первых девчонок, однако… Однако жены, как ни крути, всегда остаются женами, и в некий, весьма, впрочем, смутно определенный момент я смекнул, что пора закругляться.

И закруглился. Вышел на улицу, закурил и только собрался было ковылять к остановке, как увидел движущуюся навстречу фигуру, непринужденно размахивающую бутылкой.

Историческая встреча состоялась аккурат под фонарем. Я, понимаете сами, был уже не вполне в себе. Он, как оказалось, тоже. Он учтиво попросил сигарету. Я не менее учтиво дал. Потом он попросил зажигалку и поставил бутылку на землю, а прикурив, вдруг сделал ответный широкий жест, нетрудно догадаться, какой.

Стакан был у него в кармане, и мы пристроились возле только-только начинающего покрываться маленькими листочками куста сирени у одного из многочисленных, прекрасно знакомых мне еще с детства заборов. Слово за слово, разговорились, сейчас точно и не скажу о чем — так, бодяга всякая. Когда пузырь подошел к концу, я был уже почти "у последней черты", а вот он… М-да-а, теперь-то припоминаю, что выглядел он куда бодрее меня. Я же…

Я же, распираемый и изнутри и снаружи самым невозможным великодушием, внезапно предложил продолжить пикник, хотя времени было уже около двух ночи.

Но мой новый товарищ вздохнул и сказал:

— Бабок нет.

Разумеется, я возмутился:

— Об чем речь?! Как нет — немеряно! Теперь я угощаю! — И помахал "лопатником".

На него это произвело сильное впечатление, и он заговорщицки зашептал:

— Зашибись! Давай, есть тут клёвое местечко, два шага, там и возьмем…

— Давай, — благодушно угукнул я как дурачок. — Возьмем…

Мы тронулись в путь, и по дороге я пылко-увлеченно рассказывал сопляку (на вид ему было лет двадцать пять — двадцать семь супротив моих сорока с хвостом), какие интересные и насыщенные детские, отроческие и юношеские годы протекали у меня в этих чудесных краях, тыкал пальцем в темные окна небольших частных домов и пафосно вещал: "А между прочим, вот здесь живет (или жил, или жила) такой-то (или такая-то)…"

Новый знакомец вежливо кивал, улыбался и поддакивал, сказав, что сам-то он, к сожалению, не местный, на что я покровительственно хлопал его по плечу и нес ахинею типа "главное, чтоб человек был хороший".

И вдруг он резко остановился возле низенькой старой калитки.

— Сюда.

Я глупо удивился:

— Да-а?! Странно… Слушай, но ведь раньше здесь, кажется, жил… Чёрт, забыл, кто раньше здесь жил!

Он покачал головой:

— Не знаю. Мы с мужиками тут иногда собираемся. — Помолчал и негромко добавил: — Ну так что? Идем или… боишься?

И то был первый, тихий-тихий и еще почти неслышный звоночек. Я хоть и пьяный, однако на секунду насторожился — что значит "или боишься"? — и кажется, даже чуть напрягся.

По-моему, он напрягся тоже. А я стоял, и затуманенные мозги работали туго, со скрипом, словно пудовые жернова. Первая мысль — оторвать хлопцу бошку да и топать до дома до хаты. Но тут же — вторая: а за что, собственно, ему ее рвать? Выразился не так? Человек пригласил в гости, из лучших побуждений…

Да-да, наверняка из лучших.

Я пьяно кивнул:

— Погнали. — И — вечный заскок: — А гитары там нет?

Он заверил:

— Найдем.

Больше я не колебался и, скрючившись как вопросительный знак, шагнул в низкую калитку. Однако, налетев в почти кромешной тьме на старое ведро, которое с грохотом покатилось к кустам, прошипел:

— Твою мать!.. — И обернулся к новому знакомому: — Э-э, брат, а ну-ка давай первым. Я тут ни хрена не различаю!

Мгновенье помедлив, он пошел по дорожке вперед, кажется, пару раз опасливо оглянувшись. Вообще-то он был на голову ниже меня, хотя и достаточно широкий в плечах. Гм, достаточно для чего? Чтобы врезать как следует?

По небольшому саду мы петляли чуть ли не минуту. Я то и дело спотыкался, однажды едва не упал, ругаясь сквозь зубы, но наконец путешествие закончилось: мы вошли в маленький коридорчик небольшого дома с темными окнами. Провожатый, пошарив по стенке рукой, включил свет и сказал:

— Ну, это… разуваемся.

"Звонок" номер два? Разуваться в почти хлеву! Но что делать? Переться в чужой монастырь со своим уставом, точнее, в своих ботинках?

Я разулся. Он тоже. Мы преодолели еще один коридор, уже внутри дома, и завалили в комнату. Он щелкнул кнопкой, и единственная слабенькая лампочка, свечек на сорок, робко осветила наше новое пристанище.

Я почти и не помню, что там и как выглядело. Вроде старый диван, вроде стулья… Стол был? Да, стол был, и на нем стояли бутылки три или четыре водки, столько же стаканов и пара тарелок с немудрящей закуской. (Во, а брехал — выпить нету!)

Мы сели и хлестанули водки. Потом еще. И еще…

Вот кажется, после третьей я снова поплыл. Теперь уже капитально. Что за базар пошел, и не помню. Правда, после — некоторый просвет: я начал требовать гитару, заявляя, что желаю петь песни своей молодости, и удивляясь, что он не желает петь песни своей.

Вроде он встал:

— Подожди.

И вроде вышел.

А я начал ждать и ждал, покуда едва не уснул. Но наконец дверь открылась, и в комнату вошли четверо. Первый — уличный мой собутыльник, а вот другие…

Похоже, с этого самого момента я и начал понемногу трезветь. Трое "новеньких" — тоже годиков по двадцать пять каждому — были ребята крупные. Примерно с меня ростом, а один даже повыше. Мы познакомились, но в силу слабого умственного состояния имена их я сразу забыл. Пареньки гладкие, упитанные как хорошие кони, коротко стриженные — остального не помню…

Хотя нет, помню. Честное слово, встречу на улице — не узнаю, но вот глаза помню: холодные, одновременно и настороженные и самоуверенные глаза… Н-да-а, не мудрено, что я начал трезветь.

Один разлил водку по граненым стаканам. Стукнулись, выпили. Мозги мои снова начали подёргиваться туманом, и я малопослушным языком пробормотал:

— Ну… а это… гитару?..

— Гитары пока нету, — развел руками первый знакомец. — Глянул на часы. — Щас принесут.

Я тупо кивнул:

— Аг-га… — а про себя все ж таки отметил множественное "принесут". Ох, не слишком ли много на мою бедную голову новых "друзей" собирается…

А они тем временем негромко о чем-то переговаривались. И мне вдруг ужасно захотелось домой, к Джону. Спал бы в теплой постельке или телевизор смотрел…

А потом я вдруг подумал: не грохнуть ли их?

Подумал — и понял: не грохнуть. Сейчас не грохнуть. Кабы во мне бултыхалось хоть на полкило меньше, — а так чувствовал, что успею зацепить максимум одного. Да и то — если не растянусь на полу как мешок.

Они же постепенно переключали внимание на меня. Я решил на всякий случай прикинуться еще пьянее, нежели был на самом деле, и, сунув в рот сигарету не тем концом, попытался прикурить фильтр. Высокий презрительно усмехнулся и, совершенно не скрываясь, спросил у "маленького":

— Значит, точно он?

Тот кивнул, а я промычал:

— Мужики, где сортир? — и попробовал подняться, однако сосед слева надавил на плечо, и я кулем осел обратно.

— Погоди, отец, щас еще врежем и будет тебе сортир?

Все заржали, и я тоже, хотя теперь было уже совсем не смешно. Гадство, такое приключилось со мной первый раз в жизни: балда вроде чего-то соображает, а вот все остальное — хоть на свалку выбрасывай. Неужели в водку что сыпанули? Но пили-то вместе, из одной бутылки. А может, в стакан?

Все четверо уже держали свои граненые в руках и внимательно смотрели на меня. Ё-моё, влип… И поделом — нечего бабками размахивать неизвестно перед кем! Нет, но что обидно — прищучили-то не чёрт знает где, а в самой что ни на есть родимой сторонке…

Я потряс чугунной головой и вцепился в стакан, едва не выплеснув водку на стол. Поморщившись, опрокинул содержимое в глотку и…

Нет, я понимаю, что дальнейшее не очень-то красит меня как мужчину и человека, однако что делать? Когда не действуют руки и ноги, приходится работать тем, что осталось, — мозгами. Конечно, и они работала весьма относительно, но кое на что их все же хватило. Едва последние капли "огненной воды" упали мне на язык, я уронил стакан и, отчаянно замычав, зажал ладонью рот.

— Эй, дядя, ты чё?! — рыкнул сосед справа.

А я с трудом поднялся на плохо слушающихся ногах и судорожно замахал свободной рукой. Меня повело к двери, и я врубился плечом в притолоку. Рядом моментально выросла фигура одного из "новеньких", однако, видать, настолько несчастный и убедительный был у меня вид, что он секунду спустя брезгливо отшатнулся и подтолкнул меня в коридор:

— Чеши в сад!

(Гм, сам знаю, что в сад!..)

Совершенно искренне обтирая боками стены, я вывалился в предбанник, влез в ботинки и, ступив во двор, побрел как медведь, не разбирая дороги, туда, где вроде должна была находиться калитка.

Слава богу, там она и находилась. Под ноги снова попалось и загремело в ночи проклятое ведро. Выйдя наконец через калитку на улицу, я сунул руку в карман и вытащил нож. Нажал на кнопку, с щелчком выскочило лезвие…

Ну, шакалы, теперь давайте! Давайте по-одному… Хреново, правда: башка гудит, руки словно чужие — но ничего… Ничего-ничего, ребятки, уж как-нибудь постараюсь. Уж я вам устрою…

Увы — я никому и ничего не устроил.

Устраивать было некому и нечего.

Они так и не появились. Наверное, махнули на меня рукой, не желая устраивать на тихой улочке кавардак.

Я простоял под звездами и луной минут десять. Хмельная муть в голове начала понемногу рассеиваться, и в нее (голову, не муть) полезли новые конструктивные мысли. Я подумал, а не зайти ли к живущему неподалеку знакомому — расспросить, что за типы? Но по зрелом размышлении решил, что не стоит — домочадцы не поймут. Лучше уж завтра…

Ну, завтра, так завтра. Сложив и сунув обратно в карман нож, я поплелся вверх по улице к трамвайной остановке. Трамваи-то, ясно, еще не ходят, но машины-то хоть какие-нибудь ездят наверняка?

Машины ездили.

Они ездили, и одна доставила меня до дома. Лифт, зараза, не работал, и, весь выжатый и очумелый, я кое-как доплелся до своего пятого этажа. А там еще с минуту промучался с ключами.

За дверью меня встретил Джон. Судя по его довольно-сонной морде и мятому, как из задницы, покрывалу, опять, собака, спал на диване. Ну и ладно: осоловелый и расчувствовавшийся, я вдруг сентиментально порадовался, что дома меня встречает хоть кто-то.

Даже если этот "кто-то" и всего-навсего Джон.

Выведя его с грехом пополам на пять минут на клумбу, я улегся в постель и, кляня собственную дурь в самых распоследних выражениях, неожиданно нашел себе алиби — "Весна…"

Однако, почти уже уснувшего, меня внезапно посетила иная, куда более здравая мысль: "Весной-то нормальные люди другим занимаются! А тебя, дурака, куда понесло?.."

 

Глава вторая

Естественно, пробуждение было убийственным. Ежели бы оно не было таковым, это было бы неестественно. Я приоткрыл один глаз — нехорошо. Другой — еще хуже. Закрыл оба и начал осторожно поднимать то правое, то левое веко по очереди, покуда в глазах не перестало двоиться.

Когда перестало, героически спустил ноги с кровати. Заштормило. Плюс конюшня во рту. Плюс ломота, маета, суета и тщета во всех членах. Э-э, пора, брат, тормозить. "Не дай мне… — то есть, себе, опуститься…" И так четыре раза. Проигрыш — и еще четыре.

Ледяной душ сделал свое дело процентов на пятьдесят. Чистка зубов и литр горячего крепкого чая — еще на двадцать. Но вот с оставшимися тридцатью, как ни пыжился, ничего поделать не мог. Ладно, лучший лекарь — время. Будем ждать.

Я рухнул на диван, врубил "ящик" и под новости принялся с ужасом думать, что оттягивай не оттягивай, а выводить Джона рано или поздно все равно придется.

Тончайший психолог, он покамест лежал на своем законном месте смирно, лишь одними глазами следя за моими мучительными перемещениями в пространстве и времени, однако минимум через час его подопрет не на шутку, и тогда уж ничего не попишешь — придется топать на улицу. Вообще-то в народе бытует мнение, что "кавказцы" — собаки, мягко говоря, не совсем умные, а проще выражаясь, — совсем тупые. Не знаю, возможно, но, в принципе, мой оказался не худшим вариантом. Да ведь знаете, собаки же они как люди. Дураков-то среди и тех и других хватает. А мне повезло, мой вроде ничего. Конечно, не последнюю роль здесь сыграло и то, что, прекрасно осознавая свою полнейшую неспособность к педагогике и дрессуре, я попросил вымуштровать Джона одного своего приятеля-кинолога. Ну а чистого интеллекта он нахватался в каждодневном теснейшем общении со мной — согласитесь: собака домашняя и цепная — две бо-ольшие разницы. У подавляющей же массы "кавказцев" судьбина именно такая, "сторожевая", а на цепи, любому ясно, даже пудель рехнется и озвереет…

И вдруг я вспомнил о ночном приключении и стал лихорадочно пытаться восстановить его в мозгу в деталях.

Не во всех, но вроде восстановил и начал думать, не стоит ли еще разок наведаться в тот дом, только уже трезвым.

Вопрос, конечно, интересный, однако вот лица… Лиц я практически не запомнил.

Да-а, проблема… Я лежал и рассуждал под бубненье телевизора: идти — не идти, идти — не идти? А может, звякнуть друзьям и попросить выяснить, что это за шалман там открылся? Еще и "отцом", гады, обзывали! Тоже мне, "сынки" нашлись!..

И в этот момент мои трудные (потому что давались они с превеликим трудом) мысли прервал звонок. Не телефонный, а в дверь.

Я болезненно поморщился: кого нелегкая принесла?! Но делать нечего — кряхтя поднялся, рыкнул:

— Место! — И пошел открывать.

Открыл.

И жутко обрадовался.

И горько простонал:

— Слушай, ну выведи Джона, а? Не погуби! Христом-богом молю!..

Это случилось в феврале, во время моего последнего, то есть, теперь уже предпоследнего закидона. Часа в три ночи я вылез по сугробам из родных кущей к трамвайной остановке, но поскольку домой не хотелось — еще, видите ли, не нагулялся! — подошел к ночному киоску.

Но и пить (в смысле крепкого) тоже уже не хотелось; я купил бутылку пива, попросил парня-продавца откупорить и, потягивая на двадцатиградусном морозе "Оболонь", завел с ним какой-то полупьяный-полуинтеллектуальный базар. Парнишка оказался толковым и смышленым, мы весьма приятно общались через окошко, я заглотил еще бутылку — и вдруг с удивлением обнаружил, что, кажется, мало-помалу начинаю замерзать.

Открытие было не из радостных, и я предложил симпатичному продавцу впустить меня к себе и уже в тепле продолжить наши беседы.

А малый-то оказался с гнильцой. Он скорбно покачал головой и сообщил, что по инструкции это не положено.

Я возразил, что по инструкциям, к сожалению, много чего не положено и что инструкции для того и существуют, чтобы их нарушать. Дудки: умный гадёныш только крутил балдой и аргументировал свою вшивую позицию пошлым: "А вдруг я вас впущу, а вы дадите мне по голове и ограбите киоск?"

Обидевшись, я заверил, что по голове могу дать ему и отсюда; надо только шарахнуть как следует по стеклу, и никуда он, милый, не денется. Однако подлый сучонок, протянув указующий перст влево, довольно ухмыльнулся: "А по стеклу вы бить не будете, ясно?"

Я оглянулся — на другой стороне широкой улицы, метрах в пятидесяти от нас, стоял милицейский "козёл". В смысле — машина, а не человек в милицейской форме. Я даже и не слышал, как она подрулила. Но бояться-то мне, по идее, нечего: не шатаюсь, не корячусь, никого не трогаю (правда, и трогать некого), так что коли менты нормальные…

Оказались — действительно нормальные, прикапываться не стали, постояли-постояли, да и уехали.

Зато у меня стучали уже не только пальцы, а и зубы. Я сделал последнюю попытку: предложил бздуну купить у него бутылку вина и распить ее вдвоем в тепле.

Голый номер.

И вот тогда, обидевшись уже не на шутку, я заявил, что вино все равно куплю, но не у него, а в киоске напротив, и он, гнида, лишится в результате этого части своей сменной выручки.

Однако гнида ответила, что инструкция и здоровье дороже выручки, и пожелала мне счастливого пути.

Я тоже вежливо попрощался и заковылял через дорогу. Начало мести, и я поднял воротник — но что толку? Подошел к конкурирующему с бздуном киоску, обозрел витрину и постучал в окошечко с намерением взять бутылку и пластмассовый стакан.

Окошко открылось, я протянул деньги и сообщил, что мне нужно. Бутылку, стаканчик и сдачу подала девушка в толстом и длинном, как короткое платье, свитере, и только она собралась было опять закрываться, я, малопослушными от мороза и ветра губами, промычал:

— А вы не хотели бы выпить со мной?

Девушка улыбнулась и покачала головой:

— Нет, спасибо.

— Но почему?! — искренне изумился я. — Почему никто не хочет со мной пить? Такой холод! А трамваи не ходят, и машин тоже не видно. В общем, если я прямо сейчас не выпью, то совсем окоченею, и утром первый покупатель обнаружит возле вашего прекрасного киоска мой хладный труп!

Она меланхолично пожала плечами:

— Так заходите.

Я не понял.

— Чего?

— Заходите, — повторила девушка.

— Куда?

— Ну, сюда.

— К вам?! — поразился я.

— Да, а что?

— Нет-нет, ничего! Но подождите, а разве у вас нет инструкций?

— Инструкций? — переспросила девушка.

— Ага. Или чего-то в этом роде. Вот ваш визави, — мотнул головой на негостеприимный киоск напротив, — меня не впустил. Испугался, что ограблю. Да, кстати, а вы не боитесь?

Она снова флегматично повела плечом:

— Не очень.

Я вздохнул:

— Нет, понятно, что мои порядочность и интеллигентность бросаются в глаза даже в пьяном виде, но… все-таки… Хотя не очень я уже и пьяный, — подумав, рассудительно добавил я. — Зима ведь. Но вы же меня совсем не знаете!

Девушка повысила голос:

— Слушайте, или заходите, или я закрываю. Холодно!

— Иду-иду! — испуганно воскликнул я. — Иду, о милосердная! Бегу!

Я обогнул киоск и ввалился в приотворившуюся дверь. Девушка защелкнула замок и показала на табурет возле огромного калорифера:

— Садитесь и грейтесь, а то вы похожи на Деда Мороза.

— Угу… — Я плюхнулся на табуретку, рефлекторно продолжая прижимать к груди "Букет Абхазии".

Она сказала:

— Можете поставить. Не бойтесь, не выпью.

— Совсем и не боюсь, — прошамкал я и опустил пузырь на пол. После этого засунул в карман перчатки и протянул руки к теплу.

— Ну и долго вы… это? — спросила благодетельница, присев на стул напротив. — Гуляете?

Я поёжился:

— Да прилично… Понимаете, я родом из этих краев, хотя уже давно живу в другом месте. Однако вот ностальгия, знаете ли, иной раз так прихватит… просто ужас! А кстати, вам известно, что лет двадцать назад на месте этого замечательного киоска стояли дома?

Она покачала головой:

— Нет, не известно, мне всего девятнадцать.

Я снова вздохнул:

— Понятно.

— А вам?

— Что — мне?

— Сколько лет вам?

Я уныло повесил над калорифером нос.

— Умножьте свой возраст на два — и то сделаете комплимент.

Девушка рассмеялась:

— Ну умножила!

— А теперь приплюсуйте комплимент.

— Большой?

Я почесал затылок:

— Да годика этак четыре. — И едва ли не впервые внимательно посмотрел на нее. Короткие светлые волосы, карие глаза, тонкий нос, чуть припухлые губы, точеная фигурка. Хорошая девушка…

Она тоже смотрела на меня. Не слишком, впрочем, любопытным взглядом. Хотя, люди добрые, да кто я такой, чтобы девятнадцатилетняя юница смотрела на меня взглядом слишком любопытным?

Постепенно от тепла калорифера я немного осовел и кивнул на бутылку:

— И чего же мы ждем?

Она мило сморщила носик:

— А что, это так уж необходимо? Вы, кажется, согрелись.

Я возразил:

— Телом, но не душой.

Девушка вздохнула:

— Но ведь вы, простите, и так…

— Пьяный? Да нет. Уже нет. Видели бы вы меня часа три назад. Вот тогда да, а теперь… Нет-нет, теперь уже нет.

Я откупорил бутылку, а она потянулась к прилавку за шоколадкой. Приятно для обозрения, надо заметить, потянулась. Взяла, развернула и положила на колени.

— Айн момент! — Я полез в карман.

Она махнула рукой:

— Бросьте. Пусть это будет моя доля.

Я важно поднял указательный палец:

— Деточка, неужели вам здесь платят столько, что вы можете позволить себе угощать залётных, извините, раздолбаев шоколадом? По глазам вижу, нет. Так что не будем, ладно? — И положил деньги на картонный ящик из-под шампанского.

Девушка прищурилась:

— Вы еще скажете — сдачи не надо?

Я помотал головой:

— Не скажу. Это будет уже оскорбление. — И принялся разливать вино по стаканчикам. — Ну, давайте за… за… ну, хотя бы за встречу.

Ее брови поползли вверх:

— Это в каком же смысле?! (Нет, а действительно хорошая девушка.)

Я замахал квадратиком шоколадки:

— Господи, да ни в каком! Ну вот просто я замерзал тут, у вашего порога, как бродячий пёс, а вы… подобрали, обогрели…

Мы беззвучно чокнулись, и я вылил содержимое стакана в пасть. Она пила медленно, маленькими глотками.

Не допила, и я запротестовал:

— До дна, до дна!

В общем, вскоре я опять окосел. Нет, не так чтобы очень, но окосел. И мною, чёрт, в какой-то момент овладел эдакий менторский пафос: такая прекрасная девушка — и в ночном киоске! Безобразие, разве ж это дело? Не дело! Надо учиться. Обязательно надо учиться, учиться и учиться…

Она слушала мои полупьяные рассуждения весьма спокойно. Но по тому, как темнели порой ее глаза, было видно, что спокойствие это внешнее, а не внутреннее. И она меня не осадила, не оборвала, хотя имела на то полное римское право. Вообще-то она и впрямь была достаточно флегматичной особой, однако, похоже, лишь до определенных пределов.

Пару раз наши посиделки нарушали ночные покупатели: тому бутылку, этому две. Бедолаги — тоже небось закружились, как и я, но мне-то повезло — сижу верхом на печке, — а они, горемыки, мерзнут. Второй, правда, оказался парнишкой сообразительным: предложил составить компанию моей собеседнице, но я тотчас же грозно высунулся из подсобки и рявкнул:

— Занято! — А потом блеснул дешевым юмором, посоветовав попытать счастья в киоске напротив: мол, в нем сидит такой добрый чувак…

Он доверчиво поплелся через дорогу, однако там не задержался — когда через пару минут я снова выглянул в окно, на заметенной и заснеженной улице никого не было.

Моя "хозяйка" пила как птичка, но я-то нет, и вскоре бутылка опустела. Тогда, невзирая на протесты новой знакомой, купил вторую.

Девушка пить отказалась категорически, а я выпил. А выпив, взял да и рассказал ей про "Чёрного Скорпиона" (естественно, в самом отредактированном и сокращенном варианте). Согласно этому варианту, я оказался просто случайным свидетелем неких заверченных вокруг загадочного бриллианта событий, произошедших прошлым летом в одном южном городе.

Замечу без ложной скромности: мой рассказ поимел успех. Хотя девушка вовсе не отличалась повышенной эмоциональностью, слушала она с большим интересом. Разумеется, я не сообщил ничего такого, что шапошным знакомым знать не полагается. Зачем? Да и вообще, этого не полагается знать ни-ко-му…

Потом беседа перешла на более нормальные рельсы. Я попёр о литературе, искусстве, музыке. А она, между прочим, — поддержала, и поддержала весьма толково: каюсь, даже не ожидал.

А потом…

А потом простучал-прогрохотал по рельсам первый трамвай. Следом — второй, третий… Замигали фарами маршрутки и машины. Заваленный снегом зимний город медленно, тяжело и неохотно просыпался…

Моя благодетельница посмотрела на часы:

— Наверное, вам пора. Я должна еще сделать уборку — скоро сдавать смену. И… действительно, лучше будет, если вас здесь никто не увидит.

— Да-да! — Я поднялся. — Конечно… — Мне вдруг безумно захотелось спать, и вместе с этим состоянием пришло отрезвление и похмелье. И в прямом смысле, и в переносном. Но вместе с тем еще и захотелось сказать моей спасительнице что-то приятное, и я ляпнул: — Слушайте. Если вдруг будет кто наезжать…

И понял, что сморозил глупость. Ее улыбка послужила лишним тому доказательством.

— Ладно! — Нахлобучил шапку, и внезапно до меня дошло, что даже не знаю ее имени. Вздохнул: — А меня, между прочим, зовут… — И сообщил, как меня между прочим зовут.

Она рассмеялась:

— Ну, слава богу! Наконец-то познакомились. Наташа…

Я полез во внутренний карман куртки и выудил авторучку. Оторвал от какой-то упаковки клочок бумаги и вопросительно посмотрел на девушку:

— Телефон?

Наташа вроде бы удивилась, но удивилась как-то серьезно:

— Зачем?

Я засуетился:

— Ну, тогда запишу свой. Вот. Пожалуйста… — И протянул обрывок.

Ее глаза внимательно смотрели в мои. После некоторой паузы она тихо повторила:

— За-чем?..

Еще пару секунд я глядел на нее как идиот. Потом смущенно кивнул:

— Да-да, конечно, простите… — Смял клочок и бросил в коробку для мусора. — Спасибо… — И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, абсолютно хулигански чмокнул девушку в щеку и, толкнув дверь, вывалился на улицу. Махнул рукой, останавливая машину. Остановил, сел и назвал адрес…

Дней через пять я подъехал к тому киоску. Для чего? А пёс его знает! За стеклом сидела другая девушка. Я потоптался-потоптался и уехал.

И еще через неделю "вновь я посетил". Опять другая. Постоял, покурил и стукнул в окошко:

— Здравствуйте. А вы не скажете, когда работает Наташа?

Озорной прищур роскошной грудастой брюнетки:

— Я Наташа!

— Извините… — Я покачал головой: — Но мне нужна другая.

Манящая улыбка незарегистрированной проститутки:

— А другой Наташи здесь нет.

Я нахмурился:

— Две недели назад была.

Веселая красавица вздёрнула плечики:

— Не может быть! — Потом вдруг почему-то осеклась: — Ах, вон вы о ком… Ее нет. Уволилась.

— Уволилась?.. — тупо переспросил я. — А когда?

— Да дней десять уже.

— Ага… Спасибо… Простите…

Игривый смешок:

— А может, и я на что сгожусь?

Я побрел к машине. Не отвечать же ей согласно оригиналу.

А вечером (как раз собирался кормить Джона) раздался звонок в дверь.

— Иду! — Схватил своего вундеркинда за ошейник и щелкнул замком. Заученно пробормотал: — Не бойтесь, он не… — И замер.

— Вы-ы?..

— Здравствуйте.

Она шагнула через порог и, только сейчас разглядев мое сокровище, вдруг восторженно выдохнула:

— Ой, какой!

Я оттащил моментально завилявшего огромным как опахало хвостом Джона от двери: любит женщин, собака. И в кого только такой!

— Закрывайте! Закрывайте! — Потом: — Извините… — И, засунув Джона в комнату, запер на шпингалет. Растерянно повернулся…

Наташа как-то странно смотрела на меня.

И молчала.

Я смотрел на нее тоже как-то странно.

И тоже молчал.

Но наконец вздохнул как паровоз и сказал:

— Послушайте… Послушайте, я не знаю, зачем вы пришли, но… Я тут всякое передумал и… Знаете, если бы раньше… — А потом вдруг брякнул: — И вообще, извините, но я не педофил!

Глаза ее изумленно расширились. Через секунду она побледнела. А еще через секунду хрипло произнесла:

— Вы… Вы не педофил… Вы — дурак! — И мертвой хваткой обхватила меня за шею…

 

Глава третья

Ну? Теперь вам всё ясно?

И вот этому-то юному созданью я, мучаясь с бодуна, простонал:

— Слушай, выведи Джона, а? Не погуби! Христом-богом молю!..

Нет, что мне нравится в Наталье (хотя, конечно, и не только это), — она человек дела. За три месяца нашего знакомства я уже усвоил: сперва она сделает то, что важно и необходимо на данный, конкретный момент, а все разбирательства и сантименты оставит на потом. Но, впрочем, термин "сантименты" к ней подходит с трудом. Она очень спокойная, не по летам уравновешенная, а порою даже несколько холодная особа. А еще… А еще я время от времени просто диву давался — ну что она во мне нашла? Зачем я ей? И, естественно, в первую очередь — из-за разницы в возрасте. Нет-нет, душой-то и телом я еще как бы молод, однако вот паспортными данными и умом… Ёлки, да ведь эта девочка, встреть я, к примеру, лет двадцать назад и, так сказать, полюби ее мать, могла бы быть моей дочерью!..

Обычно, когда мною овладевают подобные мысли, я усиленно начинаю заниматься всяческим моральным самобичеванием, самоедством, посыпанием главы пеплом и прочим флагеллантизмом и занимаюсь, покуда не приходит она и не дает мне по шее. Когда образно, а когда и буквально. Но вернусь к тому, с чего начал: Наталья сначала сделает дело — помоет ли посуду, ежели я запустил кухню, либо еще что, а уж потом обращается к сфере духовной — вправляет мне мозги.

Вот и сегодня: вернувшись с Джоном и вытерев ему лапы (я как заяц прижух на диване), Натали разделась — в смысле сняла плащ — и, войдя в комнату, безо всяких прелюдий приступила к допросу.

Впечатав меня сильным бедром в спинку дивана — "Подвинься!", — она отбросила со лба волосы и ровным тоном поинтересовалась:

— И где же тебя носило?

Я "удивился":

— Меня?!

— Ну не меня же. Последний раз звонила в три — как дура набирала каждый час. Ты не отзывался.

Я грустно кивнул:

— Да-да. Не отзывался. В три еще не отзывался. Однако вот если бы ты позвонила в четыре, а лучше в начале пятого, то я бы уже отозвался.

Натали усмехнулась:

— Снова — "ностальгия"?

Я простонал:

— А ты как думала! Память сердца это, милая… Да, кстати, твой киоск почему-то снесли.

— Знаю. Проезжала там недавно, видела.

— Жаль, — вздохнул я. — Хороший был киоск. В нем я провел одну из самых лучших, хотя и самых аскетических ночей в своей жизни, честное слово.

Она склонила голову набок.

— Не подлизывайся.

— Вовсе и не подлизываюсь — серьезно! Замерзал как ямщик, а в результате отхватил такой приз… Но между прочим, ты как разговариваешь со старшим и по званию и по возрасту?! Равняйсь! Смирно!

Наталья сочувственно поморщилась:

— Страдаешь?

— Не то слово! — проныл я. — И страдаю, и болею, но мужественно лежу и жду конца, каким бы он ни был.

— Будет тебе сейчас конец, — пообещала она.

Я закатил глаза и сложил руки крестиком:

— Валяй. Пристрели, чтоб не мучился, а не то…

Продолжение стона она зажала губами, а мою молодецкую грудь — грудями. Будучи ослабленным после беспокойной ночи, я чуть не задохнулся. Поцелуй, впрочем, длился недолго: через пару секунд Натали отпрянула от меня словно от унитаза.

Я потупился:

— Перегар?

— Да еще какой!

Я драматически воздел, а затем трагически уронил руки:

— А думала, я мёд пью?! Нет, драгоценная моя, это тоже своего рода работа. Тяжелая, трудная, но в чем-то порой даже и героическая работа.

Наталья встала:

— Ладно, герой. Завтракал?

Я скорбно поджал губы.

— Только чай. Полтора ведра. Теперь жду воскрешения из полумертвых.

— Ну жди, а я на кухню. Сама голодная, дома ничего не ела — вскочила, умылась и сразу сюда. — Шутливо погрозила кулачком: — У-у, путешественник!

— Иди-иди. — Я снова закрыл глаза и слабым голосом загнусил: — "Какой был тру-дный день, всю ночь работал я как во-о-ол. Такой тяжё-лый день, но я к любимой при-и-шё-о-о-ол. Эх, я вернулся домой, я снова вместе с тобой, и жизнь станови-тца и-ной!.."

— Где это ты, позволь узнать, работал как вол? — донеслось из кухни. — И с кем?

— Ни с кем, — приугрюмился я, вспомнив ночные шатания. — Ни с кем… — И мысли опять приняли детективное направление: выяснять или не выяснять, что за орлы поили меня водкой в тихом домике на тихой улице у тихой реки?..

Минут через пять донеслось:

— Кушать подано!

Я страдальчески скривился, однако все же поднялся. Джон ужом вился возле ног, но, поскольку час его кормления еще не наступил, я ласковыми пинками прогнал соперника с дороги.

Впрочем, похоже, час и моего кормления еще не наступил. В горло не лезло ничего кроме жидкости, и после нескольких бесплодных контрольных попыток я взмолился:

— Пощади! Не могу!

Натали пожала плечами:

— Как хочешь. А раз рот у тебя все равно не занят, поведай-ка, дорогой, в каком же киоске ты изволил обретаться сегодня?

Я отчаянно замотал головой:

— Ни в каком! Милиционером буду — ни в каком! Просто понимаешь… — И вкратце, насколько помнил, описал события минувшей ночи.

Я говорил, а она слушала, все более хмурясь, и наконец потянулась за моими сигаретами. Вообще-то Наталья не курила — так, баловалась порой, да еще когда волновалась или сердилась, что случалось с ней, повторюсь, чрезвычайно редко. Интересно, сердилась или волновалась она сейчас? Похоже, и то и другое вместе. Но уж никак не баловалась, это точно.

— Ну вот, — закончил я, — я и ушел. А теперь думаю звякнуть ребятам, чтоб разнюхали, что за фрукты у них под носом расплодились. И если…

— Никаких "если", — перебила она. — Ты что, маленький?! Совсем с ума сошел! Забыл, как обещал мне, что больше не будешь?..

Я смотрел на ее раскрасневшееся от возмущения лицо и ласково, насколько позволял абстинентный синдром, улыбался. Пару раз она оказалась свидетельницей того, как я слегка дал по репе разошедшимся не в меру в общественных, так сказать, местах бакланам, и с тех пор с тревогой считала меня потенциальным хулиганом и драчуном. Увы, заблуждения свойственны даже лучшим из нас.

М-да… А знаете, события прошлого лета, о которых вы, возможно, еще не забыли, ей-ей, в чем-то меня изменили, и кажется, не в худшую сторону. Вдоволь наглотавшись на "благословенном юге" солнца, дерьма и крови, я как-то присмирел и задумался. Задумался над тысячей самых разных вещей — от пошло-высокомудрой "бренности земного бытия" до того, что ну ее, братцы, такую жизнь, на хрен. Да-да, годы, проклятые, летят стрелою, мне, твою мать, за сорок, а что по большому счету хорошего было в прошлом и что, хотя бы по-малому, впереди?.. Ей-богу, я взалкал жить по-новому, и, возможно подсознательно, моя достаточно неоднозначная связь с Натальей тоже числилась теперь среди пунктов этого "бизнес-плана новой жизни". Пожалуй, среди наиболее приятных и светлых его пунктов.

Нет, если думаете, что я забыл Маргариту, то ошибаетесь. Такое не забывается. И все же, перебесившись вначале, теперь я куда спокойнее вспоминал ее. Вспоминал, реально осознавая, что слишком уж много стояло между нами всяческих "но". К тому же она ни разу даже не позвонила. Правда, ни разу не позвонил ей и я (разве только в горячечных снах). Ладно, в общем, разбежались.

— …и смотри не вздумай… — вещала меж тем Наталья, а я послушно кивал:

— Да-да… Ага… Ну конечно…

И вдруг снова раздался звонок.

Я вскочил, радуясь как набедокуривший мальчишка возможности прервать поток Натальиных нравоучений, однако она бросила вилку:

— Сиди! Сама.

Я пожал плечами — сама, так сама, — и залпом осушил третью кружку остывшего уже чая. Или четвертую.

До моего слуха донеслись приглушенные голоса. Потом — стук закрываемой двери и щелчок замка.

Я ждал возвращения Натали.

Но ее всё не было.

Тогда я встал и отправился на поиски.

Она сидела в дальней комнате на диване. Рядом сидел Джон. На полу. Оба смотрели друг другу в глаза, которые находились на одном уровне.

Я деликатно кашлянул:

— Не помешаю?

Наталья медленно повернула голову. В руках ее была какая-то бумажка.

— Ты чего? — удивился я и осведомился: — Да кто приходил-то?

Она поднялась, приблизилась:

— Телеграмма.

— Мне?

Ее тонкие ноздри дрогнули.

— Ну не мне же!

— Дай-ка…

Я взял телеграмму. Помимо адресов и прочей почтовой мутоты, всего три слова: "Срочно приезжай. Маргарита". Удивленно присвистнул и опустился на стул, потому что ноги вдруг предательски задрожали…

Наталья молчала.

Я — тоже.

Потом я смущенно поскреб затылок и с понтом недовольно проворчал:

— Что еще там стряслось!..

Наталья рванула в коридор. Я поймал ее за руку:

— Ты куда?

— Никуда! Пусти!.. — Глаза ее метали молнии. — Ну что, и теперь будешь петь, что между вами ничего не было?! (Разумеется, именно так я обычно и пел.)

Я сдавил ее локоть.

— Конечно, не было! Слушай, какая муха тебя укусила?

Она зло вырвала руку.

— Никакая! Дай пройду! Уйди, кому говорят!..

Я ошалело отступил в сторону. Наталья кинулась в прихожую, Джон — за ней, и не успел я и рта раскрыть, как хлопнула дверь и раздалось тихое поскуливанье Джона, — бедняга всегда ужасно переживал, если мы ругались. Хотя до сегодняшнего дня мы по-настоящему, в общем-то, и не ругались…

Я вернулся в комнату и выглянул в окно. Наталья бежала к остановке.

С чувством матюкнувшись, я скомкал телеграмму и в сердцах швырнул на пол. Чёрт, надо же, так не вовремя!

Потом поднял, разгладил. "Срочно приезжай. Маргарита"…

Вздохнул как насос: "Ах, Маргарита-Маргарита, знала бы ты, какую подлянку мне только что кинула…"

А потом заходил по комнате от стены к стене. Из прихожей вернулся Джон и принялся наблюдать за мной, точно болельщик за шариком от пинг-понга: башка влево — вправо, влево — вправо…

Наконец это мне надоело. Я плюхнулся в кресло и… совершенно отчетливо понял: там что-то случилось. И это "что-то" серьезно, иначе Маргарита после почти года молчания не объявилась бы. Не думаю, что она просто "соскучилась". Что бы там у нас с ней ни было, но навряд ли такие женщины способны тосковать на расстоянии долго. Да им просто и не дадут… А почему она послала телеграмму, а не элементарно позвонила?..

Я пошел на кухню. Гм, странно, но кажется, под натиском внешних треволнений "болезнь" отступила — проснулся звериный аппетит, и я как волк набросился на приготовленный Натальей завтрак. Через пять минут на столе было хоть шаром покати.

…Весь день ждал звонка.

Не дождался. Звонил. Не дозвонился. И вечером поехал к ней.

Прежде я никогда не был у Натальи дома, однако адрес знал.

Подрулил к подъезду, поднялся на третий этаж пятиэтажной "хрущевки", позвонил.

Дверь открыла симпатичная женщина приблизительно моих лет, и я вдруг поймал себя на мысли, что лицо ее кажется мне знакомым. Хотя что в этом удивительного? Может, когда мельком и встречались.

— Добрый вечер, — учтиво сказал я. — Нельзя ли мне увидеть Наташу?

— Здравствуйте, — ответила женщина. — А ее нет.

— Ага… Понятно… — глупо кивнул я. — Ну ладно… Тогда извините… До свиданья…

— До свиданья, — сказала она, закрывая дверь, и по прощальному, не слишком-то дружелюбному взгляду я смекнул, что ровесница врет. Ну что ж, как вам угодно — стало быть, let it be…1

Укладываясь спать, я долго молчал, не говоря ни слова внимательно наблюдавшему за мной из дальнего угла комнаты Джону.

Потом вздохнул:

— Вот так-то, брат. Теперь мне и оставить-то тебя не на кого. Так что собирайся-ка, тунеядец, в дорогу.

Он подошел ко мне, тоже вздохнул и улегся рядом на полу.

Я выключил свет. Еще какое-то время мы оба дружно повздыхали-повздыхали, да и уснули.

 

Глава четвертая

Ожидание длилось, а проводы были недолги…

А впрочем, проводов-то и не было вовсе. Некому меня провожать. Была вот Наталья, да и та, как говорится, вышла. И возможно, навсегда.

Я проснулся пораньше, позвонил паре знакомых, с которыми наклевывались кой-какие дела, и дал отбой. Заглянул к соседу. Сообщил, что некоторое время меня не будет. А на позавчерашнее "приключение" решил плюнуть. Ну их к лешему! Судя по всему, назревают события куда более важные, так что забивать голову еще и какими-то сосунками…

Загрузив в свою верную "десятку" пять больших пакетов с собачьим кормом, я ненадолго задумался. Потом решил — нет, никаких пушек. Дорога неблизкая, ментов везде что грязи, а потому мало ли. Нет-нет, я не был совсем уж голым, однако при любом инциденте мусора в первую очередь вынюхивают стволы. Ой, да понадобится — добуду на месте.

Ну, вот и всё. Присядем на дорожку…

Сидеть! Кому говорю — сидеть!..

Ах да, чуть не забыл. Я сунул под мышку тазик, служащий моему юноше миской, пристегнул к ошейнику поводок, взял сумку, и мы решительно шагнули за порог. Я, кстати, куда более решительно, нежели Джон. Этот лентяй и лежебока точно почувствовал, что спокойной и беззаботной жизни конец, что впереди…

Слушайте, а что впереди-то? Ладно, поглядим.

Возле машины я отстегнул поводок и запустил Джона на заднее сиденье, накрытое специальной попоной. Сел за баранку, в последний раз прикинул: жратву (обоим) взял, намордник (одному) взял, кое-какие шмотки (другому)…

Ну, всё. Можно отчаливать. Я врубил зажигание и вырулил со двора. Теперь — проскочить город, на трассу — и погнали…

Совершенно не хочется отвлекаться на такую ерунду, как дорога. Тем более, если дорога абсолютно скучная, монотонная и однообразная. Ну, остановишься там по нужде или перекусить — и чешешь дальше.

Случился, правда, некий забавный эпизод, когда мы пересекли границу области и вторглись в соседнюю. Часа в два пополудни я притормозил у обочины, дабы просто спокойно покурить минут пять. Джон дрых в своем отсеке, а мои мысли разрывались и мельтешили меж двух объектов — оставшейся позади Натальей и грядущей впереди Маргаритой. Нет, не в том смысле, что я как-то уж особо парился от шекспировско-маяковских вопросов типа "с кем быть, а с кем не быть?" или сетовал, что прервалась связь времен, но…

Но ведь она, похоже, и правда прервалась. Вот только сколь надолго и насколь кардинально? Да и к тому же…

А вот что "к тому же", я подумать-то и не успел. Взвизгнули тормоза, и передо мной лихо остановилась серебристая "Ауди". Неплохая тачка, только я себе такую в обозримом будущем не возьму. Ни такую, ни другую — хорошие иномарки, увы, все еще привлекают внимание, а мимикрия — штука весьма полезная, и не только в животном мире.

Проснулся Джон и, подняв голову, уставился красными со сна зенками на браво выскочивших из "Ауди" двух подтянутых ребятишек. Вопросительно рыкнул и посмотрел на меня.

— Фу, — сказал я. — Пока — свои. Подожди.

Джон — личность цельная и гармоничная. Ему по барабану всякие там психологические нюансы и мотивировки как собственных, так и моих поступков, а также команд. Сейчас я сказал ему "свои" и "подожди" — и он будет хоть сутки ждать, покуда я не скажу "чужие" и "взять" или "фасс". А уж тогда, нимало не мучаясь свойственными нам, людям, сомнениями и угрызениями совести, он моментально вырвет пах или горло кадру, которому за секунду до этого лизал нос и вилял хвостом. Как в старой песне — "Универсальная машина", и никаких тебе предрассудков и комплексов. Зашибись!

А ребятки приблизились. Очень симпатичные, аккуратно подстриженные и благообразные хлопцы. Только, быть может, капельку более картинно, чем того требуют правила приличия, они обозначали под куртками свои бицепсы, трицепсы и прочие физические компоненты. Один остановился у капота, другой же, видимо, старший в этой парочке, приблизился к двери с моей стороны и наклонил голову:

— Здравствуйте… Ой! — невольно отшатнулся он, увидев лобастую харю Джона. — Ой, какой…

Я любезно кивнул:

— Ага. Такой вот. — Потом добавил: — И вам, юноши, день добрый. Какие-то проблемы?

Парень явно оторопел при виде моего малыша, однако работа есть работа. Он шумно выдохнул, снова опасливо покосился на Джона — и вдруг, едва ли не фальцетом, затараторил:

— Уважаемый гражданин, вы, конечно, знаете, что на дорогах страны сейчас небезопасно. То же самое относится к автомагистралям и нашей области… — Помолчал, переводя дух, и снова заученно застрекотал: — Поскольку в пути может случиться всякое — от поломки машины до неприятностей, связанных со встречей с не слишком чистоплотными людьми, промышляющими на трассах поборами с водителей, мы предлагаем вам сотрудничество…

Я улыбнулся:

— И какого же профиля?

Он и глазом не моргнул.

— Самого широкого. От помощи в ремонте автомобиля до вопросов урегулирования конфликтов с уже упомянутыми мною вымогателями и бандитами.

Я непонимающе пожал плечами:

— Охрану ко мне приставите?

Но он был терпелив.

— Вовсе нет. — И достаточно культурен, а может быть даже и образован. — Вовсе нет, охрану к вам приставлять ни к чему. Просто в обмен на энную, чисто символическую сумму вы получите от нас своего рода свидетельство…

— Мандат, что ли? — перебил я.

Он покрутил головой:

— Ну-у, можно выразиться и так. И вот там будет сказано, что…

— Что отныне грабить меня на дорогах вашей прекрасной, гостеприимной и хлебосольной области имеете право исключительно вы, — докончил я. — Правильно, юноша?

Он отпрянул, и глаза его недобро сузились. Мальчонка наконец-то смекнул, что над ним издеваются. Ну что ж, лучше, конечно, раньше, чем позже, однако все ж таки лучше позже, нежели никогда.

Он смекнул — и вмиг от недавней интеллигентности не осталось и следа.

— Слушай, дядя, — зло процедил он. — Если не понимаешь человеческого отношения, то… — Рука медленно поползла к карману. Его напарник, сообразив, что дело принимает новый оборот, подтянулся к "ведущему". — То посмотрим, что скажешь на это…

Джон зарычал.

— Фу! — оборвал я его и снова повернулся к шоссейному "Робин Гуду".

Физиономия того уже побагровела, а я добродушно улыбнулся:

— Остынь, горячий черноземный парень. — Поинтересовался: — Какая у вас такса?

Он угрюмо и настороженно сообщил, какая.

Я улыбнулся еще добродушнее. Похлопал себя по карманам и вздохнул:

— Вот жалость-то, в дороге поиздержался. А натурой возьмете?

Он напрягся:

— Что значит — натурой?

— Да есть у меня одна хреновина… Эх-х-х, самому нужна, да уж больно хорошие вы ребята…

Я еще болтал, а правая рука уже скользила под сиденье. Легкий нажим в определенном, замаскированном обивкой месте — и на ладонь бесшумно упала граната.

— Крррасота! — восторженно поцокал языком я и, выдернув чеку, протянул "лимонку" парню в окно: — Держи! Для доброго человека не жалко…

Он шарахнулся от машины, но я уже открывал дверь:

— Стоять, мразь!

Он замер.

Второй "благодетель" сделал было попытку произвести какие-то маловразумительные телодвижения, однако я только глянул на него — и он тоже застыл как истукан.

Я удивился:

— Вы чего это в лице переменивши? Или вы заболевши? — Потом решил, что хватит паясничать, и уже совсем в ином ключе добавил: — А ну, шагом марш за машину, щенки!

"Щенки" послушно выполнили это пожелание, не отрывая глаз от моего кулака с гранатой. Мимо проносились автомобили, водители которых не проявляли ни малейшего интереса к нашей маленькой жанровой сценке, смысл коей был бы вообще-то понятен любому, кто захотел бы его понять. Просквозил в даль светлую и "гаишный" "жигуль", тоже не обративший на нас никакого внимания. Это что? Симбиоз? Или импринтинг? Но тут я, правда, только порадовался, что мусора не остановились. Граната-то настоящая.

Когда оба завернули за мою "десятку", я присоединился к ним и распахнул заднюю дверцу. Джон радостно выпрыгнул на траву и вопросительно уставился на меня, точно интересуясь, что с этими гавриками делать.

Я строго сказал:

— Охраняй. — И добавил: — Пока охраняй, а там… А там поглядим.

Теперь их молодые лица явно не дышали недавней самоуверенностью.

— Ты, — ткнул я гранатой в своего собеседника. — Ты первый. Сейчас достанешь левой рукой из правого кармана пушку и бросишь на мать-сыру-землю. Усёк? И двумя пальчиками. Слышись, сучонок? Коли увижу, что гребешь клешней — не обижайся. А ты замри! — Это второму. — Отомрешь, когда разрешу.

Ребята оказались понятливые. Они по очереди расстались со своим арсеналом, и я попросил Джона:

— Пиль!

Тот притащил мне сначала "макаров", а потом "ТТ". Я похвалил всех троих:

— Молодцы! — Кинул пистолеты в машину, и уже только парням: — Вольно! Можно перекурить и оправиться.

Однако они не собирались ни оправляться, ни курить. С настороженной ненавистью оба следили за каждым моим движением — я же всунул обратно чеку и положил гранату в карман. Потом достал сигареты. Джон тем временем смотрел на бедняг взглядом голодного упыря, который боится, что вот-вот прокричат первые петухи, а он не успеет сотворить то дело, для которого предназначен.

Я не садист, и не в моих правилах издеваться над людьми, коли они того не заслуживают. Эти, в принципе, заслуживали, однако я ведь не вчера родился, прекрасно понимал, что не их это лавочка-то. А потому спросил:

— Кто у вас главный, герои?

В ответ — презрительное молчание.

Я не стал обижаться. Просто обратился теперь к своему напарнику:

— Джон, друг мой…

Джон оскалился, и первый шакал трагическим шепотом, точно тамплиер под пыткой, выдавил:

— Кузнец…

— Кто?!

— Кузнец, — повторил он.

Я изумился:

— Надо же! — И подошел к "Ауди". — Хорошая тачка. Ваша или фирмы?

Молчание.

— Не слышу?

— Н-ну, моя, — наконец нехотя процедил первый.

— Ладно… — Я задумчиво обошел вокруг автомобиля. — Слушайте, а мне, это, за причинение морального ущерба что причитается?

И тут первый взорвался:

— Гадство! Да чё ты крутишь! Какой еще ущерб?! Пушки, падла, забрал!..

Я отечески погрозил ему пальцем:

— За "падлу" первое предупреждение. Что положено Юпитеру, не положено быку, слыхал? А ты, чучело, даже не бык, ты — козёл. "Утопию" читал? А знаешь, что в конечном итоге оторвали Томасу Мору? Ну так узнаешь.

Он больше не возникал (не то правда читал "Утопию"), однако чувство неудовлетворенности меня все не покидало, и я поднял с земли увесистый булыжник.

— Давай я лобовое стекло звездану, а ты магнитофон заберешь, — предложил второму.

Но он энтузиазма не проявил, и я с сожалением бросил камень.

И вдруг…

— Отдай пушки!..

— А? — поднял я голову.

— Пушки отдай. — Это второй. — На хрен они тебе, а нам за них…

Я кивнул:

— Да-да, мне они на хрен не нужны, а вот вам за них по заднице дадут прилично.

— Да не бойся, не погонимся, — это снова первый.

Я пожал плечами:

— Ясный перец. Как же вы погонитесь на ободах?

— На ободах?!

— Ага. — Я достал нож. Не выкидной, а обыкновенный — складной, из магазина, который при всем желании под статью не подведешь, но очень надежный. — Конечно, на ободах! — Раскрыл и, приставив к покрышке, надавил посильнее. — Опа!..

Из колеса со свистом побежал воздух, и я перешел к следующему.

— Ах ты!..

— Джон, — на секунду оторвался я от своего занятия. — Сейчас будет второе предупреждение…

Больше мне никто не мешал, и, закончив со всеми колесами, я чуть отошел назад и с удовлетворением художника перед завершенным полотном оглядел проделанную работу. Понравилось.

— Ну, всё, — сказал я, пряча кисть, то есть нож, в карман. — Ой нет, не всё. — Подумал и нацарапал на крыле лаконичное непечатное слово. Вздохнул: — Вот теперь всё. Как ни грустно, а пора прощаться. — И пошел к своей машине. — Джон, место!

Сел за руль. Ребята растерянно стояли с выражением лиц, описать которое выше моих сил.

— Пока! — сделал я ручкой и, включив зажигание, с места дал по газам.

— Отдай пушки!.. — опять донеслось вслед.

Я фыркнул:

— Ага, нате…

 

Глава пятая

Дверь открыла молодая худощавая брюнетка в легком халате, и я щелкнул каблуками:

— Честь имею! Скажите, красавица, могу я увидеть мистера Смита?

Глаза девушки полезли на лоб:

— Кого-кого?!

Я моментально сообразил, что это, кажется, не Рио-де-Жанейро, и переориентировался по ходу действия.

— Пардон, не пугайтесь. Мне нужен Анатолий Кузнецов.

Глаза ее вернулись на место, и она облегченно махнула рукой:

— Ф-фу… Ну заходите. Заходите, чего стали. — Оглянулась: — Толик, к тебе!..

Мы сидели на кухне и курили. На столе стоял кофейник, пара чашек и какая-то сладкая печеная дребедень — от спиртного я, естественно, отказался.

Я смотрел на его лицо и думал, что время, проклятое, бежит и хотя в душе мы продолжаем считать себя молодыми львами, на деле-то выходит обратное — грива редеет и седеет, морда покрывается шрамами и морщинами, когти тупятся, ну и прочее. И он смотрел на меня и, сильно подозреваю, думал о том же. Наконец он потянулся к пепельнице и затушил сигарету.

— М-да-а… Так сколько же мы, бродяга, не виделись?

Я пожал плечами:

— Лет шесть.

Он задумчиво нахмурился, пошевелил губами. Покачал лысеющей головой:

— Да не… Кот в каком году вляпался?.. Семь? Да, точно, семь.

В дверь заглянула черноволосая девушка:

— Ничего больше не надо?

Кузнец, не оборачиваясь, коротко бросил:

— Свободна!

Когда дверь захлопнулась, я озадаченно пробормотал:

— Ты что-то тово… Неудобно…

Он заржал:

— Неудобно в штанах бараться! — Посерьезнел: — Ничего, привыкла. Понимает, что я любя.

— Извини… — Я немного помолчал. — Жена?

Он поморщился:

— Какая жена! С Ленкой мы еще в позапрошлом разбежались. Забрала Пашку и к матери ушла. Ну, я потом ей хату купил, и вообще, помогаю. Хорэ об этом. — Он шутливо ткнул меня кулаком в душу. — Ты-то, волчара, как? До сих пор один?

Теперь пришла очередь морщиться мне.

— Вроде того. Если честно, и сам не знаю.

— Ну-ну. Наших кого видишь?

Я вздохнул:

— Да можно сказать, и нет. Прошлым летом собрался к Серому в гости… Он же на море осел, слыхал?

— Слыхал.

— Ну вот, приехал — и бац, угодил на поминки. Такие, брат, дела…

Кузнец внимательно смотрел на меня — похоже, для него это вовсе не стало новостью. Потом тихо проговорил:

— Я слыхал еще, что ты угодил не только на поминки. Там как раз в это самое время кто-то лихо местную блатоту пощипал…

Я удивленно вытянул шею:

— Да? Значит, уже позже. При мне ничего такого не было. Я-то что? Помог кой в чем, по мелочи, вдове, и после похорон улетел.

Он опять сказал:

— Ну-ну… — Помолчав, добавил: — А бабу Серого я хорошо помню. Три года назад с Ленкой заезжали к ним по дороге в Сочи. Тёлка — класс, да?

Я постарался не смутиться.

— Да, ничего…

Кузнец отхлебнул из чашки. Фыркнул:

— Остыл, сука! Давай еще сварю.

Я отмахнулся:

— Ну его на хрен! Не хочу больше.

Он кивнул:

— И я не хочу. Значит, говоришь — ничего? — Я его не сразу понял. — Э нет, брат, она не ничего, а очень даже чего. Рита, кажется?

(Вот пристал, чёрт!)

— Да, Рита. Маргарита Владимировна Туманова, фамилию девичью оставила. — И постарался сменить тему: — Ну а сам-то чем занимаешься?

Кузнец хитроумно прищурился:

— Я-то?

— Ты-то.

Он ухмыльнулся:

— Что бы тебе сказать, чтобы тебя не обидеть? (Надо же, а Кузнец пообтесался. Раньше на такую замысловатую фразу у него ума б не хватило. Но, впрочем, житейской смекалкой и хваткой он обладал всегда. Тем и ценен, за то и любим.)

Я скорчил испуганную рожу:

— Киллером, что ли, заделался?!

Он покрутил пальцем у виска:

— Совсем уже? Чего орешь? — Помолчал. — Я тебе не Бригадир.

— А что Бригадир?

Кузнец насупил брови:

— То… Кончай прикидываться. Скажи еще, будто не знаешь, что и его замочили!

— Не знаю! — кукарекнул я. — Гадом буду. Откуда мне знать?

Он набычился.

— Саданули прям у подъезда. Дождались, когда выйдет из дома, — и из винтаря в лоб. Был Бригадир, а стал просто "Всадник без головы" какой-то. Леший на похороны ездил — говорил, даже гроб не открывали.

Я присвистнул.

— Надо же… Каждый день что-нибудь новенькое узнаешь!

Кузнец выудил из пачки следующую сигарету, чиркнул зажигалкой и пустил дым через ноздри.

— Вот тебе и "надо же"… Ты помнишь, я и раньше до этих сырых дел не большой охотник был, а после Бригадира — совсем зарёкся. Мне еще Пашку на ноги ставить — в смысле материально, мать больная и вообще. Короче, занимаюсь не особо пыльным бизнесом… — Помолчал и вдруг забасил: — "Уважаемые граждане, вы знаете, что на автомагистралях страны сейчас небезопасно. То же самое относится и к нашей области…"

— А-а-а, — протянул я. — Понятно. "Проверки на дорогах"?

Кузнец подтвердил:

— Во-во, точно. На меня пашет десяток бригад, ребята молодые, обходительные, толковые…

Я невольно скривился, и он обиделся:

— Не, ты погоди, ты чё морду воротишь? Думаешь, обычное шакальство? Хрен угадал. Сервис. Мужик, который заплатил, с моей ксивой спокойно год по области колесить бесплатно будет. Между прочим, могу и тебе выписать.

— Что?

— Документ.

Я отказался:

— Спасибо, не надо. Ну-ну?

Кузнец продолжил:

— Ну а коли у него какие неполадки случатся, ребятки помогут — и на стоянку или в мастерскую оттащат, и вообще — совет, консультация. Правда-правда. К тому же он может не дёргаться: больше в нашей области его никто не тронет.

Я гоготнул:

— Выходит, закон о защите авторских прав у вас соблюдается неукоснительно?

Он рыкнул:

— Не подначивай! Бывает, конечно, всякое. К примеру, левое какое фуфло на трассу вылезет, но мы…

— …с этим боремся! — отчеканил я.

Кузнец стиснул зубы.

— Не ржи! В натуре боремся, мало не покажется. Тут недавно три брательника-жлоба из пригородной деревни решили попастись, так мы с ними для первого раза просто потолковали, а заодно и тачку из "калаша" изрешетили. Пускай теперь, коль снова надумают, на тракторе на шоссе выезжают. Но это вряд ли, первого предупреждения обычно хватает.

— Да-а-а, — протянул я. — Так вот ты, оказывается, какой, цветочек аленький… Ну и значит, свой хлеб с маслом имеешь?

Кузнец зевнул.

— Ага. И с колбасой. Тут, понимаешь, как в каждом тонком вопросе, этот… ин… индивидуальный подход важен. Короче, три заповеди…

Я улыбнулся:

— Не маловато?

— Нам хватает. Перво-наперво — железно не трогать своих, с нашими номерами. Второе — не лезть, ежели в тачке дети или бабы. Ни-ни! Ну а про третье я уже говорил.

— Индивидуальный подход?

— Он самый.

— Слышь, а у тебя в штате часом психолога нет?

Он ощерился:

— Я и есть здесь самый главный психолог, понял? И политинформацию проведу, и мозги прочищу, и почки опущу, коли потребуется.

Я уважительно посмотрел на него:

— Да, развернулся ты как следует. А с кадрами проблем нет?

Кузнец был серьезен как танк.

— Кадры — первый сорт. Шваль не беру. Уголовников, сидевших — тем более. Ребята все приличные, кто работает, кто учится. Один даже на юридическом. Умные, ловкие, языки здорово подвешены. К тому же спортсмены. Короче, могут и в рыло двинуть, и культурно побазарить. Но главное — этот…

— Подход?

— Ага. Ведь разный народ попадается. Один — псих, сразу за монтировку. Так ну его на хрен, верно? Кипеш потом заминать — себе дороже выйдет. А другой с понятием: и выслушает, и расспросит, и отстегнет, да еще и спасибо скажет.

— Молодец! — с искренним восхищением воскликнул я. — Гляди, какой бизнесмен оказался! Эх, твои бы таланты да в мирных целях!

Кузнец засмущался:

— Да ладно, тоже мне святой нашелся.

Я пожал плечами:

— Ну, все-таки. А проколов не было?

— Что значит — проколов? Нет, по мелочи иногда случается, но чтоб серьезно, такого пока не было.

Снова приоткрылась дверь.

— Извините… Толя, твой телефон.

Кузнец дёрнул щекой:

— Отстань, некогда. Пусть перезвонят.

Девушка молниеносно исчезла, однако через полминуты нарисовалась опять.

— Толя! Говорят, это срочно.

Чертыхнувшись, Кузнец вылез из-за стола.

— Подожди, мигом.

Я кивнул:

— Давай-давай, мне торопиться некуда. — А сам сконфуженно подумал: "Брешешь, ох, брешешь! Ох, торопишься к морю и к Маргарите…"

Кузнец вернулся минуты через три. Саданул дверью так, что под потолком закачалась люстра с висюльками. Потом одним глотком осушил кружку с почти ледяным уже кофе и, присев на стул, сжал кулаки:

— Гадство!..

— Что стряслось? — участливо поинтересовался я. — Неприятности?

Кузнец скрипнул зубами.

— Сука… Мою пару за городом какой-то фраер обул!

— Да ну?! — изумился я. — Надо же… А психология и индивидуальный подход?

Он разозлился.

— Иди ты… со своей психологией! Ребята по-человечески: так, мол, и так — а у него в машине псина свирепая, с медведя, чуть не загрызла, да еще и гранату, падла, достал!

Я сокрушенно покачал головой:

— Надо же… Да, а у меня, Толь, теперь тоже собака есть. Такой потешный кобель, молодой, правда, еще…

— А иди ты со своим кобелем! — Кузнец в сердцах грохнул кулаком по столу, однако тут же опомнился: — Слышь, извини, но сам видишь, не до тебя сейчас. Надо срочно эту тварь выцарапывать.

— Конечно-конечно, — сочувственно закивал я. — Всё вижу. А что значит — обул? Бабки отнял?

Он забарабанил пальцами по столешнице.

— Кабы бабки!.. Хуже, куда хуже… — Снова схватил сигареты. — Все колеса, сволочь, порезал, а главное, пушки забрал, понял? Вот что хреново!

Я хмыкнул:

— Да уж… Палёные?

Кузнец оскалился:

— Э, тебе-то какая разница? Палёные — не палёные…

— Никакой, — согласился я. — Это, брат, твои дела.

Он задымил как паровоз, закашлялся и, перхая и матерясь, швырнул сигарету в форточку.

Я поморщился:

— Угомонись. Сейчас главное — прикинуть план действий. Номера твои подчиненные запомнили?

Он опять выругался.

— Только что земляк твой. Ну ладно, я им, придуркам, устрою план действий. Они мне стволы эти у чёрта из задницы достанут, и того гада тоже. А нет, так…

Я сожалеюще вздохнул:

— Только, пожалуйста, не дёргайся. Ни шиша вы не сделаете, если ментов своих нет. А ежели есть, пускай сообщат на все посты ГАИ, чтоб секли соседскую… Марку-то и цвет, надеюсь, твои орлы разглядели?

Кузнец насупился.

— Разглядели. Белая "десятка".

Я издал губами неприличный звук.

— Да-а, хорошая модель. И главное, редкая.

— А пошел ты!

— Сейчас пойду. Так вот, пусть высматривают соседскую белую "десятку" с собакой на борту. Хотя шансов, особенно если пёс будет спать на заднем сиденье, не густо.

Он плюнул и снова жутко выматерился.

— Ну, ладно. — Я поднялся со стула. — Пора и честь знать.

Кузнец вылупил глаза:

— Как это?! Погоди…

— Некогда, — развел я руками. — Да и у тебя дела. Честное слово, очень был рад повидаться, заезжай и ты, адрес помнишь. А то, ей-богу, живем почти рядом, а…

Он тоже вскочил:

— Да подожди!

— Ни-ни! — замотал я головой. — Дорога у меня дальняя. Идем проводишь.

Кузнец вздохнул:

— Не могу. Сигнал дал всем, чтоб собирались.

— Идем, — взял я его за локоть. — Только до машины.

Он вырвал руку:

— Слушай, вот этого не люблю! Хватаешь прям как мусор.

Я произнес тихо, но твердо:

— Говорят тебе: пошли. Или точно красну девку уламывать?

Несколько секунд он непонимающе глядел на меня. Потом буркнул:

— Ладно, пошли, хрен с тобой!

— Спасибо, до свиданья, — вежливо попрощался я с черноволосой девушкой.

Та натянуто улыбнулась:

— До свиданья. Уж вы извините…

— Что вы-что вы! — запротестовал я, а когда Кузнец отвернулся в поисках ботинок, подмигнул ей: — Не волнуйтесь, всё будет в порядке.

По-моему, девушка здорово удивилась.

Мы спустились во двор, и я подошел к машине. Следом приблизился Кузнец и…

И вдруг побледнел:

— Это что?..

Я хладнокровно поинтересовался:

— Где?

Он вытянул руку:

— Т-там… — Рука дрожала.

— А что там? — Я почесал затылок. — Если не ошибаюсь, машина.

— А в машине?!

— В машине?.. А-а-а, только это не "что", а "кто". Я же говорил, что завел собаку. Знакомьтесь, — и открыл заднюю дверь: — Джон, поздоровайся с дядей Толей! Дядя хороший…

Кузнец стоял по стойке "смирно" как столб, пока Джону не надоело лизать его в нос. Когда надоело и он, убрав лапы с плеч мученика, вновь опустился на четыре кости, "дядя Толя" сквозь зубы сообщил:

— Я тя убью.

— Чего?! — удивился я, а Джон опять уставился на Кузнеца.

Тот просипел:

— Нич-чего…

Я рассмеялся:

— Ладно, концерт окончен. — Распахнул дверь и скомандовал: — Место!

Мой старый товарищ очумело вертел головой:

— Я должен был догадаться по твоей борзости!.. Должен, должен…

Хлопнув его по плечу, я полез в машину. Достал бумажный сверток и протянул Кузнецу:

— Держи.

Он медленно взял сверток и сунул под мышку, продолжая качать башкой. Наконец к нему вернулся дар речи. Впрочем, весьма относительный.

— Ну, ты… ты…

— Гад, да?

— Да! И не простой гад, а… а…

Я подсказал, какой, и он согласился.

— Не, ну извини, — развел я руками. — Если бы знал, что это твои подшефные… И как бы ты поступил на моем месте? Один еще, стервец, за пушкой потянулся!..

А Кузнец смотрел на меня, смотрел, да вдруг как заржет на весь двор. Гм, это уже нервное. Дождавшись, пока он нахохочется, я вздохнул:

— Ладно, мне правда пора. Прости еще раз и не поминай лихом.

Мы обнялись, и Кузнец проворчал:

— Ты это, звони если что.

— Ага, — пообещал я. — Если что, позвоню. — И, уже взявшись за ручку двери, добавил: — Слышь, мне, конечно, неловко лезть с советами, но я бы на твоем месте подзанялся с личным составом… психологией.

Он кивнул:

— Завтра же им, сукам, семинар устрою. Ну а эти двое уж точно без стипендии остались.

Я сел за руль.

— Бывай!

Он махнул свертком:

— Ни пуха! — И вдруг полез в карман. — Погоди!

— Что такое?

— На. — Он сунул мне плотный глянцевый картонный квадратик, на котором компьютерным витиеватым шрифтом было выведено: "Зелёная волна". И ниже помельче — "Бригада Кузнеца".

— Это чего? — удивился я.

— Ничего. Моя ксива.

Я протянул листок обратно:

— Не надо.

— Бери, кому говорят!

— Да не беспокойся.

Он выдохнул как тюлень:

— Блин, да разве я за тебя беспокоюсь?

— Во, а за кого же?!

— За своих идиотов. Канай отсюда, умник!..

На том и расстались. Огромный пардон за не очень высокую лексику, но такой уж вот человек этот Кузнец.

Поехали дальше.

 

Глава шестая

Каждому, конечно же, прекрасно знакомо так называемое "чувство возвращения". Должно быть, у всех это по-разному, однако мне, например, достаточно поотсутствовать где-либо хотя бы с неделю — и готово: налицо весь набор ностальгиеобразных эмоций и ощущений, неважно, с каким знаком — "плюс" или "минус". Те либо те, но они есть — и они начинают "работать".

Вот и сейчас, при въезде в оставленный почти год назад небольшой приморский город, я испытывал целую гамму самых разнообразных, разновеликих, разноокрашенных и разнозвучащих переживаний и воспоминаний.

С одной стороны — переживания и воспоминания хорошие. Сюда отнесем Маргариту и всё с нею связанное. Что еще? Слушайте, а действительно — что еще?.. Я покачал головой — не густо. Тем более если учесть, что и наши с ней отношения с начала и до конца были далеко не безоблачными…

— Гав! — неожиданно произнес Джон, и я оглянулся.

— Ох, прости! Прости, про тебя совсем забыл. Да-да, ты самое мое ценное приобретение в этом городе, не волнуйся!

Выспавшись почти за сутки пути, Джон теперь с интересом таращился в окно. Новая природа, новая погода, новые люди, новый город… А впрочем, почему — новый?

Не оборачиваясь, я протянул руку и потрепал пса по косматому загривку:

— С прибытием на историческую родину! Оркестр и дамы — при расквартировке.

Он не возражал, только, натосковавшись в тесной машине, шаловливо, но аккуратно вцепился мне зубами в ладонь и навалился на плечо.

— Эй! — Я опасливо выдернул руку и боднул шалуна затылком: — Место! Нельзя, кому говорят! Врежемся!

Джон с обидой вернулся на исходную позицию, однако я просить прощения не собирался — опять оседлает. Вообще-то месяцев до девяти (его месяцев) мы практиковали, в основном на природе — в лесу или парке, — так сказать, "контактные" игрища: гонялись друг за другом, катались в обнимку по снегу, боролись. Но когда вес Джона достиг отметки "восемьдесят кило", а снег сменился грязью, в которую он стал меня периодически ронять, я сократил количество занятий спаррингом. После же того, как он своим квадратным носом — не по злобе, конечно, а напротив, от избытка самых светлых чувств — посадил мне под глазом приличный фонарь и заодно рассек бровь, я эти поединки совсем отменил — спорт спортом, но здоровье и жизнь дороже.

Однако я отвлекся. За окном — завидуйте, северяне! — лето. Природа, правда, не набрала еще полного буйства зелени и прочих субтропических красок, но по всему ощущалось — вот-вот наберет. И люди уже загорелые, не то что мы. Поколесив по городу (небольшой променад по "памятным местам": больница, двухэтажный особнячок на красивой платановой улочке, т о т пляж, ну и еще пара объектов), я порулил на окраину в направлении дома Маргариты.

Вот до цели сто метров…

Вот двадцать…

Вот пять…

Тпру-у-у!

Я натянул вожжи, то бишь, нажал на тормоз, и мы лихо замерли у ворот. Гм, год-годом, Наталья-Натальей, но, ей-богу, меня внезапно пробил мандраж. Руки-ноги завибрировали, в горле пересохло, точно с перепою, и вообще…

Я деланно-браво сказал Джону:

— Ну всё, приплыли. Тебе страшно? Мне нет. — Глубоко вздохнул и — выпрыгнул из машины.

Джон рванул было следом, однако я осадил его:

— Место! — И пояснил: — Ждут здесь с нетерпением, между прочим, меня, а не тебя, понял?

…Эх, если бы только я знал, как именно меня ждали, возможно, не рвался б столь резво навстречу своей прошлогодней любви.

Решив преподнести Маргарите приятный сюрприз, я не стал звонить, а перемахнул через калитку и рысью приблизился к крыльцу. Взлетел по ступенькам, нажал на ручку, и… дверь бесшумно распахнулась в полутемную прихожую. Слегка в нос трогательное: "Где же ты, и где искать твои…"

Ба-бах!!!

Ощущение было такое, будто в голове раскололся колокол, а удар весьма приличной силы по затылку швырнул меня на несколько метров вперед, и, чтобы не упасть, я, используя инерцию собственного полубега-полуполета, врезался в противоположную стену рядом с дверью, ведущей уже непосредственно в коридор и далее.

Хотя из глаз еще сыпались искры и боль в затылке была нешуточной, озверев от всего этого безобразия, я мгновенно обернулся и, приняв с кинг-конговским рыком наиужаснейшую изо всех мыслимых и немыслимых стоек (про себя я называл ее "Хрен таракана"), изготовился к отражению новой агрессии. Однако…

Однако ее не последовало, а физиономия моя стала вытягиваться — возле злополучной двери стояла высокая, крепкая девушка лет восемнадцати с огромной сковородой в руках, которую она держала перед собой, словно теннисистка ракетку. Выразительные ноги ее были рельефно напряжены, русые волосы разметались по плечам, а большие серые глаза смотрели на меня взглядом, в котором оригинально сочетались нескрываемый страх и непоколебимая решимость довести начатое до конца.

Тьфу!.. Я убрал "Хрен таракана" и принял нормальную человеческую позу. Пощупал черепок — слава богу, кожу не рассекла. Буркнул:

— "Тефаль"?

— "Цептер"! — машинально ответила она, но тут же испуганно зажала рот левой рукой: — Ой!.. — А сковорода продолжала воинственно подпрыгивать в правой.

Я вежливо постучал указательным пальцем по лбу.

— Ты тово? — И шагнул вперед.

Она отчаянно взвизгнула:

— Стойте! — И сковородка опять заплясала у меня перед глазами.

Я остановился:

— О-о, веерная защита! — И, без перехода: — Разряд какой!

Сковорода удивленно замерла.

— Первый…

— Молодец, — кивнул я и охнул от боли. Снова погладил сформировавшуюся уже шишку. — Молот или штанга?

Ее ноздри обидчиво затрепетали.

— Дзюдо!

— Замечательно. Ну а зачем же тогда… "Цептером"?

Она замялась:

— Для верности…

— Да-а-а, — только и нашелся что ответить я. — Однако результат, как видишь, не стопроцентный.

Девушка со сковородкой сожалеюще вздохнула:

— Кто же знал, что у вас голова дубовая!

— Ну, спасибо, — саркастически полупоклонился я. — Однако что-то не соображу, чему обязан такой жаркой встрече. — И еще шаг…

— Не подходите!

Нет, шутки-шутками, а это начало надоедать. Я полез в карман и достал телеграмму.

— Да послушай ты, кукла стоеросовая! Видишь, что это? Те-ле-гра-мма! И не от гиппопотама, а от хозяйки этого дома, Риты… то есть, Маргариты Владимировны. И в ней два слова: "Срочно приезжай". Ясно? И вот я бросаю все дела, мчусь как угорелый за тыщу километров, — чтобы схлопотать сковородкой по чану?

Ее оружие чуть опустилось.

— Н-но…

— Нет, погоди! — рявкнул я. — Ты уже выступила. — Показал на шишку. — Теперь моя очередь. Так вот, я не разбойник и не вор. Я друг покойного мужа Маргариты Владимировны и… ну, в общем, и ее друг тоже. Так что складывай-ка, родная, оружие и давай пообщаемся спокойно, а то не погляжу, что ты девица и перворазрядник, таких пенделей навставляю. Хау! Я всё сказал. Твой черед.

Однако она молчала. Молчала-молчала, а потом губы начали подрагивать… и вдруг она разрыдалась. Громко и звонко. Но сковороды из рук не выпускала.

Я подло воспользовался девичьей слабостью, как конь скакнул к ней, вырвал сковородку и… галантно приобнял за плечи. Она не протестовала: либо нервная реакция оказалась всепоглощающей, либо я наконец внушил ей своим благородным видом доверие.

— Ну-ну! — мягко похлопывал я девушку по упругой спине. — Что? Ну что тут у вас стряслось?

Минут через пять она вроде бы успокоилась. Я как маленькую взял ее за руку и привел на кухню. Усадил на табуретку, налил в стакан воды и, как она ни сопротивлялась, заставил пить, пока девушка не начала захлебываться. Когда начала, я убрал стакан и снова постучал ей по спине. Потом сел напротив, закурил и сказал:

— Валяй.

— Что валять? — не поняла она, все еще полуиспуганно тараща мокрые глаза.

— Валяй рассказывай. Да, кстати, тебя как кличут-то?

Она вытерла слезы и откинула светлую прядь со лба.

— Лиза.

— Ну так и что же, Лизавета, ты делаешь в этом доме?

Девушка вспыхнула:

— А что вы меня допрашиваете?! Я приехала на каникулы к тете.

У меня отвисла челюсть.

— Тете?!

— Ну да. Ведь тетя Рита младшая сестра моей мамы.

(Гм, вон оно как. То-то я иной раз думал, что папа Паук вроде бы староват для такой молодой дочери. Выходит, Маргарита младшенькая.)

— Ясно. И откуда же ты, прекрасное дитя, приехало?

— Из Москвы. Мы с мамой уже семь лет живем в Москве.

— Понятно… Но погоди-погоди, какие каникулы? Вроде еще рано.

Она пожала сильными плечами:

— Сессию сдала досрочно, сейчас это можно.

— А-а… Ну а… тетя-то где?

Елизавета улыбнулась:

— Отдыхает. На Крите.

— Класс! — Я завистливо поцокал языком. — Мечта всей жизни! Икар-Дедал, Кносс-Минос, Минотавр-Лабиринт, Тесей-Ариадна. Класс!.. — И вдруг осёкся: — Что? На Крите?!

— Ну да.

— Давно?

— С неделю.

— С н е д е л ю?!

Она растерянно захлопала ресницами:

— Подождите, ничего не понимаю. А телеграмма?

— Вот именно, — угрюмо подтвердил я. — А телеграмма? — Развернул на столе бланк. — Насколько я разбираюсь в греческом, этот штемпель явно не почтового отделения Гераклиона. Ладно… — Встал, направился к двери. Снова остановился. — Знаешь, где ключи от ворот и гаража?

— Да, но…

— Расслабься. Мне не нужен автомобиль Маргариты Владимировны. Мне нужно поставить туда свой.

— Но там же машина тети Риты!

Я "удивился":

— Серьезно? А я думал, она поехала на ней в аэропорт и оставила на стоянке.

Лиза покачала головой:

— Нет, за тетей заехал какой-то человек, и они уехали на его машине.

("Какой-то человек"! Ёлки, стоит отлучиться на минуту, и уже появляется "какой-то человек"! О времена!..)

Я тяжело вздохнул:

— Но хоть ворота-то открыть можно? Загоню свою во двор.

Щеки девушки порозовели.

— Вы… вы собираетесь остановиться здесь?

Я мотнул шишкой.

— Не собираюсь, драгоценная, а уже остановился! Нет, а куда же мне, скажи на милость, податься?! Я понимаю: произошло недоразумение либо же затея с телеграммой чья-то дурацкая шутка, однако мне что прикажешь делать? Ну ладно, ежели ты чего-то там боишься в плане целомудрия, переночую в машине.

— Хорошо. — Елизавета встала, приблизилась, и глаза ее оказались если и не на одном уровне с моими — для этого потребовалось бы еще сантиметров десять, — то по крайней мере поближе, нежели (в свое время) глаза Маргариты. — Хорошо, ключи я вам дам, но… но потом все же позвоню дедушке.

— Дедушке я и сам с удовольствием позвоню, — заверил я. — Кстати, как здоровье дражайшего Владимира Евгеньевича? У него, кажется, проблемы с почками?

Лиза нахмурилась:

— Почему вы так решили?

— По радужной оболочке глаз, — пояснил я. — Ну и некоторым другим признакам. Ладно, давай ключи, а то меня там друг заждался.

Она замерла на пороге кухни:

— Какой еще друг?!

— Не волнуйся! — рассмеялся я. — Насколько я разбираюсь в молодых спортсменках, этот тип тебе должен понравиться. — И горестно вздохнул: — Не то что я.

Лиза фыркнула и пошла за ключами.

Получив знакомую связку, я тоже фыркнул и пошел на улицу. В голове зло пульсировало одно только слово — "ловушка"… Въехал во двор, закрыл ворота и зарулил за дом, чтобы машину не было видно с дороги. Ужасная, конечно, конспирация, но все равно как-то спокойнее.

Потом наконец выпустил Джона, и тот сразу же на полминуты задрал лапу на угол фундамента.

— … и пожалуйста, веди себя прилично, — наставлял я его по пути к крыльцу. — Сейчас познакомишься с девушкой. Новой девушкой. Она — своя. Своя, понял? Хотя возможно, и такая же "ловушка", как телеграмма, но пока — своя. Что теперь поделаешь — коли влипли, придется расхлебывать…

Лиза… (Я всё никак не мог привыкнуть к этому имени в данном приложении — раньше оно ассоциировалось у меня с кем-то нежным, тонким и хрупким.) Лиза встречала нас в прихожей. Волосы ее были уже аккуратно расчесаны, а по губам явно пробежалась помада. Не для меня, разумеется, — для тех, кого бьют сковородкой по балде, не причесываются и губ не красят. Ладно же…

Я коварно протиснулся в дверь первым и ехидно прошелестел:

— Ну, знакомьтесь!

Елизавета дежурно улыбнулась в ожидании…

Я сделал за спиной незаметный знак рукой — и распахнул дверь…

Когда мы в обнимку, как два пьяных грузчика, оба на задних лапах, ввалились в прихожую, мадемуазель Лизетта сначала побелела как, извините, труп. Однако ж не зря я еще раньше отмечал особую склонность Джона к женскому персоналу Земли…

Уже через секунду наглец аккуратно водрузил свои огромные лапы ей на плечи и трогательно лизнул в нос. Опасный, конечно, и весьма рискованный ход — а ну как истеричка?

Но когда еще через секунду вдруг раздался такой радостный девичий смех, что у меня заложило левое ухо, я подумал, что, кажется, этот дом нас принял.

…Гм, а примем ли мы этот дом?..

 

Глава седьмая

Да, начало было вполне дружелюбным. Когда же улеглись "первые радости" и некоторая суматоха, вызванная желанием Джона осмотреть и обнюхать новую конуру, я пригласил Лизавету на кухню:

— Попьем чайку?

Она сморщила носик.

— Ой, не хочу!

Я сморщил свой.

— Сам не хочу, но есть разговор.

Джона, чтобы не мешал, я оставил в коридоре. Закрыл дверь и:

— Выкладывай.

— Что выкладывать? — не врубилась она.

Впрочем, едва лишь я многозначительно показал на свою контуженную голову, врубилась и заалела как маков цвет.

— А-а-а…

— Ага, — сурово подтвердил я. — А ну-ка, дорогая, колись: по какому же такому ужасно вескому поводу ты чуть не разнесла мне череп?

Лизавета чирикнула:

— Испугалась! Думала… думала, вы — это те… — И умолкла.

Я насторожился:

— Погоди-погоди! Что значит — "те"? Кто — "те"?

Румянец на ее щеках опять начал уступать место девственной белизне.

— Те, которые…

И снова пауза.

— Ну-ну, милая! — не очень галантно подталкивал я ее. — Ну рожай… То есть, я хотел сказать…

— Я поняла, что вы хотели сказать, — ледяным тоном произнесла девушка. — Хорошо, нате! — И, достав из кармашка короткой джинсовой юбки свернутый в несколько раз бумажный листок, бросила его на стол.

— Давайте. — Я развернул листок и громко прочел вслух: — "Хочешь повеселиться крошка? Я хочу. Жди". М-да-а…

— Вот видите, — расстроенно вздохнула Лиза.

Я кивнул:

— Вижу. И ты, несчастная, вообразила, что автор этой гадости — я?! Да еще и без запятой перед обращением! Большего оскорбления ты мне нанести не могла!

Она вымученно улыбнулась:

— Всё шутите. А что, что я должна была вообразить, когда увидела, как вы лезете через забор?

Я покачал головой:

— И это стало главной причиной? Ну и нравы у вас: порядочному человеку нельзя и через забор перелезть. Где и когда ты нашла эту записку?

Лиза посмотрела на настенные часы:

— Примерно в десять утра. Вышла во двор, а она лежала на дорожке недалеко от калитки.

— Понятно… — Я повертел измятый лист в руках: хрен его знает, много тут не высосешь — написано обычным шариковым черным стержнем, корявыми печатными буквами. — Понятно, — повторил я. — И ты решила, что через забор лезет гнусный насильник, и отважно взялась за сковороду? Похвально. Слушай, а почему дверь-то не заперла?

В глазах ее мелькнули храбрые искорки:

— А специально и не заперла! Хотела, чтоб уж сразу и наверняка!

Я невольно в который уже раз помассировал шишку.

— Практика, значит, имеется?

Она потупилась:

— Да было как-то…

Я хмыкнул:

— Ну да, а повторение, конечно же, мать учения?

— Можно сказать и так.

…Можно, уставившись ей прямо в глаза, полурассеянно думал я. Сказать-то, милая, можно всё… Чёрт, но какая же знакомая, просто до жути знакомая складывается ситуация! Ведь год (или почти год) назад всё начиналось по точно такому же сценарию: не успеваю я нарисоваться в этом доме, как возникают "телефонные угрозы". Правда, другой женщине и под другим соусом, но суть-то от этого не меняется! Вот и сейчас — неведомые злодеи снова будто нарочно ждут, когда на сцене появлюсь я, и только потом начинают выкидывать свои штучки.

Уж извините, конечно, за цинизм, однако они что, не могли изнасиловать эту "дзюдоистку" вчера? Или позавчера? Ну почему именно сегодня, и зачем предупреждать?! Есть, кстати, и еще некий любопытный аспект…

— Слушай, Элизабет. — Она поморщилась. — А почему ты, получив эту мерзость, — ткнул пальцем в записку, — никому о том не сообщила? Позвонила бы дедушке.

— Дедушке?.. — Она явно была озадачена. — Но зачем дедушке?!

(Гм, ну что это — притворство или наивность? И такой кристально-невинный взгляд! Нет, либо в этой замечательной семейке все поголовно первоклассные актеры, либо она действительно не понимала. Или же…)

— Зачем — дедушке? — недоумевающе повторила Лиза, и я заюлил как уж.

— Ну-у-у, мало ли… Вдруг чем помог бы…

Она раздраженно дёрнула плечом:

— Не знаю, что вы имеете в виду, но как раз деда-то мне совершенно не хочется беспокоить. Пожилой человек, уже на пенсии, зачем зря расстраивать?

Я согласился:

— И правда незачем. Да и чем он, бедненький, помог бы, верно?

Лизавета секунду поколебалась. Потом медленно кивнула:

— Верно…

А между прочим, задумчивость была ей куда более к лицу, нежели нервозность и распаленность. Сейчас она смотрелась гораздо лучше, чем со сковородкой. И вообще, девчонка очень даже в порядке. Правда, грудью пока не в тетю, грудь еще, так сказать, в стадии формирования, в то время как, sorry1, станок…

Я хлопнул по крышке стола.

— Ладно, перерыв. Ну что? Сообразим на двоих?

— ?!

— Только в смысле обеда, — успокоил я девушку, продолжая, несмотря на напускную полудурь, внимательно наблюдать за ее явными и неявными реакциями и эмоциями. Вообще-то самовыражается подружка достаточно сдержанно, однако нет-нет да проскальзывало в ее взоре нечто трудноклассифицируемое и туманное. Хотя это вполне могло быть элементарное беспокойство и дискомфорт от неожиданного появления в доме чужого человека. Действительно, вполне могло быть.

Она вдруг резко поднялась.

— Ты куда? — удивился я. — А ну садись.

Она, немного поколебавшись, снова села и уставилась в окно. Вздохнула:

— Ну?

— Баранки гну. Чего дуешься? Дуться скорее положено мне. Давай-ка, дорогая, сразу расставим точки над "i", а также двоеточия над "ё", поскольку, как бы это ни было тебе не в жилу, но хотя бы сегодня я, увы, ночую здесь. Потом? Потом поглядим. Идем дальше.

Первое. Я совершенно не собираюсь грубо приставать к тебе, а также негрубо брать за руку, строить глазки, томно вздыхать и тяжко дышать под луной. Короче, за свою как моральную, так и физическую целостность можешь не беспокоиться. Клянусь!

Пункт второй. Поскольку налицо имеется некая эпистолярная угроза, убедительно попрошу не выкидывать впредь никаких незапланированных трюков, в том числе и со сковородкой, — а быть все время начеку и слушаться меня во всем, что касается вопросов обороны и особливо нападения.

Третье. Мальчика, который мается сейчас за дверью, зовут Джон. Парнишка он, как ты уже убедилась, душевный, но переходить какие-то грани фамильярности во взаимоотношениях с ним не советую. Одно слово — собака, и собака очень опасная. А впрочем, что я тебе лекцию читаю, видела ведь таких у дедушки, да?

Она вздрогнула:

— Ч-что?..

— Видела небось таких у дедушки? — терпеливо повторил я. — Да?

— Да, — вздохнула она. — Конечно. Понятно.

Я кивнул:

— Молодец. Ну а последнее…

И вдруг застыл как мумия, потому что на белоснежной стене, приблизительно на метр выше наших голов, точно из ниоткуда, возникла внезапно маленькая красная точка…

А потом эта кровавая точка стала быстро-быстро опускаться и…

И я заорал и рухнул на пол, судорожно пытаясь в падении зацепить под столом ногу девушки и слыша уже звон разбитого стекла.

Зацепил…

И Лиза с коротким вскриком повалилась на пол рядом со мной.

А впрочем, рано или поздно она повалилась бы и без моей помощи.

Мертвецам очень трудно сидеть на табуретке.

Как правило, они с нее падают.

 

Глава восьмая

Лежал на полу я минут пять, не меньше. В коридоре бешено метался и надсадно хрипел Джон, рвясь в кухню, — но бесполезно: дверь открывалась наружу, а я не спешил производить какие-либо не то что действия, даже просто движения. Лежал и думал: что же это такое творится на белом свете вообще и с моей персоной в частности?!

А еще я время от времени посматривал на неподвижно вытянутое на полу тело девушки с дыркой во лбу и залитым кровью лицом. Я-то вот лежу без дырки, только засыпанный битым стеклом. Странное стекло — от пули разлетелось как от булыжника. А калибр-то небольшой…

Но дьявол с калибром! Как говорил С.С. Горбунков, похоже, на ее месте должен быть я! А кто же еще? Какой-то пижон взял винтарь с лазерным прицелом, а наши с девчонкой головы оказались на одной линии — и промах.

Хотя, с другой стороны, неужели стоило затевать все эти кошки-мышки и вытаскивать меня сюда, чтобы просто пришить? Это же вполне можно было сделать и возле моего родного подъезда. Но тогда получается, что…

И вдруг я услышал хруст шагов по гальке — были во дворе и саду не только заасфальтированные, но и засыпанные галькой дорожки. И направлялись шаги не к крыльцу, а прямо к окну.

Изогнувшись как угорь, я смахнул правой рукой с соседнего стола длинный кухонный нож, а левой, возвращаясь на место, зачерпнул с пола из-под головы девушки пригоршню начавшей уже загустевать, еще теплой крови и мазнул себе по шее и затылку. Нож с правой рукой — под живот, и снова застыл как труп.

Шаги приблизились и замерли. Теперь слышалось лишь с трудом сдерживаемое дыхание "посетителя". Тоже волнуется, тварь… Хотя что значит — "тоже"? Меня беспокоило только одно — как бы он с ходу не влепил мне в башку свинцовую плюху.

Через минуту я услышал тихий мат и легкий звон стекла — парень вынимал из рамы осколки, чтоб не порезаться при десантировании. Ну, давай, давай, сволочь…

Когда он спрыгнул внутрь, то чуть не наступил на меня. За дверью снова начал раздираться Джон. Убийца сделал один не слишком уверенный шаг, второй…

Его левая нога была теперь совсем рядом. Обычная мужская нога в серой брючине и сандалия с дырочками — да-да, они тут ходят уже в сандалиях с дырочками, счастливчики!..

Но всякое счастье, особенно не заработанное честным трудом, когда-нибудь да заканчивается. Счастье этого типа завершилось в тот конкретный момент, когда я коротким взмахом ножа пришпилил его ступню к паркету.

Он завопил как сумасшедший. Я вскочил и зажал ему рот. Неудачно зажал — собака, чуть не прокусил ладонь, и тогда я другой рукой врезал ему по кадыку, чтоб заткнулся, но от волнения врезал чересчур сильно: гортань чвакнула, шея подломилась, а голова безвольно рухнула на плечо. Твою мать! — кого же я теперь буду допрашивать?!

Аккуратно уложив хлопца под бывшим окном, я опять стал ждать. Вопрос в одном — он ли "стрелок"? Если он, то где оружие? Оставил в "гнезде"? Или же во дворе караулит напарник?

Ждал я пять минут. Потом еще пять. А потом плюнул и осторожно выглянул в окно. Метрах в двадцати начинаются покрытые молодой, но уже густой листвой кусты. За кустами — деревья, за деревьями — забор, и вроде бы нигде ни малейшего шевеления.

Я плюнул еще раз и, перешагнув через девушку, вышел в коридор, где был встречен радостными объятьями Джона. Но обниматься было некогда. Заперев входную дверь, я проследовал в "большой зал", сел на пуфик рядом с инкрустированным перламутром столиком а-ля рококо и из экономии (и конспирации) протянул руку к инкрустированному тем же самым телефонному аппарату.

Первая попытка оказалась неудачной. Трубку на другом конце линии не сняли. При второй попытке, минуты через три, ее сняли, но не то лицо, с которым я хотел говорить. На просьбу же позвать то, потребовали представиться и, когда я отказался, моментально услышал короткие гудки.

Я терпеливо набрал номер в третий раз и с места в карьер сообщил, что ежели мне сейчас же не позовут того, кто мне нужен, то в самое ближайшее время об этом горько пожалеют и тот, кто мне нужен, но главное, тот, кто мне его не позвал.

Услышав наконец знакомый голос, проговорил искусственным басом:

— Немедленно приезжайте в известный вам дом. — И назвал адрес.

— Но!.. — попыталась возмутиться перламутровая трубка.

— Никаких "но". — Тон мой был ледяным, как у зомби. — Приезжайте.

Я едва успел смыть кровь и сменить рубашку, а он уже явился. Я открыл входную дверь, и он вздрогнул от неожиданности:

— Вы?!

— Как видите.

Он нахмурился:

— Что вы здесь делаете?

— Сам не знаю, — пожал я плечами и мотнул головой в сторону двух сопровождавших его дородных молодцев: — Скажите, чтобы пошарили в джунглях напротив кухни. Возможно, найдут кое-что интересное. А после пускай подождут во дворе, ладно? Разговор предстоит серьезный, не хотелось бы прерываться по пустякам.

На мгновение он заколебался, потом отдал соответствующие распоряжения своим орлам и шагнул через порог. Замер, увидев Джона.

— А это что за синьор?..

Признаюсь, на душе у меня просто кошки скребли. Да прикиньте сами: я в коридоре с живым и очень опасным дедушкой, а на полу в кухне его мертвая внучка. В такой ситуации единственным выходом было подробно рассказать старику всю предысторию — надеюсь, поверит, что не я же, в конце концов, убил девушку!

Я хмуро покачал головой:

— Эх-х… Поскольку беседа будет совсем не веселая, зацените уж для начала свой подарок, Владимир Евгеньевич…

Он "заценил".

Придирчиво и даже как-то ревниво осмотрел и ощупал покорно застывшего после моей команды Джона с макушки до пят, аж залез в пасть. Наконец выпрямился и, достав из кармана серой курточки платок, вытер морщинистые руки. Хмыкнул:

— Нормально, юноша. Хорошо.

— Только "хорошо"? А почему не "отлично"? — вяло поинтересовался я.

— Уши слабо купированы.

Я вздохнул:

— Так нам с ним овец не пасти.

— Все равно — стандарт есть стандарт. К тому же жирноват, и рубцов для его возраста многовато. Травите специально?

Я развел руками:

— Да нет. Само-собой иногда выходит…

— Смотрите не перетравите. Иначе скоро и по квартире на цепи и в наморднике гулять с ним будете да к стеночке жаться. Ладно, что дальше?

Я помрачнел:

— А дальше… Проходите, пожалуйста, чего ж торчать у дверей.

Мы проследовали в зал и сели. Он в огромное кресло, я на скромный стул. А Паук постарел, думал я, глядя на его землистое худое лицо. Однако глаза все те же, "паучьи".

— Короче говоря… — преувеличенно бодро хлопнул я себя по коленке. — Только вы, ради бога, в обморок не падайте, сознания не теряйте, в общем — не волнуйтесь.

— Не буду, — пообещал он. — Итак?

— Итак, отвечаю на первый вопрос — насчет того, что я здесь делаю. Увы: "что" — сам покуда не знаю. А вот почему я здесь. — И сунул прошлогоднему папе телеграмму.

Он пробежал ее в тысячную долю секунды. Дёрнул тощим плечом:

— Ну и что?

Я вылупил зенки:

— Как это — "ну и что"?!

Паук сердито засопел:

— Нет, ну а какой, интересно, реакции вы ждали? Я, разумеется, от вашего нового визита не в восторге, но она же не маленькая, в конце-то концов! И ежели ей вдруг приспичило выписать для… хм… сердечных утех вас… Ну, знать, и впрямь дура, я ей это еще год назад говорил.

Мало-помалу я тоже начал выходить из себя.

— Владимир Евгеньевич, прекратите ругаться. Во-первых, она все-таки ваша дочь, а во-вторых: при чем тут дура — не дура?! Главное, милостивый государь, то, каким образом ваша прекрасная дщерь могла отправить эту телеграмму отсюда, коли она загорает на Крите?

Паук привстал:

— Где?!

— На Крите, — повторил я.

Он плюхнулся обратно в кресло.

— Вы рехнулись?

Я кивнул:

— Не исключено. Вопрос номер два: у вас есть внучка?

Старик насторожился:

— Есть…

— Ее зовут Лиза?

— Ну допустим, и что же?

— Ничего-ничего, — поспешно заверил я. — Кажется, она живет в Москве?

Знаете, мне показалось, что ему стало трудно дышать. Паук поднес тощую руку к горлу, завертел покрасневшей шеей.

— Да, в Москве… — наконец почти прохрипел он. — Но… но…

Хотя у самого сердце ёкнуло, я по возможности хладнокровно продолжил:

— Учится в физкультурном институте?

Паук вскочил:

— Где она? Что с ней?!

Я тоже поднялся:

— Идите сюда. — И, взяв за локоть, потащил старика на кухню.

Владимир Евгеньевич слабо пискнул:

— Да вы что! — и неожиданно весьма виртуозно выругался.

Я тоже неожиданно выругался, не менее виртуозно. А потом вздохнул:

— Войдите… — И открыл дверь.

Он вошел.

А примерно через минуту вышел.

Я напрягся, ожидая бури, но…

Но на его старческой физиономии было написано полнейшее непонимание, если не сказать — изумление. А от недавней растерянности не осталось и следа. Владимир ибн Евгеньевич зыркнул на меня рысьим взглядом:

— Что всё это, чёрт возьми, значит?!

Я удивился, но не ответил, а сам задал вопрос:

— Кто эта девушка?

Паук клацнул вставными челюстями как голодный крокодил.

— Понятия не имею!

Я облегченно всплеснул руками:

— Ну, слава богу!

— Но кто ее так?

— Не знаю, — пожал я плечами.

— А его?

Я потупился.

— Ясно, — проскрипел он. — Однако, кроме шуток, что это за девушка?

— Какие уж тут шутки, — нервно хохотнул я. — Она представилась вашей внучкой, приехавшей на каникулы из Москвы.

— Что-о-о?!

— То-о-о! — огрызнулся я и попросил: — Не орите, пожалуйста, сам ни хрена не понимаю. Хотя нет, кое-что понимаю. Ее застрелил или тот кадр, или его подельник, который сбежал.

— Н-да-а… — повертел маленькой змеиной головой старый пень. — Но с какой стати вы вообразили, что Маргарита в Греции?

— "Внучка" сообщила, — ехидно доложил я и ткнул пальцем в направлении видневшихся в дверном проеме голых, к сожалению, уже мертвых ног.

Небольшая пауза — и:

— … твою мать! — озадаченно и вдохновенно промычал Паук.

Я поморщился:

— Если можно, чью-нибудь еще. — Помолчал и добавил: — Но в целом к духу и пафосу крика вашей благородной души, Владимир Евгеньевич, я присовокупляюсь абсолютно искренне.

 

Глава девятая

Я мрачно развалился на заднем сиденье остановленной тачки и столь же мрачно размышлял о двух вещах. Во-первых, о том, что пришлось оставить беднягу Джона на попечение старика, который, когда мы заканчивали беседу, неожиданно сказал:

— А пёс вам помешает. Я не имею в виду надолго, однако хотя бы день-другой…

Об этом я и сам уже думал. Пожал плечами:

— Ну и куда я его дену на день-другой? Сдам в зоопарк?

Паук усмехнулся:

— Зоопарка у нас, к сожалению, нет. Оставьте у меня, я сумею о нем позаботиться.

— Слушайте, — нахмурился я. — Но он не сможет…

— Сможет, — заверил старик. — Неужели вы думаете, что я — я! — не найду с ним общего языка?

Я промямлил:

— Да нет, но… — И умолк, представив на миг череду решетчатых вольер, в которых наверняка содержит свое лохматое хозяйство старый бандит. И мой ненаглядный любимец, мой рафинированный аристократ и эстет должен будет занять место в подобной грязной берлоге?!

Однако Паук точно угадал затерзавшие меня мысли.

— Не беспокойтесь. Собаки живут у нас сами помните где, а дома обитает только одна сука. Правда, у нее сейчас течка, но ничего страшного.

Я вспылил:

— Это вам и вашей суке ничего страшного! А ему только год. Даже нет еще года. Рано!

Он махнул рукой:

— Нормально. Кобель уже полностью сформировался.

— "Сформировался", — буркнул я. — Да он у меня и без того на всё, что шевелится, кидаться готов, а после вашей суки…

— Герды, — любезно сообщил Паук.

Я фыркнул, но промолчал, и на том первый вопрос был, увы, решен. Да нет, конечно же, Джон мне сейчас как ярмо. Потому что я понятия не имел, что и кто меня ждет и ждет ли вообще.

А что еще я в данный момент вспоминал? То, как, поморщившись от дыма моей сигареты, глубокоуважаемый Владимир Евгеньевич сказал:

— Знаете, а вот насчет Риты вы, ей-ей, меня озадачили. Мне известно, что сегодня она ночевала у подруги, но к вечеру собиралась вернуться домой. Позвонить этой женщине?

Я замотал головой:

— Нет-нет, не надо! Лучше дайте адрес, и я сейчас же поеду туда сам. — Пояснил: — Жутко хочется преподнести Маргарите приятный сюрприз.

Владимир Евгеньевич скептически хмыкнул:

— Приятный? Ну-ну… — Однако по выражению блеклых глаз я видел, что старикашка будет звонить тотчас же, едва за мной закроется дверь. Ну и бес с ним!

Он назвал адрес, и я поблагодарил:

— Мерси. — Игриво подмигнул: — Сами понимаете, эффект неожиданности, дама вся в слезах от счастья… Но еще пара моментов. Машину, полагаю, лучше оставить — коли мне сели на хвост, то цвет и номер ее уже известны тем, кто… сел мне на хвост. Пусть кто-нибудь из ваших оттаранит меня в центр, а дальше я сам. Доступно?

Он заверил:

— Вполне. И думаю, даже мудро, но…

— Но погодите, — бесцеремонно оборвал его я (а чего миндальничать, раз убита не внучка). — Я вот кумекаю, что мои недоброжелатели могут и по вам пройтись каким-то концом, коли уж приплели сюда "внучку" и прочее. Понимаете?

— Понимаю, — сухо подтвердил он. — Но об этом позвольте мне поразмышлять самому.

— Ладно, размышляйте. А… — повел я головой в сторону кухни, — это?..

— А это уже не ваша забота, — отрубил он.

Возражать я не стал.

— Как пожелаете, баба с возу… Да, кстати, на предмет, извините, баб. Нам с Ритой сразу возвращаться?

Паук предложил:

— Вы, когда встретитесь, позвоните.

— Сюда?

— Сюда. Сориентируемся по обстановке. Но, возможно, на время лучше будет подыскать другое местечко.

— Возможно. — Кивнув, я направился к двери. Не дойдя пару шагов, остановился. — А как все же вы расцениваете историю с телеграммой, Владимир Евгеньевич?

Он помолчал. Потом вздохнул:

— Телеграмма — туфта. — Показал на кухню. — Ну а после случившегося, думаю, не ошибусь, если скажу, что, как бы вам того ни хотелось, не Рита отправляла ее, согласны?

Вздохнул и я:

— Согласен. Значит, капкан?

— Капкан. И ставил его человек, достаточно хорошо знающий вас.

— И вас, — поспешно добавил я.

— И меня?.. Да, похоже, и меня тоже.

Я посмотрел старику в глаза:

— А причина?

Паук осклабился:

— Юноша, не прикидывайтесь глупее, чем вы есть на самом деле. И меня в том, пожалуйста, не подозревайте. Не исключено, конечно, что это месть — вы же многим тут насолили во время своей прошлогодней корриды. И все же, полагаю, причина в другом. Кладу девяносто девять и девять десятых процента, что виною тому алмаз.

Я кивнул:

— Похоже…

— Кому, кроме меня и Маргариты, ведомо, что вы знаете, где камень?

Я грустно улыбнулся:

— Из живых — никому.

Паук с сомнением покачал головой:

— Тогда остается предположить, что о "Чёрном Скорпионе" пронюхал кто-то еще.

Я поднял левую бровь.

— А вы сами часом нигде не сболтнули?

Он возмутился:

— С ума сошли?!

— Ладно, не обижайтесь. А… Рита?

Старик долго смотрел на меня, потом проворчал:

— Не знаю. Вроде бы не должна, но… Нет, не знаю.

Я махнул рукой:

— Дохлый базар. Пошли.

Мы выползли на крыльцо, и я стал прощаться с Джоном, одновременно показывая на "папу" и убеждая своего питомца слушаться "папу" во всем. После этой трогательной и душераздирающей сцены спросил одного из охранников, кивая на кусты:

— Ну?

Тот пожал квадратными плечами:

— Ничего.

Я повернулся к Пауку:

— Похоже, их и впрямь было двое и второй в данный момент…

— … докладывает, что первый попух, — договорил за меня Владимир Евгеньевич. — Ладно, нечего тянуть. — Показал на знакомый белый "Мерседес" за забором. — Поезжайте.

— А вы тут… уберите.

— Уберем. Счастливого пути…

И вот я невесело сидел сейчас на заднем сиденье занюханной "шестёрки", в которую переместился после того как распрощался со стариковым "мерсом" и его водителем, и размышлял о том, что снова по чьей-то милости влипаю в весьма и весьма скверную переделку.

А в таких ситуациях, когда от тебя мало что зависит, сами знаете, дёргаешься особенно сильно — до тех пор, пока не ухватишься за какой-нибудь, извиняюсь, конец и не начнешь творить хоть что-то, но зато по своей воле.

Сейчас главное — встретиться с Маргаритой и не отпускать ее от себя, исключительно из соображений ее личной безопасности. А впрочем… А впрочем, вдруг она, сколь ни печально о том думать, совершенно сознательно играет в этой, малопонятной пока чьей-то схеме роль приманки? А вдруг она кому-то элементарно меня заложила?

Увы, сопоставляя события прошлые и настоящие, я понимал, что имею вполне реальную перспективу отправиться на тот свет. Не хотелось бы, не хотелось… К тому же я ведь теперь не один! У меня Джон. У меня, в конце концов, вроде бы Наталья, если, конечно, она еще "у меня". Тьфу!..

Машина остановилась возле небольшого лабиринта из зеленых деревьев и нескольких трехподъездных двухэтажных домов. Водитель ткнул пальцем:

— Это там, во дворе.

Я расплатился с ним и минут пять покурил на улице в ожидании, не произойдет ли чего-либо необычного.

Ничего необычного не произошло.

Обычного тоже.

Я бросил окурок и углубился в "лабиринт"; нужный дом отыскался почти сразу же. А квартира номер шесть на втором этаже оказалась единственной на лестничной площадке, вооруженной дополнительной металлической дверью. Ну, понятно, не будут же Маргарита Владимировна водить дружбу с нищей.

Я нажал на кнопку звонка (за дверью приглушенно запиликал электронный "Турецкий марш") и вдруг почувствовал, как меня начало попеременно бросать то в жар, то в холод. Н-да-а, что там ни говори, сколь ни выделывайся, а прибит в свое время этой мадам я был капитально…

За консервной облицовкой послышались шаги, и я шаловливо прикрыл пальцем дверной глазок. Сейчас, вот сейчас…

Незнакомый женский голос:

— Эй, что за глупые шутки!

Сконфуженно убрал палец.

— Извините, бога ради… А могу я увидеть Риту?

Секунд пять тишины. Потом:

— А вы кто?

— Очень хороший ее знакомый. Понимаете, дело в том, что я только сегодня приехал издалека…

Снова тишина. На сей раз, должно быть, раздумья. Люди, а особливо женщины, будьте бдительны и т. д., и т. п. Ну что ж, всё правильно. Не в бирюльки играемся — в России живем.

И наконец:

— Подождите, сейчас. — Защелкали замки, и дверь отворилась. Передо мной стояла… Нет, ну ведьма, вылитая ведьма — только, конечно, не в вульгарном варианте, не грязная бабка с клыком, а высокая, статная, и габариты… Любимы большинством мужского народа нынче какие? Девяносто — шестьдесят — девяносто? Ну а там было эдак… сто десять — семьдесят — сто двадцать. Поняли?

А волосы черные, с отливом, густые, гладко расчесанные и чуть ли не до попы. Жуть! И глаза тоже черные — зрачков не видать, огромные, нос тонкий, губы алые, а кожа белая-белая. Верите, я в какой-то момент до того офонарел, что едва не забыл, зачем и к кому пришел.

Но она быстро напомнила, к кому.

— Вам Риту? — спросила она, и по мне чуть мурашки не побежали. Голос низкий, грудной, какой-то шелестящий, точно трава на ветру — в общем, такой же таинственно-сногсшибательный, как и всё остальное.

— Ч-что? — идиотски переспросил я, но тут же спохватился: — Ах да, Риту! Маргариту, тэк скэ-э-эть, Владимировну.

"Ведьма" улыбнулась:

— А ее нет. Вышла еще утром за сигаретами — и не вернулась. Ой, что с вами?!

— Ничего! — Я клацнул зубами совсем как Джон, однако тотчас крепко стиснул их. Дурманящее колдовство незнакомки вмиг улетучилось, а в мозгу забился сигнал тревоги. Твари, неужели они…

— Знаете! — "Ведьма" решительно взяла меня за руку и сильным рывком вдёрнула через порог в квартиру. — А ну входите, сколько можно на лестнице стоять!

Она захлопнула дверь и пошла в глубь квартиры, а я поплелся следом и, досадуя на собственное легкомыслие после столь неприятного известия, не мог тем не менее оторвать глаз от ее задрапированного одной лишь просторной мужской рубашкой роскошного тела. А впрочем, нет, не исключаю, что кроме рубашки там имелось и что-то еще. Ага. Не исключаю.

Искусительница провела меня в зал, обстановка которого была просто шикарной, хотя и несколько вульгарноватой. Но это была как раз е ё обстановка. Именно в такой она и смотрелась на все свои триста процентов.

И снова низкий и грудной:

— Садитесь.

Я приземлился в такое огромное кресло, что едва не утонул в нем. Она же едва не утонула в кресле напротив и с ходу закинула ногу за ногу.

Я сглотнул комок в горле.

— Разрешите представиться. — Представился.

Она кивнула:

— Очень приятно. А меня зовут Лариса.

Приложил руку к сердцу:

— Приятно. Оч-чень! (Гм, была, была у меня когда-то и Лариса…)

Она улыбнулась, и умопомрачительные ямочки заиграли на матовых щеках.

— Так вы, значит, друг Риты?

Я неопределенно вывернул шею:

— Ну-у…

— Близкий?

Еще неопределеннее:

— Ну-у-у…

Лариса рассмеялась:

— Ладно-ладно, не притворяйтесь. Рита про вас рассказывала.

— Да? — нейтральным тоном поинтересовался я.

— Да.

— Много?

— Достаточно, чтобы составить определенное мнение.

— Ну и составили?

Она забросила левое крыло смоляных волос с груди за спину.

— Конечно.

— И вывод?

Лариса медленно покачала головой:

— Останется при мне. Я в чужих владениях не охочусь.

— Никогда? — нагловато прищурился я.

— Почти никогда. — И забросила крыло правое.

Знаете, теперь, по прошествии нескольких полугорячечных минут, первоначальная моя очумелость почти спала, и я уже более смело, а главное, критично (если только это слово подходит — упаси меня бог и в самом деле критиковать такую женщину) начал смотреть на нее.

Пожалуй, Ларису трудно было назвать красавицей в кондово-общепринятом смысле. Нет, тут было нечто иное: от нее словно исходили флюиды — да какие, к лешему, флюиды! — она вся была точно окутана убойно-притягательным облаком, от макушки до пят излучала такую, гм… ауру, что…

Да-да, под бесстрастным выражением лица и внешне ленивыми повадками таились, боюсь, такие внутренние дали и выси… Да еще и гипнотические черные глаза, и шелестящий голос… В общем, одним из первых побуждений любого нормального мужика при встрече с ней, полагаю, было бы желание взяться за нее покрепче и поволочь в какой-нибудь темный угол. Но не исключаю, что если бы ей того захотелось, то она и сама, безо всякой там ложной скромности и девичьей стыдливости, взялась бы покрепче да и поволокла бы в какой-нибудь темный угол любого нормального мужика.

К тому же Ларису совершенно не смущало ее облачение, которое гораздо более показывало, нежели скрывало, и в то время как я пыжился изо всех сил, стараясь не глазеть туда, куда по моим консервативным понятиям глазеть не след, единственное, что старалась она, — делать вид, что деликатно не замечает, как я пыжусь изо всех этих самых сил.

Но довольно! Довольно мистики и лирики! К делу! Я схватил себя в руки и голосом твердокаменного революционера произнес:

— Послушайте, Лариса, а Рита не говорила, что вызвала меня телеграммой?

Женщина покачала головой:

— Нет, не говорила. Во всяком случае, мне.

— Ага… — И замялся, не зная, о чем спрашивать дальше. Делиться тревогами по поводу возможного похищения пока не стоило — кто ее разберет, что за птичка? Но ведь коли Маргариту и в самом деле похитили, зная, чья она дочь, то эти люди не могут не понимать, что старик ради ее вызволения способен поставить город на уши и в прямом смысле и в переносном. Неужели она так им нужна?.. Хотя позвольте, почему именно она? Дьявол, да ведь им нужен я!..

Знакомо засвербило под ложечкой. Так-так-так, начинается работа, а посему все побочное, в том числе и гиперсексуальные кондиции сидящей напротив дивы, должно — нет, просто обязано отойти на самый-самый задний план…

— Извините, — сказала вдруг Лариса и, восстав из кресла, медленно и вальяжно выплыла из комнаты.

Я проводил ее внимательным взглядом.

Всю. Снизу доверху. И обратно.

Вскоре она вернулась с подносом, на котором дымились две чашки и стояла сахарница.

— Чай. Кофе не пью.

Я похвалил:

— Правильно делаете. Огромное спасибо. — И без перехода: — Скажите, а незадолго до моего появления вам не звонил отец Риты?

— Звонил.

— И что старик хотел?

— Попросил позвать Маргариту, но я сказала ему то же, что и вам: ушла утром и не вернулась.

— И он?

— Положил трубку.

Я отхлебнул из чашки. Горячо!

— А во сколько вы видели Риту в последний раз?

— Да я ее вообще сегодня не видела. Слышала сквозь дрему, как она встала, ходила в ванную, на кухню. А потом крикнула, что пойдет за сигаретами.

— Но она же почти не курила?

— И почти не курит. Как и я. Но, значит, захотела, а сигарет нет. Я же ужасная лентяйка и люблю поваляться подольше.

— Ну, ясно, — согласился я. — Поваляться — это хорошо. — И тут же, чтобы она не успела уловить в этой фразе скользкий подтекст, спросил: — А вы, конечно же, не работаете?

Лариса посмотрела на меня как на маленького дурачка. Или большого.

— Конечно же.

— Да-да… — пробормотал я. — Слушайте, а не знаете, к кому бы Рита могла вот так внезапно, ни с того ни с сего отправиться?

— Не знаю! — неожиданно резко ответила она, но тотчас же, уже гораздо мягче, пояснила: — Понимаете, мы знакомы не так давно, чтобы я была в курсе всех ее знакомств и…

— Увлечений? — помог я.

Лариса медленно кивнула:

— Ну-у, пусть будет "увлечений".

Сдержанная мужская усмешка:

— Не волнуйтесь, я не ревнив (вранье). Да и, в общем-то, не имею на ревность никакого права (а вот это сущая правда). Ладно, — поднялся я с кресла. Не без сожаления. — Но ведь кто-то — вы понимаете, о чем я, — кто-то у нее был? Или есть? Поверьте, я не из пустого любопытства. Не исключено, что у нее серьезные неприятности. Видите сами — ее ищу я, ищет отец… Вы, кстати, знаете, кто ее отец? — произнес с легким нажимом.

Ответила Лариса не сразу. Но ответила.

— Догадываюсь.

— Вы догадливая, — похвалил я. — А как насчет предыдущего вопроса? Кто-то у Риты был? Или — есть?

Она прищурила свои диковатые глаза:

— Был… И есть…

— И вы, разумеется, с ним не знакомы?

— Разумеется.

В общем, я задавал вопросы, Лариса отвечала. Или не отвечала. Вела себя она абсолютно естественно и непринужденно, а отнюдь не настороженно или вызывающе. В принципе, все наше общение протекало на уровне некой довольно отстраненной констатации фактов, но в то же время и вид и взгляд ее были порой настолько гипнотичными и притягательными, что мне в какой-то момент захотелось вдруг снова вернуться в кресло, а может, и не только в кресло…

Внезапно я осознал, что вот уже с минуту молчу как пень и просто таращусь на нее.

И я испугался. В равной степени того, что сейчас либо может, либо не может произойти. И — поспешно сказал:

— К сожалению, мне пора. Значит, добавить вам больше нечего?

Лариса пожала округлыми плечами:

— Увы.

— До свиданья, — вздохнул я у порога. — Спасибо.

Она улыбнулась:

— Да не за что. — И вдруг улыбка исчезла с ее полных губ. — Поверьте, я и в самом деле хотела бы помочь, если с Ритой действительно случилась беда, но… Я не знаю, я правда ничего не знаю.

— Ага, — глуповато кивнул я. — Спасибо-спасибо.

— Подождите! — Она назвала номер своего телефона. — Когда что-нибудь выясните, позвоните.

— Обязательно, — пообещал я. — И вы тоже, если что-то узнаете или Рита объявится, сообщите хотя бы ее отцу.

— Конечно!

Я натянуто-дежурно улыбнулся и вышел.

Она на этот раз не улыбнулась даже так. Видимо, была выше всяких там светских условностей.

И может, правильно, что была.

 

Глава десятая

Я спускался по лестнице и думал о том, что несколько часов назад Маргарита вышла из этой квартиры и больше в нее не вернулась.

Не вернулась она и домой, по крайней мере, до самого недавнего времени. Хотя кто знает, а вдруг она просто взяла да и единым махом решила отправиться к этому… моему, так сказать, преемнику и последователю? Это, кстати, тоже информация, спасибо чуткой Ларисе. "She says she loves you…" Да нет, хрена: she уже не loves you, дубина, she уже loves другого и правильно делает.

В общем, такие вот мысли — не больно веселые, однако и не особенно, знаете ли, убийственные. Во-первых, все же время прошло и замена нашлась, а во-вторых — мне-то кто виноват? Из неких "высших" побуждений я вбил тогда в башку, что этот город и эта женщина для меня табу — ну и всё, теперь утрись и сопи в тряпочку. Она же не высокоидейная Пенелопа, чтобы ждать до седых волос! Да и сам ты, парень, ежели честно, не Одиссей, а так, дерьмо на палочке…

Но тут я вышел во двор, в рожу дохнул всеми своими запахами, ароматами и феромонами весенний южный город, и я с обидой подумал, что и в этом тоже есть какая-то несправедливость. Ну почему, чёрт побери, одним посчастливилось родиться и жить там, где уже вовсю колобродят и цветы, и запахи, и краски, в то время как другим… Я вот выехал из дома в едва ли не зимней куртке, а теперь она валяется в машине как сброшенная за ненадобностью старая змеиная шкура. Здесь-то, поди, уже и купаются…

Нет, после посещения этой Ларисы я распустил сопли как баба. Но причина-то для такого морального насморка была! Я понятия не имел, куда направляться. Прочесал через зеленый двор, вышел на еще более зеленую улицу и закурил.

Я курил и молча крыл и этот долбаный алмаз, и неизвестных сволочей, ухитрившихся таки сковырнуть меня с насиженного гнезда, но главное — себя. За то, что позволил сковырнуть и как осёл понесся к чёрту на рога, даже не проверив подлинность телеграммы. Ну неужели же трудно было позвонить и только потом ехать? Ан нет, захотел сделать сюрприз. Вот и глотай теперь свой "сюрприз", идиот!..

Так, куда же идти или ехать? В дом Маргариты? Наверняка там всё уже в ажуре, "папины" мальчики навели марафет, а девчонку и того фофана где-нибудь закопали.

Я стоял на тротуаре, по улице туда-сюда сновали машины, и вдруг — протарахтел мотоцикл. Ну, протарахтел и протарахтел, однако мотоциклист неожиданно резко сбросил скорость, взмахнул рукой…

Я инстинктивно метнулся в сторону, но ничего страшного не случилось — на асфальт упал обычный почтовый конверт, а мотоциклист (в шлеме, закрывающем лицо) тотчас же газанул и в несколько секунд скрылся в туманной дали.

Оглядевшись по сторонам, я поднял конверт. Он не был заклеен; я извлек из него сложенный вчетверо листок бумаги, развернул…

Почерк тот же самый. Хотя писал неизвестный печатными буквами, но и в печатных ухитрялся проявлять графологическую индивидуальность в виде характерных острых уголков и зигзагообразных перекладинок в некоторых буквах. Текст же гласил:

"Она у нас. Она сказала что ты знаешь где сам знаешь что. Веди себя тихо. Мы сами тебя найдем. Скажешь где он мы отпустим ее".

Понятно? Такая же, как и в записке, которую показывала мне бедная лже-Лизавета, прекрасная орфография, однако просто убийственные пунктуация и стиль. Похоже, это нарочно и автор работает под безграмотного жлоба. Ладно, бог с ним. Главное, что моя нерадостная догадка, увы, подтверждалась: Маргариту зацапали какие-то твари. Как там в записке? "Мы сами тебя найдем"?

Я кротко вздохнул: а вот уж хрена. Попробую поискать вас, ребятки, и я…

Остановив потрепанную жизнью "волжанку", я наклонился к открытому боковому стеклу. Водитель, худой парень лет двадцати пяти (наверняка моложе своей "Волги"), вытянул мне навстречу тощую шею:

— Куда?

Я предложил:

— Давай сяду, а? Поедем мы с тобой в любом случае, но вот "куда", хотелось бы проконсультироваться. Не возражаешь?

Он не возражал.

— Валяй, мне один фиг.

— Вот именно, — подтвердил я, открывая дверь и устраиваясь на сиденье.

— Ну? — ухмыльнулся он. — Консультируйся.

Я неопределенно поморщился:

— Да понимаешь, я приезжий и хочу узнать, где тут у вас крутизна самая собирается. — Пошевелил для наглядности рогатульками из мизинцев и указательных пальцев. — Ну, ты понимаешь.

Он медленно кивнул:

— Вроде… — И посмотрел уже с некоторым уважением, но и одновременно — недоверием. По всему, в его глазах я не шибко тянул на крутого. Да я, в общем-то, и не собирался тянуть, просто мне нужно было узнать, где эта публика любит пастись.

— Ну, если самые-самые — то в "Голубом поплавке".

Я удивился:

— Вместе с гребнями, что ли?

— Ты чё! Самый лихой кабак! Название только старое осталось. — И пояснил: — Там буквы неоновые огромные, им уж лет тридцать, а горят по ночам как в Голливуде. Вот хозяин и не стал снимать. К тому же все привыкли — назови по-другому, никто и не врубится.

— Понял, — кивнул я. — Светлое наследие раньших времен. А кстати, ведь в прошлые годы в такой вывеске никто сроду бы не узрел ничего позорного, отсталые были. Тогда эта публика вместо клубов по захезанным общественным сортирам тёрлась, не то что нынче — весь "ящик" забили. Так мы едем?

Он пожал плечами и тронул свой рыдван с места. При переключении скоростей коробка зарыпела как бормашина.

— Дотянем? — усомнился я.

Водила посмотрел на меня одновременно и оскорбленно, и гордо:

— Ща попрет!

— Ладно-ладно. — Больше я не стал обижать ни извозчика, ни его телегу и с грустью подумал о Джоне. Как-то он там, бедняга? А вдруг уже взял да и оттарабанил эту проклятую Паукову Герду?..

— Извиняюсь…

— Что? — поднял я голову.

— Извиняюсь, говорю. — Парнишка стрельнул оценивающим взглядом. — Может, это, конечно, и не мое дело…

— Конечно, не твое, но выступай, не бойся.

Он снова коротко зыркнул на меня:

— Ты ведь не местный?

— Не местный, и в чем проблема?

— Да в том, что… Слушай, а давай подброшу куда попроще?

— Это что значит — "попроще"?

Водитель полез в бардачок за сигаретами, выловил одну из пачки, сунул в зубы.

— Ну, это значит — куда нормальный народ ходит.

Я нарочито горько вздохнул:

— Да с удовольствием бы. Только вот штука какая — сегодня мне приспичило не туда, куда нормальный.

Он покачал головой:

— Знаешь, сам-то я не был, но слыхал, что там всякое творится.

— Всякое, уважаемый, творится везде, — нравоучительно заметил я. — Всякое творится и на улицах, и в квартирах.

Он усмехнулся:

— Ну да! Только там уборщицы веником в мусорки бабки не собирают.

— А там собирают?! — изумился я.

— Говорят…

Я засуетился:

— Ой, тогда давай пошустрей! Знать, именно туда мне и надо. Слушай, а потом что?

— Что — потом? — не понял он.

— Потом уборщицы те деньги из мусорок достают?

— Достают, — вздохнул он завистливо. — Ясное дело — достают…

— Ну а на пол-то их кто кидает?

Он посмотрел на меня точно на придурка:

— Как кто? Клиенты.

Я не унимался:

— А зачем?

Водила туманно пошлепал губами.

— Это у них фишка такая. Сорят. Особливо когда перепьются.

— А-а, прикол, значит? Эй, но ведь от меня их уборщицы такого мусора не дождутся.

Шофер понизил голос:

— Во-во. Я и говорю: не фига те там делать. Давай где попроще.

Я почесал затылок.

— Так меня в "Поплавок" этот и не пустят, что ли?

— Не, ну пустить-то, может, и пустят, только сам скоро уйдешь. И хорошо, коли на своих двоих. Там знаешь какие шайбы дежурят?

Я испуганно округлил глаза:

— Побьют?

Он хмыкнул:

— Да ладно, коли побьют. — Опять понизил голос до интимного: — Мужики базарили, там даже у бармена под стойкой пистолет.

— Пистолет?! — ахнул я.

— Или револьвер, — немного подумав, сказал он. — Короче, пушка. Не передумал?

Я кротко развел руками:

— Увы. Мне, понимаешь, как назло именно в такое место сегодня и надо.

Он выкинул окурок в окно.

— Ну, гляди, подъезжаем.

Впереди радужно засверкало море, однако цвет у него был еще не вполне летний. Да и температура, наверное, тоже. Плевать! Обязательно искупаюсь.

Шофер свернул налево и поехал по пляжной рокаде — дороге, параллельной набережной.

— Далеко еще?

— Метров двести. Во-он за теми кипарисами.

Я полез за деньгами:

— Тормозни за сто. Разомнусь малость.

— Как скажешь, командир.

Он остановил машину, и я рассчитался.

— Хватит?

— Порядок. Даже с гаком. — Залыбился: — Только извини, шеф, сдачу не даю. Принцип такой.

Я тоже улыбнулся:

— Принцип зашибись. — Поинтересовался: — Бошку за него еще не рвали?

Парень насупился:

— Покуда цела.

Я открыл дверь.

— Береги ее. Штука нежная, нужная, дается один раз и обратно не крепится.

— Ага. — Наверное, и ему захотелось сказать мне напоследок пару теплых. Он и сказал: — Слышь, а интересно бы поглядеть, как ты обратно выйдешь. Туда-то сам, а вот оттуда?

Я рассмеялся:

— Ну погляди. Покури тут малость, а я недолго — долго мне некогда. И все равно ведь потом тачку ловить, наверняка еще куда-нибудь сгонять потребуется, а к твоей я уже привык, она мне даже понравилась. Будешь ждать — жди, я по-быстрому. — И выбрался на тротуар.

Раздумывал водила секунд пять. Потом преувеличенно серьезно, так, словно делал мне громадное одолжение, изрек:

— Лады, остаюсь. Но учти: не из-за денег остаюсь, а исключительно за-ради зрелища!

— Учту. Значит, обратно даром повезешь?

Он сдержанно повел плечом.

— Ты сперва вернись, а там видно будет.

Я так же сдержанно кивнул:

— Спасибо. Постараюсь.

 

Глава одиннадцатая

"Голубой поплавок" и впрямь оказался "во-он за теми кипарисами". Я завернул за них и очутился посреди круглой мини-площади, служащей для посетителей и персонала автостоянкой. В разных концах ее притулился пяток машин: "мокроасфальтный" "БМВ", белый "Пежо", вишневый "Форд" и ярко-красная "Королла". Нет, правильно, что не подрулил сюда на оставленной за углом колымаге: авторитет сразу был бы потерян окончательно и бесповоротно.

Задрав голову, я посмотрел на венчающие крышу буквы. Они действительно были огромны — метра два в высоту и диаметром с мою ногу. В самом деле грешно ломать такую клёвую вывеску.

Поскольку ни лучников, ни алебардщиков, ни пикинеров у трапа не наблюдалось, я решил взойти на палубу. В конце трапа была небольшая площадка, окольцованная перилами. Резная дубовая дверь, окованная ярко начищенной бронзой, несомненно вела в святая святых.

Я мысленно перекрестился и толкнул дверь, однако с подобным же успехом мог бы толкать весь этот чёртов дебаркадер. Причем до конца жизни. Но до конца времени не было, а потому я начал искать кнопку звонка. Не нашел и забарабанил по двери кулаком. Побарабанил с полминуты и стал ждать результата.

Ждать пришлось достаточно долго, но наконец дверь приоткрылась и в образовавшемся пространстве нарисовалась весьма импозантная фигура, одеянием, а главное, "бабочкой", смахивающая на официанта, зато ростом, а главное, весом — на Леонида Жаботинского в пору расцвета.

Фигура высунула наружу квадратную харю с профессионально свернутым набок явно не в процессе обслуживания посетителей шнобелем и на удивление вежливо спросила:

— Вас ждут?

Я вылупил зенки:

— Чево?

— Вас ждут? — терпеливо повторила фигура.

— А кто меня должен ждать?

— До свиданья… — Дверь попыталась закрыться, но я подставил носок ботинка, и квадратная харя вновь нарисовалась пред моими очами. Правда, теперь выражение лица хари было уже не столь вежливым, а тон не таким терпеливым.

Харя медленно и очень отчетливо проговорила:

— Пошёл вон.

При встрече с необоснованной грубостью я иногда теряюсь. Вот и сейчас:

— Что?..

— Во что! — гаркнул он, и я чуть отступил назад, якобы малодушно бормоча при том что-то типа: "Нет, ну послушайте… Но я же только хотел у вас пообедать…"

Громила зловеще улыбнулся. Похоже, он регулярно репетировал перед зеркалом — слишком уж этот оскал был киногеничен.

Отулыбавшись, он прорычал:

— Пшёл вон, сука!

Грустно вздохнув, я сделал еще шаг назад и поманил сквернослова пальцем:

— Иди-ка сюды.

Глаза его от такой наглости едва не вылетели из-под неандертальских надбровных валиков.

— Что-о-о?!

— Во что, — сообщил теперь уже я, и…

И "официант" не выдержал. Подобного хамства его горячая русская душа не стерпела и рванулась ко мне, увлекая в этом стремительном порыве за собой минимум полтораста кэгэ мослов, жира и мускулов.

Что оставалось делать? Негуманно, конечно, однако, увернувшись от пудовых кулаков, волей-неволей пришлось врезать ему пинком в пах. Он шумно выдохнул и, скрючившись буквой "зю", застыл как окаменевший от солнечного света гоблин. Практически теперь его можно было брать голыми руками.

Я и взял — треснул сначала по печени, а потом, уже оседающему на "палубу", ткнул пальцем в точку организма, которая в одном древнекитайском трактате называется… А впрочем, неважно, как она называется, главное, что пробуждения этого лестригона можно было ожидать минут через пятнадцать, не раньше.

Я уложил его поудобнее и обшарил карманы. Оружия у парнишки не было. В смысле — огнестрельного. Да и действительно, на кой официанту огнестрельное оружие? В карманчике белоснежной форменной курточки шестидесятого размера я нашел лишь кастет. Гм, "Кастет — оружие официанта"… Звучит неплохо. Да и кастет неплохой, немецкий, со свастикой. Сунул его в свой карманчик.

Шагнув через порог, я невольно присвистнул: такой шикарный интерьер в провинции, пусть даже и курортной. Паркетные полы, роскошные ковры на тех полах, мебель и тяжелые, огромные портьеры были заделаны в классическом, несколько даже пуританском стиле, в то время как оформление стен, потолков, система освещения, а также стойка бара и витрина за ней были ультрасовременными. И целая галерея впечатляющих размеров, в полный рост фотоизображений отпадных девиц на правой стене также являла пример симбиоза старого с новым: все они были не целиком, а лишь полуголые (или же полуодетые) — на одних ничего не было сверху, на других — снизу. В глубине зала посетители, похоже, обычно культурно отдыхали: в левом углу возвышалась небольшая сцена для музыкантов, которых сейчас не наблюдалось, а в правом стояли два стола для карточной игры и один бильярдный. Там тоже сейчас никто не играл, и шары с киями мирно покоились на темно-зеленом сукне. Я вздохнул и защелкнул дверь на замок.

В зале наигрывала относительно приятная музыка, и за столиками расположились пятеро или шестеро человек. Наверное, это их тачки стояли сейчас на набережной перед кабаком. Я направился к стойке бара, и выражение лица моего было самым приветливым, чего никак нельзя было сказать про тонкую и худую физиономию бармена. Да и посетители встретили меня взглядами отнюдь не любезными.

Учитывая полуспортивное телосложение большинства клиентов, а также возможное наличие в их карманах некоего арсенала, я, приблизившись к стойке, развернулся вполоборота к залу. Но впрочем, кидаться на меня аки звери покамест никто не собирался — у людей за столиками были свои проблемы и вопросы, которые они сейчас и утрясали друг с дружкой. И мало-помалу я вроде бы утратил первоначальный, вызванный моим появлением интерес публики.

Но не бармена.

Вперив в меня взгляд серо-водянистых, чуть выпуклых глаз, он негромко, почти не разжимая губ, спросил:

— Ты кто?

Я горестно покачал головой:

— Нечего сказать, радушный прием!

Он дёрнул щекой.

— А что ты за яйцо? — И тотчас же поинтересовался: — Где Валера?

Я удивился:

— Какой Валера? Ах, так мальчика зовут Валера? Вот. — Достав из кармана куртки кастет, аккуратно положил его на стойку. — Вот. А Валера… В общем, он спит.

На рыбьем лице бармена не дрогнул ни единый мускул.

— Ты псих? — коротко спросил он.

Я улыбнулся:

— Нет, не псих… — и вырвал из-под стойки его руку с зажатым в ней пистолетом. Чешский "яга" калибра 6,35!

Пистолет стоял на предохранителе, и я, невзирая на дикие крики товарища, стал выкручивать ему кисть, одновременно вежливо глядя на изумленно вытянувших шеи клиентов.

Секунд через пять раздался хруст: рука треснула в кисти и локте, и бармен кричать перестал — потерял сознание. Пистолет брякнулся на стойку, я взял его в левую руку, а кастет в правую и наконец целиком и полностью повернулся к посетителям, растерянность на лицах которых уже сменилась куда более определенными чувствами.

Один из двоих, что сидели ближе ко мне, сунул руку в карман…

Надеюсь, вы понимаете, что стрелять не хотелось, разве уж в самом крайнем случае. Поэтому я просто метнул кастет, и его острые зубья врезались парню в лоб. Бедняга без вскрика свалился со стула, а его сосед побледнел.

Я повел дулом пистолета:

— Встань.

Он медленно поднялся и начал задирать грабли кверху, хотя никто его об этом покуда и не просил.

Я же кивнул на столик, где трапезничали (да нет, уже не трапезничали) еще трое.

— Туда. Живо. И возьми стул.

Он взял и потерянно присел рядом с теми тремя, а я смахнул с бильярдного стола кий и вернулся.

— В одну линию, пожалуйста.

Они загремели стульями, пересаживаясь. Пересели. Я приземлился напротив.

— Благодарю. А теперь…

— …!…!…! — точно прорвало одного из них, самого молодого. Конкретных выражений и эпитетов приводить не буду, неудобно, но легко догадаться, что касались они исключительно меня, а также ближайших моих родственников обоего пола.

Я терпеливо выслушал все до конца, а потом, точно зулус ассегай, воткнул острый кончик кия в горло сквернослова.

Остальные ахнули, охнули, ойкнули. А он, горемыка, еще продолжал сидеть, но кровь из пробитой шеи уже стекала на рубашку и капала на брюки. Резким ширком я продвинул свое импровизированное оружие вперед до упора, а затем так же резко выдернул его из раны, и грубиян, хрипя и булькая порванной глоткой, грохнулся на красивый итальянский паркет.

Перевел взор на оставшихся троих. О, они являли собой прелюбопытнейший групповой портрет. Был бы профессиональным художником, обязательно нарисовал бы когда-нибудь эти такие разные, разные, разные лица, выражения коих объединяло в данный момент одно. И даже не страх, а — непонимание. Искреннее, абсолютное, на грани безумия непонимание того, что происходит. Невесть кто вторгся в их обитель, самым наибеспардоннейшим образом осквернил этот их "Голубой поплавок", а они — не знали! Не понимали! Даже не догадывались! — кто? за что?

И я не стал их томить.

Я вытер кий о пиджак левого и сказал:

— Мне жутко неловко за произошедшее, господа бандиты! Но слушайте и запоминайте. Буду краток. Итак…

Итак, похищена женщина. Молодая женщина. Красивая женщина. Ее похитили, чтобы… А впрочем, неважно, важно лишь, что ее нет. Ей-богу, я совершенно не в курсе ваших здешних раскладов и разборок, понятия не имею, кто заказывает музыку и держит вышку, — меня интересует только эта женщина. И я хочу, чтобы вы рассказали всем — всем! — и своим тузам, и своим шестёркам, что я здесь. И что я — уж простите за высокий штиль — объявляю войну. Всем! Повторяю: мне глубоко наплевать, кто от кого кормится, у кого пасется и чье дерьмо жрет. Женщина должна вернуться домой, иначе каждый день будет умирать кто-то из вас и не в единственном числе.

— Н-но… — пискнул левый.

Я укоризненно покачал головой:

— Хочешь сказать, что слышишь об этой женщине первый раз в жизни? Верю. Но это ничего не меняет. Вам передано сообщение — вы должны передать его дальше. Извини, друг, однако…

Я ударил его рукояткой пистолета по ключице. Конечно, у "яги" рукоятка не очень, но все же. Хруст. Крик. Эффектное падение на пол.

— Вот видите, — сокрушенно вздохнул я, обращаясь к оставшимся за столом. — Но это ладно, зато вон там… — И кивнул им за спины.

Оба инстинктивно обернулись, а я воткнул правому в сонную артерию вилку, а его соседа схватил за волосы. Тот, что с вилкой, всхрапывая, опустился на четвереньки, пошел, пошел, пошел… Упал.

— Финиш, — сказал я последнему. — Промежуточный финиш: сегодня большой крови уже не будет. Но учти — только сегодня. Запомни и сообщи другим: женщина должна вернуться домой, и тогда я исчезну. Возможно, ты воспринимаешь случившееся сейчас как чрезмерную жестокость с моей стороны, но это не так. Просто я сокращаю объем работы на будущее.

Развернул парня к себе лицом и ткнул стволом в зубы, одновременно слегка стиснув кадык. Он застонал и замахал руками, захлебываясь кровью, слюной и разнокалиберными осколками зубов.

Я усадил его обратно на стул и кивнул:

— Арриведерчи. До побачиння. Да, кстати, твоя тачка которая?

Он выплюнул вместе с красной пеной:

— "Ф-форд"…

Проходя мимо стойки, я рванул шнур телефона — лучше поздно, чем никогда. Впрочем, у потерпевших, конечно, имелись сотовые, но когда еще они за них возьмутся.

Открыл дверь. Валерий начал уже понемногу приходить в себя, хотя ножки все еще подкашивались — вставал и падал, вставал и падал. Я сунул пистолет в задний карман и ласково похлопал его по щеке. Он снова упал.

Возвратясь на твердую землю, приблизился к "Форду"…

Нет, разумеется, это ребячество, согласен — но, чёрт побери, коли взрослый мужик ухитрился сохранить в себе мальчишку, это же здорово!

Покосился по сторонам (разбуженный пацанами Кузнеца зуд живописца вспыхнул в душе с новой силой). Поднял с асфальта ржавый гвоздь и быстро нацарапал на сверкающей двери короткое как "мир", но куда более обидное слово. Большой оригинальности, как видите, не проявил — да этого и не требовалось: я лично рассматривал сие действо не как творческий, а как некий сакральный, знаковый акт. И я этот акт — произвел.

Уже заворачивая за кипарисы, краем глаза увидел, что к "Поплавку" подрулил темно-синий "Чероки" (эх, Дон Фардон, "Песня индейца в резервации"! Молодость, где ты?..). Мысленно сделал ему (джипу) ручкой.

Как ни странно, мой Автомедонт был на месте. Я, кряхтя, влез на сиденье, чувствуя задом свой трофей, а он ехидновато ухмыльнулся:

— Ну что?

— А что? — не понял я.

Он прищурился:

— Правда, спрашиваю, про пистолет-то?

Я махнул рукой:

— Брехня.

Парень метнул на меня короткий взгляд, но, напоровшись на встречный, тотчас положил руки на руль.

— Ну-ну…

 

Глава двенадцатая

Распрощавшись с остроумным ровесником своей "Волги", я какое-то время поблудил по центру города, проверяя, нет ли "хвоста". Не давал покоя казус с мотоциклистом — надо же, вроде все предусмотрел, сменил машину, а просекли как сосунка!

По улицам спешили люди, однако было их не так много, как в прошлый мой приезд: курортный сезон-то еще не начался. Но сейчас мне здесь нравилось больше, чем год назад. Фактически уже стояло лето, было просто тепло — очень тепло, а, к счастью, не очень жарко, как тогда.

Поскольку все равно требовалось убить время, я пошел на пляж. Некоторые из приезжих купались. Да, конечно, вода была относительно прохладной, но лишь относительно. В наших среднерусских реках и водоемах она становится такой не раньше июня, а здесь пожалуйста: начало мая, а ныряй сколько душе угодно без риска отморозить задницу или простудиться.

Я и нырял. Потом валялся на теплой, а не прожигающей шкуру до волдырей гальке. Снова нырял. И снова валялся. И так часа два. Невдалеке расположилась компания: белые как известка двое парней и три девушки. (Впрочем, наверное, я и сам бы выглядел не лучше, кабы не был смугл от природы.) Они тоже купались, а девушки вдобавок еще и звонко визжали, потому что ребята за руки-за ноги поочередно швыряли их в воду, сердились и барабанили своих "мучителей" кулачками по чему придется, однако, вырвавшись, далеко не убегали, а снова давали себя ловить и швырять этим, как они громогласно выражались, "дуракам".

Я завистливо вздохнул — молодо-зелено! — и отвернулся. Но когда один из парней подошел ко мне и пригласил на партейку "подкидного" (не хватает шестого), отказался.

Да ну их, думал я, с достаточно сложными чувствами вспоминая бедную Анастасию. Правда, потом, продолжая наблюдать за компанией краешком глаза, сообразил, что скорее всего ребята решили таким образом захомутать кавалера для третьей, в некотором смысле "лишней" девушки. Это открытие малость успокоило, но не тронуло. Не нужна мне сейчас девушка. Ни лишняя, ни нелишняя. Да и я — на кой я этой девушке нужен? Ничего, до вечера времени достаточно, еще успеет кого-нибудь закадрить.

Ощутив легкий голод, я встал, оделся и пошел искать кафе. Нашел, немного пожрал и, посмотрев на часы, направился через дорогу к стоящей несколько на отшибе скамейке. Присел, достал телефон и набрал домашний номер Маргариты. Тишина, там уже никого. Что ж, придется по другому номеру.

На сей раз трубку взяли почти моментально.

Грубый мужской голос:

— Алло!

— Мне Владимира Евгеньевича.

Трубку прикрыли ладонью, но я все равно слышал какие-то крики. Видимо, "паучата" звали к телефону своего драгоценного Паука.

Дозвались.

— Слушаю! — Голос дребезжащий, напряженный и сердитый.

— Это я, — сообщил я и даже сквозь все разделяющие (или соединяющие) нас провода и антенны услышал, как он зло скрипнул зубами и… разразился вдруг таким бурным потоком самой расплощадной брани, что у меня едва уши не отвалились. И казалось, что слюни его возмущения брызжут мне в физиономию через аппарат. Аж появилось желание утереться платком.

Когда он иссяк, я спросил:

— Выступили?

— О…! — Снова мат, но на сей раз одиночный. Последний патрон.

— Слушайте! — возмутился я. — Если можно, по существу. Пока ничего не понял.

Несколько секунд он молчал — похоже, брал себя в руки. Наконец вроде бы взял.

— Вы что делаете?! Что вы себе, пёс вас раздери, позволяете!

— И что же такого особенного я себе, пёс меня раздери, позволяю, Владимир Евгеньевич?! — удивился я.

— Тьфу! — Он плюнул, и отнюдь не символически. — А кто был сегодня в "Голубом поплавке"?

Хоть он меня и не видел, я сделал круглые глаза:

— Где-где? — Потом снова сделал нормальные. — А-а-а, на той посудине. Н-да, шикарный притон…

— Что вы натворили! — перебил Паук. — Нет, вы вообще-то соображаете, что натворили?!

Я вздохнул как Печорин:

— Господи, ну а что уж такого особенного я натворил, а, Владимир Евгеньевич?

Старик снова заклекотал:

— Не прикидывайтесь идиотом! Вы покалечили шестерых! И один не известно еще, выживет ли. За что?!

Я уточнил:

— Это который "не известно еще, выживет ли"? Со лбом, горлом или вилкой?

— О…! — Опять мат. — С горлом!

Я пожал плечами:

— Будем надеяться на лучшее. — Добавил: — Простите, но не пойму я вас. Ваша дочь похищена…

Он заорал:

— Что?!

— То. Но не убивайтесь. Помните, что было начертано на перстне Соломона? "Пройдёт и это". Пройдёт и это, Владимир Евгеньевич, только мне лично обидно: Маргарита исчезла, я как проклятый пытаюсь ее найти, предпринимаю кой-какие шаги — и вы же меня кроете на чем свет стоит!

— "Кой-какие шаги"!.. — проскрежетал он. — Но зачем вас понесло в "Поплавок"?!

— Здрасьте, — хмыкнул я. — А куда же было идти? Во Дворец пионеров?

— Да с чего вы вообще взяли, что Маргарита похищена?!

— Да с того, что утром она вышла от подруги за сигаретами и не вернулась… Ой, простите, может, не следовало говорить, что Маргарита Владимировна курит? Но она не взатяжку.

— Хватит паясничать, — уже тише попросил Паук. — Дальше.

— А что дальше? Но между прочим, у этой Ларисы-то я побывал уже после вашего звонка. Так что вам и без меня было известно, что Рита пропала. А когда я вышел, проезжавший мимо мотоциклист швырнул мне под ноги записку. Прочитать?

— Да, — выдохнул он.

Я прочитал.

— … Вот видите. И кстати, почерк тот же самый, что на записке застреленной в доме Маргариты девчонки. Ну и что, по-вашему, оставалось после этого делать?

Он не ответил, и я продолжил:

— Совершенно случайно мне стало известно, что особой популярностью у ваших, простите, коллег в городе пользуется некая плавучая банка. Вот и решил туда заглянуть.

Паук просипел:

— Но вы же чуть не угробили…

Я обиделся:

— Ах-ах, какие мы, оказывается, нежные! Шел, никого не трогал, вежливо постучал, а тут этот Валера. В общем, он начал меня бить — я и не выдержал, сорвался.

— Не врите! Вы там произнесли целую речь, в которой объявили войну всему городу.

Я замотал головой:

— Позвольте-позвольте! Не городу, а только подонкам этого города. Да, я предъявил им ультиматум: пока ваша дочь не вернется домой в целости, пардон, и сохранности, я буду их мочить. И мне глубоко плевать, виновен кто или не виновен, в авторитете он или шестёрка. До лампочки мне и ваш здешний расклад: головки полетят у всех, независимо от принадлежности к той либо иной своре. Вам знакомо понятие "саморегулирующаяся система", Владимир Евгеньевич? Так вот, ежели ваша местная "система" не отрегулирует этот вопрос сама, она об этом пожалеет. Предупредите своих людей, чтобы залегли на дно, — я же не буду спрашивать у каждого встречного-поперечного, на кого он пашет.

— Послушайте… — Голос Паука зазвучал как из могилы. — Я прошу, я просто умоляю — выбросьте это из головы!

— Что-о-о?! — изумился я. — И сие предлагаете мне вы?! Вы?! Отец Маргариты?!

— Я! — рявкнул он. — Я! Слушайте: час назад в "Голубом поплавке" состоялось небольшое… совещание. Все мои, как вы выразились, коллеги жутко злы…

— Ну и нормально, — перебил я. — Завтра они будут еще злее. После прошлогодней чистки ваше болото опять здорово заросло! Ну ничего, помните принцип: любое творение одного человека в силах разрушить другой? Я этим скотам устрою тихую Варфоломеевскую ночь! Даже несколько приятных дней и ночей. А кстати, вам удалось прибрать тогда к рукам эскадру Бизона или же?..

Молчание. Потом нехотя:

— "Или же".

— Нашелся более молодой и дерзкий хищник?

Паук проворчал:

— Прекратите. И выслушайте до конца. Надеюсь, вы понимаете, что я на этом… совещании молчал.

— В смысле?

— В смысле — ни словом не заикнулся, что в курсе, чья эта работа, а также, что женщина, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, моя дочь.

— Ага… — Я осмотрелся вокруг — покуда никто из прохожих не проявлял интереса ни ко мне, ни к скамейке. — Ну-ну, и что?

— А то, что ни один из собравшихся понятия не имел, что кого-то похитили, и все дружно клялись, что ни они, ни их люди здесь ни при чем. Слышите? — чуть ли не крикнул Паук.

Я поморщился:

— Да слышу, не орите, пожалуйста, не глухой. А вы уверены, что не врут?

"Папа" помрачнел.

— Ну, в мозги-то к другому не влезешь… Вроде не врут. Но что любопытно — я понял: они не знают вас, даже понятия не имеют о вашем существовании.

— А "Чёрный Скорпион"? О существовании этого бриллианта они тоже понятия не имеют?

Пауза.

— Да нет, про камень народ, конечно, слыхал. Прошлым летом, уже после вашего отъезда, горячка кой-какая была. Но без толку, ребята покружились-покружились и успокоились.

Я усмехнулся:

— Занятно. За алмаз братва, выходит, в курсе, а что вокруг него тёрся какой-то чужак, — нет?

Паук опять начал сердиться.

— Чёрт, да никому же не ведомо, кто тот чужак! И уж тем более никто не отождествляет сегодняшнего искателя неизвестной женщины с прошлогодним визитером.

За "отождествляет" я тотчас зауважал старика еще больше.

— Ладно, и что же вы из-под меня желаете?

— Что желаю? Боюсь, вы неверно истолкуете мои слова, но…

Поверьте, я ужасно беспокоюсь о судьбе Маргариты и страшно волнуюсь за ее жизнь. Я приложу… я уже прилагаю все возможные усилия, чтобы найти ее, однако… Однако так нельзя! — как из пушки выпалил он. — Нет, я знаю, что мы далеко не ангелы, но вы и вам подобные…

— О, а это идея! — перебил я. — Насчет "мне подобных". Звякнуть, что ли, паре-тройке "мне подобных" да пригласить размять кости? А? Они это дело любят.

— Не идиотничайте, — тихо попросил старик.

Я пообещал:

— Не буду. Валяйте дальше. Итак?

— Итак… — почти прошептал он. — В общем, предлагаю следующее: вы покамест попридержите, пожалуйста, свои порывы, а я сообщу остальным, что вы мне звонили и мы договорились.

— И о чем же, Владимир Евгеньевич?

— О том, что неизвестный (вы же и для меня неизвестный, верно?) согласен подождать день-два, пока мы своими силами попробуем отыскать похищенную женщину. И мы действительно будем ее искать!

Я вздохнул:

— Да это и дебилу ясно, вот только а ну как Риту и впрямь найдет кто-нибудь из этих лосей? И когда все увидят, кого искали, как вы объясните браткам свое молчание по поводу пропавшей дочери? Я-то знаю: вы не хотите ставить их в известность, что спустя год "Скорпион" снова зашевелился, и вполне вас понимаю. А они поймут? Вдруг эти чёрствые люди смекнут, что в глубине вашего любящего отцовского сердца до сих пор теплится надежда добраться до этого отнюдь не философского камня и потому вы вешаете им макаронные изделия на уши? Ей-ей, глубокоуважаемый Владимир Евгеньевич, вы крупно рискуете.

Голос его помрачнел.

— За меня не тревожьтесь. Так согласны?

— На тайм-аут?

— Да.

Я почесал макушку.

— А-а, хрен с ним, будь по-вашему. — Проговорил вроде нехотя, но ведь не сумасшедший же я, в конце-то концов, — объявлять вендетту нескольким сотням рыл в "их" городе! Мне было важно их шугануть, чтобы закопошились, начали искать Маргариту. И вроде к тому все и идет, невзирая на финты хитрозадого Паука. Ох, "папа"-"папа", никак ты не уймешься, опять на что-то надеешься… — Хрен с ним, Владимир Евгеньевич, — повторил я. — Жду сутки, а там будет видно.

— Вот и слава богу! — Старик обрадовался, но я его осадил:

— Не прыгайте, веселиться не с чего — что с Ритой, до сих пор не ясно. Да, между прочим: поскольку в ее доме мне пока появляться не стоит, возьмите, пожалуйста, под контроль машину — чтоб ничего не сперли. Предупредите своих: при неосторожном обращении может рвануть. Еще на всякий случай: у меня имеется набор отмычек, так что если приспичит — загляну. Что еще… Да нет, вроде всё, теперь о главном. Как Джон?

Паук буркнул:

— Нормально.

— Девственность не потерял?

— Представьте себе, потерял. — В его голосе зазвучали злорадные нотки. — А еще он загнал Герду в бассейн, свалился туда сам, а потом они оба извалялись в цементе, и сейчас их отмывают.

— Отмывайте лучше, — сказал я. — Цемент — штука поганая.

Он саркастически хмыкнул:

— Да уж постараемся. Кстати, если вдруг будут новости… Вы где будете сегодня ночевать?

Я усмехнулся:

— Там, где я буду сегодня спать.

Тон мой явно ему не понравился.

— И где же вы будете сегодня спать?

Вот настырный!

— Владимир Евгеньевич, там, где я буду сегодня ночевать…

 

Глава тринадцатая

До сумерек я слонялся по вечернему городу. Забрел в парк, ходил по аллеям, сидел на скамейках — и думал, думал, думал…

Один раз внезапно возникло довольно ощутимое желание выпить, но я его тотчас подавил: нельзя, придурок, ты — на работе!

Гм, правда, за работу эту мне, кажется, никто не заплатит, но гонорар здесь иной — собственная жизнь. А теперь вот еще и жизнь Маргариты. Нет, в принципе, вознаграждение очень даже и ничего, приличное. Ты только, олух, думай, думай, думай!..

Я и думал. До тех пор, покуда мозги не попросились наружу, а на город не навалилась ночь. Когда навалилась и стало уже невозможно отличить платан от кипариса, я поднялся с последней на сегодня скамейки в последней на сегодня аллее и пошел.

Куда?

Да туда, где уже побывал днем и откуда, надеялся, меня не выгонят во тьму как собаку хотя бы потому, что… А впрочем, об этом покамест не стоит.

Нет-нет, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что дом Ларисы далеко не крепость, что он на сто процентов засвечен, но в выборе моем имелись не только минусы, но и плюсы.

Во-первых, я все же пришел к выводу, что непосредственно за свою шкуру (как, надеюсь, и замечательную шкурку Маргариты) пока чересчур трястись не стоило. Убивать нас неизвестному (или неизвестным) до того как либо выжмет из меня все об алмазе, либо окончательно убедится, что не выжмет, нет ни малейшего резона.

Наоборот, ежели он узнает о моем конфликте с местными крёстными папиками — а не узнать не может, — то наверняка предпримет все меры к тому, чтобы меня, не дай бог, не пришили раньше времени. Раньше того, как встретится со мной лично (посредники в таких вопросах нонсенс) и поболтает по существу.

Другой момент. Абсолютно веря в искренность Паука, уверявшего, что никто из здешних боссов к исчезновению Риты отношения не имеет, я столь же абсолютно не верил в искренность самих этих боссов, точнее — одного из них, потому что создавать "товарищество на вере" по добыче "Чёрного Скорпиона" не станет никакой осёл. А надеяться, что человек, выманивший меня сюда и умыкнувший с целью давления на меня Маргариту, дочь едва ли не главного мафиози в здешних краях, — осёл, было бы неосмотрительно. Хотя пока, по сути, для меня это ни шиша не меняло: начиная свою игру, он столь же тщательно, как и в случае с шантажистом "посторонним", просто обязан беречь нас, а особливо меня, от своих собратьев.

Чёрт, при таком варианте присутствовал и еще один скользковатый нюанс, но уже для Паука. Ведь если похититель Риты — его "коллега" из соседней стаи, то ему прекрасно известно, о ком речь. И что, по идее, старик должен "бить в набат" — а он молчит как рыба об лед, лепечет что-то о "какой-то" женщине. И значит…

И значит, он может заподозрить Паука в тайных, пардон, со мной сношениях и в удобный момент прижать и его. Но, впрочем, эта палка о двух концах: неизвестный должен столь же прекрасно осознавать, как уже его самого способен прижать Паук, ежели выяснит, кто украл его дочь.

А-а-а… Я махнул рукой. Обсасывать варианты и возводить всевозможные умозрительные конструкции можно до бесконечности, однако из сложившегося на данный час "статус-кво" больше ни фига не выдоишь. Просто надо ждать развития событий, а уж где ждать — ей-ей, однохренственно.

Я снова махнул рукой. Останавливая машину.

Первая пулей пронеслась мимо. Вторая тоже. Повезло на третьей.

Я залез на заднее сиденье, потому что хотел раскинуться повольготнее, и назвал водителю адрес. Доехать-то мы доехали нормально, однако мужик всю дорогу опасливо крутил головой, и я наконец не выдержал и посоветовал хотя бы иногда глядеть вперед, заверив, что ни убивать его самого, ни реквизировать его драгоценный шарабан я не намерен.

После этого шофер покраснел, засопел, запыхтел, и остаток пути мы проделали во вполне сносном режиме.

Я сказал, где притормозить, отдал деньги: "Большое вам спасибо!", но, похоже, сосулька в сердце его так и не растаяла.

Обойдя дом со всех сторон и не обнаружив никого и ничего подозрительного, ступил в темный подъезд, поднялся на второй этаж и нажал кнопку звонка. На этот раз похабно проверещала "Ламбада", и на этот раз я не стал баловаться с "глазком". Может, потому и дверь открылась быстрее.

Лариса стояла и молча смотрела на меня. Рубашка в ее туалете уступила место длинному купальному халату, а в выражении лица не проскальзывало совершенно никаких эмоций. Только где-то в самой глубине черных-пречерных глаз нет-нет да вспыхивали микроскопические искорки, но ведь они могли означать что угодно, верно?

Сообразив наконец, что пауза затягивается до неприличия, я с понтом несмело улыбнулся:

— Здесь посылают на Луну?

Женщина усмехнулась:

— И какого же ответа вы ждете? Как в первоисточнике?

Я почти испугался:

— Что вы-что вы! Не надо как в первоисточнике! Просто неудачная шутка… — И тяжело вздохнул: — Не приютите бедного странника?

Лариса прищурилась:

— А что, остальные богадельни уже закрыты?

Я понуро уронил голову:

— Увы, после таинственного исчезновения Маргариты Владимировны я вдруг осознал, что кроме вас в этом городе у меня никого нет.

Она всплеснула холеными белыми руками, скромненько оборудованными тонким золотым браслетом-цепочкой и тремя перстнями.

— Да что вы!

— Угу, — подтвердил я. — Нет, я знаю чуть-чуть Ритиного отца — четыре раза в жизни с ним разговаривал (святая правда), но…

— Но пришли именно ко мне, да?

— Да.

Еще пару секунд стоп-кадр — и она посторонилась.

— Ладно, проходите, бедный странник.

Я вошел в переднюю и стал разуваться.

— Поищите, там где-то должны быть шлепанцы. — Голос Ларисы раздавался уже, судя по всему, из кухни. — Нашли?

— Нашел.

— Не малы?

— В самый раз, — заверил я хозяйку, невольно подумав при том: а интересно, сколько же мужиков влезали в эти шлепанцы сорок третьего размера до меня и сколько еще влезут после?..

Нет-нет, я вовсе не отождествлял сей "тапочный акт" с непременным последующим актом иного рода — сам-то, к примеру, приперся сюда вроде бы не за тем, а значит, вроде бы не за тем могли приходить сюда и другие собратья мои по полу и разуму, однако помните старый итальянский фильм "Следствие по делу гражданина вне всяких подозрений", главный герой которого (Волонте), большая шишка, убивает шлюху, уверенный, что ему ничего за это не будет? Так вот про ту шлюху в полицейском протоколе пишут: "Вела исключительно постельный образ жизни". Признаюсь, нам, соплякам, этот "исключительно постельный образ жизни" был тогда как щелка в иной, взрослый, мир, и выражение это нам жутко нравилось, как нравилось несколькими годами раньше чеканное Атосово (из французского фильма): "Миледи де Винтер, заклейменная проститутка…", а несколькими годами позже…

Но, впрочем, довольно о солнечном детстве. Так вот, совершенно не желая никого обидеть, а уж тем более убивать, замечу все же, что словосочетание про, быть может, и не "исключительно", однако достаточно "постельный" образ жизни почему-то преследовало меня всю дорогу от передней до кухни.

В кухне оно меня на время покинуло.

В кухне Лариса уже проворно накрывала на стол и, невзирая на мои вялые протесты, выставила едва ли не суточный рацион жиров, белков и углеводов какого-нибудь Александропервовского гренадера или кирасира.

Выставила. Сказала:

— Приятного аппетита, — и ушла. А-а, ну коли так…

Когда Лариса вернулась, практически все было уже кончено, и я томно отдыхал, развесив свои годовые кольца на спинке ее мягкого, ну очень мягкого кухонного дивана, как питон, переваривающий антилопу.

— Огромное спасибо, — проговорил я.

Она кивнула:

— Огромное не за что. — Обозрела царящую на столе пустыню. — Ну вот, а вы боялись. — Строго предупредила: — Не трогайте здесь ничего, идите в зал, включайте телевизор и отдыхайте… — И вдруг негромко спросила: — Риту, видимо, вы не нашли?

Я утробно вздохнул:

— Видимо…

Она дёрнула плечом.

— Ладно, идите. Прилягте на тахту, а я пока приму душ. — В ответ на мой заинтересованный взгляд пояснила: — Перед вашим приходом я как раз собиралась принять душ. А вы не хотите?

Я начал расстегивать рубашку:

— Хочу!

Она рассмеялась:

— Ишь, прыткий! После меня. Или хотите до?

Поразмыслив, признался:

— Я хочу одновременно.

В глазах Ларисы заплясали юмористические бесенята, а синхронно с бесенятами заплясали под халатной материей полные груди.

— Оба мы там навряд ли поместимся. Особенно после того как… — И показала на пустой стол.

Я сделал обиженное лицо:

— Так вы это нарочно?

Она подтвердила:

— Конечно, нарочно. — Посерьезнела. — Ну, довольно трепаться, идите, не задерживайте ни меня, ни себя.

Я подчинился.

— Ухожу. Ухожу, о странноприимная! — Ушел. Пришел. Включил телевизор и вытянулся на громадной тахте.

В телеке шло что-то очередное из породы "поля чудес", но я обостренным слухом бдительного пограничника ловил сейчас только звуки воды, доносившиеся из ванной, и по меняющейся интенсивности этих звуков невольно пытался гадать, какая именно из частей пребывающего там роскошного тела и под каким углом подвергается в данный момент более или менее пристрастному омовению. Ох, слушал-слушал, гадал-гадал, — и, чтобы хоть как-то успокоиться, вскочил и заходил взад-вперед.

Наконец звуки стихли, и понемногу кора моего головного мозга вновь начала возвращаться в относительное равновесие с остальными членами.

Вошла Лариса с огромным тюрбаном из полотенца вместо волос.

— Вы что стоите? В ногах правды нет.

— Но нет ее и выше! — неожиданно для самого себя ляпнул я. — Ой! Извините, я совсем не то имел в виду! И вообще, это не я, это…

Она громко расхохоталась:

— Ладно, Нью-Гамлет, топайте в ванную, там всё приготовлено.

Что ж, потопал. Запираться, малость поразмыслив, не стал — а ну как хозяйке что срочно понадобится. Разделся, включил воду, намылился, потерся от души, начал смывать пену и…

И тут вдруг погас свет.

В первый момент я, по привычке видеть во всем только дурное, дёрнулся — и едва не поскользнулся, с трудом удержав равновесие. Однако же во второй…

В общем, обнаружив, что под струями теплой воды уже не одинок, я не стал кричать "На помощь!" и звать милицию. Лишь пробежался, как пробующий новый инструмент пианист по клавиатуре, дабы убедиться в качестве его звучания, пальцами по спине инкогнито. Заодно же пробежался и для того, чтобы прояснить для себя: что сие значит? Случайная детская ошибка или же вполне осознанное взрослое действие? Или — действо.

— Evening,1 — сказал я и со спины поскакал дальше. — Заблудилась?

Мокрая она прижалась к мокрому же мне:

— Нет, просто решила поздороваться поближе.

Я вздохнул:

— Что-то долго собиралась.

— А присматривалась. Здравствуй!

— Ну здравствуй…

Какое-то время после этого наши рты были заняты, а когда освободились, Лариса фыркнула:

— Ой, живот проткнешь!

Я рекламным голосом пояснил:

— "У тебя две дырки…"

— Хочешь сделать третью?! — Она быстро повернулась спиной, наклонилась, но не успел я обрадоваться, как сверху на голову и все остальное хлынул могучий ледяной поток.

Я с ревом отшатнулся:

— Ты что?!

Добрый смех:

— Ничего. Остынь, потерпи до суши… — Опять какие-то телодвижения в кромешной тьме — и вновь да здравствует горячая вода!

Я проворчал:

— А чё ж до суши-то?

Лариса обхватила меня за шею (значит, снова повернулась):

— Хочу там.

— Так ведь можно сначала тут, а потом там, — по-крестьянски здраво рассудил я, но она возразила:

— Знаешь, я девушка крупная, да и ты тоже. Будем здесь топтаться как слоны в посудной лавке — еще ванну свернем.

— Не свернем, — заверил я. — Она крепкая. А что касаемо слонов, то изо всех слоних, с которыми мне когда-либо приходилось встречаться…

— Под душем?

— Везде. Так вот, изо всех слоних, с коими я в той или иной степени имел дело на земле, на воде и в небесах, ты самая грациозная.

Теперь и ее руки забегали по мне.

— Благодарю!

— Правда-правда. Слушай, а твоя основная гражданская специальность случайно не врач?

Она хлестнула меня мокрой гривой по шее.

— А если врач?

— И какой же, коли не секрет?

— Подростковый.

Я притворно застонал:

— Так и знал! О-о-о, несчастные подростки!.. — Однако тут же застонал непритворно: — С ума сошла?! Больно! Отпусти!

Лариса чуть ослабила хватку:

— А не отпущу — убьешь?

(Гм, странный, весьма странный вопрос.)

Я мужественно стиснул зубы.

— Убить не убью, но пилюль наваляю… Шутка. Женщин, тем более таких ослепительных, как ты, надо не убивать, их надо…

Она оторопела и отпустила меня. То есть, не меня, а… В общем, не важно.

— Вот так странничек из ночи! Вот так рыцарь и джентльмен!

Под теплым проливным дождем я нежно приник к ее мягкой шее.

— Прости…

Наконец мы вылезли из ванны. Лариса ощупью отыскала полотенце, и мы по очереди насухо вытерли друг друга. Этот достаточно невинный факт вновь меня взбеленил, я опять было напыжился, однако она взяла меня за руку и толкнула дверь.

В коридоре царил полумрак — осколки света долетали из какой-то из комнат. Лариса пошла в эту самую комнату, я — за ней, и вот только теперь наконец-то сумел оценить в полной мере, какой лот мне сегодня достался. Знаете, в подобных случаях нет ни малейшего смысла подробно и педантично, точно занюханный дореволюционный дьячок, описывать, словно занося по прейскуранту в амбарную книгу, все эти изгибы и извивы, выпуклости и впадины, бархатистость кожи и тактико-технические характеристики и параметры различных частей тела — груди, талии, бедер, ягодиц, темный треугольник внизу живота… Особенно — темный треугольник внизу живота. Вы, часом, не обратили внимания? Какую книжку про это дело, в смысле любовь, ни открой — обязательно на энной странице хоть краешком да мелькнет этот самый "темный треугольник внизу живота"! Ну, иногда — "светлый" или "золотистый", но это реже. Ей-богу, будто слов других нет!.. Стоп! Куда это меня понесло, к чему это всё?.. А, вспомнил! Так вот, я лично при описании экстерьера моей сногсшибательной хозяйки не собираюсь опускаться до подобных дешевых штампов. Нет, я просто целомудренно прикушу язык и… и всё равно всё будет понятно.

Пока шли, мы совсем высохли. А шли мы, как оказалось, в спальню. Остановившись возле огромной, как Байконур, под алым, на четырех резных столбиках балдахином кровати, Лариса повернулась, и уж теперь-то я разглядел ее всю…

Ёлки-палки, белая-белая, как плащом облепленная мокрыми иссиня-черными волосами, в бездонных глазах темный огонь, соски навострены как штыки. Ведьма. Истая ведьма! Ну, брат, в атаку!..

…При свете ночника ее лицо казалось мраморным ликом римской богини. Грудь вздымалась чуть ли не до подбородка, губы подрагивали…

Я заботливо набросил на нее простыню, но Лариса отшвырнула ее прочь:

— Отстань! Жарко.

— Извини. — Опер голову на локоть и продолжил смотреть на нее. Через минуту поинтересовался: — Самочувствие в норме?

Она фыркнула:

— Тебе никогда не говорили, что у тебя манеры комбайнера?

Я улыбнулся:

— Нет, единственный, с кем меня сравнивали, это сантехник. — Встал, собираясь сходить в ванную.

— Ты куда?

— Да так, покурить.

Она протянула руку:

— Подожди…

— Жду.

Смотрела она долго. В бездонных глазах, казалось, одновременно отражался и лунный свет, и электрический отблеск ночника.

И вдруг она тихо проговорила:

— Скажи… Она… лучше меня?

Я опешил:

— Она?! Кто — она?

И тут же понял. И счел за благо промолчать.

Лариса кивнула:

— Ясно.

— Что? Ну что тебе ясно?! — рассердился я.

Она же улыбнулась. Впрочем, довольно натянуто. А потом вдруг медленно раздвинула ноги… Ф-фу-у… горизонты, доложу вам, потрясающие!

— Но я тебе хоть немножечко нравлюсь?

Меня опять начало периодически колотить.

— Спрашиваешь! Да такой бомбы я не видел ни в одном порнофильме.

Глаза Ларисы затуманились:

— Это не совсем то, что я хотела бы услышать, но… Иди ко мне…

Я замотал головой:

— Сделай паузу! У меня пистолет раскалился.

Она усмехнулась:

— Требуется профилактический ремонт?

— Всего лишь осмотр. И его я доверю только тебе, клянусь! Подожди минутку…

Она устало опустила веки, и я, воспользовавшись моментом, скользнул в коридор. Шутки шутками, а моему пистолету и в самом деле требовался осмотр. В смысле — я должен был посмотреть, на месте ли он, потому что за истекшие два часа Лариса два раза выходила из спальни.

Осмотр закончился успешно. Пушка бармена все так же пребывала в заднем кармане моих брюк. Я достал ее, завернул в маленькое полотенце и от греха подальше засунул под ванну.

Потом покурил на кухне.

А потом, согласно здешних законов гостеприимства, потопал обратно в спальню.

Эх, соснуть бы хоть часок!

Удастся ли?..

 

Глава четырнадцатая

Я курил уже вторую за утро сигарету, когда дверь кухни распахнулась и на пороге нарисовалась Лариса. Она и сама была сейчас вся распахнутая, растрепанная и малость еще осоловевшая — но чёрт возьми! — ее это совсем не портило, наоборот: меня опять начало подмывать перебазироваться поближе к кровати.

Но нет! Не сердцем, а умом я понимал, что лучше не стоит. Забавы забавами, а Маргарита-то до сих пор неизвестно где: ее домашний телефон не отвечал, старика я уже не застал — куда-то уехал, — а номеров их мобильников не знал. Так что впереди маячил напряженный рабочий день, хотя чем конкретно будет он напряжен и где, я и сам покуда не ведал.

Нет, возможно, местная братия уже ищет Риту и не исключено, что найдет, но для меня персонально вопрос этот (если не считать факта нешуточного за нее беспокойства) являлся бы все равно второстепенным: тем, кто похитил Маргариту, нужен я в частности и алмаз — вообще. А значит…

И как раз в этот момент Лариса, запахивая на груди халат, — не вчерашний, купальный, а шелково-драконный, сиреневый и блестящий золотой вышивкой, — величественно вплыла в кухню, остановилась посередине, сладко потянулась, едва не задев перстнями люстру, и демонстративно покрутила перед самым моим носом своим потрясающим задом. А точнее — передом. Но не менее потрясающим.

— Как я выгляжу?

Я заверил, совершенно не кривя душой:

— Отпадно!

Она закружилась, не прекращая манипулировать тазом.

— А мой новый халат?

Я затушил сигарету в хрустальной пепельнице.

— Отличный халат!

Лариса поморщилась:

— Врёшь! Все вы врёте. Вам всем наплевать на мой новый халат…

— "Всем"?! — деликатно удивился я. — Но ты же сказала, что он новый.

Драматический вздох:

— Господи, разумеется, новый, но двое-то его уже видели.

— Включая меня?

Она покачала головой:

— Нет, исключая. Ты — третий.

Я хмыкнул:

— Тогда, милая, халат уже не совсем новый… — А у самого где-то как-то чуть-чуть защипало. Но не от ревности, нет. Ревность применительно к таким женщинам — роскошь совершенно бессмысленная и неконструктивная, по крайней мере, для человека разумного и рассудительного. Однако малюсенькая обида все же присутствовала — уж не могла из вежливости сказать, что я первый.

Лариса задумчиво посмотрела на меня:

— Да? — Помолчала и кивнула: — Пожалуй, ты прав. Хочешь, надену что-нибудь другое?

Я дружески погладил ее по груди.

— Не беспокойся, я не Отелло. И вообще, кажется, мне пора.

Лариса прищурилась:

— Искать ее? Так иди. И убери лапы! — неожиданно взорвалась она.

Я изумился:

— Ревнуешь?!

Она фыркнула:

— Еще чего! — И, круто развернувшись, направилась в ванную и захлопнула за собой дверь. А я… Я сидел и думал о том, что, похоже, у Маргариты Владимировны присутствует какой-то особенный талант в выборе подруг. Хотя… может, это и не она, а — ее выбирают…

Оделся до конца. Потом обулся. Потом постучал в дверь ванной.

— Занято! — донесся сквозь шум бегущей воды волнующий голос.

Но вновь отдаваться волнениям было уже попросту некогда.

— Ты скоро? — крикнул я. Ведь, во-первых, по правилам этикета мне следовало бы учтиво попрощаться, а во-вторых — и это, увы, главное — под ванной лежал мой пистолет.

Делать нечего, придется ждать. Я и ждал. Минут пятнадцать, пока наконец мстительная Лариса не закончила свои водные процедуры.

Она появилась, опять в "неновом" халате. Холодно глянула на меня, листающего в коридоре городской телефонный справочник.

— Уходишь? — И, не произнеся больше ни слова, царственной поступью проследовала в комнаты.

Меня это сейчас очень устраивало, и я ланью бросился в ванную, рухнул на четвереньки и заёрзал пятерней по полу. Слава богу, на месте. Вскочил, сунул, как мы выражались в детстве, "пестик" в карман и уже через мгновение снова был в коридоре.

Потоптался. Покашлял.

Нет ответа.

Горестно сказал:

— Ну, это… Пора мне…

Лариса вышла из спальни, на ходу расчесывая свои изумительные волосы. Еще недавно сумрачное лицо ее было теперь абсолютно спокойным и непроницаемым. Она щёлкнула замком и распахнула дверь.

Желая хоть как-то загладить явную, извиняюсь, склизкость ситуации, я виновато потянулся губами к ее щеке.

Лариса отшатнулась:

— Иди.

— Иду, — вздохнул я и вроде бы как нехотя преодолел порог. Обернулся: — Послушай…

Но дверь уже захлопнулась перед самым моим носом.

Когда-то в книжке одного психолога я вычитал некий любопытный пассаж. Ежели вы бредете с ружьем по глухому лесу и до слуха вашего вдруг начинают доноситься заунывные рулады саксофона, то вам и в голову не придет, что это действительно саксофон, а не самый что ни на есть натуральный волчий вой. И наоборот: находясь в гуще цивилизации и слыша вой волка, вы, повинуясь голосу здравого смысла и целой куче осознанных и неосознанных, но сызмальства засевших в печенках установок, наверняка не понесетесь тотчас же прочь, а лениво подумаете, что это, должно быть, какой-то полоумный меломан, в то время как волк, возможно, уже дышит вам в затылок.

К чему это я?

А хрен его знает.

Хотя, может, и к тому, что, вывалившись из подъезда не в лучшем расположении духа и занятый своими, самыми разнообразными мыслями, я не вполне адекватно отреагировал на очень негромкий и очень бесцветный оклик:

— Стоять!

Удивленно поднял голову:

— Что?!

Шагах в пяти от меня торчала сухощавая фигура парня лет двадцати трех-двадцати четырех. Лицо его было ну ничем не примечательно; про таких говорят иногда — "слепая задница". И вот эта-то "задница", уже напыщенней и наглей, повторила:

— Стоять! — и выразительно пошевелила пребывавшей в кармане легкой куртки правой рукой.

Я пожал плечами и остановился:

— Что дальше?

— Руки назад, — хмуро буркнул он.

Я уточнил:

— За голову или за спину?

Пару секунд он думал. Надумал.

— За спину. И чеши к дороге. Да не дёргайся, а то ежели чего…

Это я понимал. Я прекрасно понимал, что "ежели чего" уж с пяти-то метров он не промажет. Ладно, пошел к дороге, а там, будто почетного гостя города, меня уже поджидала машина и двое соратников конвоира. Один сидел за рулем желтой как цыпленок "пятёрки", а второй курил на тротуаре. Увидев нас, нырнул на заднее сиденье и похлопал по плечу водителя: готовься, мол.

Я без специального приглашения молча полез в машину, и тоже назад — порядки знаем. Приземлившись, сказал:

— Всем привет! — Но ответа не получил. Ребята хранили гордое молчание. Как сфинксы.

— Двинься! — Тот, который меня "взял", сел справа и велел левому: — Достань у него пушку. Только осторожней.

Но, честное слово, зря они так перестраховывались. Если бы мне было надо их замочить, я бы мог это сделать уже как минимум два раза. Однако "мочить" их мне не требовалось, по крайней мере — пока. А требовалось мне другое — хоть какая-то ясность и хоть какая-то информация. Дурню понятно: этим пацанам велено меня куда-то доставить. Кем велено и куда? Именно эти вопросы были сейчас главными, а все прочие мелочи и неудобства сами собой отодвигались на второй план.

Левый полез в мой карман за барменовым пистолетом, и я захихикал.

— Ты чё?! — оскалился правый.

— Ничего! — ржанул я как конь и пояснил: — Щекотно. Гляди, малый, не отстрели там…

— Не бойсь, не отстрелю. — Он вытащил "ягу" и сунул себе в карман. Слушайте, ну голимые дилетанты! Неужели тот, кто их посылал, не понимал, что пришить щенков как два пальца обгадить?

И вот тут-то я малость поёжился от одной мысли. Да человек, на которого эти вахлачата работали, совершенно сознательно отправил салабонов на верную смерть. Он — х о т е л, чтобы я их убил…

Зачем, спросите? Ответ напрашивался сам собой: спровоцировав тройную мокруху, мой неизвестный враг единым махом поставил бы меня вне закона и превратил в отщепенца. То, что УК я нарушил еще вчера в "Голубом поплавке", его не удовлетворяло — видимо, потому, что официальную огласку моему партизанскому рейду придать бы не удалось: судя по разговору с Пауком, местные тузики могли этот инцидент и замять.

И вот главный мой оппонент решил обделать меня всерьез. Так, чтобы потом и выбора не было: либо говори, где алмаз, либо — на нары. Да-а, толковый, очень толковый и изобретательный дядя…

Тем временем мы тронулись и поехали, и я спросил разрешения закурить.

Правый — тот, что меня "взял" (он явно был в компании главным), недовольно проворчал что-то под нос, однако сигарету дал и любезно едва не прижег мне щеку пламенем зажигалки.

Я курил и думал о разном: Маргарите и Джоне, Ларисе и Пауке, Наталье и "Чёрном Скорпионе". Думал о том, что, невзирая на всю эту чертовню, обязательно надо будет выкроить пару часов и сходить на могилу Серого. Интересно, а ходит ли на нее хоть кто-нибудь?..

Машина вырулила на какой-то пустырь и, проехав метров сто пятьдесят, остановилась. Я вопросительно посмотрел на "крутого" главаря:

— Не понял?

Он геройски нахмурил брови:

— Щас поймешь! — и вылез из машины.

Второй тоже вылез, и в "Жигулях" остались мы с шофером.

Первый сказал:

— Ну?

— Что — "ну"? — вроде бы как трусливо пробормотал я.

— Особое приглашение требуется?

— Это в смысле — выходить?

— Ага. Вот именно — в этом самом смысле.

Я пригорюнился:

— Ладно, выхожу. — Вышел. — И что дальше?

— Что?! А вот что!..

Эх, если и были у меня еще какие-то сомнения относительно роли этих бедолаг во вновь разворачивающемся на сей благословенной земле представлении, то теперь они исчезли. Да, им велели меня "проучить", не объяснив, однако, кого следует "проучить" и во что это в конечном итоге должно вылиться.

И это действительно могло бы вылиться во что-то весьма нехорошее, кабы я клюнул, пошел на поводу у организатора всей этой фигни. Я уже говорил, что так легко дал себя "заарестовать" и посадить в машину лишь потому, что надеялся: меня привезут к "главному". Увы, теперь надежда рассеялась как сон и утренний туман — "главного" мне не видать. А этих дурачков элементарно подставили, и, ей-ей, просто счастье для них (впрочем, и для меня тоже), что я вовремя раскусил идею своего неведомого противника.

Но я — раскусил. Вовремя. И потому когда "первый" зловеще (как, должно быть, казалось ему самому) прошипел:

— Что?! А вот что!.. — я только чуть наклонился, и его лихой кулак просвистел достаточно далеко от моего правого уха.

Парень размахнулся по-новой, и я опять убрал голову. Увидев, что на подмогу "вожаку" спешит второй добрый молодец, отскочил на пару шагов от машины.

— Ребята, давайте жить дружно!

Увы, в ответ на такое благородство — лишь каскад гомосексуально направленного мата, а это кому понравится? К тому же я вспомнил, что оба идиота вооружены и мало ли что взбредет им в башку, если я буду продолжать игры в гуманность. Нет, пора заканчивать, решил я и по-мужицки врезал правой в челюсть одному и тут же впечатал левый кулак в висок второго.

Оба безо всяческих там выпендронов рухнули как колоски под серпом пионера, а я, обшарив их карманы, забрал свой пистолет и не свой тоже — старый-престарый "ТТ", где только откопали. Погрозил пушкой водителю — не уезжай, мол.

Драчуны лежали спокойно и дышали ровно, как во сне. Ну и пусть спят.

Я снял со второго — он был пошире в плечах — куртку и надел ее: таскать в карманах брюк один ствол — еще куда ни шло, но два — перебор, многовато. Спрятал оружие, а потом вернулся к машине, открыл переднюю дверь и, увидев белое от страха лицо водителя, предварительно понюхал воздух в салоне. Да вроде ничего, терпеть можно. Сел и захлопнул за собой дверь:

— Ну?

Он с трудом прошептал:

— Ч-что?..

— То… — вздохнул я и поинтересовался: — Оружие есть?

Он отчаянно замотал головой:

— Что вы!.. Откуда?!

И я ему поверил. Действительно, откуда у такого оружие.

— Ладно, — сказал я. — Время не ждет. Говори: кто вас подослал?

Он снова завертел башкой:

— Не знаю! Честное слово, не знаю! То есть… я его видел, но кто он — понятия не имею!

Я кивнул в сторону отдыхающих на молодой травке хулиганов:

— А эти имеют?

Он неврастенично задёргал плечами:

— Не! Мы ж вместе были…

— Да где! Где были-то? — разозлился я.

Парень испуганно заморгал:

— В пивбаре…

(Милое дело!)

— Сегодня?

Он тяжело выдохнул:

— Не, вчера…

— Во сколько?

— Вечером. — На секунду задумался. — Да нет, скорее, ночью. В общем, сидели мы с тёлками, бухие уже были — тут он и подвалил.

— Он — это кто? — Я начал закипать не на шутку.

— Да кто ж его знает! — едва не заплакал водила. — Отозвал нас на улицу, сказал, есть дело…

— Какое дело? — проскрежетал я. — Говори, тля худая, какое дело!

Слушайте, с этого надо было и начинать. Из мальчонки полилось как из унитаза.

— Вызвал на улицу и сказал, что надо проучить одного кента, — затараторил он. — Взял, говорит, бабки и не возвращает. Пообещал заплатить путём и задаток дал.

Я усмехнулся:

— Большой задаток-то?

— Нормальный… — потупился он.

— Ясненько, — протянул я, однако тут же поправился: — Нет, погоди, ясненько, да не всё. Как вы меня нашли?

— Во! — удивился парень. — Он же адрес назвал — улицу, номер дома и подъезд, из которого вы утром выйдете. А потом… — И замялся.

Я насторожился:

— "Потом"? Ну-ка, ну-ка колись — что "потом"?

— Фотку дал.

А вот это было уже совсем интересно.

— Фотку?! — промычал я. — И где же та фотка?

Руки у чувака затряслись, и он торопливо полез в бардачок.

— Щас… да где ж… щас… Вот, — облегченно выпрямился. — Вот!

Я взял фотографию и…

Знаете, я ожидал чего угодно, но такого…

На "фотке", разумеется, был я, однако снят я был не где-нибудь, а возле подъезда своего собственного дома, в своем собственном, родном городе! Да-а, ну и фокус…

Сунул фотографию в карман.

— Как он выглядел?

— Кто? А, тот? Да вроде обыкновенно — высокий, худой, крепкий.

— Лет сколько?

— Ну, примерно как вам… — И вдруг хлопнул себя по щеке: — Блин! Главное чуть не забыл — он лохматый. Точно-точно, лицо плохо помню, мы к тому времени уже здорово датые были. Ага, железно, лохматый он!

— То есть?

Шофер ткнул ладонью в плечо. Естественно, свое.

— Патлы — во! До спины. Будто этот… хиппи какой.

Я уточнил:

— Не путаешь?

Он затряс башкой:

— Да разве такого спутаешь!

Я бросил взгляд за окно: дрыхнут еще. Интересно, есть ли смысл допросить и их или ничего нового не расскажут?

— И когда ж остальные бабки за работу? — полюбопытствовал у шофера, однако тот не ответил. Я поднял глаза и увидел, что парень напряженно всматривается куда-то вдаль. Глянул в том направлении…

Гадство, метрах в трехстах, из-за кирпичных пятиэтажек, медленно выруливал бело-синий "жигулёнок" и поворачивал явно в нашу сторону.

— Менты… — прошептал мой сосед. — Твою мать, менты…

— Заводи! — рявкнул я.

Глаза его засверкали ненормальным блеском:

— А ребята?!

— Заводи, паскуда! — Я наградил его сдержанным гувернерским подзатыльником, и через несколько мгновений мотор заурчал. — Трогай!

Больше водила о "ребятах" не заикался. Лихорадочно развернулся и погнал обратно, в ту сторону, откуда мы недавно выехали на этот чёртов пустырь.

— Быстрее! — гаркнул я. — Быстрее!..

Пустырь кончился, и "пятёрка" нырнула в улицу из одноэтажных частных домов. Парень крутил баранку, почти ежесекундно оглядываясь, на лбу его выступили крупные капли пота.

— Догонят! Как пить дать, догонят…

И тут я увидел распахнутые настежь в один из дворов ворота. Ткнул пальцем:

— Сворачивай!

Он не сразу врубился.

— Что?

— Сворачивай, дятел!.. — И едва лишь мы влетели в просторный двор, я выскочил из машины и бегом одно за другим захлопнул металлические крылья ворот. Приник глазом к щели в заборе.

"Ментовка" пропылила по улице через полминуты. В ней сидели двое мусоров: за рулем — в форме, рядом — в цивильном. Остался ли кто-нибудь возле "потерпевших"? Наверно, остался.

— Эй, молодые люди, извиняюсь… — раздался сзади громкий, чуть надтреснутый голос. На деревянном крылечке дома стоял пожилой, но еще достаточно крепкий мужик с характерно багровой, точно у вареного рака, физиономией.

— Извиняюсь, говорю, — снова зычно изрек он, поведя перстом вослед удалявшейся милицейской машине. — На пузырёк бы надо. — И ухмыльнулся, показав редкие прокуренные зубы. — Это, за постой и конспирацию.

Я в сердцах плюнул на траву.

— Испугал, старый чёрт! — Потом невольно улыбнулся. — Будет тебе на пузырь, дед. — Но предупредил: — Только пей один, мы закодированные, ясно?

Старик довольно кивнул:

— Чё ж тут не ясно? Как хочете, мне больше достанется.

Я завистливо вздохнул:

— Эт-т точно!

И полез в карман за деньгами…

 

Глава пятнадцатая

С водителем желтых "Жигулей" я расстался глубоко уверенный в том, что, не тронув всерьез его "крутых" друзей, поступил не только правильно, а и мудро. И лишний раз не взял грех на душу, и снова убедился, что враг играет грязно — а как еще прикажете квалифицировать сигнал в милицию? — ну и… Но, впрочем, об этом пока молчок.

Также в актив недавнего рандеву можно занести и кое-какую информацию о "заказчике". Негусто, правда, — только то, что "капитан Немо" приблизительно мой ровесник и носит длинные волосы (тоже поклонник старого доброго рока?), однако и это было достаточно важно. Хотя бы потому, что теперь вариант с Пауком практически отпадал. Нанимать вшивую шушеру да еще и приплетать ментов — нет-нет, до такого западло милейший Владимир Евгеньевич сроду бы не опустился. Старая школа есть старая школа.

Мысленно попросив у Паука прощения за первоначальные подозрения, я вдруг подумал: а не нанести ли ему визит? Перемирие в объявленной вчера здешнему высшему обществу войне еще действовало, а значит, я имею полное право навестить старичка в его паутине.

Да-да, отличная мысль — проведаю Джона и заодно узнаю, нет ли новостей. А адресок мне известен еще с прошлого года. Просто тогда он не понадобился.

Для разнообразия, а также ввиду наличия относительно свободного времени я решил прокатиться на автобусе. Ехать, по масштабам этого города, было далеко, и я автоматически начал рисовать в голове картину происходящего. Она складывалась из очень разношерстных обрывков и фрагментов, но все же не настолько разношерстных, чтобы не сложиться в близкий к элементарному логический ряд. Итак…

Итак, некто узнает (а может, и знает давным-давно, но почему-то только сейчас начинает активно действовать) о существовании полулегендарного алмаза "Чёрный Скорпион", зафиксированная более или менее достоверными сведениями история которого насчитывает уже около шести тысячелетий и который превратности "алмазной" и человеческих судеб забрасывают в наши дни в небольшой, раскинувшийся на берегу Понта Эвксинского город.

Но узнает загадочный покуда "Мистер Икс" не только это: ему становится известен и круг людей — очень ограниченный круг, — которые в той или иной степени соприкасались с камнем или же не соприкасались, однако знали о его существовании, а возможно, и местонахождении. И вот тогда (ежели, повторюсь, этому человеку меня просто-напросто не вломили, даже случайно, Паук или Маргарита) он выстраивает примитивную схему, в которой методом исключения определяет фигуру, которой с наибольшей долей вероятности может быть ведомо, где спрятан бриллиант. И фигура эта — я. Друг покойного последнего хозяина "Чёрного Скорпиона", приехавший в город по его просьбе, натворивший здесь достаточно малопонятных на первый взгляд дел, а после так же неожиданно уехавший.

Вывод? Этот тип (то есть я) знает, где алмаз. А вдруг и не только знает, а вот уже год нагло владеет им.

Следующий вывод? Прост: надо найти этого наглеца и отобрать камень, если тот у него, либо же выбить из паразита местонахождение тайника. И поскольку тайник все же, видимо, здесь, а не в его родном городе, то последнего надо заманить в "места былых сражений". Как? Да самым обычным со времен Адама и Евы способом — с помощью женщины, даже если сама та женщина ничего и не знает. (Или всё же знает?)

И такая женщина есть! Правда, она дочь очень опасного и влиятельного в местных кругах человека, но, чёрт побери! — и ставка же неплоха. И вообще — брать, так банк, иметь, так королеву!

Да-да, таким образом он и действует, провернув предварительно нехилую подготовительную работу, чему свидетельством — моя фотография у родимого подъезда, конфискованная у этой жалкой троицы. Судя по заснеженному пейзажу, щелкнули меня месяца три назад, в январе или феврале. Дьявол, а я тогда как раз встретился с Натальей…

Замотал головой — не отвлекаться! Итак, я получаю фальшивую телеграмму, приезжаю, заваливаю в дом Маргариты, которая, оказывается, "отдыхает на Крите", и знакомлюсь с "внучкой" Паука. Знакомство, впрочем, длится недолго — ее убивают вместо меня и…

И тут я подпрыгнул на жестком сиденье. Вот! Вот что подсознательно не давало мне покоя все последние сутки. Я жалел девчонку, которой досталась пуля "вместо меня", и одновременно не понимал, почему меня сразу же решили убить, не узнав ничего об алмазе.

Да они, мать их еди, и не собирались убивать! И пуля лжевнучке досталась отнюдь не вместо меня — ей она и предназначалась. Суки, угробили девку, чтобы облажать меня в первый же час после приезда! И друг тот в окно полез вовсе не добивать меня — наоборот, он испугался, что я готов, а ему теперь нагорит от "начальства".

Ну конечно: он чуть ли не собирался оказать мне первую медицинскую помощь, а я, дубина, его благих порывов не понял и от волнения придушил сильнее, чем следовало. Второй же, почуяв, что пахнет жареным, слинял. Ну а потом уж я, совсем запутавшись, вызвал Паука, и так далее…

Что "и так далее"? Я еду к Ларисе, узнаю, что Маргарита ушла и не вернулась. Выхожу от Ларисы и получаю от проезжающего мимо мотоциклиста прямо на улице лаконичное послание, которое в определенной степени расставляет точки над "i". Дальше… А вот дальше я своим партизанским налетом на "Голубой поплавок", возможно, делаю глупость… А возможно, и нет. Боссики-то зашевелились.

Ну и — покуда почти всё, ежели не считать нестандартной ночки, проведенной в квартире Ларисы, и знакомства с нанятыми "длинноволосым" орлами. Нет, все-таки я не вполне понимал логику его действий (если главный действительно он). Одновременно ведет переговоры и ставит на меня капканы — натравливает ментов и проч.

Ладно! Тряхнул головой и посмотрел в окно. О, следующая остановка моя! Соскочил с подножки автобуса и поканал по кипарисовой аллее, ведущей к еще одной, подобной Маргаритиной, "долине нищих". Я вышагивал по дорожке и думал о том, что опять влип, и влип капитально. Вдобавок влип не только сам, а пусть и косвенно, но втянул в это дерьмо Маргариту. Гм, если только не она втянула в это дерьмо меня…

Нет, можно, конечно, возразить: мол, а разве же год назад было легче?

Да, год назад было легче. Год назад все основные события тоже закручивались вокруг бриллианта, но я был отнюдь не единственным их участником. И тогда я вполне мог, коли бы захотел, сойти с дистанции на любом этапе и преспокойненько унести свою драгоценную задницу за тысячу километров отсюда, предоставив остальным кладоискателям самостоятельно рвать друг другу глотки, в то время как теперь…

Да, теперь я мог сойти с этой долбаной дистанции лишь в одном случае — с пулей в башке. Потому что отныне я, увы, отождествлял собой для неведомого покамест врага и себя лично, и "Чёрного Скорпиона" одновременно. Гм, забавно, забавно…

Эта "долина нищих" располагалась на невысоких, разбросанных к северу от города холмах. Судя по размерам и архитектуре домов, возникла она раньше, чем поселок, в котором жила Рита: дома были поменьше и внешне на дворцы и замки почти не походили. А вот участки были больше; некоторые особняки торчали на вершинах холмов, а некоторые, подобно ракушкам, лепились к склонам предгорий. Дальше же постепенно начинались и сами горы.

Резиденция "папы"-Паука стояла на отшибе от остальных владений. И место было получше — участок ровный. Рядом с массивным двухэтажным домом-кубом, безо всяких дизайнерских излишеств, два гаража, а от дома до каменного забора — огромная и уже вовсю зеленая лужайка. Вокруг — густые кусты и высокие деревья — настолько высокие, что, по-видимому, Владимир Евгеньевич отгрохал себе эту хижину еще задолго до времен перестройки и гласности.

От ворот и калитки до дома было метров сорок, к нему вела аккуратная, посыпанная каменной крошкой дорожка — асфальтовое же полотно сворачивало вправо, к гаражам. Я постоял, повертел головой, однако ни единой живой души во дворе не узрел. Тогда, вцепившись в толстые металлические копья, рывком подтянулся и, с риском усесться на наконечник такого копья, оседлал калитку и через секунду спрыгнул вниз.

Знаете, вообще-то у меня еще с юности какой-то с трудом преодолимый трепет перед подобными "заборными" и "оградными" конструкциями, и пошло это с того дня, а вернее, вечера, когда лет двадцать пять назад на одной из танцплощадок, обнесенной таким же вот частоколом, произошел кошмарный случай. Перелезая через ограду, чтобы попасть на танцы бесплатно, какой-то парень не удержал на самом верху равновесия и сорвался, однако не полетел вниз, а напоролся руками на острые штыри. Это было действительно жутко: он висел на пробитых черным железом кистях, извивался, корчился от боли и страшно кричал. (Ансамбль, помнится, играл тогда "Видел ли ты когда-нибудь настоящий дождь?" "Криденс".) Его попытались снять, но безуспешно. Музыка еще играла, а толпа стояла и, вся в шоке, безмолвно глазела на муки несчастного. Наконец подкатила "скорая", понабежали ребята в серых мундирах, и объединенными усилиями парня сняли с копий и увезли. Через несколько минут музыканты врубили "Дым над водой", а я ушел. И хотя за последующие годы повидать довелось всякого, однако копья оград до сей поры вызывают в моей вроде бы уже и достаточно заскорузлой душе самые неприятные ассоциации. И та песня Фогерти тоже.

Но мы отвлеклись. Итак, я спрыгнул на дорожку, и вдруг… И вдруг из-за угла дома выскочило и решительным намётом направилось прямо ко мне косматое чучело с разверстой пастью и весьма красноречивым обликом и взглядом. Правда, уже в следующий момент я врубился в ситуацию и по возможности решительно постарался прокукарекать:

— Линда!.. Ой, то есть, Герда! Свои! Фу! Кому сказал!..

Да считай, что никому — ей, собаке, на мои страстные призывы было абсолютно начхать. Она молча приближалась, и я инстинктивно сжал в кармане чужой куртки рукоятку трофейной пушки…

Спасение пришло едва ли не в самый последний миг. В лице, а вернее, морде моего ненаглядного дебила, который с грацией медведя-гризли внезапно выломился из кустов слева от дорожки и чудом успел в невообразимом прыжке сбить всей своей массой с курса негостеприимную хозяйку. Та закувыркалась по траве, а когда встала наконец на ноги, дёргаться было уже поздно: Джон передними лапами охаляпил меня за шею и, радостно взвизгивая, лизал в физиономию. Эта сука сделала было, правда, еще одну попытку исполнить свой профессиональный долг, но Джон моментально бросил лизаться и, развернувшись к ней, грозно оскалился. Чёртова мадам прижала обрубки ушей и попятилась, а я с благодарным умилением и даже каким-то отцовским чувством в душе подумал: "Надо же, похоже, юноша и впрямь стал мужчиной! Так их, брат, так!.."

На взаимные приветствия ушло еще минуты две, в течение которых Герда совсем сникла — видимо, окончательно сообразила, что со мной ловить нечего, проще найти другую жертву. Наконец я сказал:

— Всё! Всё, Джон, отстань! Фу!

Он отстал и подбежал к своей пассии, игриво ткнул носом в морду.

Пассия с демонстративной обидой отвернулась, точно говоря: "Иди вон целуйся со своим этим!", однако мне тратить время на дальнейшие этологические наблюдения было некогда, и я решительно тронулся к дому. Джон — за мной. Герда подумала-подумала — и тоже поплелась следом.

Всей оравой мы поднялись на крыльцо. Я увидел кнопку звонка, нажал. Да, Паук и в быту был консерватором — никаких тебе "Турецких маршей" и "Ламбад". Из-за двери донеслось лишь старорежимное "динь-динь" и — тишина.

Немного подождав, я нажал еще раз:

"Динь-динь".

Нет ответа.

"Динь-динь, динь-динь… Динь-динь, динь-динь, динь-динь…"

Эффект тот же, вернее — никакого.

Тогда я осторожно толкнул дверь, и она бесшумно распахнулась передо мной и собаками, которые уже через несколько секунд как лошади загарцевали где-то во чреве здания. Я же скромно остался на пороге и правильно сделал, потому что откуда-то из-за дома раздался вдруг приглушенный расстоянием женский крик:

— Герда, бессовестная, где ты там? А ну-ка иди ко мне! Слышишь?..

Кто бы это мог быть?

Спустившись с крыльца, я невольно подтянулся и приосанился. Обогнув дом, пересек целую маленькую рощу платанов, магнолий и кипарисов и увидел бассейн. Небольшой, приблизительно шесть на восемь метров, но шикарный как в заграничном кино: отделанный разноцветной плиткой (дно — небесно-голубой) и "обсаженный" по периметру стилизованными под старину, с понтом газовыми фонарями. Обрамляла бассейн зеленая лужайка, и повсюду в живописном беспорядке были разбросаны (в смысле — стояли) зонтики от солнца и несколько шезлонгов и плетёных стульев. "А уездный предводитель команчей живет, однако, в пошлой роскоши", — плагиаторски подумал я и внимательно обозрел окрестности.

А обозреть, признаюсь, было что, хотя почти все шезлонги и пустовали. За исключением одного. И вот в этом-то одном, подставив себя небу, в томной позе возлежала загорелая дама, одетая в нижнюю половинку купальника и черные очки. В правой руке ее дымилась сигарета, а ошую стоял мраморный столик, украшенный двумя красивыми бутылками и парой стаканов. А еще на крышке столика, рядом с пепельницей, лежали изящный дамский пистолет с рукояткой из слоновой кости и "Аргументы и факты".

На первый взгляд женщина в черных очках производила впечатление достаточно молодой. Однако уже на второй — увы, недостаточно. Нет-нет, у нее все, что надо, было еще в порядке — просто пытливый взор не мимолетного, а более вдумчивого исследователя все же отметил бы некоторые симптомы грядущего увядания. Но, впрочем — только грядущего. Короткие же светлые волосы приятно контрастировали с загорелой золотистой кожей.

Глядя на эту разомлевшую под солнцем ундину, я вдруг вспомнил, что все еще парюсь в чужой куртке, и невольно пошевелил для вентиляции плечами. Потом, подумав о пистолетике со слоновой ручкой, решил, что лучше скрыться в кустах и пошуметь там малость для приличия, дабы дать незнакомке время задрапироваться.

Сказано — сделано. Осторожно шагнул назад и… кр-р-рак! — треснув каким-то проклятым сучком, застыл в виноватой позе.

Хотя мог бы и не застывать.

Женщина даже не повернула головы. Только спросила:

— Это ты, Герда?

Я скорбно вздохнул:

— Да как сказать… Очевидно, нет.

После этого она повернула голову, медленно стянула с носа очки и слегка привстала на локте, отчего грушеобразные груди с крупными коричневыми сосками переместились из вертикального положения в полугоризонтальное. Большие серые глаза не-сколько секунд пристально и совершенно не удивленно смотрели на меня, после чего женщина лениво потянулась и, вытащив откуда-то из-под тулова белый газовый платок, накинула его на грудь.

— Извините, я нечаянно… — удрученно пробормотал я, ожидая душещипательно-целомудренной сцены, но сцены не последовало. Держа сигарету в одной руке, а очки в другой, незнакомка спокойным и мелодичным, почти девчоночьим голосом поинтересовалась:

— А где Герда?

Я снова вздохнул:

— В доме. Понимаете, я, увы, нечаянно открыл дверь, и…

— С ума сошли, — ровным тоном сообщила она. — Мы не пускаем собаку в дом во время течки. Теперь перепачкает там всё!

Я повесил нос.

— Простите…

Женщина не ответила. Только выбросила сигарету и, придерживая шарф на груди, приняла сидячее положение.

— Но почему же она вас не съела?

— Почему? — Я почесал вчерашнюю шишку. — Видите ли, дело в том, что… — И, рухнув на четвереньки от игривого толчка в спину дорогого питомца, завертел головой, уворачиваясь от слюнявого языка Джона.

Миссис в шезлонге кивнула:

— Теперь вижу, в чем. Значит, вы и есть хозяин этого мужлана?

Я обиделся:

— Почему — мужлана?!

Женщина заливисто рассмеялась:

— Да потому что лезет все время! — Добавила: — И не только к Герде.

Ага, грань приличия задана. Тетя без особых комплексов. Я поднялся с четверенек и, отряхивая брюки, туманно пояснил:

— Уважает он вашего брата… то есть, сестру. На улице даже незнакомых целует. И идет вроде смирно, а чуть зазеваешься — прыг! скок! чмок! — И — замолчал. Потому что понятия не имел, о чем говорить дальше.

— Так-так… Выходит, вы и есть знаменитый прошлогодний ухажер нашей Риточки?

Я невольно оторопел:

— "Вашей"?!

Но женщина шаловливо погрозила мне украшенным перстнем пальчиком:

— А ну-ка не хамите! Сколько, вы полагаете, мне лет?

Я мысленно крякнул — гулять так гулять!

— Тридцать… четыре?

Она лучезарно улыбнулась:

— Льстец! — Капельку погрустнела: — Увы, уже тридцать восемь…

— Не может быть! — запротестовал я.

— И тем не менее. Но все уверяют, что выгляжу я неплохо.

— Все? — невинно уточнил я.

Снова заливистый хохоток:

— А вы остряк! Ну, пусть не все — но многие.

Я приблизился и, окинув ее по возможности нейтральным взглядом, признал:

— Пожалуй. — Придвинул стул. — Позволите? — Но тут же спохватился: — Простите, может, мне отвернуться, а вы… — И деликатно показал на грудь. Свою.

Она махнула рукой:

— Да ладно. Всё равно у меня здесь ничего нет, я так и пришла.

Я изумился:

— Где — "ничего нет"?! А-а-а, в смысле одежды. Ну, тогда конечно… Только вот боюсь, что если нагрянет Владимир Евгеньевич, ему это не очень понравится.

Женщина округлила глаза:

— Вовику?!

— "Вовику"?! — округлил свои и я, но сразу же врубился. — А-а, ну да, понятно…

— Что вы-что вы! — жаворонком щебетала меж тем она. — Вовик у меня совсем не ревнивый. Когда мы с ним пять лет назад поженились…

— Миль пардон! — не выдержал я. — Это вам, значит, было…

— Тридцать три, — поспешно сказала она. — А Вовику… — зарделась, — пятьдесят девять. Так вот, я сразу поставила ему условие — не ревновать. Слышите?

— Слышу, — кивнул я, думал про себя, что что-то явно не тянет "Вовик" на шестьдесят четыре, и не исключено, что одна из главных причин того (помимо больных почек) находится сейчас передо мной. А впрочем, еще не известно, как буду выглядеть я сам, when I" m sixty four1.

— …и заверяю вас, — продолжала она. — За все эти годы я не дала Вовику ни малейшего повода для ревности. Ни ма-лей-ше-го! — Это прозвучало торжественно и гордо. Очень торжественно и очень гордо.

— Ну ясное дело, — согласился я. — А как же иначе. Простите, а мать Риты…

Скорбь на красивом лице:

— Мать Риточки и Людмилы… — Пояснила: — Это старшая дочь Вовика, она живет в Москве.

— Да-да, — сказал я. — Кажется, там имеется еще и внучка?

Моя собеседница вновь расцвела:

— Конечно-конечно. Прекрасная, прекрасная девушка! Студентка, спортсменка…

— Комсомолка, красавица… — пробубнил я себе под нос.

— Что?

— Ничего-ничего! Продолжайте.

Она опять тяжко вздохнула:

— Так вот, мать девочек давно умерла. Риточка еще училась в школе. У бедняжки было слабое сердце…

(Небось Паук довел, вяло подумал я.)

— Господи! — воскликнула вдруг она таким драматическим голосом, что я подпрыгнул. — Господи, но мы же с вами до сих пор не познакомились! — А впрочем, — лукаво улыбнулась она, — ваше-то имя мне известно.

Я галантно привстал:

— Весьма польщен! — И оттолкнул подбежавшего в очередной раз поделиться какой-то своей собачьей радостью, возможно, новой победой над Гердой, Джона. — Весьма!

Она протянула руку, формально придерживая шарфик на груди.

— А меня зовут Татьяна Николаевна… То есть, Татьяна, — моментально поправилась она. — Но, разумеется, для своих — просто Таня.

— Очень приятно, — заверил я, думая про себя, что, невзирая на неоспоримую соблазнительность новой знакомой, до "Тани", пожалуй, все же лучше не добираться, остановившись в крайнем случае на "Татьяне", и задал, показывая на пистолет, вполне нейтральный вопрос: — А… это, извиняюсь, зачем?

Татьяна Николаевна пожала округлыми шоколадными плечиками:

— Господи, да бред, конечно, но Вовик настаивает, говорит, мало ли что.

(Так-так, значит, для Тани Николаевны образ и стиль жизни горячо любимого супруга отнюдь не секрет.)

— А стрелять-то умеете? — поинтересовался я.

Она важно кивнула:

— Ну разумеется! — Подумав, добавила: — Только очень плохо. Когда тренируюсь, все время попадаю не туда, куда надо. Понимаете?

Я хмыкнул:

— Понимаю. Слушайте, ну а почему бы Владимиру Евгеньевичу не приставить к вам охранника? Уж хоть на одного-то раскошелиться мог бы.

Татьяна Николаевна горько вздохнула:

— Да он приставлял. Были, были у меня охранники! Сначала один, потом другой, третий… А потом… — В девчоночьем голосе ее зазвучала неподдельная обида: — Потом он почему-то заявил, что хватит, лишних людей у него нет, привез эту собаку, дал мне пистолет и сказал, что обойдемся сигнализацией.

— Ясно, — посочувствовал я и осуждающе покачал головой: — Эх, да разве же на таких женщинах экономят!.. — И вдруг обмер: — Что? Что вы сказали?!

Она растерялась:

— А что я сказала?

— Сигнализация?!

— Ну да. Если при неотключенной сигнализации кто-то перелезет через забор или войдет в дом, то у Вовика запищит такая маленькая штучка… Она у него всегда с собой, в специальном карманчике… Ой, вы чего?!

Я схватился за шишку.

— Ничего. — И пояснил: — К сожалению, уважаемая, я и перелез, и вошел, так что штучка у Вовика давно пищит. — Вскочил на ноги. — Вставайте. Скорее! Господи, да скорее же!

Она медленно поднялась.

— Но почему?

Я скрипнул зубами.

— Нипочему! Дайте-ка завяжу вам эту косынку.

— Да зачем?.. О-о-о, слушайте, неужели вы думаете, что Вовик будет вас ко мне ревновать?!

Но я уже развернул ее к бассейну передом, к себе задом и отобрал псевдоплаток.

— Меня к вам, может, и не будет, а вот вас ко мне — не исключено. Стойте смирно! — Торопливо сложил платок в несколько раз, заметно уменьшив тем самым его оптическую проницаемость, и: — Пардон… — жестом фокусника накинул на торс. — Не жмёт?

Татьяна Николаевна помотала головой:

— Нет-нет, не жмёт, очень хорошо, большое спасибо.

— Это вам спасибо! — Я завязал концы на золотисто-коричневой мягкой спине на два крепких узла. — Фу-у, вроде успели…

Она весело рассмеялась:

— И правда успели!

Со стороны ворот раздался не слишком злобный, однако достаточно серьезный лай Джона. Я устало рухнул обратно на стул и утёр со лба трудовой пот:

— Успели…

Татьяна Николаевна тоже присела на краешек своего шезлонга, но тут же поморщилась:

— Ой, а вот так жмёт… — И жалобно проговорила: — Слушайте, а кто же потом мне это развяжет?

Я сделал каменную физиономию и потянулся за газетой.

— Вовик…

 

Глава шестнадцатая

Первыми возле бассейна появились быки Паука, однако, увидев меня, мирно и безмятежно читающего газету, а также сидящую напротив со стаканом в руке (я от спиртного, разумеется, отказался) хозяйку, нерешительно замерли и удивленно вылупились на нас.

И я отлично их понимал: парнишки прискакали по тревоге, готовые бомбить, стрелять, пулять, а тут нате — такая пастораль. Одного из этих троих я уже видел вчера в доме Маргариты, и, по-моему, именно он участвовал год назад в исторической передаче мне на здешней автостанции корзинки с будущим Джоном. Здоровенный ломовик, в огромной ручище которого двенадцатая "беретта" казалась детской игрушкой. Двух других лицезреть раньше счастья не имел: габариты этих были малость поскромнее, но тоже ничего, крепкие ребята.

Подняв голову от "Аргументов и фактов", я лучезарно улыбнулся всем троим и сказал:

— Привет.

Доброго ответа, естественно, не дождался, однако "ломовик", узнав меня, что-то буркнул и сунул "беретту" под полу просторного пиджака. Остальные последовали его примеру — в смысле не буркнули, а засунули то, что у них до этого было в руках, в карманы.

Четвертым и пятым (вернее, пятой) из кустов показались Джон с Гердой. Спасаясь от домогательств моего молодца, Герда подлетела хозяйке, Джон тоже, и Таня Николаевна замахала руками как мельница:

— Уйдите! Немедленно уйдите прочь, бессовестные!..

"Бессовестные" поскакали дальше, а я подумал, что, невзирая на некоторую экстравагантность и, по-видимому, хроническую простоту нрава, эта мадам мне, чёрт возьми, чем-то нравится, и при наличии свободного времени я мог бы даже конкретизировать — чем именно, однако… Однако времени-то и не было, потому что в этот миг на сцене появился шестой персонаж — сам Паук.

Первым делом он мрачно уставился на меня.

Я вежливо кивнул:

— Здрассьте.

Но Паук не ответил. Мне. Зато резко мотнул головой в сторону своих гвардейцев:

— Свободны!

Те оперативно удалились, и мы остались втроем на всем белом свете.

Я улыбнулся:

— Присаживайтесь, Владимир Евгеньевич. (А улыбнулся потому, что так и подмывало назвать старого таракана Вовиком.)

Паук сел. Посмотрел на супругу. Потом на меня. Потом опять на нее:

— Вы, гляжу, уже познакомились.

То был не вопрос, а констатация факта, однако, похоже, Татьяна Николаевна в подобных психологических нюансах не слишком рубила. Она тотчас же защебетала:

— Конечно-конечно, Вовик! А что, ты сердишься?! Ой, ну зря, дорогой, зря!.. И потом, ты же сам рассказывал мне про этого человека столько интересного. Помнишь?

Теперь я наградил "Вовика" трансцендентным взглядом, и он смутился.

— Ты не поняла, дорогая, я не о том… Просто… Просто ты могла хотя бы позвонить, что тревога ложная! (Ха! Я мысленно подкрутил прошлогодний ус — а ложная ли?)

Дорогая захлопала глазами как кукла:

— Ой, Вовик… Об этом я как-то и не подумала!

Паук с видимым усилием заставил себя улыбнуться:

— Ну ладно, ладно… Слушай, пойди распорядись насчет обеда, я проголодался как волк.

Татьяна Николаевна… (Да, решено: в присутствии мужа я даже мысленно буду звать ее Татьяна Николаевна, и никак иначе. Ну а в отсутствии?.. В отсутствии — поглядим.) Итак, Татьяна Николаевна растерялась еще сильнее:

— Обед?! Но Вовик, какой обед? Ведь Зина вернется только через час!

Паук поморщился:

— Ну хорошо, через час, так через час. Послушай, нам надо поговорить, а ты…

Она оскорбленно поджала губки.

— О-о-о! — Восстала во всей своей красе. — Мог бы сказать! — Холодно кивнула мне: — Извините.

— Пожалуйста-пожалуйста!

И торжественно и монументально прошествовала вдаль. Я невольно проводил ее взглядом насколько хватило радиуса действия шеи.

Паук тактично покашлял, и шея вернулась в исходную позицию. Потом Владимир Евгеньевич тяжеловато вздохнул:

— М-да-а… Такие вот дела…

Однако я протестующе рубанул рукой воздух:

— Слушайте, а вот этого не надо! Я всегда с пониманием отношусь к чужому горю… то есть, счастью, но не люблю, когда меня используют в качестве жилетки. Это ваша жена, вы с ней и возитесь. У меня же других забот полон рот, как, впрочем, и у вас тоже. Или я ошибаюсь?

Старик уронил голову:

— Да, конечно.

— Ну а коли "да, конечно"… — бросил газету на траву, — то давайте-ка быстренько обменяемся информацией и я побегу по делам. (Брехня, я до сих пор весьма смутно представлял, какие шаги предпринять дальше.) Что скажете?

Паук пожал худыми плечами:

— Да у меня, собственно, почти ничего. Где Рита… То есть, не Рита — все же ищут "какую-то" женщину, — так вот, где она, никто не знает. Ну а мои… м-м-м… коллеги озабочены собственной безопасностью и поднимают своих людей в ружье. Между прочим, в "Голубой поплавок" вам теперь не проникнуть даже на танке.

— Посмотрим, — дерзко заметил я.

Паук нахмурился:

— А нечего тут смотреть! Послушайте, Маргарита моя дочь, и вас я тоже прекрасно понимаю, но так нельзя. Да-да, нельзя! Даже в тех кругах, к которым мы с вами… э-э-э… принадлежим, существуют свои неписаные законы и пусть спорная, но мораль. Методы же, которыми собираетесь, — да нет, не собираетесь, а постоянно действуете вы, это даже не беспредел, а… а…

— Беспредел в квадрате? — предложил я.

Он зло засопел:

— Если не в кубе! И потом, чего вы добьетесь? Кучи новых трупов? Но ведь Рите это не поможет, потому что теперь и дураку ясно: человек, решивший завладеть "Чёрным Скорпионом", — не наш! Он залег на таком дне, с которого его не выцарапать ни вам, ни мне, ни моим… м-м-м…

— Коллегам?

Старик чуть ли не с отчаянием посмотрел мне в глаза:

— А ну вас!

Я похлопал его по плечу:

— Не переживайте так, Владимир Евгеньевич, не стоит. Зер гут, считайте, что ваше красноречие меня убедило. На чужом несчастье своего счастья не построишь, не рой другому яму, и так далее. Ладно, Владимир ибн Евгеньевич, можете передать своим коллегам, что ультиматум аннулирован, пусть спят спокойно и видят только добрые, розовые сны. А вот чего не передавайте, но имейте в виду сами: ежели кто из этой братии, случайно там, не случайно, попадется мне под ноги — уж не обессудьте: право на жизнь закреплено в главном законе страны, и коли кто из этих ребят нарушит в отношении меня Конституцию…

— Трепач! — Морщинистая шея Паука дёрнулась.

Я удрученно покачал головой:

— Ошибаетесь, милейший. Я не трепач, а философ. Можно даже сказать — обществовед и психолог…

— Психопат вы, а не психолог! — тявкнул старик. — Да-да! И вы и такие, как вы, куда опаснее для общества, чем я и подобные мне!

Я прищурился:

— Ну-ка-ну-ка, а позвольте полюбопытствовать, почему? — И заёрзал на плетёном стуле, устраиваясь поудобнее. Зато он аж привстал.

— Да потому, что вы ни с той, ни с другой стороны. Вы — отморозки, выродки! Вы сами за себя и против всех. Если вас задевает кто-нибудь из того или иного лагеря, вы начинаете крушить всё подряд… Впрочем, часто вы крушите и когда вас не задевают. Вы — болезнь! От вас нужно лечить!.. — И умолк.

Я вежливо осведомился:

— Это всё?

Он рыкнул:

— Мало?

— Да нет, — пожал я плечами, — в принципе, достаточно. — И знаете, я с вами почти согласен, хотя и с маленькой оговоркой. Понимаю, что вы увлеклись собственным ораторским искусством, но все ж таки возражу: м ы не трогаем тех, кто не трогает нас. И сие есть рецепт для всех: не задевайте нас, господа и товарищи.

— Но…

— Погодите! — Я почесал нос. — Куда-то нас с вами понесло, а? Нет-нет, я с удовольствием продолжу эту дискуссию, дражайший Владимир Евгеньевич, но позже, когда обстановка будет тому благоприятствовать и Маргарита Владимировна снова будет с нами. А сейчас я даже благодарен вам, потому как вы навели меня на некую конструктивную мысль.

— Неужели? — процедил он.

— Падлой буду. Только вам я о ней не скажу, покуда сам не проверю. Да, кстати, на всякий пожарный, вдруг возникнут легкие осложнения с властями предержащими… Мсье Мошкин как, служит? В добром здравии?

Старик усмехнулся:

— В добром. И служит. Чего ж не служить, он еще в прошлом году на повышение пошел, теперь — замначальника ГУВД, подполковник.

— Правда?! — обрадовался я. — Ну вот, я же ему говорил… Слушайте, а за что звезду получил-то?

Паук приподнял бровь.

— А сами не догадываетесь?

Я рассмеялся:

— Кажется, догадываюсь. Наверняка за выдающиеся успехи в борьбе с организованной преступностью, верно?

Владимир Евгеньевич, в отличие от меня, не смеялся.

— Верно.

— Молодец майор… то есть, подполковник! — Я испытующе зыркнул на Паука: — Ну и как в вашем милом городе в данный момент с этой самой организованной преступностью? Помаленьку возрождаете?

Он сухо подтвердил:

— Помаленьку. Вашими молитвами.

— Вот и прекрасно. — Я посмотрел на часы. — О, мне пора. — Поднялся со стула и окинул восхищенным оком бассейн и окрестности: — А красота тут у вас, Владимир Евгеньевич, ляпота! Собачку-то еще подержите?

Паук медленно кивнул:

— Подержу. Чай, не объест.

— Гран мерси! Ну, побегу, пока он где-то блудит. До встречи.

И сделал было шаг, но старик внезапно вскочил и вцепился своими сухими как таранка, но неожиданно сильными пальцами мне в плечо.

— Найди ее! Слышишь, найди!.. — непривычно бестолково и слезливо забормотал вдруг он. — Прошу! Христом-богом молю!..

Деликатно освободив свой бицепс от его ногтей, я натянуто улыбнулся:

— Какой базар, Владимир Евгеньевич! — Малость рисанулся: — Не менжуйте, всё будет пучком! — И дёрнул было к воротам.

Однако, пройдя несколько шагов, резко обернулся.

Паук смотрел мне вслед. Тонкие губы его слегка шевельнулись:

— Что?

Я помотал головой:

— Ничего. А впрочем… Слушайте, понятно, что вы сейчас на взводе, а потому не совсем в ладах с логикой. Вы назвали меня отморозком, хотя за минуту до этого причислили к одному с вами "кругу"… — Помолчал. — Так вот, никогда больше этого не делайте — имею в виду второе. Как любит выражаться некий мой хороший знакомый, волк и шакалы в одной стае не ходят.

— Значит, по-вашему, мы — шакалы?

— Естественно.

— А сами, разумеется, волк?

— Разумеется.

Взгляд Паука стал злым:

— И в чем же по большому счету, молодой человек, разница между шакалом и волком?

Я добродушно улыбнулся:

— А вы не знаете?

Губы его побелели.

— Допустим, не знаю…

— Господи! — всплеснул я руками. — Но это же элементарно! Шакалы жрут падаль, а волки — нет.

Он оскалился:

— Никогда?

Я улыбнулся еще добродушнее:

— Ну, во всяком случае — редко-редко. А в основном они эту падаль делают…

 

Глава семнадцатая

Я полулежал на диване в нижней гостиной дома Маргариты и, тупо уставившись в потолок, занимался кроме этого еще и тем, что периодически дёргал себя за нос, точно данное физическое упражнение могло стимулировать умственную активность.

Увы — тщетно. Эта самая активность вот уже довольно продолжительное время пребывала, как любил изысканно выражаться один мой знакомый бывший главный редактор, "на нулю". И боюсь, на нем же ("нулю") ей предстояло пребывать еще долго-долго.

Нет, я не казался себе совсем уж безнадежным болваном, да и кое-какая информация к размышлению с момента расставания с батюшкой-Пауком появилась, но информация эта мне очень и очень не нравилась. К немедленным решительным действиям она вроде бы и звала, но в то же самое время не шибко-то на них и вдохновляла.

Туманно?

Пожалуй. Хотя ежели бы на вас лично вывалить весь туман, коим была заполнена в тот вечер моя бедная голова, то где бы тогда вас искать?

А еще, для сведения: вернувшись два часа назад в дом Маргариты с помощью верных отмычек, я сделал два же телефонных звонка — один в столицу-матушку, а другой не в столицу. И потому теперь мысленно гипнотизировал телефон, точно надеясь, что он отзовется и выдаст свои ответы на мои вопросы, хотя и вроде бы здраво понимал, что так скоро только кошки родятся.

Вообще-то я далеко не сразу решил, что ночевать сегодня буду именно здесь. Но потом все же решил. Правда, в этом доме и его окрестностях, как намекал Владимир Евгеньевич Каракуртов, меня могла поджидать опасность, но тут уж извините и подвиньтесь — прекрасно знал, куда ехал, и еще прекраснее, куда шел.

Чёрт, а куда же Маргарита подевала гитару — хоть пошкрябал бы какие-нибудь страданья от тоски! Но на старом месте ее не было, в тех помещениях, которые остались незаперты, тоже, а заниматься пошлым взломом ради возможности пять минут понасиловать инструмент — до этого, слава богу, я еще не докатился…

Неожиданно я громко чихнул.

А потом — не громко, выругался. Гадство, не хватало еще подцепить простуду. Представьте-ка себе неуловимого мстителя, грозу полуночи и негодяев, который крадется во мраке как тигр, как Бэтмен, как Зорро, чтобы спасти Прекрасную Даму или прикабанить мерзавца, и вдруг заботливо предупреждает врага о своем приближении яростным чихом!

А какой хороший, тихий вечер, и как приятно было бы провести его на этом диване вдвоем с…

С…

Гм, слушайте, а с кем? С кем мне было бы его наиболее приятно на этом диване провести?

Натали?

Нет, Натали далеко. Прости, родная, прости, но ты — далеко, и посему…

А кто близко?

Возможно, Маргарита, но где и она, Маргарита? Где ты, дорогая и незабываемая? Наверное, я предпочел бы тебя остальным, но… "Тебе, я знаю, всё равно…"1 От всей души надеюсь, что с тобой всё в порядке, и поверь: эти твари сполна заплатят за свои фокусы. Обещаю, что они подавятся этим проклятым алмазом, а скорее, собственными зубами! Да-да, зубами скорее.

Лариса?

Ах, жарко-инеистая ведьма Лариса! Огненная Саламандра и Снежная Королева в одном лице. Хотя тебя я вчера уже… видел. Да и не только вчера, а еще и сегодня утром. Нет-нет, это я вовсе не к тому, что ты мне уже надоела, упаси господь!..

А еще я видел сегодня Татьяну Николаевну Паукову. Тоже хорошая тетя, хотя и в преддверии некой эстетической грани. Но ей до этой грани еще пилить и пилить, а Вовик уже старенький. Правда, башку за нескромные поползновения на тебя (гм, двусмыслица какая-то) отшибить может любому. Бедная Таня! Шаг влево, шаг вправо…

Малость распалённый, я соскочил с предательского дивана и забегал по комнате. Всё, всё, довольно дурных безнравственных грёз! Мне и одному хорошо, тем более что я занят исключительно важным делом, от исхода которого, возможно, зависит жизнь одной из вас, милые дамы… А возможно, и не одной — чем чёрт не шутит, пока начальник спит. И ведь, похоже, занятная, оч-чень занятная комбинация складывается, но лучше бы вам, прекрасные и удивительные, в конечном итоге оказаться от нее в стороне…

Неожиданно мысли потекли в ином направлении, хотя в принципе песня была старая — опять! Опять река жизни несет меня в море дерьма…

И вдруг…

И вдруг зазвонил декоративный телефон.

— Кто говорит? — гаркнул я, срывая с рычагов трубку.

— Слон! — И: — Хи-хи-хи! — на том конце длинного-предлинного провода.

Я поморщился — не того ждал звонка, не того. Но взял себя в руки.

— Синьора, вы, кажется, слегка ошиблись номерком. — И чихнул.

Снова достаточно идиотский смех в трубке. А после смеха:

— У вас грипп?

Я малость поскрипел зубами.

— Увы, девушка, не грипп, а просто сопли до колен. Нет-нет, я понимаю, вы хотели сделать мне приятное и потому заговорили о гриппе. Ведь грипп, как выразился кто-то из великих, это не чепуха какая-нибудь, грипп — это серьезно, а иной раз даже и смертельно опасно для жизни, как, к примеру, триппер или бубонная чума. Ежели человеку сказать, что у него грипп, — это сразу возвысит его в собственных глазах, а также глазах окружающих, поскольку грипп — не сопли какие-то. Огромное вам спасибо! Сейчас продолжу, вот только утрусь…

Некоторое время в трубке потрясенно молчали.

Потом еще потрясеннее прошептали:

— Извините, должно быть, и в самом деле ошиблась…

Я опять хлюпнул носом.

— Должно быть. Но всё равно — доброй вам ночи!

Брякнув свою трубку на рычаг, я подумал, что голосок-то знакомый, хотя с этой леди я общался по телефону первый раз в жизни. Интересно, а последний ли?

И не минуло минуты, как аппарат затрезвонил вновь.

— Да? — Уже совершенно иным, не сопливым тоном и тембром.

— Господи! Наконец-то вы!..

— Да, я. А вы надеялись застать здесь кого-то другого? — В голосе благородная печаль утомлённого солнцем и жизнью слабеющего светского льва.

— Нет-нет! — А вот ее голос почему-то звучал как у человека запыхавшегося или бегающего с трубкой по комнате. Или — у человека испуганного. — Нет, не надеялась. Просто минуту назад я нарвалась на какого-то придурка, который принялся рассказывать мне про свои… сопли. Извините!

Я снисходительно улыбнулся:

— Ничего страшного. Наверное, сбой на АТС.

Она вздохнула с облегчением:

— Да, наверное… — И вновь с некоторым аффектом: — О, это просто счастье! Я, глупая, почти и не мечтала услышать вас!

Я насторожился:

— Это почему же?

Новый вздох:

— Почему?.. Должно быть, потому, что в нашей сегодняшней, полной таких ужасных контрастов и противоречий, жесткой, а порою даже жестокой — да-да, именно жестокой! — жизни так непросто найти человека — доброго, порядочного, бескорыстного человека, способного тебя понять и помочь. Помочь в трудную, критическую, трагическую минуту…

— Эй, погодите-ка! — озадаченно пробормотал я, но она не слушала.

— …и не просто помочь, а подставить широкое, крепкое мужское начало или хотя бы плечо и по-настоящему поддержать… А как нужна! О, если б только кто-нибудь, хоть кто-нибудь из вас, бессердечных и бесчувственных негодяев, развратников и подлецов…

Я бросил трубку. Усмехнулся и закурил. Потом сам набрал номер:

— Бонжур. Ради бога, извините за сопли.

В ответ — мелодичный серебристый смех:

— Ничего! Будете в следующий раз знать, как положено беседовать с дамой.

— Буду! — торжественно пообещал я. — Честное пионерское, буду! Скажите, а вы всё это сами придумали?

Вновь смех:

— Ну что вы! Разве бы я сумела. Открыла книжку и…

Я покачал головой:

— А что за книжка-то?

— Не знаю, кажется, про кошмарную любовь. Название посмотреть?

— Не надо! — испугался я. — Один — один. Но погодите, а как вы узнали, что я здесь?

— Да позвонила наобум. Вдруг, думаю, он там?

— Он там, — подтвердил я. — Но зачем вы позвонили? Вопрос, конечно, бестактный…

Кокетливый вздох:

— Что уж с вами, бестактным, поделать. Просто подумала, что для вас это может быть интересно…

Я навострил уши.

— "Это"?! Что — "это", Татьяна Николаевна? Если можно, без загадок. Дело в том, что я жду один очень важный звонок.

Жена Паука усмехнулась:

— А я благодарности. Ну хорошо-хорошо. Полчаса назад Вовику позвонили. Я была неподалеку и… В общем, сам он больше слушал, иногда мычал, но я поняла, что речь шла о чём-то важном.

— Но о чё-ом?! — взревел я.

— Вот-вот, — уже гораздо холоднее произнесла она. — Примерно такие звуки издавал и Вовик.

— А дальше? Татьяна Николаевна, что конкретно говорил ваш муж?

Она фыркнула:

— Да конкретно и ничего. Понимаете — ни-че-го! А когда бросил трубку, то сразу же побежал за Вадиком.

— Каким еще Вадиком?!

— Господи, да дежурным же! Сегодня Вадик дежурный. — Похоже, эта спелая матрона дивилась моей бестолковости.

— Ну а потом?! Потом? — подталкивал я.

— А потом — всё! — отрубила она. — Выгнали из гаража джип, и Вовик с Вадиком куда-то уехали, а я здесь одна, одна на всем белом свете. Ну а спасибо-то где?

— Большое спасибо! — спохватился я.

Она вздохнула:

— Большое пожалуйста. Но учтите, что эту вашу благодарность я расцениваю лишь как аванс.

— Замётано, — подтвердил я. — Именно так и расценивайте. — А она томно прощебетала:

— Ну ладно уж, ждите своего звонка. Спокойной вам ночи!

— И вам наипреспокойнейшей! — залился было соловьем я, но в ухе уже звучало тоненькое "пи-пи-пи".

Я покачал головой. М-да-а, судя по всему, вы, Татьяна Николаевна, далеко не такая дура, какой кажетесь поначалу…

Да судя по всему, вы, Татьяна Николаевна, вообще далеко не дура.

 

Глава восемнадцатая

И я наконец дождался!

Дождался того самого звонка, который мне был нужен.

Тигриными прыжками прискакав из кухни и не успев еще как следует прожевать то, чем только что набил там рот, я схватил трубку и промычал:

— Аоыхмло!

— Чего?.. — Собеседник явно был озадачен.

Тьфу! Я судорожными толчками, как анаконда, сглотнул и уже почти по-человечески повторил:

— Алло!

— Это я, — сообщил он.

Я кивнул:

— Ага. Ну?

— О" кей, внимай. В Москве ее нет.

Я удивился:

— Что значит — нет?! А была?

— Была. Но с полгода назад уехала.

— Погоди, а муж?

Теперь, похоже, удивился он.

— Какой муж?

— Что значит — какой? — рассердился я. — У нее мог быть муж.

— Отвали. Про мужа мне не известно. И соседям тоже…

Я перебил:

— Э, да ты чё, опрашивал соседей?

— А хрена ж? — хмыкнул он. — Раздобыть адрес — вот была проблема. А смотаться туда-сюда — фигня. (Вообще-то он сказал не "фигня".)

Я покачал головой:

— Ну, ты даешь. Ладно, и что соседи?

Трубка попросила:

— Подожди, закурю… Ага, есть. Так вот, ни о каком муже соседи не знают. Правда, в этой квартире она жила последние два года, а где до того…

— Где до того, наверное, не важно, — сказал я. — А дочь-то? Хоть дочь у нее, надеюсь, была?

— Дочь была, не дёргайся.

— И не собираюсь! Сколько лет?

— Восемнадцать-девятнадцать. Короче, около двадцати.

— Опиши, — потребовал я.

— Офонарел? — рыкнул он. — Я завалил к соседям как троюродный брат хозяйки. Приехал, говорю, с Дальнего Востока, сестру и племянницу повидать, а никто не открывает. Не, ну спросил, конечно, как живут, как Лиза… Ты же сказал, девчонку Лизой зовут?

— Лизой, — буркнул я. — А то, что студентка и спортсменка, доложили?

— Доложили. Хорошенькая, говорят, прямо куколка. И стройненькая, и красивенькая, и волосики светленькие, длинные-длинные…

— Э-э-э, ты чё! С печки упал?

Он рассмеялся:

— Да это ж я бабки соседской слова повторяю. Ну, в общем-то, и всё… Ах да, чуть не забыл, квартиру не сдали, стоит закрытая, соседи присматривают, за это им заплатили. Вот теперь всё.

— А куда уехали, соседи не знают?

— Не знают.

— А ты?

— И я тоже.

— А не узнаешь?

Он помолчал. Потом вежливо поинтересовался:

— А пятки тебе по телефону не почесать? (Вообще-то он сказал не "пятки".)

Я улыбнулся:

— По телефону не стоит. Лучше как-нибудь при личной встрече.

Он шепотом обматерил меня, но от таких мелочей я не тушуюсь.

— Не, в натуре. Ну что тебе стоит завернуть в институт и снова с понтом дядюшка с Камчатки разнюхать, куда переехала племянница? Навряд ли она бросила учебу совсем. Может, взяла академ или перевелась на заочное? В деканате должны знать…

Приблизительно с полминуты я внимал тишине вечности. Наконец собеседник неохотно проворчал:

— Ладно, побирушка. Ладно, узнаю, хрен с тобой. (Вообще-то он сказал не "хрен".)

— Зашибись! — повеселел я. — И фотографию заодно достань, а я завтра позвоню.

По-моему, он едва ли не плюнул в трубку или же плюнул едва ли не в трубку, я точно не понял.

— Тормозни, змей! У меня что, своих дел нет?

Я не настаивал.

— Как скажешь. Тогда — послезавтра? Но время-то поджимает.

— Репей, — устало вздохнул он. — Ладно, давай завтра в это же время.

— Давай-давай, — радостно пропел я. — Приказ начальника — закон для подчиненных! Ну всё? Пока!

Однако он, похоже, прощаться не спешил. Он еще помолчал-помолчал, а потом вдруг ляпнул такое, что у меня едва ли не все волосы встали дыбом.

— Слышь? — тихо сказал он. — А ты, часом, там не сокровища ищешь?

У меня отвалилась сначала нижняя, а потом и верхняя челюсть.

— Чево-о-о?!

— Ничего! — отрезал он. — Мне-то лапшу не вешай. К тому же… — И басом: — "Ты же знаешь, Доцент, что я завязал?"

— "Ну, знаю…" — робко пробормотал я.

— "А я говорил, что если придешь — с лестницы спущу?"

Решив подыграть еще малость, я в то же время лихорадочно пытался собрать совершенно разбежавшиеся по сторонам мысли в кучку.

— "Н-ну-у, говорил…" Послушай, но с чего ты взял?..

— Ни с чего! — огрызнулся он. — Я, по-твоему, кто? Дурачок безмозглый? Прошлым летом замочили Серого, так?

— Ну-у, так.

— И почти сразу же — Бригадира. Да?

— Ну-у, да.

— А кто из наших полмесяца на югах ошивался?

— Ну-у, я…

— "Ну-у, я"! — передразнил он.

Я вспотел.

— Но погоди, при чем здесь…

Он усмехнулся:

— Слышь, мне эти ваши взаимозачеты по барабану, и я молчу как рыба, хотя и как только услышал, всё просек.

— Но…

— Но коли ты там опять ползаешь, выходит, с этой пакостью еще не утряслось?

Я наконец вроде бы взял себя в руки и даже деланно рассмеялся:

— Да с какой пакостью?

Он помрачнел:

— Ладно, хочешь играться дальше — играйся. Камни эти и тебя до добра не доведут. Найдется и на тебя проруха. Помнишь — "не говори, что умён, не говори, что силён"? А я ведь знаю…

— Хорэ! — взбеленился я. — Тоже мне, нашлась совесть нации! Знаешь — и знай! А заодно покрепче держи язык за зубами!

— Да я-то держу, — хмыкнул он. — А вот тебе, мальчик, от всей души советую валить оттуда, и чем скорее, тем лучше. Ты вроде кретином никогда не был. Понимаешь, эти побрякушки…

— Да какие побрякушки-то?! — рявкнул я. — Ну ходили слухи о каком-то алмазе, и что? Да гадом буду, не нужен он мне! Н е н у ж е н!!!

Он помолчал. Потом вздохнул:

— Ты там стоишь или сидишь? Ежели стоишь, присядь. У Серого было… три, слышишь — т р и алмаза. Всё. Больше ни хрена не скажу. Спокойной ночи, малыш.

У меня зарябило в глазах.

— Ч-что-о?!

— То, — кротко пояснил он.

Я был как в столбняке.

— Но откуда… Откуда?!

— От верблюда! — оскалился он. — А-а, чёрт с тобой, а то не угомонишься. Помнишь, мы тогда, в последний раз, впятером улетали: Бригадир, Серый, Кузнец, Кот и я, а ты в госпитале остался? Мы с Котом и Кузнецом придремали в вертолете, а я стал просыпаться — слышу, эти двое, Серый и Бригадир, базарят шепотом… Я как врубился, о чем базар, чуть не вскочил, да вовремя спохватился: они ж оба шальные были, не тебе рассказывать. Пришибли бы как пить дать. Я и прикинулся, что дрыхну дальше, а уж на подлёте они сами нас растолкали. Никому об этом не говорил, тебе первому. А базар у них шел за три камня. Один в перстне, другой на рукоятке кинжала, а третий — вроде на застежке или пряжке. И у всех внутри хрень какая-то, в форме насекомого, что ли. Теперь понял?

— Понял… — потрясенно пробормотал я.

— Ну а коли понял, так вали оттуда, — повторил он, но я отчаянно замотал головой:

— Не могу! Не могу… Думаешь, я из-за этих проклятых алмазов сюда примчался? Кто-то вызвал липовой телеграммой и… В общем, вдова Серого пропала. Похоже, меня собираются ловить на нее, как на живца… — И умолк.

Когда пауза затянулась до неприличия, он неожиданно спросил:

— Думаешь, предложу помощь? Не надейся. Не предложу. Пошли вы все… — И сказал, куда именно.

— Ладно, — вздохнул я. — Пойдем. Но хоть то, о чем договаривались, сделаешь?

Он выругался еще раз.

— Про девку, так и быть, разузнаю. А потом — и близко не подходи!

— Не подойду, — пообещал я. — Только про фотографию не забудь. Слушай, а как насчет бесплатной консультации? Меня тут кто-то, кажись, хочет очень нехило подставить. Через час после приезда при мне убивают девушку, а вскоре втягивают в драку и тут же появляются менты. С этим-то что делать?

Он невесело усмехнулся:

— С этим ты, сынок, ничего не поделаешь. Рано или поздно, а прищучат — хоть на том, что плюнешь мимо урны или улицу на красный свет перейдешь. Да даже — на зеленый. Ты сейчас где?

— В смысле?

— Ну, хата, где сидишь, — это что: квартира или частный дом?

— Частный, — вздохнул я. — Дом.

— Погано, — в тон отозвался он. — Небось и двор имеется?

— И сад. Даже не сад, а почти целый лес.

— Погано вдвойне… — Он вроде опять закурил. — Тебя, по всему, стараются подвести под мокруху либо тяжкие телесные, усекаешь?

— Давно усёк!

Он гоготнул как стебанутый:

— Ну а коли усёк, то какого ж рожна? Прикидывай сам, кто там хочет тебя под мусоров подложить, а после держать на крюке и помаленьку раскалывать, раскалывать… Кандидатуры подходящие есть?

Я издал губами неприличный звук.

— Более чем достаточно.

— Ну вот с этого и танцуй. А на ближайшие несколько часов… Во первых строках прочеши двор и сад — нет ли уже где под кустом жмура. А во-вторых, если еще нет, то не исключено — будет, и поближе к рассвету. Но самое умное, конечно, — слинять. Тебя же наверняка пасут?

— Ну, в определенном смысле попасывают.

— Во-во. Так что бери задницу в горсть — и мелкими скачками. Уж на ночь найдешь, где приткнуться. Или же… — И тут я услышал чей-то отдаленный голос и его ответ: — Иду, дорогая, иду! — И — снова мне: — Ну, всё, до завтра… Да, чуть похвастаться не забыл. Я недавно докторскую защитил!

— Иди ты!

— Сукой буду!

— Клёво! — восхитился я. — А тема какая?

— Ну, типа Насир-и-Хосров и исмаилиты, а также религиозно-политическая борьба в Багдаде при Сельджуках и Буидах в десятом-двенадцатом веках.

— Замечательно, — вздохнул я. — Ладно, Профессор, с тебя причитается.

Он тоже вздохнул:

— Это как положено, ты только сперва унеси оттуда свой драгоценный зад в целости и сохранности.

— Намек не понял, — зловеще проскрежетал я. — Ладно, док, вали к своей докторше.

— Валю-валю, — сказал он. — А тебе последний совет. Коли все же останешься на этой хате, не забывай, что музыка — великая сила. Нет, любое искусство вообще — тоже, но особливо музыка.

— Эй-эй! — Я почесал свободной рукой затылок. Поморщился: — Что ты несешь, олух! Какая музыка?!

— Господи, — презрительно процедил он. — Да любая, тупица. Лю-ба-я! Лишь бы погромче. Всё, осёл, не взыщи, удаляюсь.

И удалился.

 

Глава девятнадцатая

Внемля мудрому совету Профессора, я облазил вдоль и поперек все свои временные владения. Поскольку в целях конспирации ни свет во дворе не включил, ни фонарика не взял, то чуть не свернул себе шею, едва не рухнув в новую яму за гаражом, и только чудом не поцарапал рожу в колючих кустах.

Но нет, пока вроде никого и ничего. Ни живых, ни мертвых. Похоже, действительно, ежели что и произойдет, то попозже, часика в два, в три, а сейчас еще и одиннадцати не набежало, детское время.

Тем не менее, вернувшись в дом, я выключил везде свет и уселся как красна девица возле полураспахнутого в ночь окна гостиной. Положил на подоконник трофейный "ТТ" и, подперев щеку, принялся в который раз прибрасывать в уме, что же все же у нас же теперь вырисовывается.

Повторяться не буду, замечу лишь, что сейчас меня сильно заинтриговали две вещи: "новости от Профессора" и поспешный отъезд из своей паутины Паука. Кто ему звонил? О чем шла речь? Куда его понесло?

В принципе, если верить словам Татьяны (заочно можно без Николаевны), вздёрнуть старика до такой степени могло лишь одно: какое-либо сообщение от Маргариты или о Маргарите. Эх, жалко, что я не знаю номера его сотового телефона, только домашний! И ведь наверняка же носится сейчас где-нибудь, чёртов хрыч, воображая, что делает доброе дело, спасает дочь, а сам, как пить дать, наломает сдуру дров да в придачу…

Но стоп, погодите, а чего это я рассвистелся? Я ведь не знаю того, что, возможно, известно теперь ему. Но почему он не стал искать меня? Или считает делом чести спасти дочь самому, без помощи "заезжего франта"? Массаракш!..

Однако, между прочим, и сам я пребывал сейчас в состоянии не менее вздрюченном. И вздрючили меня, конечно же, слова Профессора о том, что "Чёрных Скорпионов" было три. Чего-чего, но подобного поворота я совершенно не ожидал… И что, все были у Серого до самой его смерти? А почему тогда он вшил под кожу только один камень? Алмазы относительно небольшие, вполне мог бы с помощью покойного Виктора Ивановича засадить куда-нибудь себе в задницу и все три.

Три…

Но бляха-муха, откуда — т р и?..

Мысли скакнули к книге, которую давала мне Маргарита год назад. Что там было? Дай бог памяти… Индия — Мохенджо-Даро… Египет… Птолемей и Селевк… Крестоносцы… Снова Индия — маратхские войны… Афганистан…

И я помню, отлично помню, что по крайней мере с Птолемея речь шла об о д н о м камне… Да-да, одном, но вот единственном ли? Одном ли и том же?

Я слегка покрылся мурашками. В книге был описан только тот камень, который попался на глаза британскому консулу в Кабуле, — "двойная роза", вытянутая под "бриолетту", пятьдесят — пятьдесят пять каратов, ну и чего-то там еще. Это камень из перстня, оправу которого я нашел в гитаре и оставил на память Маргарите, тут никакого сомнения. Как выглядят другие два? Понятия не имею. За истекшие века они могли побывать в руках любого восточного либо европейского ювелира и приобрести какую угодно форму. Но, впрочем, европейского навряд ли. Тогда алмазы скорее всего так бы и осели в Европе, а не оказались в Афганистане. Хотя кто знает… Вспомните "Лунный камень" Коллинза. История пусть и достаточно романтическая и маловероятная, но чего только на свете не случается. Может, и эти "Скорпионы" здорово попутешествовали за минувшие тысячелетия…

Чёрт, но неужели же все три были у Серого?

И ни одного — у Бригадира?

Странно…

Хотя не исключено, что и не так уж это странно. Если их нашел (в смысле — добыл; как именно — не знаю и знать не желаю) Серый, то, похоже, делиться он ни с кем не собирался. Но про бриллианты пронюхал Бригадир, и…

И год назад произошло то, что произошло. Слушайте, а как долго Бригадир ждал! Вообще-то долготерпение не числилось в арсенале добродетелей нашего бывшего… художественного руководителя, однако все же он ждал. Много лет…

А почему?

Серый водил его за нос? Обещал взять в долю, но тянул, тянул и… И тогда терпение Бригадира наконец лопнуло?

Я вздохнул. Теперь об этих деталях оставалось только гадать. На кофейной гуще. Или на моче любимой девушки. Тьфу, пардон!.. Но с другой стороны — оно мне надо? Не надо. А что надо? Думать, как вытащить Маргариту, потом придумать, потом — вытащить, а потом — бечь отсюда со всей только возможной и невозможной скоростью.

Отойдя в глубь комнаты, я нащупал на журнальном столике сигареты и зажигалку. Сунул сигарету в рот, прикурил, и тут…

Нет, положительно нынешний вечер (вернее, уже ночь) проходил под знаком полного телефонного права. Гадский аппарат зазвонил вновь.

Я опустился на стул и взял трубку:

— Да?

— Это я, здравствуй, — приглушенно сообщила трубка.

Я якобы удивился:

— Здравствуй… А кто — "я"? — хотя, разумеется, сразу узнал этот голос. Кажется, я сравнивал уже его с шелестом степной травы на ветру? Ага, кажется, сравнивал.

Похоже, она была озадачена.

— Ты… ты меня не узнал?!

И, похоже, оскорблена, а посему я моментально сменил тактику, а заодно и тон, и ласково рассмеялся:

— Конечно, узнал! Просто решил пошутить. Кукую тут, понимаешь, в одиночестве, вдруг звонок — ну и дай, думаю, пошучу…

— Не шути больше так, — негромко, но напряженно попросила Лариса. — Я таких шуток не люблю.

— Больше не буду, — торжественно поклялся я. — Но что стряслось, милая? Ты вроде чем-то взволнована. Надеюсь, всё в порядке?

Она усмехнулась:

— Лично у меня — да. А вот… Послушай, ты можешь приехать?

— Да без проблем, — кивнул я. — Утром заскочу.

Лариса отрезала:

— До утра слишком долго. Приезжай прямо сейчас.

Я покачал головой:

— Прости мерзавца, но сейчас никак не могу. — И бессовестно соврал: — В связи с некоторыми обстоятельствами мне нужно быть здесь в течение всей ночи. А не скажешь, что произошло-то?

— Нет. — Голос ее стал ледяным-ледяным. — Только не по телефону.

(Твою мать, неужто действительно случилось нечто из ряда вон выходящее? Такая баба, как Лариса, навряд ли бросится звонить просто так, из блажи, или, как выражается один мой знакомый, "на момент припору". Простите.)

— Слушай, — сделал последнюю попытку я. — Ну давай все же подождем до завтра.

Но она отрубила как топором:

— Не подождем! — Помолчала. — Хорошо, если ты не можешь, сама приеду. Согласен?

Я ненадолго задумался. Что Лариса возбуждена и не в своей тарелке — факт. Значит, и впрямь приключилось что-то неординарное и мне лучше поскорее узнать, что именно. Но с другой стороны…

С другой стороны — приглашать ночью в дом одной женщины, с которой ты вдобавок когда-то спал, женщину вторую, с которой ты, собака, спал совсем недавно, да еще и подругу первой…

Гм, скользкая, очень скользкая ситуация… А ну как возьмет да нагрянет вдруг Маргарита, а мы тут с ее подружкой огонь, извиняюсь, трением добываем! Ведь удержаться, как, хотя и по несколько иному поводу, утверждает реклама, невозможно. Или — почти невозможно.

Да к тому же следовало еще постоянно держать ушки на макушке. Ежели Профессор прав (а прав он обычно в девяноста девяти случаях из ста), то мне скоро предстоит встречать непрошеных гостей, и присутствие посторонего, тем более посторонней…

— Ты уснул? — Суровый голос Ларисы прервал мои размышления.

— Нет-нет! — пробормотал я. — Ну ладно, если настаиваешь…

— Запомни, я ни на чем не настаиваю, — холодно процедила она (вылитая Снежная Королева!). — И нужно это тебе, а не мне. Не знаю, какую кашу ты уже заварил, но оказалось, что теперь и меня…

— Всё! — перебил я ее. — Всё, ни слова больше! Вызывай такси, только не надо подруливать к самому дому, я встречу на дороге, ясно?

— Ясно. — Лариса положила трубку, а я закурил новую сигарету и, поднеся к руке огонек зажигалки, посмотрел на часы. Одеться или там переодеться, вызвать мотор, доехать — как минимум полчаса у меня есть.

Я послонялся по дому, дёргая попутно ручки дверей. Кхе-кхе, как раз спаленки-то и на запоре. Маргарита, ох, точно чуяла…

Наконец я вышел во двор, однако не воспользовался как люди калиткой, а, дойдя до конца сада, перемахнул через забор и потопал по обочине дороги в направлении города. Никого не встретил — слава богу, место тут тихое.

Остановившись метров через двести, я прислонился к электрическому столбу и в который уже раз закурил. И вдруг за углом послышался шум двигателя машины и на дорогу упал желтоватый свет фар. Я отлепился от столба и, увидев средней потертости "Опель", ступил на асфальт и махнул рукой.

Проехав еще несколько метров, "Опель" резко затормозил. Из него вышла женщина. Она? Она.

Лариса приблизилась и отработанным хватом взяла меня под руку. Бездонные глаза ее сверкали при свете звезд и луны, черные волосы рассыпались по плечам, а пальцы были очень и очень цепкими.

Не говоря ни слова, мы пошли обратно к дому Маргариты, однако едва лишь начался забор, я остановился:

— Погоди. — Кивнул на темные деревья сада: — Пожалуй, будет лучше, если мы проникнем в дом не с парадного подъезда.

Лариса возмутилась:

— Лезть через забор? Мне?!

— И мне, — успокоил я, озираясь как вор на ярмарке. "Опель" укатил, больше ни машин, ни людей.

Лариса фыркнула:

— Ты рехнулся!

Я возразил:

— Ни капли. Просто так будет спокойнее. А если сомневаешься в крепости забора, то не волнуйся, выдержит. Давай подсажу.

Она посмотрела на меня с невыразимым презрением:

— Ладно, подсаживатель… — И коротко приказала: — Отвернись.

— Зачем? — удивился я.

— Затем! — Сунула мне сумочку. — Затем, что юбка мешает.

— Факт, мешает. А ты задери.

— Сейчас задеру. Как только отвернешься.

— Господи, — вздохнул я. — Хоть убей, не пойму, — зачем?

— На всякий случай, чтоб не ослеп.

Я успокоил:

— Не бойся, не ослепну. Подумаешь, не видал я, что ли, женских ног!

— Там будут не только ноги, а и все остальное. Кругом! — скомандовала Лариса.

— Подумаешь, не видал я, что ли, всего остального… — ворчал я себе под нос, поворачиваясь спиной к забору.

Ее голос донесся уже из сада:

— Что ты сказал?

— Ничего не сказал, — перестраховался я. — Тепло, говорю, у вас, прямо настоящее лето. А вот у нас еще прохладно.

— Можешь обернуться, опасность миновала.

Через пять секунд я снова стоял рядом с ней. Взял за руку:

— Идем. — И повел мимо кустов и деревьев. Когда вошли в дом, предупредил: — Свет не включай.

— Это почему?

— По кочану. Не волнуйся, не заблудимся.

Когда мы разместились в гостиной — Лариса на диване, а я снова на посту у окна, — то некоторое время оба молчали. Впрочем, я-то не просто молчал — я вслушивался и всматривался в ночь.

Лариса шевельнулась:

— Может, выпьем чего-нибудь?

Я оторвался от окна:

— Знаешь, где бар? Налей, пожалуйста, сама.

Она встала, и лунный свет точно окутал ее серебристым плащом.

— А тебе что налить?

— Ничего. На работе не употребляю.

Легкий смешок:

— Вообще-то у всех нормальных людей рабочий день давно закончился.

Я горестно развел руками:

— У нормальных — возможно. Только не у меня. Считай, что это ночная смена. Но я с удовольствием с тобой выпью…

— Когда?

— Перед отъездом.

— А когда ты уедешь?

Я дёрнул плечом:

— Скоро. Как только найду Маргариту. Да ты иди и пей… Ой, извини, ну, выпивай, что ли?

Однако Лариса снова села и опять будто растворилась в темноте.

— Да нет, спасибо, без компании что-то не хочется. Я все-таки не алкоголичка какая-нибудь!

— А вот это ты зря, — возразил я. — Я, к примеру, вроде бы тоже не алкоголик какой-нибудь, но если захочу, могу и без компании. Только, конечно, когда не мешают привходящие обстоятельства.

Кажется, она усмехнулась.

— А в данный момент мешают?

— В данный — мешают, — подтвердил я и напомнил: — Послушай, ты ведь, наверное, приехала не только для того, чтобы скрасить своим великолепным присутствием мой унылый ночной дозор?

— Наверное, не только, — согласилась она. — А можно назойливой даме поинтересоваться, кого это ты с таким упорством и конспирацией караулишь?

Я кивнул:

— Конечно, можно. Барсука.

— Кого?!

— Барсука. Понимаешь, где-то на участке завелся барсук, и Владимир Евгеньевич попросил меня поймать его для своей маленькой женушки. Говорит, что та балдеет от всяческой живности.

— Ага… — протянула Лариса. — Понимаю. Конечно, понимаю… А ты, пострел, значит, успел и с ней познакомиться?

Я не стал отрицать.

— Успел.

— Ну и как?

— Что — ну и как? — прикинулся дурачком я. — Симпатичная женщина, и тоже как банный лист: поймайте, мол, мне барсука. Просто сплю, говорит, и во сне вижу!.. А кстати, может, вернемся всё же к (с ударением) н а ш и м делам?

Она громко, даже чересчур громко вздохнула:

— Ох, прямо и не знаю, как сказать…

Я вздохнул еще громче:

— О-ох, да говори уж как есть, не стесняйся.

Лариса пожаловалась:

— Пока сюда ехала, столько всего вертелось на языке, а сейчас вот сижу будто ненормальная и не соображу, с чего начать.

Я на несколько секунд высунул голову в окно, прислушался. Тихо. Засунув голову обратно в комнату, посоветовал:

— А попробуй начать с начала.

Она как-то странно улыбнулась. Разумеется, видеть этого я не мог, почувствовал по тону.

— Полагаешь, это не слишком банально?

(Спокойствие, только спокойствие!)

— Да нет, не слишком. Итак?

— Итак… — она на мгновение умолкла. — Итак, часа два назад в мою дверь позвонили. — И опять замолчала.

— Ну же, — подтолкнул я. — Ну же, милая! В дверь позвонили, и…

Она вдруг резко встала и стремительно приблизилась ко мне. Приблизилась и замерла. Теперь я слышал ее чуть прерывистое дыхание и видел (помимо кое-чего прочего) большие блестящие глаза.

— Да-да, — быстро проговорила она. — В дверь позвонили, и когда я открыла, то на пороге стоял мальчишка.

— Мальчишка?! — удивился я. — Что за мальчишка?

Лариса пожала плечами:

— Откуда я знаю! Подросток лет тринадцати-четырнадцати. В руке он держал сверток. Небольшой, завернутый в плотную бумагу. Я вытаращила глаза, спросила, что ему нужно, а он протянул этот пакет и сказал, что я должна передать его тебе.

Я тоже вытаращил глаза:

— Мне?! Так и сказал? И назвал мое имя?

Лариса вроде бы чуть смутилась.

— Нет, имя он не назвал. Фраза была примерно следующей: "Отдайте это дяде, который ночевал сегодня в вашей квартире". — Прищурилась: — Ну и какому же, считаешь, "дяде" я должна это отдать?

Я не стал препираться.

— Ладно-ладно, тебе виднее. А не поинтересовалась у пацана, откуда у него пакет?

Лариса кивнула:

— Естественно, поинтересовалась. Мальчишка ответил, что шел по улице, а рядом остановилась машина и человек, сидящий за рулем, дал ему сверток, полтинник и показал дом и подъезд, в который нужно войти, а также назвал номер квартиры. Он же и научил, как сказать. "А когда вернешься, — пообещал тот человек, — получишь еще полтинник". Мне, знаешь ли, это не очень понравилось, я взяла парня за локоть, чтобы расспросить подробнее, но он вырвался и убежал. Я захлопнула дверь и к окну, но успела увидеть только отъезжающую от дома машину.

— Цвет, марка? — быстро спросил я.

Лариса рассердилась:

— Я тебе что, прибор ночного видения? Говорю же, темно уже было, и машина темная.

— Конечно-конечно, прости. Ну, и где этот пакет?

Она вернулась к дивану, открыла сумочку и достала оттуда маленький сверток. Протянула мне.

Я подошел, взял, приложил к уху.

— Не бойся, не бомба, — улыбнулась она.

Я нахмурился:

— Ты видела, что там?

Лариса преувеличенно картинно всплеснула руками:

— О боже, ну я же ведь женщина, в конце-то концов!

С этим я спорить не стал.

— И что?

Она посерьезнела:

— Знаешь, лучше уж посмотри сам.

Я развернул и бросил на пол бумагу. В руках лежал большой коробок от хозяйственных спичек. Я замер.

— Дальше, — сказала Лариса.

Я открыл коробок. Спичек в нем не было, но зато в нем был еще один коробок. Обычный, стандартный.

Я снова на миг запнулся, и снова Лариса своим чудным завораживающим, но сейчас от волнения немного дрогнувшим голосом произнесла:

— Дальше…

Я открыл маленький коробок, чиркнул на секунду зажигалкой и… тотчас закрыл.

А поскольку ноги вдруг предательски подкосились, почти рухнул на мягкий диван.

Финиш!..

 

Глава двадцатая

Но финиш оказался промежуточным.

Потому что Лариса тотчас опустилась рядом и, прижавшись своим мягким бедром к моему твердому, тихо вздохнула:

— Господи, что же всё это значит?..

Я на всякий случай малость отодвинулся.

— Это значит, милая, что, если хочешь остаться цела, ты должна с этой самой минуты забыть о том, что произошло два часа назад.

Она снова придвинулась.

— Думаешь, это легко?

Я сунул спичечный коробок в карман.

— Это не легко, это элементарно. Тебе передали пакет для меня. Всё. Что там внутри — понятия не имеешь. Хотя вообще-то тебе лучше бы на время уехать.

— Куда?

Я пожал плечами:

— Да куда угодно, главное — исчезнуть из города. Не маленькая уже, должна соображать, что здесь оставаться опасно. Нет, возможно, я и преувеличиваю риск, но ведь лучше переоценить противника, нежели недооценить, верно?

— П р о т и в н и к а… — медленно произнесла Лариса каким-то странным и отрешенным голосом.

— Да, противника, но, к счастью, моего, а не твоего. — Хлопнул себя по коленке и встал. — Всё! Об этом больше ни слова, ни на какие вопросы не отвечаю. Чем меньше ты будешь знать, тем действительно позже состаришься. И подумай все же насчет отъезда или смени хотя бы на время адрес. С этим, к сожалению, помочь не могу — сам мотыляюсь тут как флаг на бане и понятия не имею, где буду ночевать завтра.

Лариса безучастно молчала, а я вновь подошел к окну. Стараясь не особенно высовываться из-за штор, опять стал напряженно прислушиваться к тому, что творилось снаружи. Там пока ничего не творилось.

Постояв у окна с минуту и осторожно переложив пистолет подальше от края подоконника, вернулся к дивану. Лариса продолжала сидеть безмолвно и неподвижно, как каменное изваяние.

Я протянул руку к телефону.

— Сейчас вызову тебе такси.

Она усмехнулась:

— Неужто?

— Представь себе! — отчеканил я, однако тотчас убавил металла в голосе. — Ты извини, конечно…

— Извини и ты тоже! — перебила она. — Но разве не ты только что утверждал, что теперь и я могу подвергаться опасности? — Рука моя замерла, не успев дотянуться до телефона. — А коли так, то, полагаю, одной дома мне будет гораздо неуютнее, чем здесь, под твоим сильным мужским крылом. Или я не права?

Говоря эти последние, вроде бы достаточно невинные и нейтральные слова, Лариса весьма решительно поднялась и столь же решительно обхватила меня за крылья… То есть, за плечи.

Я трепыхнулся как птенец, однако она держала меня не только решительно, но и крепко. Большие твердые груди припечатались к моим ребрам как подушки, черные волосы рассыпались по спине, а губы недвусмысленно потянулись к моему лицу, для чего Ларисе потребовалось встать на цыпочки, что еще усугубило не только драматургию момента, но и непосредственный контакт наших тел.

— Эй! Эй! — как астматик выдохнул я. — Слушай, не надо! Не хочу!..

— Не хочешь?! — изумилась она.

Я затряс башкой:

— Нет… в смысле — хочу, но не хочу здесь!

Ее губы защекотали мое ухо.

— Тогда пойдем в любую из спален, на втором этаже их много…

Но я вдруг выскользнул из ее пьянящих объятий и скакнул в сторону как козёл. Протестующе и, каюсь, совсем не по-мужски вытянул руки:

— Нет, погоди, ты не поняла!

Голос Ларисы вмиг сделался иным.

— И что же это, интересно, я не поняла? Ну объясни.

Я насупился:

— А нечего объяснять. Просто я не хочу… м-м-м… иметь с тобой дело в этом доме!

Она кивнула:

— "В этом доме, в этом доме…" Ага, теперь, кажется, ясно. Значит, в моем доме или, к примеру, где-нибудь в кустах под забором иметь со мной, как ты замечательно выразился, дело можно, а здесь нельзя? Ну что ж, спасибо за откровенность. Большое спасибо!

Я мысленно матюкнулся.

— Да нет же, нет! Послушай, ты говоришь совсем не о том! Просто… просто…

— Просто здесь каждый камень Ленина знает! — распевным речитативом протянула Лариса. — Ой, прости, конечно, не Ленина, а милую и незабвенную Риту. Ну разумеется, разумеется, и как только я могла обнаглеть до такой степени, что вздумала покуситься на святая святых — ее скромное послесупружеское ложе, наверняка не остывшее еще с прошлого года от тепла барахтавшихся на нем ваших с ней молодых и горячих тел!

Я скрипнул зубами.

— Ты мелешь совсем не то!

— Конечно-конечно, — согласилась она. — Не то! Совсем-совсем не то! Разве ж могу я молоть то, когда здесь повсюду незримо витает дух неповторимой и непревзойденной прекрасной Королевы Марго?! А скажи, в этом… как ты называешь, "деле" — она что, неужто лучше меня?

Это мне уже совершенно не понравилось. И вообще, вот-вот пуля невесть откуда прилетит, а мне не хватало еще для полного счастья увязнуть здесь в бабах как в болоте! Твою мать!..

А Лариса всё продолжала:

— … да-да, и что же я, дура, раньше не сообразила! А может, это любовь, мальчик? — Ее бархатный голос точно жалил невидимыми тончайшими иглами и уже откровенно издевался надо мной. — Еще бы-еще бы, — изобретательно продолжала она. — Естественно, ты боишься! Боишься, что в самый неподходящий момент вдруг откроется хрустальная дверь — и на пороге в сиянии света — ОНА! твоя принцесса, твоя любимая, а мы тут, пардон, чёрт-те чем занимаемся…

Я резко повернулся и ушел на кухню. Нащупал в темноте кран и присосался к нему как пиявка. Потом сел на табуретку и закурил. Из гостиной больше не доносилось ни звука. Минут через пять, бросив окурок в раковину, я вернулся к Ларисе.

Она сидела в кресле, сжав руками виски. Я тронул ее за плечо.

— Уйди, — тихо попросила она, не поднимая головы. И еще тише добавила: — Пожалуйста…

Я вздохнул:

— Сейчас. — И тоже тихо добавил: — Спасибо…

Прятаться ночью в кустах, даже и в южных кустах — это занятие, доложу вам, куда ниже среднего. Правда, я захватил из кладовки под задницу какой-то старый бушлат, но все равно: жестко, неловко, а главное — скучно. Сначала я глазел на усыпанное крупными голубоватыми звездами небо, но это занятие скоро надоело — не Коперник же — и я возвратился обратно на грешную землю.

Слушайте, в голову стали от тоски лезть ну просто совершенно идиотские мысли. Помните старую шутку? Вопрос: "Что такое частушка?" Ответ: "Вид народно-поэтического и музыкального творчества, короткая рифмованная песенка, раскрывающая различные стороны бытовой, трудовой и социальной жизни народа. Состоит из двух двустиший, слабо связанных между собой ассоциативной связью. Например: "Как у нашей Маньки в попе позабыли клизму. Призрак бродит по Европе, призрак коммунизму".

Вспомнили?

Гм, извиняюсь, конечно, но вот нечто в этом роде творилось сейчас и у меня в балде. Не в смысле клизмы и коммунизма, а — слабой ассоциативной связи. Нет бы думать о том, как вызволить Маргариту, или что означает тот совершенно неожиданный и просто невероятный презент, который лежал теперь у меня в кармане…

Или же, по большому счету, как вообще улизнуть из этого города, когда все закончится (коли закончится) хотя бы более-менее благополучно.

Ан нет. В мозгу гвоздем засела одна мысль — свинья я, свинья! Корчил из себя морального девственника и в результате ни за что ни про что обидел Ларису!.. Да надо было, скотина, упасть на колени, вымолить прощение, а потом… взять с собой в караул два бушлата и ее самою.

Я почему-то вспомнил вдруг, как лет двадцать с гаком назад, еще до срочной, гулял по ночам по набережной с одной девчонкой… Нет-нет, там не было ничего такого, просто бродили, обнимались да целовались до первых петухов — мне, кажется, семнадцать, ей — пятнадцать или даже четырнадцать. Луна на реке, черные деревья и соловьи…

Гм, помнится, правда, полгода спустя я гулял по той же самой набережной, но уже с другой девчонкой. Мне все еще, кажется, семнадцать, однако ей-то уж точно пятнадцать. Вот только на реке не луна, а лед, и на черных деревьях не соловьи, а вороны. Под ногами снег, кругом сугробы, и — холодно. Но нам наплевать: мы ходим, обнимаемся и целуемся до… страшно вспомнить, первых… автобусов! Мы садимся на конечной в самый первый, старый-престарый "ЛАЗ" и нарезаем круги по только-только пробуждающемуся городу. Сидим на заднем сиденье, прямо над двигателем, и греемся, потому что за ночь, долгую зимнюю ночь, несмотря на все поцелуи, задубели как цуцики. Мы греемся, иногда полудремлем, снова целуемся…

Я гляжу на часы — всё, родители, и мои, и ее, естественно, снова взбешенные, ушли на работу, и можно брести по домам, отсыпаться. И мы выходим из автобуса, целуемся последний раз и бредем — она к себе, я к себе. А школа, спросите вы? Господи, да какая там, к чёрту, школа!

А вот помню еще…

И вдруг за углом послышался шум мотора автомобиля. Самой машины еще не было видно, однако на шоссе уже упали светло-желтые лучи фар. Когда из-за поворота вынырнула вроде бы серая "Волга", я был уже на ногах: ведь ежели предположения Профессора и мои собственные оперативные расчеты верны, а "Волга" — не случайно проезжающая мимо машина, то эти кореша должны тормознуть где-то здесь, у границы Маргаритиного сада. Им вовсе не обязательно пилить к дому, чтобы подложить мне свинью. Либо не свинью, а… В общем, то, что они могут мне подложить.

Так и есть: "Волга" затормозила, и из нее вышли двое — водитель и сидевший рядом. Первый, как назло, погасил фары, и я видел лишь два темных силуэта метрах в десяти — двенадцати от моего укрытия. Шофер что-то тихо сказал не-шоферу, и они повернулись к багажнику.

Как поступить? Догадываясь в принципе, какого рода сюрприз назревает, я думал — что делать?

Конечно, самый простой вариант — стопорнуть этих двоих, дать им по чану: одному посильнее, второму погуманнее, чтоб смог потом говорить, далее проверить содержимое багажника, ну и поболтать напоследок с менее битым.

Однако этот вариант имел значительные изъяны. В активе — беседа с недобитком, который навряд ли знает главное из того, что нужно узнать мне (зуб даю — оба простые исполнители, если вообще не "почасовики"), зато в пассиве — головная боль: что потом делать и с этими двумя, и с предполагаемым "подарком" в машине, и наконец, с самой машиной. И потому (рахмат тебе, о мудрый Профессор!) я…

Я просто встал во весь рост, сжимая в одной руке "ягу" из "Поплавка", а в другой пластиковый пакет и фонарик, и, нарочито громко кряхтя, шумно полез через забор.

Спрыгнул на землю и неторопливо, вразвалочку, словно моряк в увольнении по прешпекту, поканал к непрошеным гостям, которые остолбенели. Выражения лиц я, конечно, не видел, но позы были еще те.

Однако куда больше опешили они, когда, остановившись шагах в пяти, я сказал:

— Здорово, ребята! Вы местные?

Оба замерли как пеньки. Я же надавил кнопку фонарика и хлестанул лучом света по их лицам.

Парни попятились, прикрывая руками глаза, но, наткнувшись задами на машину, застыли снова. Впрочем, они были не робкого десятка — левый зло прошипел:

— Убери фонарь…

А правый еще злее добавил:

— Сука!

Я начал поднимать пистолет. Нет, не затем, чтобы стрелять, — так, пугнуть слегонца. А потом… А потом вдруг передумал даже пугать — опустил пушку, выключил фонарик, засунул все это хозяйство в пакет и… Не скажу, что то был гром среди ясного неба, но — нечто близкое.

Да представьте сами: глубокая ночь, мертвая тишина, подозрительные типы, явно намеревающиеся под покровом этих самых ночи и тишины сотворить какую-то гадость, и…

М у з ы к а!

Нет, даже, не музыка, а некое невообразимое модное фуфло, но фуфло настолько громкое, что любому злоумышленнику, даже и дураку, в момент стало бы ясно: под покровом ночи и тишины гадость сотворить не удастся. Потому что нет уже главного — тишины!

Дураками они не оказались.

Не дождавшись конца песни и ужасно матерясь, они полезли в машину, и секунд через двадцать я снова остался на пустынной дороге один. Пан Профессор, ты — гений!

Тогда я выключил маленький Маргаритин магнитофон и достал из пакета телефонную трубку.

Набрал пошлое "02" и, услышав ответ дежурного, тоненьким и препохабным голоском пропищал:

— Товарищ минцанер, тут, значить, такая пранблема. Номерок запишитя…

 

Глава двадцать первая

Сделав доброе (а главное — очень полезное) дело, я вернулся в сад тем же манером, что и "вывернулся" из него — через забор. Поднял с земли бушлат и потопал к дому, думая, сработает ли звонок в ментовку должным образом? Никаких особенных дивидендов ждать не стоило; единственное, что, разозлившись и потеряв терпение после третьей неудачи, таинственный враг бросит ходить вокруг да около и покажет наконец свою истинную рожу.

А еще я думал, как вести себя с Ларисой. Когда внутри что-то раздваивается, это плохо. Но когда "растраивается"…

На горизонте беседка. Еще немного, еще чуть-чуть…

— Привет!

Ей-богу, я даже не успел толком испугаться, только разинул варежку:

— Чево?!

— Привет, — повторила беседка, точнее, правая скамейка, потому что голос исходил с нее.

Помолчав, я вздохнул:

— "Мой чёрный человек — в костюме сером!.." У вас бессонница, герр майор?

— Да еще какая. Однако добро пожаловать в наши края.

— Благодарствуйте, барин! — А сам подумал о пистолете в пакете, а еще о том, что людей, которые ходят в гости по ночам, надо сажать на кол. Как Дракул турок. И не только турок. И не только Дракул.

— Приземляйтесь, — повел он рукой и вдруг зыркнул на мою поклажу: — Это у вас что? На рыбалку ходили? А удочки где?

— Не на рыбалку. На дискотеку, — проворчал я.

Он усмехнулся:

— Да-да, конечно. Я же слышал музыку. Ну и натанцевались?

— Угу. — Я плюхнулся на скамейку напротив и осторожно пристроил между ног прикрытый бушлатом пакет с "ягой". — До упаду. Сигареткой не богаты, а то кончились.

Он достал пачку и протянул вместе с зажигалкой.

— Гран мерси.

Я закурил, а потом… вдруг хамски посветил зажигалкой в лицо неожиданного визави.

Он заиграл желваками.

— Уберите!

Я убрал. Вернул зажигалку и сигареты. Он сунул их в карман.

— Ну и чему же все-таки обязаны?

Я пожал плечами:

— Да ничему, просто приехал в гости. А что, нельзя? Помнится, прошлым летом вы звали обратно уже через месяц, а я вот собрался только через год.

— Долго собирались.

— Долгонько, — согласился я. — Но тому было осьмнадцать причин, в основном бытового порядка. Слушайте, можете не верить, но, честное слово, я рад вас видеть, майор.

— Подполковник, — скромно поправил Мошкин.

— Неужели?! Поздравляю! Кстати, помните — я еще тогда говорил: будете меня доставать, в жизни не станете подполковником. Сбылось, да?

Мошкин сдержанно кивнул:

— Да, вроде сбылось… — И без перехода: — Так зачем прибыли на сей раз?

Я покачал головой:

— Мне показалось, что я расстался с вами как с человеком, а не ментом. Видать, ошибся.

— Не любите ментов?

Я фыркнул:

— Ну-у, если вы назовете хоть одного простого смертного, кто их любил бы…

— Даже двух, — усмехнулся Мошкин.

Я развел руками:

— Простите великодушно, но сильно подозреваю, что это ваша жена (кажется, он напрягся) и жена вашего непосредственного начальника.

Подполковник не моргнув глазом проглотил этот весьма сомнительный пассаж. А впрочем, уже через секунду я убедился, что для мести у него имеется оружие куда более действенное, нежели дешевый юмор.

— Вы, конечно, приехали к Маргарите Владимировне? — быстро спросил он.

Я насторожился.

— Конечно. А к кому же еще?

— Ну да, разумеется… — И тут же: — Простите, но мне хотелось бы с ней поговорить.

Я помрачнел.

— Мне тоже.

— То есть?! — не понял Мошкин.

Я горестно вздохнул:

— Увы, не застал я ее.

— А ключ?

— Что — ключ?

— Откуда у вас ключ? Ведь не ломали же вы дверь?

— Не ломал. А ключ мне дал ее отец.

(Секунд десять тишины.)

— И Маргарита Владимировна так и не появлялась?

Я буркнул:

— Не появлялась.

— А когда вы приехали?

— Вчера. То есть, уже позавчера.

— И ни малейшего представления, где она может быть?

— Ни малейшего, — подтвердил я. — Эй, а вы случайно здесь не за…

— Нет, не за тем. — Теперь Мошкину вздумалось закурить, и продолжения фразы пришлось ждать. Дождался:

— Сюда, уважаемый, я пришел, чтобы поделиться с вами следующей информацией: говорят, в городе появился какой-то костолом.

Я удивился:

— Кто?!

— Костолом, — повторил он и великодушно пояснил: — Человек, который ломает кости.

— Ну надо же… — испуганно пробормотал я. — А себе или другим?

Мошкин глубоко затянулся и выпустил дым чуть ли не мне в лицо.

— Вообще-то чаще другим, но… Но ведь когда-нибудь он вполне может сделать это и самому себе. Верно? Правильно?

Возражать я и не собирался.

— Правильно. Верно. Господи, ужас-то какой!..

Он же продолжал:

— И вот представьте-ка на миг, что где-то неподалеку от нас, мирно сидящих и беседующих, шляется какой-то дегенерат с пистолетом в руке…

— С пистолетом?!

— Ага, — подтвердил подполковник. — Он отобрал его у других дегенератов, которых разделал предварительно как бог черепаху.

— Кошмар! — ужаснулся я. — И как же этот мерзавец (а за "дегенерата" ответишь) выглядит? Его видели? Запомнили?

Мошкин кивнул:

— И видели, и запомнили. Официально к нам, правда, никто не обращался, но имеются же и неофициальные каналы.

Подполковник эффектно стрельнул сигаретным окурком, и тот, на мгновенье прочертив в темном воздухе оранжевую дугу, растворился в кустах.

— Так вот. Этот негодяй приблизительно… вашего возраста… вашего роста и… вашего веса.

Аккуратно, чтобы не свалить пакет, я водрузил ногу на ногу.

— Его измеряли и взвешивали те, кому он ломал кости?

Мошкин улыбнулся столь ослепительно, что в черноте ночи сверкнули его передние зубы.

— Прекрасная шутка!

— Да это, в общем-то, и не шутка, — пожал плечами я.

— М-да-а… — Он уже не улыбался. — Короче, этот ваш двойник покалечил в "Голубом поплавке" семерых, каждый из которых может сам покалечить любого. Теперь вам всё ясно?

— Теперь всё, — кивнул я. — За исключением сущей безделицы. Я понятия не имею, что такое "Голубой поплавок". Местный "Метрополь"?

Мошкин почесал переносицу.

— Ну хорошо, а что скажете в ответ на следующее? У меня есть веские основания предполагать, что кому-то здесь понадобилась ваша шкура.

— Правда? Но я же еще линяю!

— Ну-ну, — важно произнес Мошкин. — Не переживайте и не беспокойтесь. Если какая-нибудь сволочь и впрямь решит поохотиться на вас, мы обязательно придем на помощь.

Я уточнил:

— Мы — это кто?

— Не любимая вами милиция, кто же еще.

Я укоризненно покачал головой:

— Боюсь, вы путаете два абсолютно различных понятия, господин подполковник. Милиционеры — это люди, которые защищают мирных граждан от преступников и прочей швали. А менты — нелюди, присосавшиеся, извините за каламбур, к органам, чтобы издеваться над гражданами и набивать свой карман. Они — те же преступники, только на свободе и в погонах, а потому поле их деятельности гораздо шире. Комментариев не требуется?

Мошкин пожал плечами:

— Да нет, Америку вы не открыли. Но какова цель вашего приезда? Та же, что и год назад?

А вот это прозвучало уже настолько прозрачно, что я не выдержал и нагло сказал:

— Бросьте, любезный, нести чушь. Вы, кажется, тонкий ценитель и знаток поэзии? Особенно произведений, в которых встречается слово "чёрный". Может, почитаем стихи? Высоцкого я уже цитировал десять минут назад, а как вам Ходасевич? Помните его "Поразить морскую гидру может ч ё р н ы й арбалет", а? Или же вот еще…

Однако "еще" я не успел.

Подполковник Мошкин резко встал и показал на темнеющий на траве бушлат:

— Разрешите полюбопытствовать, что в вашем пакете?

Но я тоже резко встал.

— Не разрешу. Или у вас имеется ордер на обыск?

Мошкин молчал, и по тембру этого молчания я понял, что, во-первых, ордера у него нет, а во-вторых, что, похоже, прежней душевной близости в наших беседах не будет больше уже никогда. Как говорится, что-то главное пропало. И — внезапно:

— Вы понимаете, против кого идете?

Мое дыхание было относительно ровным.

— Я не понимаю, понимаете ли, на что идете, вы?

Он сунул руку в карман, и я моментально сдавил его запястье, но кроме зажигалки и сигарет в кармане не оказалось ничего. И в остальных тоже.

— Пардон, — скривился я.

Он мрачно усмехнулся:

— Ладно, спишем на нервы… — И вдруг: — В доме есть кто-то еще. Я хочу увидеть этого человека.

— Невозможно, — покачал головой я.

— И почему же, позвольте узнать?

Я как упырь цыкнул зубом.

— Узнать позволю. Потому, что это женщина.

Он кивнул:

— И женщина эта, конечно же, не Маргарита Владимировна. — То вовсе не был вопрос.

— Ага. Конечно же, не Маргарита Владимировна, — сухо подтвердил я, и, не произнеся больше ни слова, замначальника городского УВД прямо через кусты зашагал к забору.

А я вернулся в дом.

Лариса сидела в той же самой полугорестной-полуотрешенной позе, в которой я ее час назад оставил, только в придачу курила. Мою сигарету.

Я подошел к торшеру и включил свет.

— Будем надеяться, что больше этой ночью ничего не случится.

Она поёжилась.

— А… что-то уже случилось?

— Ч т о — т о случается всегда, — веско, но маловразумительно пояснил я. — Даже когда вроде бы и не случается ничего. Вставай.

Лариса удивилась:

— Зачем?

— А ты собралась куковать в этом кресле до зари?

Встала.

Я бросил пакет на столик, вытащил из него Маргаритин магнитофон, фонарик и пистолет. Пистолет сунул в карман.

— Идем.

— Куда?! — не поняла она.

— К тебе.

Ее черные глаза округлились:

— Ко мне?!

— Да, а что?

— Но ты ведь говорил, что это опасно.

Я приобнял ее за мягкие плечи.

— Без меня опасно, а со мной… Со мной, возможно, еще опаснее, но все-таки ты будешь не одна.

Она помолчала.

— А как твои моральные принципы?

Я сурово вздохнул:

— Эволюционируют в направлении аморальной беспринципности. Подожди здесь, пожалуйста, еще пять минут.

Выкинув из кабины и багажника все лишнее (собачий корм, например), я вывел машину со двора. Закрыл ворота и, вернувшись на крыльцо, позвал Ларису. Она вышла из дома, я запер дверь, и мы направились к машине. Сели. Я посмотрел на часы.

— Ого! Половина четвертого! Слышишь?

— Слышу.

Я оглянулся — Лариса устроилась на заднем сиденье (Джонову попону я убрал), и в полумраке было видно ее очень красивое, но очень напряженное и очень хмурое лицо. Положил руку ей на колено:

— Всё еще сердишься?

Она не ответила.

Ну, не ответила — и не ответила. Я включил зажигание и тронулся с места. Молча выехал из поселка, молча въехал в будто вымерший город. А вот после этого схитрил.

— Послушай, Снегурочка, оттай, пожалуйста, а? Я плохо помню, как до тебя добираться, показывай дорогу. Сейчас куда?

Фыркнула, но все-таки заговорила.

— Сворачивай налево.

— Повинуюсь, о пери!

И свернул налево.

 

Глава двадцать вторая

Поставив машину возле подъезда, я включил свою эксклюзивную сигнализацию. Нет, настоящий умелец-то, конечно, смекнет, что там и как, однако же я рассчитывал, что умельцев подобного калибра в этих краях не густо. К тому же в машине не было теперь ничего ценного, кроме, пожалуй, гранаты. А еще я уповал на то, что окна Ларисы располагались прямо над нею: если высунуться подальше и постараться от души, можно даже доплюнуть. (Кстати, в детстве я прекрасно плевался и во всех уличных состязаниях на дальность и точность ниже второго места, как правило, не опускался. За это друзья-приятели окрестили меня Верблюдом, и кличка эта продержалась довольно долго — приблизительно до окончания периода полового созревания, когда, по устному джентльменскому соглашению, ввиду участившихся контактов с юными представительницами противоположного пола, мы постепенно перестали пользоваться своими детскими, но в основном не слишком благозвучными прозвищами. Правда, еще и по сей день, при встрече с человеком, которого не видел лет двадцать — двадцать пять, я иной раз слышу: "Привет, Верблюд!" На что вежливо отвечаю: "Здорово, Козёл!" И оба тут же вспоминаем наши настоящие имена.)

Но это к слову. Итак, мы вылезли из машины, я запер ее и окинул взглядом дом. Света не было ни в одном окошке. Не было его и в подъезде. Взяв в левую руку ладонь Ларисы, а в правую пистолет, я тихо шепнул:

— Пошли.

Осторожно приоткрыл дверь подъезда и нырнул в его черную глотку первым, будучи готовым ко всему — в том числе и удару по башке, — но бог миловал. Тогда я потянул за собой Ларису, ступил на лестницу… И замер — в подъезде кто-то курил. И не в прошедшем времени, а самом что ни на есть настоящем…

Отпустив руку Ларисы, я толкнул ее обратно к двери, а сам зайчиком скакнул наверх и, целясь от бедра, молча уставился на зыбко-серебристый силуэт, обладатель коего, опершись локтями на перила площадки второго этажа, задумчиво пускал струи дыма нам навстречу.

Видя спокойную позу незнакомца, я позволил себе чуть расслабиться и только было открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, как вдруг человек-полуневидимка стряхнул пепел едва ли не мне на голову и резко выпрямился:

— Послушай, где тебя носит? Уже два часа жду!..

Я задрожал.

А голос через секунду, уже менее уверенно и грубо, вопросил:

— Ларис, это ты?.. Что ты молчишь?! Господи, да кто это!

И тогда…

И тогда я судорожно сглотнул слюну и кукарекнул как карликовый декоративный петушок:

— Я!.. Это я, Рита…

…Мы втроем сидели на кухне Ларисы, словно министры иностранных дел не больно-то дружественных держав.

Я с преувеличенным вниманием разглядывал замысловатые узоры на обоях и думал о том, что, находись мы, к примеру, в ресторане, с головой бы ушел сейчас в изучение меню.

Увы, мы находились не в ресторане и меню под рукой не было, а погрузиться хотя бы в газету не позволяли всосанные с молоком матери и водкой отца идеалистические взгляды на нормы приличия и этикета. А ежели бы позволяли, наверняка уткнулся б во что угодно, лишь бы не чувствовать себя обреченным смертником на передовой, попавшим в перекрестье прицелов двух засевших в диаметрально противоположных гнездах, но целившихся исключительно в меня одного снайперов.

Но впрочем, иногда они целились и друг в друга.

Так что представьте, какой гадиной, каким позорным псом я себя сейчас ощущал… Нет-нет, я был страшно, безумно рад, что вижу Маргариту живой и здоровой, но… Но я не был страшно и безумно рад, что вижу ее живой и здоровой в одной компании с Ларисой, которой я тоже желал быть всегда живой и здоровой, но видеть сейчас которую в одной компании с Маргаритой хотел как-то не очень.

Разумеется, Маргарита моментально всё просекла: и мое не поддавшееся маскировке смущение, и полунасмешливый прищур Ларисы. Нет, внешне на ней это просекновение почти никак не отразилось, но вот внутреннюю оценку факта моего вторичного появления в ее жизни она, похоже, произвела мгновенно, потому что еще на площадке бесстрастно поинтересовалась:

— А ты-то откуда свалился?

Я открыл было рот, чтобы объяснить, откуда, но Лариса перебила:

— Может, не на лестнице?

Рита вспыхнула — это я заметил даже в темноте, — и далее никто не произнес ни слова, пока все не очутились на кухне.

Очутились. Сели как министры за стол. И что же, господи, дальше?!

Наконец мне надоела эта игра в молчанку и собственные потупленные словно у двоечника взоры, и мой разум возмущенный вскипел:

— Эй, слушайте обе две, я вам что, подсудимый?! — И уставился на Маргариту. Как и прежде прекрасна — правда, какие-то неуловимые изменения (год есть год) в облике лица появились. В облике же тела, похоже, нет: все узлы и детали по-прежнему манящи, зовущи, влекущи…

Для отвода глаз снова вякнул:

— Подсудимый, да?

Лариса усмехнулась:

— Свидетель.

Я удивился:

— Чего?

— Моего малодушного грехопадения, — спокойно пояснила она, и я едва не задохнулся от возмущения, а также от того, что теперь мой оправдательный лепет попросту терял всякий смысл.

Маргарита в свою очередь бросила на меня нокаутирующий взгляд:

— Гм, ясно…

И тогда я взорвался:

— И что же это, позволь узнать, тебе, милая, "гм, ясно"?!

Она дёрнула красивой щекой.

— Да многое. Не пойму только, зачем ты приехал. И как оказался в… — легкая пауза, — этой квартире.

Мои глаза полезли на лоб.

— Зачем?! — промычал я. — А вот зачем!.. — И минуты за две вывалил ей всё как из пулемета. Закончил же свою пламенную речь не менее ярким финалом: — Так-то, дорогуша! А обета безбрачия при расставании, коли уж на то пошло, никто из нас, кажется, не давал!

Маргарита холодно кивнула:

— Ну разумеется, с чего ты взбесился? Просто как-то это всё неожиданно. — И хлестко добавила: — Не знаю, правда, к чему потребовалось сочинять сказочки про телеграмму и мое похищение. Я ездила в горы с… одним человеком.

Я обомлел. Удивилась и Лариса:

— Но ты же пошла за сигаретами и…

Рита усмехнулась:

— И мой знакомый уже ждал в машине. Честное слово, это не планировалось, но я согласилась на его предложение о дружеском пикнике. А вы болтаете о каком-то похищении!

— "Пикнике"?! — рыкнул я. — Значит, ты просто укатила с…

— Любовником, — спокойно договорила Маргарита. — А с кем еще? И если то, что ты сейчас поведал, не выдумки…

— Это не выдумки, Рита, — оборвала ее Лариса. — Не веришь — позвони отцу.

— Отцу?! — Похоже, вот теперь-то Маргарита и впрямь была ошарашена.

— Он вторые сутки ищет тебя как проклятый. И этот… — Лариса усмехнулась. — И этот юноша тоже.

За столом воцарилась напряженная тишина. Пользуясь моментом, я вроде как сурово, но, ей-богу, с дрожью в коленках смотрел на Риту. Иногда, впрочем, и на Ларису тоже. И тоже с дрожью. Ёлки-палки, вот же угораздило вляпаться между такими! Прости, Натали, прости, если когда-нибудь узнаешь!

Маргарита же не глядела ни на меня, ни на Ларису. Видимо, до нее наконец-то начало доходить, что давешний романтичный пикничок на лоне природы может выйти ей иным, не столь романтичным боком. (Ежели он вообще имел место, тот пикничок.)

Молчание затянулось, и я светски кашлянул.

— Дозвольте закурить? — Закурил и сказал: — Послушайте, девушки, все мы сейчас, конечно, озадачены, но необходимо и поспать, а долгие разговоры давайте оставим на завтра. К тому же, невзирая на великое счастье, Маргарита Владимировна, видеть вас в добром здравии, я лично зверски хочу есть. — Встал, распахнул холодильник, отломил полкольца колбасы и достал из хлебницы кусок хлеба. Сообщил: — Сейчас вот поужинаю и завалюсь. Хоть прямо тут на полу, хоть как Леонов в "Афоне" в ванной.

Лариса стрельнула в меня, жующего, своим искрометным цыганским глазом:

— На коврике в прихожей.

— Согласен.

А Маргарита вдруг подняла голову:

— Ты правда ничего не выдумал?

От возмущения я едва не поперхнулся колбасой.

— "Выдумал"?! Нет, дорогая, ничего я не выдумал! Это не розыгрыш! А твой папа, возможно, до сих пор рвет последние волосы на макушке и прочих частях тела. Да, у меня же есть записка от "похитителей" — на, смотри! — Выудил из кармана листок с посланием без запятых и бросил на стол. — Ну и, в конце-то концов, неужели ты меня не знаешь?!

— Знаю, — вздохнула она. — Вот потому-то…

— Ах, "вот потому-то"? — взвился я. — Думаешь, всё шутки шучу? А ведомо ли тебе, что еще у меня в штанах? Не улыбайся, я не об этом! — И, достав из кармана, со всего размаху грохнул об стол "ТТ". — Мало? Пожалуйста — еще! — Грохнул "ягу".

Женщины аж подпрыгнули и, переменившись в лице, буквально впились в мои трофеи округлившимися глазами. Оружие всегда производит впечатление на дам. Даже таких, которых, казалось бы, уже ничем впечатлить невозможно.

— Господи, — прошептала Маргарита. — Неужели опять?..

Зато Лариса, как ни странно, лишь загадочно улыбнулась:

— Ты убиваешь людей, амиго1?

Я фыркнул:

— Разумеется! А иначе за каким хреном я бы таскал с собой эти болванки?

Ее бездонные будто омут глаза точно сам дьявол подсвечивал изнутри.

— И часто?

Дожевал последний кусок.

— Обычно после ужина. Хотя случается и до. А чаще — вместо.

— Кошмар! — Лариса в притворном испуге всплеснула красивыми руками.

А вот Маргарита снова была невозмутима как половецкая баба.

— Извини, — едва ли не презрительно промолвила она, — но если бы ты видел себя со стороны, то понял бы, что выглядишь как идиот.

Я приложил ладонь к уху:

— Кто-кто, родная?

— Ты ведешь себя сейчас как самый настоящий идиот, — медленно, чуть не по слогам произнесла Маргарита, а Лариса очень внимательно посмотрела на нее, потом на меня и покачала головой:

— Ребята, да у вас это и впрямь серьезно.

Рита подскочила, точно села на ежа. Ядовито пропела:

— Б ы л о серьезно.

Я подтвердил самым суровым тоном:

— Ага, было вроде бы и серьезно, а теперь… Теперь всё — ф-фу-у-у! — И сдул с ладони воображаемую пушинку.

— Ну-ну. — Лариса пожала плечами.

— Да, кстати, — хлопнул я себя по лбу. — А ты не сообщишь имя своего нового, гм, приятеля? Не исключено, имеется связь.

— Никакой связи! — отрезала Рита. — Это очень положительный, солидный и респектабельный человек.

— Ну ясно — положительный, солидный и респектабельный, — согласился я. — Как, допустим, твой папа, да? Слышь, а он часом тоже не любит собачек? Твой папа — любит, просто трепетно обожает, что, однако, не мешает ему далеко не столь трепетно относиться к людям. Хотя знаешь, тут я отчасти его понимаю: самому легче ударить человека, чем животное. Хахаль-то твой случайно не такой же, как я и твой папа?

— Заткнись! — зло прошипела она.

— Вери гуд, затыкаюсь, — кивнул я. — И от всей души желаю, чтобы карканье мое не подтвердилось, — в самом деле, пора тебе наконец начинать общаться с приличными людьми. Считай, что я просто решил поразмышлять вслух, взвесить все "за" и "против". Да ты и сама в курсе, сколько положительных, солидных и респектабельных людей из-за сущей ерунды — допустим, паршивых камушков — убивают других людей.

Маргарита уставилась на меня будто на змея:

— Каких камушков?!

Я зыркнул на Ларису. Та сидела с совершенно отсутствующим, даже сонным видом.

— Каких? — вкрадчиво переспросил я и полез в карман. — Да вот, к примеру, таких. — И, достав коробок, двумя пальчиками выудил алмаз. Продекламировал: — "Пятьдесят-пятьдесят пять каратов, каплевидная "бриолетта", со "Скорпионом" внутри…" — Поглядел через него на свет люстры: — Неплох, правда?

Маргарита вскочила. Руки ее задрожали.

— Ты нашел письмо?!

(У меня засвербило под ложечкой. Спокойно, спокойно…)

— Конечно, нашел, — невозмутимо подтвердил я. — А откуда тебе-то известно о его существовании?

Маргарита наконец отвела затуманенный взгляд от бриллианта. Медленно опустилась на стул.

— Что значит — откуда известно! — скривила она пересохшие губы. — Сергей сам говорил, незадолго до смерти, что оставил для тебя письмо.

— Но тебе не показал? — наугад стрельнул я.

И — попал.

— Не показал, — хрипло проговорила Маргарита и положила локти на стол. — Значит, ты не лгал, что знаешь, где камень…

Я на всякий случай слегка наступил Ларисе на ногу. Нет, умная все же женщина: молчит, словно ее вообще ничего не касается.

— Как видишь, не лгал. Только… (Чёрт, стоит или не стоит? А-а-а, хуже не будет, потому что хуже уже некуда.) Только это не совсем тот камень. А точнее — совсем не тот.

Глаза Маргариты полезли на лоб:

— Так их было… два?!

— Даже три, — хладнокровно произнес я. — Правда, где третий, мне не известно, но это вопрос времени.

Рита пожирала бриллиант взглядом, однако взять в руки не пыталась. Молодец, с выдержкой. Наконец опомнилась — отвела слегка мутный взор от "Чёрного Скорпиона" и снова посмотрела на меня:

— А где первый камень?

Я опять полез за сигаретами, продолжая держать в поле зрения и все столь же вроде бы безучастную к происходящему Ларису. Достал пачку; сунул обратно в коробок и спрятал в карман алмаз. Вздохнул:

— Слушай, о первом забудь, лады? Это я говорил тогда и то же самое повторяю сейчас.

На лице Маргариты заиграла трудноклассифицируемая улыбка:

— Дядя решил заделаться миллиардером?

Я усмехнулся тоже:

— Дядя решил уберечь от бо-ольших неприятностей тетю. — И тут Маргарита едва ли не впервые обратилась к Ларисе:

— Чувствуешь, какой душка? Если, дорогая, тебе понадобится надежный паж или жилетка, в которую удобно поплакаться, — рекомендую. Лучшей кандидатуры не сыскать. А впрочем, ты, похоже, и сама успела уже оценить все достоинства нашего героя.

Лариса молчала, а я встал и, забрав со стола пистолеты, потушил окурок. Деловито заметил:

— Нет, на коврике не хочется. Кажется, в дальней комнате имеется диван? У кого возникнут проблемы — консультации на том диване. В порядке живой очереди. — Зевнул, чуть не вывихнув челюсть. — Спокойной вам ночи, леди.

И ушел. Не дожидаясь (и не дождавшись) ответных пожеланий. Ну и пусть.

А вообще — пошли они все! Нет, в принципе, кое-какие вопросики у меня — особенно к Рите — имелись, но это завтра.

То есть, уже вроде бы и сегодня, но всё равно — завтра.

 

Глава двадцать третья

До утра не произошло ничего, что нарушило бы мой заслуженный сон, и визитов дам в том числе. Я встал и потянулся, разминая одеревеневшие за несколько часов мышцы и кости. М-да-а, не всё коту творог… нынешняя ночка оказалась не в пример скучнее предыдущей…

Вспомнив эту самую предыдущую и — ярким контрастом — вчерашний разговор на кухне, я загрустил. Нет, разумеется, никакой особой катастрофы — мы же, повторюсь, не младенцы, в конце концов, но… Но как-то слишком уж все произошло неожиданно. Когда понемножку, постепенно — это одно, а когда, гадство, вот так, ни с того ни с сего носом к носу, лбом в лоб…

В квартире — тишина. Глянул на часы: без четырех десять. Значит, леди наверняка уже поднялись. А может — и не наверняка.

Выйдя в коридор, я деликатно постучался в две остальные комнаты. Не получив ответа, деликатно в них вошел. Никого. Поплелся на кухню — тоже ни души, и ни малейших признаков разумной жизни в ванной и санузле.

Ладно, как бы там ни было, а главное — что один, пожалуй, наиболее тяжелый изо всех давивших мне на психику в течение последнего времени булыжников с нее, психики, наконец упал — Маргарита жива и здорова.

Правда, не упали еще некоторые остальные булыжники, да и Маргарита Владимировна своим неадекватным поведением подвалила парочку новых, но ничего, уж как-нибудь перебьемся. Вот насколько она была со мной и Ларисой искренна, и действительно ли с ней не произошло неприятностей, а сгоняла просто-напросто с мужичком на лоно южной природы оторваться?

"С мужичком"… Гм, не такой представлял я себе нашу встречу, не такой…

Но вообще-то всё правильно. Всё течет, и всё изменяется. Сам-то? Тоже голубь мира нашелся. Точнее — верный лебедь!

Да и других проблем по уши. Один алмаз теперь у меня. Но откуда он взялся? Нет, понятно, что от Ларисы, но откуда он взялся у Ларисы? Мальчик принес? Может, и мальчик. А может, и… девочка.

Шутка. Дурацкая шутка, но, чёрт, какими все же путями всплыл в городе второй "Скорпион"?

Стоп, а если это не второй, а — п е р в ы й? Тот самый…

Нет! Я отчаянно затряс головой. Не может быть! Людей, знавших о его местонахождении, давно нет в живых, а из посторонних никто догадаться не мог!

А если все-таки мог?..

Да и с какой это стати я вдруг вообразил, что один такой умный на свете? А коли кто-то еще взял эдак пораскинул мозгами и тоже пришел к тому же выводу: алмаз там, где… Ну, вы-то знаете, где тот алмаз.

И он его достал. А потом…

Вот с "потом" у меня никак не вязалось. Если камень — т о т, то за каким лешим гипотетический умник сплавил его мне? Что это — подарок или… тэк скэ-эть, Троянский жеребец? (Впрочем, если камень и не тот, то все равно — за каким?)

И кто он, сей таинственный благодетель?

Или… благодетельница?

Постойте, ведь ежели рассуждать беспристрастно, за этими финтами все же мог (я не утверждаю, а допускаю) стоять… ну хотя бы Паук. А что? Серым веществом бог не обидел, сил и средств для самых различных предприятий и мероприятий даже в избытке. Или… Рита? Бывшая любовница, к сожалению, не жена Цезаря и, сколь ни прискорбно, не застрахована от подозрений. А уж если они с папой решат действовать в паре, то такая семейка горы свернет.

Но подождите, тогда получается, что Маргарита никуда и не исчезала? То есть, исчезала, но Паук был в курсе и просто играл?

Однако, вспомнив лицо и глаза старика во время нашего последнего разговора, я засомневался. Нет, он не играл. Паук действительно смертельно боялся и переживал за дочь.

Ладно, отставим пока дедушку в сторону. А как быть с Ларисой? Вот здесь-то я уж точно ни шиша не понимал. Если Лариса завязана во всех этих приколах, то зачем отдала бриллиант мне? Да дело даже не персонально во мне. Просто — зачем отдала? Ей что, самой не захотелось стать владелицей такой симпатичной безделушки? Или же на нее надавили? Но кто?

… твою мать! Кто?!

Да, Ларисой тоже придется заняться детальнее (еще детальнее), однако не прямо сейчас. И не навязчиво, а — ненавязчиво. Пока же не терять бдительности, выжидать, наблюдать — мало ли что…

И вдруг мои размышления резко оборвались. Потому что взгляд упал на белый лист бумаги на столе. Рядом с листком лежал жирный фломастер, а на бумаге, черным по белому, размашистым почерком было написано: "Ушла в магазин. Л.", а чуть ниже, уже другой рукой, помягче и помельче: "Ушла домой. М."

Некоторое время я задумчиво смотрел на эти замечательные в своей лаконичности образчики эпистолярного жанра, а потом тоже взял фломастер и оставил на девственной части свой след: "Ушел на…" А вместо инициала нарисовал череп со скрещенными костями. Шутить так шутить!

Однако шутки шутками, а тихий завтрак, похоже, откладывался. А ну как, невзирая на мою вчерашнюю внешнюю невозмутимость, Маргарита что-то заподозрила и теперь сама уже вовсю ищет в доме то, оставленное мне Серым год назад, но так и не дошедшее до меня письмо?

И вдруг она его найдет?

Нет-нет, вот этого допустить нельзя. Попади письмо ей в руки, эта подруга может наломать таких дров… По коням!

Захлопнув тяжелую железную дверь на английский замок, я спустился по лестнице вниз, думая по дороге о двух вещах. Первое — а действительно ли в магазин отправилась пылкопламенная еще позавчера, но уже холодная как лед вчера Лариса. И второе — на месте ли мой верный "конь"?

Он оказался на месте.

Я произвел краткий профилактический осмотр, в связи с чем пришлось даже малость поелозить на пузе по асфальту. Затем открыл капот, заглянул в багажник и помассировал двери. Да нет, вроде бы совершать надо мной ритуал огненного жертвоприношения покамест никто не собирался.

Тогда я смело залез в машину, проверил содержимое бардачка и ощупал низ сиденья. Солнцезащитные очки, блок сигарет и граната целы. Можно трогать.

Я и тронул, оглянувшись по сторонам скорее для проформы, нежели искренне. Мне показалось, что после некоторых событий истекших суток слежка за мной утеряла для "некта" первоначальную актуальность. Ведь маски намедни были если и не сорваны, то во всяком случае приподняты, а потому я надеялся, что попытки замарать меня в какой-нибудь ментовской грязи наконец прекратятся.

Да, кстати, о ментовской грязи…

Я притормозил у газетного развала и через минуту вернулся в машину со свежим номером местной "Курортной газеты". Но читать ее я не собирался. Изучив список сотрудников и номеров редакции, напечатанный в хвосте газеты, потянулся за телефоном. Набрал справочную.

Долго ждать не пришлось.

— Аллё, восьмая.

— Здравствуйте, многоуважаемая восьмая, — обольстительно проворковал я. — А не будете ли вы столь любезны и не скажете ли номер дежурного по нашему ГУВД?

"Восьмая" рассмеялась:

— Буду! — И через несколько мгновений назвала номер.

— Громадное мерси, — поблагодарил я. — Вы меня просто спасли. До свидания!

И тут же набрал только что услышанный номер и уже иным, развязно-хамоватым тоном бодро прокричал:

— Алло! Привет!

Мне же ответил голос совсем другой. Голос суровый и мужественный. Голос человека, служба которого порой опасна, иной раз даже может быть и трудна и уж точно никак не видна на первый взгляд.

— Дежурный по управлению старший лейтенант Морозов слушает.

— Алло, лейтенант, — все так же по-свойски затараторил я. — Беспокоит корреспондент "Курортной газеты" Финкельштейн-Южный. — И перешел на заговорщицкий шепот: — Слышь, шеф, тут, говорят, ваши ночью тачку нашли с… Ну, ты понимаешь, в багажнике там этот самый… сюрприз. А? Так?

Однако голос старшего лейтенанта был по-прежнему официален и тверд:

— Никакой информации. Не положено.

Я заныл:

— Да брось, шеф, ну чё ты! Да мы ж, брат, с вами коллеги! Вы — власть, и мы — власть, четвертая, слыхал про такую? Мы ж, сам понимаешь, можем расписать любого, особливо коли ценный сотрудник, такой, как вот, к примеру, ты… Смекаешь? "Моя милиция меня бережёт", и всё в том разрезе. А ты, брат, только шепни: "да" — "нет", и всё! Источников информации мы не разглашаем, бывает даже премируем. Ну? Ну?!

Дежурный Морозов предоргазменно засопел:

— Но это ж… Не по телефону ж…

Я обрадовался:

— А кто говорит за телефон?! Ты, друг, только намекни: приезжать — не приезжать. Коли да, я мигом, одна нога в редакции, а вторая у вас. Прилечу, и сразу к начальнику. Кстати, он у себя?

Старлей Морозов замысловато хмыкнул:

— Нету начальника, в отпуске.

— А кто ж за него?

— Зам, подполковник Мошкин.

— Ага, — благодарно кивнул я невидимому Морозову. — Ну, тогда прямо к нему и рвану. Мужик ничего?

Старший лейтенант издал не вполне внятный звук.

— Да вроде и ничего, но сегодня, говорят, будто с цепи сорвался, злой как чёрт.

Я лицемерно вздохнул:

— Конечно, раз такое ЧП…

Голос дежурного снова мужественно окреп:

— Всё! Я ничего не сказал, ты ничего не слышал.

— Ну еще бы! — торжественно подтвердил я. — Могила!

— Про уговор помнишь? — опять заинтимничал он.

— Гадом буду! — поклялся я и поспешно добавил: — Так, брат, распишу!

— Ну, давай. — Старший лейтенант Морозов положил трубку.

Я кинул свою на сиденье и включил зажигание.

Гм, калитка Ритиного дома не заперта. А я-то уже готовился сигать через забор как пацан.

Раз не пришлось как пацан, вошел как взрослый. Дорожка, ступеньки, крыльцо… Во, и дверь приоткрыта!..

Слушайте, меня почему-то немножко заколотило. Осторожно, на цыпочках, как в замедленном кино я вплыл в прихожую и… И уже в следующий миг меня не то что заколотило, а просто замолотило. Потому что я услышал голоса, мужской и женский. Ну, женский-то ясно — Маргариты. А вот мужской…

Честное слово, услышав э т о т голос, я похолодел.

Почему?

Потому что в мозгу забилась смятенная мысль: господи, да неужели же всё, что случилось здесь раньше, — зря?

И неужели всё теперь придется начинать сначала?

Чёрт, но вы же знаете, как погано порой начинать сначала!..