Глава 1
Человек полемичный и удивительный
Мы жили в то время, когда люди, попавшись в сети однообразия, были излишне предсказуемы, лишены творчества и эмоциональной приправы. Актеры или актрисы, артисты шоу-бизнеса, политики, ученые, религиозные деятели, служащие крупных предприятий были надоедливыми, скучными и нередко непереносимыми. Они даже сами себя не выносили. Они говорили на старом жаргоне, вели себя как всегда, выстраивая при этом дряхлые идеи. Они не восхищали чувства и не вдохновляли разум. Они нуждались в стратегиях маркетинга и макияжа средств массовой информации, чтобы упаковать и сделать их интересными. Даже молодые не испытывали энтузиазма к их иконам.
Внезапно, когда мы плыли по океану скуки, появился человек, скользящий по изредка видимым волнам. Разбивая решетки рутинной тюрьмы, он перевернул наш мозг вверх ногами, по крайней мере, мой мозг и тех, кто был приближен к нему. Безо всякой маркетинговой стратегии он превратился в наибольшее явление в социологии за последнее время. Он бежал от общественной осады и прожекторов средств массовой информации, но у него не было возможности оставаться незаметным или оставить нас безразличными к его мыслям.
Не называя себя, он сообщил, что является Продавцом Грез, и возник подобно урагану в лоне большого города, пригласив некоторых людей следовать за ним. Это был чудак, за которым загадочным образом шли другие чудаки. И еще он высказывал требования:
— Кто хочет следовать за мной, должен сначала признать свои безумия и войти в контакт со своей глупостью. — И, повышая тон, он взывал к прохожим, которых встречал на своем пути: — Блаженны прозрачные, потому что им принадлежит царство душевного здоровья и мудрости. Несчастливы те, кто скрывает свои недуги под культурой, деньгами и общественным престижем, потому что им принадлежит царство психиатрии. — Он поглаживал собственную голову руками, пристально вглядывался в глаза тех, кто его слушал, и, к нашему ужасу, добавлял: — Но давайте будем честными! Мы все — специалисты по тайникам. Проникнем же в невообразимые норы, чтобы спрятаться под знаменем искренности.
Этот человек вызвал переполох в обществе. Его слушатели оставались пораженными. Там, где он ходил, начинались беспорядки. Где его место жительства? Он проживал под мостами и виадуками и временами в муниципальных приютах. Никто и никогда в наше время, будучи столь хрупким, не вел себя с такой разрушительностью. У него не было страховки здоровья, социальной защиты и денег на еду. Он был несчастным, но имел смелость заявлять:
— Я не хочу, чтобы они были путниками, как я. Но мечтаю, чтобы они были путниками в закоулках своего собственного «я». Чтобы они прошли территории, которые не многие интеллектуальные люди рискуют исследовать. Пусть они идут не по карте, не по компасу. Пусть они ищут себя, сбиваются с пути. Делают из каждого дня новую главу, из каждого поворота — новую историю.
Он критиковал механизацию современного homo sapiens, который жил, работал и спал, уподобившись машине, который не раздумывал о тайнах существования и о том, что значит быть sapiens. Ходил по поверхности земли, шагал по поверхности существования, дышал по поверхности разума. Некоторые люди протестовали: «Кто это так бесцеремонно вторгается в нашу частную жизнь? Из какой психиатрической больницы вышел этот субъект?» Другие обнаруживали, что у них не было времени для основного, в особенности для самих себя.
Едва ли набиралась горстка самых близких, которые спали там, где он спал, и жили там, где он жил. Я, пишущий эту историю, был среди них. Люди, контактирующие с ним, не знали, что было в фильме, и было ли то, чему они стали свидетелями, сверхдействительным или конкретным.
О происхождении этого человека не знали даже его ученики. Когда же его спрашивали об этом, он повторял свою Знаменитую фразу:
— Я — путник, шагающий по пути времени, ищущий себя.
Он был крайне беден, но имел то, чем не обладают миллионеры. Его приемная была огромной и находилась под открытым небом: иногда это были скамейки на площади, иногда лестницы какого-либо здания или тень дерева. Его сады были разбросаны по всему городу. Он смотрел на них глазами, наполненными радостью, как будто бы это были висячие сады Семирамиды, взращенные только для того, чтобы очаровывать его. Из каждого цветка он создавал стихотворение, из каждого листка делал стрелу, чтобы вонзать ее в истоки чувствительности, из каждого подточенного ствола — момент для полета на крыльях воображения.
— Рассветы не проходят безболезненно. Закаты не проходят незамеченными, они зовут, чтобы стать вокруг меня и подумать о моем безрассудстве, — говорил Продавец Грез. Он вел себя совсем не так, как мы, ибо если многие из нас привыкли возвеличивать себя, то ему, наоборот, нравилось размышлять о своей ничтожности.
Как-то раз, проснувшись после плохо проведенной ночи под вонючим виадуком, он распростер руки, несколько раз глубоко вдохнул в себя воздух, насытил кислородом мозг и опьянил себя солнечными лучами рассвета. После длительного размышления он пошел в центральное помещение ближайшего университета и стал кричать находившимся там людям:
— Мы свободны уходить и приходить, но не думать! Наши мысли и выбор произведены в загонах, построенных в коре головного мозга. Как мы можем быть свободными, если защищаем свое тело одеждой, но остаемся голыми в своей духовности? Как мы можем быть свободными, если заражаем настоящее будущим, если мы страдаем заранее, если мы воруем у настоящего неотъемлемое право напиться из источника спокойствия?
Однажды три психиатра, проходившие мимо этого человека, услышали его речь. Один из них был поражен, увидев странного оборванца, а двое других, явно сбитые с толку, сказали:
— Этот человек опасен для общества. Его следует изолировать.
Читая по их губам, Продавец Грез возразил:
— Не переживайте, друзья, я уже изолирован. Вы видите эту красивую и грандиозную психиатрическую лечебницу? — Он указал пальцем на общество.
В современных странах, как известно, запрещен детский труд, но Учитель говорил, что народы этих стран совершают преступление против детства, стимулируя разрушительный умственный труд путем повышения потребления, преждевременными переживаниями и избытком видов деятельности. Не в силах сдерживать себя, он кричал:
— Наши дети не переживают ужасов войны, они не видят ни разрушенных домов, ни искалеченных тел, но у них разрушена их непосредственность, их способность забавляться ранена, их воображение отобрано страстью к потребностям, которые не являются необходимыми! Разве это не одна из форм ужаса? — И, не зная, откуда берется его источник информации, Учитель продолжал: — Небезосновательно резко выросли показатели депрессивности и прочих эмоциональных расстройств у детей и подростков. — Он говорил это со слезами на глазах, как будто бы усыновил их всех. Как будто бы его дети погибли в трагической катастрофе… Однако мы не знали более никаких подробностей его загадочной истории.
Будучи несогласным с формированием личности молодых людей, он порой врывался под конец сбора документов в особую общеобразовательную школу, учениками которой были дети родителей из высшего и среднего классов. Пол из гранита, колонны из мрамора, в окнах — затемненные стекла, в каждой аудитории — кондиционер. Все было замечательно; единственная проблема заключалась в том, что дети, будучи возбужденными, не имели желания что-нибудь узнавать, не развивали критическое мышление. Для них школа и учебное заведение были почти невыносимыми. Когда дети слышали звонок, они бросались наутек, второпях уходили из помещений, как будто бы их держали в заключении.
Родители, ожидая своих детей, не имели ни минуты лишней. Давали подзатыльники детям, когда те запаздывали к выходу. В этой атмосфере беспокойства Продавец Грез насмехался над системой безопасности, делал шутовской нос, начинал бегать, прыгать, танцевать и кривляться. Увидев во дворе этого сумасшедшего, многие дети девяти, десяти и одиннадцати лет забывали выйти из школы и следовали за ним.
Раскинув руки подобно крыльям самолета, Учитель, делая вид, будто бы летит, выбегал в маленький сад. Там он изображал жабу, сверчка или гремучую змею. Поднимался шум. Потом он показывал какие-нибудь фокусы. Доставал цветок из рукава, маленького кролика из пиджака. И через несколько минут развлечений говорил внимательно слушающим его детям:
— Ну-ка, сейчас самый главный фокус. — И доставал семечко из кармана. — Если бы вы были семечком, каким деревом вам хотелось бы стать? — Он просил их зажмуриться и представить себя тем деревом, которым бы они могли стать. Каждый ребенок представлял себя особым деревом; по толщине, кроне, размерам веток, листьям и цветам это были самые разнообразные деревья.
Некоторые родители безнадежно искали своих детей, которые никогда прежде не опаздывали к выходу даже на десять минут. Кое-кто из взрослых думал, что их чад похитили. Преподаватели тоже искали своих подопечных, но затем, найдя детей в помещении, где Продавец Грез устраивал свое представление, оставались, поскольку были впечатлены спокойствием учеников в такое время суток. Увидев оборванца, который будоражил школу, они узнавали в нем чудака, баламутившего весь город.
А тот после короткой тренировки воображения говорил детям:
— Существование без грез — это семя без почвы, растение без питательных веществ. Грезы не определяют, каким типом дерева ты станешь, но дают силы, чтобы ты понял, что нет роста без бурь, без трудных периодов непонимания. — И рекомендовал: — Шалите больше, улыбайтесь больше, воображайте больше. Запачкайтесь землей ваших грез. Без земли семена не прорастают. — С этими словами он набирал глины, которая была у него под рукой, и пачкал себе лицо.
Придя в восторг, кое-кто из детей тоже запускал руки в глину и пачкал себе лицо. Некоторые ставили пятна на одежде. Наверное, они никогда, даже в старости, не забудут эту сцену.
Между тем их родители, найдя помещение и увидев грязных детей, которых учил ужасно одетый человек странной наружности, начали возмущаться.
Некоторые протестовали:
— Пусть уберут этого сумасшедшего от наших детей!
Другие говорили, рыча:
— Ежемесячно мы платим большие деньги, а эта школа не обеспечивает и минимальной безопасности. Какое безобразие!
Они вызвали охранников и затрещинами выгнали его из школы на глазах у детей. Жулиана, девятилетняя озорница, одна из тех, кто больше остальных вымазал себе лицо, побежала вслед за ним и закричала:
— Остановитесь, остановитесь!
Те, кто прогонял Учителя, тоже остановились. Подбежавшая к Учителю Жулиана протянула ему цветок и сказала:
— Я бы хотела быть виноградной лозой.
— Почему, доченька?
— Она не такая сильная и красивая, как вы. Но любой может дотянуться до ее плодов, — ответила девочка.
Придя в восторг, Учитель заявил:
— Ты будешь великой продавщицей грез.
Некоторые преподаватели просили, чтобы охранники были любезнее с тем человеком, которого они выдворили из школы. Некоторые люди, стоявшие у выхода, аплодировали ему. Повернувшись к ним, он сказал:
— Общество, которое готовит гораздо больше тех, кому предстоит наказывать, чем тех, кому предстоит воспитывать, всегда будет нездоровым. Я бы не преклонялся перед знаменитостями и великими лидерами этой системы, но я преклоняюсь перед учителями.
И он поклонился двум восхищенным его речью преподавателям. После этого он пошел куда глаза глядят. Было непросто сопровождать этого загадочного человека. Он произносил речи в тех местах, где рекомендовалось молчать, танцевал там, где нужно было вести себя спокойно. Его поведение было непредсказуемым. Временами он отдалялся от остальных учеников, чтобы не вовлекать их в суматоху, которую вызвал. Одной из вещей, более всего приводящих его в уныние, было искажение удовольствия в обществе, нечто непредвиденное Фрейдом. Как пророк философии, он часто говорил:
— Мы слабые, тяжелые и хронически неудовлетворенные. Индустрия развлечения разрывается в своем развитии, а индустрия успокоения разрывается в росте. Это вас не тревожит, дамы и господа?
Люди, остолбеневшие от удивления, действительно начинали волноваться. Некоторые — от услышанных слов, другие — от самого человека, который произносил эти будоражащие слова.
Он же продолжал разоблачать их лицемерные рассуждения:
— У нас есть много юмористических программ, но есть ли улыбки, которые доживают до следующего утра? У нас есть источники удовольствия, о которых греки никогда и не мечтали, а римляне никогда не представляли себе, но где же стабильное веселье? А терпение? Какая эмоция пьет из этого источника, чтобы остановиться у его краев?
Человек, за которым мы шли, не переживал, аплодировали ли ему люди или освистывали его. Он заботился лишь о том, чтобы быть преданным тому, чему он доверял. Для него жизнь была слишком короткой, чтобы прожить ее скрытно, легкомысленно и посредственно. И одной из посредственностей современного мира, яростно сражавшейся, была культура знаменитости.
— Те, кто живет на границе с прожекторами средств массовой информации, безымянные труженики, борющиеся за выживание, профессионалы здравоохранения, спасающие жизнь, рабочие, которые производят продукцию, те, кто убирает мусор, — являются звездами общественного театра. Но, пренебрегая этими героями, система лишает человеческие существа их ценности, делая из них знаменитостей. Общество, которое пренебрегает массой людей и продвигает знаменитостей, является эмоционально инфантильным и больным.
Для одних Учитель был самым сумасшедшим из сумасшедших, для других — мыслителем беспримерной отваги. А еще он был великим человеком, который уничтожил свой трон, превратившись просто в человеческое существо, знающее о своих болезнях и бедах.
Для меня он был человеком, побуждающим к действию, незаурядным, полемичным. Его речи были острыми, как лезвие ножа, его идеи были захватывающими. В самом деле, когда Учитель начинал говорить, он вызывал восхищение или приступы изумления. Его любили, как любят немногих, и отвергали, как отвергают редких людей.
Я, специалист по социологии, эгоцентричный университетский преподаватель, преисполненный гордости за себя, всегда испытывал болезненную потребность быть восхваляемым и контролировать своих учеников. Мне никогда не хватало смелости сопровождать кого-нибудь, но вот уже почти шесть месяцев я находился рядом с оборванцем с длинными растрепанными волосами, небритым, ходившим в драных и мятых пиджаках, которые нельзя купить нив одном магазине.
Между тем этот человек был таким обворожительным, что целые группы молодежи не ленились подниматься рано по субботам и воскресеньям с первыми лучами солнца, чтобы встретиться с ним. Они хотели знать, где он будет говорить и героями каких новостей он и его ученики стали. И какие новости, какие слухи это были! Некоторые из его учеников были настолько сумасшедшими, что никто не взялся бы классифицировать их по книгам психологии. Они настолько сходили с ума, что не рекомендовалось оставаться рядом с ними. По правде говоря, в некоторых случаях у меня возникало желание как можно скорее броситься от них наутек. Но что-то притягивало меня к этому проекту.
Мой Учитель не был уравновешенным, как христианский монах, спокойным, как буддийский монах, и гораздо менее размеренный, чем философ золотого века Древней Греции. Временами он уводил нас на спокойные озерца, а иногда желал показать нам ураган. Иногда, слыша, как люди возносят его, он говорил:
— Осторожно, я ненормальный. Некоторые считают меня душевнобольным. Следовать за мною рискованно.
Будучи в состоянии проводить целые часы в разговоре со слепым, Учитель мог заявить, что тот видит больше, чем он сам. Молодежь просила его о встрече, чтобы поговорить о своих проблемах и страданиях. Он мог прервать блестящую речь и выйти, не попрощавшись с толпой, при виде пожилого человека, которому было трудно ходить. Он медленно шел рядом, сопровождая его на протяжении целых кварталов, и наслаждался беседой.
Я был смущен его поведением. Я спрашивал себя: что это за человек, который тратит свою энергию на то, что все мы считаем нестоящим? Безвкусная вода приобретала вкус у него во рту. Он был способен создать стихотворение со стаканом воды и выпить его так, как мы не пили. Он поднимал стакан и говорил:
— О вода, которая насыщает мое тело! Однажды я превращусь в тысячу кусочков на смертном одре, а ты тысячью частицами вернешься на ложе морского дна. Но, беспокойная и щедрая, ты будешь оплакивать тоску человечества. Разбрызганная, ты испаришься, поцелуешь край неба, отправишься в дальние края и, как слезы, бросишься вниз, чтобы освежить других человеческих существ…
У него не было неврастенической потребности властвовать, он не стремился сохранить свой социальный имидж. Он жил без гламура, хвастовства и выпячивания себя. Когда мы шли с ним, сотни миллиардов нейронов, из которых состоял наш мозг, находились в состоянии тревоги. Его мысли настолько приводили в смущение, что становились главной причиной бессонницы, о которой было известно. Жизнь рядом с таким человеком обнажала наше безрассудство, раскрывала наше безумие.
Этот человек спас меня, когда я был готов к самоубийству. После спасения ему следовало пойти своим путем, а мне своим, и, возможно, мы бы никогда больше не встретились. Но тот разговор, который он избрал, чтобы отговорить меня от желания расстаться с жизнью, поразил меня. Впервые я склонился перед человеческой мудростью. Я был готов проложить конечный мостик моих дней, но он, пробудив мой депрессивный мозг, сделал мне странное предложение:
— Я хочу продать вам запятую.
— Запятую? — спросил я растерянно.
А он договорил:
— Да, запятую, чтобы вы смогли продолжить писать свои тексты, потому что человек без запятых — это человек без истории.
С этого момента мои глаза, казалось, открылись. Я обнаружил, что всегда использовал теорию конечных мостиков в своей истории, а не теорию запятых. Если кто-то отнимал у меня надежду, я тут же упразднял, ставил конечный мостик в этой связке. Если кто-то ранил меня, я устранял его. Когда же мне создавали препятствие, я изменял траекторию. Мой проект был с проблемами? Я заменял его. У меня была потеря? Я поворачивался к ней спиной.
Я был преподавателем-профессором, который использовал чужие книги в своих работах, но не умел написать книгу о своем существовании. Мои тексты прерывались. Я считал себя ангелом, а тех, кто лишал меня надежды, — демонами, никогда не признавая того, что я был жестоким по отношению к своей супруге, к своему единственному сыну, к друзьям и ученикам.
Тот, кто удаляет всех вокруг себя, однажды становится безжалостным по отношению к самому себе. И этот день наступил. Но, по счастью, я встретил этого загадочного человека и понял, что можно жить без запятых с щенками, котами и даже с кобрами, но не с людьми. Неудачи, разочарования, предательства, оскорбления, конфликты составляют часть меню нашего существования, по крайней мере, моего и тех, кого я знаю. А запятые необходимы.
Я жил комфортно в амфитеатре аудитории и в комнатах моей маленькой квартиры, оплачиваемой моей скудной преподавательской зарплатой. Таким образом, я, специалист по Марксу, социалист, всегда критиковавший буржуазию и восхвалявший отверженных общества, прочувствовал на собственной шкуре боль отверженности.
Я начал следовать за Продавцом Грез, который ничего не имел, хотя я никогда не был таким. Маркса бы поразил этот человек. Даже он не знал, что значило быть пролетарием. Он был мыслителем-теоретиком. Последовав за ним, я заметил, что был социалистом-лицемером, защищал то, чего не знал. Поэтому я вышел за пределы теории, превратился в ходока в театре существования, маленького продавца запятых, стремящегося к тому, чтобы странствующие освобождали свой разум, переписывали свою жизнь, развивали критическое мышление.
Быть высмеянным, разнузданным, подверженным сумасшествию, лунатиком, безумным, лжецом — все это является меньшим риском, чем принадлежность к этой группе. Наихудшее? Быть избитым, арестованным, считаться бунтовщиком против общества и террористом. Цена продавать грезы в обществе, которое подавляет человеческий разум и уже давно прекратило мечтать, была слишком высокой.
Но ничто другое не было настолько волнующим. Те, кто принадлежал к этой команде, не знали скуки и не входили в состояние тоски или депрессии, но подвергались непредвиденным опасностям и попадали в немыслимые замешательства. И в какие замешательства!
Глава 4
То, что в действительности дорого 
Глава 9 
Глава 40 