— Эх, хороша была бы работа карманникам, — мелькнула у Козыря мысль при виде давки и толкотни в дверях цирка, — поживились бы ребята. Да, чай, так и есть, «блатная» публика тут наверняка… Чистят, поди карманы. Со стороны-то не заметить.

Публика продолжала заполнять цирковое фойе.

Мимо Козыря прошел, слегка задев его плечом, дежурный околоточный надзиратель, видимо, опытный полицейский служака со строгим, проницательным взглядом, с бравой военной выправкой.

Козырь моментально посторонился и инстинктивно, подчиняясь силе привычки, пощупал в кармане револьвер. В душе его проснулось профессиональное чувство осторожности и недоверия, боязнь за свою свободу. Полицейский прошел в цирк. Семен невольно усмехнулся своему движению.

— Эко, братец ты мой, что привычка значит! — подумал он, вновь занимая свой пост, — только завидишь светлые пуговицы, сейчас же душа в пятки просится. Вот так и кажется, что сгребет он тебя, раба божьего, за манишку, только ты в чистой воде и плавал. Тьфу, дурость, одно слово.

Гул перекрестного разговора, хлопанье дверей, пьяные возгласы, весь этот шум и гам заглушался раскатами духового оркестра. В фойе страшно накурено и несколько жарко, несмотря на то, что наружные двери, поминутно впускавшие все новых и новых посетителей, давали свободный доступ уличному холоду. Стоя около дверей, плотно прижавшись к стене, Козырь пропустил мимо себя не одну сотню зрителей разного пола, возраста и сословия. Если бы нашему герою пришла охота прислушиваться ко всем отрывкам разговора, к отдельным возгласам проходящей публики, то чего бы он только не наслушался, начиная с трогательного напоминания не оступиться и не зашибить ножку, сделанного каким-то мелким приказчиком своей подруге, миловидной модисточке, и кончая выразительным обещанием вышибить «дно», исходящим из уст рыжего детины по адресу другого парня. Но Козырю некогда было тратить время на эти сцены. Он напряг все свое внимание, боясь пропустить незамеченным Савелия Петровича.

Наконец, продребезжал третий звонок, возвестивший начало представления. Двери были закрыты. Оставаться долее в фойе цирка, не рискуя привлечь чьего-то внимания, было нельзя, поэтому Козырь решил отправиться в цирк, внутренне беспокоясь за успех своего предприятия.

— А вдруг да он раздумал в цирк идти. Может, какое дело задержало. Пожалуй, и так может выйти, что сегодня же он в ночь уедет из городу. Вот тогда фунт будет! — терзался Козырь мрачными предположениями. Он плохо понимал, что происходит на сцене, мысли его были заняты другим. Боязнь осрамиться перед атаманом своей неудачей мучила нашего героя. К этому еще примешивалось тревожное сознание личной ответственности перед главарем шайки, с которым, как это знал Семен, шутки были плохи. В антракте, после первого отделения, Козырь пошел в буфет, с горя хватил одну за другой три большие рюмки водки. Стало как будто повеселее.

— Авось, кривая вывезет, — успокаивал он себя, — может, в другой раз удастся.

Так или иначе, прежде чем окончательно уйти из цирка, он решил еще раз пройтись по фойе, поискать среди публики свою жертву. Не сделал он и двух шагов, как над его ухом раздался чей-то голос, до странности напоминавший голос атамана. Кто-то односложно произнес:

— Он здесь.

Козырь быстро посмотрел вокруг себя, надеясь увидеть того, кто это говорил. Но вокруг была такая давка, что определить человека, сказавшего вышеприведенную фразу, не было никакой возможности. Относилась ли эта фраза к Семену, или же тут произошла какая-то случайность, последний не мог сказать положительно. Тем не менее он, подчиняясь какому-то смутному предчувствию, вновь пошел в цирк и, к великой своей радости, увидел, наконец, среди публики, толпившейся в проходе, крупную, характерную фигуру Бесшумных.

— Ну, теперь, голубчик, ты от меня не уйдешь! — пробормотал Козырь, наблюдая, куда сядет Савелий Петрович.

— Теперь бы только Филька не сплоховал со своей лошадью, а уж я маху не дам.

Музыка заиграла меланхолический вальс. С резким шипением вспыхнули два матовых фонаря под потолком цирка. Глухо волновались черные ряды амфитеатра и галереи. В этот вечер был полный сбор, яблоку, что называется, упасть некуда. Никому, конечно, из сидящей здесь публики и в голову не приходило, что здесь же, отделенные друг от друга дощатым барьером, сидят два человека, из которых один не увидит завтрашнего утра. Кровавое злодеяние, обдуманное в голове бесшабашных громил, может быть совершено безо всяких задержек.

Бедняга извозчик, которому судьба предназначит везти Савелия Петровича, мерзнет на улице в ожидании седока, не подозревая, что может случиться с ним сегодня ночью. Сам же Савелий Петрович весело аплодирует шуткам клоуна, восхищается опасными сальто-мортале акробатов со всей экспансивностью, свойственной его натуре. Неожиданная смерть от рук наемных убийц щадит свою жертву, не тревожит ее смутными предчувствиями.

В конце второго отделения служащие цирка выкатили на тележке громадный суконный ковер и быстрыми, ловкими движениями разостлали его во всю ширину арены. «Сейчас будет борьба», — сказал кто-то позади Бесшумных.

Оркестр заиграл марш. Один за одним выходили на арену цирковые атлеты. Их было человек десять. Крепкие, мускулистые тела, затянутые в трико, глубоко вдавленные в плечи головы с низкими лбами и тупыми взглядами, какая-то особенная походка, тяжелая и вместе с тем пружинистая, точно стерегущая врага, производили впечатление чего-то грубого, звериного. Бесшумных в первый раз еще видел профессиональных борцов, поэтому он с особым любопытством приглядывался к ним. После обычных церемоний, предшествующих началу борьбы, на арене остались два борца, соперники, оспаривающие первый приз чемпионата. Они стояли друг перед другом, готовые ринуться один на другого при первом сигнале суден. Противники представляли собой резкий контраст. Один из них был высокий, широкоплечий шатен. Другой был юркий и подвижный блондинчик с лихо закрученными усиками, на целую голову ниже своего соперника.

На стороне шатена была грубая физическая сила, за блондином — ловкость и умение. Один надеялся на силу своих длинных, мускулистых рук, другой — на свое знание самых тонких приемов борьбы, на свою кошачью изворотливость. В партере и в ложах, повсюду шли горячие дебаты об исходе борьбы. Завязывали пари. Наконец, судьи подали сигнал, и борцы, обменявшись рукопожатиями, поменялись местами, приготовились к нападению. Публика напряженно ждала этого момента.