Пролог. «Коммунистические правила революции» и «План Даллеса»

Этот документ начинается ссылкой на источник:

В мае 1919 года в Дюссельдорфе, Германия, войска союзников обнаружили экземпляр «Коммунистических правил революции». Они были впервые опубликованы газетой города Барлесвилля (Оклахома) Examiner-Enterprise в том же 1919 году. Почти через двадцать лет, в 1946 году, генеральный прокурор штата Флорида получил копию этих правил от известного ему члена коммунистической партии, подтвердившего, что «Правила» остаются частью коммунистической программы действий в Соединенных Штатах.

Сами «Правила» гласили:

1 . Развращайте молодежь: уводите ее от религии. Заставляйте ее интересоваться сексом. Сделайте ее поверхностной, разрушайте ее моральную устойчивость.

2 . Получите контроль над всеми средствами массовой информации. Уведите умы людей от их правительства путем сосредоточения их внимания на спорте, сексуальных книгах, пьесах и других несерьезных вещах.

3 . Разделяйте людей на враждебные группы, постоянно теребя малозначительные, но противоречивые проблемы.

4 . Разрушайте веру людей в их естественных руководителей, подвергая их оскорблениям, осмеянию и диффамации.

5 . Всегда заверяйте о своей приверженности к «истинной демократии», но захватите власть как только можно быстро и как только можно беспощадно.

6 . Поощряя правительственные расходы, разрушайте его платежеспособность, сейте страх инфляции, подъема цен и общее недовольство.

7 . Организуйте забастовки в жизненно важных отраслях промышленности; поощряйте гражданские беспорядки и требуйте мягкого и благожелательного отношения со стороны правительства к этим беспорядкам.

8 . Особыми аргументами добейтесь слома добродетелей старой морали: честности, трезвости, воздержания, доверия к обязательствам, моральной устойчивости.

9 . Требуйте регистрации оружия на каком-нибудь основании для последующей конфискации его и превращения населения в беззащитное.

На самом деле эти правила никогда не появлялись на страницах Examiner-Enterprise (реально существующей газеты), более того, язык, которым они написаны, и угрозы, которые они содержат, для 1919 года были очевидным анахронизмом (обратите внимание на «чтение сексуальных книг» и регистрацию оружия).

Впервые «Правила» были опубликованы в феврале 1946 года в газете под названием Moral Re-Armament («Моральное перевооружение»), а особое распространение получили после того, как флоридский прокурор Джордж А. Бротигэм (George A. Brautigam) признал их подлинность в 1954 году. Несколько конгрессменов, независимо друг от друга, с тех пор получали копии «Правил» от обеспокоенных избирателей и, считая себя первооткрывателями, вносили их в документы конгресса.

В 1970 году «Нью-Йорк таймс» посвятила специальную статью разоблачению фальшивки, однако верящие в существование этого документа в США не исчезли даже после окончания холодной войны. Правые конспирологи в США пишут, что «коммунисты своего добились».

Выросшим в коммунистическом Советском Союзе «Правила» кажутся очевидной фальсификацией: мы-то помним, что именно проповедовал коммунизм и как именно предлагал захватить власть ленинизм. В данном случае авторы текста приписали коммунистическим демонам все то, против чего они боролись внутри собственной страны: регистрация оружия или интерес к сексу становится еще страшнее, когда угроза исходит извне.

Это очень яркий пример того, как образ внешнего врага используется для внутриполитических целей; причем внешняя и внутренняя угрозы при этом особым образом конструируются.

В России есть свой вариант «Правил». Он называется «План Даллеса».

Вот в каком виде этот текст воспроизводится в определенных средствах массовой информации и сегментах рунета:

Окончится война, все как-то утрясется, устроится. И мы бросим все, что имеем, — все золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание людей. Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению. Посеяв там хаос, мы неизменно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания.

Аллен Даллес, 1945 г.

Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением… исследованием тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс.

Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и прославлять так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности.

В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности.

Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство. Национализм и вражда народов, прежде всего вражда и ненависть к русскому народу — все это расцветет махровым цветом. И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества. Будем вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы духовной нравственности.

Мы будем браться за людей с детских, с юношеских лет, главную ставку будем делать на молодежь. Станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов.

Этот текст по своему содержанию близок к «Коммунистическим правилам революции», а по форме, конечно, в нем гораздо больше «литературщины». Что неудивительно: исследования показали, что он почти дословно повторяет речь отрицательного героя романа А. Иванова «Вечный зов» (т. 2, ч. 5, опубликован в 1981 г.). В книге этот план излагает штандартенфюрер СС, в прошлом начальник охранки Томска Лахновский.

— Как сказать, как сказать… — покачал головой Лахновский. — …Потому что голова у тебя не тем заполнена, чем, скажем, у меня. О будущем ты не задумывался. Окончится война — все как-то утрясется, устроится. И мы бросим все, что имеем, чем располагаем: все золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание людей! Человеческий мозг, сознание людей способно к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности поверить! Как, спрашиваешь? Как?!

Лахновский по мере того, как говорил, начал опять, в который уж раз, возбуждаться, бегать по комнате.

— Мы найдем своих единомышленников: своих союзников и помощников в самой России! — срываясь, выкрикнул Лахновский.

‹…›

— Я, Петр Петрович, приоткрыл тебе лишь уголочек занавеса, и ты увидел лишь крохотный кусочек сцены, на которой эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия о гибели самого непокорного на земле народа, об окончательном, необратимом угасании его самосознания.

Заключительный абзац «из Даллеса» — тоже слова Лахновского (сказанные незадолго до того). При переносе в «план» куда-то делись упоминания «большевизма» и «ленинского фанатизма».

Будем вырывать эти духовные корни большевизма, опошлять и уничтожать главные основы народной нравственности. Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением, выветривать этот ленинский фанатизм. Мы будем браться за людей с детских, юношеских лет, будем всегда главную ставку делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее! — Сморщенные веки Лахновского быстро и часто задергались, глаза сделались круглыми, в них заплескался, заполыхал яростный огонь, он начал говорить все громче и громче, а под конец буквально закричал: — Да, развращать! Растлевать! Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов!

В первом варианте «Плана Даллеса» за основу был взят монолог американского генерала Думбрайта из шпионского романа Ю. Дольд-Михайлика «В плену у черных рыцарей» (1964): «Вооружим любителей острого словца анекдотами, высмеивающими их настоящее и будущее. ‹…› Отравляйте душу молодежи неверием в смысл жизни, пробуждайте интерес к сексуальным проблемам, заманивайте такими приманками свободного мира, как модные танцы, красивые тряпки, специального характера пластинки, стихи, песни… Поссорьте молодых со старшим поколением» и т. д.

История повторяется: все, что не нравится в окружающем мире, авторы «Плана Даллеса» приписывают — нет, не коммунистам, а ЦРУ, создавая элегантно зеркальную версию теории заговора. Любопытно, что набор «разлагающих методов» у российских и американских авторов практически совпадает (с замечательными исключениями вроде «регистрации оружия»), что говорит о том, что таким приемом пользуются именно консерваторы.

Если в США пик популярности «Коммунистических правил» пришелся на период холодной войны, а на веру их приняли прокурор Флориды и несколько конгрессменов, то в нашем случае хорошим показателем способности общества критически воспринимать тексты является то, что «План Даллеса» публично зачитывали такие видные личности, как Никита Михалков, Геннадий Зюганов и Андрей Караулов, не говоря уже о Михаиле Задорнове.

 

Глава 4. Образы Америки в России

Образ Америки в России начал формироваться еще в XVIII веке и с тех пор обрастал новыми гранями. На каждом историческом повороте оказывалось, что «старое» представление об Америке не исчезает при появлении новых сведений; образ делается все более многослойным, но в зависимости от современной повестки дня актуальными становятся разные его стороны.

СТРАНА ИНДЕЙЦЕВ

Самый первый образ Америки в России, сформировавшийся в XVIII веке, — это «страна индейцев».

В середине XVIII столетия, с расцветом эпохи Просвещения, малоизвестная страна начала привлекать к себе все большее внимание образованных россиян. Америка в их представлении отлично иллюстрировала идеи популярного в России Ж. — Ж. Руссо о «благородном дикаре», который противостоит развращающей цивилизации. Так, в 1759 году А. П. Сумароков в стихотворении «О Америке» осуждал белых колонизаторов:

Джордж Кэтлин. Ви-Джун-Джон (Wi-Jun-Jon), вождь Ассинибойнов. Отправляясь в Вашингтон / По возвращении домой. 1845 г. Нью-Йоркская публичная библиотека (The New York Public Library)

А Н. М. Карамзин в «Послании к А. А. Плещееву» (1794) выразил сложившееся к концу XVIII столетия отношение русской просветительской мысли к современной Америке (тут и Колумб, и индейцы):

Само слово «американец» еще и в начале XIX века означало «коренной житель Нового Света» — неслучайно Федора Толстого, проведшего в юности многие месяцы среди алеутов и вернувшегося в Россию татуированным, «как дикарь» (до него о таком в России и не слыхивали), в Петербурге называли Американцем.

ФЕДОР ТОЛСТОЙ АМЕРИКАНЕЦ

Федор Толстой был одним из самых скандальных современников Пушкина и декабристов. Неудивительно, что он стал прототипом героев Пушкина и Грибоедова, Тургенева и Льва Толстого, а на основе его биографии написаны авантюрные романы.

Завзятый дуэлянт (первый раз он дрался на дуэли в возрасте 17 лет с офицером, отчитавшим его за нарушение дисциплины), Федор Толстой за свою жизнь убил на поединках 11 человек и был, по отзывам многих, человеком мстительным и жестоким. В 1803 году, спасаясь от расследования после одной из своих проделок, то ли по ходатайству родственников, то ли (по другим свидетельствам) просто сговорившись со своим двоюродным братом Федором Петровичем Толстым, назначенным в экспедицию Крузенштерна, заменил того на корабле перед отплытием.

Фаддей Булгарин, служивший с Толстым в молодости, так отзывался о нем:

…человек эксцентрический, т. е. имел особый характер, выходивший из обыкновенных светских форм, и во всем любил одни крайности. Все, что делали другие, он делал вдесятеро сильнее. Тогда было в моде молодечество, а гр. Толстой довел его до отчаянности. Он поднимался на воздушном шаре вместе с Гарнером и волонтером пустился в путешествие вокруг света вместе с Крузенштерном.

Во время первого кругосветного плавания российских судов, вошедшего позднее в школьные учебники, Толстой (от скуки или по вредности характера) перессорил между собой всех офицеров, жестоко подшучивая над ними. Широко известен рассказ о пьяном судовом священнике, которого Толстой за бороду приклеил к палубе сургучом с казенной печатью, так что бороду пришлось отрезать. Шутка же над самим Крузенштерном обошлась молодому человеку дорого: он подучил обезьяну залить чернилами записи Крузенштерна, за что тот высадил его (вместе с обезьяной-орангутанихой) на острове.

Правда ли, что Толстого высадили на острове, населенном дикарями, или же просто в русских владениях в Америке, не очень понятно. Корабельные журналы говорят, что Крузенштерн высадил несколько человек на Камчатке, чтобы они добирались до Петербурга сухопутным путем. Толстой же сам, на собственный страх и риск (которые он, впрочем, любил) отправился в Русскую Америку, где и путешествовал в течение года.

Непонятно и где Толстой обзавелся татуировкой по всему телу; судя по всему, это произошло еще до высадки в Америке, во время стоянки экспедиции на Маркизовых островах. Во всяком случае, эта татуировка стала частью его образа Американца по возвращении в Петербург. Там, на светских приемах частью регулярной программы стала демонстрация Толстым мужской части компании своего татуированного тела.

После возвращения в Россию жизнь Федора Толстого была наполнена дуэлями и битвами, возвышениями и опалами, карточными выигрышами и проигрышами.

Грибоедов в «Горе от ума» так про него и написал:

При встрече Толстой высказал Грибоедову неудовольствие, однако совсем не словами про ссылку (его ведь не ссылали):

Зачем ты обо мне написал, что я крепко на руку не чист? Подумают, что я взятки брал. Я взяток отродясь не брал.

— Но ты же играешь нечисто, — заметил Грибоедов.

— Только-то? — ответил Толстой. — Ну, ты так бы и написал: «и в карты на руку нечист».

Сохранился один из списков «Горя от ума», который имел хождение в Петербурге и Москве. В этом экземпляре рукою Толстого-Американца была сделана поправка: вместо «в Камчатку сослан был» — «в Камчатку черт носил (ибо сослан никогда не был)», а вместо «и крепко на руку не чист» — «в картишках на руку не чист». И приписано пояснение: «Для верности портрета сия поправка необходима, чтоб не подумали, что ворует табакерки со стола».

В 1820 году, когда Пушкина сослали на юг, Толстой пустил слух, будто того перед ссылкой выпороли — по тем временам неслыханное оскорбление. Пушкин все годы ссылки готовился к дуэли, обмениваясь с обидчиком эпиграммами:

Толстой ответил не так складно, но не менее язвительно:

Пушкин в ответ поправил и сократил свою эпиграмму, вставив ее в текст послания Чаадаеву:

Тем не менее до дуэли с Пушкиным дело не дошло, и после возвращения поэта в Петербург у них даже установились приятельские отношения. Персонаж «Евгения Онегина» Зарецкий носит узнаваемые черты Толстого. Именно Толстого Пушкин просил передать письмо матери Натальи Гончаровой, в котором просил руки ее дочери.

В 1821 году Федор Толстой обвенчался с цыганкой-танцовщицей, с которой у него был многолетний роман, после того как она помогла ему выплатить карточный долг, вернув подаренные им ценные вещи за несколько лет. Жена родила ему 12 детей, 11 из которых умерли, не дожив до совершеннолетия. Говорили, что Толстой завел себе список убитых им на дуэлях людей и напротив каждого имени записывал имя своего умершего ребенка — «счет» сравнялся на 11. Его вдова Авдотья пережила мужа на 15 лет и была зарезана собственным поваром в 1861 году.

Федор Толстой послужил прототипом героев Льва Толстого (Долохов из «Войны и мира») и Тургенева (Лучков из «Бретера» и Лучинов из «Трех портретов»).

ИНДЕЙСКАЯ ТЕМА В РОССИИ

Образ Америки как страны, где постоянно происходят столкновения белых и индейцев, в течение нескольких десятилетий доминировал в русском воображении. Еще в 1830‐е годы русская читающая публика воспринимала Соединенные Штаты сквозь призму романов Джеймса Фенимора Купера. Купера читали везде — от императорского дворца до провинциальных дворянских усадеб. Императрица интересовалась у только что прибывшего посланника Дж. М. Далласа, не написал ли Купер новую книгу, поскольку «он ей очень нравится, особенно в таких работах, как „Пионер“, „Шпион“ и „Последний из могикан“».

«Индейская» тема привлекала и А. С. Пушкина, записавшего собственные размышления по поводу книги Джона Теннера, который провел почти всю свою жизнь в одном из племен. П. Чаадаев в первом «Философическом письме» сравнивал русских с индейцами, и сравнение выходило не в пользу родного отечества: «Посмотрите на народы Северной Америки, истреблением которых так ревностно занимается материальное просвещение Соединенных Штатов: между ними есть люди дивного глубокомыслия. Теперь спрашиваю вас, где наши мудрецы, где наши мыслители? Когда и кто думал за нас, кто думает в настоящее время?» Это сравнение Чаадаева сильно возмутило власти наравне с его нападками на Русскую православную церковь. «Разъединению с западной церковью, — писал управляющий департаментом духовных дел иностранных исповеданий Филипп Вигель митрополиту Серафиму, — приписывает он совершенный недостаток наш в умственных способностях, в понятиях о чести, о добродетели; отказывает нам во всем, ставит нас ниже дикарей Америки, говорит, что мы никогда не были христианами и, в исступлении своем, наконец нападает даже на самую нашу наружность, в коей видит бесцветность и немоту».

Именно интерес в России к индейской теме подвигнул американского живописца Джорджа Кэтлина, с натуры изображавшего жизнь коренных американцев, продавать свои картины в России. Альбом Кэтлина был подарен Николаю I во время его визита в Лондон, а «Библиотека для чтения» подробно отрецензировала опубликованные в 1840 году репродукции полотен американского художника, использовав рецензию как повод высказаться о судьбе индейских племен: «Спрашивается: какие права, какие законы позволяют белым захватывать чужую собственность!..Скоро настанет время, когда мы спросим: где теперь индейцы? И одно только эхо ответит: где?»

В 1855 году та же «Библиотека для чтения» опубликовала статью Н. Ланге, который горестно отмечал: «В Северо-Американских Соединенных Штатах продолжаются жестокости против коренных жителей, и на владениях этих лежит тяжелый упрек, что прогоняемы и уничтожаемы были не только непокорные племена, но и желавшие присоединиться к англо-американцам и перенять их образование». Автор статьи, правда, не видел возможности сохранить культуру индейских племен, считая единственным благом их ассимиляцию: «Для оставления жизни индейцам, для спасения их от совершенного уничтожения нужно прибегать к смешению их с другими племенами».

Уроки индейских войн были усвоены и русской бюрократией. Автор вышедшей в 1850 году из печати книги «Черкесия, или Тур на Кавказ» Джордж Л. Дитсон приводит свой разговор с русским офицером Коцебу: «Эти черкесы совсем как ваши американские индейцы — такие же не поддающиеся приручению и нецивилизованные».

Когда еще через два десятилетия сын Александра II Алексей отправился путешествовать по Соединенным Штатам, одним из главных событий его поездки стала охота на бизонов в Небраске в январе 1872 года в компании с индейскими вождями.

Представление о США как стране индейцев — «благородных дикарей» сохранялось на протяжении всей истории взаимоотношений двух стран. Любопытно, что на заре Голливуда в американских классических вестернах положительным героем чаще всего был белый, а отрицательным — индеец или индейцы. В фильмах этого жанра, снятых в «восточном блоке», и прежде всего в картинах гэдээровской студии ДЕФА с Гойко Митичем в роли отважного индейского вождя, «миф о благородном дикаре» сочетался с мифом о национально-освободительной борьбе индейского народа против белых («бледнолицых») колонизаторов. Этот миф приобрел в России особенную популярность, когда активист Движения американских индейцев (ДАИ) Леонард Пелтиер получил в США пожизненный срок за якобы совершенное им убийство двух агентов ФБР. В Советском Союзе не только проводились акции в поддержку Пелтиера как борца за права индейцев, но и действовал Комитет защиты Леонарда Пелтиера, который возглавлял академик Евгений Велихов. Кстати, именно фильмы студии ДЕФА и процесс над Пелтиером послужили своего рода питательной почвой, на которой в России выросла субкультура «индеанистов» — неформалов, изучающих и воспроизводящих образ жизни американских индейцев.

Меньше внимания в Советском Союзе (зато огромное количество публикаций в США) получила история периода перестройки, когда внук индейского вождя морской пехотинец из охраны посольства США в Москве Клейтон Одинокое Дерево (Лоунтри) признался, что передавал секретную информацию «дяде» своей русской подруги, посольской переводчицы. Клейтона приговорили к 30 годам тюрьмы, однако освободили через 9 лет, когда информация, которую он мог передать Советам, была переоценена в связи с разоблачением более серьезного шпиона Хансена.

Реклама Товарищества российско-американской резиновой мануфактуры. Весь Петербург на 1899 год. Адресная и справочная книга г. С. — Петербурга., 1899 г.

Когда же зимой 2007 года небольшая группа индейских активистов провозгласила независимость «Республики Лакота» (ее границы проходят по пяти штатам США), эта акция широко и в очевидно антиамериканском ключе освещалась в России, напоминая о традициях российской симпатии к индейцам.

«РАССАДНИК ПРОМЫШЛЕННОСТИ»

Начиная с 1830‐х образ Америки обогатился новыми чертами: теперь это была страна, делавшая гигантские шаги по пути технического прогресса. Россия начала активно импортировать из Соединенных Штатов новые технологии. Именно русские инженеры, мечтавшие избавить Россию от технической зависимости, то есть от всевластия тогдашней «мастерской мира» — Британии (к тому же главного соперника Российской империи на политической арене), стали первооткрывателями «технической» Америки. Из Петербурга пришли в США первые крупные заказы на пароходы и паровозы, в Россию отправлялись американские изобретатели и инженеры. Они строили железную дорогу между Петербургом и Москвой, проводили первые в России телеграфные линии. По американским образцам русские начали строить речные пароходы.

В 1853 году бывший комендант калифорнийской крепости Росс А. Г. Ротчев назвал заокеанскую республику «огромным рассадником промышленности, который мы привыкли называть Соединенными Штатами». Во второй половине XIX века определение «американский», входящее в название любого товара, стало синонимом слова «качественный», то есть в техническом отношении совершенный. В газетах рекламировались «американский керосин» и «американские гвозди», а продукция «Товарищества российско-американской резиновой мануфактуры» (будущий «Красный треугольник») пользовалась успехом во многом именно потому, что в названии присутствовало слово «американской», хотя американских управленцев и инженеров там не было в помине. У многих русских инженеров и руководителей отраслей в биографиях появляются «американские» страницы, как, например, у министров путей сообщения П. П. Мельникова и М. И. Хилкова.

О том, что Соединенные Штаты — источник самых передовых инноваций, можно было прочесть даже в школьных учебниках. Так, в одном из них автор А. Н. Евсеева отдельный раздел посвятила американцам — главным героям технического прогресса. В частности, Т. Эдисона она назвала «самым замечательным из всех когда-либо живших изобретателей». (Некоторые сюжеты, связанные с американским влиянием на российскую модернизацию на протяжении полутора веков, освещены в десятой главе.)

Такое представление русских об Америке актуализировалось всякий раз, когда Россия делала очередную попытку совершить технологический прорыв. На поддержание образа работало и распространение в СССР автомобилей Форда, и активное участие американских инженеров и мастеров в советской индустриализации конца 1920‐х — начала 1930‐х, и поступление американской техники по ленд-лизу в годы Второй мировой войны. Лидерство СССР в космической гонке в конце 1950‐х — 1960‐е годы казалось доказательством того, что Советский Союз превзошел «учителя», но это только подогревало интерес к таким проблемам, как эффективность производства в США. Стыковка в космосе советского и американского кораблей «Союз» и «Аполлон» в 1975 году стала зримым символом не только политики разрядки, но и достижения технологического паритета, о котором мечтали в СССР.

В годы оттепели и разрядки в Советском Союзе переводились американские учебники по научной организации труда, бестселлером стала книга Н. Н. Смелякова «Деловая Америка». С наступлением эры компьютеров и айфонов в сознании россиян вновь укрепилась вера в технологическое лидерство Соединенных Штатов.

СТРАНА СВОБОДЫ И СТРАНА НЕГРИТЯНСКОГО РАБСТВА

К российскому представлению об Америке уже в конце XVIII века добавилось еще одно определение: «континент свободы». Война за независимость США — за несколько лет до Французской революции — поразила воображение просвещенных русских.

В своей знаменитой оде «Вольность» о «словутой стране» Америке Радищев пишет восторженно:

О духе свободы и свободе слова в Америке Радищев пишет и в «Путешествии из Петербурга в Москву».

Сформировавшемуся в российском обществе после Войны за независимость образу Америки — страны свободы — суждена была долгая жизнь. На каждом историческом этапе этот образ переосмысливался. Периодически его оттесняли на задний план, уверенность сменялась сомнениями, но в другие исторические отрезки революционеры и реформаторы лепили с этого образца модель своей России. Иногда он вдохновлял на проекты по переустройству российской действительности по американскому образцу, а иногда — на спланированную эмиграцию.

Декабристы тщательно изучали и копировали в своих программах американскую конституцию (и конституции американских штатов), что дало основание А. Эткинду назвать их мятеж «восстанием американистов».

В Соединенные Штаты Америки уезжали в 1860–1870‐е годы русские народники, пытавшиеся там построить модель общины либо поучиться современной демократии в стране, где она появилась.

На рубеже XIX–XX веков в рабочих кружках читали тексты американского мыслителя-утописта Э. Беллами, описывавшего будущее справедливое общество куда более доступным языком, чем К. Маркс. Можно сказать, что революционное движение в России многим обязано американскому фантасту.

Америка оказалась популярной и в 1917 году, когда в обеих странах появились надежды на сближение их социально-политического устройства.

Из-за удаленности и относительной изолированности Америки ее образ россияне наполняли самыми разными смыслами. Лишь немногие русские путешествовали за океан и могли сравнить идеал с реальностью. Америка оставалась символом свободы для многих поколений российских реформаторов и для значительной части советских диссидентов.

Начиная с 1850‐х годов Америка в глазах русских стала все в большей степени выглядеть не только страной свободы, но и страной рабов. По причине схожести американской и российской «повесток дня» (и там и там шли горячие споры вокруг отмены соответственно рабства и крепостного права) общества все с большим вниманием присматривались друг к другу. Российские профессора, лишенные в условиях цензуры возможности обсуждать с аудиторией проблему крепостного права, читали лекции о негритянском рабстве, а обличительные статьи на эту тему печатались в журналах. Первый перевод «Хижины дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу увидел свет на русском языке, причем и после отмены рабства в США книга продолжала пользоваться в России, а потом и в СССР огромным успехом.

Само сравнение русского рабства с американским оставалось актуальным вплоть до Первой мировой. В 1913 году Ленин к 50-летнему юбилею освобождения рабов в США опубликовал небольшую статью «Русские и негры», в которой сокрушался по поводу того, что «освобождение американских рабов произошло путем менее „реформаторским“, чем освобождение рабов русских. Поэтому теперь, полвека спустя, на русских осталось гораздо больше следов рабства, чем на неграх». Исследователи могут удивляться, откуда Ленин взял материалы для такого сравнения; единственная ссылка Ленина на уровень грамотности (он был выше среди негров США, чем среди русских крестьян) показывает его неглубокое знакомство с предметом: грамотность была необходимой частью воспитания в протестантском обществе Америки, и среди чернокожих рабов до Гражданской войны грамотных было не так уж мало. Однако Владимир Ильич в тот момент боролся против реформизма в международном социалистическом движении, его задачей было привести аргумент в пользу революционных методов борьбы — эмпирический опыт мог ему только помешать.

В Советском Союзе живо интересовались угнетенным положением афроамериканцев, а позднее — и борьбой негров за гражданские права.

Выражение «а у вас негров линчуют» одни относили к разряду анекдотов, другие — к разряду справедливой критики в адрес США. От этого ярлыка Америка в глазах русских не избавилась до сих пор. Причину такой популярности этой темы афористично сформулировал Дмитрий Быков: «В любом своем прорыве и провале, в бесчисленных страстях родной земли за то, что ваших негров линчевали, мы снова уважать себя могли». Взгляд на «конституирующего Другого» сосредоточивается на той части объекта, которая позволяет почувствовать свое превосходство над ним.

Победа Барака Обамы на президентских выборах 2008 года повергла в ступор некоторых российских комментаторов, утверждавших ранее, что вероятность избрания Обамы равна нулю (притом что, согласно опросам общественного мнения, его шансы были весьма высоки). Способность страны меняться всегда недооценивается, ведь ее устоявшийся образ мешает другим трезво посмотреть на его эволюцию.

 

Глава 5. Образы России в Америке

СОЮЗНИКИ: АМЕРИКАНСКИЕ ВРАЧИ В КРЫМСКОЙ ВОЙНЕ

На протяжении всей истории взаимоотношений двух стран Россия в глазах американцев несколько раз кардинально меняла свой образ — с лучшего союзника во время войн на сильнейшую угрозу в мирные времена.

Первым примером российской поддержки американцев в их войне с сильным противником стала Декларация о вооруженном нейтралитете, опубликованная Екатериной II в 1780 году и облегчившая внешние связи воевавших с Великобританией колонистов.

Томас Джефферсон держал у себя в Монтичелло бюст Александра I. Русский император воплощал, по его мысли, свободолюбие и борьбу с тиранией, которую в той же комнате представлял бюст Наполеона.

Россия и Соединенные Штаты особенно тесно сблизились на международной арене в годы Крымской войны. Американцы вовсе не готовы были поддержать европейскую коалицию в составе Великобритании, Франции, Сардинского королевства и Турции, высадившую десант в Крыму. Попытки англичан заниматься вербовкой американцев в свою армию привели к громкому дипломатическому скандалу. Американские газеты резко критиковали Англию за лицемерие и за то, что сегодня бы назвали «двойными стандартами».

Поддержка России проявлялась не только на уровне дипломатии и прессы.

Некая английская леди, которая провела военные годы в России, вспоминала в опубликованных анонимно мемуарах, что американцы в то время пользовались большим успехом во всех компаниях, «их приветствовали, их развлекали и, как они выражаются, многое из них делали (made much of)». В сноске она, правда, не преминула заметить, что русские «все же всегда говорили о Соединенных Штатах как о полудикой стране и об американцах как о наполовину цивилизованных людях».

Наиболее ярким проявлением истинных чувств американцев стало то, что в годы Крымской войны в Россию приехали несколько десятков врачей для работы в госпиталях осажденного Севастополя. Наиболее полное описание их судеб содержится в работах Н. Н. Болховитинова и В. Н. Пономарева, а также в недавней статье У. Б. Уизенханта. Само появление американских докторов в российской армии имело огромное значение для русского общества. Американцы не только помогли заполнить вакансии в госпиталях действующей армии, но наглядно продемонстрировали уровень дружеских чувств граждан США по отношению к России, оказавшейся в изоляции в Европе.

После начала крымской кампании по приглашению российского правительства на службу были приняты около ста врачей-иностранцев. По разным данным, в те годы в Россию прибыли то ли тридцать шесть, то ли сорок три американских медика (единого списка не существует, они прибывали в разное время и разными путями). Срок службы в русской армии определялся в три года. Все американские врачи явились с рекомендациями авторитетных лиц. Положительные отзывы о хирургах дал бывший президент США Мартин Ван Бюрен, морской министр Дж. С. Доббин, бывшие посланники США в Санкт-Петербурге Дж. М. Даллас и Н. С. Браун, русский вице-консул в Новом Орлеане Э. Джонс.

Помимо того что все эти американцы были врачами, у них было мало общего. Они приехали из таких разных штатов, как Алабама, Миссисипи, Виргиния, Иллинойс, Мэриленд, Пенсильвания, Массачусетс, Калифорния и Нью-Йорк. Самому старшему было 35 лет. Очень немногие были знакомы между собой до приезда в Россию, хотя несколько человек окончили один и тот же медицинский факультет Университета Пенсильвании.

Добраться до театра военных действий добровольцам из США было нелегко. После беседы с русским поверенным в делах в Вашингтоне Э. А. Стеклем они пересекали океан. Пассажирский пароход из Нью-Йорка в Бремен ходил раз в месяц. Оттуда надо было попасть в Берлин, где американцы посещали русскую миссию для заключения контракта с русским посланником А. Ф. Будбергом. И только затем по железной дороге через Варшаву врачи прибывали в Россию.

Существует четыре объяснения, почему американские хирурги отправились в далекую Россию на опасную войну. Во-первых, среди них были любители приключений. Чарльз Росс Парк, например, уже поучаствовал в калифорнийской «золотой лихорадке» конца 1840‐х годов, а многие молодые врачи искали экзотических впечатлений. Во-вторых, русское правительство предложило высокое жалованье, которое в пять раз превышало обычное жалованье русского врача и в два раза — обычный доход врача в Америке. В-третьих, многие американцы испытывали сильные антибританские чувства из‐за прошлых конфликтов. Наконец, практически все хирурги искали реальной хирургической практики. Хотя у всех уже был некоторый опыт, в то время считалось, что единственный способ приобрести настоящие навыки — это заняться полевой хирургией в условиях войны.

В далекое и трудное путешествие ехали и энтузиасты, движимые желанием оказать помощь больным и раненым, приобрести практический медицинский опыт. Врач А. Ф. Молет из Нэшвилла писал, что оставил дома жену и двоих детей и отправился на войну «не из денежных соображений… ибо почти десятилетний опыт работы обеспечивал мне хорошую практику дома, но потому, что надеюсь сослужить полезную службу… поддержать престиж своей профессии и показать, что в Соединенных Штатах есть хорошие хирурги».

Большинство американских врачей прибыли в осажденный Севастополь, а также в госпитали Керчи и Симферополя.

Еще летом 1854 года в Севастополь приехали первые американцы Кинг и Дрейпер. Позже Кинга перевели в Симферополь, а его место занял Турнипсид. Весной 1855 года к ним присоединились Уайтхед, Харрис и Макмиллан. Сначала их поселили на Северной стороне, а позже, по распоряжению начальника севастопольского гарнизона Д. Е. Остен-Сакена, на Николаевской батарее. Рядом находился и госпиталь — в здании Дворянского собрания. «Наша профессиональная работа, — писал Дрейпер, — происходит в том месте, куда первоначально доставляются раненые с 4-го, 5-го и 6-го бастионов, отведенное для этой цели здание было Дворянским собранием, которое по своему вкусу и красоте делает честь и служит украшением всего города».

Одна из первых сестер милосердия Е. М. Бакунина — внучатая племянница князя М. И. Кутузова — в своих воспоминаниях так описала госпиталь, где работали американские хирурги: «Прекрасное здание, где прежде веселились, открыло свои богатые, красного дерева с бронзою двери для внесения в них окровавленных носилок. Большая зала из белого мрамора, с пилястрами из розового мрамора через два этажа… паркетные полы… В одну сторону большая комната, это — операционная, прежде бывшая биллиардная, за ней еще две комнаты… на полу в несколько рядов лежат тюфяки уже без кроватей, несколько столиков с бумагой, а на одном примочки и груды корпии, бинты, компрессы, нарезанные стеариновые свечи. В одном углу большой самовар, который кипит и должен кипеть всю ночь…»

Всю свою жизнь хирург из Пенсильвании Л. У. Рид гордился тем, что заслужил своей работой одобрение «чудо-доктора» Пирогова.

В сентябре 1854 года хирург из Массачусетса Айзек Дрейпер просил брата присылать ему в Севастополь «американские газеты, в которых есть статьи, благоволящие к русской стороне или дискредитирующие французов и англичан. Генералы и все офицеры очень высокого мнения об Америке (нашей Америке) — Соединенных Штатах; и они весьма ценят наше сочувствие». Другой американский доктор Чарльз Парк записал в дневнике в конце 1855 года, комментируя слухи об отъезде американского посла из Лондона, а английского из Вашингтона: «Америка и Россия могут высечь мир. Если этому суждено случиться, скажем „прощай“ английскому правлению и английской монархии, ее дни сочтены». Покидая Севастополь, Парк признался сам себе, что американские врачи «в самом деле любили тех, кого там оставили».

Во время осады Севастополя в городе вспыхнули эпидемии тифа и холеры. Болезни не минули и американских врачей. Тифом заболел доктор Турнипсид, затем Ч. Гелери, но вскоре они опять приступили к своим обязанностям. К другим судьба оказалась более жестока: в Севастополе умерли Х. Л. Макмиллан, А. Дрейпер, в Симферополе — Г. Кларк, Ч. А. Дейнинджер, Д. Джонс, А. Маршал, в Херсоне — Никлс. Возвращаясь на родину, в Кременчуге скончался Л. М. Харт, а в январе 1856 года в Берлине — Дж. Т. Стодард.

После оставления русскими южной стороны Севастополя некоторые американские врачи перевелись на службу в другие города юга России. Один из них, доктор К. Смит, работал ординатором в Киевском военном госпитале.

Закончилась Крымская война. Американские врачи-добровольцы возвратились в США. В России оценили их подвиг: всех наградили серебряными медалями «За защиту Севастополя» и бронзовыми «В память Крымской войны 1853–1856 гг.».

Некоторые получили и русские ордена. Доктора П. Харриса наградили орденом Святого Станислава. Этой же награды удостоились Дж. Холт, И. А. Лис, У. Р. Трол, а хирург Ч. Генри — ордена Св. Анны III степени.

Доктор Лис, получив награду, писал в мае 1857 года русскому посланнику Э. А. Стеклю, что будет «…с гордостью хранить знаки русского ордена и передаст его своим детям». Врач Уайтхед, также удостоенный за свой подвиг русских наград, подчеркнул в одном из писем, что они будут служить гордым воспоминанием о том, что ему «выпала честь оказать помощь офицерам и солдатам, которые покрыли славой русское оружие и завоевали Севастополю имя бессмертного».

Русские врачи тоже решили отметить самоотверженный труд своих коллег. Они заказали памятную серебряную медаль, ставшую сейчас нумизматической редкостью. На лицевой стороне выгравирован равноконечный крест, медицинский знак и слова «Севастополь. Сделано все, что можно». На обороте надпись: «Американским коллегам от благодарных русских врачей в память о совместных трудах и лишениях». Медали вручал лично Пирогов.

СОЮЗНИКИ: ВИЗИТ РУССКОГО ФЛОТА

Спустя всего пять лет после окончания Крымской войны в США разразилась Гражданская война. Одним из факторов, влиявшим на политические планы и даже боеспособность армий, была политика европейских держав. На протяжении некоторого времени южане испытывали серьезные надежды на вмешательство и поддержку Франции, а возможно и Англии, а дипломаты этих стран в южанах эту надежду подогревали. Единственной европейской страной, недвусмысленно поддержавшей Север, оказалась Россия.

В 1863 году международная обстановка в Европе обострилась. Причиной стало восстание в российской части Польши, подавленное русскими войсками. Действия России вызвали резкую реакцию со стороны Англии, Австрии и Франции. Появилась реальная угроза восстановления антироссийской коалиции времен Крымской войны. В этой обстановке правительством Александра II было принято решение вывести сильнейшую в российском флоте эскадру из Балтийского моря, чтобы корабли «разошлись по разным закоулкам… и как только достоверно узнают… о разрыве с западными державами, то шли бы по разным коммерческим путям и старались бы нанести всевозможный вред торговле наших врагов, уничтожая… их грузы».

В инструкции Морского министерства контр-адмиралу Лесовскому, назначенному начальником Атлантической эскадры, предписывалось следовать «со всею эскадрою к берегам Северо-Американских Соединенных Штатов», бросить якорь в Нью-Йорке и там ожидать исхода переговоров по польскому вопросу. Визит российского флота в США в разгар Гражданской войны между Севером и Югом стал одним из важнейших событий истории российско-американских отношений; наиболее полно о нем написал Н. Н. Болховитинов.

Последний из шести кораблей эскадры Лесовского бросил якорь в порту Нью-Йорка 29 сентября 1863 года. Российские моряки были с восторгом приняты местными жителями. Депутация от общественного совета Нью-Йорка в специально составленной резолюции засвидетельствовала почетным гостям «свою… благодарность за доброжелательство, обнаруженное во многих случаях русским правительством к правительству и народу Соединенных Штатов, в особенности при настоящих несчастных затруднениях».

Вторая русская эскадра, которой командовал контр-адмирал Попов, в то же время вошла в гавань Сан-Франциско и получила там не менее восторженный прием. Таинственность, которой была окутана вся история посылки кораблей, стала благодатной почвой для появления слухов и даже легенд о цели визита русских. К числу самых распространенных из них можно отнести теории о якобы существовавшем тайном военном союзе между Россией и Америкой или же о наличии у командиров секретных инструкций на случай нападения Англии и Франции. Среди прочих фигурировали также слухи о том, что российским военным кораблям было поручено совместно с армией северян изгнать французов из Мексики.

Точное содержание секретных инструкций, полученных командующим эскадрой, стало известно историкам только в XX веке, а в годы Гражданской войны присутствие русского флота в гаванях Севера воспринималось почти как военная поддержка Россией правительства Линкольна (хотя как раз для американского руководства основной мотив российского командования — вывести флот на оперативный простор — не был секретом). Однако очевидно, что реальным результатом визита эскадр стало предостережение другим европейским державам от желания вмешаться в конфликт, укрепление позиций администрации Линкольна и усиление российско-американской дружбы.

Огромное влияние оказал визит русских эскадр на общественное мнение и восприятие России в США.

«Русский флот покинул Балтику и сейчас находится в Нью-Йорке. Прибывшие в большом количестве корабли не будут скованы северной зимой в Балтийском море. В их отправке в нашу страну в данное время заключено нечто важное. Каково будет воздействие этого события на Францию и ее политику, мы узнаем в свое время. Оно может быть как сдерживающим, так и раздражающим. Да благословит Господь русских!» — записал в своем дневнике морской министр США Гидеон Уэллес 25 сентября 1863 года.

«Наполеону несдобровать за то вечное беспокойство, в котором он держит почти весь земной шар. Если он признает южные штаты и, кроме того, объявит поляков воюющей стороной, то может случиться, что русский орел не на одних словах подаст американскому когтистую лапу, чтобы общими силами потрепать французского петуха», — заметил в феврале 1864 года лейтенант Семечкин, флаг-адъютант контр-адмирала С. С. Лесовского, эскадра которого бросила якорь в нью-йоркской гавани в сентябре 1863 года.

«Хотя русские отвергают какие-либо политические причины их визита в наш порт, они не пытаются скрыть своей явной и решительной поддержки нашего государства и своей искренней надежды на то, что оно, опираясь на собственные силы и вопреки европейской оппозиции, восстановит былое единство и мощь», — писала пресса Нью-Йорка, вдохновленная появлением в акватории порта трех российских фрегатов, двух корветов и клипера.

«Многие лояльные граждане… не сомневаются в том, что организация этого званого вечера продиктована не только стремлением оказать любезность нашим русским гостям, но и надеждой на дальнейшее укрепление дружественных отношений и тех симпатий, которые существуют между нашим правительством и народом, с одной стороны, и правительством и подданными императора Александра, с другой», — сообщала в ноябре 1863 года газета The Daily Alta California, комментируя «Русский бал» в честь моряков тихоокеанской эскадры контр-адмирала А. А. Попова, находившейся в порту Сан-Франциско.

«Кронштадтский вестник» цитировал в эти дни корреспонденции английских газет из Нью-Йорка: «Мы идем быстрыми шагами к обрусению. С тех пор как эти русские моряки прибыли в Нью-йоркскую гавань, у нас родилось более 2000 невинных младенцев… Целые сотни между ними ежедневно получают при крещении имена: Бутаков Джонс, Остенсаксен Смит, Русский Джонсон, Иван Миллер… Названия наших торговых предметов также совершенно переменились. Они тоже обрусели, подобно нашим детям. Мы пишем объявления о поступлении в продажу казацких пистолетов, новгородских подвязок… московских рубашек, московских панталон… горчаковской писчей бумаги и петербургских пальто… Даже мостовую улицы Бродвей называют Русскою мостовою».

Заголовки влиятельных американских газет начала осени 1863 года также демонстрируют всеобщее воодушевление: «Симпатии между Россией и США», «Новый союз укрепляется», «Российская империя и американское правительство против западноевропейских держав», «Наши русские друзья: великолепный прием вчера», «Русский союз» и др. Русских моряков приветствовали и описывали в прессе именно как союзников федерального правительства. Когда в декабре часть русского флота зашла в Потомак и встала на рейде неподалеку от Вашингтона, на кораблях побывали сотни людей, включая членов кабинета А. Линкольна, сенаторов и конгрессменов с семьями.

Надо отметить, что американская общественность понимала прагматические причины отправки российским правительством эскадры за океан; об опасности для русского флота оказаться запертым в Балтике и Черном море в условиях международного кризиса писали газеты США. Это понимание не противоречило тому факту, что такой демонстративный шаг к союзу между Россией и США сильно укрепил дипломатические позиции обеих стран; европейские державы не решились ни вмешаться в Гражданскую войну в Америке, ни открыто поддержать Польшу.

Первая экспедиция русского флота в США стала центральным событием периода наибольшего сближения за всю историю двусторонних отношений, пик которого приходится на 1860‐е годы. Именно тогда в общественном сознании американцев окончательно закрепился образ России — друга, государства, приходящего на помощь Соединенным Штатам в критические периоды их истории: во времена Войны за независимость (1775–1783), Англо-американской войны 1812–1814 годов и вот теперь Гражданской войны (1861–1865).

МИРОВЫЕ ВОЙНЫ XX ВЕКА

В 1917 году революция в России была использована администрацией президента Вудро Вильсона как аргумент за вступление США в Первую мировую войну. Победившая в России революция, подчеркивал на заседании кабинета 20 марта 1917 года госсекретарь Р. Лансинг, устранила главный довод против подхода к европейской войне как к борьбе «демократии против абсолютизма». Через две недели, 2 апреля 1917 года, Вудро Вильсон вышел к конгрессу США с речью об объявлении войны Германии:

Разве не чувствует каждый американец, что замечательные, радующие сердце события, происходящие в последние несколько недель в России, укрепили наши надежды на будущий мир во всем мире? Для тех, кто знал ее лучше других, Россия всегда была в основе своей страной демократичной во всем, что касалось жизненно важных традиций ее идеологии, во всех родственных взаимоотношениях ее народа, которые отражали его природные инстинкты, его привычное отношение к жизни. Автократия, находившаяся на вершине ее политической структуры, при всем том, что она существовала там с давних пор, обладала ужасающей властью, но ни по своему характеру, ни по целям самодержавие не было русским по происхождению. И сегодня оно свергнуто, и великий, щедрый русский народ во всем своем величии и мощи стал составной частью сил, которые сражаются за свободу в мире, за справедливость и мир. Это достойный партнер в лиге чести.

Наконец, боевой союз в годы Второй мировой войны, с его ключевыми словами «ленд-лиз», «Второй фронт» и «встреча на Эльбе», оказал самое серьезное влияние на укрепление образа СССР как традиционного и надежного союзника США в годы мировых конфликтов. К этому образу будут обращаться американские президенты в моменты сближения двух стран. И именно этот союз вспоминал Джон Кеннеди в своей речи в Американском университете в 1963 году, в которой он обозначил возможность и необходимость сотрудничества после испугавшего весь мир Карибского кризиса.

Образ России-союзника остается важной составляющей американского представления о нашей стране. Он был на первом плане в начале «войны с террором» и Афганской операции американских войск, к нему же неявно апеллировала российская власть, начиная свою операцию в Сирии в 2015 году.

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ ОБРАЗ СОЮЗНИКА: ВОСТОЧНЫЙ ФРОНТ В АМЕРИКАНСКОМ ВООБРАЖЕНИИ

Однако в годы холодной войны в США был создан и распространился противоположный образ СССР — страны — потенциального противника и одновременно страны, нуждающейся в переделке при помощи американцев. Создание такого представления шло параллельно с корректировкой образа союзника, сформировавшегося в годы Второй мировой войны. Рональд Смелзер и Эдвард Дэвис посвятили специальную книгу американским представлениям о Восточном фронте.

Неизвестный художник. Товарищи-демократы Иван и дядя Сэм. Афиша фильма Дэвида Гриффита. Библиотека Конгресса США (The Library of Congress, USA)

Уже в первые послевоенные годы англоязычные публикации о Восточном фронте основывались главным образом на германских материалах и отражали германскую интерпретацию событий. Холодная война, начавшаяся сразу после окончания Второй мировой, вызвала у западных союзников большой интерес к Советской армии. За информацией они обратились к источникам, которые были у них под рукой, — к немецким ветеранам Восточного фронта и к материалам, захваченным в немецких архивах. Германские офицеры делились своими представлениями о Восточном фронте как в показаниях, дававшихся ими американским военным, так и в мемуарах. Советские архивы оставались труднодоступными, а советские ветераны оказались по другую сторону железного занавеса. Наконец, знание немецкого языка в англоязычных странах было более распространено, чем знание русского.

В результате англоязычная историография и популярная культура описывала Восточный фронт с помощью немецких терминов и с немецкой точки зрения. Американцы и англичане вскоре уже смотрели на войну на Востоке так, как того хотели германские офицеры. Это выразилось, в частности, в том, что стратегические просчеты были полностью приписаны Гитлеру и его приспешникам, а не армейскому высшему командованию и офицерам. Вина за военные преступления была возложена на нацистскую партию и СС, участие в этих преступлениях солдат и офицеров вермахта принижалось либо просто игнорировалось. Советская армия, напротив, представлялась безликой и опасной силой.

Миф о «чистом вермахте» в американской популярной культуре особенно сильно проявился в деятельности реконструкторов, которые разыгрывают сражения прошедшей войны со всеми участвовавшими в них подразделениями. Реконструкторы настаивают, что они максимально аутентично воссоздают не только униформу, вооружение и местность, но и сами битвы. При этом, однако, большинство из них надеется, что сражения закончатся триумфом немцев — что идет вразрез с историческими фактами, но хорошо служит цели переиграть «Проигранное дело» (reverse the «Lost Cause»). Их подход близок к жанру альтернативной истории, книгам «Что было бы, если бы…?». Эти издания описывают, как могла бы закончиться война на Востоке, если бы только немцы сделали что-то по-другому, если бы Гитлер не вмешивался, если бы генералы смогли осуществить свои планы…

Реконструкторы опираются на доступные мемуары солдат и генералов германской армии, которые дают им много информации о внутреннем устройстве известных подразделений вермахта и Ваффен-СС. Немногие признают, что и вермахт, и особенно Ваффен-СС были частью государственной машины Гитлера, нацистского рейха и служили их целям.

Вот что пишут об этой проблеме Смелзер и Дэвис:

Перевернув календарь на 1990‐е, мы увидим, что в умах американцев укрепился совершенно другой (по сравнению с моментом встречи на Эльбе) образ российско-германской войны. Немцы, а не русские представляются жертвами этого ужасного конфликта. Миллионы американцев знают о «насилии Красной армии над Берлином», однако очень немногие могут что-то сказать о Харьковском трибунале над военными преступниками, состоявшемся в 1943 году и судившем германских солдат за зверства против русского населения, и еще меньше знают о разрушениях, нанесенных германскими войсками Беларуси летом 1942 года. Героями русско-германской войны более не являются храбрые русские, отдавшие миллионы своих жизней для победы над Германией.

Напротив, немецкие солдаты вермахта и Ваффен-СС предстают теперь людьми, отдавшими свои жизни в благородной борьбе против Советских армий, собравшихся разрушить Фатерланд. Бессчетные мемуары, биографии и автобиографии, написанные немецкими ветеранами и переведенные на английский, романтическим слогом повествуют о германских усилиях спасти Германию и саму Европу от Красной армии и орд с Востока. Любой армейский офицер знаком с именами Манштейна и Гудериана, как и широкая публика, покупающая книги, симпатизирующие немцам. До недавнего времени немногие книги вообще рассказывали о войне с русской стороны, и очень немногие из них пользовались популярностью.

Как же случилось, что «бесстрашный немецкий солдат», воевавший за «проигранное дело», сменил солдата Красной армии в качестве символа войны на Востоке? Эта тенденция возникла практически сразу после окончания войны. Во второй половине 1940‐х перед немецкими офицерами встала сложная задача. Им надо было отделить свое участие в войне от нацистского режима, убедить союзников, что они очень страдали от происходившего в Германии и очень заинтересованы в ее преобразовании.

Этим целям, конечно, способствовали связи между немецкими и американскими военными. Еще более важным было то, что холодная война создала контекст, благоприятный для успеха немцев. Берлинская блокада 1948 года, создание НАТО, начало Корейской войны в 1950 году трансформировали военного союзника в смертельного врага. Холодная война заставила американцев закрыть глаза на военные преступления, совершенные немецкими военными, и стала настоящей удачей для таких генералов, как Хайнц Гудериан, Франц Гальдер и Эрик фон Манштейн, которые выстроились в очередь давать советы американцам, как воевать с Советской армией.

Американцы рекрутировали бывших офицеров вермахта, чтобы они писали мемуары о своих сражениях с русскими. Под началом бывшего начальника Генштаба Гальдера несколько сотен офицеров написали примерно 2500 докладов, каждый длиной в несколько сотен страниц, о своем опыте в боевых действиях против Красной армии. Конечно же, Гальдер и его коллеги использовали эту возможность для продвижения идеи «чистого вермахта» как организации, занимавшейся исключительно боевыми действиями на поле боя и невиновной ни в каких военных преступлениях.

От дипломатов и военных миф о «чистом вермахте» проложил путь в популярную культуру Америки. Недорогие и легкодоступные книги в мягких обложках, такие как «Гитлер идет на Восток» Пауля Кареля, нашли своего читателя, увлеченного романтизированными историями о «чистом вермахте». Они рассказывали о профессионализме, в котором нет места идеологии или политике, долге перед родиной, о солдатах, приверженных семейным ценностям и христианству и готовых на самопожертвование, что вызывало сочувствие американских читателей.

К 1980–1990‐м появились версии войны на Востоке, написанные младшим командным составом и рядовыми вермахта. Они немногим отличались по духу от мемуаров фельдмаршалов и генерал-полковников 1950‐х годов. Немецкий солдат воевал за Отечество и защищал свою семью и общество от коммунистических сил с Востока. Немецкие солдаты страдали как от нацистского режима, безразличного к их целям, так и от коммунистического, намеренного уничтожить не только Германию, но и саму западную цивилизацию. Миллионы немецких солдат добровольно отдали свои жизни для защиты своих любимых. Немецкие солдаты храбро сражались в России, но помогали русским солдатам и мирному населению в отличие от солдат Красной армии. Немецкие офицеры и призывники выражали презрение своим нацистским правителям, чьи расистские и политические цели были военным неизвестны. Подобные тексты продолжают появляться и в XXI веке.

СТРАНА, ОПЕРЕДИВШАЯ АМЕРИКУ: ТЕАТРАЛЬНЫЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ И ПОЛОЖЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ

Иногда случалось и так, что Россия становилась привлекательным примером для американских реформаторов. Например, после отмены крепостного права в России в феврале 1861 года, когда аболиционисты и сам президент Линкольн использовали эту новость как аргумент в поддержку собственного решения об отмене рабства. Или после большевистской революции 1917 года, хотя в этот раз привлекательным американцам казался не политический, а социальный и культурный эксперимент.

Известно, что в 1920‐е США были образцом для большевиков, стремившихся достичь в Советском Союзе эффективности американской экономики. Они выдвигали лозунги «фордизации» и «американизации» производства и опирались на американский опыт в индустриализации страны.

Менее известно об обратном влиянии советского опыта на США. Немногие авторы упоминают, что ближайший советник президента Ф. Д. Рузвельта Гарри Гопкинс, учитель Рузвельта, философ и реформатор образования Джон Дьюи и влиятельный советник президента по вопросам трудовых отношений Сидни Хилман были среди многих американцев, путешествовавших в СССР в 1920‐е и начале 1930‐х годов. Их вдохновлял социальный эксперимент, происходивший в России, и они думали, как использовать результаты этого эксперимента для решения американских проблем.

Большинство американских авторов, исследовавших эти поездки, считали своим долгом перечислить все, что упустили американские путешественники, описывая СССР, и о чем вольно или невольно умолчали: процесс превращения советского государства в персоналистскую диктатуру, крестьянское сопротивление коллективизации, внеэкономическое принуждение и появление ГУЛАГа. Американские путешественники за чистую монету принимали заявления советского правительства о решении межэтнических проблем и многое другое. Однако эта критика в их адрес — насколько бы верной она ни была — упускает из виду важное обстоятельство: американцы, о которых мы говорим, приезжали в СССР не для изучения нашей страны; она интересовала их как источник идей для преобразования собственной.

Среди этих людей была и Холли Флэнаган (Hallie Flanagan), режиссер, драматург и профессор Вассар-колледжа, возглавившая один из важнейших проектов «нового курса» — Федеральный театральный проект. Это крупнейшее начинание Ф. Д. Рузвельта в области искусства было во многом основано на впечатлениях от советской культурной политики, вынесенных Холли Флэнаган из ее поездок в СССР в 1926 и 1930 годах. Об этих поездках и их влиянии на культурную политику «нового курса» написала американская исследовательница Линн Мэлли.

С точки зрения Флэнаган (и многих других американских деятелей культуры), СССР во второй половине 1920‐х был «раем для искусства»: советское правительство предоставляло деятелям искусства поддержку, возможность обучения и место для творчества, а также беспрецедентные возможности для контакта со зрителями и слушателями — потребителями культурной продукции. Именно эти практики Флэнаган спустя несколько лет положила в основу Федерального театрального проекта.

Холли Фергюсон (по первому мужу Флэнаган) не планировала карьеру, связанную с театром. Вполне вероятно, что она вообще не планировала самостоятельную карьеру. Однако в 1918 году неожиданно умер ее муж, а следом один из двух сыновей, и Холли в 28 лет вынуждена была начать самостоятельно зарабатывать на жизнь. Сначала она преподавала английский язык в школе в родном городке Гриннел, штат Айова, затем перебралась в свою альма-матер, Гриннел-колледж, и начала писать пьесы и ставить спектакли. Именно на этом этапе она заинтересовала знаменитого гарвардского профессора театра Джорджа П. Бейкера, и в 1923 году Холли отправилась в Рэдклифф-колледж, чтобы получить там магистерский диплом и принять участие в театральном семинаре Бейкера. Именно Бейкер зажег в ней интерес к советскому театру. Получив степень магистра, Холли подала заявку на грант Гуггенхейма для изучения современного европейского театрального искусства. Бейкер настоял, чтобы она включила в свою поездку Советскую Россию.

Холли к этому времени читала отзывы об инновационном советском театре, а также видела гастроли Московского художественного театра; СССР привлекал ее не политическими или социальными экспериментами, а поддержкой современного искусства.

В 1926 году Холли Флэнаган прибыла в Россию, где постаралась встретиться с артистами, критиками и со всеми режиссерами, кто согласился с ней разговаривать, а также посетила драматические театры, балет, цирк и образовательные учреждения.

Флэнаган была впечатлена поддержкой большевиками театральной жизни: «Жилье здесь чрезвычайно уплотнено, жилищная проблема не решена, и тем не менее удивительно большое пространство выделено для театров, музеев, библиотек, научных лабораторий… Каждый дюйм в Москве используется, но в основном для общественного блага, а не для частного использования». Флэнаган увидела, что театр повсеместно становится образовательным инструментом: дети разыгрывают сценки о социальном обеспечении, заключенные в тюрьмах ставят спектакли под руководством других заключенных, в рабочих клубах открываются любительские театры, крестьяне делают постановки об Октябрьской революции. Театр в СССР не был местом, куда не пускали непрофессионалов. Флэнаган даже утверждала, что многие любительские постановки превосходили увиденное ею на профессиональной сцене.

Вторым ярким впечатлением американки была аудитория советских театров. Многие зрители никогда не увидели бы спектаклей, живи они в другой стране. «Особенно интересна театральная публика — полная демократия. Никакой демонстрации, никаких украшений. Очень умные лица. Люди приходят посмотреть спектакль, а не друг на друга». После представления в Театре революции она записала: «Это грубо и неразвито, но юно и живо. Рабочие [в аудитории] со своими девочками-пионерками, жующими яблоки и едящими бутерброды, получают огромное удовольствие. Кажется, что в любой момент любой из них может прыгнуть на сцену и исполнить роль. Это их театр, потому что это их суд, их завод, их проблемы».

«Не то, чтобы тут не было плохого, переходного, хаотичного, — писала Флэнаган профессору Бейкеру, — но здесь так много живого, юного, восхищающего. Есть чувство начала — возникают новые театральные силы». Именно эти впечатления подтолкнули ее к повторению известной с XIX века (хотя, возможно, незнакомой ей) мысли: «Судьбы мира определят Россия и Америка!»

Не разбираясь в политических событиях, происходящих в Советском Союзе, Холли была потрясена зрелищем празднования годовщины Октябрьской революции на Красной площади. Она писала в отчете представителям Гуггенхейма: «Толпы рабочих и интеллигенции за одну ночь создали новые небеса и новую землю».

По возвращении в США Флэнаган начала работу в экспериментальном театре Вассар-колледжа, который она быстро преобразовала в одну из самых знаменитых сцен страны. Ее вдохновляло использование советским театром современных событий: «Русская драма — не литературная, не эстетическая и даже не живописная: это драма, в которой актеры участвуют в своей собственной одежде. Это драма реальности, а не притворства. Сцена лишена ярких задников и цвета. Она представляет саму жизнь».

Флэнаган снова отправилась в Советский Союз в 1930 году. Ситуация в обеих странах сильно изменилась: в США началась Великая депрессия, а в СССР — индустриализация, создавшая множество рабочих мест.

Холли привезла в Советскую Россию восемь недавних выпускниц Вассара. Она была переполнена энтузиазмом по поводу «страны рабочих», но плохо разбиралась в перипетиях современной политики. Так, она продолжала с восторгом цитировать Троцкого, который к тому времени был уже отправлен в ссылку.

Если во время первой поездки Флэнаган в первую очередь обращала внимание на техническую составляющую театральных инноваций, то теперь узнавала больше об их содержательной стороне. Оказалось, что все вокруг, включая театры, было нацелено на выполнение пятилетнего плана. Она отмечала, что театральные билеты распределялись через профсоюзы, поэтому рабочие могли посещать представления за меньшую плату. Ее поразило использование анкет, распространявшихся между зрителями, которые помогали режиссерам оценить, что аудитория увидела и поняла в представлении, что ей понравилось, а чем она осталась недовольна.

Некоторые иностранцы жаловались, что Советский Союз принес искусство в жертву пятилетнему плану, но Флэнаган была вдохновлена новыми подходами. Крестьяне приходили на спектакли за объяснением, что это за новые «научные и промышленные силы, которые неожиданно завоевали их фермы». Длинные спектакли объясняли зрителям суть нефтяной промышленности. «Они продолжались по четыре часа и использовали все известные сценические приемы, а также дополнялись выставкой в лобби, — все, чтобы добиться этой цели» (просветить публику). После просмотра в Ленинграде спектакля о появлении трактора в колхозе Флэнаган записала в дневнике: «Представьте себе артистов в Америке, страстно заинтересованных в тракторах! Представьте пьесу о помощи фермам! Аудитория слушала».

Вернувшись в США, Флэнаган начала прикладывать еще больше усилий, чтобы наполнить сцену Вассара (и в целом американский театр) общественной значимостью, так ее вдохновил советский театр. Летом 1931 года она посетила конвент пролетарского искусства в Нью-Йорке, организованный под эгидой Компартии США. Представление, которое она там увидела, оставило у Холли впечатление «скорее детской комбинации техники американского водевиля и советского агитпропа», но она тем не менее поддержала его цели: «Эти рабочие театры, в отличие от любой другой существующей сегодня в Америке формы искусства, намерены изменить жизнь этой страны».

Чтобы сделать репертуар театра Вассара более важным для общества, Флэнаган и ее бывшая студентка Маргарет Клиффорд написали экспериментальную пьесу «Слышите ли вы их голоса?» (Can Your Hear Their Voices?). В ее основу лег рассказ молодого коммуниста Уиттекера Чемберса про ужасную засуху на юге с нескольких разных точек зрения. В постановке предполагалось использование слайдов с текстами и статистикой засухи. Пьеса стала очень популярной в левых кругах, ее поставили рабочие театры по всей стране и кое-где за границей, а издававшийся Коминтерном журнал International Theatre опубликовал на нее рецензию. (Автор оригинального рассказа Чемберс совершит позднее резкий политический кульбит и вскоре после войны станет главным свидетелем на развернувшихся слушаниях по антиамериканской деятельности Компартии; но это отдельная история.)

К этому времени Флэнаган начала привлекать внимание критиков из правой части политического спектра США. Сам Уильям Рэндолф Херст в редакционной статье в New-York American назвал студенток Вассара, протестовавших против одного из законопроектов, «испорченными детьми» и указал на Флэнаган как на «авторизованного распространителя коммунистической пропаганды».

В середине 1930‐х у Холли Флэнаган были еще две возможности поехать в Советский Союз, однако она отказалась от обеих, познакомившись с театральными программами, предложенными «Интуристом». «Между 1927‐м и 30‐м изменилось все лицо театра, а между 30‐м и 34‐м, похоже, не изменилось ничего», — писала она студентам. Советский театр утратил свой экспериментальный характер и больше не был интересен Холли.

Вместо этого Флэнаган направила свои силы на создание национальной поддержки для театров, оказавшихся жертвами Великой депрессии. В течение некоторого времени она участвовала в попытках собрать фонды для создания «национальной сцены», на которой могли бы выступать лучшие артисты и которая давала бы им источник существования в условиях кризиса. В какой-то момент ее соратник по этим усилиям Элмер Райс обратился за помощью к федеральному правительству и обнаружил, что Гарри Гопкинс, возглавлявший Work Progress Administration (агентство «нового курса», призванное помогать безработным, создавая для них занятость), готов включить артистов в свои программы. План, предложенный Райсом, однако, не удовлетворил Гопкинса, и в этот момент к обсуждению подключилась Флэнаган, бывшая сокурсница Гопкинса по Гриннел-колледжу.

Флэнаган оказалась хорошей кандидатурой на руководство правительственной программой помощи театрам: она была преподавателем, за ней не стоял профессиональный театр (которому она могла бы отдавать предпочтение при распределении программ помощи). Летом 1935 года Холли согласилась возглавить Федеральный театральный проект (ФТП). На протяжении следующих четырех лет она пыталась решить проблему глобально: не просто вернуть безработных актеров на сцену, но и создать в Америке новую театральную аудиторию.

У Федерального театрального проекта не было единого плана. Общая задача состояла в том, чтобы вернуть безработных артистов на сцену, не подорвав при этом работу существующих «коммерческих» театров. Именно поэтому программа делала упор на детские театры и формы, потерявшие привлекательность для коммерческих театров, такие как водевиль. Кроме того, Флэнаган настояла на том, чтобы программа развивала театры вдали от привычных «театральных узлов» — Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса.

Широта охвата проекта казалась беспрецедентной, если не вспоминать о Советском Союзе. Создавались и поддерживались классический театр, театр на иностранных языках, экспериментальный театр, политический театр, детский театр.

Проект спонсировал радиопостановки и отправлял труппы выступать перед работниками Корпуса гражданских инженеров в удаленные от городов места. Он поддерживал танцы, конкурсы красоты и кукольные театры. Проект помогал афроамериканским театрам.

«Во время своего зенита ФТП был вторым по размеру и по активности национально спонсируемым театром в мире, и только Советский Союз превосходил его», — заметил один из активистов проекта.

Легче всего влияние СССР можно было проследить в деятельности отдела «живых газет». Во время своих поездок в Россию Флэнаган видела постановки «Синей блузы», представлявшей в виде ревю комментарии к международным, национальным и местным новостям. Флэнаган высоко оценила юмор и изобретательность «живых газет». Поэтому одним из первых ее решений на посту руководителя агентства было создание в Нью-Йорке подразделения ФТП, названного по русскому образцу.

«Живые газеты» не являлись конкурентами существующим театрам, зато могли задействовать большое количество безработных актеров. Кроме того, «живые газеты» не приглашали «звезд» (которые, скорее всего, и не теряли работу). Однако для Флэнаган этого было недостаточно. Она видела в «живых газетах» способ актуализации театра. «Наш Федеральный театр, рожденный от экономической необходимости, построенный людьми и для людей, столкнувшихся с ужасными лишениями, не может наполнять себя легкими, веселыми или неважными пьесами», — писала Флэнаган о «живой газете» «Треть нации», посвященной жилищному кризису в США.

В Сиэтле постановщики «живой газеты» поучаствовали в дебатах о борьбе с венерическими заболеваниями, поставив «живую газету» под названием «Спирохета». Другая «живая газета» была посвящена спорам вокруг проблемы соотношения частных и общественных поставщиков электричества.

Поддержка афроамериканских театров со стороны ФТП напоминала советские усилия по поддержке прежде угнетенных наций. «Негритянские труппы» (Negro Units) были созданы по всей стране, от Сиэтла до Атланты и Хартфорда; они показывали как пьесы афроамериканских авторов, так и адаптированную классику.

Флэнаган дорого заплатила за свой интерес к Советскому Союзу. Когда в 1938 году техасский конгрессмен Мартин Дайс возглавил Комитет по расследованию антиамериканской деятельности, он немедленно обратился к исследованию «коммунистической деятельности» в Федеральном театральном проекте. Комитет атаковал репертуар ФТП за «радикальные пьесы», особенно за «живые газеты». Предвосхищая сюжеты, которые станут обычными в эпоху маккартизма, конгрессмен Дайс выбрал Холли Флэнаган в качестве главного обвиняемого и сделал предметом расследования ее политические взгляды и деятельность.

Комитет Дайса заслушивал показания о политических связях Флэнаган. Наиболее словоохотливым свидетелем стала клерк ФТП Хейзел Хаффман. В своем выступлении она в подробностях рассказала про путешествия Флэнаган в СССР, напомнила про ее многочисленные публикации о советском театре, отметила ее интерес к движению рабочих театров в США, связанному с коммунистами, и не забыла упомянуть ее левацкую пьесу «Слышите ли вы их голоса?». В заключение Хаффман заявила: «Я не могу доказать, что миссис Флэнаган является членом Коммунистической партии, поскольку не видела партбилета с ее именем; но я утверждаю, что миссис Флэнаган принимает активное участие в коммунистической деятельности и что ее симпатии к коммунизму и коммунистические методы работы используются в Федеральном театральном проекте в настоящее время в ущерб рабочим и в нарушение законов, принятых конгрессом».

Некоторые из свидетельств Хаффман были особенно показательны. Так, она настаивала, что Флэнаган лично ставила «Слышите ли вы их голоса?» в Москве и что радиостанция, упоминавшаяся в пьесе — WGPU, названа в честь советского ГПУ… Пресса, боровшаяся с «новым курсом», запестрела заголовками «Холли — коммунист», «Флэнаган — красная из „нового курса“». Сама Флэнаган жаловалась своему второму мужу (профессору Вассар-колледжа): «Лос-анджелесские газеты подобрали мусор Дайса и требуют моей немедленной отставки. Большое общество женщин ЛА направило 100 телеграмм президенту Рузвельту, требуя „немедленного увольнения коммунистки ХФ, разрушающей жизнь и мораль невинных людей“».

Давая показания комиссии, Флэнаган отвергла все обвинения Хаффман в связях с СССР, коммунистами и в проведении программ «советского стиля». В ответ на вопросы о ее поездках в Россию и публикациях о советском театре Флэнаган представила свой интерес как чисто профессиональный: «В России больше театров, чем в любой другой стране… Русские, если мы дальше будем развивать эту тему, очень талантливый народ. Их темперамент очень подходит для сцены. У них была очень долгая и захватывающая история театрального развития. И я считаю разнообразную продукцию России чрезвычайно интересной». Когда один из конгрессменов потребовал уточнить, считает ли она русский театр более захватывающим, чем театр других стран, Флэнаган ответила: «Да, я так считаю. И я думаю, что того же мнения придерживается любой театральный критик, которого вы захотите усадить в это кресло».

После закрытия Федерального театрального проекта в 1939 году Флэнаган занялась-таки самоцензурой и постаралась удалить признаки советского влияния из его архивов. В своей подробной автобиографии о годах во главе ФТП «Арена» она лишь мельком упоминает Советский Союз. Хотя она продолжала признавать родство «живых газет» федерального театрального проекта с советской версией, Флэнаган теперь утверждала, что «ее» вариант был американским, как Уолт Дисней.

Однако Холли Флэнаган не вошла в большую группу бывших «левых» американцев, ставших консерваторами. Во время Второй мировой войны она стала деканом в колледже Смита; это был период сотрудничества СССР и США, и Флэнаган с энтузиазмом поддерживала Советский Союз в своих выступлениях перед студентами и выпускниками. Успехи СССР в войне, заявляла Флэнаган, были частично определены и его поддержкой искусства. Так, в конце 1943 года она говорила: «Мы не можем сказать, насколько героические успехи наших русских союзников обязаны их постоянной поддержкой деятелей искусства. Но мы знаем, что во время блокады Ленинграда под падающими бомбами писались симфонии… Мы знаем, что, когда победа под Сталинградом была главной, но еще не достигнутой целью, была поставлена и другая цель. Высшее руководство Советов собрало встречу деятелей образования и театра, чтобы составить пятилетний план для театра, балета, оперы, классических и современных пьес для всей России». Флэнаган в очередной раз восхищалась советским планированием театральной жизни.

Были и другие завоевания революции, которые привлекали внимание американцев. Одним из них было равенство женщин.

После окончания войны в Европе, но еще до окончания Второй мировой на Тихом океане командование американской армии разработало подробную инструкцию для офицеров вооруженных сил США, контактировавших с советскими союзниками. Отдельное внимание в инструкции было уделено отношениям с женщинами. В довольно категоричной форме американским военнослужащим предписывалось руководствоваться строгими принципами при общении с советскими женщинами, учитывая нормы советской морали. В числе предписаний можно отметить следующее:

«Советская мораль довольно строгая, а официально утвержденные нормы поведения довольно пуританские… Советские граждане гордятся своей моралью и положением женщины при советском режиме. Они чувствуют, что только в Советском Союзе женщина завоевала истинное равенство и только в Советском Союзе она заняла почетное место в семье. Поэтому при встречах с советскими женщинами необходимо оказывать им уважение и любезность… Такие общепринятые любезности, как подержать ее пальто, предложить стул и т. д., не только приемлемы, но они будут с благодарностью оценены.

Вы можете встретить женщин, вероятно, в небольшом количестве, овеянных еще ранним революционном духом равенства. Они могут отказаться от этих небольших любезностей, обычно оказываемых их полу. К их желаниям следует безусловно отнестись с уважением» (цитирую этот замечательный документ по книге И. В. Быстровой «Поцелуй через океан»).

Последний пункт особенно интересен; полвека спустя русских мужчин будут инструктировать, что не стоит говорить американкам комплименты и «оказывать любезности» — результат борьбы феминисток за изменение положения женщин в обществе. Однако в середине 1940‐х расклад был прямо противоположным. Да и в 1975 году на съемках советско-американского кинофильма «Синяя птица» американские техники прониклись уважением к советским женщинам, работавшим со студийным освещением, — в США в то время это считалось чисто мужской работой.

 

Глава 6. Зеркала

На протяжении долгого времени российское и американское общества видели друг в друге своего рода «зеркало». Это особенно сильно проявлялось накануне Гражданской войны в США, когда обе страны были вынуждены решать одинаковые проблемы — рабство и крепостное право, территориальная экспансия, исключенность из Европы. Обсуждая и анализируя происходящее за океаном, и русские, и американцы думали в первую очередь о себе. Подобное «отзеркаливание» собственных проблем было характерно и для дальнейшего периода.

РАБСТВО И КРЕПОСТНОЕ ПРАВО

У этого сюжета два главных героя.

Дмитрий Иванович Каченовский родился в 1827 году, в 1849‐м защитил в Харьковском университете магистерскую диссертацию, в 1855‐м в Московском — докторскую и занял кафедру международного и государственного права в Харькове. Областью его научных интересов было международное право в его историческом развитии. В 1856 году харьковский профессор опубликовал в «Русском вестнике» обширную статью, посвященную американскому государственному деятелю Дэниелу Уэбстеру, выказав глубокие познания в области американской истории и политики. Д. И. Каченовский придерживался либеральных взглядов (в Москве он сблизился с членами либерального кружка Т. Н. Грановского), что в России конца 1850‐х годов означало прежде всего резко критическое отношение к крепостному праву.

Эндрю Диксон Уайт был на пять лет моложе Каченовского (родился в 1832 году), окончил Йель в 1853‐м и по приглашению бывшего губернатора Коннектикута Томаса Сеймура, назначенного посланником в Россию, отправился в Европу в качестве атташе американской миссии в Санкт-Петербурге (по дороге Уайт задержался почти на год в Париже). По возвращении в США в 1857 году Уайт начал преподавать историю в университете Мичигана, а позже стал одним из известнейших реформаторов высшего образования в своей стране. По своим взглядам в 1850‐е Уайт был близок к аболиционистам и критиковал рабство негров во многих аудиториях.

Неизвестно, встречались ли Уайт и Каченовский, но к 1857 году они пришли к использованию схожей системы аргументации в своей критике «особых институтов» обеих стран.

По воспоминаниям одного из студентов Харьковского университета, знаменитого в будущем социолога М. М. Ковалевского, профессор Д. И. Каченовский в конце 1850‐х годов «по целым месяцам излагал историю отмены торга неграми, а сотни слушателей в его прозрачных намеках справедливо видели атаку против крепостного права».

Другой студент Харьковского университета (будущий градоначальник Одессы) П. А. Зеленой так вспоминал об одной из таких публичных лекций (состоявшейся 10 ноября 1857 года): «Лекция проф. Каченовского, о которой в печати нельзя было ничего сказать, сказанная с величайшим одушевлением, собравшая столько слушателей, что они не могли поместиться в зале и прилегающем коридоре, произвела потрясающее впечатление на всех слушателей, и прежде всего, конечно, на молодежь. Когда Каченовский стал описывать страдания негров, на многих лицах появились слезы, а кое-где в аудитории послышались и всхлипывания. ‹…› Нет нужды объяснять, что всякий слушатель ясно понимал и чувствовал, что, рассказывая о страданиях рабов, Каченовский разумеет белых, а не одних черных». Мемуарист привел стихотворение, разошедшееся в списках на другой день после лекции:

Каченовский на следующий же день «призывался к начальству», но, подчеркивает автор мемуаров, «уволен не был», а спустя некоторое время стал получать признательные письма от студентов других российских университетов и даже от крестьян, некоторые из них приходили к профессору, «чтобы лично выразить благодарность и расспросить, если можно, кой о чем».

В американской прессе не было цензуры, и, казалось бы, американцам не нужен был «эзопов язык» и иностранные аллюзии для того, чтобы обсуждать внутренние проблемы. Однако в Соединенных Штатах в тот же самый период происходили до удивления похожие события. Выпускник Йеля Эндрю Диксон Уайт по возвращении из России в Соединенные Штаты был приглашен прочесть лекцию в своей альма-матер. Это было, по воспоминаниям Уайта, время расцвета публичных лекций. В качестве материала для выступления Уайт выбрал свой российский опыт, озаглавив лекцию «Цивилизация в России». Точную дату лекции установить не удалось, но она была прочитана в начале осени 1857 года (то есть за месяц-полтора до описанного мемуаристом выступления Д. И. Каченовского).

В автобиографии Уайт так вспоминал об этом событии: «В этой лекции я не упоминал об американском рабстве, но… набросал широкими мазками последствия крепостной системы — последствия не только для крепостных, но и для их владельцев, и для общего состояния империи. Я описал ее достаточно черным цветом, как она того заслуживала, и, хотя ни слова не было сказано об американских делах, каждый думающий человек должен был почувствовать, что это было сильнейшим обвинением против нашей собственной системы рабства, какое было в моих силах сделать».

Эндрю Диксон Уайт. Фотография Churchill & Denison, 1868 г. Библиотека Корнеллского университета (Cornell University Library)

Таким образом, Уайт прибег к тому же самому приему, который был распространен в современной ему России и получил там название «эзопов язык». Критика рабства негров в Америке была закамуфлирована критическим разбором ужасов крепостного права в России.

Это зеркальное отражение ситуации в столь различных странах заставляет задуматься над целым рядом проблем.

Во-первых, очевиден тот факт, что в первой половине XIX века, вплоть до отмены «особых установлений» — рабства в США и крепостного права в России, — их наличие роднило эти страны. Существование социального института принудительного труда и личной несвободы парадоксальным образом сближало как консервативные круги США и России, так и критиков этих институтов. В то время как защитники рабства апеллировали к чужому опыту для оправдания своей позиции, радикалы видели в другой стране своего рода отражение собственных социальных язв.

Во-вторых, либеральная профессура и в России, и в США стремилась играть важную роль в идейной подготовке отмены рабства и крепостного права, видя свой долг в пропаганде антирабовладельческих взглядов. Университетская кафедра стала одной из трибун, с которых антирабовладельческая проповедь звучала наиболее убедительно и достигала ушей благодарной молодежной аудитории.

Наконец, нельзя не отметить разницу в условиях этой пропаганды. Если в Российской империи прибегать к «эзопову языку» заставляла жесткая цензура и, например, Д. И. Каченовский оказывался даже под арестом за свои высказывания, то Э. Д. Уайту не грозило ничего подобного. Закрепленная в Первой поправке к конституции и укорененная в американских обычаях свобода слова позволяла ему открыто говорить на любую тему. Сам Уайт, близкий к аболиционистам, не раз прямо выступал с критикой рабства негров. Почему же в своем выступлении он ни разу не провел прямой параллели между Россией и порядками, существовавшими на американском Юге?

После лекции некоторые аболиционисты поспешили даже обвинить оратора в отказе от борьбы за отмену рабства в США. Объясняя свой подход, Уайт позже написал: «Было бы гораздо проще прямо атаковать рабство и таким образом немедленно закрыть умы и сердца подавляющего большинства аудитории. Но я понимал тогда, как и всегда в последующем, что первой и важнейшей задачей является побудить людей к размышлениям и дать им открыть или подумать, что они открыли истину самостоятельно».

В годы, непосредственно предшествовавшие Гражданской войне, американское общество, скатывавшееся к неотвратимому конфликту, еще стремилось сохранить единство, развивая то, что можно назвать «механизмами консенсуса» — как в политике, так и в общественном сознании. Анализ этого сюжета российско-американских отношений предвоенного периода помогает глубже понять различие двух обществ в области выработки консенсусного подхода к острым проблемам общественной жизни.

Нам представляется, что эта ситуация очень ярко иллюстрирует некоторые закономерности существования свободы слова в Соединенных Штатах середины XIX века (а вероятно, и в наши дни). Люди и группы людей могут открыто обсуждать любые вопросы и пропагандировать свои взгляды в публичных выступлениях и в прессе. Однако позиции, которые большинство американцев считает радикальными, опасными для стабильности общества, не будут восприняты слушателями. Уайт знал, что прямая критика рабства в Соединенных Штатах 1850‐х годов прозвучит как радикальная пропаганда и «умы и сердца подавляющего большинства аудитории» немедленно закроются. Его просто не услышат. «Эзопов язык» в этих условиях был нужен для того, чтобы обойти не внешнюю государственную цензуру, а самоцензуру американцев, чтобы разрушить тот самый механизм общественного консенсуса, который поддерживал стабильность в обществе путем исключения рабства из круга обсуждаемых проблем. Эта самоцензура играла роль своего рода «защитного механизма», сохранявшего стабильность в обществе и оставлявшего радикальные идеи на обочине политической и общественной жизни.

В отличие от Соединенных Штатов в России именно внешняя, государственная цензура была призвана сохранять стабильность в обществе и предохранять его от распространения радикальных идей. В результате отмена цензуры в разные периоды отечественной истории немедленно приводила к радикализации общественных дебатов в условиях отсутствия самоцензуры или других стабилизирующих механизмов. Отсюда же следует встававшая перед каждым российским руководством, стремившимся восстановить стабильность в стране, необходимость введения какой-то формы цензуры или контроля над содержанием общественных дебатов.

Лекция Уайта привлекла внимание, и он повторил ее в нескольких колледжах и университетах, а также в городах западной части штата Нью-Йорк, Мичигана и Огайо. После отмены крепостного права в России отредактированный и дополненный вариант этой речи был опубликован в Atlantic Monthly.

Дальнейшая жизнь и карьера Уайта сложились удачнее, чем у его русского единомышленника. Д. И. Каченовский всю жизнь посвятил Харьковскому университету, был любимцем студентов, опубликовал несколько книг в Европе и стал одним из основателей Лондонского института международного права, однако в 1872 году в возрасте 45 лет умер от чахотки. Главным его научным трудом на американскую тематику стал очерк о Дэниеле Уэбстере, опубликованный в «Русском вестнике» в 1856 году, а потом в виде книги на французском языке в Бельгии.

После нескольких лет преподавания в университете Мичигана Эндрю Уайт стал одним из основателей и первым президентом Корнельского университета, на этом посту многое сделал для реформы высшего образования в США. Затем был избран первым президентом Американской исторической ассоциации, приглашен на дипломатическую работу в качестве посланника США в России и, позднее, в Германии. Уайт умер в 1918 году, не дожив трех дней до своего 86-летия.

Что же касается отношения Уайта к России, то оно также пережило драматическую трансформацию. С энтузиазмом поддержав реформы Александра II, Уайт тяжело воспринял известие об убийстве царя народовольцами. Его отношение к России и вера в ее прекрасное будущее сменились пессимизмом и негативными оценками. В целом эта перемена отношения совпала с эволюцией взглядов целого поколения американцев. В основе этой эволюции лежат объективные процессы взаимного отчуждения стран и обществ.

ХОЛОДНАЯ ВОЙНА ВО ВЗАИМНЫХ ОБРАЗАХ

Холодная война должна была бы быть временем, когда две страны вглядывались друг в друга особенно пристально. Однако стоит посмотреть на то, как именно формировались в этот период взаимные образы, чтобы понять, что правительства и интеллектуалы обеих стран приложили немало усилий, чтобы демонизировать образ другой страны. Политика требовала представить недавнего союзника в качестве угрозы, и для этого пришлось задействовать большие пропагандистские ресурсы.

В СССР все было организовано по советскому бюрократическому сценарию, который был восстановлен по архивным документам российской исследовательницей Н. И. Николаевой.

Уже в 1946 году появились первые признаки переоценки отношений с Америкой. В советской пропаганде возникло понятие «реакционные круги США», которые и обвинялись в антисоветской политике. Осенью 1946 года появляются первые антиамериканские карикатуры, увеличивается число антиамериканских публикаций.

В 1947–1948 годах в связи с отказом СССР от участия в «плане Маршалла» резко изменился тон советской прессы. В журнале «Крокодил» с сентября 1947 года стали чаще печататься карикатуры, статьи, фельетоны про Америку — о торговле женщинами и детьми, о свободе печати и клевете, а также стихи и анекдоты об американском образе жизни. Одно из стихотворений называлось «Спаситель Европы»:

20 сентября 1947 года в «Литературной газете» публикуется «Открытое письмо» советских писателей В. Катаева, Н. Погодина, К. Симонова, А. Твардовского, А. Фадеева, М. Шолохова и других к мастерам американской культуры: «Разве не родственны фашизму призывы к новой войне, доносящиеся к нам из вашей страны… Разве не слышим мы изо дня в день от миллионов деятелей вашей страны, что повсюду в мире должны быть введены американские порядки… И те, кто сейчас кричат о новой войне и кто реально подготавливают ее — чем они отличаются от фашистов?»

С этого момента сравнение США с фашистской Германией на несколько лет станет главной темой советской пропаганды. В том же номере «Литературной газеты» был напечатан памфлет Б. Горбатова «Гарри Трумэн», в котором президент Соединенных Штатов предстал посредственностью, банкротом, бывшим членом ку-клукс-клана, «человеком в коротких штанишках», которого используют в своих черных целях «заправилы с Уолл-стрита». Трумэн оказался «поджигателем новой войны», которую он называет «походом против мирового коммунизма». Даже жена Бориса Горбатова актриса Т. Окуневская назвала эту статью «гнусной, подметной, наемной».

Начиная с 1948 и особенно 1949 года советская пресса нападает не только на внешнюю политику США, но и на все стороны американской действительности, сообщая читателям о росте преступности, разорении фермеров, антинародных законах и распространении «растленной культуры». Культура США была особенно популярной мишенью для критики, использовавшей в заголовках эпитеты вроде «Культура жевательной резинки», «Искусство сумасшедшего дома», «Искусство людоедов». В типичной статье того времени говорилось: «Современная буржуазная культура находится в состоянии деградации и служит небольшой кучке миллионеров. Американская литература давно не создает ничего значительного… мелкотравчатые писаки опустошены идейно. Продажные литераторы восхваляют захватнические замыслы империалистов, проповедуют новую войну, поют хвалу атомной бомбе, превозносят расизм, звериные инстинкты, пишут уголовные романы, изображающие воров и садистов». В другой статье утверждалось, что «американская „культура“ уже давно стала синонимом маразма и упадка, превратившись в пародию, в карикатуру на саму себя». Американское кино советские обозреватели называли «орудием фашизации страны», «кино дикарей для дикарей», «идеологической отравой».

Большую роль в создании и распространении антиамериканской пропаганды сыграл Константин Симонов в роли заместителя генерального секретаря Союза советских писателей. По поручению ЦК ВКП(б) он составил весной 1949 года «План мероприятий по усилению антиамериканской пропаганды на ближайшее время», в соответствии с которым советские газеты, радио, издательства, кинематография, а также Союз писателей, Институт философии АН СССР и ряд других ведомств и организаций должны были приложить немедленные усилия по «разоблачению агрессивных планов мирового господства американского империализма, развенчанию культуры, быта и нравов современной Америки». В течение двух месяцев необходимо было выпустить большим тиражом разоблачающие Соединенные Штаты книги и брошюры, а также сатирические плакаты антиамериканской направленности. Ведущие советские драматурги обязывались этим документом в срок три-четыре месяца создать новые пьесы на антиамериканские темы. (Тридцать шесть вариантов таких тем прилагались; список включал: «США — главный оплот международной реакции», «Монополисты вскармливают фашизм на американской почве», «Проповедь американизма и звериной психологии в США», «Упадок современного театра в США» и пр.)

В Соединенных Штатах с небольшим запозданием по сравнению с советской кампанией антиамериканизма развернулась кампания по борьбе с коммунистами и советскими шпионами, получившая название «маккартизм» по имени инициировавшего ее сенатора из штата Висконсин.

А в октябре 1951 года, когда холодная война достигла своего пика, издатели популярного американского журнала «Колльерс» (Collier’s) посвятили целый выпуск воображаемому будущему России. Тема номера звучала так: «Разгром и оккупация России, 1952–1960».

На обложке был изображен американский солдат с аббревиатурой «военная полиция» и символом ООН и американским флагом на каске, стоящий на фоне карты оккупированного Советского Союза. Подзаголовок гласил: «Анонс войны, которой мы не хотим». Содержание выпуска (130 страниц) составили статьи известных интеллектуалов, таких как Артур Кестлер и Роберт Шервуд, рассуждающих о третьей мировой войне и последствиях победы над СССР и установления там оккупационного режима.

Вот краткое изложение «истории третьей мировой» на страницах журнала (в его терминологии с сокращениями), действие происходит в 1952–1960 годах:

Третья мировая война начинается, когда… Сталин ошибается в расчете рисков, предполагая, что США не станут поддерживать Тито после начала агрессии советского блока в Югославии. США объявляют войну, к ним присоединяются «основные члены ООН». Начинается массированная атомная бомбардировка СССР.

Коммунисты во всех странах Запада начинают кампанию диверсий. Обученные диверсанты орудуют в США….Красная армия… атакует в северной Германии, в Прибалтике и на Ближнем Востоке. Войска ООН отступают по всем фронтам, терпят тяжелые потери. Красная армия с моря и с воздуха высаживается на Аляске, оккупируя Ном и остров Диомеда. Красные сбрасывают атомные бомбы на Лондон и на военные базы ООН в Америке…

США впервые подвергаются атомной бомбардировке; красные бомбят Детройт, Нью-Йорк и завод по производству ядерного оружия в Хэнфорде, штат Вашингтон. Система гражданской обороны США оказывается неадекватной. Поворотный момент в первой фазе войны достигнут, когда атомная артиллерия разбивает врага в Европе в рождественский день.

…Важную роль начинает играть психологическая война. Пропаганда утверждает, что ООН ведет войну за освобождение русского народа, листовки и радиопередачи предупреждают русских людей о местах, намеченных для атомных бомбардировок, чтобы они успели эвакуироваться.

В полночь 22 июля Москва подвергнута атомной бомбардировке с самолетов B-36 в возмездие за атомную бомбардировку Вашингтона. Самолеты, взлетевшие с баз США, разрушают центр Москвы. Общая площадь разрушений — 20 кв. миль.

«Десант самоубийц» высаживается на территории СССР, разрушая последний сохранившийся советский арсенал атомных бомб в подземном хранилище на Урале. Из 10 тысяч десантников 10 процентов выживают.

…В США вводятся карточки на основные продукты.

Плененный советский генерал сообщает об исчезновении Сталина, руководитель МВД Берия — новый красный диктатор.

Восстания в СССР и странах-сателлитах. США сбрасывают на парашютах русских эмигрантов для помощи диссидентам…

Бронетанковые передовые части ООН берут Варшаву и достигают Припятских болот. Другая бронированная колонна пересекает границу СССР и вторгается на Украину. Войска ООН освобождают азиатскую часть Турции и вторгаются в Крым. Морская пехота в операции с моря и воздуха захватывает и оккупирует Владивосток.

Боевые действия прекращаются, когда СССР превращается в страну, охваченную хаосом и внутренними восстаниями. Войска ООН начинают оккупационное управление в странах-сателлитах и на Украине. В Москве создается UNITOC — United Nations Temporary Occupation Command (Временное оккупационное командование ООН).

Весь этот текст был проиллюстрирован известным художником Биллом Модлином (Bill Maudlin).

К 1960 году, утверждал один из авторов журнала Роберт Шервуд, «свет будет сиять в России и других темных уголках мира». Еще один автор, советская перебежчица Оксана Касенкина предчувствовала «великое духовное возрождение», которое придет вместе с «великой свободой религии» и «другими ценностями Запада». Журналистка Маргарет Хиггинс нарисовала картину, на которой тысячи московских женщин ломились на огромный футбольный стадион, где проходит показ западной моды.

Названия нескольких статей из «Колльерс»: «Нежеланная война» (Unwanted War), «Третья мировая война», «Мы снова молимся Богу», «Женщины России».

Любопытно, что американские дипломаты были возмущены безответственностью авторов журнала. В частности, Джордж Ф. Кеннан, который вскоре станет послом США в СССР, громко сетовал на фантазии «Колльерс», особенно на дурной вкус, выразившийся в описании постановки мюзикла «Парни и куколки» (Guys and Dolls) в честь празднования победы на сцене Большого театра. Однако сам Кеннан считал, что специальный выпуск журнала был ответом на его статью, напечатанную в апрельском номере журнала Foreign Affairs за тот же 1951 год, в которой он призывал попытаться представить себе, «какую Россию мы бы хотели видеть», и предлагал США ориентироваться во внешней политике на этот «образ другой и более приемлемой России».

В Голливуде подобные сценарии скоро войдут в обиход. Однако особое впечатление журнал производил потому, что «описывали будущее» очень известные люди. Среди авторов специального выпуска журнала были журналисты, писатели, художники: Хэнсон Болдуин, Ловел Томас, Уолтер Уинчел, Аллан Невинс, Эдвард Мюрроу, Хэл Бойл, Стюарт Чейз, Ред Смит, Дж. Б. Пристли, сенатор Маргарет Чейз Смит, Эрвин Канхем, Филип Уайли, Говард Броуди, Уолтер Рьютер, Чесли Боунстелл.

Чтобы понять некоторые повороты сюжета, надо, конечно, вспомнить, что этот выпуск журнала появился в разгар войны в Корее, где американцы и их союзники под флагом ООН сражались против Северной Кореи, поддержанной Китаем (и в скрытой форме Советским Союзом), и где командующий войсками Дуглас Макартур открыто — через газеты — призывал руководство страны применить против Китая ядерное оружие.

САМАНТА СМИТ И КАТЯ ЛЫЧЕВА

Те, кому сейчас за сорок и под пятьдесят, помнят имена двух девочек: Саманта Смит и Катя Лычева. Их история может быть примером попытки пропаганды создать зеркальную историю искреннего порыва.

В 1982 году, в один из самых мрачных периодов советско-американских отношений, десятилетняя девочка из штата Мэн Саманта Смит отправила письмо Генеральному секретарю ЦК КПСС Ю. В. Андропову.

Уважаемый мистер Андропов,

Искренне Ваша, Саманта Смит.

Меня зовут Саманта Смит. Мне десять лет. Поздравляю Вас с Вашим новым назначением. Я очень беспокоюсь, не начнется ли ядерная война между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Вы за войну или нет? Если Вы против, пожалуйста, скажите, как Вы собираетесь не допустить войну? Вы, конечно, не обязаны отвечать на этот вопрос, но я хотела бы знать, почему вы хотите завоевать весь мир или, по крайней мере, нашу страну. Господь сотворил землю, чтобы мы все вместе могли жить в мире и не воевать.

Андропов ответил развернутым письмом, в котором заверил Саманту, что советские люди хотят мира с Америкой, и пригласил девочку в пионерский лагерь «Артек». Саманта и ее родители отправились в СССР 7 июля 1983 года. За две недели, что семья Смит провела в СССР, Саманта посетила Москву, Ленинград и пионерский лагерь «Артек» в Крыму. Хотя тяжело больной Андропов так и не встретился с Самантой, они смогли поговорить по телефону.

Журналисты СССР, США и всего мира следили за каждым шагом Саманты. Перед отлетом домой 22 июля Саманта улыбнулась телекамерам и радостно крикнула по-русски: «Будем жить!» А в своей книге «Мое путешествие в СССР» Саманта написала, что «они такие же, как мы».

Саманта Смит стала знаменитостью и в 1984 году была приглашена в качестве ведущей в телешоу под названием «Саманта Смит едет в Вашингтон… Кампания 1984 года». Шоу было посвящено политике, Саманта брала интервью у нескольких кандидатов в президенты, включая Джорджа Макговерна и Джесси Джексона.

В 1985 году ее пригласили сниматься в сериал Lime Street.

…Саманта Смит погибла в авиакатастрофе 25 августа 1985 года. Она с отцом возвращалась домой со съемок очередного эпизода сериала. Двухмоторный самолет не попал на взлетно-посадочную полосу, рухнув в двухстах метрах от нее.

После гибели в 1985 году Саманты Смит, посетившей СССР в 1983 году, организация «Дети как миротворцы» предложила организовать ответный визит в США советской школьницы. Выбор предоставили советской стороне, поставив лишь два условия: девочка должна активно участвовать в борьбе за мир и не быть старше Саманты. Катя Лычева была отобрана из нескольких тысяч кандидатур. Вопреки многим сплетням она не была в родстве с представителями советской элиты. Зато Катя к тому времени снялась в нескольких детских фильмах («Живая радуга» в 1982 году, «Детство Бемби» в 1985 году).

С 21 марта по 4 апреля 1986 года она вместе с американской школьницей совершила поездку по США, в ходе которой посетила несколько городов и встретилась с президентом Рональдом Рейганом.

Советская пресса культивировала образ Кати, явно сравнивая ее с погибшей Самантой. Практически все детские периодические издания в СССР пестрели фотографиями и статьями: «Катя Лычева на пресс-конференции», «Катя Лычева делает бумажных голубей», «Катя Лычева на встрече со школьниками». Явное стремление создать «зеркальную копию» Саманты Смит не увенчалось успехом; новые политические условия вновь сделали сближение двух стран делом политиков и дипломатов, а Кате, наверное, не хватило искренности и самостоятельности, присущих Саманте (но, возможно, дело в трагической гибели американской девочки, оставившей зарубку в памяти поколения). Сейчас Екатерина Лычева ведет непубличный образ жизни и не дает интервью.

Сегодня обе истории кажутся по меньшей мере странными. Использование детей, девочек, как «послов доброй воли» было тревожным признаком того, что диалог дипломатов зашел в совершенный тупик.

 

Эпилог. Почему Россия ругает Америку, но хочет ею стать

В середине 2014 года президент России Владимир Путин в очередной раз пообещал, что российское руководство будет действовать по образу и подобию Соединенных Штатов: «США взяли и вышли из Договора об ограничении наступательных вооружений — и дело с концом. Они исходили, как они считают, из соображений национальной безопасности. И мы будем делать точно то же самое, когда посчитаем выгодным и нужным для обеспечения наших интересов». По всей видимости, Путин имел в виду все-таки не ОСВ или СНВ, а договор о противоракетной обороне (ПРО), из которого США вышли в конце 2001 года. Но важно другое.

Стремление российских политиков сверять свои шаги с американским образцом очень показательно. Это давняя традиция, позволяющая говорить о Соединенных Штатах как о «конституирующем Другом» России. И Владимир Путин эту традицию поддерживает. Заходит речь о Южной Осетии, Абхазии или Крыме — «посмотрите, что сделали США и их союзники в Косово». Принимается закон об «иностранных агентах» — его авторы говорят, что «это же копия американского ФАРА». Но путинский вариант ориентации на Америку сильно отличается от подходов его предшественников.

Декабрист Никита Муравьев использовал американскую конституцию как образец для своего конституционного проекта. Отправивший Муравьева на каторгу Николай I приглашал американских инженеров строить железную дорогу и телеграф. Большевики 1920‐х мечтали достичь американской эффективности в экономике, а Никита Хрущев в 1960‐е надеялся Америку «догнать и перегнать». Наконец, Борис Ельцин в 1990‐е приглашал американских советников при планировании институциональных реформ.

В большинстве этих случаев сравнение с США и прямая опора на их опыт были способом улучшить государственное устройство или экономику России. Американский образец был тесно связан с модернизационной повесткой дня. И даже в годы холодной войны советские лидеры не говорили о том, что СССР должен ориентироваться на американские образцы в своей внешней политике. Оно и понятно: Советский Союз на мировой арене поддерживал революционные и национально-освободительные движения, Соединенные Штаты же стремились сдержать экспансию советского влияния и выступали консервативной силой в международных отношениях. Сравнение Афганистана с Вьетнамом на последней стадии существования СССР звучало только из уст критиков советского режима; невозможно себе представить его в речах Брежнева или Андропова.

Да и в период президентства Дмитрия Медведева, казалось, верх взяло традиционное отношение российских руководителей к Америке: надежда на технологический рывок при помощи Соединенных Штатов. Медведев посетил Кремниевую долину, пытался привлечь американских ученых к созданию в России своей «долины» и современных наукоемких производств.

Все это оказалось забыто с возвращением в Кремль Владимира Путина. Из повестки дня вымыло модернизацию, речь теперь идет о геополитике, и именно в этом смысле путинская Россия хотела бы сравняться с Соединенными Штатами. Поразительно, что, неустанно критикуя внешнюю политику США (особенно начиная с «мюнхенской речи» 2007 года), Путин постоянно вспоминает действия американцев для обоснования собственных внешнеполитических шагов. И напротив, несмотря на все разговоры о повороте к Востоку и сближении с Китаем, в деятельности Кремля незаметно никакого стремления воспроизвести во внешней политике «китайские» подходы.

После холодной войны Россия и США, можно сказать, поменялись местами. В постсоветские десятилетия именно Россия позиционировала себя на международной арене как консервативная сила, защитница «легитимных» (в современном понимании) режимов, суверенитета, старых международных организаций и процедур. А Соединенные Штаты поддерживали революционеров (например, в ходе «цветных революций» и «арабской весны») и показательно игнорировали процедуры, противоречившие их непосредственным интересам. Так, при принятии решения о бомбардировках Югославии в 1999 году администрация Билла Клинтона проигнорировала мнение ООН, а в 2003 году при вторжении в Ирак администрация Джорджа Буша-младшего не среагировала даже на возражения соратников по НАТО.

И хотя события 2014 года часто интерпретируют как попытку России изменить международные правила игры, постоянные отсылки в речах Путина к образцам внешней политики США говорят о другом: правила могут остаться прежними, просто Россия должна получить право на их нарушение. В этом можно увидеть и перенос во внешнюю политику знаменитого «друзьям — все, врагам — закон». Похоже, что российскому руководству Соединенные Штаты представляются лидером сообщества, организованного именно по этому принципу, и Россия хотела бы, оставаясь в этом сообществе, попасть в число тех, для кого международный закон не писан.

Хорошая новость для российских западников: для Путина, как и для многих его предшественников, Америка остается идеалом, который он бы хотел повторить в России. Плохая новость заключается в том, что российский президент видит этот идеал не в современной высокотехнологичной экономике или развитых институтах, а в возможности применять грубую силу и играть роль мирового жандарма.