Очень трудно в наше время высказывать свое мнение. На него тут же начинают нападать и топтать ногами. Я знаю заранее, что очень многие с ним не согласятся. Мне приходится защищать его, прикрывать обеими руками вместо того, чтобы показать со всех сторон. Для меня же чужое оригинальное мнение то же, что живое растение.

Пишу так, как хочу. Для себя. Десять человек всегда это прочтут.

…Я посмотрел на часы: времени оставалось совсем немного. Было так хорошо сидеть среди друзей и ни о чем не думать.

– Пора, – велел я себе. – Лайнер у северной оконечности острова. У тебя есть полчаса.

Я встал из-за стола.

– Куда же ты! Посиди с нами!

Мне не хотелось придумывать какую-нибудь ложь в такой важный для себя момент.

– Я не скоро вернусь, – сказал я тихо, но внятно и пошел к выходу, не дожидаясь дальнейших расспросов.

Через полчаса, когда лайнер будет проходить возле острова Сиаргао, я шагну через борт, через границу государства.

Я поднялся на верхний мостик и стал всматриваться в горизонт на западе. Никаких огней. Нет луны. Нет звезд. И у меня нет компаса.

– Не все ли равно теперь! – подумал я. – Жребий брошен.

Я вернулся в каюту сделать последние приготовления. Надел короткую майку, узкие шорты, чтобы не мешала ни одна складка, несколько пар носков, необходимых на острых рифах, на шею повязал платок, на случай, если придется перевязать рану. Мысль о спасательном жилете я отбросил сразу – он бы сильно замедлял плавание, да я и не решился бы пронести его на корму. У меня был амулет. Я сделал его сам еще в Ленинграде по способу, взятому из «Книги царя Соломона», переведенной неизвестно кем и попавшей ко мне из самиздата. Он должен был хранить меня от акул и других опасностей, но его действие ограничивалось только одними сутками.

Письмо или записку я не мог оставить: ее могли прочесть до того, как я появлюсь на корме.

Я присел на койку. С этой минуты я, слабый человек, бросаю вызов государству. В моей жизни никогда не было момента, равного этому по важности.

Я попросил у Бога удачи – и сделал свой первый шаг в неизвестность.

Помню улицу в маленьком провинциальном городе, дом и комнату, где я обычно сидел за столом и неохотно делал уроки. За окном, через улицу, я всегда видел высокий серый забор. Иногда на нем сидела кошка – ей так же, как и мне, хотелось видеть, что там, за забором. Мне приходилось смотреть на него каждый раз, когда я поднимал голову от книг. Я ненавидел этот серый забор, потому что он стоял между мной и тем загадочным внешним миром. Иногда мне удавалось смыть его усилием воли. Я мысленно представлял себе большие океанские волны, и они, накатываясь, постепенно сносили его начисто. Передо мной открывались неведомые дали – тихие лагуны тропических островов с пальмами на берегу, одинокий парусник вдали у горизонта и необъятный простор океана. Но когда я уставал мечтать и приходил в себя, я видел перед собой снова неумолимый серый забор…

В тот день, когда мне уже в который раз отказали в визе для работы на океанографических судах дальнего плавания, мое терпение закончилось. Обычно мне отказывали без указания причин. На этот раз в моем личном деле была приписка-приговор: «Товарищу Курилову – посещение капиталистических государств считаем нецелесообразным». Меня как будто ужалили. Все во мне взвилось на дыбы. Это уже, конечно, безнадежно! Пожизненное заключение без малейшей надежды на свободу!

Вот тогда-то у меня пропал всякий страх. Очень странно, но на какое-то время я стал свободным. Никакие патриотические обязательства меня больше не связывали. Я почувствовал себя пленником в этой стране, а ведь только святой может любить свою тюрьму. Невозможно смириться с тем, что, родившись на этой чудесной голубой планете, ты пожизненно заперт в коммунистическом государстве ради каких-то глупых идей.

Выход был один – бежать. Куда угодно, но только бежать прочь.

Какое это удивительное состояние, когда нет больше страха. Хотелось выйти на площадь и расхохотаться перед всем миром. Я был готов на самые безумные действия.

И вот однажды, в один грустный, пасмурный день, я прочел в газете объявление, что через месяц большой пассажирский лайнер идет к экватору с туристами на борту. Никаких виз не требовалось: в течение двадцати дней лайнер будет находиться в открытом океане без заходов в иностранные порты. Круиз назывался «Из зимы в лето», место сбора туристов – Владивосток.

Шел ноябрь 1974 года.

У меня было несколько дней на размышление.

Во мне проснулась бешеная радость. Я побываю в тропиках! Мне предлагают билет на другую планету. Я сразу понял, что его нужно брать только в одну сторону. Ни о каком возвращении не может быть и речи. Мне нельзя показывать тропики. Я чувствовал себя диким зверем, которого собрались в последний раз повести на цепи в его родные джунгли и затем уже навсегда засадить в клетку. Я понимал это всем своим существом и чувствовал, что нужно отказаться от путешествия. Я не смогу вернуться, я не смогу больше быть рабом на галере.

У Стефана Цвейга есть рассказ «Неповторимое мгновенье»: в жизни каждого человека существуют мгновенья, которым он должен подчиниться. Если же он упустит это свое мгновенье, его ждет долгая бесцветная жизнь, прежде чем он будет награжден новым. Мне тут же вспомнился тот рассказ, и в моей душе начался бесконечный диалог с дьяволом-искусителем.

– Твои мечты могут осуществиться, – шептал мне дьявол. – Решайся, это твой единственный шанс. Разве ты не мечтал побывать в тропиках! Разве ты не восхищался дерзкими побегами из тюрем! Разве не завидовал искателям приключений, не хотел оказаться на их месте – на волосок от гибели, на тонущем судне, в открытом океане! Беги и испытай все сам! Ты будешь смотреть в лицо смерти и узнаешь сокровенные тайны жизни. Ты постигнешь таинство действия – разве этим все не окупится! Я покажу тебе красоту настоящего, красоту мгновенья без прошлого и будущего. Ты узнаешь вдохновение побега, ты познаешь красоту мира, ты увидишь океанский прибой, почувствуешь дыхание пассатов и запахи джунглей. Нет? Хочешь отсидеться в тихом углу у телевизора? Но я не дам тебе сидеть спокойно, я заставлю тебя мечтать снова и снова. Подумай, ты никогда не простишь себе этого отказа. Решайся! Только отчаянным все удается.

Я все еще колебался.

– Ах, какие там грозы, какие тайфуны! – вкрадчиво шепнул он.

– Тайфуны, – вздохнул я. Он знал, чем меня пронять.

Я понял, что переспорить его мне не по силам.

Я не предполагал, что само принятие решения – уже действие. Раньше меня мучило желание увидеть то, что за горизонтом, в южных морях, на тропических островах. Теперь же все это отодвинулось куда-то далеко и передо мной возникло то, что я оставляю здесь и, возможно, навсегда. У меня столько близких людей, и я должен расстаться с ними на всю жизнь. Как было бы хорошо, если бы можно было просто погулять на воле, отвести душу и вернуться домой. А мне ведь предстояло отправиться в путь, как на другую планету, в один конец. Как это ни заманчиво, но все же очень, очень страшно.

Я шел прощаться с друзьями. У меня был билет на пароход, но я не мог сказать им об этом. Я знал, что могу не вернуться, и мне хотелось еще раз увидеть их. Я не мог говорить в тот вечер и только молча смотрел на них. Мне казалось, что, прощаясь, я приговариваю всех моих близких друзей к смерти. Мы посидели в последний раз втроем за бутылкой водки. Тогда им было трудно предположить, что через пару недель к ним придет известие о том, что я пропал без вести у берегов Филиппин.

Накануне моего вылета во Владивосток, в последний вечер перед началом путешествия, я случайно забрел на незнакомую улицу одной из ленинградских окраин. Было темно, накрапывал дождь. Оглядевшись, я заметил поблизости церковь и зашел в нее. Шло какое-то праздничное богослужение.

Раньше я был совершенно равнодушен к церковному пению, оно казалось мне уж очень однообразным и заунывным. Но теперь впервые в жизни меня захватила его красота. Вместе с хором я улетел куда-то очень высоко. Я уже не слышал мелодии и, казалось, парил в ином мире, где царит особая атмосфера любви, тишины и покоя.

Когда я вернулся обратно, я с удивлением обнаружил себя в толпе старух-прихожанок, снова стал слышать пение и видеть все, что происходило в церкви.

Я возвратился домой в необычном состоянии, во мне продолжали звучать голоса церковного хора.

Я рано лег спать и скоро заснул.

…Передо мной стояли четверо людей в длинных белых одеждах. Лица того, кто стоял напротив меня, я не видел. Головы остальных окружали светящиеся нимбы. Такие нимбы я видел раньше только на иконах и считал, что это символические знаки, отличающие святых от простых смертных. А сейчас сияющие венцы окружали головы троих людей, стоящих левее. Прежде всего, это изумительно красивое зрелище. Лучи живого света исходили не от головы, а чуть-чуть поодаль и внезапно обрывались примерно в пятнадцати-двадцати сантиметрах. Помню, я обратил внимание, что с точки зрения физики это совершенно необъяснимо – лучи света не могут так резко обрываться. Я никогда не предполагал, что бело-голубоватый свет может иметь такое множество оттенков: он казался совершенно живым, мягким и в то же время напоминал переливчатое сияние драгоценного камня. Трое этих людей иногда как будто обращались друг к другу, поворачиваясь и свободно меняя позы, и я мог видеть их нимбы под разными углами зрения. Я наблюдал всю картину с огромным любопытством и был настолько поглощен этим необыкновенным зрелищем, что совершенно забыл о том, первом человеке. Но в этот момент я почувствовал пристальный взгляд и сразу понял, что он исходит от него, стоящего прямо передо мной.

Там, где должно было быть лицо, появился ослепительный, как солнце, золотой свет. В первый момент я ничего не видел, я был совершенно ослеплен, но все же не мог оторвать взгляда. Сначала я увидел глаза. Я никогда не забуду этот взор огромной пронизывающей силы, способный прочесть самые потаенные мысли. Я чувствовал себя перед ним, как на ладони. Постепенно я смог разглядеть все лицо, будто сотканное из золотых лучей. Ясно я видел только глаза и ощущал взгляд всем своим существом. Это было мое последнее впечатление. Потом я оказался на каком-то другом уровне, где не было ни добра, ни зла – была только любовь.

На следующее утро я был полностью под впечатлением этого сна. До отлета самолета оставалось всего несколько часов.

Я ясно понимал, что скоро со мной случится что-то необычайно важное. И еще я понимал, что то, что случится – каким бы оно ни было, жив я буду или мертв, – будет хорошо для меня. В меня вошла сила и напутствующая любовь его взгляда.

Отход лайнера был назначен на восьмое декабря.

Наш самолет делал посадки в Иркутске, Красноярске и Хабаровске. Холодный пронизывающий ветер при сорокаградусном морозе. Все вокруг кажется безжизненным и унылым, как на заброшенной планете. Люди закутаны с ног до головы, лиц нельзя различить, походка какая-то неестественная, все стараются повернуться спиной к ветру, сжаться в комок и часто подпрыгивают. Можно ужаснуться одной мысли – жить здесь годами! Похоже, люди здесь не живут, а выживают после какой-то катастрофы, когда эта планета подверглась оледенению, потеряв всю свою былую красоту, и теперь только случайные космические корабли изредка пролетают мимо.

Я вспомнил, как жил целый год на острове на Байкале. Мороз, холод, ветер, провода гудят, я сижу у печки, с кошкой… и мечтаю о тропиках, о солнце, об океане. Там я готовился к этому своему путешествию – упражнения, купание в ледяной воде, обтирание снегом, йога…

Где-то совсем близко и дальше, на севере – концентрационные лагеря. Туда меня привезут, если поймают.

Владивосток, где туристы должны были собраться, оказался разбросанным на совершенно голых холмах и был завален снегом. Дорога от аэропорта к центру была расчищена на небывалую ширину: ожидался приезд американского президента Никсона. Когда-то здесь была непроходимая дремучая тайга. Казалось, что при советской власти все деревья вымерли. Единственное, что оставалось по-прежнему прекрасным, был синий океан с обрывистыми берегами и одинокими скалами в воде. Там, у причала, видимый издалека, стоял наш лайнер. Мы прибыли с небольшим опозданием, более тысячи туристов из разных городов страны уже находились на судне.

Лайнер «Советский Союз» был построен в тридцатых годах в Германии и назывался тогда «Адольф Гитлер». Говорили, что это была личная яхта фюрера. Во время войны он был потоплен, а после поднят со дна советскими специалистами. В начале семидесятых годов он все еще был самым крупным грузопассажирским судном в стране. Его использовали на дальневосточных линиях, подальше от глаз его законных владельцев – лайнер не заходил в порты свободного мира, где на него могли наложить арест.

Меньше всего лайнер был приспособлен для побега – как хорошая, добротная тюрьма. Линия борта шла от палубы не по прямой вниз, как у всех судов, а закруглялась «бочонком» – если кто и вывалится за борт, то упадет не в воду, а на округлость борта. Все иллюминаторы поворачивались на диаметральной оси, разделявшей круглое отверстие на две части. Я надеялся незаметно отправиться за борт через один из них, но это полукруглое отверстие годилось разве что для годовалого ребенка! Чуть ниже ватерлинии по обе стороны судна от носа и до кормы были приварены подводные металлические крылья шириной полтора метра. Для прыжка с борта нужно было бы разбежаться по палубе и нырнуть ласточкой, чтобы войти в воду как можно дальше от корпуса и этих крыльев. Такой прыжок трудно выполнить с верхних палуб, где есть разбег, – высота их превышала двадцать метров, и на ходу это мог сделать разве только Тарзан.

После тщательного осмотра кормы лайнера глазами будущего беглеца я понял, что прыгать можно только в двух местах: между лопастью гигантского винта и концами подводных крыльев, там, где струя воды отбрасывается от корпуса. На корме главной палубы, возможно, не будет туристов – у самого борта стояли баки с мусором. Расстояние до воды отсюда было метров четырнадцать. Мне приходилось много раз прыгать в море со скал десятиметровой высоты или с надстроек небольших судов. Но с такой большой высоты… на скорости…

Стоя на набережной у кормы лайнера, я измерил взглядом высоту. И на минуту задумался.

– Высоко, – тихо заметил дьявол-искуситель. – Ты, конечно, побоишься.

Он знал, как сыграть на моем упрямстве.

– Кто знает, – ответил я и… принял решение прыгать.

Перед началом плавания нам была известна только общая схема маршрута: лайнер выйдет из порта Владивостока, пересечет Японское море и сделает короткую остановку в Цусимском проливе, где будет возложен венок на месте разгрома русской эскадры в 1905 году. Затем лайнер отправится на юг, в Тихий океан, и приблизится к экватору. По традиции, тем, кто впервые пересекает экватор, предстоит церемония морского крещения в присутствии самого морского бога Нептуна.

Весь маршрут от Цусимского пролива до экватора держался в секрете, но было ясно, что «Советский Союз» не будет заходить ни в один иностранный порт. Туристам радостно сообщили, что в продолжение всего пути можно будет загорать под тропическим солнцем, купаться в бассейнах и любоваться красочной панорамой океана. На лайнер были приглашены лекторы – знакомить пассажиров с политическим устройством и экономическим положением близлежащих стран, а также океанолог из университета, чтобы развлечь туристов сведениями о географии Тихого океана. То есть советским людям была предоставлена возможность мысленно посетить города и страны, которые проплывут мимо, где-то близко, за чертой горизонта – невидимые и недостижимые.

Когда наша ленинградская группа в тринадцать человек (уже тогда кое-кто суеверно перешептывался по поводу этого числа) поднялась на борт лайнера, нас встретил шумный спор за места в каютах. Выяснилось, что одноместных кают нет совсем, каюты первого класса рассчитаны на двух человек, второго – на четверых, а третьего – на пятерых и более. Всех туристов заранее расписали по местам, как на военном судне. Каюты были неодинаковые, и люди быстро обнаружили, что за такую же плату их соседи имеют лучшую. Кроме того, многие хотели селиться с друзьями, а не с незнакомыми попутчиками. Проблема казалась неразрешимой, спор шел уже третий день, страсти разгорались, и руководители круиза приняли поистине соломоново решение – всем недовольным предложили возвращаться домой безо всякой компенсации. Нашей группе повезло, мы прибыли позже всех и не успели обнаружить это неудобство и огорчиться.

Оставалось несколько часов до отхода лайнера. Мы собрались в нашей каюте, чтобы отпраздновать отплытие судна и начало отпуска.

Я вглядываюсь в лица. Веселые, празднично одетые люди. Никто не подозревает, что в этом рейсе что-то случится. У нас разные судьбы. Они оказались здесь, чтобы весело провести отпуск, а у меня, быть может, считанные дни перед побегом в неизвестность.

По радио раздалась команда капитана: «Приготовиться к отходу судна! Всем стоять по своим местам!»

Эти слова прозвучали для меня, как приговор. В этот момент я почувствовал, что пора прощаться с Родиной. Чтобы вполне осознать, что это такое, нужно покинуть ее навсегда. Даже при расставании с человеком в душе мгновенно исчезают все огорчении и неприятности, причиненные им, и остаются только счастливые воспоминания. Родина – это прежде всего душа. Она разлилась повсюду и смотрела на меня тысячей глаз. Наступила какая-то магическая тишина, мир стал одушевленным. Я боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть ее. Казалось, все вокруг участвует в церемонии прощания. Молча, сосредоточенно стоят соседние корабли, портовые краны склонили шеи-стрелы. Тихо, тихо набегает волна на стенку набережной. Облака в небе неподвижно застыли. Чайки неслышно парят в полете, и их крик не нарушает эту тишину. Актеры-матросы застыли на местах в позах, полных значения.

– Боцмана на бак! Поднять левый якорь!

Все моряки на свете воспринимают грохот якорной цепи иначе, чем жители суши. Этот звук всегда связан с последними моментами перед отправлением в дальний путь или с приходом судна в родной порт. Грохот якорной цепи во время отплытия звучит, как неумолимый сигнал разлуки. Пока только этот звук еще как-то связывает тебя с родной землей. Как только он прекратится, ты окажешься по ту сторону невидимой черты, и все, что ты еще продолжаешь видеть, становится уже как бы нереальным.

Звучат команды, швартовые концы, как змеи, вползают на палубу. Между набережной и бортом лайнера появляется полоска воды. Три долгих гудка сотрясают воздух. Город отодвигается назад, заволакивается туманом, и вот уже кромка родной земли исчезает вдали, и небо окончательно сливается с океаном…

Руководители круиза «Из зимы в лето» пытались взять под контроль все свободное время туристов. Для этого сформировали группы по двадцать пять – тридцать человек, не считаясь с желаниями людей, назначили комиссаров и всем выдали цветные галстуки как отличительные знаки. Каждая группа должна была сидеть за своим столом в ресторане, ходить вместе на лекции и в кино и участвовать в каких-то полудетских, полуидиотских играх под руководством затейников. Однажды кто-то из затейников предложил устроить соревнование по задержке дыхания. Желающие по очереди погружались в большую бочку с водой, а затейник засекал время на хронометре. Чемпион по задержке дыхания подозрительно долго не показывался. Когда его вытащили, он был без сознания, и его едва удалось спасти с помощью искусственного дыхания.

Поначалу нас будили по утрам и пытались сгонять на лекции. Но скоро организаторам лекций стало ясно, что для успешного выполнения этого «задания партии» туристов нужно связывать и тащить в лекционный зал силой, а перед началом лекции запирать дверь зала на ключ. Обычно мы в шутку бросали монету: если упадет на орла, мы купим вина в буфете и пойдем пить, если на решку, то все равно купим вина и пойдем пить, а если на ребро, то пойдем на лекцию.

Первыми взбунтовались девушки. Нужно отдать должное их решительности – дисциплинировать их было совсем не просто, не то что мужчин, воспитанных с пионерского возраста в послушании. Как-то вдруг оказалось, что в нескольких группах собрались только женщины, и они решительно потребовали «разбавить» их группы достаточным количеством мужчин. Женщины других групп не хотели отдавать своих мужчин – их и так было мало. Перегруппировки продолжались несколько дней, но недовольных все равно было много. Тогда организаторы круиза пошли на некоторые уступки и предложили сохранять группы хотя бы за обедом.

Как вы думаете, что может случиться, если несколько сотен здоровых цветущих парней поселить в близком соседстве с еще большим числом молодых красивых женщин? И всего лишь на двадцать дней!

Стоило спуститься вниз по трапу в жилые палубы, как можно было услышать несмолкаемый гул голосов, ощутить распыленный в воздухе запах спиртного и духов. За дверью каждой каюты – музыка, песни, пляски, хохот и визг женщин, несмолкаемый шум споров, пьяные выкрики, любовные стоны, непрерывные тосты, звон посуды. Иногда дверь с шумом распахивалась и из нее вываливалась компания раскрасневшихся мужчин и полуодетых хохочущих девушек. Туристы предавались веселью, начиная с обеда и до утра – каждый драгоценный день отпуска. Самые смелые из них скоро «потеряли» галстуки, подчеркнув свою полную независимость. На завтрак выходило сравнительно мало людей – многие еще крепко спали, на обед собирались почти все, во время ужина можно было видеть, как быстро прибегали посланцы разгулявшихся компаний, хватали несколько бутербродов со стола и снова исчезали в каютах. Похоже было, что многие гуляки так и не найдут времени выйти на палубу – взглянуть на океан и подышать свежим морским воздухом.

В конце концов руководители круиза махнули на все рукой и предоставили туристов самим себе.

Как только темнело, начинались танцы. Музыку и песни передавали по громкоговорителям с утра и до полуночи.

Я с трудом привыкал к роли пассажира и чувствовал себя примерно так же, как скаковая лошадь, если бы ее несли на носилках.

Передо мной, задумавшим «нечистое дело», стояла очень трудная задача – нужно было каким-то образом определить местоположение судна. У меня были только мелкомасштабная карта Тихого океана, карта звездного неба и бинокль. Я собирался определять путь судна по счислению и по видимым контурам земли. Чтобы не привлекать внимания, я не решался часто бывать в штурманской рубке и много часов простаивал с биноклем на верхнем мостике, пытаясь увидеть землю на горизонте. Мне обязательно нужно было узнать, как пролегает маршрут – всегда в открытом океане или хотя бы иногда недалеко от берегов.

К моей величайшей радости, на третий день плавания наш загадочный маршрут был рассекречен.

В одном из залов лайнера мы увидели карту западной части Тихого океана с линией пути судна к экватору и обратно, и даже с помеченными датами! Я принял эту карту как знамение небес – она помогла мне сэкономить массу времени и усилий по определению курса судна.

Лайнер должен был пересечь Восточно-Китайское море в виду острова Тайвань, проследовать вдоль восточных берегов Филиппинских островов, направиться в Целебесское море и достичь конечной цели – экватора между островами Борнео и Целебес. В дневное время курс проходил сравнительно близко от берегов, ночью – дальше.

Само собой разумеется, это была приблизительная схема маршрута, и на нее нельзя было полностью полагаться. С другой стороны, можно было ожидать, что ради сокращения маршрута капитан будет вынужден приблизиться к берегу в районе маленького острова Сиаргао и, может быть, у южной оконечности острова Минданао. После тщательного анализа маршрута я совершенно ясно понял, что покинуть лайнер можно будет только в этих двух точках.

Тропик Рака мы пересекли в виду острова Тайвань. Из-за облаков показалось солнце, но было еще довольно прохладно. Все водное пространство до самого берега острова было усеяно японскими джонками. Туристы высыпали наверх и заполнили все палубы. Остров находился все же довольно далеко – горы отсюда казались голубыми, и даже в бинокль трудно было разглядеть какие-нибудь детали.

Может быть, все же попытаться здесь? Нет, мое время еще не пришло.

Строго говоря, круиз на лайнере не был моим первым заграничным рейсом. Двенадцать лет назад, студентом-океанографом, я принимал участие в рейсе учебного судна «Батайск» из Мурманска в Одессу вокруг Европы. Но, как и сейчас, наше судно не заходило ни в один иностранный порт. Причина была все та же – опасались возможного побега.

На «Батайске» нас было триста человек – студентов-океанографов и курсантов мореходных училищ. Нам, студентам, как раз и не доверяли больше всего, опасаясь всяческих неприятностей.

В проливе Босфор судно все же вынуждено было сделать короткую остановку, чтобы взять на борт местного лоцмана, который провел бы «Батайск» через узкий пролив.

Утром все студенты и курсанты высыпали на палубу, чтобы хоть издали посмотреть на минареты Стамбула. Помощник капитана тут же всполошился и принялся отгонять всех от бортов. (Он, кстати, единственный на судне не имел никакого отношения к морю и ничего не смыслил в морском деле. Рассказывали, что на своей прежней работе – комиссаром в мореходном училище – он долго не мог привыкнуть к слову «входите» и, вызывая курсантов для беседы, продолжал по привычке говорить «введите».)

Я сидел над штурманским мостиком и мог видеть все, что происходило на палубе. Когда любопытных отогнали от левого борта, они тут же перебежали на правый. Помощник капитана понесся следом, чтобы прогнать их и оттуда. Вниз уходить они, понятно, не хотели. Я видел, как толпа не менее чем в триста человек несколько раз перебегала от борта к борту.

«Батайск» стал медленно крениться с борта на борт, как при хорошей морской качке. Турецкий лоцман в недоумении и тревоге обратился к капитану за разъяснениями.

По обоим берегам узкого Босфора к этому времени уже собралась толпа местных жителей, с изумлением следивших за тем, как на зеркально-спокойной глади пролива советское судно резко раскачивается, как при крепком шторме, и вдобавок над его бортами то появляются, то куда-то пропадают одновременно несколько сот физиономий.

Дело кончилось тем, что разъяренный капитан приказал немедленно убрать помощника капитана с палубы и запереть его в каюте, что с удовольствием тут же выполнили два дюжих курсанта.

А мы все же смогли рассмотреть Стамбул – с обоих бортов судна.

На лайнере заметно возросло оживление, то ли потому, что внезапно пришло лето, то ли потому, что люди лучше узнали друг друга. В жилых палубах гул еще больше усилился – дни и ночи превратились в один бесконечный праздник.

Руководители рейса совсем отчаялись в своей попытке провести так хорошо задуманные и запланированные культурные мероприятия. Единственное, что еще оставалось руководству, – это молить Бога, чтобы туристы хотя бы не повываливались за борт. Теперь вся армия затейников дежурила днем и ночью на палубах, оттаскивая подвыпивших туристов подальше от борта. Но это было уже после события, вошедшего в историю круиза под названием «Пожарная тревога».

Случайно или нет, но так уж получилось: капитан нажал кнопку, и на лайнере прозвучал сигнал учебной пожарной тревоги.

Время было выбрано явно неудачное. Туристы уже успели проснуться и опохмелиться, причем очень хорошо опохмелиться, когда вдруг услышали резкие трели непонятного сигнала. Первая естественная реакция советских людей была обычной – не обращать никакого внимания и продолжать пить. Капитан правильно предвидел поведение своих пассажиров: по всем помещениям лайнера были спешно разосланы затейники с приказом вытряхивать всех из кают и посылать наверх со спасательными нагрудниками. Но затейники тоже были не дураки – они прекрасно знали, что их никто не станет слушать, и потому применили свой тактический прием: «забыли» сказать, что тревога всего-навсего учебная, и с криком «Пожар!» стали громко стучаться в двери каждой каюты.

Заторы начались уже в коридорах. Некоторые туристы «выходили» из кают на четвереньках и тут же попадали под ноги бегущей толпе. Создавались самые фантастические сплетения мужских и женских тел. Спасательные пояса запутывали людей еще больше. Уже по тому, как немыслимо они надеты, было ясно, что операция по распутыванию займет немало времени. Хорошо выпившие туристы страдали больше других – им оттаптывали руки и уши. Опасные ситуации возникали на крутых корабельных трапах. Иногда пьяные валились назад, навзничь, с самой верхней ступеньки и срезали целые гроздья девушек, а те, падая, визжали так, что ни о каких командах экипажа не могло быть и речи – и не услышать, и не понять. На верхних палубах собралась толпа спасающихся от огня. Они озирались по сторонам с выражением одновременно испуганным и вопросительным, по привычке не доверяя официальной информации. Среди них тут и там виднелись целые букеты помятых физиономий с помутившимся взором, всклокоченными волосами и безмятежной улыбкой на устах, видимо, унесенных толпой прямо от застолья. Время от времени кто-то из них пробовал затянуть песню, другие подтягивали нестройным хором, не обращая ни малейшего внимания на происходящее. На толпу они действовали успокоительно. Кое-где появились санитары с носилками – подбирать раненых. Кто-то успел размотать пожарные шланги по палубам и пустить воду. Шланги наполнились водой и стали метаться из стороны в сторону, сбивая бедных туристов с ног. Какие-то пьяные шутники захватили один шланг и с восторгом поливали мощной струей воды всех без разбора. Мне стало казаться, что я попал на палубу гибнущего «Титаника». Капитан, должно быть, уже пожалел, что растревожил этот безобидный муравейник. Он тут же дал команду «отбой», но ее никто не услышал. Потребовалось еще несколько часов, чтобы успокоить туристов и вернуть их обратно в каюты. Я хорошо понимал, что поступаю не по-христиански, но не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать еще одно представление – попытку тех, кто только что с таким трудом выбрался наверх, сойти вниз по крутым трапам. Благодаря спасательным поясам, им все же удалось избежать ушибов и переломов.

Три дня на всех палубах и в каютах стоял нескончаемый хохот – вспоминали пожарную тревогу. Это событие послужило началом нового времяисчисления на лайнере, где ночи и дни перепутались в сознании счастливых туристов. Отныне все местные происшествия делились на два периода: до пожарной тревоги и после.

У острова Лусон капитан неожиданно изменил курс, и мы подошли к берегу так близко, что увидели пальмы на расстоянии каких-нибудь пяти-шести миль. К борту невозможно было протиснуться, казалось, все туристы и обслуживающий персонал высыпали наверх, чтобы увидеть берега чужой земли. Это был почти необитаемый восточный берег острова Лусон, где-то между семнадцатью и восемнадцатью градусами северной широты.

– Ты в тропиках! – шепнул мне дьявол. – Твои мечты сбылись.

Я плохо спал в эту ночь и перед рассветом вышел на палубу. Теплое дыхание пассата ощущалось, как ласка, мощные кучевые облака плыли по небу, а кругом, насколько хватало взгляда, – фосфоресцирующий океан. Я так мечтал о тропиках! Так вот какие они! Я не мог поверить, что вижу все это своими глазами.

В полдень мы снова приблизились к берегу. Небольшие коралловые острова манили бухтами и белоснежной короной бурунов. Пальмы столпились у самой воды и призывно махали издали зелеными ветвями. Несколько из них, особенно бесстрашных, вышли на крошечный островок, сцепились листьями и раскачивались вместе под напором ветра. Крупные волны склоняли свои головы-гребни к самому их подножью. Через час или два мы снова стали удаляться в океан, а берег остался в памяти как сон, как мираж. В дальнейшем, до самого острова Сиаргао, мы видели берега только далеко на горизонте.

Понеслись бесконечно счастливые дни. Я метался от борта к борту с горящими от бессонницы глазами и не мог наглядеться на эти живые декорации из волшебной сказки. Океан выбирал для меня самые нарядные волны, громадные белоснежные облака спускались совсем низко, солнце показывалось из-за туч, прежде чем погрузиться в океан, и раскрашивало все небо самыми невероятными красками, а ночью я как тень бродил по палубе, встречая восход незнакомых южных созвездий. И все это под аккомпанемент моих самых любимых мелодий, которые целыми днями неслись из громкоговорителей.

Лайнер полным ходом шел на юг, к экватору.

Я вдруг с ужасом представил себе, что скоро, очень скоро он неумолимо повернет назад. Отсюда, из тропиков – в Союз? Нет! Ни за что! Никакая сила не могла вернуть меня обратно.

Всего один прыжок отделял меня от этой влекущей красоты и свободы. Но нечего было и думать, чтобы среди бела дня оставить судно на виду у сотен глаз – мгновенно будет спущена шлюпка. Ночь – время беглецов! Ночью совершаются побеги из тюрем.

Оставалось дождаться подходящей ночи.

Собираясь в круиз, я не взял с собой компаса из предосторожности. Мне казалось, что он мне, пожалуй, и не нужен – ведь лайнер можно будет оставить только вблизи от берега, и я всегда смогу определить направление по солнцу или по звездам. Я хорошо знал все созвездия северного полушария, но южные мог найти только по карте. Во время безоблачных ночей я ходил по верхней палубе с картой в руках и старался отыскать и запомнить положение непривычных для меня южных созвездий. Моим новым друзьям казался немного странным мой чрезмерный интерес к астрономии, но это сходило за небольшое и простительное помешательство, которое так часто встречается у людей, тем более что я проводил достаточно времени в ежедневных пирушках. Я был в отличной физической форме, и несколько дней пьянки не могли меня ослабить.

В одну из звездных ночей, когда я стоял на палубе с картой в руках и пристально вглядывался в ночное небо, ко мне подошла девушка. Обычно гуляющие пары обходили меня с усмешкой.

– Что-нибудь особенно интересное там, в небе? – спросила она с улыбкой.

– Да вот ищу мою счастливую звезду и никак не могу найти, – уклончиво ответил я.

– Мне тоже когда-то казалось, что мое счастье где-то среди звезд, – улыбнулась она. – Я астроном, так что мы с вами в некотором роде коллеги.

Она оказалась настоящей находкой для меня. Благодаря ей я довольно сносно стал разбираться во всех видимых звездах этих широт и даже знал, под каким примерно углом можно ожидать то или иное созвездие.

В районе острова Самар лайнер сделал остановку на несколько часов. Остров не был виден, но я по карте знал, что он сравнительно близко. Был ясный солнечный день. Все палубы заполнились загорающими туристами. На корме собрались любители рыбной ловли – ловить акул. Я присоединился к загоравшим: хотя мне и хотелось взглянуть на пойманных акул, но, кто знает, думал я, – лучше пока держаться от них подальше.

Тропическое солнце оказалось небезопасным для бедных советских туристов. Вскоре судовой госпиталь заполнился пациентами с сильными солнечными ожогами. Особенно пострадали пьяные – они засыпали под ярким солнцем и тут же обгорали.

Для многих туристов борт лайнера был чем-то вроде края пропасти. Они подходили к нему, вытянув шею, и, крепко ухватившись за поручни, заглядывали вниз со страхом и любопытством. Мне же хотелось стоять у борта подолгу. Я доверял океану и чувствовал, как океан любит меня. Нас прочно связывали какие-то тайные нити-струны, я ощущал, как они натягивались всякий раз, когда я удалялся от него. Сейчас океан был рядом, и я был счастлив. Стоя у борта, я как будто слышал его зов из глубины и готов был пойти на этот зов не задумываясь. Акулы и другие морские хищники пугали меня не больше, чем медведи и волки в лесу. Не мог же я не плавать в океане только потому, что там водятся акулы, и не ходить в лес из-за страха встретиться с медведем. Кроме того, акулы представлялись мне как бы малыми частицами одного общего сознания Океана, не способными на враждебные действия без его воли.

Лайнер приближался к десятому градусу северной широты, острову Сиаргао, той самой намеченной мной точке, где я мог бы незаметно оставить судно ночью вблизи берега. Это должно было произойти завтра, 13 декабря. Тринадцатое число не самая удачная дата для рискованных авантюр, но выбора у меня не было.

Я попросил девушку-астронома пойти со мной в штурманскую рубку (известно, что с девушкой всегда больше шансов проникнуть в любое запретное место). В рубке были только дежурный помощник капитана и матрос на руле. Пока девушка разговаривала с помощником, я подошел к навигационной карте. Лайнер находился еще далеко к северу от Сиаргао, но линия курса была проложена примерно в десяти морских милях от берега. Я с радостью заметил, что остров гористый и, значит, будет виден издалека. Длина его была всего девятнадцать морских миль – это значит, что мы будем идти параллельно береговой линии в течение часа. В 20 часов по корабельному времени лайнер будет где-то на уровне середины острова. Мне бы очень пригодились сведения о береговой линии, течениях, приливах и навигационных огнях, но я не решился спросить лоцию у помощника – мне казалось, что это будет выглядеть как нечто большее, чем простое любопытство.

За кормой, далеко внизу, в лучах прожекторов виднелась струя воды, отбрасываемая винтом лайнера. Я заметил то, чего не видел раньше: пятно света начинается чуть поодаль кормы, так что падение любого предмета за борт произойдет в тени, а не в поле яркого света, как я думал.

Я представил себя в этом потоке воды, рекой уносящемся вдаль, в темноту ночи.

Завтра примерно в этот же час я собирался быть за бортом.

Как мне хотелось теперь отсрочить побег хотя бы ненадолго! Было бы так прекрасно, ни о чем не думая, поддаться веселому безумию, охватившему корабль, укачиваться в колыбели волн, ничего не хотеть, ни о чем не думать, день и ночь видеть за бортом океан и дышать влажным воздухом тропиков.

Может, оставить судно позже?

– Где же еще? – строго возразил дьявол-искуситель.

– У южной оконечности острова Минданао…

– Там наверняка сильные течения, ты даже не сможешь приблизиться к берегу, тебя пронесет мимо. И берег там очень высокий, с отвесными скалами.

– А что если в Макассарском проливе, прямо на экваторе, между островами Борнео и Целебес, – там мы будем в дрейфе два дня? Как раз под шумок праздника Нептуна? У меня будет целых две ночи впереди! – не сдавался я.

– Этот пролив очень широк, с сильными течениями, а расстояние до ближайшего берега будет не меньше сорока морских миль. Капитан – уж будь уверен – постарается держаться подальше от берегов.

– Может быть, я смогу оставить лайнер на обратном пути? – взмолился я.

– На обратном пути лайнер будет проходить все ближайшие к берегу пункты только в дневное время.

Да, последняя возможность – завтра ночью. Завтра ночью или… никогда.

Климат на лайнере менялся с каждым днем. Люди оттаивали и становились все непосредственнее и счастливее. Теперь всеобщее веселье начиналось с утра и продолжалось далеко за полночь. Это были уже не обычные скучающие туристы, каких можно встретить во всех уголках земного шара, – это были люди, жадно хватающие каждое мгновение проходящей жизни, каждый глоток свободы. В жилых палубах гул голосов не прекращался ни днем, ни ночью.

Одна пара невольно привлекала к себе внимание: они стояли посередине коридора, мешая пройти веселой компании, не замечая никого и ничего вокруг. Он смотрел на нее так, словно впервые увидел перед собой женщину. В проходе уже скопилась толпа, но никто не решался пройти между ними; все, затаив дыхание, следили за свиданием местных Ромео и Джульетты.

Несколько раз я встречал высокого юношу с благородной осанкой, королевской походкой и насмешливым взглядом, на плечах его было что-то вроде легкой накидки. Он выделялся в толпе и ни с кем не разговаривал. Я не мог не любоваться его манерой держаться. «Как ему удалось сохранить столько достоинства в этой рабской стране?» – подумал я. Однажды мы столкнулись в дверях, я уступил дорогу и не вполне шутливо произнес: «Ваше величество…». Он внимательно взглянул на меня, улыбнулся и слегка поклонился в ответ.

На шлюпочной палубе собирались небрежно одетые длинноволосые юноши и девушки. Они оживленно спорили о литературе, искусстве и философии, доносились имена запретных философов и художников, но тут ребята же замолкали, как только подходил чужой, видимо, опасаясь стукачей. Стукачи, кстати сказать, заметно выделялись на фоне возбужденной и подвыпившей толпы: они были на работе – трезвые, озабоченные и растерянные.

Жизнь на лайнере превратилась в непрекращающийся карнавал. Стали попадаться тихие, странные личности, они разговаривали сами с собой и улыбались потусторонней улыбкой. На верхних палубах возникали существа с опухшими физиономиями и заросшими щетиной щеками. Они дико смотрели на океан, трясли головой, протирали глаза, будто только что выбрались на поляну из самой чащи леса, и на минуту трезвели. Но полоса тумана тут же застилала им глаза снова – и они бесследно исчезали в глубинах нижних палуб. Повсюду порхали стайки девушек с томными, бархатными глазами, они невинно посматривали на проходивших парней, косились на целующиеся пары и глубоко вздыхали. Из укромных уголков лайнера иногда раздавались раскаты патологического смеха самых разнообразных оттенков – от тихого, счастливого, до громкого, сумасшедшего. Пьяные вели себя непринужденно – вытрезвителей на лайнере не было – и дурачились, как могли: проникновенно разговаривали и обнимались с неодушевленными предметами, на все лады изображали крики птиц и животных, а иногда разбегались по палубе, махая руками, пытаясь взлететь в воздух, и валились под ноги танцующих. Многие из обитателей лайнера были не столько пьяными, сколько сумасшедшими от небывалой для советского человека степени свободы. В веселье все чаще чувствовался надрыв. Люди старались забыться любой ценой: каждый знал, что очень скоро эта призрачная жизнь, доставшаяся им всего лишь на двадцать дней, кончится, и все до единого вернутся «туда». В танцах принимали участие столько людей, сколько могли вместить палубы. Танцы часто превращались в дикие пляски, наподобие африканских – так они лучше выражали душевное состояние. Для непосвященного человека лайнер легко мог сойти за веселый сумасшедший дом. Мне казалось, что единственным нормальным и трезвым человеком на корабле оставался я, решивший по собственной воле завтра ночью прыгнуть за борт!

Двенадцатого декабря, ложась спать, я не мог не думать о том, что это моя последняя ночь на корабле и, кто знает, может быть, не только на корабле. Уснул я не сразу и видел не то сон, не то видение.

Я видел военный лагерь в степи. Лето. Ночь. Запахи трав смешиваются с дымом костров, лошадиного пота и навоза. Движение пеших и конных отрядов, отблеск света на мечах, приглушенные голоса. Иногда люди всматриваются куда-то в темноту, задумчиво, но без страха. В воздухе угроза и торжественное молчание. Все ожидание направлено на завтрашнее утро. Время, обычно бесконечно растянутое и в прошлое, и в дальнее будущее, сфокусировано точно на завтрашнем дне. Я не могу вспомнить, кто мы и откуда пришли. Есть только эта темнота, скрывающая огромное и угрожающее скопление сил, направленных в нашу сторону.

Завтра на рассвете произойдет то неизбежное, о чем думают все. То, что нельзя отодвинуть, от чего нельзя уйти.

Этот день, тринадцатое декабря, был одним из самых незабываемых дней в моей жизни. Я уже не имел контроля над ситуацией, решение было принято, и я тут же почувствовал его психологический эффект. Я не мог думать о будущем – у меня не было будущего. В назначенный час я беру свое плавательное снаряжение и иду на корму лайнера, потом прыжок в темноту и… полная неизвестность. Я не мог думать о прошлом – оно исчезло, отпало само собой. Все мое внимание сосредоточилось на настоящем. Я живу в этом отрезке настоящего, и он, как шагреневая кожа, неумолимо сокращается.

Я не вышел на завтрак. На обеде я присутствовал, но ничего не ел – желудок должен быть совершенно пуст перед длительным заплывом, я знал это по опыту. Утром я проделал очистительные упражнения йоги – выпил два литра воды и пропустил ее через кишечник, минуя мочевой пузырь, а также несколько других, довольно сложных промывок вместе с дыхательными упражнениями. Обычно я никогда не ел перед водолазными погружениями – даже с небольшим количеством пищи в желудке становилось трудно дышать.

С того самого момента, ранним утром тринадцатого декабря, когда я осознал себя по ту сторону некой невидимой черты, я почувствовал, как у меня «проснулась Душа». Сознание перешло в сердце, я уже не видел и не слышал – я чувствовал. Это огромная разница – слышать звук или чувствовать его. Я чувствовал океан, облака, людей, музыку. В сердце была невыносимо приятная боль, которая усиливалась от любимой мелодии или просто улыбки. Я не мог ни о чем думать. Мне казалось, что я вижу мир в первый раз. Я замечал каждый свой шаг, каждое мимолетное чувство, подробности обстановки корабля, природы, поведения людей. Я легко мог читать их мысли и чувства. Мне казалось, что не заметить мое новое состояние невозможно, но взгляды окружающих были так поверхностны, так быстро перебегали с одного предмета на другой, что им было не до меня и даже не до себя. Мой взгляд ни разу не встретился ни с чьим столь же проницательным взглядом. Я вдруг стал понимать японских камикадзе, римских гладиаторов, контрабандистов, вообще всех тех, кто ждет поединка или часа побега. Я готовился, если можно так выразиться, к церемонии самопознания, к некоему мистическому посвящению в тайны жизни и смерти.

После обеда меня пригласили к себе в каюту наши ленинградские девушки. Пили коньяк. Они заговорили о чем-то своем, женском. Иногда тема разговора ускользала от моего сознания, было приятно наблюдать их лица, улыбки, просто быть среди них. Я люблю наблюдать за женщинами. Они всегда кажутся мне очень красивыми, даже самые некрасивые. Женщины – самые удивительные и волнующие создания в этом мире. Я никогда не устаю любоваться ими: как они ходят, как полулежат или как поправляют прическу обеими руками. Я с удовольствием изучаю язык их неуловимых движений – он различный у всех женщин, каждую смену позы, каждый поворот головы. Истинное наслаждение наблюдать за женщиной, когда она влюблена. Ее лицо становится лучистым и сияет, все линии тела как-то сглаживаются и «звучат» по-новому.

– Ты какой-то странный сегодня, Слава, – внезапно заметила одна из девушек. Все другие тут же повернулись ко мне. Я улыбнулся и произнес свой любимый тост: «За милых женщин!». Девушки засмеялись, и мы дружно сдвинули бокалы.

Закат солнца прошел пышно и торжественно, как это может быть только на Филиппинах. Спустилась непроглядно темная ночь. Лайнер приближался к северной оконечности острова Сиаргао. Я вышел на палубу. Дул сильный южный ветер, океан тяжело дышал огромными валами. С запада приближались черные грозовые тучи, временами сверкала молния.

Я поднялся на самый верхний мостик, но даже в бинокль не мог ничего разглядеть. Там, где должен был показаться остров, не было ни одного огня. Я спустился вниз, на крыло штурманского мостика, и спросил вахтенного матроса о береговых огнях. Он, видимо, нашел мой вопрос праздным, посмотрел на юго-запад и ответил, что никаких огней на острове нет. Я и без него это видел.

А что, если капитан изменил курс, и мы находимся дальше от берега, чем я предполагал?

Было уже около семи часов вечера. Я взглянул в последний раз туда, где должен был быть остров. Непроницаемый мрак. Все небо покрыто тучами. Молнии сверкали в разных сторонах горизонта почти непрерывно

«Шторм идет!» – возликовал я в душе. В штормовую погоду капитан не станет рисковать людьми и не решится послать шлюпку на поиски. У меня будет целая ночь!

Я зашел в ресторан к концу ужина – просто показаться. Палуба заметно раскачивалась под ногами. Раскачивались люстры у потолка, колыхались тяжелые занавеси, свободные стулья слегка отъезжали и придвигались снова, как будто к столам присаживались невидимые гости.

Я вдруг ясно представил себе, что поверхность океана покрыта волнами в семь-восемь метров высотой. Я рассчитывал на прыжок с высоты пятнадцать метров – от фальшборта главной палубы до ватерлинии – это было ненамного выше той скалы в Черном море, откуда я нырял ночью вслепую. Но расстояние до воды может быть теперь либо на семь метров больше – и тогда меня может завалить вперед, либо меньше – так что меня ударит спиной.

С точки зрения здравого смысла мои шансы добраться до берега живым выглядели так: если во время прыжка я не разобьюсь от удара о воду, если меня не сожрут акулы, если я не утону, захлебнувшись или от усталости, если меня не разобьет о рифы, если хватит сил и дыхания выбраться на берег и если к этому времени я все еще буду жив – то только тогда я, может быть, смогу поблагодарить судьбу за небывалое чудо спасения.

Это был самый опасный участок пути. Мне предстояло пройти около ста метров от носовой каюты, в которой я жил, до выхода на палубу и затем еще столько же – под открытым небом до кормы. В руках у меня была сумка с ластами, маской и трубкой. Поверх плавательного снаряжения я небрежно бросил полотенце. Я хорошо изучил все переходы и повороты на своем пути на случай погони. Мне было известно немало случаев, когда самые продуманные планы побегов были раскрыты и их участники кончали жизнь в концлагере. Если мое намерение обнаружится, тогда мне бы только выбраться наверх, на палубы, а там я уже прыгну с борта, с мачты, с чего угодно!

Я медленно шел по коридору.

Мне казалось, что я иду по канату над пропастью.

Те, кто прошел такой путь, знают, что он существует внутри другого психологического измерения. В нем человек меняется так, будто он прожил несколько лет. Если ты скован страхом, ты ничего не заметишь, если внутренне свободен, то никогда этого не забудешь. У тебя остается жгучая тоска по этому иному измерению, а тот мир, из которого ты только что шагнул в неизвестность, сразу становится нереальным и похожим на обычный сон. Именно тогда я сделал для себя открытие: внимание – вот тайна жизни! Острое внимание вовне и внутри. Обычно мы живем в каком-то полусонном состоянии и только во время мгновенных вспышек внимания способны по-настоящему видеть и чувствовать. Мне казалось, что все вокруг – стены, трубы, брошенный кем-то пылесос – знало, куда и зачем я иду, и безмолвно желало мне удачи.

Я вышел на палубу.

– Молодой человек! – услышал я голос за спиной.

Измерив глазами ближайшее расстояние до борта, я обернулся. Ко мне подошел незнакомый мужчина.

– Как пройти в радиорубку?

Я коротко объяснил, наблюдая за его движениями. Он выслушал меня и ушел. Я перевел дыхание.

На освещенной части палубы, через которую нужно было пройти, уже начались танцы. Из репродуктора слышалась моя любимая «Голубка» – «Когда из родной Гаваны уплыл я вдаль…».

Я шел среди танцующих пар. Страха я не испытывал, я превратился в мальчишку, убегающего от опеки взрослых вон в тот манящий лес с дикими зверями. Мне наговорили о нем столько ужасов, что я уже просто не мог дальше жить, не побывав там.

Со своей родной землей Россией я простился раньше, во владивостокской бухте. Сейчас я бежал из Советского Союза.

Я спустился по трапу на корму главной палубы. Там стояла раскладушка, и на ней сидели трое матросов. Подойдя к фальшборту, я постоял несколько мгновений. Нельзя было прыгать прямо у них на глазах. Мне представилось, как они немедленно дадут знать по телефону (он висел у них над головой) на капитанский мостик, последует сигнал «Человек за бортом» и меня тут же начнут искать прожекторами.

Я опять поднялся на шлюпочную палубу и стал обдумывать создавшееся положение. Времени уже совсем не оставалось – через полчаса, согласно моим расчетам, лайнер минует остров.

Прыгать во что бы то ни стало, даже на глазах у всей команды!

Я снова спустился вниз. Два матроса куда-то исчезли, а третий стелил постель на раскладушке, повернувшись ко мне спиной.

Я облокотился одной рукой о фальшборт, перебросил тело за борт и сильно оттолкнулся. Заметить мой прыжок было трудно – так быстро я оказался за бортом.

Полет над водой показался мне бесконечным.

Пока я летел, я пересек некий психологический барьер и оказался по другую его сторону совсем другим человеком.

Траекторию полета я рассчитал хорошо. Оказавшись за бортом, я резким движением развернул тело ногами к корме, а спиной к поверхности воды. Некоторое время я летел в этом горизонтальном положении, пока не почувствовал, что сила инерции стала ослабевать и я падаю почти вертикально, спиной вниз. В этот момент я стал плавно поворачивать тело так, чтобы войти в воду ногами под небольшим углом. Я пролетел эти пятнадцать метров в полной темноте и удачно вошел в воду ногами под острым углом, не выронив сумки с плавательными принадлежностями, чего очень боялся. Меня сильно скрутило струей воды, но в последний момент я успел крепко прижать сумку к животу.

Всплыв на поверхность, я повернул голову и… замер от страха. Возле меня, на расстоянии вытянутой руки – громадный корпус лайнера и его гигантский вращающийся винт! Я почти физически чувствую движение его лопастей – они безжалостно рассекают воду прямо рядом со мной. Какая-то неумолимая сила подтягивает меня ближе и ближе. Я делаю отчаянные усилия, пытаясь отплыть в сторону – и увязаю в плотной массе стоячей воды, намертво сцепленной с винтом. Мне кажется, что лайнер внезапно остановился – а ведь всего лишь несколько мгновений назад он шел со скоростью восемнадцать узлов! Через мое тело проходят устрашающие вибрации адского шума, грохот и гудение корпуса, они медленно и неумолимо пытаются столкнуть меня в черную пропасть. Я чувствую, как вползаю в этот звук… Винт вращается над моей головой, я отчетливо различаю его ритм в этом чудовищном грохоте. Винт кажется мне одушевленным – у него злорадно улыбающееся лицо, меня крепко держат его невидимые руки.

Внезапно что-то швыряет меня в сторону, и я стремительно лечу в разверзшуюся пропасть.

Я попал в сильную струю воды справа от винта, и меня отбросило в сторону.

Затаив дыхание, я старался оставаться под поверхностью воды до тех пор, пока большое световое пятно кормовых прожекторов пройдет мимо. Какое-то время было совсем темно, потом я попал в полосу яркого света. Мне казалось, что меня заметили и поймали в луч прожектора. Но вскоре наступила полная темнота. Я выбросил ненужное уже полотенце, надел маску с трубкой и сделал несколько глубоких вдохов. Вода была довольно теплой, при такой температуре можно плыть очень долго. Я надел ласты и перчатки с перепонками между пальцами. Сумка стала больше не нужна. Мои часы со светящимся циферблатом показывали 20 часов 15 минут по корабельному времени, я выбросил их позже, когда заметил, что они остановились.

Лайнер стремительно удалялся.

Я чувствовал огромное облегчение – ведь только что я ушел живым и невредимым от страшного вращающегося винта. Человек не может одновременно воспринимать несколько опасностей, они неразличимы в момент страха и только потом набрасываются на него по очереди.

И тут на меня обрушилась тишина. Ощущение было внезапным и поразило меня. Это было, как будто я оказался по другую сторону реальности. Я все еще не до конца понимал, что произошло. Темные океанские волны, колючие брызги, светящиеся гребни вокруг казались мне чем-то вроде галлюцинации или сна – достаточно открыть глаза, и все исчезнет, и я снова окажусь на корабле, с друзьями, среди шума, яркого света и веселья. Усилием воли я старался вернуть себя в прежний мир, но ничего не менялось, вокруг меня по-прежнему был штормовой океан. Эта новая действительность никак не поддавалась восприятию. Но время шло, меня захлестывали гребни волн, и нужно было тщательно следить за тем, чтобы не сбить дыхание.

И я, наконец, полностью осознал, что совершенно один в океане. Помощи ждать неоткуда. И у меня почти нет шансов добраться до берега живым.

В этот момент мой разум ехидно заметил: «Зато ты теперь окончательно свободен! Разве не этого ты так страстно желал?!».

Вокруг не было ничего, кроме черных нависших облаков. И ни одного огня! Тогда, набрав воздуха в легкие, я стал грести так, чтобы было можно высунуться из воды по пояс. Я видел только вершины огромных волн и ночное небо. Лайнер исчез. Это меня так озадачило, что я не знал, что и думать. Снова и снова я поворачивался во все стороны, ища глазами огни. Если я увижу бортовые огни, рассуждал я, значит, лайнер разворачивается и меня начнут искать, если кормовые – мой побег не заметили, по крайней мере, пока. Наконец, когда я оказался на вершине самой высокой волны, я увидел быстро удаляющиеся от меня огни палуб и громадный черный силуэт кормы. Я облегченно вздохнул. Даже если сейчас последует команда «Человек за бортом», лайнер успеет по инерции уйти на далекое расстояние. Я боялся возвращения лайнера больше всех других опасностей. Оно означало для меня нечто еще страшнее смерти. Я снова оглядел горизонт с вершины одной из высоких волн. Там, на западе, где должен быть остров, не видно было никаких огней. В течение получаса я все еще со страхом ожидал увидеть бортовые огни возвращающегося судна, но тревога была напрасной. Меня как будто никто не заметил.

Первое время я плыл, ориентируясь по изредка видимым огням уходящего лайнера.

Восемь раз меня медленно поднимали и опускали громадные волны, и только с высоты девятого вала я видел линию горизонта и расплывающиеся во тьме огни судна. Я сбивался с курса – было очень трудно плыть при таком большом волнении. Я медленно взбирался на водяные валы, и мне казалось, что я ползу по дюнам в пустыне. На западе часто сверкали молнии и слышались раскаты грома, сверху нависали тяжелые грозовые тучи. Ветер срывал брызги с волн, и они хлестали меня колючими иглами. Почти каждая волна несла на себе светящийся гребень, который с шумом опрокидывался. Дышать было очень трудно. Часто гребни волн накрывали меня с головой, и я должен был перед каждым вдохом продувать свою трубку. Я внимательно следил за своим дыханием: делал первый пробный легкий вдох, затем после энергичного выдоха делал глубокий вдох и задерживал дыхание примерно на минуту, до тех пор пока не чувствовал легкую потребность в следующем. Мне казалось, что я не продержусь на поверхности воды и часа с таким редким периодом дыхания. Если несколько капель попадет мне в легкие, то я уже не смогу отдышаться, я хорошо знал это по опыту.

Лайнер уходил все дальше, и теперь я был совершенно спокоен – меня никто не заметил, ведь прошло уже достаточно времени после побега.

Я то и дело сбивался с намеченного курса. Несколько минут плыл по воображаемому направлению среди водяных холмов, пока самая высокая волна не подхватывала меня на свою вершину. Тогда я находил огни лайнера не слева от меня, как ожидал, а сзади, или справа, или даже впереди. Я снова разворачивался на запад и надолго опускался вниз, в «долину». Иногда я не успевал найти огни с высшей точки, и мне приходилось ждать следующей волны. Об акулах я не думал – все мое внимание было приковано к поискам направления и дыханию.

Я уже успел привыкнуть к своему ориентиру – огням лайнера, как вдруг понял, что долго так продолжаться не может: лайнер вот-вот скроется из вида. Что я буду делать потом? Ориентироваться по направлению ветра нельзя – он мог быстро измениться. Оставался единственный более-менее постоянный ориентир – расположение облаков. На юго-востоке горизонт был темнее, чем в других направлениях. На западе сверкали молнии, оттуда прямо на меня двигались большие грозовые тучи. Если постоянно следить за изменением облачности, то еще несколько часов можно плыть по выбранному курсу.

Я часто вглядывался в горизонт на западе, все еще надеясь увидеть береговые огни острова, но увы, надежда была напрасной. Лайнер, наконец, скрылся – уже окончательно, и я остался совершенно один, безо всяких ориентиров, в ночном штормовом океане. Вскоре тучи повисли над самой моей головой и пошел сильный дождь.

Знаете, на какой мысли поймал я себя в эту минуту? «Где бы переждать, пока он кончится?»!

Расположение облаков изменилось настолько, что я стал сомневаться в выбранном направлении. Я мог оглядывать небо только при задержанном дыхании, это нарушало его ритм, и мне приходилось затем на некоторое время концентрироваться только на моей трубке, не обращая внимания ни на что больше.

Я часто менял курс: то мне казалось, что нужно плыть в одном направлении, то в другом. Пока возможная ошибка была не более девяноста градусов, я мог продолжать движение, но когда я обнаружил, что не могу с уверенностью сказать, плыть мне в этом или в прямо противоположном направлении, я остановился и стал осматривать ночное небо. Облачность была очень густая. Ни одной звезды не было видно. Если бы мне не нужно было уделять так много внимания своему дыханию, я бы смог, возможно, продержаться на верном курсе до самого утра, наблюдая за развитием облачности у линии горизонта. Мне же приходилось большую часть времени оставаться внизу и всего несколько секунд на вершинах самых высоких волн. Практически, я видел только облака над головой. Когда, наконец, я понял, что у меня больше нет никаких ориентиров, я остановился и решил подождать до утра. Мне казалось, что еще даже полночь не наступила, а у меня нет никакой надежды найти дорогу в этом страшном ночном океане. Держаться на одном месте – значило тоже терять силы. За ночь течение отнесет меня так, что расстояние до острова намного увеличится.

И во мне стал рождаться страх. Волны страха двигались от рук и ног, подступали к сердцу и сознанию. Страх начал душить меня, дыхание стало учащенным, и я почувствовал, что задыхаюсь. Гребни волн по-прежнему часто опрокидывались на меня, заливая трубку, и я понял, что в таком состоянии мне не продержаться на воде и получаса.

Я верю, что от страха можно умереть. Я читал о моряках, которые погибали безо всяких причин в первые дни после кораблекрушения. Происходит какое-то самовозбуждение – одна волна страха вызывает другую, большую. Я почувствовал, как судороги стали сжимать горло, мне хотелось кричать. Еще несколько мгновений – и я задохнусь.

В этот момент у меня мелькнула мысль, что мое положение еще совсем не безнадежно, и я просто убиваю себя сам. Я собрал всю свою волю и «взглянул в лицо страху». Этому приему я научился давно, еще когда ходил по ночам на кладбище, чтобы воспитать в себе храбрость. Мне было тогда лет семь-восемь, и я думал, что только так можно выработать в себе бесстрашие. Это очень простой прием, когда его вполне освоишь. Если «отведешь глаза» на мгновение, страх снова набрасывается с прежней силой. Нужно удерживать концентрацию некоторое время и целиком погасить его волны.

Страх постепенно проходил. Я почувствовал, что снова могу дышать равномерно и глубоко.

В моем положении ничего больше не оставалось, как дожидаться утра, просто держась на поверхности. Я понял, что не смогу найти дорогу без звезд.

Там, на корабле, обдумывая свой побег, я был так занят первым этапом, что совсем упустил из виду второй – добраться живым до берега. Если бы у меня был компас! Я представлял себе тропики совсем иначе – неподвижно повисшие паруса… палит солнце… теплые, влажные ночи с яркими, как изумруды, звездами… полная луна среди редких облаков…

Прошло несколько томительных часов. Я старался просто держаться на поверхности, экономя силы. Незаметно подкралась еще одна большая черная туча и вылила на меня потоки пресной воды. Мне удалось сделать два-три глотка, отодвинув трубку и задержав дыхание. Пить не хотелось, но кто знает, сколько еще времени мне придется пробыть без воды.

Ветер стал как будто стихать. На меня реже опрокидывались гребни волн. Облака поредели и среди них показались одинокие звезды. Вдруг в просвете облаков я заметил очень яркую звезду. Это могла быть только планета Юпитер. Я сразу же постарался запомнить расположение облаков на случай, если планета скроется из вида, и уверенно двинулся на запад. Юпитер исчез так же неожиданно, как и появился, но теперь я был обеспечен верным направлением по крайней мере еще на пару часов. Немного позже, когда облака раздвинулись шире, я увидел пояс Ориона на юго-востоке. Я уже мог плыть по прямой линии, почти не сбиваясь с курса. Иногда я просто переворачивался на спину, чтобы лучше видеть облака, и продолжал двигаться на запад не останавливаясь час или два, пока темная туча не закрыла от меня большую часть неба.

Далеко на западе неожиданно показался какой-то огонь, потом он раздвоился, оба огня стали ближе и ярче. Никакого неподвижного ориентира, по которому я мог бы проверить положение этих огней, у меня не было, и каждый раз, когда меня выносило на вершину девятого вала, я находил их в разных местах горизонта. Очень не хотелось держать курс по непонятным огням, это могло быть движущееся судно, и мне пришлось бы плыть за ним неизвестно куда, но ничего другого не оставалось. Я решил, что больше часа не следует двигаться в этом направлении. Волны по-прежнему были огромными, и большую часть времени я проводил в долине, среди «дюн». Вскоре и эти странные огни пропали. Мне снова пришлось остановиться и ждать.

Во время движения я не чувствовал холода, но когда просто держался на поверхности воды, было чуть-чуть прохладно.

Мы жили тогда в Семипалатинске, мне было лет семь-восемь. Плавать я еще не умел, и всякий раз, когда мать отпускала меня купаться с ребятами, она брала с меня честное слово даже близко не подходить к воде. Я сидел на берегу и с тоской смотрел, как плавают, ныряют и плещутся в воде мои сверстники. Надо мной смеялись, дразнили маменькиным сынком, но я ни разу не нарушил обещания.

Родители отправили меня в пионерский лагерь на все лето, и на этот раз мать забыла взять с меня честное слово. Это был мой единственный шанс научиться плавать, и, конечно, я не мог его упустить. В километре от лагеря находилось глубокое озеро, заросшее кувшинками. У озера была дурная слава, в нем никто не купался – говорили, что там живет водяной. Каждую ночь, когда в лагере засыпали, я убегал на это озеро и учился плавать. Это было нелегко, вообще-то я был ужасный трус.

Через два года после этого, однажды летом, я объявил всем ребятам на нашей улице, что собираюсь переплыть Иртыш. Это глубокая судоходная река с множеством водоворотов и стремительным течением. Ширина ее у Семипалатинска более полукилометра. Жители города обычно купались в ее нешироких, безопасных протоках с отлогими песчаными берегами. Переплыть Иртыш никто из моих знакомых мальчишек или взрослых не пытался.

Солнечным утром я незаметно от родителей вышел из дома в сопровождении двух друзей – пора было исполнять задуманное. Когда я дошел до нужного места и измерил взглядом все расстояние, которое мне предстояло переплыть, то почувствовал страх: берег был едва виден вдали. Отступать было поздно, я вошел в воду и поплыл. Я был почти на середине реки, когда заметил большой пароход, идущий мне навстречу. Сначала я решил его пропустить, но скоро понял, что тогда течение снесет меня в запретную зону ядерного полигона, который тогда строился на другом берегу. Я порядком устал и все же поплыл вперед, хотя наши курсы с пароходом стали пересекаться.

Меня обругали пышной бранью – я оказался у самого носа парохода и чуть не попал под его вращающиеся колеса (винтов тогда у речных судов не было). Прошел еще час или больше, и я наконец выбрался на противоположный берег у самых проволочных заграждений запретной зоны. Чувство гордости скоро сменило другое – чувство вины перед матерью. Солнце склонялось к горизонту, а мне предстояло проделать весь обратный путь. Я не мог позвонить домой – телефонов в городе не было, и не мог сесть на поезд, чтобы вернуться в город. У меня не было ни одежды – я спрятал ее на острове, ни денег, а контролеры в поездах, я знал, неумолимы. Обратный путь полностью измотал меня, я ничего не ел целый день и едва дотащился до своей улицы. Я надеялся незаметно перелезть через забор и прошмыгнуть в постель. Когда я подходил к дому, была уже полночь. Издалека была видна большая толпа: это соседи и знакомые со всей улицы пришли утешать мою мать. Я чувствовал себя, как перед казнью. Мать не проронила ни звука, только бросила на меня испепеляющий взгляд. Обо мне позаботились соседи – накормили и уложили спать. С тех пор никто на улице не называл меня маменькиным сынком.

Прошло еще несколько часов, вероятно, было сильно за полночь. Наконец облака поредели. Кое-где стали видны сначала одинокие звезды, потом их группы, но они не составлялись в знакомые сочетания, а я все же не так хорошо знал карту звездного неба, чтобы определить созвездие по его отдельным частям. К моей радости, одно – Близнецов – мне все-таки удалось узнать, а немного позже появились еще пояс Ориона и яркая звезда на его линии – Сириус. Они, как дружеские знаки, направили мой путь в нужную сторону, и я мог плыть прямо на запад. Потом небо стало светлеть. Наступающий рассвет погасил все мои звезды, и я острее почувствовал одиночество. Я поплыл медленнее, ориентируясь только по расположению облаков.

Небо было сначала серым, потом появились бледные сине-фиолетовые тона. Через несколько минут краски стали ярче, прорезав небо темно-красными полосами. Облака порозовели и метались по небу в разных направлениях. Восходящее солнце показалось над океаном. Я очень люблю солнце, но на этот раз боялся его лучей – моя кожа была белой, летний загар давно сошел. Странно было представить, что всего неделю назад я ходил в зимней одежде и был сильный мороз.

На западе, над самой линией горизонта, я увидел бутоны кучевых облаков, но, как ни вглядывался, не мог различить среди них ничего больше. Земли на горизонте не было видно. Неужели я ошибся в расчетах? Может быть, меня за ночь сильно отнесло течением? Может быть, капитан изменил курс и лайнер удалился от острова? Может быть, лайнер не дошел до острова или прошел его, когда я прыгнул за борт? Все могло быть, и, еще хуже, все вместе. Никаких следов земли на западе не было… Я оглядывал весь горизонт снова и снова.

Опять приходилось дожидаться девятого вала, и я даже рискнул поднять маску на лоб, оставив только трубку во рту. Океан был совершенно пуст. Небо и океан.

К сердцу снова подступил страх. Надвигалась настоящая опасность – мой призрачный остров пропал. Земля должна быть где-то близко на западе – остров Минданао находится в какой-нибудь сотне миль! Если бы у меня была маленькая лодка, или плот, или хотя бы бревно! Я снова оглядел пространство вокруг, надеясь увидеть какой-нибудь плавучий предмет. Ничего, ни щепки. Будто я только что родился в океане, а земля вообще отсутствует. Я видел первозданный океан, точно такой же, каким он был миллион лет назад. Солнце безмятежно лило на него свои лучи, как будто ничего не произошло.

Внезапно я вспомнил о другой опасности, не менее грозной: на лайнере сейчас уже наверняка обнаружили мое отсутствие. Лайнер может вернуться. Теперь, при свете дня, меня легко найти и, как провинившегося котенка, вытащить из воды. Эта мысль была для меня, как удар бича. Нет, только не это! Лучше все прежние опасности, вместе взятые – исчезновение острова, потеря курса, неизвестность, жажда, голод, лучше смерть от акул, чем возврат на судно. Пока есть силы, я буду плыть. Во что бы то ни стало мне нужно добраться хотя бы до трехмильной зоны – морской границы Филиппин. Плыть вперед, на запад, пока хватит сил!

Прошло около часа. Океан вокруг меня был по-прежнему совершенно пустынным – ни дельфинов, ни птиц, ни летучих рыб. Я вглядывался в глубину, но ничего не видел, кроме сине-фиолетовой мглы и каких-то теней, не то от акул, не то от каких-то крупных морских чудовищ. Об акулах я старался не думать: за этими мыслями по пятам следовал страх. Моя майка была оранжевого цвета: где-то я прочитал, что этот цвет отпугивает акул. Но перед самым отплытием мне попалась другая статья, где говорилось совершенно обратное. Солнце, лучей которого я боялся, выглядывало редко, будто стараясь уберечь меня от ожогов. С вершин высоких волн я оглядывал горизонт, и вдруг увидел, что на юге показалось большое судно. У меня была серьезная причина опасаться не только возвращения лайнера, но и любого судна из стран народной демократии или «третьего мира»: все они выдавали беглецов Советскому Союзу. Я пристально наблюдал за кораблем, стараясь определить его курс, но он не приближался, я видел его все время только на горизонте.

Эти опасения не были напрасными. Много позже я узнал, что лайнер действительно возвращался и меня искали. Родственникам сообщили, что я пропал без вести.

Когда в Союзе стало известно, что я бежал и нахожусь на Филиппинах – об этом передали по «Голосу Америки», – меня заочно судили и приговорили к десяти годам тюрьмы «за измену Родине».

После полудня далеко на западе появилось густое скопление кучевых облаков. Во всех других направлениях облака то собирались, то исчезали, только там они упорно держались на одном месте, словно гора взбитых сливок. И главное, среди них появился слабый, едва заметный неподвижный контур! Я знал, что облака постоянно парят над горами, а остров был гористым, я помнил это по карте!

Снова и снова я взбирался на вершины волн и с замиранием сердца всматривался в горизонт, стараясь разобрать, что это – мираж или наконец-то мой исчезнувший остров!

Солнце стало светить из-за облаков сверху, прямо мне в лицо. Было около двух часов дня. Неподвижный контур острова теперь был виден из любого положения, мне уже не нужно было дожидаться самой высокой волны, чтобы увидеть его. Он высоко поднимался над горизонтом по обе стороны белой башни кучевых облаков. Я почти не сомневался, что это и есть Сиаргао. «Земля!» – не мог я отказать себе в удовольствии прокричать это чудесное слово и услышал хриплый звук собственного голоса. В эту минуту я чувствовал себя почти победителем.

Дважды в жизни я, заблудившись, оказывался безнадежно далеко от человеческого жилья, практически без шансов найти дорогу, и оба раза мое спасение было похоже на чудо.

Первый раз это случилось, когда по делам, связанным с моей работой, я шел через северную тундру за шестьдесят километров в поселок Дальние Зеленцы, расположенный на берегу Баренцева моря. Рейсовый пароход до поселка только что ушел, ближайший ожидался лишь через неделю. В тундре я оказался впервые и решил идти пешком, чтобы все увидеть и узнать самому. Местный житель, у которого я спросил дорогу, оглядев мою легкую одежду и летние туфли, сказал решительно: «Возвращайся, парень, и жди парохода – заблудишься. Туда только один путь – морем». Я с трудом выудил у него какие-то сведения и отправился пешком. Уже через несколько часов я, конечно, заблудился. Больше суток я шел по дикой местности и не мог остановиться хотя бы на час – тут же заедали комары. Меня окружали огромные безлюдные пространства, покрытые лесами и болотами. Ни малейшего представления о том, какого направления держаться, у меня не было. Я шел вперед, взбирался на вершины холмов, обходил бесчисленные озера и болота и пристально вглядывался в горизонт, надеясь увидеть море – спасительное Баренцево море, на берегу которого должен был находиться мой поселок. По дороге мне встретилась крупная собака-овчарка. Я стал подзывать ее, надеясь, что она приведет меня к человеческому жилью или пастуху, но собака как-то странно посмотрела на меня и отправилась дальше. Я сначала удивился, а потом подумал, может, это волк? А я к нему пристаю…

Наконец, далеко на горизонте я увидел бледно-голубую полоску, которая то появлялась, то исчезала. Она была видна сначала только с самых высоких холмов, и мне пришлось еще долго идти, чтобы убедиться, что это и вправду море.

В тундре стоял полярный день, солнце светило не заходя, и я уже не знал, день сейчас или ночь и сколько времени я иду.

С трудом пробираясь по низине, я чуть не вплотную столкнулся со стадом северных оленей. Я видел их раньше только в зоопарках и не знал теперь, опасаться мне их или нет. Стадо нестройно задвигалось и тут же перестроилось в боевой порядок: в центре его оказался молодняк, его окружили оленихи-матки, а снаружи, охраняя их, эллипсом выстроились самцы-олени. Наклонив головы к земле, они медленно двинулись ко мне. Обойти их я никак не мог и начал отступать, пятясь, затаив дыхание. Так, не увеличивая и не уменьшая расстояния, мы двигались некоторое время. Потом, к моему облегчению, вожаки остановились, постояли немного и вернулись к стаду. На этом мои злоключения не кончились. Я забрел по колено в болото и, осторожно переставляя ноги, пытался нащупать под ногой твердую кочку – и вдруг услышал окрик: «Руки вверх! Документы!». Слева в камышах появились две зеленые пограничные фуражки. Я был так удивлен, что не мог удержаться от идиотского вопроса: «А что вы тут делаете?». До ближайшей границы отсюда, по моим понятиям, было не менее тысячи километров. «Не разговаривать! Документы!». Пограничники были изумлены еще больше, чем я, когда у меня оказался специальный пропуск в эти дикие безлюдные места, выданный властями. Они недоверчиво показали мне направление через болота и озера и еще долго оторопело смотрели вслед.

Когда я, наконец, на следующие сутки входил в Дальние Зеленцы, его жители разглядывали меня так, будто я был инопланетянином. Позже от приютившего меня местного охотника я узнал, каких страшных опасностей избежал, даже не подозревая о них. Оказалось, что я был первым человеком, добравшимся до поселка через тундру.

Второй раз я заблудился зимой на льду озера Байкал, выйдя ненадолго размяться из танка-вездехода, где мы, участники гидрологической экспедиции, сидели, ожидая, пока замерзнет большая трещина-полынья. Километрах в трех-четырех виднелся высокий скалистый берег, покрытый голубым льдом, такой красивый, что мне захотелось рассмотреть его поближе. Я не заметил, как наш танк превратился в черную точку. Внезапно задул ветер, и началась метель. Берег скрылся из виду, я не видел ничего в нескольких метрах. Двухметровой толщины лед подо мной был гладким и прозрачным, на нем не оставалось следов. Чтобы не заблудиться и не замерзнуть, я кружил на одном месте и ждал, пока меня хватятся и начнут искать. Я старался расслышать в шуме метели какие-нибудь сигналы с танка, но ничего не мог разобрать. Гулко трескался лед, многократное эхо прокатывалось, казалось, и снизу, и сверху, и со всех сторон. Среди этих сухих ружейных щелчков и оглушительных пушечных выстрелов были слышны иные, странные, живые звуки, как бы тяжелое уханье, надрывные стоны и протяжный вой. Казалось, что подо льдом ворочались, вздыхали, топали и выли огромные доисторические чудовища. Не успев замереть, эти звуки снова нарастали с наводящей ужас силой. Я начал понимать, как невелики мои шансы на спасение. Никто никогда не отходил так далеко от танка во время экспедиции – все наши сотрудники были местными и хорошо знали, на что способна байкальская погода. Никакой договоренности на этот случай у нас не было, и в ближайшие часы мне, скорее всего, оставалось рассчитывать только на свои силы. С собой у меня было два ножа, чтобы передвигаться при сильном ветре. Я захватил их на всякий случай, наслышавшись историй о том, как путников уносило ветром по гладкому, как каток, льду на десятки километров.

Спасло меня чудо, другими словами это не назовешь: метель вдруг разомкнулась узким прямым коридором, ведущим к едва видимой точке-танку. Не веря своим глазам, я быстро пошел по образовавшемуся проходу и вскоре услышал шум работающего двигателя.

К вечеру океан успокоился – кругом, насколько хватало глаз, были видны могучие пологие волны зыби, кое-где на них появлялся невысокий гребень. Я по-прежнему тщательно следил за дыханием. Дышать было легко, я даже мог позволить себе более свободный ритм, без первого пробного вдоха, но поднять маску все же не решался.

Солнце выглянуло из-за облаков в последний раз, будто попрощаться со мной, и скрылось. Небо заполыхало всеми цветами радуги, краски сменяли друг друга прямо па глазах. В несколько минут облака из огненно-красных стали оранжевыми, потом сиреневыми и густо-фиолетовыми. Стало быстро темнеть. Наконец тьма и тишина опустились на океан.

Наступила моя вторая ночь в океане.

Незаметно зажглись звезды. На западе, там, где должен был находиться мой таинственный остров, я увидел множество огней. Они мерцали на уровне горизонта и гораздо выше над ним – это, наверное, были маленькие деревушки по склонам гор.

После суток плавания я не чувствовал ни усталости, ни болезненных ощущений. Мое дыхание было глубоким и ритмичным, плылось легко, меня не мучили ни жажда, ни голод. Видимый мир замкнулся на вершинах ближайших волн. Я как бы растворился в них и все движения бессознательно делал так, чтобы слиться с их шумом и не тревожить океан понапрасну.

Океан дышал как живое, родное, доброе существо, его равномерное, теплое дыхание было густо насыщено ароматными запахами. Иногда на склоне черных холмов дождем осыпались какие-то огоньки и тут же уносились вверх, в небо. Вода касалась кожи незаметно, ласково – было даже как-то уютно. Если бы не сознание того, что я человек и должен куда-то плыть, я был бы, наверное, почти счастлив. Я инстинктивно старался не думать о том, чего не мог себе позволить в данный момент. Ясно, я хочу того и этого, но у меня ведь нет этого сейчас, а этот миг – вечность в моей жизни, почему я должен испортить его мыслями о невозможном?

Я медленно парил на границе двух миров. Днем океан казался стихией, вызванной к жизни ветром, и только ночью, когда ветер стих, я увидел его настоящую, самостоятельную жизнь.

Стоило наклонить голову к воде, и взгляду открывался фантастический фосфоресцирующий мир.

Подо мной был крутой склон двухтысячеметровой Филиппинской впадины, одной из самых глубоких в мире. Мне было видно в глубину примерно метров на сто.

Я видел, как внизу мигают далекие и близкие звезды, летят какие-то светящиеся стрелы, как проносятся загадочные торпеды, оставляя дымящийся световой след. Я видел вспышки взрывов и победные фейерверки, огни городов и селений, дымовые завесы и извержения вулканов. Вглядываясь в глубину, я открыл для себя захватывающее дух ощущение полета над бездной. Я зависал над ней, вглядываясь в россыпь огней, сверкающих внизу, чувствуя себя как бы парящим в невесомости над бесчисленными огнями ночного города. Стоило перевести взгляд на другое скопление, лежащее ниже, как возникал волшебный эффект снижения высоты полета. Так я медленно спускался по этим огненным уступам глубоко вниз, сердце начинало колотиться от страха – и я взлетал к поверхности, но меня тут же тянуло снова заглянуть в пропасть, над которой я висел. Порой огни подо мной исчезали внезапно – тогда я срывался вниз и падал, замирая, пока не хватался взглядом за вспышку света как за опору. Я боялся слишком долго засматриваться в глубину – мне могло показаться Бог знает что.

Когда-то я читал рассказы моряков и потерпевших кораблекрушение о том, как в такие звездные ночи всплывают на поверхность гигантские морские чудовища, выходят на охоту огромные акулы, десятиметровые скаты-манты выпрыгивают из воды во весь свой рост, как заводят ночное сражение исполины-кашалоты и кальмары и неизвестно отчего вода вокруг начинает бурлить и засасывает в бездонную черную воронку все, что находится поблизости.

С тихим ужасом и жгучим любопытством я ожидал, что вот-вот увижу что-нибудь подобное.

В первую ночь опрокидывающиеся гребни волн вызывали свечение всей водной поверхности, но теперь, когда океан затих, каждое мое движение сопровождалось голубоватым языком пламени, и было похоже, что я горел на медленном огне, а за ластами тянулся сверкающий след, словно шлейф бального платья. Я попробовал грести, погрузив руки в воду, но и там искры, не угасая, обтекали плечи, локти и кисти. Свечение прекращалось только когда я совсем не двигался, а ведь мне надо было плыть… Разумеется, я был виден из глубины, как на ладони. Мне ничего не оставалось, как плыть, не обращая на это внимания и сохраняя спокойствие, насколько возможно. Пусть акулы думают, что я тоже здесь живу. В конце концов, это моя единственная защита.

Иногда мне казалось, что волны вокруг меня изменяют свои очертания, в ночной темноте рождались смутные, неясные формы, исчезающие прежде, чем я успевал их разглядеть. Временами я слышал звуки, напоминающие журчание ручья в лесу, шорохи крыльев и шелест листьев. Отчетливее я улавливал приятную музыку, как бы нежный женский хор. Так часто бывает у воды – я слышал такое же тихое, нежное пение на берегу Иртыша во время рыбной ловли и на диком берегу острова Ольхон на Байкале. Я помню, как пытался отыскать его источник: вслушивался во все окружающие звуки, лазил по деревьям, ползал в траве, взбирался на большие камни и скалы – хор голосов был слышен только у самой кромки воды. Я оставил свои попытки, успокоился и уже не пытался узнать причину.

Я люблю гулять по ночному лесу. Во время таких прогулок бывает немного жутко, внимание обостряется так, что чувствуется все, что происходит вокруг тебя и даже за спиной. Хрустнувшая ветка заставляет вздрагивать, как от выстрела. Стараешься идти так, чтобы не производить ни малейшего шума. Лес как будто оживает, деревья тянутся, чтобы помешать ходьбе, их ветви замирают, протянувшись над головой в странных, неестественных изгибах, лесные звери застывают в последний момент перед прыжком. Ты не видишь движения вокруг себя, но ощущаешь его. На каждом шагу тебя подстерегают опасности, в каждое мгновение что-то может случиться.

Сейчас, в ночном океане, я чувствовал то же самое.

Часто за моей спиной раздавались вздохи и шорохи, заставлявшие меня оглядываться. Иногда я слышал, как со всех сторон на разные голоса повторяется мое имя – все громче и ближе, а потом голоса постепенно удаляются, и я долго слышу, как они стихают в отдалении. Я постоянно ощущал рядом чье-то присутствие. Временами раздавались звуки, которых не могло быть на Земле.

Потом, как по взмаху волшебной палочки, все смолкало, и становилось еще более жутко от этой живой, обволакивающей тишины. Меня успокаивали мерные всплески волн, они, как легкие музыкальные аккорды, так незаметно прерывали тишину, что казалось, это плещутся о берег волны спокойного озера. Я наконец решился поднять маску на лоб и теперь мог дышать свободно. Глубокое, ритмичное дыхание рассеивает страхи. За последние несколько часов я заметно приблизился к острову, настолько, что даже решил, что смогу добраться до него этой же ночью, в крайнем случае, завтра утром.

Невидимая рука закрыла небо серо-голубой вуалью, огни на западе скрылись в дымке, остров пропал за ней, словно кто-то задернул занавес – весь горизонт стал одинаково серо-голубым.

Сильный ожог рук, шеи и груди заставил меня вздрогнуть от боли. Невдалеке от себя я увидел какие-то странные светящиеся палочки. Они торчали под углом и постепенно приближались. На всякий случай я отплыл в сторону – в моей ситуации мне было не до научных исследований. Светящиеся палочки проплыли метрах в пяти. Как я узнал позже, это было скопление медуз-физалий. Их щупальца достигают пятнадцати метров и вызывают сильнейшие ожоги, лихорадку и даже паралич. Мне сильно повезло, что я не попал в их объятья. (Много лет спустя на рифах Карибского моря я еще раз встретился с физалиями. Я увидел их розово-фиолетовый парус прямо перед глазами и не успел отпрянуть в сторону, как почувствовал жгучую боль. До берега и ближайшего селения, где мог быть госпиталь, было очень далеко. Когда я смог освободиться от их плотно прилипших к телу нитевидных щупалец с фиолетовыми точками, мои руки и ноги оказались покрыты волдырями, боль была ужасная. На мое счастье, общая площадь ожогов оказалась некритической – иначе это бы кончилось для меня смертельно.)

Края редких облаков вспыхнули густо-красным светом, просторы неба налились невиданным бархатно-желтым настоем. Восходящий диск солнца осветил дремлющий океан и меня – единственное живое существо на его поверхности.

Небо и облака переливались, полыхали, мерцали, стремительно меняя краски, не давая мне времени налюбоваться каждым новым переливом.

Остров казался теперь одной огромной скалой, окрашенной во все оттенки розового – от нежного на ее вершине до розово-коричневого у подножья. Там еще лежал густой туман, остров возвышался над ним, и казалось, что он парит над океаном на облаке. Потом я увидел, как туман рассеялся и розовая скала на моих глазах опустилась в океан.

На всем видимом пространстве чуть шевелились пологие белесые дюны с освещенными восточными склонами. На край этой водной пустыни выплыл огромный красно-желтый диск, задержался на мгновенье – и плавно встал у горизонта. Ни ветерка. Влажный ароматный воздух дурманил сознание. Казалось, вся океанская чаша колеблется от края до края. Облака медленно раскачиваются над головой, огромный горячий шар то поднимается, то опускается совсем близко, за ближайшими холмами. Когда солнце поднялось выше и эта гигантская вселенская качка немного утихла, я развернулся лицом к западу. Земля занимала уже весь горизонт передо мной.

У меня начали уставать ноги. Я поплыл медленнее, надеясь ввести в работу другие мышцы, но это улучшило состояние ненадолго. Я мечтал встретить дельфинов или больших морских черепах и попросить их о помощи – иногда они помогали, я слышал об этом, – но их не было поблизости. Я не мог позволить себе забыться даже на минуту-другую: все время нужно было держать под контролем дыхание. Я делал очень глубокие вдохи, а при таком медленном ритме дыхания легко втянуть мельчайшие капли воды прямо в легкие и закашляться – со мной это не раз случалось прежде на воде и под водой. Я хорошо знал, как тяжело проплыть в таком состоянии даже короткое расстояние до берега или до лодки. Есть и пить мне совсем не хотелось – я настроил себя на самые непредвиденные обстоятельства. Мне казалось, что я смогу легко выжить без воды в течение двух недель и без пищи около месяца. А потом? Будет видно… всегда что-нибудь находится…

Борьба за выживание могла сильно отвлечь меня от наблюдений. Мне хотелось увидеть и понять все то, что всегда было скрыто от человеческих глаз и внимания. Я терял самообладание только на короткое время.

Прошло еще несколько часов. Я с радостью обнаружил, что южная оконечность острова, особенно у горизонта, стала как будто чуть-чуть темнее и, значит, должна быть ближе. Я изменил курс и направился на юго-запад. Как позже оказалось, это была непростительная, ужасная оплошность.

После полудня облака, все утро закрывавшие солнце, исчезли. Теперь, пройдя зенит, оно светило мне в лицо. Открытые плечи, руки, грудь и часть спины стали нестерпимо гореть. Но мне все-таки поразительно везло – белоснежные облака вскоре появились снова, нависли прямо надо мной и спрятали меня в своей тени.

Довольно близко от себя я увидел какой-то черный предмет – мне показалось в первый момент, что это днище перевернутого судна. Он был виден только с вершин высоких волн, и мне никак не удавалось к нему приблизиться. Потом он неожиданно пропал. Это могла быть плоская одинокая скала или риф, а может, что-нибудь другое, кто знает.

Должно быть, именно в это время я попал в полосу сильного берегового течения, и меня стало сносить к югу, но я обнаружил это, когда было уже поздно. Мое внимание отвлек корабль, который я заметил к югу от себя. Сначала я увидел высокие мачты прямо над линией горизонта, а корпус почему-то долго не показывался. Когда он, наконец, показался, я без труда опознал небольшой рыболовный сейнер тонн на пятьсот-шестьсот. По моим расчетам, я уже был в трехмильной береговой зоне и мог не опасаться, что меня вернут на лайнер. Судно шло прямо на меня, и я даже перестал грести. Но, не доходя четверти мили, оно неожиданно изменило курс и прошло мимо в каких-нибудь ста-двухстах метрах на север между мной и островом. На палубе никого не было, и сколько я ни махал руками, ни кричал – меня никто не заметил. Названия его я не мог разобрать, краска на носовой части борта облупилась, буквы были покрыты ржавчиной, а когда ко мне повернулась корма, оно было уже далеко.

Я был так уверен, что судно послано мне Богом! Когда оно прошло мимо, я почувствовал себя на грани отчаяния.

Близился вечер. Океан вокруг был полон жизни – из воды часто выскакивали крупные рыбы, над моей головой пролетали невиданные большущие птицы. Впереди я уже совсем отчетливо видел остров. Он был сказочно красив. Вдоль всего побережья протянулась цепочка игрушечных пальм. Прямо напротив себя я видел крутые отвесные скалы, покрытые темной зеленью, и вход в живописную бухту. Поверхность гор переливалась всеми оттенками зеленого, и только кое-где небольшие белые пятна указывали на наличие обнаженных пород. Бутоны белоснежных облаков скрывали вершины синеющих гор, а может быть, что-то еще, таинственное и прекрасное.

Остров казался необитаемым. Я не видел никаких признаков жилья, ни дыма, ни очагов, ни строений. В неудержимом воображении я уже перебирал все счастливые возможности его освоения. Он был так близко – стоило только протянуть руку.

Прошло около часа, может быть, больше. И вдруг, сначала с удивлением, а потом с ужасом я обнаружил свою ошибку – мой остров стал заметно смещаться к северу и продолжал неумолимо двигаться в этом направлении, прямо на моих глазах.

Прежде чем я сообразил, что происходит, и резко изменил свой курс прямо на север, я увидел перед собой южную оконечность острова и дальше – открытый океан до самого горизонта. Я оказался целиком во власти течения и со страхом видел, как оно медленно проносит меня мимо земли.

Позже я заметил довольно близко от себя низкий берег, покрытый невысоким кустарником. Я узнал потом, что это был крошечный остров Дако, всего около мили в длину. Он расположен в двух с половиной милях от Сиаргао.

Как ни старался я плыть энергичнее, как ни пытался выжать все, что еще оставалось в усталых мускулах, расстояние между мной и берегом не сокращалось.

Я все еще надеялся на чудо. Оставалась одна, последняя надежда, что попутное приливное течение вынесет меня к берегу. Но берег постепенно отодвигался все дальше и дальше, и я понял, что у меня больше нет никаких шансов выбраться на этот заколдованный остров.

Я очень устал и неподвижно повис в воде. Стало темнеть. Мое тело неторопливо поднимали и опускали большие, пологие волны зыби. Отдохнув, я медленно поплыл на север, теперь уже безо всякой цели – остров Минданао был слишком далеко.

По радужным краскам, полыхавшим по всему небу, я заметил, что наступил закат. Даже сейчас, в моем отчаянном положении, я не мог не удивиться тому, какое невероятное зрелище представляют местные закаты и восходы. На небе передо мной развертывалось настоящее апокалиптическое действо, не хватало только трубных звуков и ангелов. А может быть, они и были, и я их просто не слышал?

Стало совсем темно. Наступила моя последняя ночь в океане. На северо-востоке, не то в море, не то на берегу я увидел два огня. Они были недалеко друг от друга и мигали через определенный интервал – должно быть, это какое-то судно ловило рыбу на свет. Огни казались совсем далекими, но мне ничего не оставалось, как плыть на них. Надо же было плыть хоть куда-нибудь!

Ноги перестали мне повиноваться и беспомощно повисли – я двигал тело только руками. Было такое ощущение, что ноги совсем отсутствуют, и лишь дотронувшись до них, я мог убедиться, что они на месте. Когда ноги снова появлялись, я пытался включить их в работу, но они исчезали все чаще. Сильно горели обожженные солнцем лицо, шея и грудь. Меня лихорадило и все больше клонило ко сну. Временами я надолго терял сознание. Боясь сбить дыхание, я опустил маску и взял в рот загубник. Оказалось, что можно довольно долго висеть в воде, не боясь захлебнуться, нужно только держать трубку под определенным углом. Я чувствовал какое-то отупение и стал мерзнуть. Наконец, ноги совсем отказались служить мне и безжизненно повисли. Легкие, однако, по-прежнему работали ритмично, как и в начале пути – сказались долгие тренировки в дыхании по системе йоги. Я бы мог еще долго работать руками, но сознание стало исчезать все чаще, а когда оно возвращалось, я обнаруживал, что плыву не к огням, а от огней.

Эта ночь была очень темной, гораздо темнее всех предыдущих. Свечение вокруг меня уже не затухало – похоже, на мне основательно поселилась колония фосфоресцирующего планктона. Мне стало труднее видеть все, что происходит в нескольких метрах от меня, из-за собственного света. Но стоило мне погрузиться в полубессознательное, похожее на транс, состояние, как я приобретал странную способность видеть пространство перед собой на несколько километров вперед. Я помню, как в этом состоянии пробежал равнодушным взглядом до берега, видневшегося вдали, километрах в десяти. Я различал пальмы на берегу, за ними темную кромку леса, а дальше деревья друг над другом все выше и выше – это подъем в горы. Эти горы с голыми вершинами я видел днем, но с другой стороны. Тогда, сбоку, они казались мне одной огромной остроконечной скалой, а теперь развернулись ко мне всеми своими пиками. А вон там, недалеко от меня, какие-то широкие белые полосы, это, наверное, буруны на рифах, значит, нужно взять левее, там вода спокойнее. Я очнулся – и на меня снова навалилась непроницаемая тьма, в которой нет ничего, кроме двух-трех мигающих огней впереди.

Меня подвело мое неверие. Только позднее я понял, что действительно видел перед собой реальный остров. Оказалось, что течение, предательски отнесшее меня от восточного берега Сиаргао, через несколько часов приблизило меня к нему, но уже с южной стороны. Я находился в сравнительно спокойных водах неподалеку от еще нескольких филиппинских островов и, если бы остался там до утра, увидел бы землю на горизонте сразу с трех сторон.

Огни не приближались. Это могло быть какое-то уходящее судно. Я подумал о смерти. Мне казалось, что бессмысленно продлевать жизнь еще на несколько мучительных часов – я уже не надеялся встретить рассвет. Я решил умереть. В моем положении это было довольно трудно. В эту минуту я пожалел, что не взял с собой нож. Оставалось только два способа: один – наглотаться воды, сбросив все плавательное снаряжение, другой – нырнув, задержать дыхание, пока не кончится воздух в легких. Второй способ казался мне менее мучительным и более надежным. Смерть была мне знакома, я много раз умирал в своих отчетливых до реальности сновидениях. Я помню, как был из ревности заколот в живот где-то в Индии, как в одном из снов кто-то цепко схватил меня под водой за ноги и не отпускал, пока я не захлебнулся. Я помню, как моя голова была зажата меж деревянных брусьев гильотины и долго не падал нож. Помню, как стоял в ожидании казни во дворе тюрьмы, где одного за другим вешали моих товарищей…

Еще раз я перебрал все шансы остаться в живых. До Минданао более сорока километров. Даже если бы я мог продержаться на воде, то и тогда жить мне осталось до первого шторма – затяжного ритма дыхания я уже не выдержу.

Я подумал, что нужно проститься с женой, Женькой, мамой, друзьями. Я мысленно обратился к жене со словами прощания. Эта мысленная концентрация была настолько сильной, что я ясно ощутил ее присутствие здесь, в океане, прямо передо мной. Между нами произошел короткий диалог. Я помню, это было сильное и строгое дружеское внушение за мою слабость. Потом меня окутало облако любви и покоя. Трудно сказать, сколько времени это продолжалось. Когда это ощущение исчезло, я почувствовал себя как после длительного блаженного отдыха. Боль в мышцах прошла, прекратился озноб. В моем нынешнем состоянии убить себя было совершенно невозможно, мысли о смерти исчезли сами собой. Я снова мог плыть. Некоторое время я продолжал двигаться на мигающие огни, но потом тихий, но ясный голос внутри меня произнес: «Плыви на шум прибоя». Никакого шума прибоя я не слышал и сам себе никак не мог бы этого сказать. Но голос или, может быть, ясная мысль снова отчетливо появилась в сознании. Я прислушался – действительно, уже некоторое время вдали, где-то слева, был слышен глухой рокот, на который я раньше не обращал внимания. Он был похож на гул взлетающих реактивных самолетов. Внутренний голос настойчиво повторял, чтобы я плыл именно на шум прибоя. Я повернул влево и поплыл на этот отдаленный шум. С этого момента я потерял контроль над временем и снова, по-видимому, впал в состояние транса.

В какой-то момент я понял, что кто-то плывет рядом со мной слева. Я разговариваю с ним, не поворачиваясь и продолжая грести. Внезапно спохватившись, оборачиваюсь, ища этого второго глазами, – никого нет. Пологие волны уходят в темноту, надо мной непрерывно качаются звезды, они замирают на миг, когда я оказываюсь на вершине или в самом низу. Я понимаю, что оба этих говоривших были во мне, я же был еще и наблюдателем, слышавшим, как эти двое сначала переговаривались, а потом стали переругиваться. Их разговор совершенно исчез из моей памяти. Помню только, что он шел обо мне и о той опасности, в какой я находился, – один обвинял другого. Разговор был если не вслух, то совершенно отчетливый. Мне он представлялся спором двух посторонних. Помнится, я еще удивился, что, по их словам, нахожусь в опасности. Мое состояние было таким, как если бы я, задумавшись, тихо брел ночью по дороге вдали от человеческого жилья.

Я совсем потерял понятие о времени, и мне стало казаться, будто я плыву уже очень давно – целую вечность.

Иногда на волнах возникали какие-то непонятные светящиеся всплески, похожие на языки пламени. То, что вызывало эти всплески, оставалось в тени или было едва различимо. Я пугался, когда они вплотную приближались ко мне, – тогда казалось, что это движется что-то живое, а то вдруг чудилось, что со склона волны, как с горы, прямо на меня скатывается огненная бочка. Когда эти всплески появлялись вокруг, казалось, что какие-то неразличимые существа бегают, прыгают, скользят и летают над поверхностью океана. Как и в прошлую ночь, слышались непонятные звуки, тихое пение и перекликающиеся голоса. Началось что-то похожее на галлюцинации: стоило сознанию задержаться на мимолетных мыслях и образах, как они тут же обретали осязаемые формы. Я видел старинные корабли, финикийские галеры, каравеллы Колумба, клипера, идущие на всех парусах; ко мне подплывали шлюпки с людьми – я ясно видел их лица, они разговаривали со мной и проплывали дальше. Я видел, как пираты-мавры бросались на абордаж купеческих судов и перетаскивали сундуки с товаром и кувшины с вином на свой парусник, как совсем близко от меня бесшумно скользил «Летучий Голландец»… Возникали отрывочные, неясные картины каких-то катастроф: судно в пламени и дыму, я на мачте парусника, потерпевшего кораблекрушение. Внизу в панике мечутся люди. Внезапный взрыв, и я лечу куда-то в бездну. Пытаюсь ухватиться за плот, наспех связанный из двух рей, но меня смывает волной. Я не успеваю взобраться на него – и вижу подплывающую акулу…

В те мгновения, когда смерть казалась неминуемой, видения внезапно обрывались, и я снова оказывался в ночном океане.

Но потом все видения пропали. Со мной случилось что-то, что не могло быть ни сном, ни галлюцинацией.

След этого события остался во мне на всю жизнь. Я запомнил его, потому что его нельзя было не запомнить, так сильно человека не может изменить ни бред, ни сон, ни видение.

Я оказался в просторном доме, который сначала был пуст. Я обошел все комнаты – одна была больше других, с длинными лавками вдоль стен. Только я направился к выходу по узкому коридору, как столкнулся с группой людей, мужчин и женщин, одетых в длинные светлые одежды. Я почувствовал себя неловко вначале, я совершенно не помнил, как оказался внутри дома, и не мог бы объяснить им мое вторжение. Но они как будто нисколько не удивились моему появлению и встретили меня сердечно и приветливо.

Я не берусь описать ту жизнь. Я был счастлив там, как никогда и нигде больше. Во всем ощущалось божественное присутствие – и в этих людях, и в природе, и во всей атмосфере той жизни. Наши души были полны любовью. Мы общались без слов, будто читая намерения друг друга. Понимание было абсолютным. Времени не существовало: не было ни прошлого, ни будущего – всегда одно счастливое настоящее.

Я жил среди этих людей долго, может быть, годы.

Несколько раз я терял это счастливое состояние и тогда оказывался среди высоких волн в ночном океане. В эти минуты я ощущал глубокий душевный перелом, какие-то необратимые явления в психике и во всем теле. Я переживал потерю чего-то бесценно чудесного. В памяти возникали какие-то неясные обрывки воспоминаний, но я не мог связать их в одно целое. Я помню вокруг себя светящуюся массу воды в непрерывном движении, огромный корабль с яркими огнями, удаляющийся от меня в темноту. Больше я ничего не мог вспомнить.

Каждый раз, когда я находил себя в океане, я понимал, что сбился с курса и плыву в сторону от шума прибоя. Я прислушивался, менял направление и тут же возвращался обратно. Иногда я оказывался в океане всего на несколько минут, как будто меня посылали для того, чтобы выправить курс. Оттуда, из другого мира, океан казался сном, и я быстро забывал о нем, вернувшись. Но одно впечатление, сильное и неприятное, повторялось чаще других: я завис в какой-то странной среде. У меня болит все тело, я очень устал, мне ужасно хочется встать на ноги. Я ищу под ногами какую-нибудь опору и не могу найти – везде вокруг меня только непонятная среда. Я не понимаю, что я в воде. Я не понимаю, кто я, где, почему – я только хочу вернуться назад, туда, где только что был.

В один из дней мы собрались в просторном зале за большим столом. Что-то необычайное происходило вокруг, и я чувствовал, что центром этого происходящего был я. Я видел обращенные на меня взгляды, в них была любовь и напутственное ободрение. Это было похоже на церемонию прощания.

И тут, прежде чем я успел понять что-либо, стены комнаты стали трескаться и раскалываться на части. Какая-то могучая сила сорвала меня с места и швырнула в ночной океан с кипящей и светящейся водой. Первые мгновения были абсолютно безмолвными – слух еще не успел включиться, но в следующий момент я услышал рев океана. Меня сильно встряхнуло, и я стал неудержимо падать куда-то в бездну. Ясно помню свою первую мысль: «Я жив, я на рифе!». Волна отхлынула, и я оказался в пенистой, кипящей воде, а рев прибоя теперь переместился в сторону.

Я окончательно пришел в себя и начал соображать, что же делать, но тут снова услышал приближающийся гул.

Свечение моря вблизи меня создавало впечатление непроницаемой темноты вокруг – точно такой же эффект наблюдается, когда сидишь у пылающего костра ночью. Но то, что я увидел неожиданно, в каких-то тридцати-сорока метрах от себя, врезалось в мою память на всю жизнь.

Это была гигантская волна с крутым, очень и очень медленно падающим гребнем. Я никогда в жизни не видел таких огромных волн – мне казалось, что она даже чуть-чуть касается неба. Ее гребень был окружен светящимся ореолом, и вся она была залита голубоватым сиянием от подошвы до вершины. Наверное, эта волна была не больше тех волн, которые рождаются с внешней стороны рифов во время крупной океанской зыби, но я находился у самого ее подножья, где вообще редко бывает наблюдатель, и оттуда она выглядела гигантской. Она двигалась медленно и была фантастически красива. Я видел ее чуть сбоку. Линия ее изгиба была настолько совершенной благодаря идеальным соотношениям высоты волны и гребня, что казалась живой и одушевленной. Волна как будто стояла на одном месте, сотканная из голубоватого сияния и бесчисленных светящихся брызг. Изгиб ее гребня, стройного, как лебединая шея, продолжал сохранять свою совершенную форму – вода свободно переливалась через него, плавно стекая танцующими языками пламени. Она немного отставала как раз в том месте, где я находился. Я был так захвачен ее созерцанием, что совершенно забыл об опасности.

Внезапно я услышал глухой рокот справа от себя, повернул голову и понял: «Это конец».

Гигантская гора отчетливо высилась метрах в двадцати и медленно двигалась уже прямо на меня, но так медленно, что в течение нескольких секунд я с ужасом, как завороженный, следил за ней. Однако волна не обрушилась на меня, как я невольно ожидал. Какая-то неумолимая сила потащила меня наверх по ее не очень крутому склону, прямо к самому подножью падающего гребня. Я инстинктивно схватился за маску с трубкой и успел сделать глубокий вдох. Гребень стал рушиться на меня, а затем меня затянуло под него. Какое-то мгновение я находился прямо под ним, в завитке волны, как в пещере. Потом мое тело оказалось в бушующем потоке воды – внутренние силы волны извивали меня винтом, переворачивали много раз через голову, крутили во все стороны, пока не ослабли.

Я стал всплывать на поверхность, совершенно не представляя, как глубоко под водой я мог оказаться. Я успел лишь отметить про себя, что меня не ударило о риф и моя маска с трубкой со мной, пошевелил ногами – ласты тоже были на месте.

У меня хватило дыхания добраться до поверхности, хотя, по моим ощущениям, я всплывал довольно долго. Я стал жадно глотать свежий воздух и, наконец, понемногу отдышался. В эту минуту я увидел, как недалеко от меня в ореоле голубоватого сияния поднимается новая волна. И опять меня охватило одновременно восхищение и неописуемый ужас перед этой совершенной громадой. «Где же риф, и сколько волн я еще смогу выдержать?» – промелькнула мысль. Волна приближалась медленно, царственно, торжественно. Я делал глубокие вдохи и выдохи, стараясь накопить побольше кислорода в легких. На этот раз она казалась мне гигантской коброй, которая, изогнув шею, готовилась броситься на меня. В следующее мгновенье я был проглочен ею. У меня едва хватило дыхания дотянуть до поверхности – я дышал уже безо всякой предосторожности, как утопающий. Прошло еще несколько волн, и я был погребен под каждой из них. Увидев, как новая волна приближается из темноты, я понял, что она будет для меня последней. Я простился с жизнью и в эту минуту вспомнил, как мне удавалось удерживаться на гребнях больших волн, купаясь в Черном море. Правда, то были просто волны-карлики по сравнению с теми, что мне пришлось увидеть сейчас. Так же, как тогда, я быстро развернулся спиной к волне, и на этот раз она подхватила меня и понесла в падающем гребне с огромной скоростью сначала далеко вперед, а когда отхлынула обратно, назад. Я легко выбрался на поверхность и поплыл, не теряя времени, вместе с движением волн. Я надеялся, что где-то там, за рифами, должна быть лагуна. Мне казалось, что следующая волна долго не появляется, но потом я ее увидел. Это была уже не гора, а просто очень большая волна с крутым падающим гребнем. Я быстро принял горизонтальное положение на ее гребне, и она понесла меня далеко вперед, держа почти на поверхности воды, так что мне было уже довольно легко отдышаться и приготовиться к следующей. Теперь я все время плыл по направлению движения волн, они осторожно подхватывали меня на свои шумные гребни и уносили вперед, все дальше от гигантских волн с внешней стороны рифа. Вдруг я почувствовал под ногами что-то твердое. Не успел я понять, что это было, как крупная волна пронесла меня еще на какое-то расстояние, и я оказался стоящим в воде по пояс. Я сделал несколько неуверенных шагов, отдышался и огляделся. Вокруг меня – безбрежный океан, только беспорядочное движение потоков воды, пены и фосфоресцирующих брызг.

Когда новая волна отнесла меня еще на несколько метров, глубина оказалась чуть выше колена.

Очередная волна смыла меня, и я оказался на плаву. Когда она отхлынула, я попытался встать на ноги, но дна нащупать не смог. Это значило, что меня вынесло в лагуну, а риф остался позади. Стало непривычно тихо, глухой рокот океана слышался где-то за спиной. Казалось, что я очутился в спокойной бухте. Я решил вернуться на риф и отдохнуть. Нащупав отвесную стену, я попытался взобраться на ее край, но тут же большая волна отбросила меня назад. Много раз я пытался встать на ноги на краю рифа, но волны сбрасывали меня обратно, и я начал уставать. Гораздо легче было держаться на поверхности в тихой лагуне, чем бороться с волнами на краю рифа.

Я снова огляделся. Кромешная тьма. Кругом – ничего. «В центре лагуны обязательно должен быть остров, это знает любой школьник из уроков географии», – думал я.

Первое время я плыл, стараясь удержать шум прибоя за спиной, но через полчаса, а то и больше, это стало трудно делать: он слышался то справа, то слева, то сразу со всех сторон. Тогда я решил плыть так, чтобы шум прибоя все время удалялся. Я менял курс много раз, двигаясь просто «на тишину», в сторону предполагаемого острова.

Наконец, шум прибоя стал слышен только с одной стороны, и я, повернувшись к нему спиной, поплыл по прямой, не останавливаясь.

Каждое мое движение сопровождалось вспышками синего пламени. Наверное, я выглядел со стороны как неугасимый пылающий костер. Я заметил еще, что мой собственный свет становится все ярче и ярче и основательно мешает мне видеть водное пространство впереди и вокруг меня. Уже больше часа я плыл в лагуне. Было как-то непривычно двигаться среди этой внезапной тишины, на поверхности гладкой, как озеро. Всплески воды при каждом неосторожном движении казались слишком шумными и, как фальшивые аккорды, искажали нежную мелодию тишины. Я, наконец, мог снова поднять маску на лоб, отодвинуть трубку в сторону и получше оглядеться. Я снова вспомнил об акулах. Первым делом я осмотрел все непокрытые одеждой участки тела. Боли нигде не чувствовалось, но я знал по опыту, что в воде даже глубокая рана не вызывает болезненных ощущений, – мне приходилось видеть под водой, как из раны выкатываются шарики крови, черные, если глубоко, темно-красные, если мелко, и распыляются, превращаясь в мутные облачка, без малейшей боли. Свечение планктона позволяло мне отчетливо различать поверхность кожи до тонких волосков на руках и ногах. Я заметил кровь на разбитых коленях и перевязал их шейным платком. Я ободрал их, наверное, на рифе, когда много раз карабкался в воде на его острые коралловые уступы. В лагуне могло быть больше акул, чем с наветренной стороны, и еще неизвестно, как долго придется плыть к острову. Кровь привлекает даже те виды акул, которые обычно не нападают на человека. Но неверно думать, что акулы сразу же набрасываются на человека. Я читал, что в лагунах акулы не трогают местных жителей и нападают на чужих, совершенно так же, как это делают деревенские собаки. Мне пришла в голову странная мысль, что акулы могут просто бояться меня, – я, наверное, представляюсь им непонятным, светящимся чудовищем. Ведь многие глубоководные обитатели моря имеют собственное свечение – ясно, не от хорошей жизни. Я снова надел маску, взял в рот загубник и взглянул вниз. Глубина в этом месте не превышала десяти-двенадцати метров, и все дно подо мной излучало массу света – это были, несомненно, живые коралловые рифы. Я так много читал о них, мечтал увидеть хоть одним глазом, и вот они открылись передо мной во всей своей красе, неожиданно, среди ночи…

Шум прибоя слышался уже далеко, напоминая раскаты грома. Я продолжал плыть вслепую, стараясь только удерживать его за спиной. Плыть становилось все труднее – кроме общей усталости, я чувствовал, что мое дыхание стало учащаться: видимо, задержки дыхания на рифе дали себя знать. Наконец я увидел группу огней чуть-чуть слева от себя. Они приветливо мигали и, казалось, были не очень далеко. Мое дыхание все ухудшалось – каждые пятнадцать минут я пытался неподвижно висеть в воде, но это уже не помогало. Мне просто не хватало воздуха. Я жадно ловил его ртом и стал хрипеть. Глубина подо мной была уже не больше пяти метров. Вдруг на фоне темного неба я разглядел верхушки пальм.

Они были гораздо ближе, чем огни, и я поплыл к ним – в огнях я окончательно разочаровался. Яркое свечение моего тела просто ослепляло меня, я уже едва мог видеть поверхность воды на расстоянии вытянутой руки и стал пугаться темноты перед собой. Прошло несколько часов с тех пор, как я покинул риф. Я чувствовал себя очень скверно и полагался только на силу воли. Мне казалось, что я буду вечно плыть куда-то в неизвестность, а пальмы на фоне неба – просто мираж, как и те огни, что видны слева. Сознание снова стало покидать меня. Я вижу себя среди дюн в пустыне, но не могу идти. Я проваливаюсь в песок по пояс и еле-еле ползу вперед к едва видимому на горизонте оазису. С трудом добираюсь до вершины холма, за которым он должен быть, и вижу его опять у самого горизонта. Я бреду по степи поздней ночью. Я заблудился и очень устал. Впереди – огни какой-то деревни. Мне ужасно хочется лечь и отдохнуть хотя бы несколько минут, но я боюсь, что они погаснут и мне придется идти неизвестно куда еще одну ночь. Огни приближаются и вдруг превращаются в каких-то злобных созданий, которые, дико хохоча, разбегаются в разные стороны… Дышать я уже почти не мог и только хрипел.

В последний раз я попытался нащупать ногой дно… и вдруг, не веря себе, почувствовал под ногой твердую опору. Я стоял по грудь в воде и не мог поверить, что это не сон… Впереди, насколько можно было различить, темнела вода лагуны. Место было мелкое, и мне пришлось долго брести по грудь в воде, плыть снова и опять брести по пояс в воде, прежде чем я ступил на берег.

В эти минуты я боялся акул больше всего на свете. «Если акулы сожрут меня именно сейчас, – я вздрогнул от этой мысли, – будет просто обидно!»

Я, пошатываясь, вышел на коралловый песок у подножья высоких пальм. За мной тянулся ручей светящейся воды, а тело мое сверкало, словно бальное платье, усыпанное блестками. Только теперь я почувствовал себя в полной безопасности. Океан остался позади, а с ним и все мое прошлое.

Я сел на песок и прислонился к пальмовому стволу. Земля подо мной все еще качалась, и мне пришлось крепче прижаться к нему спиной, чтобы не упасть.

Ни единая клеточка во мне не хотела шевелиться. Тихо шелестели листья где-то высоко над головой.

Среди редких облаков были видны редкие звезды. Справа и слева вдоль берега тянулись цепочки пальм, их вершины ясно выделялись на фоне ночного неба.

На берегу под пальмами мелькали тени, слышались пение и музыка, похожая на испанскую, виднелись танцующие пары. До меня доносились приглушенный смех и возгласы.

Где-то там, по ту сторону лагуны, шумел рокот прибоя.

Я повернул голову и вздрогнул от неожиданности: оттуда на меня надвигалась огромная волна. Она была прозрачной, и я мог видеть все, что было за ней, сквозь ее толщу. Я хотел вскочить, чтобы встретить ее, но она медленно прошла через меня, не причинив ни малейшего вреда. Впереди нарастала новая.

Я закрыл глаза и полностью расслабился.

«Океан любит меня, он вынес меня на берег, как на ладони», – думал я. Чувство ответной любви затопило мою душу. Мое тело будто исчезло, растворилось. Последнее, что я помню, был звук обрывающейся струны. Мое «я» внезапно расширилось и стало включать в себя огромное пространство. Я мог смотреть сверху на океан, на остров, я был среди звезд, плыл облаками в ночном небе. Я был каждым деревом, каждым цветком, я проносился ветром по верхушкам пальм, я был отражением звезд в зеркале лагуны. В меня вошла одушевленная Тишина… А когда через некоторое время она незаметно исчезла, в душе сохранилось чувство бесконечной благодарности, которое оставляет по себе любовь, навсегда озарившая душу. Ко мне постепенно возвращались обычные ощущения: я опять чувствовал тело, сознание нужно было направлять, как узкий луч света, по очереди с объекта на объект, с одной мысли на другую.

На берегу вдруг стало очень тихо. Это удивило меня, и, собрав силы, я встал и направился к тому месту, где только что слышались говор и смех и танцевали пары под испанскую мелодию – она все еще звучала у меня в ушах. Там не было никого. Я один на всем берегу лагуны. Это было совершенно необъяснимо. Отчего я не подошел к ним сразу? Если бы я знал, что они бесследно исчезнут, разве бы я не притронулся рукой к каждой паре!

Было ли это галлюцинацией? Было ли это чем-то реальным? – Я так и не знаю до сих пор.

Я почувствовал неодолимую усталость и тут же заснул на песке под пальмами.

Спал я недолго. Меня разбудили укусы муравьев и москитов. Мое тело продолжало фосфоресцировать; стоило мне поднести ладонь к любому мелкому объекту, который я хотел разглядеть, я мог видеть его достаточно хорошо в своем собственном свечении. Свечение тела затухало медленно, и было удобно пользоваться им в ночной темноте.

Я почувствовал сильный озноб, как при солнечных ожогах, и решил пойти вглубь острова, там могло быть теплее.

Пальмы росли только на побережье, дальше начинались банановые заросли, и я долго шел среди них. Потом стали встречаться незнакомые деревья и кустарники, обвитые лианами, приходилось перешагивать через полусгнившие стволы и громадные ветви с крупными листьями. Я с жадным любопытством рассматривал все вокруг. Так вот какие они, эти таинственные тропические джунгли!

На ногах у меня были только носки, идти стало трудно. Я часто останавливался и прислушивался. Раздавались странные, незнакомые звуки. Я различал крики ночных птиц, слабый писк насекомых, звуки, напоминавшие плач ребенка, глухой вой, легкое рычание, а иногда как будто человеческий крик. Часто слышалось шуршание в кустах – наверное, я вспугивал птиц и каких-то мелких животных. Один такой шорох, плавный и долгий, заставил меня насторожиться. На всякий случай я замер на месте и стоял не шевелясь, пока он не затих. Заросли сомкнулись в непроходимую чащу, под ногами захлюпала вода, похоже было, что начинается болото. Я решил повернуть назад. Ласты, маску и трубку – все свое бесценное имущество я все время нес с собой. Потом в воздухе снова сильно почувствовался запах моря и водорослей, по вершинам деревьев пронесся ветер, резко и сухо зашуршали банановые листья.

Я вышел на берег лагуны уже в другом месте – и неожиданно наткнулся на недостроенную пирогу. Она была сделана из могучего ствола, выдолбленного изнутри в нескольких местах, с очень толстыми перегородками. Одно из отделений было достаточно просторным, чтобы вытянуться во весь рост. В пироге оказалось достаточно сухо, я набросал свежих банановых листьев и решил немного поспать. Мне стало теплее от долгой ходьбы, одежда немного обсохла. Я посветил руками по дну и стенкам – нет ли муравьев и других кусачих насекомых, улегся и заснул.

Но укусы москитов оказались очень болезненными, и подремать удалось недолго. Примерно через час я вылез из пироги и отправился наугад вдоль берега. Зачерпнув морской воды, я полил фосфоресцирующий планктон на одежду и все тело: ночь еще не прошла, а свет мог пригодиться. Свечение вспыхнуло с новой силой, так что теперь я мог отгонять от себя москитов.

Я чувствовал себя новорожденным Адамом, мир стал для меня совершенно новым, неизвестным и прекрасным.

Я пытался восстановить в памяти все, что произошло со мной, но это были очень странные воспоминания. Все последние события как будто случились давным-давно и не со мной, а с другим человеком.

Я вспоминаю, как три дня назад я шел к корме лайнера, чтобы прыгнуть с борта в штормовой океан, как чудом не угодил под винт, как понял, что добраться до берега живым не удастся, но самое большее, что это вызывает во мне сейчас, – легкую улыбку: да, было, было – давным-давно. Однажды в детстве меня чуть не забодал теленок – помню, как я испугался, мне казалось, на меня напало огромное чудовище. Потом мне было забавно вспоминать об этом. Вот и теперь, я иду, и мне весело думать, какой, должно быть, сейчас переполох на лайнере. Они на экваторе, у них праздник Нептуна – без меня. Это не равнодушие. То, что сейчас во мне, – счастливое невозмутимое спокойствие. Я не могу вернуться к прошлому, которым жил еще предыдущую ночь, глубокая пропасть пролегла между моим вчерашним «я» и мной сегодняшним. Все это произошло не постепенно, а сразу. Я прошел какой-то психологический барьер этой ночью. Я хорошо помню себя до момента, когда услышал внутренний голос и поплыл на шум прибоя. Когда на меня обрушились гигантские волны, мне было не до самоанализа, но каким-то внутренним чутьем я ощущал, что стал совсем другим человеком. Вся моя прежняя жизнь отделилась от меня за то время, что я был в другом мире. Там я будто родился заново. У меня не осталось ни единого неприятного воспоминания, никаких отрицательных эмоций. Все душевные раны – а их было немало – затянулись. На мне больше не висит груз прошлого. Человек, не испытавший этого, даже не подозревает о его тяжести. Наверное, все мы, кроме детей, носим в себе маленький ад, и в сознании, и в подсознательном.

Когда я вышел на берег, я испытал все. Я был королем, я был Цезарем. Я прошел через все. Исполнились все мои мечты. У меня пропала прежняя зависть к героям. Я стал Мужчиной. Исчез тайный, мучивший меня комплекс неполноценности. Люди никогда не перешагнут какую-то черту – я перешагнул. Я сделал это, я ступил через порог. Первый раз в жизни я наслаждался самим собой. Никакой ностальгии, которой я так боялся, не было и в помине. Не было и страха будущего. И еще я заметил, что исчезли мучения секса, – ощущение было, будто я и не знаю, что на свете есть женщины.

Все это было так, как если бы я мог взять с полки книгу, просмотреть ее и спокойно поставить обратно – а эта книга была вся моя прежняя жизнь.

Есть мне не хотелось – вся полость рта была воспалена от соленой воды и загубника, – хотелось пить, но я был далек от состояния, когда умирают от жажды. Я никак не мог привыкнуть к удовольствию от ощущения земли под ногами. Идти было так приятно – песок был крупным и чистым, морской бриз ласково освежал кожу. По дороге мне попался круглый предмет величиной с детский мяч. Я догадался, что это кокосовый орех. Разбить его упругую волокнистую кожуру оказалось непросто. Молока внутри не было, я вспомнил, что оно бывает только в зеленых орехах, для этого нужно было лезть на вершину пальмы, и я решил отложить это на завтра. Почему-то я совсем не видел обезьян на деревьях – может быть, они все спали. Я положил кусочки белой мякоти ореха про запас в ласты.

Там, на корабле, решаясь на побег, я далеко не был уверен, что доплыву до острова. Поэтому я не предусмотрел множества самых простых вещей: спички, нож, какой-нибудь документ. У меня совсем ничего не было, кроме амулета и плавательных принадлежностей.

Я чувствовал себя Робинзоном Крузо, я уже был влюблен в свой остров. На нем было все, о чем только можно мечтать: высокие горы, зеленые джунгли и вокруг – теплый океан до самого горизонта. Я припоминал, что знаю о флоре и фауне тропических островов, но все мои сведения относились к африканским и индийским джунглям или бассейну Амазонки. «Придется открывать все заново!» – замирал я от новых возможностей. Самое главное – добыть огонь. Можно высекать искры кремниевыми камнями, а если их не будет – получать его трением, я еще в детстве научился этому. Я сумею развести костер, чтобы обогреться, отпугивать животных и выжигать угли для приготовления еды. Ядовитые насекомые и змеи меня никогда не пугали. Из тонких лиан я сплету тетиву для лука, а из обожженного дерева и каменных наконечников сделаю копье и стрелы. Еды – я был уверен – найду сколько угодно в джунглях и в море, я буду ловить рыбу, искать крабов и съедобных моллюсков. Пресную воду можно найти в кокосовых орехах и стеблях растений. А одежда мне просто не нужна – живут же дикари всю жизнь без одежды! Сначала я найду укромное место и построю себе хижину – на острове должен быть бамбук, это самый легкий строительный материал. На крышу пойдут банановые и пальмовые листья. А потом я начну исследовать весь остров с побережья, каждый километр, каждую гору, каждую бухточку!

Вдруг я вспомнил, что остров обитаем. Ну что ж – если нельзя будет найти пустынное побережье, придется искать другой, необитаемый остров – между Сиаргао и Минданао есть еще несколько небольших островов. А то можно жить в джунглях! На побережье я буду ходить только ловить рыбу, когда никого не будет поблизости. Я буду Тарзаном этого острова!

Сбылась великая мечта моей жизни: я был обладателем большого тропического острова – целых восемнадцать миль в длину. Что может с этим сравниться? Разве путешествие на другую планету? Я никогда не был так богат!

Я шел по берегу лагуны среди пальм и чувствовал себя счастливейшим первооткрывателем. В эту минуту мне ужасно хотелось танцевать. Сиртаки! Что сильнее может прожечь душу и в счастье и в горе! Я широко раскинул руки, положив их на плечи двух воображаемых друзей, услышал начальные аккорды и сделал первое движение.

Я танцевал сиртаки на песке под пальмами и хохотал от радости!

Вдруг сбоку от меня произошло какое-то непонятное движение. Из темноты отчетливо выступили человеческие фигуры.

Это были туземцы. Они, видимо, только что подошли.

Ближе всех стоял темнокожий человек в белой рубашке и светлых брюках. Он испуганно вскрикнул и сделал длинный прыжок назад. Остальные стояли, словно окаменев. Наступила продолжительная пауза.

Нужно было немедленно что-то сделать, чтобы убедить этих людей в моих мирных намерениях.

Я отбросил ласты и маску в сторону и поднял ладони с растопыренными пальцами – я где-то читал, что этим жестом туземцы показывают отсутствие оружия. Потом широким движением я указал в сторону океана и сделал несколько плавательных движений.

Прошло две или три минуты молчаливого напряженного ожидания, прежде чем кто-то из туземцев пошевелился и стал медленно приближаться ко мне. Немного позже я узнал причину такого боязливого недоверия. Оказывается, неподалеку от места, где мы встретились, было кладбище – мое тело все еще продолжало фосфоресцировать в темноте, и эти люди поначалу приняли меня за танцующее привидение.

Напряжение немного ослабло. Первыми ко мне подошли дети – они всегда смелее взрослых. Сначала они недоверчиво притрагивались ко мне по очереди, тут же отдергивая руку, потом заговорили все разом на каком-то незнакомом языке, из которого я понял только одно слово «американ». Я стоял, окруженный ими, и улыбался. Это была большая семья, отец и дети, по-видимому, возвращавшиеся с ночной рыбалки. Отец все еще опасливо стоял в стороне. Дети заметили на песке мои ласты, маску и трубку и бросились рассматривать их. Девочка лет двенадцати спросила меня по-английски и по-испански, кто я и откуда. Я немного говорил по-английски, и мы вполне смогли объясниться. Посыпались бесчисленные вопросы. Почему-то они решили, что в океане произошло кораблекрушение и я единственный, кто остался в живых. Меня все время спрашивали: «А где же остальные?». Я пытался объяснить, что корабль цел и невредим, никакого кораблекрушения не было и что я один прыгнул в море.

Они никак не могли этого понять. Тут же последовал невинный, а в сущности, глубоко философский вопрос: «А зачем?».

Мне стало смешно, когда я увидел себя со стороны. Что я мог им ответить? Действительно – зачем? Это было, как если бы меня спросили – зачем я живу на свете?..

Другой вопрос: «Почему тебя не тронули акулы?» – тоже поставил меня в тупик. Пришлось показать амулет и сказать, что он охраняет от акул. Мне тут же поверили, но посыпались еще более сложные вопросы. Дети экзаменовали меня сразу в науке, религии и философии. Мне очень хотелось до конца выдержать этот экзамен. Их отец не говорил по-английски и от полного непонимания питал ко мне уважение. Они пригласили меня к себе. Мы около часа шли по песчаному берегу лагуны, пока не дошли до их дома. Это оказалось большое бунгало на сваях среди высоких пальм – такие я видел в фильме о Новой Гвинее. Мы поднялись на высокое крыльцо и вошли внутрь. В доме не было электрического света, и кто-то из взрослых зажег керосиновую лампу. На стенах запрыгали большие тени от бегающих детей – их уже было не менее десятка. Меня обступило множество темнокожих людей, они смотрели на меня с таким любопытством, как будто я прибыл с другой планеты. Я сидел на скамье за дощатым столом, почти как в том, ином мире, в котором был несколько часов назад, – и мог только улыбаться им в ответ. Обстановка вокруг меня была настолько невероятной, что мне хотелось ущипнуть себя, чтобы проверить, не сон ли это. Мне казалось, что я нахожусь не то в избушке Бабы-Яги, не то в жилище гномов, где-то меж гигантскими корневищами, не то в какой-то волшебной пещере, а может быть, вообще на другой планете. С потолка что-то свисало, из углов опускалась огромная паутина – позже я узнал, что это были противомоскитные сетки, слабый свет лампы подсвечивал снизу черные лица. Постоянно движущиеся тени на стенах, пристальные взгляды множества глаз, говор на незнакомом языке, фантастические вопросы – все это напоминало какой-то колдовской мир. Крошечные черные создания – это были дети – ходили голыми, они копошились где-то и вверху, и внизу под столом, и чуть ли не по стенам. На всякий случай я старался по возможности не смотреть на те их места, где могли быть рожки и хвостики. Иногда откуда-то из темноты плавно накатывались и проносились по комнате огромные фосфоресцирующие волны, стены бунгало угрожающе кренились, пол уходил из-под моих ног, но никто кроме меня этого будто не видел и не выражал никакого волнения.

Пожилая женщина, хозяйка бунгало, подала мне какой-то местный горячий напиток. Только отхлебнув несколько глотков, я почувствовал, как сильно хочу пить. Когда я выпил все, что оказалось в чайнике, хозяйка, нисколько не удивившись, поставила на огонь целое ведро. Я продолжал пить стакан за стаканом, но от еды отказался – полость рта еще сильно болела.

Старшая девочка, та самая, что была на берегу, навела порядок несколькими уверенными командами и взялась вести наш разговор. Поначалу он напоминал разговор двух сумасшедших. Пропасть нашего непонимания была равна пропасти между мирами, из которых мы пришли. Но если физическое расстояние между нами было преодолимо, то выстроить мост между нашими сознаниями мне было не под силу. У островитян было, мягко говоря, смутное представление о внешнем мире, и они никак не могли понять мотивов моего поступка. Я стоял перед ними, как нечто абсолютно абсурдное, выбивающееся из их ясных и устоявшихся представлений, и они напряженно и неутомимо старались поскорее вогнать это выскочившее звено в цепочку связей их мира.

Их вопросы ошарашивали меня. С напряжением и усилием я старался ответить, но воспринять мои ответы они были просто не в состоянии. Тогда девочка взяла на себя роль психолога. Каким-то внутренним чутьем она ухватила примерный духовный уровень пришельца с другого края света. Она задавала вопросы так, как врач разговаривает с сумасшедшим, – со всей возможной для такого случая вежливостью, чтобы исключить любые непредвиденные обиды. Ей удалось нащупать нечто общее, понятное для обеих сторон, и наконец весь разговор принял более-менее осмысленные очертания, войдя в русло обычной человеческой логики. Если вопрос казался нашей переводчице излишне прямолинейным, она поднимала глаза к потолку и переводила его сначала на свой, понятный ей одной язык, как бы приноравливая его ко мне из личного опыта общения со мной, – и уже после этого задавала его по-английски. Я излагал мысль, как бы советуясь с ней, она снова поднимала глаза к потолку и переводила ее, не дословно, а со своими дополнениями. Я видел, что эта маленькая филиппинка понимает меня так, будто я пришел к ним из соседней деревни. А когда мои ответы в ее переводе вызвали дружный, одобрительный хохот островитян, я стал относиться к своей покровительнице с еще большим почтением.

Бунгало наполнялось все новыми гостями. Я чувствовал себя с ними легко – они были простые и добрые люди. Снова и снова меня расспрашивали об акулах. Интерес к моему амулету – он висел на шее – все возрастал, и даже я сам стал больше верить в его магическую силу. Еще раз мы вспоминали первую встречу на берегу лагуны, и все смеялись над тем, как они приняли меня за привидение. Белый человек не появлялся здесь уже много лет, а со стороны океана – вообще никогда за всю историю острова.

Мне сказали, что я нахожусь в поселке Генерал Луна, на острове Сиаргао. Это означало, что я не ошибся в расчетах. Я знаю, что больше всего этому удивились бы капитан и штурман лайнера. Действительно, это было похоже на чудо – ведь я видел карту всего однажды, и то мельком. Даже если бы я сидел над ней с циркулем и измерителем, то и тогда вероятность ошибки превысила бы длину острова, да и никто не мог бы предусмотреть главного – ветров и течений. Но капитан, видимо, все же изменил курс и повернул от острова, поэтому и расстояние оказалось значительно большим, чем я ожидал.

Неожиданно толпа вокруг меня расступилась и пропустила вперед просто одетого, улыбающегося человека, который представился местным полицейским. Откуда мог быть полицейский в этих джунглях? Меня успокоило то, что в доме нет электричества, а значит, по моим понятиям, не могло быть и телефонной связи. Полицейский не носил формы и не имел оружия, он вежливо расспрашивал о моих злоключениях, потом положил передо мной лист бумаги и попросил написать основные данные. Затем, задав из любопытства еще несколько вопросов, удалился. Было далеко за полночь.

Я решил, что утром следующего дня под любым предлогом выберусь из дома и уйду в джунгли.

Меня уложили спать на кровать с противомоскитной сеткой, и я уснул, едва коснувшись подушки.

Мне снилось, что я вышел из бунгало и направился в сторону джунглей. Лишь небольшая полоса вспаханной земли отделяла меня от них. Внезапно поднялся ветер и упал густой туман. Я шел вперед почти на ощупь, но джунгли будто растворились в мареве. С другой стороны селения слышались пение и музыка. Я повернул назад и, пройдя через спящий поселок, оказался у самой стены банановых зарослей. Там, в глубине, на небольшой поляне сидели люди, горел костер, виднелась вереница танцующих девушек. Меня заметили и пригласили к огню. Я немного посидел с ними, но неотвязная мысль – дойти до джунглей – погнала меня дальше. Как только я снова направился в заросли, поднялся ветер и вновь опустилась белая мгла. Куда бы я ни шел, как только я достигал ближайших деревьев, появлялась сплошная пелена тумана…

Я проснулся от прикосновения и никак не мог понять, где нахожусь. Было совсем светло, яркие лучи пробивались сквозь щели закрытых ставнями окон. Хозяйка дома дала мне воды умыться и поднесла стакан того же, что и вчера, напитка.

Я удивился, почему меня так рано разбудили. В доме происходило какое-то непонятное хлопотливое движение. Хозяин вдруг предложил мне рубашку и полотняные брюки, совсем мне ненужные. Отказываться было невежливо, и я принял подарок с благодарностью.

Что-то подсказывало мне выйти на крыльцо бунгало. Внизу под пальмами я увидел толпу темнокожих людей, их было не менее двухсот. При моем появлении они поднялись и захлопали, крича что-то на местном наречии. Я понял, что все они пришли поглядеть на меня, как на чудо, и уже давно дожидались моего появления.

Я улыбнулся в ответ и приветственно поднял руку, как это делали древние римляне, – жеста более подходящего для такой ситуации я не нашел.

Потом мои глаза остановились на том, от чего я не мог не вздрогнуть всем своим существом. Господи, почему я не ушел в джунгли той же ночью!

За толпой я увидел зеленый джип, рядом стояли люди в форме, с автоматами на плечах.

В гуще местных жителей образовался коридор, и двое военных, офицер и солдат, направились ко мне.

Прежде чем сесть в джип, я бросил последний взгляд на такие близкие синие горы.

При дневном свете остров показался мне еще красивее.

Это был он, тот самый, вымечтанный с детства, мой заветный остров! О нем, о его пальмах, банановых рощах, пахучем ветре, белом песке и синем небе, о его джунглях я мечтал, сидя над школьными учебниками в своем сонном маленьком городе.

Я так и не успел развести здесь огонь, я не построил хижину и не посадил дерево.

Но я все же увидел его воочию. Я доплыл до него. Я стоял на его берегу.

Судьба оказалась благосклонной ко мне. Хотя те полгода, что я провел на Филиппинах, я был пленником и даже просидел полтора месяца в тюрьме, – но разве это не было, в конце концов, продолжением моих приключений!

Какие там грозы! Какие тайфуны! Какие закаты и восходы! И разве не мечтал я обо всем этом тогда, очень давно, когда видел перед собой неумолимый серый забор?

Республика Филиппины.

Эдмундо М. Рэйес, член комиссии

Отдел юстиции

Комиссия по эмиграции и депортации

Манила

Сертификат

Для всех заинтересованных лиц и организаций

Данный документ подтверждает, что г-н Станислав Васильевич Курилов, 38 лет, русский, был направлен на настоящую комиссию военными властями, и после расследования выяснилось, что он был найден местными рыбаками на берегу Генерал Луна, остров Сиаргао, Суригао, 15 декабря 1974 года, после того, как он прыгнул с борта советского судна 13 декабря 1974 года; г-н Курилов не имеет при себе ни туристских документов, ни какого-либо другого документа, удостоверяющего его личность; он утверждает, что родился во Владикавказе (Кавказ) 17 июля 1936 года; г-н Курилов выразил желание просить убежища в любой западной стране, предпочтительно в Канаде, где, по его словам, проживает его сестра, и сообщил, что он уже направил письмо в Канадское посольство в Маниле с просьбой разрешить ему проживание в Канаде; настоящая комиссия не будет иметь возражений против его депортации из страны с указанной целью.

Данное свидетельство выдано 2 июня 1975 года в Маниле, Филиппины.