Дед Папочкин давно вышел на пенсию, а его старинный паровозик «овечка» еще попыхивал в маневровых тупиках. И дед попросил оставить его на этой немудрящей работе «сверхсрочно». Здоровья старик был отменного, и его оставили.

На дежурство он приходил загодя. Вокруг него собиралась молодежь. Его всегда просили рассказать что-нибудь «этакое». Дед был личностью исторической, на праздничные собрания приходил при всем параде: ордена, медали. Награды все были трудовые, он и в войну оставался на паровозе.

«Было это, значит, ребятки, забыл в каком году, не то в Вологде, не то еще в каком лесном краю. Ну да это не важно. Стали это мы на одном полустанке, движение тогда было — не приведи бог: меньше дома жили, чем на паровозе. Зима, значит. И — ночь. Сугробы по самое брюхо паровозу, куда вылезать? Так и сидим. Задремали со скуки. Слышу, вроде как кто-то царапается по ступенькам, не складно так… Помощнику говорю: „Открой-ка, видать, кондуктор замерз, пусти, пусть погреется“. А сам глаз не открываю. Помощник, видно, тоже: ногой щеколду откинул, да и обратно на сиденье. А потом, слышу, и спрашивает: „Чего это ты тулуп-то вывернул?“ Открываю и я глаза. Мать честная! Медведь! Как выдуло нас из будки. Кликнули людей, турнули мишку с паровоза…»

Вот как дед рассказывает, что твой рыболов или охотник! В другой раз и похлеще чего завернет.

Я же знаю про него совсем другую историю…

Шла война. Крупный железнодорожный узел в ста километрах от линии фронта. Часто бомбили станцию. Бомбили и обстреливали поезда. Работа у паровозников была самая фронтовая. Машинистам даже винтовки выдали, так они и в поездки с ними ходили.

И вот на маленьком одном разъезде воинский эшелон, который вел Папочкин, попал под бомбежку. Фашисты налетели внезапно, сбросили бомбы, видно, не целясь, и так же внезапно скрылись. Только что тревога была — и отбой.

Огляделись железнодорожники: вроде ничего страшного, все воронки рядом с путями. Дорога цела, и поезд невредимый. Но тут вдруг задымил и сразу же вспыхнул один вагон. Лето. Жара. Деревянная обшивка кузова занялась от колес до крыши в момент. Вагон крытый, что в нем — неизвестно, зато рядом и с одной стороны, и с другой — цистерны с горючим. Как нарочно.

В мгновение принял машинист решение: расцепить состав, растащить, не дать пламени перекинуться на цистерны, не допустить их взрыва.

Скомандовал помощнику двигать паровоз, а сам побежал к горящему вагону.

Четыре раза нырял почти в самое пламя: по два раза на каждую сцепку — тогда они были винтовыми и требовалось время, чтобы раскрутить стяжку.

Все обошлось. В вагоне сгорело сено — корм дивизионным лошадям. В летнее время дело это поправимое. Зато цистерны были спасены.

Тогда помощник было напустился на Папочкина: «Ведь в вагоне могла быть и взрывчатка, как ты об этом не подумал?» — «Потому и отцеплять побежал, — ответил машинист, — что подумал».

За этот подвиг машинист Папочкин был награжден орденом.

Однако сам он свой поступок скромно расценивал. «Подвиг, — говорил он, — это папанинцы, Чкалов совершали, а я что, каждый машинист на моем месте то же самое бы сделал».

Почти к самой линии фронта водили машинисты поезда. Паровозы редкую поездку не попадали под обстрел или под бомбежку. Латать их успевали, красить — нет. И ходили они пегие, с ржавыми на черных израненных боках разводами.

То была война. За бруствером ли — солдат, за правым ли крылом — солдат. Потому и победили, что воевали все.

А в мирное время?

Это было три-четыре года назад, недалеко от города Грозного. По недосмотру составителей поездов ушли со станции вагоны. Укатились под уклон. Диспетчерская служба, дежурные по станциям — все были подключены к единой сети связи и знали, где и с какой скоростью идут эти вагоны.

Вагонов было четыре: один с пустыми ящиками, два с углем и один с цементом. Уклон затяжной, скорость вагонов росла и росла. Предположения следовали за предположениями: хорошо, если центробежной силой выбросит их в месте благоприятном, то есть там, где ни людей, ни жилья. Но ведь это пригород! А если вагоны догонят поезд? Тут всюду нефть, от крушения может быть пожар…

И вот машинист одного маневрового тепловоза предлагает спасительный вариант. С помощником они уже договорились. «Выпускайте нас навстречу этим вагонам. Будем ловить. Если хоть частично погасим скорость, все равно это легче, чем крушение на станции».

Люди подставляли свою машину под удар, силу которого в точности никто представить не мог.

Выехали на перегон задним ходом, проехали входной светофор, остановились. Двигаться дальше навстречу вагонам было опасно не только потому, что при встречном столкновении последствия могли быть особенно тяжелыми. Машинист рассчитал, что нужно не просто встать на их пути, а, завидев их, набрать максимально возможную скорость того же направления.

Машинист отпустил тормоза, повернул рукоятку управления на обратный ход. Еще раз приказал помощнику не сводить глаз с дороги. Вызвал по рации дежурного по станции и попросил сообщить, когда вагоны покажутся. У дежурного по станции табло светится — две лампочки загораются, первого и второго приближения: когда на пути перед станцией появится поезд или хотя бы один вагон. Каждое «приближение» — это примерно полтора километра.

— Как вагоны покажутся, крикни, — попросил машинист дежурного.

Первым крикнул помощник:

— Идут!

Затем в динамике рации: «Показались на первом!.. — И почти сразу же: — На втором!!!»

Машинист знал, что вагоны идут быстро, но, что они несутся со скоростью сто двадцать километров в час, не предполагал, настолько это неслыханная величина для грузовых поездов и для их участка дороги. В мгновение он выбрал первую позицию, вторую и сразу последнюю — ходовую. Машина рванулась так, что машинист с помощником едва удержались на ногах. Стрелка скоростемера взмыла на полшкалы.

Помощник смотрел назад.

— Близко! Сейчас!!

— Держись!

— Бьют!!

Тепловоз подбросило, но на «ногах» он устоял. Помощника швырнуло на пол. Машинист удержался, вцепившись в рукоятки управления. Он продолжал работать: отключил дизель, на случай аварии, чтобы не произошло пожара или взрыва. Всё-на-всё завернул тормоза, открыл песочницу.

Хрустело и крушилось железо тепловоза и вагонов. При ударе сила не погасла, она понесла тепловоз вперед. Светофор, входные стрелки, сама станция — все это промелькнуло в секунды, может быть, в доли секунд. Машинист успел увидеть выскочившую на крыльцо дежурную по станции, она закрыла лицо руками…

Их протащило два километра.

И наступила тишина. Жуткая, в которую невозможно было поверить. Тепловоз обволакивало белым дымом.

— Горим! — Это крикнул машинист своему помощнику.

Тот схватил огнетушитель и метнулся в дизельное помещение. Тут же вернулся.

— Это цемент. У нас все в порядке.

В порядке…

Первый вагон с тарой был смят почти полностью. Два с углем стояли в середине. Последний «дымил» цементом.

На обочине остановилась «Волга». Из нее вышли люди. Они пошли к тепловозу не спеша, низко опустив головы. На станции в сумятице кто-то пустил слух: «Погибли».

А когда с локомотива послышались голоса, все остановились…

Все в порядке!

Молодые просят стариков рассказать о своей работе. Что-нибудь особенное, необыкновенное. Такое случается редко, настолько редко, что большинство машинистов ничего подобного рассказать не могут: не случалось ни с ними самими, ни с их товарищами из депо.

Я когда-то тоже спрашивал у отца о приключениях. Спрашивал у его знакомых, друзей. Чаще отшучивались: «Сам поедешь, узнаешь».

И вот я поехал.

Лет десять уже водил поезда, имел первый класс, считал себя завзятым машинистом, и как-то отец спросил меня:

— Ну так как оно, за правым-то крылом?

Ответил, пожав плечами:

— По-разному. Как у всех.