В то утро, когда Ренганис Прекрасная родила мальчика, жители Халимунды, бросив утренние дела, сбежались к ее дому посмотреть на малыша. И верно, было ради чего забыть и немытую посуду, и некормленых кур. Во-первых, Ренганис Прекрасную знала вся Халимунда, особенно после того как ее выбрали пляжной королевой. Вдобавок отца ее, Мамана Генденга, тоже все в городе знают, хоть и недолюбливают. А в-третьих, – и это главное – за всю длинную историю города не было случая, чтобы девушка родила дитя от дикого пса.

Когда повитуха объявила, что из чрева Прекрасной вышел самый обычный ребенок, люди вспомнили старую сплетню, будто ее изнасиловал пес, бурый, с черным носом, – таких в Халимунде больше, чем звезд в небе. Дело было в школьном туалете, вскоре после звонка на большую перемену, месяцев девять назад. Подвела Прекрасную дурная привычка держать пари, унаследованная от отца. Озорники-приятели уговорили ее выпить на спор пять бутылок лимонада, пообещав заплатить за нее в школьном буфете, если она одолеет все до капли. Это ей удалось, но когда прозвенел звонок, она поплатилась сполна: ей приспичило в уборную. Время самое неудачное: возле кабинок уже выстроилась длинная очередь (начало урока по давней традиции наверняка отложат). Очередь была убийственная – пока дождешься, можно и в штаны напрудить, но идти в класс, рискуя сделать лужу под партой, – тоже не выход, даже глупенькая Ренганис это поняла и, улизнув из школьного буфета под фырканье и смешки друзей, заняла место в злосчастной очереди.

Позади школы стояли в ряд четырнадцать кабинок, и возле тринадцати уже ждали школьники – наверняка не облегчиться, а покурить подальше от директорских глаз. В самую дальнюю кабинку никто не заглядывал уже несколько лет. По одной легенде, там покончила с собой ученица, а по другой – школьница там родила, а потом задушила незаконное дитя. Ни то ни другое не докажешь, но с виду кабинка смахивала на обиталище злых духов.

Школа рядом с плантациями какао и кокосов была построена еще в колониальные времена как монастырская. Когда голландцы покинули город, она перешла под крыло государства, и если верить самой правдоподобной истории, крышу дальней кабинки проломила толстая ветка, а денег на ремонт у школы не нашлось. Сквозь дыру падали в кабинку пальмовые листья, мокли и гнили, в них гнездились ящерицы, плели сети пауки. В унитазе плавали водоросли и комариные личинки; может, иногда им кто-то и пользовался, не смывая, но о кабинке шла дурная слава, и школьники боялись даже подходить к ней.

Кабинка стояла без дела уже несколько лет, пока не зашла туда Ренганис Прекрасная. Пять бутылок лимонада плескались внутри у девушки, и не зная, что еще делать, подошла она к проклятой кабинке, заглянула туда, а там пес – роется в пальмовых листьях, должно быть, кошку вынюхивает. Пес был местный, помесь с аджаком, бурый, черноносый, и Ренганис Прекрасная, не успев его шугануть, прикрыла дверь, заперлась на защелку и – очутившись, как в ловушке, нос к носу с собакой – беспомощно наблюдала, как струя мочи (неужели пять бутылок – это так много?) хлещет наружу, прямо сквозь белье. Тепло заструилось по бедрам, по щиколоткам, на носки, на туфли.

Затем она вызвала очередной скандал, далеко не первый за шестнадцать лет ее незамысловатой жизни, – зашла в класс в чем мать родила. Все остолбенели. Полетели на пол книги, загремели стулья, и даже пожилой учитель математики, раскрыв было рот, чтобы пожаловаться – мол, доску плохо вытерли, – вдруг чудом исцелился от застарелого мужского бессилия и снова оказался во всеоружии. Она слыла первой в городе красавицей – истинная наследница принцессы Ренганис, здешней богини красоты, – и, увидев ее тело, столь же совершенное, как и лицо, но обычно сокрытое от глаз, весь класс онемел.

– Меня изнасиловал пес в школьном туалете!

Если верить ее рассказу, она обмочилась, застряв в кабинке с собакой, – минут пять простояла столбом, беспомощно глядя на свою одежду: юбка, носки, туфли – все мокрое насквозь, вонючее. Даже когда стихли за дверью голоса других школьников, она не решалась выйти, кляня судьбу Ум ее, незрелый, как у маленькой девочки, приказал снять мокрые вещи, а заодно и блузку, и лифчик, и она, будто под гипнозом, так и сделала. Одежду она развесила на ржавых гвоздях – в надежде, что лучи солнца, пробиваясь сквозь ветхую кровлю, быстро ее высушат, а сама стояла голая, как в прачечной самообслуживания, и пес терся рядом, и вид ее подействовал на пса. Тут, по словам Прекрасной, пес ее и изнасиловал.

– И даже одежду мою унес.

Что ни говори, ее таинственная красота вкупе с невинностью будила желание. Наверняка любой мужчина, застав ее нагой или очутившись с ней вдвоем в кабинке школьного туалета, не устоял бы. Всех к ней тянуло, всякий мечтал завести с нею если не серьезный роман, то хотя бы интрижку. Лишь потому, что ее злобного и мстительного отца боялся весь город, она оставалась невинной – до того утра, когда ее изнасиловал пес.

А Маман Генденг убил бы не раздумывая всякого, кто посмел бы тронуть его единственную дочь, красота которой была магнитом для мужчин везде и всюду. Бывало, дожидаясь автобуса на обочине, в детской простоте задерет она юбку, возьмет в зубы подол или расстегнет пару пуговок на блузке навстречу знойному ветру – вот и выставит невольно напоказ атласные бедра и икры, безупречные, как у нимфы, и холмики нежных грудей, какие бывают только у девушки в шестнадцать лет. Но лучше на эту красоту не заглядываться: рано или поздно Маман Генденг – а он пострашней любого дукуна, черного мага, – узнает, что вы смотрели с вожделением на его дочь, и лежать вам полгода на больничной койке.

В такие минуты оберегала Прекрасную другая девушка, дочь другой красавицы, Нурул Айни, ее подруга с пеленок, – тут же одернет ей юбку, застегнет блузку. И приговаривает: “Не надо, милая, так неприлично”.

И когда Ренганис Прекрасная стояла нагая перед классом – четыре с половиной фута роста, восемьдесят восемь фунтов веса, цветущее атласное тело, водопад черных волос, самая красивая полукровка в Халимунде – и смотрела ясными синими глазами на одноклассников, не понимая, почему все вдруг разинули рты, будто стая голодных крокодилов, Ай, готовая к любым выходкам Прекрасной, вскочила, бросилась в проход между рядами и сдернула с учительского стола скатерть (разбился об пол стакан, ударился о классную доску черный кожаный учительский портфель, из него высыпалось содержимое, опрокинулась ваза, полетели на пол книги). Ай набросила скатерть на плечи Прекрасной, и та стала похожа на купальщицу в полотенце.

Должно быть, Ай характером пошла в отца, Шоданхо, вот и сейчас одного ее взгляда хватило, чтобы все мальчишки и старый учитель ретировались из класса. И долго не умолкали в коридоре их разочарованные голоса.

– Тьфу ты – собака! Никому из нас Ренганис Прекрасная не досталась, а досталась дикому псу!

Несколько девочек побежали в спортзал за футбольной формой, чтобы Прекрасной было во что одеться.

Примерно в это же время у Майи Деви, матери Прекрасной и жены Мамана Генденга, приключилась неприятность – вроде бы пустяк, но Майя Деви глубоко огорчилась. Когда она прибиралась в доме, на люстру вскарабкалась ящерица и какнула сверху прямо ей на плечо. Грязь и запах – пустяки, но примета дурная, теперь непременно жди беды.

Майя Деви, хоть и дочь проститутки, в городе пользовалась уважением. Была она спокойна, приветлива, даже набожна, и за это ей прощали и проделки дочери, и злой нрав мужа. Майя Деви ходила по четвергам на молитвенные собрания, а по воскресеньям на арисан, вращалась в обществе, жертвовала деньги на женскую благотворительную лотерею. Благодаря ей семья казалась нормальной; вдобавок она зарабатывала – каждый день с двумя помощницами-горянками пекла печенье.

Счистив с платья помет, велела она одной из помощниц закончить уборку, а лицо ее – в котором сквозило что-то европейское – было пепельно-серым, как у трупа на второй день. Она села на веранде, чуя неладное с мужем или с дочерью. Оба вечно влипали в истории, и на мелочи она давно уже не обращала внимания, но всегда предчувствовала, что рано или поздно не миновать и большой беды, – знать бы еще какой. И с ума сходила от беспокойства – а что еще оставалось? Вот проклятая ящерица!

Маман Генденг сейчас, наверное, на “посту” у автовокзала. За право занять это место он убил человека – как бы его и самого не убили; хоть он и бандит, все равно она его любит всем сердцем, и оба любят дочь, и ни за что на свете она не пожелала бы ему смерти. Хорошо, если его и вправду пуля не берет, как поговаривают в Халимунде.

Раздумья ее прервал подъехавший к воротам бечак. Вышли две девушки – дочь Шоданхо, а следом ее дочь. Почему они так рано вернулись из школы? И почему на Ренганис Прекрасной вместо школьной формы футбольная? Перепуганной наседкой выбежала им навстречу Майя Деви. Хотела спросить, что случилось, посмотрела на Нурул Айни, но та стояла бледная, будто труп на третий день. Ай, казалось, вот-вот расплачется, и Майя Деви ничего не успела спросить, но тут заговорила Прекрасная.

– Мама, меня в школьном туалете изнасиловал пес, – сказала она спокойно и твердо. – И наверное, я беременна.

Майя Деви, бледней, чем труп на четвертый день, рухнула в кресло. Никогда она не злилась на дочь, вот и сейчас беспомощно посмотрела на Прекрасную и спросила:

– Что за пес?

Вскоре разнеслась по городу недобрая весть: на будущий год грядет полное солнечное затмение. Гадалки пророчили страшный год, и если Ренганис Прекрасную и вправду изнасиловал пес, значит, несчастья уже посыпались. Новость разлеталась всюду, как чума, и скоро ее уже знала вся Халимунда – вся, кроме отца Прекрасной, бедняги Мамана Генденга. Впервые за все время на этого головореза смотрели с жалостью и состраданием.

Целый месяц ни у кого не хватало духу ему сказать, и наконец явился к нему паренек – на вид ровесник дочери, неказистый, неопрятный – по имени Кинкин. Он будто сошел со страниц комикса: куцый свитерок, грязные белые кеды, потертые коричневые вельветовые джинсы, круглые очки. Когда он отважился подойти к бандиту – тот дремал в своем любимом кресле-качалке красного дерева после кружки скверного пива, на вкус отдававшего конским навозом, – все насторожились. Многие узнали в нем единственного сына Камино-могильщика, только не успели предупредить, что нельзя тревожить премана.

Разбуженный Маман Генденг нехотя отставил пивную кружку и сердито глянул на паренька, а тот стоял столбом, теребя край рубашки. Наконец Маман Генденг не выдержал.

– Выкладывай, зачем пришел, и убирайся! – рявкнул он.

Прошла целая минута, а паренек так и не раскрыл рта, и бандит, рассвирепев, схватил кружку и окатил гостя пивом с головы до ног.

– Говори, а не то в лужу коровью окуну!

– Я хочу жениться на вашей дочери, Ренганис Прекрасной, – выдавил наконец Кинкин.

– Это тебе не светит. – В голосе Мамана Генденга звучал уже не гнев, а насмешка. – Пусть сама выбирает себе мужа, да только выберет наверняка не тебя. Да и молод ты еще о свадьбе думать.

Кинкин, одноклассник Ренганис Прекрасной, рассказал, что влюбился в нее с первого взгляда: и видел ее – дрожал, и не видел – дрожал. Мучился лихорадкой, не спал, задыхался – и всему виной любовь. Тайком подсовывал Прекрасной в тетрадь любовные стишки, а однажды написал ей письмо на надушенном листке, но ответа так и не дождался, с тех пор у него в душе все будто умерло. Он уверял Мамана Генденга, что любит Прекрасную, как Ромео Джульетту, а Рама – Ситу.

– Пусть она сперва школу закончит, станет стоматологом, как наша соседка-богачка. Даже если у вас любовь, ни к чему спешить со свадьбой.

– Ваша дочь беременна, и кто-то должен на ней жениться, – сказал паренек.

Маман Генденг снисходительно усмехнулся:

– Чтобы она забеременела, кто-то должен ее изнасиловать, а это только через мой труп.

– Ее изнасиловал пес в школьном туалете.

Мамана Генденга это лишь позабавило, и он прогнал прочь настырного молокососа, а на прощанье сказал: если ты крепко любишь мою дочь, не сдавайся.

Когда перевалило за полдень, Маман Генденг двинулся домой, уже забыв о мальчишке. Ренганис Прекрасная ни слова ему не сказала, молчала и жена – значит, все хорошо, решил он и лег, как обычно, вздремнуть. Когда жена разбудила его в семь к ужину и зажгла спираль от москитов, он вспомнил Кинкина и сказал Майе Деви: то ли мне приснилось, то ли и впрямь приходил ко мне какой-то сопляк и заявил, будто Ренганис Прекрасную изнасиловал в школьном туалете пес.

– Мне она пару недель назад сказала то же самое, – ответила Майя Деви.

– Что же ты молчала?

– Не так-то просто псу ее изнасиловать, пришлось бы ему сначала убить нас обоих.

Несколько недель их занимал этот слух. На самом деле словам Ренганис Прекрасной никто не поверил – решили, что она ищет внимания или воображает, каково быть на месте того пса, – но все равно ее жалели, и набожные женщины, прижав руку к сердцу, молились о ее благополучии.

– Никто ее пальцем не тронет, – отрезал преман. – Пока мы живы.

Дочь он назвал в честь здешней легендарной красавицы, но только сейчас он вспомнил, что принцесса Ренганис вышла замуж за пса.

– Она не беременна, – заявил он с уверенностью. – Но если вдруг окажется беременной, перебью в городе всех собак!

Семья зажила как прежде, стараясь забыть о сплетнях. В конце концов, им не привыкать к скандалам из-за Ренганис Прекрасной. Однажды она уронила хорошенького котенка в горшок с кипящим маслом, а в другой раз сорвала цирковое представление – вскочила с места и сдернула с клоуна маску Майя Деви вернулась на кухню к помощницам, а Маман Генденг – на свой пост, по вечерам он снова играл с Шоданхо в карты.

Много лет разгонял он тоску, играя в трамп с Шоданхо и пестрой компанией торговцев, грузчиков и рикш. Лишь однажды случился у них перерыв на полгода, когда Шоданхо воевал в Восточном Тиморе, в остальное же время он ежедневно, часа в три, приезжал на мопеде без глушителя – тот тарахтел погромче рисомолки. Маман Генденг еще издали узнавал этот звук – даже если спит, то сразу вскочит. Рядом с другими солдатами Шоданхо был мал ростом и тщедушен, но в своей красивой форме – темно-зеленый камуфляж, тяжелые башмаки крокодиловой кожи, пистолет, дубинка за поясом – казался внушительней. Кожа была у него смуглая, усы слегка серебрились. Его настоящее имя почти все уже забыли, помнили только, что во время войны с японцами он командовал шоданом.

Однажды в четверг, когда сели они за карты с помощником мясника и торговцем рыбой, Шоданхо бросил на стол пачку белых американских сигарет. Не успели даже колоду перетасовать, а вся четверка уже на них накинулась, и запах курева перекрыл вонь соленой рыбы и гнилых овощей.

– А, вот и джокер, – сказал Шоданхо. – Как делишки у твоей?

Их хрупкое товарищество упрочилось благодаря дружбе дочерей, а когда Ренганис Прекрасная и Нурул Айни были еще крохами и мочили штанишки, отцы совали каждой в пухлую ручонку по джокеру, чтобы те стояли рядом, но играть не мешали, – с тех пор дочерей они звали джокерами.

– Приходил вчера какой-то сопляк, просил ее руки, – ответил Маман Генденг.

В Халимунде хватало кумушек и сплетников, и для Шоданхо это была уже не новость, знал он и про переполох в классе. Но с ответом не спешил.

– Не верится, что она выйдет замуж, родит ребенка и я стану дедом! – Маман Генденг обвел глазами компанию, задержав взгляд на Шоданхо, пытаясь угадать его мысли. – Ей же едва шестнадцать стукнуло!

– Как моему Джокеру.

Уже прошел слух, что Шоданхо на будущий год собирается подать в отставку. Старая рана давала о себе знать, он так и ходил с пулей в ноге. Если он выйдет в отставку в чине полковника, больше не станут говорить, что он засиделся на посту и весь военный округ прибрал к рукам, – а пост, между прочим, с самого начала был ниже, чем полагалось ему по заслугам: как-никак он возглавлял революцию в Халимундском дайдане, за полгода до независимости громил японские казармы и был без малого главнокомандующим. Однако он никогда не покидал Халимунды и не командовал национальной армией. Чин полковника ему дали, когда он во время интервенции выдворил союзников, с тех пор к повышению он не стремился. Покончив с коммунистами, от предложения стать советником президента он отказался. А теперь прочно обосновался в городе с любимой женой и дочерью – можно и в отставку.

– Слыхал я, Ренганис Прекрасную изнасиловал пес? – спросил Шоданхо.

– Много в Халимунде развелось собак, – буркнул Маман Генденг.

Шоданхо слегка опешил: да, много, но никто никогда не жаловался.

– А если это и правда, про школьную уборную, на этот случай у меня большой запас собачьей отравы, – продолжал ледяным тоном Маман Генденг, – еще с тех времен, когда от бешенства умерла проститутка, два года назад. И что бы ни случилось на самом деле с моей дочерью, этих шавок стоило бы отправлять на мясо в батакские столовые, где собачатину подают.

Говорил он будто в пустоту, но поняли друзья-картежники, что слова его обращены к Шоданхо. Почти все собаки в Халимунде – аджаки-полукровки, Шоданхо их приручал и разводил еще со времен охоты на свиней. Давным-давно, когда принцесса Ренганис блуждала в туманных джунглях на месте нынешней Халимунды, ее сопровождал пес. Но разводить собак здесь первым стал Шоданхо.

– Надеюсь, это сплетни и ничего больше, – сказал наконец Шоданхо.

– Или очередная дочкина глупость, – сухо ответил Маман Генденг. Вспомнил он всех дукунов, которых обошли они в надежде, что дочь станет обычным ребенком. Одни отвечали, что она одержима злым духом, другие – что душа ее попросту не желает взрослеть: в шестнадцать лет ума у нее на шесть. Но слова словами, а помочь они были не в силах. – Сам знаешь, я троих учителей отдубасил, чтобы ее приняли в школу. – Ударившись в воспоминания, он потерял к игре всякий интерес. – Теперь и вы все станете над ней смеяться?

– Джокер – это же шут, как тут не посмеяться? – ответил Шоданхо.

Когда Маман Генденг шагал домой, с гор задул ветер и слышно было, как беснуются волны. Летучих мышей заносило, словно пьяных, а небо сделалось рыжим, как апельсин. Выходили из домов рыбаки с веслами, сетями и чанами льда, а навстречу им возвращались с полей крестьяне с серпами и пустыми мешками. Погода портилась на глазах, и Маману Генденгу стало не по себе.

Но когда он увидел свой двор, а в нем карамболу, цветущую вербену, раскидистое масляное дерево, на душе у него потеплело. Дом всегда служил ему убежищем от жизненных бурь, но на этот раз он застал жену в слезах над корытом с грязным бельем.

– Боюсь, она беременна, – с яростью сказала Майя Деви, всегда такая мягкая и спокойная. – Уже месяц прошел, а крови на белье все нет как нет. – С этими словами опрокинула она корыто.

Маман Генденг задумался.

– Если она и вправду беременна, значит, пес тут ни при чем, – сказал он решительно. – И если кто кого и изнасиловал, то не пес нашу дочь, а она его.

Получив от Мамана Генденга от ворот поворот, Кинкин пристрастился стрелять на кладбище бродячих собак из духового ружья. Он один поверил, что Ренганис Прекрасную изнасиловал пес, и, сгорая от слепой ревности, решил извести всех собак в округе. Если ни одного пса поблизости не было, он покупал у ворот рынка плакаты с собаками, развешивал на ветвях плюмерии и расстреливал в решето. Отец – единственный, кто знал о его странностях, – не на шутку встревожился.

– Что с тобой, сынок? – спросил он. – От собак вреда нет, кроме лая.

– Псы есть псы, – холодно отвечал Кинкин, даже не повернув головы, и еще раз прицелился в плакат, который слегка покачивался после очередной пули. – А один пес изнасиловал мою любимую.

– Где это видано, чтобы пес изнасиловал женщину? Или ты не в девушку влюблен, а в сучку?

– Довольно болтать, – осадил отца Кинкин. – Ступай домой, последнюю пулю я приберег для собаки, а не для тебя.

Стоило Кинкину влюбиться, и ореола тайны вокруг него как не бывало – во всяком случае, для одноклассников. В игры его никогда не звали, да он и сам сторонился ребят. Настоящие друзья его – куклы джайланкунг – никому бы не пришлись по душе. Даже за партой сидел он всегда один, потому что насквозь пропах ладаном, и к доске его не вызывали – вдруг возьмет да ответит голосом мертвеца? Все ребята знали, что на контрольных правильные ответы ему нашептывают духи, но никто не смел ни наябедничать, ни помощи у него попросить. В классе он был как пупок: все знают, что он есть, но никто не замечает. Так было, пока он не встретил Прекрасную.

Он увидел ее, когда она, новенькая, пришла в школу. Тогда впервые за девять скучных школьных лет случилось нечто из ряда вон – в кабинете директора завязалась драка, и ученики сбежались посмотреть. Кинкин, подоспевший последним, увидел, как какой-то верзила повалил на пол троих учителей, а те лепечут, что его дочери место в спецшколе для слабоумных, идиотов и дефективных, а тот орет – дескать, все с моей дочерью в порядке.

– Если моя дочь и отличается от других, то красотой: во всем городе, а то и в целом мире такой не сыщешь, – заявил отец девочки, свирепо глядя на трех распростертых на полу учителей и на директора, дрожавшего за письменным столом.

Девочка стояла за спиной у отца – ладная серо-белая форма только что из-под швейной машинки, еще пахнет глажкой, складки на юбке тщательно отутюжены. Косы до пояса, а в косах ленты – красно-белые, под цвет флага Индонезии. Туфли, как полагается, черные, носки белые, с кружевными цветочками по краю, но еще прекрасней наряда ее стройные ножки. Никакая она не идиотка, всякому понятно, даже Кинкину, заглянувшему в окно кабинета. Скорее, ангел, случайно залетевший в наш жестокий мир, – и Кинкин, едва увидев это чудо, голову потерял от любви. В школе он всегда молчал как рыба, но на этот раз, сраженный в самое сердце, подошел к девочке и спросил, как ее зовут. Девочка, стесняясь, указала на шеврон, пришитый к блузке справа на груди:

– Вот тут написано: Ренганис.

Шевроны с именами были у всех учеников, но когда девочка тонким пальчиком указала на свой, Кинкин, вместо того чтобы читать, уставился зачарованно на ее грудь. Весь остаток дня он дрожал, забившись в угол класса.

Еще больше страданий причиняли ему взгляды одноклассников – те дивились, что он впервые после начальной школы раскрыл рот. И все же дразнить его боялись – вдруг порчу на них наведет? Лишь у одной девочки, как будто приставленной опекать Ренганис, хватало храбрости к нему подойти.

– Вот что, Заклинатель духов, – пригрозила она, – если тронешь мою подругу – нарежу твою морковку на тонкие кружочки.

С этими словами Ай вернулась на свое место рядом с Ренганис Прекрасной, а Кинкин чуть не плакал, воображая, сколько препятствий нужно преодолеть на пути к любви. Ай казалась ему самым назойливым существом на белом свете. Каждый день надеялся он проводить Прекрасную из школы – что еще надо влюбленному мальчишке? – но Ай всегда его опережала. И до того ему это надоело, что он сказал девочке:

– Убить тебя не жалко!

– Ты бы и сам убил, да кишка тонка.

Но об этом и речи не шло. И всякий раз упускал он случай проводить Прекрасную до дома; крохи счастья перепадали ему лишь в классе, где стоит голову повернуть – и любуйся ее дивным личиком сколько душе угодно. Он стал хуже всех учиться, потому что совсем забросил занятия. Выручали лишь духи, с которыми он советовался на экзаменах. Он потерял сон и аппетит, исхудал как щепка, страдая от любви.

– Ты выглядишь даже хуже меня, – заметила однажды Прекрасная, – вот кто из нас двоих идиот.

Ее привели в больницу, где доктор заключил: девочка и в самом деле беременна, срок семь недель. Маман Генденг и Майя Деви не хотели верить, но подтвердили это и пять других докторов. Как и дукун.

Уверившись окончательно, отец первым делом запер дочь в комнате, чтобы положить конец сплетням. Майя Деви, незаконная дочь проститутки, всю жизнь стыдилась прошлого – а теперь беда с Ренганис Прекрасной будто подтверждала, что проклятие у них в крови. Люди станут говорить: в развратной семейке и дети растут порченые. На том и порешили: запереть девочку, а там и забудут, что есть у них беременная дочь-малолетка.

Комната девочки была на втором этаже – в окно не выпрыгнешь, слишком высоко, – а дверь наглухо запирали снаружи. Компанию ей составляли плюшевый медведь, да стопка бульварных романов, да радио. Майя Деви приносила ей все, что нужно: завтрак, обед и ужин, ночной горшок, ведра с водой для купания. Девочка плакала, просилась обратно в школу, но мать твердо отвечала “нет”. “К собакам я и близко не подойду, обещаю!” – жалобно скулила Прекрасная. Майя Деви со слезами отвечала: “Нет, детка, пока не скажешь правду, в школу ни ногой!”

Ее спрашивали снова и снова, да все без толку – заладила одно: пес да пес, бурый, с черным носом. Таких собак в Халимунде тьма тьмущая, не приводить же каждую на опознание! Так ничего и не добившись от Прекрасной, Майя Деви вновь запирала ее, а Прекрасная поднимала крик: выпустите меня, хочу обратно в школу! Плакала она громко, как младенец в мокрых пеленках, и сердце разрывалось от ее жалоб. На крики сбегались соседи, заглядывали в окна, а прохожие останавливались и перешептывались. Маман Генденг подумывал отослать ее прочь из дома, но Майя Деви воспротивилась, настояв, чтобы девочку и впредь держали под замком.

– Лучше вытерпеть позор, чем потерять дочь.

Наконец смирились они и отпустили дочь в школу. Случай был тяжелый – беременных учениц от занятий отстраняли, опасаясь дурного влияния. И снова явился в школу Маман Генденг, вломился без стука в директорский кабинет и стал добиваться, чтобы дочь не отчисляли. Беднягу директора загнали в угол, во всех смыслах. С одной стороны, родители боялись за дочерей: если с Ренганис Прекрасной приключилась беда, значит, отпускать детей в школу опасно; с другой – против бандита не попрешь. Директор вытер со лба и шеи испарину.

– Ладно, дорогой мой друг, пусть она закончит школу, – согласился он. – Но прошу, помогите мне, найдите обидчика вашей дочери, чтобы я других родителей успокоил. И вот что еще, пусть она носит одежду попросторней.

Тут вспомнил Маман Генденг о парнишке по имени Кинкин. В тот же день, сбежав из-за карточного стола, пошел он к Камино-могильщику переговорить с его сыном. Кинкина он застал за любимым делом – тот расстреливал плакаты с собаками. Маман Генденг в первый миг восхитился его меткостью, хоть и не понял, откуда у паренька эта странная привычка. Дав несколько залпов и сбив плакат, Кинкин обернулся и подошел к преману, будто только его и ждал.

– Вот видите, чем я занят? – сказал с гордостью Кинкин. Преман ничего не понял и только кивал, пока мальчик не объяснил: – Отстреливаю собак, даже нарисованных. Я их ненавижу и завидую им, потому что пес изнасиловал вашу дочь, а вы знаете, как я ее люблю.

Камино наблюдал за ними, стоя у двери. Видно, не к добру первый в городе бандит разыскал его сына, и все-таки Камино радушно пригласил гостя в дом, предложил чашку кофе. Маман Генденг и юный Кинкин сели в гостиной, среди всяких диковин, оставшихся от покойников. Когда старик Камино принес кофе и оставил их вдвоем, Маман Генденг спросил у паренька:

– Скажи мне, кто изнасиловал Ренганис Прекрасную?

Мальчик смущенно уставился на него.

– Я думал, вы и без меня знаете: пес, в школьном туалете, – сказал он убежденно.

Совсем не того ответа ждал Маман Генденг, даже рассердился немного, зато теперь убедился, что мальчишка знает не больше других и правда известна одной Ренганис Прекрасной да Господу Богу Он потягивал кофе, лишь бы успокоить нервы.

Он столкнулся с неразрешимой загадкой. Проще схватиться с врагом не на жизнь, а на смерть, чем искать неизвестного насильника дочери. Так и сидел он лицом к лицу с мальчишкой и вдруг понял: время позднее. Хоть и не желал он возвращаться домой без внятного ответа, но все же поднялся, и прозвучал в тишине его хриплый голос:

– Как видно, больше ничего мы не знаем. Если и вправду пес виноват, пусть она за пса и замуж выходит.

Услышав это, Кинкин совсем потерял сон. Всю ночь не давал он спать отцу, да и духов кладбищенских растревожил. Утром он наскоро вымылся и побежал в школу ни свет ни заря, а по пути зашел к Ренганис Прекрасной, разыскал ее отца. Тот, казалось, был недоволен, что его разбудили в такую рань.

– Не бывать ей замужем за псом! – прохрипел паренек, будто на последнем издыхании. – Я на ней женюсь.

Маман Генденг понимал, что это наилучший выход. Оглядел он парнишку, припомнил их первую встречу на автовокзале и пожалел, что затянул дело, не принял предложение сразу. Кивнув, он спросил почему.

– Это не пес ее изнасиловал, а я.

Это был достаточный повод уволочь Кинкина на задний двор и всыпать ему хорошенько – с первого удара паренек с окровавленным лицом отлетел к забору. Он и не думал защищаться – где ему тягаться с бандитом? Подскочила Майя Деви, чтобы остановить мужа, пока тот не убил паренька. Она царапалась, кусалась, но Маман Генденг вцепился в парнишку мертвой хваткой, хоть тот уже лежал без сил на берегу небольшого пруда. Он был еще жив, но жестоко страдал и стонал от боли.

– Убивать тебя я, конечно, не стану, – сказал Маман Генденг, когда жена оттащила его на безопасное расстояние. – Если убью, как же ты женишься на моей дочери?

В тот же день, когда Кинкин растрезвонил всей школе, что женится на Ренганис Прекрасной, как только та родит, Ай отправилась на кладбище поговорить с ним. Привез ее на мопеде Крисан, двоюродный брат.

– Я знаю, в тот день ты в туалет не заходил, – сказала она гневно.

Кинкин не стал спорить, а с улыбкой пригласил их в дом – надо же, впервые в жизни к нему пришли одноклассники! В доме было неуютно, не хватало женской руки; хлам, оставшийся после мертвых, пылился по углам, точно в разоренном склепе.

Кинкин принес гостям по бокалу холодного лимонада и, чтобы оправдаться за беспорядок, а заодно переменить тему, сказал, что матери у него нет, что она умерла, когда рожала его. Но лицо Ай нисколько не смягчилось.

– Ты трус и лгунишка, не мог ты ее изнасиловать, – сказала она, желая его еще поддеть.

– Ясное дело, не мог, это же варварство, – спокойно ответил Кинкин. – Если любишь, никогда не сделаешь такого, пусть даже представится случай. Я к ней посватался как положено и женюсь на ней, потому что люблю ее.

Он продолжит династию, унаследует дом при кладбище. Ремесло могильщика семейное, и неудивительно: по своей воле никто бы им заниматься не стал. Горожане верили, что на кладбище обитают злые духи и упыри, и только семье могильщика под силу жить с ними бок о бок. Передавались по наследству и секреты общения с духами. У Кинкина нет ни братьев ни сестер, он единственный наследник. Но если сверстники его и боялись, то не только потому, что он сын могильщика и умеет вызывать духов, – им внушало страх его холодное лицо, от него несло могильной сыростью, будто злой дух сидел у него на плече всегда, куда бы он ни шел. Вот и сейчас у ребят волосы дыбом стояли от страха, а Крисан за все время почти ни слова не проронил. С самого начала не хотел он сюда приходить, но поддался на уговоры двоюродной сестры.

– Если ты владеешь магией, это еще не значит, что тебе все позволено, – продолжала Ай.

– От черной магии никакого проку, – отмахнулся Кинкин. – Она дает лишь мнимую силу – ложную, искусственную и, разумеется, злую. Я сам убедился, что сильнее любви ничего на свете нет.

Как видно, любовь придала ему упорства, и от Ай это не укрылось. Раз он любит Ренганис – пускай себе любит, думала она; ей всего лишь хотелось защитить Прекрасную, и она чуяла: что-то не то с этим браком. Встала она, взяла Крисана за руку, но перед уходом оглянулась на Кинкина и выпалила:

– Люби Прекрасную всем сердцем. – Так мать невесты в день свадьбы напутствует будущего зятя.

Кинкин решительно кивнул:

– Непременно.

– Но если любовь твоя как хлопок одной ладони, если моя красавица-сестренка тебя не любит, то не бывать вашей свадьбе, – пригрозила Ай. – Ведь я должна ее оберегать, заботиться о ее счастье.

Она порой говорила так твердо, что люди боялись смотреть ей в глаза, вот и сейчас Кинкин потупился.

– Да, но, – возразил он, – ее отец уже дал согласие на наш брак.

– Ну и что?

Ай не позволила Кинкину больше ни слова сказать – потянула за руку Крисана, и тот зашагал к мопеду. Ай села сзади, и помчали они к Прекрасной – и застали дом в полной разрухе, а со второго этажа услышали рыдания. В комнате на первом этаже беззвучно плакала в уголке дивана Майя Деви, а в дверях кухни неловко застыли ее помощницы. Крисан сел напротив Майи Деви, Ай устроилась с ней рядом и, взяв ее за руку, спросила смущенно, в тревоге:

– Что случилось, тетя?

Майя Деви вытерла глаза рукавом. Вымученно улыбнулась – мол, ничего страшного – и объяснила:

– Она устроила истерику, когда узнала, что ее выдают за Кинкина.

– Он в школе всем уши прожужжал, – сказала Ай.

– Бедный мальчик, хочет жениться на девушке, беременной от другого, – отозвалась Майя Деви. – Он так ее любит!

– Неважно, любит или нет, – возразила Ай. – Не выйдет Ренганис замуж за нелюбимого.

Рыдания Прекрасной вдруг стихли. Все всполошились, но тут появилась она сама – сбежала по лестнице в пижаме, с красным, опухшим лицом, будто ее в ледяную воду окунули. И подсела к матери, не утирая слез.

– Не любишь сына могильщика, не хочешь быть его женой – так и скажи, – взмолилась несчастная мать, – признайся, кто тебе по нраву, за кого ты хочешь замуж?

– Мне никто не нравится, – отвечала Прекрасная. – Если уж выходить замуж, то за моего насильника.

– Скажи мне, кто он.

– Я выйду замуж за пса.

Ее беременность уже стала заметной, и она, как все беременные женщины, еще похорошела. Черные волосы, годами не знавшие ножниц, ниспадали ниже пояса таинственным покрывалом. Кожа отливала золотом, как корочка свежего хлеба. С самого ее рождения было ясно, что другой такой красавицы в городе не сыщешь. Отец с матерью гордились, но оба с горечью сознавали, что природа, одарив их дочь красотой, обделила ее умом. Ее всегда наряжали куклой, перед школой заплетали ей косы. На ежегодный конкурс “Королева пляжа” отец привел Прекрасную, хоть все и знали, что танцевать она не умеет, да и петь не мастерица, но красота ее покорила жюри, и ее выбрали королевой.

– Ты бы узнала того пса? – спросила Ай.

Ренганис сокрушенно покачала головой.

– Все собаки для меня на одно лицо, – сказала она. – Может, он придет, когда его дитя родится.

– А как он узнает?

– Дитя мое залает, и он услышит.

Никто не знал, откуда у нее эта дикая фантазия, но Ренганис, размечтавшись, казалась такой счастливой, так разгорелись у нее щеки, что никто и не стал ее разуверять. Бросив расспросы, мать обняла дочь и, гладя ее роскошные волосы, приговаривала:

– Знаешь, мама в твои годы тоже ждала ребенка, тебя.

Вечером она рассказала мужу обо всем, что случилось за день, указав на разгром, что учинила в доме Прекрасная. Маман Генденг со скорбным лицом сидел на ступеньках.

– Все знают, что Кинкин в тот день в туалет не заходил, – продолжала Майя Деви. – А Ренганис не хочет за него замуж.

– Ну раз так, заставим нашу дочь признаться, кто это сделал.

– А если она будет молчать?

– Если будет молчать, отдам ее за любого, кто захочет на ней жениться, – сказал Маман Генденг. – Лишь бы не за пса.

И Ренганис Прекрасная молчала. Жениться на ней мечтали, разумеется, многие, но лишь один Кинкин осмелился просить ее руки. И вопреки желанию Ренганис Прекрасной начали готовиться к свадьбе, ведь близился срок родов. Ренганис Прекрасная, конечно, знала об их планах, но почему-то уже не противилась, а уверяла, что если кто и пожалеет о женитьбе, так это сам Кинкин.

Юная Ай очутилась меж двух огней.

– Если мы выдадим Ренганис замуж против ее воли, она непременно что-нибудь натворит, – уверяла она.

Ей ли не знать, какова Ренганис Прекрасная. Отец с матерью тоже все понимали, но, казалось, рукой махнули. Довольно и того, что Майя Деви, как и ее старшие сестры, незаконное дитя Деви Аю, – еще не хватало, чтобы Ренганис Прекрасная повторила бабушкину судьбу. Даже Маман Генденг, далеко не образец добродетели, и тот горевал – его дочь изнасиловали, а он, гроза города, ничего не знает. Он чуял, что столкнулся с опаснейшим за всю свою жизнь врагом.

– Я дал ей имя Ренганис, – сокрушался он, – а принцесса Ренганис, как известно, вышла замуж за пса.

Незадолго до свадьбы он взял напрокат стулья для банкета. Перед домом будет играть уличный оркестр. Не зная, куда себя деть, с головой ушел он в свадебные хлопоты.

– Неправильно это, дядя, – убеждала его Ай. – Не нужна ей никакая свадьба. Скажи мне, почему всем беременным обязательно надо замуж?

Маман Генденг отмахивался от ее назойливых расспросов и продолжал готовиться к свадьбе как к своей собственной. Доктор объявил, когда Ренганис Прекрасная должна родить, и свадьбу назначили на другой день после родов.

Пока повитуха принимала роды, Ренганис Прекрасная называла малыша собачьим сыном, а родители все твердили о замужестве. В ночь накануне свадьбы Ренганис сбежала, прихватив ребенка.

– Наверное, ушла к Ай, – предположил отец.

Бросились к Ай, но даже та не знала, что случилось. Поднялся переполох. Они вернулись, надеясь, что дочь уже дома, но нашли только записку на клочке бумаги: “Я ушла, чтобы выйти замуж за пса”.