Лбы их - из бронзы,

А рыла - стальные долота.

Шило - язык их,

А сердце - железное.

Плетью им - мечи,

В пищу довольно росы им.

Ездят на ветрах верхом.

Мясо людское в дни сечи едят.

С цепи спустили их. Разве не радость?

Долго на привязи ждали они!

Да, то они… глотают слюну,

подбегая.

Посыльному от Хостоврула и будить его не пришлось. Обдумывал все, все за возвращенье анды переживал.

- Ну и как? - бархатисто-черные, широко расставленные глаза ухмылкою взблескивали. - Красивая хатахтай? По сердцу пришлась анде?

Запах- дух подгнившего мяса еще сильней нынче. Молчание гнетущей еще.

- Развесистое дерево - украшение горы, - сказал. - Красивая девушка - украшение юрты! - нарочно не понимая издевки. Предчувствие беды зарождалось в душе.

Росе под солнцем не уберечься. Туче против ветра не устоять. Без воды на лодке не поплывешь.

- Овец, Лобсо, хорошо вдвоем пасти, а требуху-то есть лучше в одиночку! Если свершенную дерзость искупить хочешь, раскаиваешься, учитывая отвагу и мужество в боях и посуленные… девять…

«Если не сделать, убьют Кокчу…» Кто-то из прихвостней доложил, значит.

- …возможность тебе даем!

- Каковым поручением озадачит высокочтимый, то и исполним, как положено.

Прохаживающийся, чтоб не замерзнуть, у белой юрты кебтеул только и сделал, что кивнул на показанную пайндзу. Твое дело, мол, а мое - сторона.

Всунул под полог руку, отомкнул палочки из петель и, чуть-чуть приподняв, скользнул внутрь, стараясь не шуметь. С трудом дыхание успокоив, не разгибаясь до конца, в хоймор пробираться стал. Благоухание и тепло, нет, не сразу ощутил. «Лучше водой питаться по своей воле, чем масло есть по чужой…» Кто это говорил? Отец? При свете тускло горевшего жировика под одеялом различил, конечно. Не дойдя, однако, двух шагов, споткнулся о край кошмы. Упал. Рука, выброшенная вперед, коснулась, да! Полежал, собрался с духом и, сам не зная зачем, провел ладонью по пылающему ее лицу. Нет, не спала, лежала ни жива ни мертва… Когда рука к подбородку доскользила, лизнула в ладонь. Торопясь и не давая себе раздумывать, намотал на кулак жесткую косу и, повернув на живот, взгромоздился коленями, левым запястьем ледяные лодыжки подхватив. Спина под коленями мягкая была, как у овцы.

Тянул, подводил подошвы к затылку, натягивал тетиву, а в горле сердце разрывалось, как волчий вой.

Мычала и не сопротивлялась от ужаса, но когда дотянул и руку под горло сунул для рывка, из него раздался утробно-звериный крик.

Пальцы разжались, волосы скользнули в ладони, и он, теряя сознание, упал лицом в кошму.

…сыромясый, до озноба знакомо-ненавистный бас, возня, шорохи, и жуткий, невозможный для живого уха звук-хруп, длинное тихое кошачье скуление, и мягкий вонький сапог на его лице, коий и дал до муки желанное избавление. Мозг Лобсоголдоя погрузился во тьму.

* * *