- Ну что? По трети или по половинке? - затаенно светясь всеми своими улыбающимися ямочками, спрашивает Паша. - Как ты?

- По половине, - рубит Илпатеев. С Лилит у них начиналось как раз то, что рано или поздно, чувствовал он, должно закончиться разлучением.

Земля, сообщил он Паше новость из виденного недавно киножурнала, тоже, оказывается, живая. В ней есть капилляры, а жидкость в капиллярах точь-в-точь человеческая плазма. Быть может, поэтому у монголов и было запрещено под страхом смерти копать ее, плевать на нее.

- А как же! - моментально, не колеблясь, откликается Паша. - Живая! А как же бы ты думал? Все на этом свете живое. Почти.

Водку они зажевывают бутербродами с сыром.

- А что ты понимаешь как живое? - задает вопросец Илпатеев. Паша начинает об атомном ядре, которое у всего сущего одно и то же, а потом незаметно для себя съезжает на кривизну пространства, смену временных масштабов и «постороннего наблюдателя», с точки зрения какового эта смена…

- Паша! - перебивает смутно понимающий физическую Пашину логику Илпатеев. - Живое от неживого отличается знаешь чем? Сво-бо-дой! Поэтому-то Иоанн Предтеча и назвал Иисуса Христа первым живым среди мертвых. Улавливаешь?

Паша три секунды, наклонив голову, думает, а потом протягивает через столик руку: «Мо-ло-ток!»

Ни Библии, ни Евангелия Паша ни разу в жизни не раскрывал, он считает, что сам должен до всего этого додуматься, но стоит изложить мысль о, скажем, фарисейской ловушке неукоснительного исполнения заповедей без «живого чувства», как он с ходу понимает Илпатеева и даже продолжает ее дальше.

Илпатеева это слегка раздражает, а Пашу раздражает его туповатая слабость в физике, хотя Илпатеев изучал на ИэСе и сопромат, и теормех, и дифференциальное исчисление.

Чтобы как-то возвратиться на удобопонятную обоим площадку, они начинают обсуждать новую после моторного завода, где Паша вкалывал слесарем, интересную Пашину работу.

При том же моторном недавно открыли новое КБ, а Паше с подачи общего школьного товарища Семена Емельянова, взявшего над Пашей шефство, поручено сделать испытательный стенд с программным управлением и с целою кучей всяких технических и организационных сложностей. За этот стенд не взялся бы никто, а он, Паша, взялся. И если он этот стенд сделает, его куда-то очень сильно выдвинут и повысят.

- И я его сделаю, Коля! - говорит Паша. - Хрен бы с ними со всеми.

И они пьют за стенд, за Юру, вспоминают, как водится, Женю Мытарева, школьного туалетного светлой памяти певца, и Паша не выдерживает, плавно ведет от груди рукою в сторону и поет: «Э-э-э…» У него мягкий, чарующий, магнетически обволакивающий бас, но слов ни одной песни Паша практически не знает, а в ноты попадает две через одну.

Потом он говорит, что через три с половиной миллиарда лет наше солнце превратится в красный гигант, потом в белый карлик, а потом в черную дыру.

- Но-о… если времени, как ты сказал, вообще нет, то… - встревает Илпатеев.

- Время еще есть! - вдруг засмеявшись, вскидывается Паша. - В кафе «Уют» до одиннадцати, тэ сэзэть.

- Ах, Паша, - вырывается у Илпатеева. - Если бы знать: вот - зло! Настоящее, неподдельное и не от нужды, глупости и слабости, а настоящее, голое, то, что само хочет и только и может быть злом. И вот выйти один на один и погибнуть к едрене фене! Не победить, куды-ы, Паша, а выйти, не побояться выйти и не победиться в душе. А?

Паша обнял его и чуть было не поцеловал, словно и впрямь благословляя на подвиг.

- Ладно, Колян! - деловито и ласково говорил он. - Ты сиди карауль, а я сбегаю. После «Уюта» уютненько в уюте поютимся. А после я тебе про это твое «зло» все объясню.