И не успели донести до ртов стаканов, у гаражной двери раздались шорохи, кашель, отхаркиванье мокроты, и на фоне мерцающих над серо-голубой крышей Пашиного «москвича» звезд проявлялась, как в ванночке с проявителем, усатая беспородная ряха Семена Емельянова. Кличка - Емельян.

- Салют алкашам! - осторожненько, чтобы не испачкать известкой со стены кожаное роскошное пальто, Семен протискивается около «москвича» к столу. - Все пьем-гуляем? - как бы свойски, как бы иронически-насмешливо и в тон ситуации бросает он скоронько. - Все не знаем, куды человечество девать?

В школьной эстафете 4x100 он бежал у них четвертым. Они были все спринтеры: и Паша, и Юра, и Илпатеев, - а он, Семен Емельянов, стайер. Он проиграл тогда второй этап, но все вместе они все равно победили, а теперь он был самый главный для Паши человек, его спаситель и благодетель, к тому же он был школьный товарищ.

- А, это ты… - сказал Паша и деловито стал протирать свежей тряпочкой третий стакан.

Илпатеев подвинулся. Семен взял от стены третий стульчик.

- Открывашечка-то найдется? - И из-за пазухи кожаного своего реглана извлек дорогущую, с английско-немецкой наклейкой, бутыль.

Открывашечка находится.

- А я, блин-муха, - спешит застолбить товарищескую самособойность Семен, - прикемарил трохи, угу! Кенты эти харьковские прилетели, ну и все, али-пипи. Одну, другую, в баню, ну и вся программа… Насилу ноги унес, ей-бо!

«А может, она еще не уедет, - поджимает в ботинках замерзшие пальцы Илпатеев, - может, я тороплю события по дурацкой моей привычке?»

- Хау а ю, Емельян? - не выдерживая, осклабляется он к незваному, нарушившему весь их уют Семену. - Ви гейт зи? Ты у нас подполковник, Семен? Или ты у нас теперь полковник, Семен?

Паша бежал тогда на первом этапе и передал палочку вторым. Емелю же обогнали снова двое, и Илпатееву пришлось «делать» их на самом последнем пределе на повороте. И Юра, слава Богу, Юра, как самый лучший, бежавший финиш, разорвал-таки вдавленной своей посередке «грудью сапожника» ленточку.

- А…цын в Афгане сейчас, слыхали? - не отвечает на заедки Илпатеева мудрый Семен. - Он травматологом, майора недавно получил.

Паше неловко. Как хозяина пира, Илпатеев ставит его в неловкое положение. Он молчит и ничего не говорит ни тому, ни другому.

Илпатеев же думает о том, что Лилит наставила ему рога, а теперь сбежит от него и увезет пасынка, а он будет ходить сюда, в Пашин гараж, и пить с Пашей водку, а к Юре они будут ездить все реже и реже, поскольку глядеть, как мучается Юра с матереющим своим Изяславчиком, обоим им тяжело.

Красно- розовой, суставчатой, с маленькими в заусеницах ноготками, рукою Семен разливает англо-немецкое добро.

- За тебя, Лялек! - солидно, с тихою многозначительностью провозглашает он тост. - И пусть всем этим козлам прихованным болт со скамейкой в…

Речь идет о новой кадровой политике в реорганизуемом под Пашу КБ. Семен, как военпред на моторном и лучший друг новоназначенного директора НИИ, выметет бескомпромиссной рукою всех этих пархатых ничего не делающих кандидатов наук, а завлабом, во главе, они назначают Пашу, надежного русского парня, который не будет грести под себя и помогать своим. Паша уже доказал недюжинные способности на стенде, а теперь у него и вовсе… зеленый свет.

«Хочу, чтоб любому, кто встанет возле меня, - было у Паши кредо лет с четырнадцати, - сделалось хоть капельку легче».

Теперь вот впервые наоборот.

Не он, а ему помогают с медвежьей грацией. И он коробится, ему тяжко, но ему некуда деваться, а надо принимать. Не оставаться же, действительно, всю жизнь в слесарях. И Паша, который на самом деле, не будь всей этой помощи, полагал, что все люди и все свои, теперь, кажется Илпатееву, играет в эту игру чуть-чуть фальшиво. А это режет Илпатееву слух, вызывает жалость к Паше и злость на Семена.

Разговор заходит, как водится, о политических лидерах, о смене власти. О том, что в первую голову «новые» принимают от старых правительственные дачи, а во вторую тащат за собою собственных надежных людей, которые вскоре делаются ненадежными.

- Власть - это ловушка! - изрекает тихо Илпатеев.

Семен коротко оборачивается к нему, ждет разъяснений, но так их и не дожидается. Паша молчит: поднадоели ему эти илпатеевские «открытия», хочется чего-нибудь более общеупотребительного.

Выпив еще, они пытаются спеть Жени Мытарева «Атамана».

Получается плохо. Слова знает один Илпатеев, а ему что-то с Семеном не поется.

- Да, жаль мужика! - говорит Семен. - Глупо навернулся.

Он что- то жует, облизывает красные суставчатые пальчики.

- А ты думаешь, наехать и задавить ту девочку было бы лучше?

Это явный перебор. Даже Пашу, больше всех пьяного из них, вопрос Илпатеева заставляет гмыкнуть и кашлянуть.

Семен вовсе не имел в виду, что Жене на своем мотоцикле не нужно было сворачивать в карьер, он просто пожалел о его гибели.

Под пористой жующей кожей Семена напруживаются офицерские желваки.

- Давайте за Женю! - предлагает Паша как бы в виде компромисса. - Пусть земля ему пухом… Помянем! Праздник был человек.

Семен скорбно кивает и, двигая огромным худым кадыком, выпивает свой полустакан.

- Хороший был мужик!

В школьном туалете Семен обычно стоял в уголке, у него не было ни слуха, ни голоса, ни нынешней напористой уверенности в себе, а Женя у открытой створы окна, ладонью уперевшись в раму: мужские крупные пальцы, которыми он отстукивал сопровождение, на стекле.

Атаман узнает, кого не хватает,

Эскадрон пополнит и забудет про меня.

Жалко только волю да широко поле,

Матушку- старушку да буланого коня.

Последние слова он пел медленнее и тише, и казалось, конь, раненый уже, но еще идет, ступает, покачиваясь и словно выбирая - падать ему или еще подержаться. А потом сразу:

Э- эх, любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить!

С нашим атаманом не приходится тужить…

Конь падал, смерть наступала, эскадрон с атаманом впереди уходил в дальнюю широкую степь, а загадка и красота человеческого существования так вот и оставалась печально, бесконечно печально неразрешимой до нынешнего рокового Илпатеева дня.

- А не погиб бы, - говорит он вслух, - купил бы сейчас какой-нибудь магазинчик с ширпотребом и заделался этаким интебли…

- Ну-ну? -улыбается с насмешливым поощрением Паша. Он знает, что Илпатееву не выговорить.

- Интеблишмент, - договаривает за Илпатеева Семен и как-то растерянно, оскорбленно почти взглядывает впервые тому в самые глаза. - Это Женька-то? Мытарь? Магазин?

Илпатеев ничего не отвечает ему, не отводя взгляд.

- Да отцзынь ты, Колька! - примиряюще, с теплом в голосе, говорит Паша. - Никуда она не денется, твоя Лилит!

Илпатеев встает, протискивается бочком между автомобилем и обызвествленной стеной и выходит на свежий воздух по малой нужде. Здесь у гаражей снаружи свежо и тихо. Струя, которую он без особой охоты выдавливает из себя, единственный, кажется ему, звук живой природы среди окружающей мертвой неживой.

Возвратясь, он застает в самом разгаре разговор о русской национальной трагедии. Кто на девять десятых были члены первого советского правительства? Кто расстрелял царскую семью? Кто главенствует и задает тон в кино, в театре, на эстраде, в литературе и музыке? А что такое США сейчас? А ЮАР? А кем, между прочим, членами каких лож являются господин Р. и госпожа Т.?

- Масонских, что ли? - с ходу уточняет втискивающийся обратно повеселевший чего-то Илпатеев. - А Юра Троймер наш, он тоже масон?

Оба, и Семен и Паша, лишь коротко глянув на него, продолжают, не обращая внимания. Что толку спорить с несчастным раздраженным человеком?

- Они и советскую власть нам устроили, чтоб Россию извести!

- А у меня, Семен, прабабушка по отцу была еврейкой, - снова вклинивается Илпатеев. Теперь лишний, похоже, он. - Мой прадедушка ее убегом увел, а семья ее прокляла. Так что я проклятого ими роду. Но кое-что… «Жизнь с комбригом Емельяновым мы понимали одинаково. Она представлялась нам лугом, по которому ходят женщины и кони…»

- Лилиты! - покивовывает тяжелой головой Паша. - Оне!

Ссоры не получается. Все они уже вполне пьяные, а потому добродушные.

- Заедала же ты, Елпат! - хлопает Илпатеева по плечу Семен. - А я ж тебя знаю. Ты не врал, а я боялся всегда. Вы с Женей стояли, подпевали, а я смотрел и думал в углу: «Эх, мне бы поближе к этим ребятам держаться…» У меня ведь мама нянькой в детском саду работала, а отец…

Но Паша, прерывая лишнюю эту Семенову откровенность, берет его за локоть.

- У меня еще есть. Будем? - Из откуда-то из угла, из недр рука его ощупью вытягивает бутылку не то калгановой, не то перцовой.

- А сколько они наших мужиков раскулачили! - съезжает Семен на прежнюю тему без всякой логики. - Скольким хрены парили по лагерям! А сами все консультантами, теоретиками перманентов этих. А как щупнул их усатый по делу врачей, сразу вскоголтилися! Изверг, подлый убийца! Что сделала ЧК с товарищем Гольдбергом! А чего ж, когда наших-то, мил-ли-онами-то? Нет, ты умный, Елпат, ты мне скажи? Почему?!

Семен на старые дрожжи тоже заметно закосел. Обычно он за собой следил.

- А! Пошло оно все! - не дождавшись от Илпатеева ответа, кричит он в возбуждении. - Сгорел забор, гори и хата! - и чокается с Пашей вновь налитым стаканом. - Шоб люди грому не боялись.

И он пьет, ест, чавкает и вообще раскрепощается окончательно.

Между тем калгановая Пашу победила. Он клонит раскудряву свою голову к левому, потом правому плечу, лицо его чуть закинуто назад и выражает что-то как бы даже самодовольное. А чего, мол!

Это знак: Паше пора подгребаться к дому.

«Э- э-э», -завершающим аккордом звучит в холодном гараже его роскошный бархатистый бас.

Семен и Илпатеев выпивают калгановой на посоха, ловко минуя невнимательного уже Пашу. Паша запирает гараж. Пир завершен.