Все- таки в плохое в годы, когда ты еще полон сил и надежд, верится не очень. Чего только не слыхивал и даже впоследствии не читал Илпатеев про страшную эту якобы организацию -КГБ, а всерьез как-то мало верилось, так ли уж это все и страшно. Мало верилось, покуда и его не коснулся сизый полудомашний этот голубь ласково добрым крылом.

Еще до Лилит, еще в холостяцкой, довольно молодой своей жизни он строил на территории одной из многочисленных на Севере зон барак-корпус «больницы для наркоманов». По правительственному Указу их, наркоманов, сажали в ту пору всех подряд, а в таких вот, как выстроенная Илпатеевым «больница», осуществлялось «лечение». Его проводили препаратом из серы сульфазилом, и суть заключалась в том, что недельным, с повышением дозы, введением «лекарства» температура у осужденного повышалась мало-помалу до 40° и выше, и чувствовать он начинал себя так, что волей-неволей должен был задуматься о перемене гедонистических своих взглядов… До лечения сульфазилом, пока обследовали, наркоманы держались бодро, иные вызывающе. «Ну что у вас? - говорили они тем, кто не наркоман. - Ну наработался, пришел, телевизор включил с этой туфтой. А дальше?» А у них, подразумевалось, и кайф, и всякие тонкие психические переживания… Но, отлечившись, наркоман примолкал обычно в разумные рамки до конца срока.

Илпатееву было тогда лет тридцать или чуть меньше, а от заказчика курировала строительство главный врач зоны, она же старший лейтенант МВД и зубной врач со средним медицинским образованием. Это была немолодая, за сорок, но еще крепкая, смуглая и очень красивая женщина, к тому же разведенная и жившая одна.

Илпатеев вечером приходил к ней, они пили коньяк, и все бы у них могло получаться замечательно, если б изо рта у этой красавицы не пахло почему-то редькой. Но, набегавшись и наоравшись на стройке, - он работал прорабом, - ни читать, ни думать вечерами он не мог, и он шел сюда, в теплую, по крайней мере, обуютенную женщиной квартиру.

Как- то его дама высказала непонимание, как это можно, живя в стране и топча собственными ногами ее землю, тем не менее ругать и поносить ее почем зря.

- Это ж какую надо иметь совесть! - возмущалась она. - А, Николай Николаевич?

- Это ты про…? - спросил Илпатеев про шумевшую в ту пору одну диссидентскую книжку. - А у меня она есть!

У него не было никакой книжки, вернее рукописи, отэренной, он слыхал, и передаваемой с рук на руки не одобрявшей правительство интеллигенцией, но в алкогольном опьянении он любил иногда врать и фрондерски хвастать.

- У тебя есть…? - Дама слегка приобернулась, и смуглая ее грудь под роскошным шелковым халатом перестала подниматься в дыхании.

Илпатеев пожалел было о вылетевшем по глупости слове-воробье, да поздно.

И вот в Яминске, куда Илпатеев возвратился, мы помним, с Лилит, год примерно спустя его пригласили зайти в отдел кадров Ямгражданпроекта, где он устроился работать. Лысенький низкорослый завкадрами, что не так давно столь любезно интересовался у Илпатеева северными надбавками и «как там с продуктами», на сей раз, не глядя в глаза, понес какую-то околесицу об «уточнении в документах», а затем вдруг исчез. В комнату же вошел высокий, неброско, но с галстуком одетый человек, неопределенных лет и какой-то незапоминающейся наружности.

- Давайте-ка начистоту, Николай Николаевич! - сразу взялся он руками за рога. - Вы приносите рукопись, а мы полагаем инцидент исчерпанным раз и навсегда!

Илпатеев был с похмелья, ему сделалось страшно, а посему он стал отвечать дерзко и вызывающе.

- Вы это о чем, простите, не знаю имени-отчества вашего, и вообще с кем имею честь!

Человек представился, сказал, что он работник органов, и что к ним поступил сигнал о имеющейся у Илпатеева запрещенной цензурным комитетом литературе, и что он, со своей стороны, настоятельно рекомендует…

Не сразу догадался Илпатеев, откуда дует ветер-ветерок, но потом догадался.

Паша рассказал мне, что Илпатеева поразили тогда в отделе кадров две вещи. Во-первых, глупость сотрудника, который в разговоре с ним раз шесть применил один и тот же прием. Отойдя в разговоре куда-нибудь в совсем боковое ответвление, он «вдруг» обрывал речь Илпатеева или свою на полуслове, воззрялся в самые зрачки и бросал: «Ну ладно! Это все прекрасно и хорошо. Но где рукопись, Николай Николаевич? Когда вы ее нам принесете?»

И сначала Илпатеев разозлился от этих повторений, а потом ему сделалось смешно: и вот такие, значит…

Второе было еще того интересней. Отринувши, как вражеский поклеп на себя, обладание злополучной рукописью, Илпатеев для правдоподобья и доказательства простодушия похвалил сотруднику читанный им когда-то в журнале «Н-й м-р» рассказ злополучного автора, на что сотрудник тотчас среагировал вопросом: а чем, дескать, этот рассказ так уж вам понравился?

- Стилем, - сказал Илпатеев.

И тут сотрудник весь разулыбался и даже помотал эдак снисходительно-сожалеюще расчесанной на пробор головою.

- Я, - сказал он Илпатееву, - работаю, извините, в органах семнадцать лет, постоянно имею дело с бумагами, сам пишу их целые кучи, так что в стиле, думаю, понимаю поболее многих.

И дальше преимущественно мимикой и междометиями Илпатееву было дано понять, что «стиль» этого выродка и проходимца в «Н-м м-ре» мог понравиться только вот разве такому неопытному молодому человеку, как Илпатеев.

Кроме же глупости, Илпатеева поразило еще одно.

Взяв с него письменное объяснение о возникшем недоразумении («Мне ведь тоже, знаешь, Николай, - перешел на «ты» сотрудник, - перед начальством отчитываться!»), он стал вербовать Илпатеева в стукачи. Вот, скажем, он у себя в Ямгражданпроекте, и вот вышли покурить. И кто-то рассказывает анекдот. «Да нет, - приподнял от стола узкую ладонь сотрудник, - ты не думай, мы сами анекдоты про Леонида Ильича…» Но вот человек один раз рассказал политический анекдот, второй, третий потом… «Чувствуешь, Николай, какая линия вырисовывается?»

- Вы, что же, - продолжая изображать честнягу глупыря, воскликнул Илпатеев, - стукачом меня хотите сделать?

Сотрудник в ответ развел руками.

- Ну, Николай, я в органах семнадцать лет, а слова такого слышать не приходилось.

Пообещав в заключение, что, встретив настоящего шпиона, лично сообщит товарищу майору, Илпатеев ушел.

У дамы главврача образование было ниже, чем требовала должность. Тут все понятно. Беззаветною преданностью и т. п., но что было как-то внове, так это обратный смысл качества вербовки. Получалось, вербовались не идейные бойцы и борцы, а те, кто «испачкался» и теперь боялся за свою судьбу. То есть, с точки зрения охраняющей государство организации, мерзавцы, так или иначе предающие родину.

- А пугни их после кто сильнее с той стороны? - удивлялся Илпатеев. - Они же с потрохами продадут тут же все!

Паша только посмеивался.

- Всегда и везде были они, сексоты, всегда и будут!

Потом, лет через десять-двенадцать, когда выползут на свет Божий настоящие чудища, инцидент с сотрудником покажется Илпатееву семечками, но тогда, в тот свой день, он был чуть ли не потрясен.

- Это на каких же хлипких ножонках, Пашечка, все стоит и качается, а?

Паша качнул головой. Да, на таких и стоит! Куда ж деваться-то.