Когда не получалось совпадать с Пашею в гараже, в субботу, воскресенье, а иногда и после работы он снова начал ходить в библиотеку.
Эта библиотека, самое любимое когда-то в Яминске место, открылась, когда Илпатееву исполнилось шестнадцать лет и когда как раз «разрешили» Достоевского.
Илпатеев, случалось, пропускал уроки в школе, чтобы почитать в читальном зале то, чего нельзя было взять домой, но больше всего ему нравилось бывать в курилке в подвальном этаже, где «старшими братьями», как звал Юра в своих стихах предыдущее, до войны родившееся поколение, произносились настоящие, бывало, философские диатрибы.
Теперь читалось не очень, в курилке было пусто или какая-нибудь неясной внешности дама курила тонкую коричневую сигарку, а в залах сидели за зубрежкой какой-то уже новой формации студенты, все с одним и тем же общим выражением лица, все, как он уже удостоверился, будущие юристы и экономисты.
Он чаще бывал теперь где-нибудь в «зале искусства», занимая очередь к наушникам, и листал альбом Брейгеля-старшего, Коро, Борисова-Мусатова, а потом, когда подходила его очередь за какой-нибудь старательной девочкой из музучилища, изучавшей сонатное аллегро и контрапункт, слушал что-нибудь тихое, умиротворяющее, без бурь и натисков. Альбинони, Скарлатти, Перселла…
Гайдна, Баха и Моцарта он боялся: они задевали в нем какую-то больную, опасную струну.
Однажды ему повезло. В курилке, в виде какого-то реликта из той прежней жизни, с ним разговорился здоровенный щербатый верзила, мастер спорта по дзю-до и в свободное от добывальной на хлеб работы время историк-самоучка.
- Я все понимаю, все! - ходил он по курилке перед Илпатеевым туда и сюда. - Но объясни мне, пожалуйста, как! каким таким фокусом-покусом один-единственный негодяй за каких-то полтора десятка лет из мирных трудолюбивых скотоводов сделал армии озверело безжалостных убийц?!
И по мятущемуся, измученному взгляду верзилы было очевидно Илпатееву, что он действительно, на самом деле не понимает - как!
Илпатееву, наверное, нашлось бы что ответить. Он мог бы сказать, что в Ясе великого властелина и предводителя были обольщающе объединены манки как доброй, так и злой половинам человеческой природы. Что Яса предписывает любить друг друга, не прелюбодействовать, не красть, не лжесвидетельствовать, не предавать, почитать старших и нищих… щадить страны и города, покоряющиеся добровольно… И разрешает назначенного им (властелином) врага убивать, забирать в наложницы его жену, захватывать и сокрушать его дома, брать себе его лошадь, добро, детей…
Он мог бы задать мастеру спорта по дзю-до и вопрос про генерала, отдавшего приказ майору, и еще, быть может, достаточно многое, но Илпатееву уже не хотелось споров и выяснений, а ему хотелось не жить.