А и батюшко у мя есть,
А и матушка.
«Будучи взята, - пишет Илпатеев, - осьмнадцати лет в боярыни из обельных черных холопок, всю недолгую, ограниченную стенами мужниного терема жизнь мать Евпатия Савела Марковна проносила вышитый понизу пестрядинный русский сарафан да поддеваемую в зимние холода заячью собственною рукой шитую душегрею…»
Оказавшись волею мужа и промысла на чужой нелюбой сторонушке, не чаявши, с кем, бывало, и слово по душе молвить, на жизнь в четыре глаза поглядеть, она, и с челядью-то робкая, к рязанским, в бисерных кичках, боярыням не наискивалась, а ревновала боле прикормить по случаю какого калику перехожего да, подперши румяну щеку и преклоня слух, повнимать о творимом Господом с мыкающейся душою христианской промеж бесовых кознь… Сам воевода Лев, услыхав тонкий льняной ее голосочек, звавший сон-пересон на сынове ясны глазыньки, придерживал у дверного порога тяжелый шаг да бурчал, случалось, в смоляну бороду про бабью необоримую дурь, когда несла та в белой руке краюшку ситного для батюшки домового альбо самого его потчевала в хворости заговорною с уголька водою.
И великопостное говенье православное, истово соблюдаемое всем домом Коловратовым, и стародедовские смутные суеверия сходились и жили в душе Савелы Марковны неискусственно и легко.
Венчанный с челядинкой из едина, почитай, норова, Лев Евпатьич, хотя держал жонку в беспотачной мужской строгости, ни в вере, ни в суеверствах не укоривал, а год от году попрыжея вникал почтением нелукавому ее к человекам вежеству, Божий стыд и доверяющее покорство судьбе.
Бо не тот холоп, кто в холопах рос, або тот холоп, кто холопствовал.
Во едину душу любя до без памяти Евпатушку свого, безразлучно прожили Лев с Савелою без малого пятнадцать зим.
…*
* В рукописи зачеркнуто.
…слово глупое, неуятное…
«Аще нету где можного вежества, есть кому вежества того и урок подать…» - обломил о маковицу хульника турий рог.
(Вероятно, чашник княжий Нефеда Возок, обладавший нравом веселым, а умом насмешливым, выразил при людях в думце ту мысль, что не густо чать в Чернигове с невестами, коль поперли холопки в боярыни.)
И поколе собирал в казну штрафные гривны воевода Лев, а где закон, там и страх, - занедужила со заботушки боярыня.
Занедужила да, не отлежав в беспамятной огневице двух седмиц, в канун дня святой великомученицы Варвары в одночасье помре.
Скрестив белые руки на восковой желтой свече, лежала в белом хрущатом кисоне в осеребренном дубце, а духовник дома Коловратова протоиерей авва Иакинф тянул слабоголосо в ладанной затиши: «Возведи, Блаже, к пажити Твоей рабу Божию… Соприять овцам возбранного стада Твоего… Егда сулимо чистым сердцем узренье Твое. Егда обещано кротции блаженное унаследие Твое…» Пел петье вечное.