В залоснелой котыге, а похолоднее - в шубе внапах овчинной привыкал зоревать бобылем Лев Евпатьич. Под трехстволой березой, на срубленном челядинами скамье-сиденце ждал сидел что ни день выкатывавшееся из бежавшего по Оке туманца белое маленькое солнце.
Протяжистый скрип-поскрип колодезных первых журавлей, вторые, а засим третьи, погодя, петухи, стук-позвон пустых бабьих подойников, вязнущие их во влажной воздушной мякоти свежие голоса… И от нахолодевшей, проснувшейся землицы наземцем, вывешенными у конюшен потными хомутами, кисло-горьконьким дымком жегшейся за соседскими огорожами ботвы…
- Вот хоть меня взять, - поднимал глаза на Евпатия Лев Евпатьич, - и грамоте кой-нито учен, и мечом, кажись, вдосыть намахался, в землях чужих бывал, а спроси меня, старого, что за трава под ногою растет, куды с добром! Третьей ить доли, сына, не назову.
Опять, в который раз воротившийся поутру сына отводил взгляд, скрепляясь душой, даб не увидеть иссыхающее, могучее когда-то отцово тело, дабы не слышать глухоты утрачивающего красоту и силу голоса.
- Ну полынь, к примеру. Крапива, лебеда… - Светло-карие, омытые болью, опрозрачневшие глаза глядели с охлестывающей сердце нежностью. - Донник белый и желтый. Медуночник. Ведуны мещерские детву от золотухи пользуют. Ромашка, плакун-трава… Лопух тоже. Паслен. Щавель коний. Осот. Просвирник-пуговочник. Льнянка. Помаранник, его бабы в простоквашу кладут… Аистник…
- Чемерица! - подсказывал Евпатий, проверяя мелькавшее в уме подозрение.
- Чемерица, угу, - подтверждал отец и, так и есть, уводил потухающие глаза. - Чемеричною водою тоже-ть… пользуют…
Так и есть, так и есть, перенес кто-то старому, овестил, доброхотствуя, о Паруне его, Евпатовой.
И.
С неискоренимым языцством паствы своей в ту далекую пору православная церковь боролась исподволь, чаще приноравливаясь к вжившемуся в плоть и кровь, нежели воюя, полагаясь более всего на время, на чудотворно явленную в нем силу Божией благодати.
В серпень месяц, отстояв во храме божественную литургию и затеплив пред образом богородичную свечу о грядущем урожае, наутро, выходя в поле, смерд кропил, случалось, пашню конопляным маслом и, нимало не мутясь духовным противоречием, чинил таковые, к примеру, не канонические заклинания:
«Мать сыра земля! Уйми ветры полуночные с тучами, удержи морозы с метелями! Уйми всяку гадину нечистую от приворота да лихого дела, проглоти нечистую в бездны кипучие, смолы горючие…» - бил поклоны на четыре стороны, ел почву, прося, сам кого запамятовав, помоги себе всякой да обереги.
Паруня в церковь ходила по праздникам.
Ко кресту, ко святому причастию подойти принародно стеснялася, а, покрывшись кружевным платком, стаивала все при дверном выходе, от убогих да нищих вблизости.
Говорили о Паруне слободские: «Энта в кошку, если схочет, оборотится!»
Что- де водит ее, вдовую, нечистая, а что выходы с нее сам рогатый берет.
Возвращалася в дом к себе печальная. Разве тягости на сердце поприбавится.
«Так бы Бог меня любил, - роняла слезыньки, - якось ты со мною люб, мой ясный соколчик…»