Внутренний узкий дворик между двух валов-стен и с двумя торцовыми воротцами… Захаб.
«Как сшибутся с кем во поле рязанские, побегут в отступ, будто струсили, разлетятся за ними те догонщики да в ловушке захабной и очутются…»
«Позапрут тогда снутри воротца малые, на засов задвинут (сбегают) наружные, а чтоб тайну захабну не проведали, всех до смерти изводят глупых ворогов…»
И вот случилось. Декуновым долгим радением заманили в захаб племя куманинов.
По валам рассыпались молодшие, кто копьем, кто луком стал орудовать.
И среди ржанья, ора и топота узрил Евпатий Коловрат воочию, как вошла его стрела в выю ворога. Как сронил куманин криву сабельку, как с коня вздыбляного прянулся. Как пополз окарачь середь битых тел, припадая к булыгам захабовым.
А потом… прыгали с валов на добивание. И кричал как, колол, рубил и меч кровянил свой, он, Евпатий, вовсе б запамятовал.
Л.
… *
* Зачеркнуто.
Засукровилась душа у добра молодца, завелася в сердце червоточина.
Не идет, безумец, он на исповедь, сторонится святого причастия.
AI.
Кумара.
Них, них, запалом, бала.
Эшолохомо, лаваса, шиббода.
Кумара.
Толстоносый Чурило рыбак утонул по своей же жадобе шесть зим назад - утянулся сомом вместе с мердою.
Распластавшись стрижихою по опухло-синей груди Чурилиной, голосила Паруня жалкой плачею:
«А и наживна моя, - кричала, - головушка! А и желанная ты моя семеюшка! А спокинул ты меня, кокошу горькую, а и оставил чем свет горепашицу…»
Хаживал по Пешей слободе слух-слушок, что-де серчал Чурило за бездетчество, понеж векшей мокрой (видали) бабу учивал. Но кричать Паруня не притворилась: по себе, сиротушке, кручинилась.
И топор с руки ее не выпадет, перевесы ль с берега закидывать… ей, Паруне, вдовой, не в новинушку, был Чурило с ленцой мужичонушка. А что женского деланья касаемо: коноплю ль чесать, у кросен сиживать, аль нести на торг к Спасскому соления, - то и в том у Паруни не срывается; все умела вполбеды играючи.
Да в одном грызет ее докука смертная - не с кем словом добрым перемолвиться.
Вот и стала кого можно порасспрашивать, про зелейные травы привыведывать. Про нашепты, уветы и заговоры ведунов мещерских привыпытывать. Зане ж станет, мнилось ей, она знахаркою, как почнет целить хворобы-напасти, тут народ-то в дом к ней и повалится…
…
Любостай, да рута, да вороний глаз в кладовой на ниточках сушилися, во печи мурвленой дровцы щелкали, по крыльцу снаружи дождь накрапывал, а пришел ввечеру да и Чурило сам.
Подкосилися под бабой резвы ноженьки, започунилось на сердце недоброе.
Обомленно стоит Паруня Фирсовна, лишь долонью от покойного отмахивает.
А Чурило знай ее укоривает: попрекает бездетством-беспамятством. Сам в рубахе венчальной лазоревой, кушаком тесмяным опоясанный.
Он все ближе, Чурило, подступается, загребучие ладоши протягивает. Рытый нос бобрино посмехом фыркает, из рыскучих вежд масло маслится…
…
А как кинулась из дому обумиться, как на небо кверху-то глянула, ни одной-единой нетути звездочки, лишь луна дырой пустою кругло желтится.
….
Уж не сразу после догадалася, похватилась заднею догадкою - не Чурилою-то был ее остудник сей, а Чурилою видом прикинулся.
Заявлялся таинник к суполночи, исчезал с петухами на зореньке.
Все шутил со Паруней лясы-шамочки, прибодурочки сорил да придрокушки.
Каково- де с басым им слюбилося?
Каково с лестеем сголубилось?