Ведомая за черенок ложка, не доползши на палец до отверзаемого рта, остановилась, побыла и пологой убыстряющейся дугой плюмкнула в чашку с супом, в посверкивающие кружочки жира, плавающие наверху.

Да, в суп-шулен, вкушаемый джихангиром каждую ночь в его тоске.

- Эй, кто-нибудь! - позвал негромко. - Что еще там за шум?

Любая помеха таковому одинокому восседанию у очага вызывала лишь брезгливое отвращение.

Вислопузая, разжиревшая от доедок фигура бавурчина-бокаула выползла на зов из-за мерзлошкурого загремевшего полога.

- Где шум, солнценосный? Какой шум?

Угодливое, да чересчур уж фальшивое недоумение в лице тревогу на корню хочет погасить. Поверь такому!

Суп- шулен подальше отставив и туда-сюда по шатру походив, иглы-мурашки из затекших ног изгоняя, сам, раз так, для уничтоженья тревоги вылез удостовериться.

Снежно- свежий дух мало-помалу покоряющейся потихоньку земли вот ведь какой! Острый, как кумыс, в ноздри бьет. И еще весть об орусутской угрозе не долетела толком, еще крик «Орусуты из мертвых восстали, джихангир!» ушей не коснулся, как по одинаковому скруту шей придверных кебтеулов он, Бату-хан, догадался вне сомнений и колебаний:

То , чего со дня смерти сайгачихи - копелек ожидал , чего в уголке сокрушающегося сердца желал , может быть , - расплата - событие это надвигалось из сумеречной лесной чащи .

* *

- Эй, Бык! Гэрээс гарах! - орали снаружи через полог. - Выходи! Сэбудей-богатур к поединку тебя зовет…

Выйдя, оглядевшись и сам, без помощи, Мухортого заседлав и чумбур нукеру, что ближе был, кинув, в юрту опять ушел.

В шлеме с хвостом и гребнем, в прошитом куяке-панцире появился.

К хвосту Мухортого на пятках подступясь - р-раз! - в одно неуловимое-сдвоенное движение в седле он уже. Без спешки, но и без траты времени, коня трусцою к месту затянувшейся суматохи направляет он, Хостоврул.

Невдалеке от юрты-гер, предназначавшейся для запасов, хмуролицый Сэбудей-богатур с трех взгроможденных друг на дружку телег воинские распоряжения отдавал. Бледный, наблюдающий без отрыва за свалкой боя джихангир Бату подле безмолвный стоял.

- Стрелки-мергены и ты, Урда… - хрипло с телег гудело-сипело, - а ты, Шейбани, если сумеешь… - И там же, возле обоих, молодой Тайнгут-хан еще (заметил), приобщаемый братцем-джихангиром к искусству войны.

Орусуты, - а это были они, кто еще? - были взяты бурулдайцами в кольцо, и оно, из всадников и спешенных лучников, то сжималось, то разжималось до разрыва изнутри; тогда в прорыв вылетал в островерхом шлеме орусут и, намахавшись мечом, уложив на подушку полдесятка бурулдаевых гope-вояк, возвращался назад.

Приблизясь к телегам и поднимая вверх улыбающееся лицо, спросил:

- Какого из них, Сэбудэ, предназначаешь мне?

Бросив сверху злой и не ответивший на улыбку взгляд, одноглазый буркнул что-то вертевшимся подле телег десятникам и джагунам.

Молодой хитроглазый нукер, движениями напоминающий гибкотелую рысь, вынул из свежесделанного сайдака стрелу-свистун и, едва глянув, выстрелил без задержки и долгих слов.

Тот, в кого стрелял он, один из двух выскочивших в прорыв орусутов, едва успел отвести голову в шлеме в последний миг.

Однако выстрел до того точен, до того хорош получился, что и Сэбудей-богатур, и Бату-хан, и Тайнгут, и все, кто видел, и сам нукер-рысь довольные запереглядывались и повеселели, расценивая это как залог успеха, как знак не утратившего бодрости и силы монгольского боевого духа.

Подмигнув одобрительно нукеру-рыси и отъехав от телег алдов сорок-пятьдесят, Хостоврул-бухэ приподнял в рост огромное тело на закачавшихся широких стременах и, вздев кверху руки с оттопыренными на обеих большими пальцами, зычно возгласил:

- Эй ты, орусут! Халз тулах! Халз туладья гэх…