- Пиши: кулон с бриллиантом, аметистом и плетеным жемчугом… Бриллиант на пять карат. Аметист… Да на жемчуг… Пиши: шесть тысяч золотом…
…Прямо с вокзала Михеева вместе с ценностями доставили в кабинет к Свиридову. Высыпав на стол содержимое банок и разровняв по зеленому сукну сверкающую груду золота и самоцветов, Михеев и сам замер от восхищения. Благородная красота созданных природой богатств в соединении с вдохновенным искусством человеческих рук покоряла своим величием. Разве одними рублями оценишь это!
Свиридов, медленно обходя стол, шумно крякал от восхищения, довольно похлопывал по плечу замершего с пустой банкой в руках Михеева. Хватнув со стола какую-то замысловатую вещицу, взвешивал ее на руке и подмигивал Патракову:
- Сила! А?
Патраков стоял молча, заложив руки назад и неторопливо, но цепко оглядывал разложенные веши. Казалось, он равнодушен к ним - так спокоен и безразличен внешне. Но иногда надолго задержавшийся на чем-то задумчивый взгляд выдавал его - всегда угрюмоватое лицо как бы светлело, прояснялось.
- Как думаешь, на сколько это потянет? - спрашивал его Свиридов, очерчивая рукой круг над столом.
- Не знаю,- отвечал, не отрывая взгляда от стола, Патраков.- Эксперты подсчитают.
- Вот-вот,- подхватил Свиридов.- Давай их скорее, пусть считают. А ты, герой,- хлопнул он снова Михеева по плечу,- пиши давай рапорт. Самому! - поднял он вверх палец.
- Пиши: брошка агатовая с осыпью розочками. Больше четвертной не стоит - работа дешевая, без души делано. Кухарка разве такую нацепит… Браслет золотой, дутый, с четырьмя аквамаринами. Камни дорогие, а считай- испорчены. Без смыслу натыканы, да и грань не та - игры нет. Постой… Тут не иначе как двое или трое один камень гранили… Так и есть.
- Как это вы узнали, Петр Акимович?
- А чего тут знать-то, всякому видно. Когда камень гранишь, никому не передавай и сам на другое не отрывайся- игры не будет. Это уж закон такой. Камень - он руку твердую любит, хозяйскую. Как, например, лошадь норовистая хозяина с полслова понимает, а чужому и дотронуться не дает… Нет, плохой камень, в перегранку его надо. Да и вещица вся разве только кабацкой девице впору - понимающему человеку ее и надеть стыдно…
Теперь, когда Михеев имел возможность пристальнее и внимательнее ознакомиться с каждой вещицей в отдельности, он тоже уловил эту поразительную разнохарактерность драгоценных украшений, их разностильность и разновкусицу.
Рядом с вещами высокой ценности, истинными шедеврами ювелирного искусства, можно сказать - национальной гордостью, соседствовали дешевые, безвкусные поделки, мещанский ширпотреб. Розочки, сердечки, сентиментальные надписи на брелочках… Дутое золото, которое и купчихи уже со времен Островского перестали носить…
Да, прав поэт русского драгоценного камня и выдающийся знаток его академик Ферсман, заявив: «Архивы открывают нам - последние русские цари не умели ценить русский камень… Погибли исторические камни, пошли на слом прекрасные изделия, проданы по дешевке с аукциона». Только в 1906 году «Кабинет его императорского величества» продал более чем на миллион золотых рублей камней, в том числе уникальные русские изумруды, старинные аметисты. Зато убогая безвкусная дешевка, пусть иногда и очень дорогая по материалу, потекла рекой в шкатулки цариц и великих княжен.
Вот брошка в виде русского трехцветного флага - трешки не стоит, да и то только если обратить в чистое золото. Браслет с брелочком «1914» - опять же только бери на вес, иначе ничего не стоит… А что за цифра на нем - 1914? Что за памятное событие захотела отметить бывшая императрица этим мещанским сувениром? Уж не память ли о скандальной связи с генералом Орловым, ее Соловушкой, связи, слухи о которой дошли до самого Николая? Николай тогда в гневе надавал супруге пощечин (свидетельствует Анна Вырубова!) и распорядился выслать этого надменно-красивого усача в Египет… Но, кажется, это было не в 1914-м, а раньше…
А вот еще брелок - с цифрой «1912». Еще какая-то память. А это? «Фашистский знак» - назвал его в описи Блиновских. Но Михеев уже знал, что это такое. Знак свастики, который немецкие фашисты сделали эмблемой своей партии, родился задолго до них. Он известен археологам еще с каменного века. В древней Индии почитался священным знаком, символом огня и солнца. Но еще задолго до фашистов его «принял на вооружение», сделал своей тайной эмблемой кружок фрейлины Анны Вырубовой, ярой почитательницы и верной слуги Распутина. В этот кружок входила и Александра Федоровна.
- …Пиши,- продолжал диктовать Блиновских.- Часики дамские, эмалевые, с цепочкой жемчужной, с гравированной монограммой «ТН»… Татьяны Николаевны, значит… Еще часы. Ручные, с браслеткой бриллиантовой. Рублей на двести пятьдесят бриллиантов будет. Но часики ржавые, в дело не годятся…
- Не прошло им даром купанье в колодце,- вспомнил Михеев.
- Пиши дальше, товарищ Михеев. Кулон бриллиантовый с изумрудной вставкой. Вещь редкостная, государственная…
…Государственная! Вот именно, старик прав. Такие вещи - гордость национальной сокровищницы, ее «неделимый фонд», как, скажем, рублевская «Троица». Это не продается и не дарится. Это шедевр искусства - всенародная собственность, а не игрушка венценосной модницы.
Это понимал еще Петр I. В 1719 году он принял решение об особом хранении «подлежащих государству» драгоценностей и выработал для этого специальный «регламент». Как государственные регалии, так и драгоценности, хранимые до этого в шкатулках цариц, он повелел хранить в камеральной части.
Однако после смерти Петра многие его наказы забылись. Веселая, любившая гульнуть и пошиковать «императрикс Елисавет» снова перетащила многое из камеральной части к себе в опочивальню. Старались не отстать от нее и другие. Раздаривали любовникам и именитым заморским гостям. Оплачивали щекотливые услуги. Под нажимом бережливых царедворцев, понимавших, что растаскивание государственных сокровищ к добру не приведет, в 1856 году пришлось издать высочайший указ: «Хранящиеся в бриллиантовом кабинете Зимнего дворца бриллианты и разные украшенные оными предметы переместить в Галлерею драгоценностей Эрмитажа, соединив оные с подобными же вещами, выставленными в шкафах сей галлереи». То есть приравняли их к музейным экспонатам, надзор за которыми уже был вне поля зрения царя. Но, поскольку при отборе таких вещей для Эрмитажа многое еще по-прежнему оставалось в личных царских покоях, пришлось принимать еще одно постановление. В 1884 году присмотр за оставшимися драгоценностями от доверенных лиц перешел в ведение Государственного контроля. Постановление подчеркивало, что отныне драгоценности являются собственностью государства и им должна вестись строгая отчетность, наравне с государственным имуществом.
Потребовалось более полутора столетий, чтобы мысль Петра хоть как-то приблизилась к осуществлению. Но и при этом самодержцы всероссийские умудрялись тащить многое в свои дворцовые норы, по-прежнему считая все своим, личным, хотя не имели на это никакого юридического права.
- Какой у нас там порядковый номер, товарищ Михеев?- доставая очередную вещицу, осведомился Блиновских.- Сто восемьдесят четвертый? Пиши… э-э, этому и названия не подберешь…
Оба старика застыли, восхищенные огромным голубоватым бриллиантом в ажурной, искусной работы, оправе.
- Взвесь, Данилович. Я не могу, руки дрожат.
Жаль извлекать-то его. Еще оправу повредишь,-
Мялся Колташев.- Вот если вместе с оправой, а потом вычесть ее…
- Давай с оправой.
Колташев бережно, словно раскаленный уголек, взял в свои грубые, плохо гнущиеся пальцы бриллиант и положил его на весы. Чашечка резко опустилась вниз, задрав вверх другой конец коромысла.
- Сколько? - нагнулся к весам Блиновских.
- Чистых сто карат,- выдохнул Колташев.- Может, карата на два прошибся, не больше.
…Сто карат! Это же уникум - один из тех, о которых пишут книги, судьбу которых прослеживают везде, где бы они ни оказались. Один из тех, которым присваиваются, как людям, звучные личные имена. За всю историю человечества не набралось и двух десятков таких камней, вес которых превышал сто карат. Если быть точным - их было всего пятнадцать.
Среди них - исполинский «Кюллинан», найденный в 1905 году в Южной Африке и хранящийся ныне в сокровищнице британских королей, в Уэкфилдской башне лондонского Тауэра; легендарный «Великий Могол», родом из Индии, сверкающий ныне под именем «Кохинор» (гора света) в британской короне; индийский же родом «Регент», проданный в XVIII веке герцогу Орлеанскому за три с половиной миллиона франков; «Джонкер» из Претории (Южная Африка), купленный банкиром Гарри Уинстоном за полтораста тысяч фунтов стерлингов. Только один бриллиант из побывавших когда-либо в русских сокровищницах весил более ста карат. Это знаменитый «Орлов», найденный в XVII столетии в Индии, сменивший за свою жизнь при разных, иногда очень запутанных обстоятельствах многих владельцев и подаренный в 1773 году графом Орловым Екатерине II. Вставленный потом в скипетр русских царей, он стал одной из важнейших государственных регалий. Снимки с него можно увидеть в сотнях книг. Теперь он нашел себе пристанище в стальных сейфах Государственного алмазного фонда.
Даже знаменитый «Шах», который персидский шах Аббас Мирза преподнес Николаю I, чтобы умилостивить его в связи с убийством русского посла в Тегеране, писателя Грибоедова, весил лишь 87 карат.
А тут - сто карат! Было от чего благоговейно оцепенеть, держа в руках этот редчайший дар природы…
- Сто восемьдесят пятый,- снова потянулся к коробке Блиновских, с трудом оторвав взгляд от стокаратника.- Пиши…
- Подожди, Петр Акимович…- прервал его Михеев.- Во сколько же мы оценим этот камень?
- Цены ему нет, вот что я скажу тебе, товарищ Михеев. Не знаю, что вот Кондратий Данилович скажет, а я не берусь.
- Это верно,- покачал головой Колташев.- Цену ему нам не назначить. Если только по весу… Так ведь и вес-то дело хитрое. Если, скажем, два-три карата камень- одна цена за карат. А вот, скажем, десять - уже другая, намного большая.
- Ну, возьмите по той самой высокой ставке, что вам известна,- настаивал Михеев.
- Та, самая высокая, для него низка. Обидна, можно сказать. Тут специалистам судить надо, вроде Ферсмана или того же Фаберже, который все мировые цены самых крупных камней знал… Ну, если по самой высшей, что я знаю, то пиши… Миллион и двести тысяч золотом. Вот сколько. Но это, прямо тебе скажу, не та цена, что он стоит.
- Пусть пока миллион двести числится. В Москве уточнят,- согласился Михеев.
…«Вот так государственные национальные реликвии и попадали нередко в личные шкатулки монархов, нарушавших законы своего же государства,-думал Михеев, глядя на стокаратную брошь.- Как часто они путали государственный карман со своим. И даже в критическую минуту, подписав манифест об отречении от престола, признав себя с тех пор человеком частным, Николай «забыл» передать в государственную казну незаконно хранимые им в своих личных шкатулках вещи.
Нечестно поступил Николай Романов, недостойно порядочного человека!..»
- Все, что ли?
- Все, Петр Акимович, все.
- Итого - двести две вещи на сумму… Ну, уж это вы сами подсчитайте, нам счетная работа не с руки…
Блиновских подписал ведомость. Кондратий Данилович, смущенно посапывая носом, поставил три жирных креста.
Ведомость оформлена и подписана. Ценности упакованы и приготовлены к отправке. Михеев сел писать рапорт.
«Председателю ОГПУ СССР…
Настоящим докладываем, что…»
Продолжить он не успел.
- Тут такое дело, понимаешь…- встретил его, вызвав к себе, Патраков.- В Тагил надо ехать. Бывшая монашка в Торгсин уже пятый бриллиант сдает. Приезжая. Может в любой день скрыться. Надо распутать - что за этим кроется. Вот билет, вот удостоверение…
Вечером Михеев уже ехал в Тагил. Тобольский узелок был развязан, завязывался новый…
