Дзюго Куроива

Безмолвные женщины

 

— 1-

Котаки заходил в полицию ежедневно. Вначале старший инспектор следственного отдела встречал его с сочувствием, но потом визиты Котаки стали его раздражать. Его и так выводили из себя безрезультатные розыски, а тут еще несчастный отец часами мозолит глаза в приемной и мешает работать. Реакцию старшего инспектора можно было понять: он чувствовал свою вину — ведь преступник все еще гуляет на воле и нет никаких шансов, что его обнаружат.

В конце концов следствие зашло в тупик, и полиции пришлось распустить группу расследования. Накануне старший инспектор пригласил к себе Котаки.

— Место преступления оказалось чрезвычайно сложным для розыска, — сказал он. — Жители прилегающего района категорически отказьшаются сотрудничать с полицией. Тело вашего сына обнаружено в глухом, безлюдном переулке. Никто не видел, как его убивали, никто не слышал его криков о помощи. Мы с самого начала предполагали, что расследование столкнется с большими трудностями…

Старший инспектор, с сочувствием глядя на осунувшееся лицо Ко-таки, раздумывал, как бы поделикатнее намекнуть ему, что полиция зашла в тупик и вынуждена отказаться от дальнейших розысков.

— Прежде всего надо было выяснить, как и по какой причине ваш сын оказался в этом переулке, — продолжал он. — Ведь он был серьезный юноша, хорошо учился. И вдруг… Конечно, я не исключаю, что, гуляя по городу, он совершенно случайно забрел в район притонов… И мы сначала придерживались версии о непреднамеренном убийстве: какой-нибудь вор или пьяный по непонятному побуждению ударил его, вовсе не собираясь убивать… Кстати, сейчас мы расследуем аналогичный случай: пьяный чернокожий без всякого умысла избил до смерти японца…

Котаки согласно кивнул. Он и сам ничего иного не предполагал.

— Но, как мы выяснили, ваш сын накануне убийства — по нашим предположениям, оно произошло около двух часов ночи двадцать седьмого сентября — дважды, двадцать пятого и двадцать второго или двадцать третьего, появлялся в китайской харчевне, расположенной поблизости от места убийства. Правда, свидетели в точности не могут этого подтвердить, но мы беседовали с хозяйкой пансиона, где ваш сын снимал комнату, и она сообщила, что двадцать третьего ваш сын вернулся в четыре утра, а двадцать пятого вообще не приходил. Хозяйка утверждала, что такого с Ёсио прежде не случалось. Благодаря показаниям свидетелей, мы выяснили, что он в эти дни посещал китайскую харчевню.

Затем старший инспектор рассказал Котаки о некоторых особенностях этого заведения.

— Неужели там все проститутки немые? — удивился Котаки.

— Н-да, не могу понять, что интересного в развлечениях с женщинами, с которыми невозможно перекинуться даже словом, — продолжал старший инспектор. — По-видимому, это порождение оккупационного режима. Когда в Японии находились американские солдаты, только им было разрешено посещать китайскую харчевню. Японцам же туда вход был воспрещен. Среди американцев многие отличались извращенным вкусом, они с удовольствием проводили время с немыми женщинами. Теперь уже трудно сказать, каким образом они появились в китайской харчевне — то ли их специально подыскивал хозяин, то ли они сами облюбовали это место.

— Погодите минутку, господин инспектор, — перебил его Котаки, ухватившись за какую-то мысль, — может быть, вам известно, с какой из женщин встречался мой сын в этой харчевне?

— Нам это выяснить не удалось. Там все молчат — боятся влипнуть в историю. Они терпеть не могут полицию и, как правило, отказываются давать показания. Само собой, мы допросили всех немых женщин, но толком ничего не узнали. Правда, старшая официантка подтвердила, что ваш сын, вернее, юноша, внешностью похожий на него, приходил в харчевню, но с какой из женщин он сидел за столиком — не помнит… А теперь позвольте в двух словах высказать нашу точку зрения: ваш сын, гуляя по городу, случайно забрел в тот район и остановился перед китайской харчевней; он основательно проголодался, а судя по вывеске, здесь можно было недорого перекусить; войдя внутрь, он почувствовал нечто странное в атмосфере, царившей в этом заведении, — и растерялся; он ведь был серьезным юношей и до того вечера не посещал ни баров, ни кабаре, а здесь его будто одурманили…

— Одурманили?

— Ну не в прямом смысле. Я имею в виду, что вся атмосфера харчевни с женщинами легкого поведения, с оркестром, исполнявшим тягучие мелодии южных морей, подействовала на него как опиум. Чересчур серьезным людям трудно противостоять дурману — они легко поддаются всему возбуждающему. Вот и вашего сына невольно потянуло к этому неведомому миру. И он снова пришел в харчевню — и двадцать пятого, и в день убийства… А там сразу догадались, что он из хорошей семьи…

— Господин полицейский, я всего лишь страховой агент.

— У вашего сына была аристократическая внешность, и, наверное, кто-то из клиентов решил, что у него водятся деньги. Этот негодяй — может, «волосатый» или негр, а может, и головорез-японец — последовал за Ёсио, когда тот вышел из харчевни, и стукнул по голове, рассчитывая поживиться. Навряд ли у него было намерение убить вашего сына. Такова моя точка зрения. В общих чертах она совпадает с первоначальным предположением полиции. Специальную группу розыска мы вынуждены распустить, но это не означает, будто полиция умыла руки — обычное расследование мы продолжим.

В словах старшего инспектора чувствовался многолетний опыт. Его выводы были не лишены логики, а рассуждения убедили бы Котаки, если бы не харчевня — притон немых проституток.

Однако свои сомнения он не высказал вслух.

— Господин инспектор, назовите мне, пожалуйста, имя официантки, подтвердившей в полиции, что видела юношу, похожего на Ёсио, — попросил он.

Лицо старшего инспектора приняло жесткое выражение.

— Не имею права. Мы обещали этой женщине ни при каких обстоятельствах не называть ее имя — лишь на этих условиях она согласилась дать нам информацию… А позвольте спросить: зачем вам понадобилось ее имя?

— Я попытаюсь сам отыскать убийцу… Хотя и понимаю, что вряд ли из этого что-нибудь получится.

Котаки рассказал старшему инспектору, как он старался вывести Ёсио в люди, как ради этого не погнушался тяжелой работой страхового агента.

— Мы не можем признать ваши действия законными, — выслушав его, сказал старший инспектор, — но и помешать вам тоже не имеем права. Вы меня поняли? Имя той женщины я вам не назову, но запомните: у нее около носа — родинка. Только не проговоритесь, что узнали об этом в полиции. Если возникнут осложнения, немедленно свяжитесь с нами.

Похоже, непритязательный рассказ об отцовской любви к сыну тронул черствое сердце полицейского.

 

— 2-

Спустя неделю Котаки ушел из страховой компании, забрал из банка свой вклад и через посредника снял комнату поблизости от китайской харчевни.

В первый же день около десяти вечера он отправился туда. Там, как обычно, играл оркестр, клубился табачный дым, воздух был пропитан запахом чеснока и горелого жира, слышались непонятные иностранные слова.

За соседним столиком в компании двух женщин сидел высокий негр в голубой рубашке; одна из женщин — настоящая красавица лет двадцати, в красном свитере с короткими рукавами. Большие глаза, матовая кожа, чувственные, сочные, словно созревший плод, ярко накрашенные губы. Особенно прекрасны были ее чёрные глаза, но они казались застывшими и пустыми, как стеклянные шарики.

Негр пил неразбавленное виски, покачиваясь в такт джазовой музыке, и время от времени ударял кулаком по столу. Женщина при этом всякий раз глупо улыбалась и отпивала из кружки большой глоток пива. Звали ее Нанако. Ее подруга — худенькая, невзрачная, небольшого роста, сильно накрашенная. В ее облике было что-то отталкивающее, неприятное. Она курила, откинувшись на спинку стула, время от времени обводила глазами зал и, когда сталкивалась взглядом с кем-либо из своих немых подруг, оживленно жестикулировала, покачивала головой и шевелила губами.

Позади Котаки занимал столик «волосатый» лет двадцати в ярко-красной рубашке. Усадив женщину на колени, он беспрерывно рассказывал скабрезные анекдоты и первым же громко начинал хохотать. Рядом юноша-японец прижимал к себе распутную девицу, пришедшую в харчевню подработать. Они покачивались в такт музыке, не забывая при этом выпивать и закусывать.

Немые женщины, за редким исключением, обладали красивой внешностью, и это особенно поразило Котаки. Их он насчитал больше десятка. Полиция не могла к ним придраться и отправить в участок как проституток, поскольку они не служили в харчевне, а приходили туда как обычные посетители. Как правило, эти женщины не создавали впечатления опустившихся созданий. Они не теряли форму, несмотря на то что жили в разврате, торгуя собственным телом. И это тоже казалось удивительным. Среди них были такие, что не уступали девушкам из первоклассных баров, а некоторые вполне могли сойти и за девиц из приличных домов.

Котаки быстро научился отличать совсем «пропащих», вроде На-нако, от тех, кто еще старался сохранить форму: первые развлекались с «волосатыми» и неграми, вторые предпочитали иметь дело только с приличными клиентами. Причем последним был присущ некоторый оптимизм, и более низкие заработки не омрачали их настроения. Ко-таки не понимал, как возникло такое деление, но почему-то решил: если к гибели Ёсио имеет отношение немая проститутка, то это одна из тех, кто не общается с «волосатыми».

Однажды Ёсио сказал ему:

— Отец, если я когда-нибудь женюсь, то хотел бы взять в жены калеку.

Вспоминая теперь его слова, Котаки все более укреплялся в мысли о том, что в смерти сына повинна одна из немых женщин. А тогда в разговоре с сыном он возмутился:

— Не говори глупостей! В мире полно мужчин с таким же физическим недостатком, как у тебя. А многие — настоящие калеки, но женились на вполне здоровых женщинах и счастливо живут.

Котаки не выдумывал. За десять лет службы агентом страхового общества он посетил тысячи семей и воочию убедился в этом.

Но Ёсио в ответ лишь мрачно усмехнулся и, что случалось крайне редко, стал ему возражать.

— Отец, мне не хотелось бы чувствовать себя неполноценным с будущей женой.

Эти слова рассердили Котаки — он и сам не понимал почему.

— Ёсио, твой отец десять лет… — начал он, но осекся на полуслове.

Достаточно того, что он сам испытывает комплекс неполноценности, занимаясь ньшешней работой. Он согласился на унизительную должность страхового агента, лишь бы вывести сына в люди. И что такое хромота Ёсио по сравнению с унижением, какое испытывал он, Котаки, обходя презирающих его клиентов? Именно об этом хотел он сказать, но в последний момент сдержался, не желая травмировать и без того ранимого сына…

Котаки обратил внимание на женщину лет двадцати — она сидела в одиночестве и молча прихлебывала пиво. У нее было в меру подкрашенное интеллигентное лицо, на плечи свободной волной ниспадали длинные волосы. Котаки особенно поразила ее удивительно белая кожа. Время от времени женщина как бы случайно поглядывала на него и тут же отводила взгляд в сторону.

Прилипчивый запах пота, исходивший от иностранцев, и резкие ритмы джазовой музыки будто обходили ее стороной, оставляя вокруг незамутненное пространство, над которым была не властна царившая в харчевне атмосфера.

Котаки видел ее здесь впервые, но догадался, что эта женщина тоже нема, когда она обменялась знаками с красавицей в японском кимоно, сидевшей в углу у стены.

Котаки остановил старшую официантку, проходившую мимо столика. С первого посещения китайской харчевни он взял за правило делать заказы только через нее. И не забывал перед уходом вручить чаевые.

— Кого желаете пригласить? — приветливо спросила она.

— Позови к моему столу вон ту, с длинными волосами, — сказал он и положил на ее пухлую ладошку купюру в триста иен.

— Учтите, она немая, — предупредила старшая официантка. Котаки еще раньше заметил, что посетители, желавшие развлечься с немыми, приглашали их исключительно через старшую официантку — а та всегда предупреждала клиентов, словно им с самого начала это было неведомо.

— Знаю, знаю, — ответил Котаки. — Передай, что хотел бы с ней поужинать.

Она сразу же подошла к длинноволосой, достала из кармашка передника записную книжку и, что-то в ней отметив, указала глазами на Котаки.

На нем был костюм из добротной ткани, да и весь его облик свидетельствовал, что человек он положительный, солидный, не испытывающий стеснения в деньгах. Во время обхода своих клиентов он всегда привлекал внимание служанок, но ни разу не воспользовался их благосклонностью, опасаясь, что это приведет к краху всего жизненного уклада, к которому он уже притерпелся и менять не хотел. Ему вполне хватало раз в месяц девушек по вызову.

Длинноволосая поглядела на Котаки, улыбнулась и встала из-за стола.

Пока она шла к нему, Котаки быстрым взглядом окинул зал. Он заметил, что по меньшей мере два человека с интересом наблюдали за ними: красавица, устроившаяся в уголке у стены, и мужчина лет тридцати, беседовавший с приятелем. У мужчины было бледное лицо и острый, пронзительный взгляд.

По-видимому, эти двое каким-то образом связаны с длинноволосой, решил Котаки.

Он обладал профессиональным чутьем, позволявшим по выражению лица угадывать душевное состояние человека.

У длинноволосой была небольшая, но красивая грудь, широко раскрытые глаза ярко светились и будто притягивали к себе. Слегка наклонив голову, она внимательно разглядывала Котаки.

Котаки достал из кармана блокнот, вырвал листок и написал: «Меня поразила твоя красота. Закажи все, что тебе нравится, и назови свое имя».

Она прочитала и весело рассмеялась, обнажив белые красивые зубы, потом протянула к листку руку с ухоженными ногтями и написала на обороте:

«Благодарю Вас за комплимент, здешняя еда мне не по вкусу, позвольте заказать только пиво. Зовут меня Хироко».

Когда он прочитал, женщина постучала пальцем по столу, чтобы привлечь его внимание, достала из сумочки лист бумаги и написала: «Какая у Вас профессия? Чем сейчас занимаетесь?»

«Художник. Приехал из Токио в Кобе, писать картины», — ответил Котаки.

Хироко, слегка вытянув шею, прочитала и кивнула головой. Ее карандаш забегал по бумаге: «Мой отец торговал картинами. Он умер, когда мне исполнилось шестнадцать. А вы и в самом деле похожи на человека искусства».

Хироко, по-видимому, происходила из обеспеченной, хорошей семьи. Об этом свидетельствовало ее лицо и пренебрежительное отношение к здешней пище. Но тем не менее она торговала своим телом. Это обстоятельство удивляло Котаки, как, впрочем, и то, что ее профессия не наложила сколько-нибудь заметного отпечатка на внешность. Ко-таки даже засомневался: может, она вообще не занимается проституцией?

Негр вместе с сидевшей за его столиком Нанако и ее подружкой встали из-за стола и направились к выходу. Как раз в этот момент в дверях появился молодой европеец — по виду матрос. Он громко выругался, схватил за руку Нанако и потянул к себе.

Глядя на них, Хироко повернулась к Котаки и резко соединила сжатые в кулаки ладони. По-видимому, этот жест означал, что сейчас будет драка.

Матрос так крепко ухватил Нанако за кисть, что ее лицо исказилось от боли и на глазах выступили слезы. Она захрипела, зубы ее обнажились, как у рассвирепевшей обезьяны.

Умолкший было оркестр заиграл громче прежнего, молодой певец, забавно вихляя задом, запел в микрофон. Негр, раскрыв рот, оторопело уставился на европейца.

Котаки схватил листок бумаги и быстро написал: «Почему разозлилась женщина, которую белый иностранец схватил за руку? Она предпочитает негра?»

Хироко резко затрясла головой и написала: «Она вовсе не злится. Она смеется».

Котаки почувствовал, как по спине пробежал холодок: кажется, теперь он понял, что в такой атмосфере мог ощутить его Ёсио.

Сидевшие сбоку от Котаки европейцы выскочили из-за стола и, сжав кулаки, пошли на негра. Тот чертыхнулся, обхватил за талию другую женщину и потащил ее к выходу.

В харчевне появлялись все новые и новые посетители. К Хироко подошла официантка и передала ей листок бумаги. Та кивнула и оглянулась. Котаки проследил за ее взглядом и заметил полного пожилого мужчину, одетого, как и он, в новый костюм из дорогой ткани.

«Меня приглашает приятель. Если ваши намерения не изменились, подождите меня здесь. Какой суммой вы располагаете?» — написала Хироко и поглядела на Котаки.

Другими словами, она хотела выяснить: согласен ли он с ней развлечься и сколько готов заплатить? При других обстоятельствах такая откровенность покоробила бы Котаки, но, как ни странно, он воспринял это как должное и даже почувствовал к Хироко влечение. Ему вдруг и в самом деле захотелось провести ночь с немой женщиной. Правда, он объяснил это себе необходимостью познакомиться с ней поближе, чтобы понять Ёсио. Из предосторожности Котаки ни разу не подошел к официантке с родинкой, но понимал: если к смерти Ёсио харчевня имела какое-то отношение, простое наблюдение навряд ли позволит узнать истину. «А сколько ты хотела бы получить, чтобы провести со мной время часов до одиннадцати утра?» — написал он.

«Пять тысяч иен. Вас устраивает?»

Плата не столь уж высока, особенно если учесть, что в данном случае немота не помеха, а, напротив, привлекает клиента необычностью ситуации, подумал Котаки.

«Хорошо. Мы сразу же сможем уйти?»

«Да, только постарайтесь заплатить незаметно». Хироко с веселым вызовом поглядела на Котаки.

Он протянул под столом деньги, и женщина, не считая, положила их в сумочку. Должно быть, определила бумажки на ощупь.

 

— 3-

Котаки вышел первым и остановился у телеграфного столба. Время приближалось к двенадцати. В харчевне почти все огни уже погасли. В ожидании клиентов группа женщин, нахохлившись, стояла перед баром. Проходившие мимо мужчины большей частью были пьяны, как, впрочем, и женщины. Трезвыми оставались лишь проститутки.

Вскоре подошла Хироко и взяла его под руку. Котаки хотел выйти на главную улицу, но она что-то промычала и потянула его в другую сторону — по-видимому, к известному ей отелю.

Котаки с опаской последовал за ней, но постарался подавить страх, понимая, что иначе он ничего не сумеет выяснить.

Сразу за китайской харчевней Хироко свернула в переулок. Ко-таки вздрогнул — как раз здесь был найден труп Ёсио.

Они шли в кромешной тьме. Слева тянулась стена, огораживавшая двор харчевни, справа стояли похожие на бараки дома. Ни в одном из них не было света. Наверно, в этих бараках обосновались контрабандисты, решил Котаки. Внезапно он со страхом подумал, что вот сейчас кто-нибудь подкрадется к нему сзади и так же, как Ёсио, стукнет по голове. Он даже остановился и стал озираться по сторонам, но Хироко нетерпеливо дернула его за руку.

Эта проститутка с интеллигентным лицом сейчас казалась ему злой колдуньей.

Они свернули направо и остановились у входа в дешевый отель.

Вышедшая им навстречу служанка, завидев Хироко, понимающе кивнула.

— Добро пожаловать, — с поклоном приветствовала она Котаки. Он заметил, как Хироко вытащила из сумочки деньги, пять тысяч

иен, — должно быть, те самые, что он ей вручил, — и поспешно сунула их служанке. По-видимому, Хироко и ее подружки были частыми гостями в этом отеле и всегда оставляли здесь на хранение деньги, полученные от клиентов.

Служанка принесла чай со сладостями и собиралась уйти, как вдруг Котаки неожиданно для самого себя замычал, словно и он был немой. Служанка остановилась и с изумлением поглядела на него. Котаки жестами дал понять, чтобы она принесла сигареты.

— А вы вовсе не немой, — с улыбкой сказала та.

Котаки неопределенно помотал головой. Служанка пожала плечами и вышла из комнаты.

Котаки решил, что, если немного потренироваться, он без особого труда освоит язык жестов.

А может, среди этих женщин есть и такие, что просто прикидываются немыми, подумалось ему.

Когда они остались вдвоем и заперли дверь, Котаки почувствовал странную опустошенность. Такое же чувство овладевало им, когда после многочисленных попыток удавалось застраховать наконец упрямого клиента. Многие из его коллег испытывали при этом буйную радость. Он — никогда.

Очнувшись от этих мыслей, Котаки заметил, что Хироко стоит у окна и, закусив губу, внимательно разглядывает его.

В окне вспыхивали отблески неоновых огней. Они становились то ярче, то бледнее, колеблясь, словно отражение в речных волнах.

Он только теперь догадался, что его мычание и жестикуляция были неприятны Хироко.

— Я сделал это не из злого умысла. Прости меня, — неожиданно сказал он, но сразу спохватился и достал блокнот.

Хироко покачала головой, села за столик и начала быстро писать. Котаки прочитал: «Я понимаю многое из того, что вы говорите. В специальной школе я изучала законы артикуляции, поэтому вы можете обойтись и без блокнота. Меня оскорбили ваше мычание и жесты».

Котаки с удивлением подумал, что у этой проститутки сохранилось чувство гордости.

— В харчевне мы все время переписывались, вот я и решил, что иначе нам не объясниться. Ты уж меня извини, — пробормотал Ко-таки.

«Там полно людей, все время отвлекаешься, поэтому удобней беседовать с помощью карандаша и бумаги. Здесь же мы только вдвоем, никто не мешает, и, если будете говорить медленно, я, пожалуй, смогу понять».

— А скажи, я тебе нравлюсь?

Хироко с недоумением поглядела на него. Хотя и изучала законы артикуляции, но, видимо, не все могла понять по движению губ. Он повторил вопрос, но, убедившись, что она не понимает, хотя и очень старается, предложил воспользоваться карандашом и бумагой. Хироко обрадованно кивнула и тут же написала:

«Вы — человек искусства. Мой отец в каком-то смысле тоже — он торговал картинами. Вы мне понравились».

Потом тихо положила руки ему на плечи.

Котаки обнял ее и крепко прижал к себе. Она оказалась тоньше, чем он думал.

Хироко подставила губы для поцелуя и закрыла глаза. Котаки заколебался — ему не претило целоваться с проституткой, но все же он подавил в себе неприятное чувство, как привык делать это при общении с клиентами. Не успел он прикоснуться к губам Хироко, как она ответила долгим поцелуем.

После женитьбы он редко позволял себе развлекаться на стороне, но в молодости женщинами отнюдь не пренебрегал. Однако поцелуй, которым наградила его Хироко, был особенный: такого он еще не испытывал. Наконец Хироко отстранилась и стала вытирать указательными пальцами повлажневшие губы. А Котаки внезапно ощутил такое острое желание, что даже мысли о сыне мгновенно вылетели у него из головы.

— Надо принять ванну. Ты составишь мне компанию? — задыхаясь, прошептал он.

Хироко согласно кивнула и протянула руки к его пиджаку.

— Не беспокойся — сам сниму, — сказал Котаки.

Хироко, будто не слышала, раздела его. Потом скинула одежду с себя и вслед за Котаки вошла в ванную комнату.

Как он и предполагал, грудь у нее была маленькая, но упругая. Формы ее тела оказались далеки от классических, но это восполнялось красотой матово блестевшей кожи — казалось, будто она натерта воском.

Хироко нисколько не стеснялась своей наготы. Прислонившись к стене, она сделала несколько движений — будто рисовала картину, — потом указала на себя.

— Хочешь, чтобы я тебя нарисовал? — догадался Котаки. Хироко радостно кивнула.

— К сожалению, сегодня не получится — нет красок и кистей. Хироко нахмурилась и вопросительно поглядела на Котаки. Должно быть, не поняла смысл его ответа.

Котаки накинул на нее полотенце и уложил в постель. Он до сих пор не имел дела с немыми проститутками, но его несколько ошеломило бесстыдство Хироко.

Когда все кончилось, Котаки взял со стола карандаш и бумагу.

«Как ты оказалась в китайской харчевне?» — написал он.

«Меня привела туда школьная подруга».

«Твоя одноклассница?»

«Да».

«И тебе нравится так проводить время?»

«Интересней, чем сидеть дома. Ведь нам не суждено, как обыкновенным женщинам, выйти замуж, и было бы уж слишком несправедливо запрещать себе еще и наслаждаться жизнью… Вам не нравится, что я беру за это деньги?»

«Если тебе они нужны на расходы, то тут уж ничего не поделаешь».

Он положил карандаш и подумал, что все справедливо. Ведь эти женщины тоже имеют право вкусно есть и красиво одеваться. Другое дело, если родители богаты, а если их нет вообще? На что ж тогда жить, если не брать деньги с клиентов?

«Нет, не только ради хлеба насущного, — написала в ответ Хироко. — Мужчины не принимают женщин, подобных мне, всерьез. Мы им нужны только для забавы, для развлечения. К тому же некоторые норовят побаловаться бесплатно: мол, они же неполноценные, немые — пусть скажут спасибо, что на них обратили внимание… Но я этого не признаю. Пусть я достойна презрения, но за удовольствие надо платить. А вообще-то все, в том числе и мы, немые, смертны и, понимая это, хотим, насколько возможно, успеть насладиться жизнью. Вот почему я с удовольствием провожу время в китайской харчевне».

Прочитав объяснение, Котаки подумал: Хироко и ее подружки, по-видимому, уловили дух времени — свободу в интимных отношениях — и посчитали, что имеют право, как и обычные женщины, пользоваться этой свободой…

 

— 4-

В воскресенье во второй половине дня Котаки приехал в Окамото, где снимал в частном пансионе комнату для своего сына Ёсио. Хозяйкой пансиона была его знакомая, вдова, — она, как и сам Котаки, служила агентом страховой компании.

Занявшись поисками убийцы, Котаки стал интересоваться и теми сторонами жизни Ёсио, которые прежде его не занимали. С этой целью он и прибыл в Окамото. Безусловно, полиция провела доскональное расследование, но она исходила из версии ограбления и оставила в стороне личную жизнь Ёсио. Котаки решил исправить эту ошибку.

Муж хозяйки пансиона служил в муниципалитете города Кобе. Не достигнув сорока лет, он скончался от рака желудка, а жена поступила на службу в страховую компанию. Это произошло три года тому назад, и первое время Котаки помогал ей осваивать специальность страхового агента.

— Это правда, что вы оставили работу? — спросила она, наливая Котаки чаю.

Потом она начала рассказывать о трудностях избранной профессии, о своих успехах за минувший месяц, о том, что кое-где еще есть совершенно не охваченные страховкой семьи…

Котаки, рассеянно прислушиваясь к ней, вспоминал, что подобные разговоры всегда возникали в любой компании его прежних сослуживцев. Все они смахивали на больных, которые не находили иных тем для разговора, кроме как свои болезни.

Котаки время от времени молча кивал, прихлебывая жиденький чай, и поглядывал в окно, откуда открывался чудесный вид на горную цепь Рокко.

— Прошу прощения, что надоедаю вам вопросами, — прервал ее наконец Котаки. — Я все насчет Ёсио…

— От всего сердца сочувствую вам… И все же не надо падать духом. Понимаю, вы лишились единственного сына, но теперь уж ничего не поделаешь.

— Вы говорили, что у Ёсио не было друзей и никто не приходил к нему… Вспомните, может быть, кто-то приходил?

— Видите ли, днем я на работе — и ничего сказать не могу. Но по вечерам и воскресеньям гостей у него не было. За это могу поручиться.

— Вы также упоминали, будто каждое воскресенье он выходил из дому…

— Да, выходил, но куда — не знаю. Ведь Ёсио был такой молчаливый — клещами слова не вытащишь. Я иногда заговаривала с ним: мол, все время один да один, разве тебе не скучно? А он буркнет что-то в ответ — и все. Как придет домой, так засядет у себя и все о чем-то думает, думает…

Ёсио с детства был молчуном, и даже такая трещотка была не в силах, наверно, расшевелить его, подумал Котаки.

Как он выяснил, в университете Ёсио друзей не завел. После занятий он сразу возвращался домой, ужинал, два-три часа гулял поблизости от пансиона, потом уединялся в своей комнате. Лишь по воскресеньям он куда-то уходил еще до полудня и возвращался только к вечеру.

— Он никогда не говорил, куда идет? — спросил Котаки.

— Нет, не говорил. Однажды я даже пошутила: мол, не завелась ли у тебя подружка? А он лишь поглядел на меня так внимательно, но ничего не ответил.

— Подружка? — Котаки скрестил на груди руки и задумался. Конечно, Ёсио сильно хромал, был низкорослым и нескладным, но

отличался на редкость красивым лицом — пошел в мать.

По-видимому, это сходство сыграло не последнюю роль в той безумной любви, которую Котаки стал ощущать к сыну после смерти жены.

Не исключено, что Ёсио пользовался успехом у определенного типа женщин, подумал Котаки. Эта сторона жизни Ёсио почему-то выпала из его внимания. Теперь он тщательно проверил вещи, оставшиеся после Ёсио, но не обранужил ничего такого, что проливало бы свет на его отношения с женщинами.

— Не заметили ли вы чего-нибудь необычного, ну хоть какой-то мелочи, во внешности или поведении Ёсио, когда он то ли двадцать второго, то ли двадцать третьего сентября вернулся в пансион около четырех утра?

— Нет, не заметила. Он вообще меня сторонился. Бывало, заговариваю с ним, а он так пристально поглядит на меня, и почему-то особенно на губы, но ничего не ответит. Такого молчальника мне еще не приходилось встречать.

Котаки обратил внимание на, казалось бы, не имевшие особого значения слова:

— Вы сказали, что он внимательно глядел на губы?

Он подумал, что Ёсио неспроста разглядывал губы этой вдовы.

Перебирая вещи Ёсио, он надеялся отыскать что-то вроде дневника, но так ничего и не нашел.

Вернувшись к себе, Котаки продолжал размышлять над мелькнувшей у него догадкой: Ёсио внимательно разглядывал вдову, чтобы научиться понимать по губам.

Эта догадка привела Котаки в неописуемое возбуждение. Выходит, Ёсио изучал законы артикуляции. Но зачем это ему понадобилось? Может, он решил стать учителем в школе глухонемых? Но ведь в университете он специализировался по экономике… Однако не следовало исключить и того, что Ёсио общался с кем-то из немых женщин в связи с будущей педагогической деятельностью. Не установлено, что Ёсио посещал китайскую харчевню до двадцать второго сентября. По крайней мере показания владелицы пансиона и расследование, проведенное полицией, этого факта не подтверждали.

Но если Ёсио все же пошел двадцать второго в харчевню на встречу с немой проституткой, на это должен быть свой резон: то ли с познавательной целью, то ли была еще какая-то иная причина. Так рассуждал Котаки.

На следующий день он поехал в университет и стал опрашивать студентов — не друзей, поскольку таковых у Ёсио не было, — а сокурсников.

— Никогда не слышал, чтобы Ёсио проявлял интерес к языку глухонемых, — в один голос утверждали все, к великой досаде Котаки, надеявшегося нащупать хотя бы тоненькую ниточку. И все же Котаки не терял надежды. Он продолжал розыск с тем же упорством, с каким убеждал людей застраховать свою жизнь.

Не получив нужных ему сведений от студентов, он отправился в школу глухонемых, прихватив с собой фотокарточку Ёсио.

— Не появлялся ли этот юноша в вашей школе? — спрашивал он учителей, показывая фото.

В конце концов настойчивость Котаки была вознаграждена. Одна из учительниц, сравнительно молодая женщина в очках с массивной оправой, взглянув на фото, воскликнула:

— Да ведь это Ёсио! Скажите, с ним что-то случилось? Котаки договорился встретиться с ней после занятий. В школе было не слишком удобно затевать долгий разговор: он заметил, что учительница, отвечая на его вопросы, то и дело боязливо озиралась по сторонам.

Они встретились в кафе «Саммия». Звали учительницу Сатико. Разглядывая ее скромное платье и невыразительное лицо, Котаки подумал, что она начисто лишена женственности. Сатико не знала о смерти Ёсио. Когда Котаки сказал ей, что Ёсио убит в одном из подозрительных районов города Кобе, она переменилась в лице, розовые губы посинели.

— Но каким образом Ёсио, такой спокойный и рассудительный, там оказался? — спросила она, с трудом приходя в себя.

— Об этом позже, а пока расскажите, пожалуйста, все, что вам известно о моем сыне.

— Не подумайте плохого, мы случайно познакомились в электричке. Он сел напротив меня, неестественно вытянув ногу. Я сразу догадалась, что он хромой, мельком взглянула на него и снова уставилась в книгу. Это было пособие для глухонемых.

«Простите, вы преподаете в школе глухонемых?» — спросил Ёсио. Я кивнула. Тогда он спросил: «А нормальный человек способен по движению губ понять, о чем говорят глухонемые?» «Конечно, я ведь занимаюсь с глухонемыми и вполне понимаю их», — ответила я. Тогда Ёсио сказал, что очень хотел бы научиться языку глухонемых, и спросил, не соглашусь ли я заниматься с ним индивидуально.

— Зачем это ему понадобилось? — воскликнул Котаки.

— Вот и я удивилась: уж слишком неожиданным показалось мне такое предложение — ведь мы даже не были знакомы, просто встретились в электричке. Я не решилась сразу же отказать — уж слишком простодушным, чистым юношей он показался мне. Я только спросила: «Вы намерены заняться обучением глухонемых?»

— Ну и что он ответил? — быстро спросил Котаки.

Сатико, по-видимому, поняла, чего добивается Котаки, и отрицательно покачала головой.

— Я тоже сначала подумала, что у него такая цель, потому и спросила. Ведь в наше время мало кто изъявит желание посвятить свою жизнь обучению глухонемых. Такая работа требует необычайного упорства и энтузиазма. И в глубине души я обрадовалась: а вдруг этот симпатичный студент присоединится к нам… Однако Ёсио опустил голову и сначала вроде бы оставил мой вопрос без внимания. Потом серьезно и как-то задумчиво сказал, что пока у него нет намерения заняться педагогической деятельностью, но сам бы он очень хотел изучить язык глухонемых. — Сатико опустила глаза и смущенно добавила: — Неудобно об этом говорить, но у нас очень маленькое жалованье. Нам с матерью едва хватает. У педагога в обычной школе есть много возможностей подработать. У нас же их нет.

— Понимаю. И вы решили помочь Ёсио?

Котаки каждый месяц давал сыну на карманные расходы приличную сумму. Не хотел, чтобы сын испытывал нужду в деньгах во время учебы. Он знал: Ёсио напрасно швыряться деньгами не станет.

— Сразу я ему окончательного ответа не дала, но сообщила номер школьного телефона. Он позвонил на следующий день и повторил, что хотел бы брать у меня уроки. О наших занятиях никто не знал. Конечно, ничего страшного не случилось бы, если бы другие учителя проведали. И все же мне не хотелось, чтобы пошли лишние разговоры…

— Так вы занимались по воскресеньям?

— Да. Он платил мне…

— Плата меня не интересует… А скажите, он не говорил вам, с какой целью изучает язык глухонемых?

— Я и сама задавалась этим вопросом, наблюдая, с каким необычайным усердием он занимается. Даже в дождь, в непогоду он не пропускал уроков. За полгода он сделал замечательные успехи. Однажды я спросила, зачем ему это, но он не ответил… И вот недавно он попросил сделать перерыв. И с тех пор не появлялся. Мне было неудобно напоминать ему — еще подумает: набиваюсь! Но я и в мыслях не держала, что его могли убить… — Сатико горестно вздохнула.

— И все же почему он с таким усердием изучал язык глухонемых? — задумчиво повторил Котаки.

Достаточно узнать причину — и станет ясно, зачем Ёсио посещал китайскую харчевню, думал он.

— Вы считаете, что таким путем можно напасть на след убийцы вашего сына? — спросила Сатико.

— Этого я утверждать не могу, но мне кажется: узнав, ради чего он изучал язык жестов, мы приблизимся к разгадке, почему Ёсио оказался в том темном переулке, где полно притонов, о которых вы и представления не имеете.

Сатико неожиданно отвернулась, будто хотела что-то скрыть от Котаки. Да она, кажется, знает значительно больше, чем говорит, подумал он.

— Госпожа учительница, — заговорил Котаки. — Прошу вас, вспомните: не упустили ли вы какой-либо мелочи?

Сатико молча отхлебнула глоток холодного чая с лимоном, и в этот момент Котаки заметил, как ее бледное лицо слегка порозовело.

— Однажды Ёсио позабыл у меня свой блокнот, — тихо заговорила она. — Когда он ушел, я стала его перелистывать и нашла между страницами клочок бумаги с написанными на нем стихами…

— Стихами? О чем?

— Чудесное стихотворение. Оно у меня дома — я его завтра вам пришлю.

В тот момент Котаки как-то не задумался, почему Сатико не вернула стихотворение Ёсио, а оставила его у себя.

 

— 5-

На следующий день Котаки получил с нарочным письмо. Он торопливо вскрыл конверт — оттуда выпал листок бумаги с несколькими строчками.

Вот, оказывается, какие чувствительные стихи писал его несчастный сын, подумал Котаки.

Смысл их был ему ясен: Ёсио воспевал некую немую женщину — безмолвный цветок. Он представил себе, как Ёсио вышел на вечернюю прогулку и, прихрамывая, бредет по дороге вдоль горной цепи Рокко, освещаемый косыми лучами заходящего там вдали, за Кобе, солнца.

Днем Котаки позвонил Сатико в школу.

— Благодарю вас, теперь мне понятно, почему Ёсио брал у вас уроки. По-видимому, он познакомился с немой женщиной, полюбил ее и хотел научиться с ней разговаривать.

Сатико ответила не сразу. Ему даже показалось, что с той стороны провода до него донесся печальный вздох. Ах, вот оно что, подумал Котаки, не воспылала ли эта одинокая тридцатилетняя женщина такой любовью к его сыну? Не потому ли она сохранила у себя стихотворение Ёсио? Должно быть, читая его, Сатико представляла себя на месте немой женщины, которой оно было посвящено. По-видимому, она догадалась о причине занятий Ёсио в тот самый момент, когда прочитала стихотворение.

— А вы не помните: не проживал ли кто-либо из ваших выпускниц в Окамото, Асия или поблизости от этих мест?

— Я догадалась, что вы об этом спросите, и вчера проверила. Таких двое — Нобуко Исигаки из Асия и Риэко Саэгуса из Мори. Обе окончили школу глухонемых пару лет тому назад.

— Премного благодарен. — Котаки был тронут до глубины души.

— Да снизойдет покой на душу усопшего Ёсио, — прошептала Са-тико и повесила трубку.

В тот же вечер Котаки решил нанести визит Риэко. Он проверил по телефонному справочнику: по этому адресу значился Юити Саэгуса, директор компании. Наверно, отец Риэко, решил Котаки.

Когда он подошел к большому дому, окруженному высокой оградой, было уже пять. Дом стоял фасадом к морю, позади высились горы.

Тропинка вдоль живой изгороди оказалась довольно крутой. Откуда-то доносился запах цветущих кустов османтуса — признак глубокой осени.

Сделав несколько десятков шагов, Котаки остановился под окном и замер: в точности как в стихотворении Ёсио, у окна сидела девушка, сразу же заметившая Котаки. Тонкие черты лица и белая кожа вызывали в памяти женщин с картин Лорансана.

Котаки решил не обращаться к родителям Риэко с просьбой о встрече, опасаясь, что они откажут. Он пришел к ее дому, рассчитывая на случай, который поможет с ней повидаться.

Как далеко зашли их отношения? Он не думал, что дело дошло до интимной связи, и хотел лишь выяснить, насколько они были духовно близки друг другу.

Скользнув по Котаки безразличным взглядом, Риэко собралась было отвернуться, но в этот момент он сделал пару шагов, нарочито приволакивая ногу, как это делал Ёсио.

Риэко побледнела и, наполовину высунувшись из окна, с изумлением уставилась на Котаки.

Он сделал успокаивающий жест, поспешно вытащил листок бумаги и дал понять, что хочет с ней поговорить.

Риэко мгновенно исчезла из окна, а Котаки прошел вдоль изгороди чуть дальше и остановился в зарослях кустарника. Вскоре он увидел Риэко. Она поднималась по тропинке, не сводя с него глаз. На ней была коричневая юбка и белая кофта.

Внешне Риэко совершенно не походила на немую. Когда она приблизилась, Котаки невольно склонил голову. Если бы Ёсио сказал, что собирается жениться на этой девушке, он, не колеблясь, дал бы свое отцовское благословение, подумал Котаки.

— Я отец Ёсио, — медленно произнес он.

По движению губ, по выражению лица Котаки она, видимо, поняла смысл сказанного. На ее глазах выступили слезы.

Котаки протянул ей бумагу и карандаш, но Риэко достала из кармана кофты красную авторучку с блокнотом, быстро написала несколько строк и протянула ему блокнот.

«Что с Ёсио? Он заболел? Когда мы с ним долго не видимся, я просто становлюсь сама не своя», — прочитал Котаки.

«Прежде, чем ответить Вам, позвольте спросить: как Вы познакомились с Ёсио?»

Риэко огляделась по сторонам, потом поманила Котаки пальцем, и они стали подниматься по тропинке, которая привела их в сосновую рощу. По-видимому, именно здесь она встречалась с Ёсио.

«Он часто гулял по тропинке, когда я сидела у окна и любовалась горами. Однажды он оступился, упал и никак не мог встать. Я испугалась и выбежала, чтобы помочь. Так мы познакомились. Я полюбила его, он — меня. Скорее скажите, что с ним случилось».

«Ёсио умер», — написал Котаки.

Прочитав, Риэко смертельно побледнела, листок бумаги выпал из ее рук. Неожиданно она широко раскрыла рот и исторгла из себя непонятные звуки, напоминавшие то ли рьщания, то ли вой раненого зверя. Видимо позабыв, что немая, она силилась что-то сказать. Потом покачала головой, сложила руки ладонями вместе и с мольбой поглядела на Котаки. Должно быть, не поверила, решила, что он нарочно так написал, чтобы она забыла о Ёсио.

Не в силах видеть страдания девушки, Котаки закрыл глаза и тихо произнес:

— Я вас не обманываю — Ёсио погиб. Я пришел сюда, чтобы сообщить вам об этом. — У него на глазах выступили слезы и потекли по щекам.

Увидев слезы, Риэко наконец поверила, что Ёсио мертв, и в тот же миг лишилась чувств.

Котаки испуганно приподнял ее за плечи. Вскоре она пришла в себя, но лицо оставалось бледным, как у покойника.

Случайный прохожий остановился невдалеке, с любопытством поглядел в их сторону и продолжил свой путь. Увидев Риэко, поддерживаемую Котаки, он, должно быть, решил, что присутствует при любовной сцене. Котаки подождал, пока девушка придет в себя, и написал:

«Ёсио убит. Его убили в одном из районов Кобе, пользующемся дурной репутацией. Это случилось поблизости от китайской харчевни, которую посещают легкомысленные немые женщины. Я разыскиваю преступника, убившего Ёсио. Скажите, вы знали, с какой целью Ёсио посещал эту харчевню?»

Губы Риэко задрожали, в широко раскрытых глазах появилось невыразимое страдание.

Она поглядела на Котаки, словно хотела что-то ему сказать, потом опустила голову и тихо пошла прочь. По ее реакции Котаки догадался, что Риэко знала о причинах посещения Ёсио этой харчевни, но не решился остановить ее и продолжить расспросы.

С той поры Котаки ежедневно приходил к дому Риэко, надеясь снова повидаться с ней. Вечера он проводил в китайской харчевне. Однажды ему удалось поговорить с официанткой, у которой была родинка на щеке. Вот что она ему рассказала:

— Как вы и сами изволили заметить, у нас столько бывает гостей, что не передохнуть. Особенно их прибавилось, когда появились немые женщины. Бывают странные гости — оно и понятно, ведь и сама харчевня необычная. Приходят к нам и женщины из благородных семей, известные артисты. Как правило, они сидят в темных очках — сразу и не узнаешь. Но наши официантки народ дошлый — и пяти минут не пройдет, а уже говорят: глядите — это такой-то. А в общем, мечемся мы как сумасшедшие — только успевай принимать заказы. Где уж тут обращать внимание на какого-то студента. Но этого я запомнила, потому что он показался мне чужаком в нашем заведении.

Похоже, официантка говорила правду. Гость садится за столик и имеет возможность разглядывать других, сколько душе угодно. Официантки же мечутся как угорелые. А бывает, попадается хамоватый посетитель и начинает ругать всех на чем свет стоит, если ему сию минуту не подадут выпивку.

— По-видимому, Ёсио познакомился у вас с одной из немых женщин. Не с Хироко ли? — спросил Котаки.

— Не могу сказать. Правда, помню, я тогда почему-то подумала: а этот студентик вроде бы тоже интересуется немыми…

— А клиенты только через вас приглашают женщин за свой столик?

— По-разному: кто через меня, а кто и сам поманит пальцем.

— Почему немые женщины собираются именно в китайской харчевне, что их связывает с нею? — спросил Котаки.

Официантка с родинкой так и не смогла дать вразумительный ответ. То ли боялась, то ли в самом деле не знала.

В общем, ничего нового он из беседы с ней не почерпнул.

Скорее всего, только Риэко могла кое-что разъяснить. Но с тех пор Котаки ни разу не встретил ее, хотя каждый день гулял по тропинке близ ее дома. Лишь спустя две недели его настойчивость была вознаграждена. В тот день он в очередной раз медленно шел вдоль изгороди по тропинке, ведущей к сосновой роще, как вдруг впереди себя увидел Риэко.

Котаки чуть не вскрикнул от удивления — настолько она переменилась. Глаза запали, лицо осунулось. Она исхудала и была бледна, как после тяжелой болезни. Котаки последовал за Риэко в глубь рощи. Некоторое время они молча пробирались сквозь высокую траву и кустарники, пока не вышли на опушку. Здесь было возвышение, откуда открывался чудесный вид на небольшую долину, поросшую деревьями в золотистом осеннем наряде — их освещали косые лучи заходящего солнца.

Под ногами шуршали палые листья, густым ковром покрывавшие землю.

Риэко вынула из кармана, по-видимому, заранее написанное ею письмо и вручила его Котаки:

«С того дня, как вы сообщили мне о смерти Ёсио, я не поднималась с постели и почти ничего не ела. Бабушка очень испугалась и даже позвала доктора. Я коротаю дни только с бабушкой. Моя мать скончалась четыре года тому назад, отец много времени проводит на службе, а младший брат — в школе. Я лежала одна в своей комнате, не находя покоя — ведь это по моей вине убили Ёсио.

С тех пор как мы стали встречаться, Ёсио все больше нравился мне. В конце концов я по-настоящему в него влюбилась. Такая неполноценная, как я, знала о любви только из романов и не надеялась испытать ее в жизни, но появился Ёсио, и это было настоящим даром небес.

Он признался, что тоже полюбил меня.

Я была так счастлива, что временами это меня пугало. Ёсио пообещал обязательно жениться на мне после того, как окончит университет. Я же не видела в этом необходимости — лишь бы он был со мной. Его хромота нисколько меня не раздражала, ибо он представлялся мне человеком из совершенно иного мира. И я со страхом думала: если он женится на мне, счастье уйдет. Поэтому я старалась изо всех сил, лишь бы не потерять сегодняшнее. По правде говоря, я мечтала о замужестве, от одной мысли о нем жар поднимался в груди, но я убеждала себя не думать об этом — боялась, что не переживу такого счастья.

Я верила в любовь Ёсио, но иногда в душу закрадывалось сомнение — мол, все это неправда, такого быть не может. Это причиняло мне глубокие страдания. Даже не знаю, способен ли нормальный человек понять всю глубину моих переживаний. Боюсь, именно мое неверие, мои переживания способствовали гибели Ёсио.

На нашу любовь обрушилось несчастье. Все началось с посещения моей близкой подружки — однокашницы. Она рассказала о харчевне в Кобе, где собираются и приятно проводят время немые женщины. Там нет необходимости кого-то стесняться и можно жить в свое удовольствие. Подруга посоветовала и мне не киснуть дома, а сходить в ту харчевню — только там можно по-настоящему насладиться жизнью. Узнав от нее кое-какие подробности, я поняла, что такая легкая жизнь не по мне. Я ответила, что меня оторопь берет от одной мысли об этой харчевне и ее посетителях, и я наотрез отказалась. Спустя несколько дней подружка снова пришла и стала меня уговаривать. Я страшно разозлилась, ответила, что у меня есть Ёсио и незачем мне болтаться по харчевням. Как же легкомысленно я поступила, рассказав ей о Ёсио! Теперь сколько не сожалей об этом — ошибку уж не исправить.

Услышав имя Ёсио, подружка зло поглядела на меня и стала прощаться. Уже в дверях она с усмешкой, дала мне понять, что этот хромой красавчик — известный сердцеед и успел обольстить не одну немую женщину, в том числе и ее.

И я ей поверила! Поверила потому, что сама немая. Господин Кота-ки, вы вправе выругать меня последними словами, но что поделаешь — такие женщины, как мы, с детства бывают чересчур доверчивы.

На некоторое время я запретила Есио приходить ко мне, а спустя несколько дней откровенно поведала ему все, что наболтала мне подруга. Ёсио страшно разгневался, сказал, что в глаза ее не видел… Я очень страдала, не зная кому верить: Ёсио или подруге? Он сказал, что приведет ее и заставит признаться во лжи. С тех пор он не появлялся…»

Прочитав письмо, Котаки отвел глаза в сторону и долго глядел на синевшие вдалеке горы. Ему казалось, что он понял чувства, которые испытывали Риэко, ее подруга и Ёсио. Между ними разыгралась трагедия, какая навряд ли могла случиться среди обыкновенных здоровых людей.

— Скажите, имя вашей подруги случайно не Хироко? Лицо у нее… — Котаки подробно описал внешность.

— Нет, ее зовут Яэ. Но внешность вы описали точно. Откуда вы ее знаете? — Риэко удивленно поглядела на него.

Теперь Котаки стало ясно, с какой целью Ёсио заходил в китайскую харчевню. Оставалось выяснить, почему его убили.

 

— 6-

В тот вечер моросил теплый дождик. На китайскую харчевню и окрестности опустился густой туман. Прохожие походили на силуэты на теневых картинках. Голоса женщин, зазывавших клиентов, звучали невнятно.

В китайской харчевне было на редкость мало посетителей — главным образом «волосатые» и негры. Туманная ночь, в которой едва виднелись сигнальные огни на судах, настраивала гостей на ностальгический лад. Они молча пили, уставившись бессмысленными взглядами в столики. Но были и другие посетители, на которых погода не действовала. Они сидели в обнимку с проститутками и вели себя крайне развязно, забыв, что находятся не в номере отеля, а на людях.

Котаки подружился с немыми женщинами. Его партнершей в любви была только Хироко, но стоило помахать пятисотиеновой купюрой, как женщины сразу собирались вокруг его стола и с удовольствием начинали жестикулировать.

Почти все они покинули родительский кров и снимали жилье, кое-кто по бедности — одну комнату на двоих.

Котаки в харчевне представился художником и, пользуясь этим, нередко рисовал там с натуры. Получив в подарок свое изображение, женщины ревниво разглядывали его, пытаясь обнаружить в лице те черты характера, которые обычно тщательно скрывали. И, не найдя, радостно выражали свое одобрение странными звуками, напоминавшими крики обезьян, получивших что-нибудь вкусное.

Хотя они считались немыми, но лишь немногие не могли произнести ни звука. А те, у кого были некоторые речевые навыки, произносили отдельные слова так, как говорят двух-трехлетние дети…

Котаки пригласил за свой столик Хироко. У него в руках был большой альбом для рисования. Он все еще не мог понять: относится ли к нему Хироко как к случайному клиенту, с которым провела ночь в отеле, или испытывает более глубокие чувства?

Он внимательно оглядел зал и убедился, что мужчина, который однажды пронзительно посмотрел на него и Хироко, отсутствует.

Котаки наблюдал, как Хироко не спеша прихлебывает пиво, и с удивлением думал о том, как интеллигентно она себя ведет. Он не мог поверить, что эта девушка была способна солгать из ревности, чтобы способствовать разрыву между Риэко и Ёсио. Сомневался он и в том, что она посещает китайскую харчевню с единственной целью: продавать себя первому встречному. Он это понял, проведя с нею ночь в отеле.

— Ты свободна сегодня? — спросил Котаки.

«Да. В такую туманную ночь трудно ожидать наплыва гостей».

— Уйдем сразу и проведем время вместе до утра. Хироко поглядела на часы.

«У меня назначена встреча. Потом буду свободна».

Не с тем ли мужчиной, что так ревниво наблюдал за нами в тот вечер, подумал Котаки. Но он ошибся. Хироко дожидалась своей близкой подруги Мицуэ — самой красивой среди женщин, посещавших харчевню.

Завидев Мицуэ, она привстала и жестом пригласила ее к столику Котаки.

Мицуэ, как всегда, была одета в японское кимоно и загадочно улыбалась. И все же рядом с Хироко выглядит она простовато, подумал Котаки. Хироко и Мицуэ заговорили между собой, не обращая внимания на Котаки. Они беседовали с помощью губ и мимики, иногда прибегая и к языку жестов. Немые женщины, соглашаясь с собеседником, всегда резко кивали. У них вообще мимика и жесты казались более нарочитыми и многозначительными, чем у обыкновенных людей, и это производило неприятное впечатление. О чем они говорили — Ко-таки не понимал. Внезапно он подумал о том, как с ними объяснялся Ёсио.

Он почувствовал на себе чей-то взгляд и поднял голову — ему с улыбкой кивала официантка с родинкой.

Котаки поднялся из-за стола, подошел к ней и чуть не силой заставил выйти с ним на улицу.

— Прошу тебя, вспомни: как объяснялся здесь Ёсио с немыми женщинами? С помощью карандаша и бумаги?

— Да, они переписывались. Помню, когда я приносила и ставила на стол заказанное, они писали друг другу, я еще тогда подумала: у этого студента какой-то особый интерес к немым женщинам.

Котаки вернулся к своему столику и задумался. Странно, почему Ёсио пользовался карандашом и бумагой — ведь он в достаточной степени овладел языком глухонемых и был способен объясняться и понимать их по жестам и движению губ.

Как только Котаки вернулся, Мицуэ встала из-за стола и, поклонившись ему, ушла. Хироко тут же написала:

«Я свободна и в любой момент могу уйти с Вами».

«Нынче ночью я поведу тебя в другой отель. Хочу написать твой портрет. В том отеле, куда ты проводила меня, грязно и неуютно, а мне нужен настрой».

«Понимаю, но, если мы пойдем в другой отель, такса будет повыше».

«Меня это не беспокоит. А все же сколько?» «Семь тысяч иен. Вас устраивает?» «Согласен».

«Простите, но деньги вперед».

Котаки вручил ей семь тысяч, и она сразу же отнесла их на хранение кассиру. Должно быть, эти женщины привыкли приводить клиентов в определенные отечи, с хозяйками которых имелись давнишние связи. В чужой же отель Хироко опасалась брать с собой такую сумму, поэтому она на всякий случай оставила деньги в харчевне.

Они вышли на улицу. Туман еще не рассеялся. На Хироко был легкий плащ серебристо-серого цвета. Чем-то они оба напоминали героев из иностранного фильма. Хироко время от времени встряхивала головой, стараясь освободиться от оседавших на волосы мелких капелек.

«Интересно, какие мысли роятся сейчас в ее голове? Она ведь даже не предполагает, что я решил отомстить. А может, она и сама что-то замышляет?» — раздумывал Котаки.

Котаки остановил такси и приказал шоферу отвезти их в отель, расположенный в горах Рокко. Комнату он заказал заранее.

Это был прекрасный номер с большой верандой. Радостно сияя глазами, Хироко вышла на веранду. Проводивший их в комнату бой не догадался, что Хироко немая и тем более проститутка. Облокотившись о железную решетку веранды, Хироко будто завороженная глядела на простиравшийся перед ней ночной пейзаж. Внизу туман уже рассеялся, и Асия и Окамото сверкали золотом огней. Пейзаж был настолько прекрасен, что- хотелось коснуться его руками. Скорее всего, завтра все окутает пелена дождя, подумала Хироко, стараясь запечатлеть в памяти все увиденное.

«Смотри не простудись! Может, вернемся в комнату?» — написал на листке Котаки.

Хироко взяла у него карандаш и на обороте написала:

«Там, внизу, дом моей подруги, а чуть подальше, у побережья, живу я. Здесь все напоминает мне школьные годы».

Котаки обнял ее за плечи, повел в комнату и запер дверь на ключ.

Хироко немая, и, каким бы пыткам он ее ни подвергал, никто не услышит — кричать-то она не может, подумал Котаки. Эта мысль смягчила мстительное чувство, которое он испытывал.

Котаки открыл в ванной кран и начал снимать с Хироко одежду.

Затем он подвел ее к стене, взял лист бумаги и приступил к работе. Несколькими штрихами он изобразил талию, маленькие упругие груди, затем начал рисовать плечи, руки и голову. Затем пририсовал тяжелый прут, который опускался на голову изображения. Только голова принадлежала не Хироко, а Ёсио… Котаки долго обдумывал, чем бы ошеломить Хироко, и решил, что рисунок самое подходящее средство. Он мог бы, конечно, написать ей, как был убит Ёсио, но вряд ли это подействовало бы на Хироко.

Когда рисунок был готов, он быстро прилепил его к стене и велел Хироко, стоявшей в профиль, обернуться.

Увидав рисунок, Хироко остолбенела. Котаки даже показалось, что перед ним не живой человек, а кукла, лишенная жизни.

В следующий миг она, взглянув на Котаки, отступила на шаг и рухнула на пол…

Вот что написала Хироко, когда пришла в себя:

«Мое настоящее имя Яэ. Мой отец торговал картинами. Он умер, когда мне исполнилось шестнадцать лет, — обанкротился и покончил жизнь самоубийством. С тех пор наша семья постоянно испытывала нужду — и впереди не было просвета. Посещая школу глухонемых, я познакомилась с одним студентом и полюбила его. Мы всегда возвращались одной электричкой. Он садился напротив и глядел на меня. Однажды, когда я выходила на станции, он вручил мне записку. Он писал, что я самая красивая девушка на свете, что он полюбил меня с первого взгляда, но до сих пор никак не мог набраться решимости признаться мне в этом. Я тоже влюбилась в него без оглядки, но вскоре поняла, что он видел во мне лишь игрушку — поигрался и бросил. Я страшно переживала — даже пыталась наложить на себя руки. Однажды ко мне заглянула подруга Мицуэ (та самая красавица, с которой я встретилась нынче вечером) и, видя мое состояние, предложила сходить в китайскую харчевню, чтобы развеяться. С тех пор я стала регулярно там бывать. В харчевне я чувствовала себя человеком. Там не надо было стесняться своей немоты, развлекайся, как все люди, — и море по колено! В этой харчевне нашла я спасение от своих переживаний. Поняла: чем страдать дома, уткнувшись в подушку, лучше каждый день жить в свое удовольствие. И честно говоря, в этой китайской харчевне каждая из нас, немых женщин, ощущала себя королевой. Мне там очень понравилось, и я решила пригласить туда свою давнишнюю подружку Риэко. Однажды я заглянула к ней, но в дом не вошла — увидела, как она прогуливается по дорожке с молодым человеком, похожим на студента. Он слегка прихрамывал. Я инстинктивно спряталась и некоторое время наблюдала за ними. Меня всколыхнули печальные воспоминания, и я подумала: этот человек обманет ее так же, как когда-то обманули меня. Потом я внимательно пригляделась к юноше, к тому, как он себя вел, и поняла: нет, такой не обманет и, кажется, он по-настоящему любит Риэко. У него было совсем другое выражение лица — мягкое, доброжелательное, не как у того, кто изломал мою жизнь… И вдруг такая досада охватила меня, такую жалость я почувствовала к себе и одновременно ревность и зависть к Риэко за то, что ей выпало такое счастье… На следующий день я встретилась с Риэко и, когда она рассказала мне о своем возлюбленном, сообщила ей, будто он известный сердцеед, соблазнил меня — и бросил! Риэко было неведомо, что я стала невольным свидетелем их свидания, и, когда я описала внешность Ёсио да еще сказала, что он хромает, она была вне себя, поверив в каждое мое слово.

Риэко отказалась пойти со мной в китайскую харчевню, но для меня это уже не имело значения. Мое сердце переполняло злорадное чувство осуществленной мести.

И вот однажды этот студент — ее возлюбленный — появился в китайской харчевне. Я тогда не знала, что он научился понимать наш безмолвный разговор, а он почему-то никому не сказал об этом.

Он пригласил меня к своему столику и написал: «Зачем ты солгала Риэко? Пойди к ней и подтверди, что я тебя знать не знаю и тем более не пытался соблазнить». Его слова лишь подогрели мою ревность. Я и сама не пойму, откуда все это взялось и почему я стала ревновать Риэко в те дни, когда сама наслаждалась радостями жизни? Должно быть, всему виной мой отвратительный характер. У меня даже возникло желание соблазнить этого студента. Назло Риэко!

В тот вечер он сразу ушел, предупредив, что зайдет снова.

Спустя несколько дней он опять появился и снова умолял пойти к Риэко и признаться, что я солгала. Я ответила уклончиво и в то же время не оставляла попыток его соблазнить. Я даже сообщила ему свой адрес, чего никогда до того для своих клиентов не делала. Я пригласила его к себе, пообещав обо всем спокойно поговорить в уютной обстановке. И вот мы встретились у меня на квартире — она невдалеке от этого отеля — и проговорили до рассвета. И все же, несмотря на мои попытки его соблазнить, он оставался верен Риэко. И я еще сильнее возненавидела ее.

Несчастье случилось в тот вечер, когда этот студент снова пришел в китайскую харчевню.

Я была на него зла и вначале отказалась с ним встретиться, но в последний момент передумала, решив еще раз попытать счастья, и подсела к нему. Вскоре к нам подошла красавица Мицуэ. Она, как и я, не знала, что студент понимает язык немых, и заговорила со мной насчет одной сделки по контрабанде опиума. У Мицуэ есть приятель, который занимается куплей-продажей наркотиков. Иногда по его просьбе Мицуэ и я встречалась с иностранными моряками, которые передавали для него опиум.

Когда Мицуэ ушла, студент стал меня укорять: мол, зачем мы занимаемся этим опасным и противозаконным делом? Я очень удивилась, спросила, откуда он знает наш язык и почему пользуется карандашом и бумагой, а не разговаривает с нами. Он ответил, что изучал язык глухонемых ради Риэко и говорит на нем только с ней. Я страшно разозлилась — никогда в жизни не забуду гнева и возмущения, какие я тогда испытала. Именно в те минуты я решила: студента надо убить! Приятель Мицуэ как раз находился в харчевне. Я подошла к нему и предупредила: студента надо убрать, потому что он знает об их участии в контрабанде опиума.

В тот же вечер приятель Мицуэ убил студента. По моей просьбе! От Вас, отца Ёсио, я готова принять любое наказание. Я даже готова принять от Вас смерть. Моя жизнь была недолгой, но я прожила ее так, как хотела. Единственная моя мечта — быть рядом с Вами! Вы так душевно отнеслись ко мне».

Котаки сообщил полиции все, что ему удалось выяснить, а также передал туда письмо Яэ. Спустя несколько дней полиция арестовала шайку контрабандистов.

О том, что стало с китайской харчевней, Котаки не знал. Ничего ему не было известно и о дальнейшей судьбе Яэ.

Он снова стал работать страховым агентом, сильно постарел, но по-прежнему, с трудом волоча ноги, обходил клиентов, уговаривая их застраховать свою жизнь. Правда, теперь, выпив лишнего в какой-нибудь забегаловке, он частенько бормотал стихотворение, сочиненное Ёсио:

Слова эти, срывавшиеся с потрескавшихся губ старика, звучали для выпивавших посетителей бессмысленным аккомпанементом.