Причины наших неудач в войне с Японией. Малая роль во время войны с Японией нашего флота. Слабость Сибирской магистрали и Восточно-Китайской железной дороги. Отсутствие дипломатической подготовки для свободного расходования своих сил для борьбы с Японией. Запоздалая мобилизация подкреплений, назначенных на Дальний Восток. Недостатки «частных мобилизаций». Увольнение в запас из округов Европейской России во время войны. Несвоевременное укомплектование действующей армии офицерами и нижними чинами. Ослабление во время войны дисциплинарных прав начальствующих лиц по наложению наказаний на нижние чины. Замедление по подвиганию вперед отличавшихся на войне. Наши недочеты в техническом отношении

После ряда тяжелых боев, сражаясь с все возраставшей энергией и мужеством, армия наша заняла в марте 1905 г. так называемую Сипингайскую позицию и простояла на ней, все усиливаясь, до заключения мира. Этот неожиданный и нежеланный для армии мир застал ее оканчивающей свои приготовления к переходу в наступление.

Ниже, в своем месте, будет изложено, какой еще небывалой у нас готовности мы достигли к августу 1905 г. Генерал Линевич для начала решительных действий ожидал сосредоточения последнего (13-го армейского) корпуса из назначенных в его распоряжение. Корпус этот своей головой уже прибыл в Харбин, хвост — в Челябинск. Миллионная армия, устроенная, получившая боевой опыт, выделившая много имен, на которых мы могли остановиться с доверием, приготовилась продолжать кровавую борьбу с японцами. С другой стороны, по массе получившихся и несомненных для нас данных, наш противник начал ослабевать материально и морально. Все ресурсы Японии казались нам истощенными; среди пленных стали попадаться старики и почти дети; число пленных, которых мы брали, начало возрастать, и эти [201] пленные уже не обнаруживали такого патриотического фанатизма, как пленные в 1904 г. Мы, напротив того, избавились в значительной степени от запасных старших возрастов назначением их в тыл и на нестроевые должности, а взамен получили несколько сот тысяч молодежи: новобранцев и нижних чинов обязательного срока службы, значительной частью вызвавшихся идти в армию добровольно. Первый раз с начала войны армия была укомплектована до полного военного состава, а некоторые части, например, 7-й Сибирский корпус, получили значительный сверхкомплект, дозволявший выводить, за всеми расходами, роты в составе свыше 200 штыков. К армии прибыли пулеметы, гаубичные батареи, запас полевых железных дорог обеспечивал подвоз к армиям довольствия, которое было заготовлено на несколько месяцев; технические средства: телеграфы, телефоны, проволока, инструменты — все это было, наконец, налицо. Явился и начал действовать беспроволочный телеграф. Транспортная часть пополнилась. Санитарное состояние войск было отличное.

Армия стояла твердо на сильно укрепленных Сипингайских позициях и имела до Сунгари еще две сильно укрепленных оборонительных линии: Гунчжулинскую и Куанчензинскую. Вполне несомненно, что армия встретила бы переход японцев в наступление твердо.

По всем нашим расчетам, при переходе в наступление мы могли обрушиться на японцев превосходными силами. Никогда за военную историю Россия не выставляла такой силы армии, какую представляли в августе 1, 2-я и 3-я Маньчжурские армии, расположенные относительно сосредоточенно.

И вот при таких благоприятных для сухопутной армии условиях, нежданно для армии, получилось роковое для нее известие, что в Портсмуте между нами и японцами состоялось соглашение.

Несомненно, поэтому, что война нами была окончена ранее, чем Япония победила нашу сухопутную армию, выставленную против нее. [202]

Наши войска, защищая шаг за шагом Южную Маньчжурию, за год отступили до Сипингайской позиции, находящейся еще в Южной Маньчжурии. Еще вся Северная Маньчжурия с Харбином и часть Южной с Гирином и Куанченцзы были в наших руках. Еще враг, за исключением беззащитного Сахалина, не касался русской территории, а мы уже сложили в Портсмуте оружие и притом не только уступили японцам половину Сахалина, но, что в военном отношении несравненно важнее, отдали японцам без боя Сипингайскую и Гунчжулинскую оборонительные линии вместе с плодородным районом, кормившим нашу армию в несколько сот тысяч человек.

Со скорбным чувством и недоумением армия наша отходила в октябре 1905 г. на зимние квартиры к Сунгари. Несомненно, что ни одна из испытанных нами неудач не подействовала на нашу армию таким вредным образом, как этот преждевременный, ранее победы, мир.

Я твердил войскам с моего приезда в армию, что возврата домой никому ранее полной победы не будет, что без победы каждому из нас будет стыдно показаться домой, и, при дружном содействии начальствующих лиц всех степеней, добился, что все твердо уверовали в необходимость борьбы до победы, глубоко прониклись этой мыслью, и даже запасные начали не признавать возможным возврат домой без победы.

«Бабы засмеют», — говорили они мне неоднократно.

Такое настроение, конечно, менее ценно, чем патриотическое возбуждение, чем воинственный порыв вперед, чем искание подвига, но при тех обстоятельствах, в коих война велась, сознание, охватившее всю армию, что возврата домой до одержания победы не будет, давало полную уверенность, что армия в новых боях проявит упорное мужество. При таких условиях будущий историк, подводя итоги по Русско-японской войне, спокойно решит, что наша сухопутная армия в этой войне, хотя несла неудачи в первую кампанию, но, все возрастая в числе и опыте, наконец достигла такой силы, что победа могла быть ей обеспечена, и что поэтому мир был [203] заключен в то время, когда наша сухопутная армия не была еще побеждена японцами ни материально, ни морально.

Таким образом, нашей армии не был произведен полный экзамен. При одной весьма слабой железной дороге армия наша медленно сосредоточивалась, попадала под удары готового более нас к бою противника по частям, а ценой огромных жертв удержавшись в Южной Маньчжурии, наконец сосредоточилась и обеспечила всем необходимым для самой упорной борьбы.

Поэтому при рассмотрении причин наших неудач необходимо внести большую поправку: наша армия оказалась не в силах дать нашей родине победу в тот срок, который был оставлен в ее распоряжении, но могла продолжать борьбу с полной надеждой на успех.

Нельзя также принимать, что японская сухопутная армия победила в минувшую войну русскую сухопутную армию. В сражениях под Ляояном, на Шахе и под Мукденом у нас сражалась только относительно небольшая часть нашей армии против всех сухопутных сил Японии. Даже в августе и сентябре 1905 г., когда почти сосредоточились на Маньчжурском театре действий все предназначенные в армию подкрепления, мы по числу бойцов выставили против Японии примерно только одну третью часть всех своих вооруженных сил.

Наша морская военная сила в Порт-Артуре и в сражении у Цусимы действительно была большей частью уничтожена, но сухопутная армия не только не была уничтожена, но после Мукдена, кроме прибывших подкреплений, значительно усилилась развертыванием трехбатальонных Восточно-Сибирских стрелковых полков в четырехбатальонные. Кроме того, была вновь сформирована 10-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия. Эти меры дали увеличение нашим войскам на Дальнего Востоке в 76 батальонов пехоты.

Таким образом, при дальнейшем рассмотрении причин наших неудач в войне с Японией мы будем рассматривать по отношению к нашей сухопутной армии лишь [204] частный вопрос: почему наши войска в период до марта 1905 г. не могли одержать победы над японцами?

Ответ на этот вопрос в полном объеме весьма затруднителен, ибо мы еще не имеем данных о численности японских войск, действовавших против нас в главнейших боях минувшей войны. Мы приблизительно знали число действовавших против нас батальонов постоянной армии, но не знали числа резервных батальонов и числа штыков. Между тем участь боя в значительной степени решалась не числом частей войск, а числом стрелявших ружей.

Вполне возможно, что с появлением правдивой истории войны по японским источникам нашему самолюбию будет нанесен новый удар. Мы знаем, что во многих случаях мы были многочисленнее японцев, и все же не остались победителями. Объяснение такому явлению, однако, весьма просто: японцы, уступая нам в этих случаях материально, были сильнее нас морально.

Вот эта сторона и заслуживает особого нашего внимания, ибо военная история учит, что во всех войнах противник более сильный морально и является победителем. Исключения составляли только такие случаи, как, например, в войне англичан с бурами, когда противник, более слабый морально, выставил в поле подавляющие по численности силы и, несмотря на многие поражения, раздавил своего противника. В таком же положении находилась в войну североамериканскую армия южан: северянам потребовалось ввести в дело превосходные силы, чтобы победить ее. Но при подробном соотношении противных сил особо благоприятным обстоятельством служит для стороны, в начале войны морально слабейшей, то, что армия эта крепнет духом одновременно с приобретением превосходства сил. Примеры сему мы видим в Северную войну перед Полтавой и в войну Отечественную.

В предыдущей главе выяснено, что до заключения мира несла неудачи только относительно небольшая часть наших сухопутных сил. В период между сражением под Мукденом и заключением мира наша армия возросла почти вдвое, заняла весьма прочное положение [205] на Сипингайской линии, имея в тылу до р. Сунгари еще две сильно укрепленные линии: Гунчжулинскую и Куанчензинскую, и была готова к наступлению. В то же время японцы напрягали все свои силы, поставили в ряды войск даже контингент новобранцев 1906 г. и по многим признакам начали ослабевать морально.

В войне с Японией, по преимуществу морской державой, главное место должно было принадлежать действиям не на суше, а на море. Разбей мы японский флот, война на китайской территории стала бы для японцев невозможной. В действительности наш флот мало помог сухопутной армии. Укрывшись в Порт-Артуре, наш флот не сделал даже попытки помешать операциям японцев. Три японских армии — Оку, Ноги и Нодзу — произвели высадки на Ляодунском полуострове совершенно беспрепятственно. Из них две армии — Оку и Ноги — высаживались непосредственно вблизи стоянки нашего флота.

Имея прекрасную базу во Владивостоке, мы расположили главную силу нашего флота в Порт-Артуре, представлявшем огромные недостатки в морском отношении (не закончено строительство, не имел доков, мастерских, достаточно укрытого внутреннего бассейна).

Настоящий труд я пишу в деревне, лишенный возможности пользоваться официальными данными морского министра. У меня под руками имеется только статья Бруна «Итоги морской войны» (Русский вестник, 1095, октябрь и ноябрь). Многие данные этой статьи соответствуют тому, что мне было известно по морской части, и поэтому ниже я приведу некоторые из них.

Наш флот начал сильно увеличиваться с Японо-китайской войны, и в 1902 г. морской бюджет наш дошел до 112 млн руб.

К началу войны в списках нашего флота числилось 28 эскадренных броненосцев, 14 броненосцев береговой обороны, 15 мореходных канонерских лодок, 39 крейсеров, 9 минных крейсеров, 133 миноносца и 132 менее значительных в военном отношении вспомогательных [206] судна. На создание этого флота в период с 1881 по 1904 г. мы израсходовали 1300 млн руб.

Морские бюджеты (млн руб.), в годы, предшествовавшие войне, были следующие:

В японском флоте числилось:

эскадренных броненосцев — 6

броненосцев береговой обороны — 2

броненосных крейсеров — 11

малых крейсеров — 14

миноносцев — 50

канонерских лодок — 17

Ко времени начала войны наш тихоокеанский флот состоял:

эскадренных броненосцев — 7

больших крейсеров

(из них только 4 броненосных) — 9

малых крейсеров и минных — 4

миноносцев — 42

Флот наш не держался соединенно и в готовности к бою. Четыре крейсера стояли во Владивостоке и один в Чемульпо. Большая часть Порт-Артурской эскадры держалась во внутреннем рейде, но за несколько дней до нападения 27 января вытянулась на рейд, пробовала машины и не принимала должных мер предосторожности, даже когда последовал разрыв дипломатических сношений.

Еще в 1901 г. Главный штаб считал, что в случае войны с Японией наш флот в Тихом океане слабее японского.

Через два года, по указанию наместника генерал-адъютанта Алексеева, в основании плана стратегического развертывания войск Дальнего Востока было принято в 1903 г., что при настоящем соотношении сил нашего и [207] японского флотов возможность поражения нашего флота не допускается{31}.

Нечаянным нападением 27 января японцы вывели из строя несколько наших наиболее сильных судов.

Как ни значительны были повреждения их, но при хорошо устроенных доках поправки пошли бы быстро. Но мы израсходовали много миллионов рублей на оборудование доков и пристаней города Дальнего, а Порт-Артур остался без дока. Поэтому исправления велись медленно, с помощью самодельных кессонов (деревянных).

Тем не менее наша тихоокеанская эскадра ожила с приездом в Порт-Артур адмирала Макарова, и шансы на успех нашего флота возросли.

После гибели адмирала Макарова командование флотом перешло к адмиралу Витгофту. Получив приказание прорваться во Владивосток, адмирал Витгофт вышел в море и вступил в бой с эскадрой Того.

Сам адмирал Витгофт погиб, наша эскадра возвратилась в Порт-Артур, но ни одно из судов не было потеряно. Эскадра Того понесла серьезные повреждения.

В бою 28 июля 1904 г. наши моряки целый день упорно сражались с превосходной в силах японской эскадрой, отбивали многочисленные атаки миноносного японского флота, и вправе считать, что бой 28 июля был морским сражением с нерешительными для обеих сторон результатами.

Со времени возвращения в Порт-Артур эскадра наша держалась совершенно пассивного образа действий и, постепенно разоружаясь, усиливала, по примеру Севастополя, оборону Порт-Артура. По всеобщему свидетельству, действия моряков на сухом пути были самоотверженны и во многом облегчили положение сухопутного гарнизона. [208]

Насколько наш флот мог приносить существенную пользу в войне с Японией, видно из результатов молодецких действий небольшой крейсерской эскадры адмирала Йессена, сделавшей из Владивостока смелый набег к берегам Японии. На потопленном японском транспорте, кажется, были погружены и значительные осадные средства для Порт-Артура.

Успех Йессена произвел сильное впечатление в Японии.

1 октября 1904 г. вышла из Либавы в тихоокеанские воды эскадра адмирала Рожественского в составе 7 броненосцев, 5 крейсеров 1 ранга, 3 крейсеров 2 ранга и 12 миноносцев. Всего в эскадре было 519 офицеров и 7900 нижних чинов.

3 февраля 1905 г. из Либавы вышла на соединение с эскадрой адмирала Рожественского эскадра адмирала Небогатова из 1 эскадренного броненосца, 3 броненосцев береговой обороны и 1 крейсера 1 ранга. На эскадре было 120 офицеров и более 2100 нижних чинов.

Эскадре адмирала Рождественского приходилось до Владивостока сделать путь в 16 400 миль.

Без угольных станций, преодолевая чрезвычайные трудности, адмирал Рожественский успешно довел эскадру до Японского моря.

Бой 14 и 15 мая 1905 г. у о. Цусимы окончился полным поражением нашего флота. Из 47 вымпелов мы в 24 часа потеряли потопленными и взятыми в плен 30. Из 157 000 тонн водоизмещения нашего флота осталось на воде 19 600. Во Владивосток прошли только легкий крейсер «Алмаз» и два миноносца «Грозный» и «Бравый».

По донесениям адмирала Того, он потерял лишь три миноносца, убитыми 7 офицеров и 108 нижних чинов, ранеными 40 офицеров и 620 нижних чинов.

Много подвигов совершено нашими моряками в этом бою. Броненосец «Суворов», уже тонувший, до последнего момента стрелял по врагу. С «Наварина» спаслось только два человека. Слабый броненосец береговой обороны «Ушаков» отвечал залпом на предложение начальника [209] отряда японских крейсеров сдаться и пошел ко дну со всей командой.

Г. Брун следующими строками оканчивает свою замечательную статью: «Несомненно, в числе причин Цусимской катастрофы были и тактические ошибки, и неуместность транспортов среди эскадры, и неустойчивость кораблей, перегруженных вдвойне против первоначальных проектов, и даже окраска наших кораблей, и множество других мелочей.

Но главнейшая причина всех причин — неподготовленность нашего флота к войне, общая поголовная неподготовленность администрации, строевых чинов, материальная и духовная. У нас думали, что войны не будет и что флот существует лишь для ценза, министерства и смотров. Лучший в мире живой материал нашей команды, способные, восприимчивые, добродушные и отважные люди, не были не только обучены действовать всеми новейшими средствами войны, как, например, новейшими прицелами, но даже жить на кораблях.

Офицеры и командиры, глубоко сознававшие свой долг, понимавшие всю важность возложенной на них чрезвычайной задачи, впервые встретились с своими командами на палубах незнакомых им кораблей, управлять которыми им предстояло в виду флота, приобревшего боевую опытность в течение многих месяцев войны. Природные моряки, японцы не сходили с палуб своих кораблей еще и тогда, когда наши корабли не имели постоянных и полных экипажей. Даже в последние 8 месяцев похода нашей эскадры командиры не имели возможности повторить курс стрельбы и проверить свои знания по недостатку снарядов, отпущенных в обрез для одного сражения с неприятелем. Да, мы потеряли флот потому только, что не готовили к войне главнейший элемент, душу его — личный состав. Мы проиграли нашу войну, утратили значение на Тихом океане потому, что готовясь торжественно отпраздновать геройскую защиту Севастополя, забыли, что вся сила защиты зиждилась на духе всех чинов этого славного морского гнезда. [210]

Но неужели герои-защитники, чудные моряки, так гордо носившие Андреевский флаг, унесли с собой в могилу тайну создания личного состава?

Если это так, если тайна скрыта от Морского министерства, оно не воссоздаст флот и на затраченные миллиарды понастроит столько же кораблей, сколько мы утопили их в Японском море. Но корабли — не флот, не сильная вооруженная рука империи. Сила не в бронях, не в пушках, не в минах, а в людях, одухотворяющих их».

Вместо помощи эскадра Рожественского принесла сухопутной армии непоправимый вред. Поражение под Цусимой предрешило вступление на путь мирных переговоров и предрешило заключение мира в то время, когда собранная миллионная армия уже готова была к энергичному переходу в наступление.

Таким образом, во время минувшей войны, как и в войну 1853—1856 гг., флот оказал услугу сухопутному ведомству только усилением моряками и морскими орудиями сухопутной обороны Севастополя и Порт-Артура. Неправильная оценка сил нашего и японского флотов и заявление о невозможности для японского флота высаживаться в Корейском заливе повело к тому, что мы назначили первоначально меньшие сухопутные силы для борьбы с Японией, чем бы это следовало. Содействие нашим сухопутным войскам при атаке японцами Цзичжоуской позиции было оказано ничтожное (стреляла одна канонерская лодка).

Опасаясь за участь флота, мы сделали попытку движения на выручку Порт-Артура совершенно недостаточными силами и потерпели неудачу под Вафангоу. Имея флот запертым в Порт-Артуре, мы не могли пользоваться морем для подвоза к армии разных видов довольствия, что облегчило бы работу железной дороге.

Препятствия подвозу японцам разного рода довольствия, оружия, снарядов, материалов наш флот не оказал, и, наконец, неудача под Цусимой в значительной степени содействовала заключению Россией преждевременного и не почетного мира. [211]

Из предыдущей главы видно, насколько в то же время приобретение японцами господства на море усилило их положение на суше. Позволительно поэтому сделать вывод, что успех японцев на суше во многом был обеспечен отсутствием у нас активно действовавшего флота в Тихом океане. Имей мы такой флот, японцы вынуждены были бы оставить часть войск в Японии, перевозка запасов затруднилась бы, некоторые запасы попали бы к нам в руки, и, самое главное, десантные операции на Ляодунском побережье стали бы невозможными, или при совершении их японцы понесли бы большие потери.

После флота важнейшим фактором, облегчившим японцам их наступательные операции и затруднившим нашу боевую деятельность, послужила слабость Сибирской магистрали и Восточно-Китайской железной дороги. Чем сильнее была наша Сибирская магистраль, тем быстрее мы могли выполнить сосредоточение нашей армии. При условиях, в которых велась война, быстро собранные 150 000 человек могли сделать более, чем 300 000, собираемые в течение 9 месяцев и подставляемые под удар по частям.

Во всеподданнейшем докладе военного министра в 1900 г., когда Япония еще не закончила своих вооружений, я писал, что Япония может развить в военное время свои вооруженные силы до 380 000 человек при 1090 орудиях и что около половины этих сил могут принять участие в десантных операциях, но что в наибольшей готовности в Японии содержится с этой целью 7 дивизий, составляющих в военное время силу в 126 000 штыков, 55 000 шашек и 494 орудия.

В 1903 г., в марте, перед поездкой в Японию военный министр определял, что при существовавших в то время взглядах наших моряков на соотношение сил нашего и японского флотов мы должны в случае войны готовиться выставить в Маньчжурии армию в 300 000 штыков.

Насколько эта цифра значительна, видно из того, что в сражениях под Ляояном и на Шахе число штыков составляло только около 150 000—180 000. Имея более [212] сильную железную дорогу и сосредоточив ко времени боев под Ляояном 300 000 штыков, мы, несомненно, даже делая ошибки, победили бы японцев.

Из представленной мною 24 июля 1903 г. всеподданнейшей записки видно, что в августе 1901 г. мы могли располагать для военных перевозок на Восточно-Китайской железной дороге 20 вагонами в сутки. Летом 1903 г. мы располагали 75 вагонами, а с 1 января 1904 г. нам было обещано для военных перевозок 5 пар военных поездов в сутки 35-вагонного состава, что дает 175 вагонов в каждую сторону. В то же время предполагалось, что Сибирская дорога будет в состоянии давать по 7 пар военных поездов в сутки.

Эти обещания не были осуществлены.

Для сквозного движения по Сибирской дороге мы могли в 1903 г. рассчитывать лишь на 4 воинских поезда, а на Восточно-Китайской — лишь на 3 слабого состава.

В конце 1903 г. переговоры с Японией весьма усложнились, и стало возможным предполагать, что Япония, приготовившись к войне, ищет поводов к разрыву с нами, и что поэтому, даже уступив в том или другом требовании, мы можем встретить новое и вполне неприемлемое требование. Наша неготовность была очевидна, но в то же время было ясно, что в два-три года спокойной работы мы настолько укрепимся на Дальнем Востоке, настолько усилим железную дорогу, флот, сухопутные силы, крепости Порт-Артур и Владивосток, что борьба с нами уже не даст достаточных для Японии шансов.

На случай разрыва с Японией, кроме войск Дальнего Востока, предполагалось сначала двинуть из Европейской России на подкрепление войск Дальнего Востока четыре корпуса: два действующих и два резервных. Планы перевозки, ввиду неготовности железной дороги и неизвестности, с какой быстротой можно будет производить усиление дороги, можно было составлять только с весьма условной точностью. По этим планам при движении из Европейской России укомплектований для [213] войск Дальнего Востока, третьих батальонов для Восточно-Сибирских стрелковых полков, нескольких батарей, местных частей и парков для Восточно-Сибирских стрелковых дивизий и Сибирского корпуса и двух корпусов из Европейской России (10-го и 17-го), требовалось пропустить через ст. Маньчжурия около 500 воинских поездов с войсками, кроме большого числа поездов с грузами. Кроме того с объявлением мобилизации Сибирского военного округа таковая требовала местных перевозок на весьма значительные расстояния, которые отнимали около трех недель от перевозок войсковых частей. Мы ожидали, что с января 1904 г. Сибирская и Восточно-Китайская железные дороги могут давать нам ежедневно по 5 пар воинских поездов. Таким образом, даже не принимая в расчет половины назначенных на Дальний Восток подкреплений, сосредоточение относительно слабых наших сил требовало до 5 месяцев со дня объявления войны. Очевидно, что при такой медленности сбора войск, они подставлялись бы нашему противнику по частям. Поэтому главной заботой военного министра было добиться возможно быстрого усиления Сибирской и Восточно-Китайской магистралей первоначально до 7 пар воинских поездов в сутки, а на южной ветви Восточно-Китайской железной дороги, по которой движение должно было производиться через Харбин с двух сторон, с Приамурья и с Забайкалья, до 14 пар поездов в сутки.

Представленный мною доклад был утвержден, причем против цифры в 14 пар последовала высочайшая отметка: «хотя бы до 12 пар воинских поездов».

Для обсуждения вопроса о потребных кредитах и времени для проектированного нами первоначального усиления железных дорог по воле государя императора в середине января 1902 г. образовано было особое совещание из представителей министерств: военного, путей сообщения, финансов и государственного контроля, под председательством инженер-генерала Петрова. Совещание это должно было выяснить, какие необходимы средства и что должно сделать, чтобы получить возможность [214] пропускать по Сибирской и Восточно-Китайской магистралям до 7 пар поездов в сутки, а по южной ветви (от Харбина до Порт-Артура) — по 12 пар поездов.

16 января 1904 г. наместник прислал депешу о состоянии Восточно-Китайской железной дороги, в которой значится:

«Вновь полученные сведения о состоянии Восточно-Китайской железной дороги дают основание, несмотря на официально заявленные цифры о ее провозоспособности, усомниться в полной пригодности дороги для выполнения в настоящее время усиленного воинского движения. Ощущается недостаток в ремонтных средствах, почему много паровозов пришло в негодность. Водоснабжение оказывается настолько необеспеченным, что из-за него дорога недавно должна была отказаться от срочной доставки грузов. Личный состав, кроме воинских чинов, нельзя признать вполне надежным. Среди служащих проявляются уже некоторые признаки беспокойства, но самый существенный недочет заключается в отсутствии на линии достаточных запасов топлива, уголь сосредоточивается главным образом в дальнем, и оттуда развозится на линию по тысяче тонн ежедневно, но из этого количества только половина идет на приращение запасов, а другая составляет суточную потребность самой дороги. Для вывоза на линию всего Дальнинского запаса нужно еще около 25 дней, после чего только дорога будет обеспечена для усиленного движения на время до трех месяцев. На большие заказы, сделанные дорогой, едва ли можно рассчитывать в случае военного времени, т. к. они подлежат доставке морем».

В заседании особого совещания 22 января, т. е. за 4 дня до начала военных действий, из доклада ведающих делами Сибирской и Восточно-Китайской железных дорог лиц выяснилось следующее состояние этих дорог ко времени объявления войны.

Сибирская железная дорога, по расчетам Министерства путей сообщения, могла давать 6 пар сквозных поездов, в том числе 4 воинских, один пассажирский, один [215] хозяйственный. Из числа 4 воинских поездов, по состоянию вагонного парка, только 3 могли следовать с войсками, а один должен идти с грузами (платформы). Но представитель Военного ведомства, заведовавший передвижением войск, бывший на заседании, указал, что на участке Забайкальской железной дороги от ст. Карымская до ст. Маньчжурия можно было пропускать с войсками и грузами всего 3 воинских поезда. Таким образом, официальные сведения Министерства путей сообщения расходились со сведениями наших военных представителей по железнодорожным делам.

Представитель Восточно-Китайской железной дороги заявил на заседании 22 января, что по Восточно-Китайской железной дороге может пускать в январе всего 5 пар поездов. В апреле они рассчитывали довести пропускную способность до 6 пар на магистрали и до 7 пар на южной ветви.

При разборе в подробностях, какие работы надлежит выполнить, выяснилось, как слабо были оборудованы различные участки Сибирской и Восточно-Китайской железных дорог. Наибольший расход вызывался необходимостью увеличить подвижной состав. Затем следовали крупные расходы по увеличению станционных путей, разъездов и по увеличению водоснабжения. На Восточно-Китайской дороге оказалось весьма недостаточное число паровозных депо и слабое оборудование мастерских. Требовалось доставлять на линию рельсы, скрепления, шпалы, развозить балласт и пр., и все это одновременно с формированным воинским движением.

Дабы ускорить сосредоточение войск, я написал управляющему Военным министерством генералу Сахарову письмо (25 февраля, № 185), в котором указал, что ввиду полученных мною сведений о наличных запасах в наместничестве я признаю необходимым занимать на всей линии до ст. Маньчжурия под перевозку грузов, за редкими исключениями, не более одного поезда в сутки, а остальные поезда отправлять с войсками.

На Сибирской магистрали озеро Байкал представляло огромное препятствие. Ледокол действовал неисправно. [216]

Работы по Кругобайкальской железной дороге еще мало продвинулись вперед. У князя Хилкова явилась мысль, приведенная им в исполнение, проложить временный путь по льду, по этому пути перегонять вагоны и этим ускорить передачу их. Паровозы предположено было перевозить по «времянке» в разобранном виде. Тяга для вагонов и перевозов — лошади.

3 февраля мною была получена следующая депеша министра путей сообщения князя Хилкова:

«Вернулся с осмотра Забайкальской. В Маньчжурии виделся с Хорватом. Забайкальская сейчас доведена до 6 пар всяких поездов. Приступлено к устройству разъездов для 9 пар, но этого можно достигнуть только с наступлением теплого времени и при передаче подвижного состава. Теперь почти все реки промерзли до дна, делаются работы по устройству 13 временных водоснабжении, о наступлении теплого времени, об усилении его до 12 пар сообщу отдельно. Хорват сообщил, что теперь может принимать войсковых поездов три пары на западном участке, пять — на южном. Дальнейшее усиление почти исключительно зависит от подвижного состава, который будет передан. Сильные бураны, некоторые замешательства при призыве запасных несколько замедляют укладку пути через Байкал; тем не менее рассчитываю на успех. На ст. Маньчжурия принимаются меры к временному помещению в бараках и землянках от четырех до шести тысяч».

Из этой депеши видно, что мы начали войну с Японией, располагая для мобилизации, сосредоточения и подвоза запасов лишь тремя воинскими поездами в сутки, ибо пропуск на западной ветви Восточно-Китайской железной дороги от ст. Маньчжурия до Харбина только трех пар воинских поездов определял силу дороги на всем ее протяжении от Европейской России до Харбина.

Таким образом, в первый период войны главной пробкой для скорейшего успеха перевозок служил не Байкал, а западный участок Восточно-Китайской железной дороги. Промерзание рек в Забайкалье тоже составляло тяжелое явление. Приходилось вновь организовать [217] водоснабжение на многих станциях. Главное, что требовалось — это передать скорее подвижной состав на Забайкальскую и особенно на Восточно-Сибирскую железные дороги, пропускная способность которых была значительная, но провозная, вследствие недостатка подвижного состава, составила только три воинских поезда в сутки.

При нормальных условиях мы были бы вынуждены ждать весны и вскрытия озера Байкал и только тогда начать массовую перевозку к востоку от Байкала подвижного состава, а до середины марта довольствоваться тремя парами поездов в сутки. (На один ледокол надежда была плохая, ибо успех работы был весьма незначительный, а остановки в действии частые.) Вдохновение и энергия князя Хилкова выручила нас из этого тяжелого положения: невзирая на все трудности, на страшном морозе и ветре, старый князь лично вел дело и хотя крепко заболел, но выручил нас. Уже 22 февраля я получил от него следующую депешу:

«17 (февраля) начата переправа подвижного состава (по льду через Байкал). Передано свыше 150 вагонов. В ходу на озере около ста. Если погода будет благоприятна, начнется передача паровозов».

25 февраля мною получена от него депеша с изложением встреченных затруднений. Ввиду происходивших на Байкале частых и резких колебаний температуры на озере образовывались многочисленные трещины, и приходилось часто передвигать только что уложенный путь. Князь Хилков просил помочь ему рабочими из войск, что и было исполнено.

Насколько многое требовалось исполнить вновь, чтобы хотя несколько усилить Маньчжурскую дорогу, видно из доставленной мне 25 февраля 1904 г. по особому совещанию расценочной ведомости. Правление Восточно-Китайской железной дороги определило, что для доведения провозоспособности этой дороги до 7 пар и по южной ветви — до 12 пар воинских поездов требуется отпуск в 44 240 000 руб. При таком расходе сила дороги [218] получилась бы следующая: по главной линии — провозная: 7 пар воинских, 1 пара пассажирских и 1 пара хозяйственных, всего 9 пар; пропускная: 10 пар, водоснабжения 10 пар; по южной линии — провозная: 12 пар воинских, 1 пара пассажирских и 2 пары хозяйственных, всего 15 пар; пропускная: 16 пар, водоснабжения 16 пар.

В показной ведомости главными статьями расходов являлось проложение 126 верст станционных путей, требовавших доставки и развозки по линии 602 000 пудов рельсов и скреплений. Затем требовалось выстроить 224 паровозных стойла, 7600 кв. саж. мастерских, 2400 кв. саж. платформ. Жилых домов требовалось выстроить на 4 млн -руб. Водоснабжение на южной ветви предполагалось увеличить на 60 %. Но наиболее важную статью расходов составлял подвижной состав на сумму свыше 23 млн руб., в том числе 335 паровозов (16,7 млн руб.), 2350 товарных вагонов, 810 платформ и 113 пассажирских вагонов.

Очевидно, что доведение Сибирской и Восточно-Китайской магистралей до 7 пар воинских поездов и на южной ветви до 12 пар было совершенно недостаточно для успешной войны с Японией и должно было составить только первоочередные работы. Еще в июне 1903 г., в бытность мою в Маньчжурии, была задана для Восточно-Китайской и Сибирской дорог первоначальная задача по доведению всей магистрали до 7 пар, а на южной ветви до 12 пар воинских поездов.

Перед отъездом на Дальний Восток для вступления в командование армией мною был представлен 23 февраля государю императору доклад с изложением наиболее настоятельных нужд наших для возможного обеспечения успеха в войне с Японией. Доклад этот с собственноручными отметками государя императора был передан вступившему в управление Военным министерством генералу Сахарову.

В докладе этом значится:

«Согласно высочайшего соизволения Вашего Императорского Величества всеподданнейше докладываю, что для обеспечивания успеха войны с Японией очередными, [219] наиболее настоятельными нуждами нашими, по моему мнению, представляются следующие:

1) Усиление Сибирской и Восточно-Китайской железных дорог для постепенного доведения числа воинских поездов до 14 пар в сутки на всей магистрали и до 18 пар в южной ветви. Прибавка каждой пары поездов, сокращая время для сосредоточения войск, обеспечит в то же время в большей мере снабжение армии всеми видами довольствия. Большие затруднения будут встречены в особенности по увеличению пропускной способности на Средне-Сибирской и Забайкальской железных дорогах. С устранением этих затруднений увеличение провозной способности может быстро быть достигнуто временным позаимствованием подвижного состава с других железных дорог.

Позволяю себе высказать убеждение, что в ряду всех вопросов, успешное решение коих обеспечит результаты войны, вопрос об усилении железнодорожной связи всей России с ее сибирской окраиной есть главный. Поэтому к решению его в том объеме, который указан выше, необходимо, несмотря на значительные расходы, приступить безотлагательно. Расходы эти не пропадут и после успешной войны. Эти расходы будут в высокой степени производительны и потому, что сократят продолжительность войны.

2) Одновременно с передвижением войск и грузов по железной дороге необходимо энергично организовать гужевую перевозку по старому Сибирскому тракту и по грунтовым путям вдоль Восточно-Китайской железной дороги.

Для успешного сосредоточения и быстрого обеспечения подвоза всех грузов необходимо иметь до 30 воинских поездов в сутки. Мы же будем иметь, когда вышепоставленные требования будут удовлетворены, всего 14 пар, т. е. менее половины.

Отсюда видно, в каком тяжелом положении мы находимся теперь, располагая между Байкалом и Харбином всего 4 парами воинских поездов». [220]

При проезде в марте 1904 г. по Сибирской и Маньчжурской дорогам меня сопровождал начальник Сибирской железной дороги Павловский. Он заявил мне, что при отпуске ему в первую очередь 6,5 млн руб., если дадут заимообразно подвижной состав, он признает возможность уже в 1904 г. увеличить число воинских поездов до 10, а затем до 14 пар.

После доклада начальника Сибирской дороги мною была послана 6 марта управляющему Военным министерством генерал-адъютанту Сахарову депеша следующего содержания: «Вместе с сим телеграфирую тайному советнику Мясоедову-Иванову ходатайство следующего содержания: «Усердно ходатайствую об энергичном усилении провозной и пропускной способности Сибирской железной дороги. По докладу мне начальника Сибирской дороги инженера Павловского, им уже представлена расценочная ведомость для доведения к лету сего года числа поездов на западном — 13, на среднем — 14, горном — 15. Из них воинских будет 9, 10 и 11. Требуется отпуск 6,5 млн руб. Усердно прошу о скорейшем ассигновании этой суммы. Прошу ускорить отпуск соответствующих кредитов и на Забайкальскую железную дорогу. Я представлял уже Его Императорскому Величеству мои соображения о необходимости всю магистраль от Волги до Харбина оборудовать на 14, первоначально хотя на 12 пар воинских поездов. Инженер Павловский признает вполне желательным и возможным общее число сквозных поездов довести до 17. Признаю невозможным надеяться на энергичное ведение войны без указанного выше окончательного усиления железной дороги до Харбина, а от Харбина необходимо иметь до 18 и временно до 14 пар воинских поездов. Покорнейше прошу ваше превосходительство с своей стороны поддержать настоящее мое ходатайство».

Ввиду слабости Забайкальской и Маньчжурской дорог движение по Сибирской дороге совершалось при моем проезде до Байкала без задержек. Мною обращено еще в Челябинске внимание, что платформы, нагруженные повозками, [221] принимают полезный груз лишь 200—300 пудов. Сопровождавший меня по железнодорожной части подполковник Генерального штаба Гаврилица подал совет догружать эти платформы тяжелыми предметами, особенно рельсами. Совет был применен и принес большую пользу.

На Байкале князь Хилков успел в середине марта передать по рельсовому пути, проложенному по льду, 65 паровозов в разобранном виде и 1600 вагонов. Я встретил его на Байкале совершенно больным. Но большое дело было им сделано и, надо надеяться, будет оценено родиной.

Эшелоны войск делали в один день переход по льду в 44 версты. На каждых 4 человека наряжались одни сани для перевозки солдатских вещей. Во время моего переезда через Байкал через него переправлялось не более 4 эшелонов в сутки.

Забайкальская дорога работала слабо и вместе с Байкалом составляла пробку. Охрана дороги найдена мною недостаточной — на 1200 верст охрана состояла всего из 400 человек.

По Маньчжурской дороге эшелоны, принятые на ст. Маньчжурия шли беспрепятственно. Но дорога через туннель еще не была окончена. Временные тупики требовали пересоставления поездов.

В видах ускорения сосредоточения войск в Южной Маньчжурии я телеграфировал наместнику (3 марта, № 293) о необходимости организовать в широкой степени передвижение войсковых частей и грузов от Харбина грунтовыми дорогами к Мукдену и занимать под грузы, кроме исключительных случаев, на южной ветви не более одного поезда в сутки. Я обращал вместе с этим внимание наместника, чтобы войска не провозили с собой нештатных грузов. Осмотренные мною в пути на Байкале третьи батальоны стрелков везли с собой из России массу сундуков с солдатскими вещами, как будто передвигались на новую мирную стоянку.

14 марта я прибыл в Ляоян, где и началось томительное ожидание прибывающих эшелонов с подкреплениями. [222]

Первоначально прибывали по одному, по два в сутки третьи батальоны для семи Восточно-Сибирских стрелковых бригад, прибывали артиллерийские части, укомплектования для бригад 31-й и 35-й дивизии. Между тем вопросы об ассигновании необходимых денежных средств для усиления Сибирской и Восточно-Китайской железных дорог не разрешались с должной быстротой.

6 мая мной была получена от министра финансов (депеша от 5 мая, № 180) копия с его депеши наместнику от 2 мая. В этой депеше значилось, что вопрос о доведении провозной способности Восточно-Китайской железной дороги до 7 пар поездов и на южной ветви до 12 пар подвергался в многочисленных заседаниях особого совещания всестороннему рассмотрению. Причем была выяснена необходимость отправить на Восточно-Китайскую дорогу, сверх имевшихся в наличности, рельсы со скреплениями 285 верст, стрелок 770 штук, паровозов 355, вагонов классных 88, вагонов товарных и платформ 2755. В дополнение к этому количеству адмирал Алексеев просил еще выслать рельсы со скреплениями на 46 верст, стрелок 265 и 1628 товарных вагонов. Министр финансов сообщил, что для усиления и эксплуатации Китайской дороги на нее необходимо доставить по сделанным расчетам около 3000 вагонов разных грузов. Между тем в течение апреля удалось отправить на эту дорогу только 200 вагонов, в мае (по 16 мая) включен в планы перевозки 201 вагон: всего 401 вагон. Поэтому министр финансов сделал заключение, что «на вывозку всего вышеуказанного груза можно рассчитывать не ранее осени».

Насколько замедлилась отправка видно из того, что из 1000 разрешенных к приобретению вагонов были назначены к 5 мая только 60, а из 355 паровозов, назначенных к отправке, отправлено было только 105 паровозов. 120 паровозов представляется возможным отправить только 17 июля, а последние 130 паровозов гораздо позже.

Ввиду задержки в Харбине трех полков 1-й Сибирской дивизии на усиление Маньчжурской армии в течение всего апреля не прибыло ни одного батальона, а между тем [223] 18 апреля мы понесли неудачу под Тюренченом, а 23 апреля началась высадка армии Оку и Бицзыво. Затем в течение первой половины мая прибыла в Ляоян 2-я Сибирская дивизия, мы все еще были крайне слабы. 10 мая ко мне уже принес письмо наместника генерал Жилинский, в котором указывалось, что, по мнению наместника, для Маньчжурской армии уже наступило время перейти в наступление к Ялу или к Порт-Артуру.

Несмотря на мое мнение о нашей неготовности к наступательным действиям, несмотря на то, что из 12 назначенных нам на подкрепление дивизий прибыла только одна, несмотря на крайнюю еще слабость железной дороги, наступление было предписано и, предпринятое недостаточными силами, окончилось первого июня неудачей под Вафангоу.

Только 4 июня прибыла в Ляоян голова 10-го армейского корпуса. Таким образом, потребовалось свыше трех месяцев от начала военных действий, чтобы нашим войскам на Дальнем Востоке подать помощь корпусами, назначенными на подкрепление из Европейской России.

В это продолжительное и особо важное время кампания лежала на 5 Восточно-Сибирских стрелковых дивизиях, развернутых в трехбатальонные полки лишь в марте и апреле. 4-й Сибирский корпус, прибывший в мае, участия в боях не принимал.

За эти три месяца японцы, пользуясь нашей малочисленностью и, главное, бездействием нашего флота, высадили три армии на Ляодунском полуострове и на Квантуне, продвинули первую армию Куроки из Кореи в Южную Маньчжурию и одержали три победы на суше: под Тюренченом, на Цзинчждунском перешейке и у Вафангоу. Имей мы железную дорогу, подготовленную к началу военных действий хотя бы на 6 воинских поездов, мы под Вафангоу могли бы иметь не один 1-й Сибирский корпус, а три корпуса: 1-й и 4-й Сибирские и 10-й армейский. Исход боя был бы иной, что несомненно отразилось бы и на ходе всей кампании, ибо инициативу действий мы могли бы взять в руки. [224]

Прибытие головы 10-го корпуса было более чем своевременно, но по ходу военных действий мы не могли дожидаться сбора всего корпуса, так как армия генерала Куроки продвигалась вперед, и направление Саймадзы — Анпин-Ляоян, на котором обозначились значительные силы, прикрывалось нами лишь конницей и одним полком пехоты. Поэтому по высадке в Ляояне головной бригады 9-й пехотной дивизии, она и была двинута на это направление. Точно так же наши войска 17-го армейского и 5-го Сибирского корпусов прямо из вагонов шли на боевые позиции ранее сосредоточения корпуса. Только в 20-х числах августа, т. е. через 7 месяцев после начала военных действий, в Маньчжурии сосредоточились первые три корпуса войск, назначенные на подкрепление из Европейской России, — 10-й и 17-й армейские и 5-й Сибирский. Ко времени решительных боев под Ляояном из 1-го армейского корпуса успел прибыть лишь один Выборгский полк, который прямо из вагонов пошел в горячий бой.

Если бы мы располагали с начала военных действий хотя бы одним воинским поездом более, мы ко времени боев под Ляояном успели бы сосредоточить к этому пункту 1-й армейский и 6-й Сибирский корпуса, а располагая лишними 60 батальонами, разбили бы японцев.

Но слабость железной дороги отражалась роковым образом и в другом отношении: усиливая нашу армию новыми частями войск, мы не могли в то же время своевременно подвозить укомплектования для передовых войск, несших большие потери убитыми, ранеными и больными.

Так, за время боев с 1 мая по 1 октября, в течение 5 месяцев, Маньчжурская армия потеряла убитыми, ранеными и больными свыше 100 000 человек, а на пополнение их за тот же 5 месячный срок она получила всего 21 000 человек укомплектования. Между тем японцы быстро и непрерывно пополняли свои потери. Таким образом, мы хотя и выигрывали в счете батальонов, но мало увеличивали и даже в иных случаях уменьшали число бойцов. [225]

В конце сентября была закончена перевозка в Маньчжурию одного армейского и шести Сибирских корпусов. Пользуясь этими подкреплениями, я перешел в наступление, но в кровопролитном бою на р. Шахе, где мы потеряли около 45 000 человек убитыми и ранеными, участь боя не была решена ни в ту, ни в другую сторону.

В течение последующих четырех месяцев, до февральских боев, армия получила укомплектование, и в состав ее прибыли 8-й и 16-й армейские корпуса и пять стрелковых бригад. Тем не менее к февральским боям в армии все еще был некомплект в 50 000 штыков, т. е. не доставало двух корпусов. Другими словами, 8-й и 16-й армейские корпуса числом штыков как бы пополнили некомплект в остальных корпусах. В боевом отношении хотя эти корпуса и усилили нас артиллерией, но предпочтительнее было бы влить 50 000 бойцов в уже испытанные в боях корпуса, нежели иметь их в составе вновь прибывших частей. К февралю, несмотря на прибывшие, как выше указано, значительные к нам подкрепления, положение наше ухудшилось, ибо к противнику прибыла после падения Порт-Артура армия Ноги.

Вслед за 16-м корпусом к нам должны были прибыть еще две стрелковые и одна пластунская бригады и 4-й армейский корпус. Передвижение этих частей в армию было задержано более чем на месяц с целью продвинуть вперед массу скопившихся по пути грузов всех ведомств. Только к 20 февраля, т. е. спустя пять недель после прибытия хвоста 16-го армейского корпуса, прибыли к Мукдену голова 3-й стрелковой бригады, 9-й и 10-й полки и прямо из вагонов попали в бой. Если бы этого перерыва не было и мы имели бы под Мукденом в составе стратегического резерва 60 батальонами больше (две стрелковые бригады, одна пластунская и 4-й армейский корпус), участь боя под Мукденом, несмотря на все наши ошибки, могла решиться в нашу пользу. Всего за год, с конца февраля 1904 г., по конец февраля 1905 г. мы подвезли к головным частям Маньчжурской армии, состоявшим из войск наместничества, восемь армейских корпусов, три [226] стрелковые бригады и одну резервную дивизию. В среднем, при слабости нашей железной дороги, для прибытия к нашим армиям каждого корпуса войск требовалось около полутора месяцев.

Уже эти данные указывают на особые трудности собрать превосходные силы при слишком медленном сборе этих сил, они неизбежно, при необходимости для нас принимать бои, подставлялись ударам противника по частям.

Одновременно с перевозками войск производились работы по усилению железных дорог и провозились необходимые для этого материалы. С августа успех работ стал заметен. В октябре мною получена была депеша военного министра генерала Сахарова о том, что, по сообщению министра путей сообщения, с 15 октября Сибирская магистраль будет пропускать по 12 пар воинских поездов. Но это обещание еще долгое время (почти год) не было осуществлено. В особенности усиленное движение происходило в октябре и ноябре.

Всего за 1,5 месяца (47 дней) с октября 15 по 1 декабря прибыло в Харбин 257 воинских, 147 грузовых (артиллерийских, интендантских, Красного Креста и железнодорожных) и 23 санитарных поездов, итого 427 поездов, что дает в среднем в сутки по 9 пар поездов, в том числе с войсками лишь по 5,5 поезда.

Таким образом, за 10 месяцев войны железная дорога увеличила свою работу с трех воинских поездов до девяти. Требовалось в среднем свыше 1,5 месяцев, чтобы прибавить одну пару воинских поездов.

Наконец, к лету 1905 г., т. е. через 16 месяцев войны, железные дороги, связывающие с действующей армией, достигли, сколько мне известно, 12 пар воинских поездов на магистрали и 18 пар на южной ветви, т. е. по магистрали мы все еще не достигли 14 пар воинских поездов, о которых я ходатайствовал 23 февраля 1904 г., отправляясь на войну.

Из вышеизложенного видно, какую решающую роль в наших действиях имела железная дорога. Каждый лишний воинский поезд давал бы нам возможность располагать в [227] решительных боях одним или двумя лишними корпусами против тех, которыми мы располагали в действительности. Таким образом, на Министерствах путей сообщения, финансов и отчасти на военном лежала весьма важная и ответственная задача не потерять ни одного дня для усиления дороги.

Оглядываясь на то, что было этими ведомствами исполнено, нельзя не признать достигнутые результаты весьма большими, а службу всех железнодорожных агентов, работавших днем и ночью, в высокой степени напряженной и самоотверженной.

Действительно, располагая еще летом 1903 г. лишь двумя воинскими поездами для доставки подкреплений на Дальний Восток, мы за два года доводим это число до 12 поездов, а в южной магистрали — до 18 пар, оканчиваем постройку Кругобайкальской железной дороги и, что всего поучительнее, исполняем эту работу одновременно сосредоточением на Дальнем Востоке войск и запасов.

Ко времени заключения мира мы имели в пределах наместничества армию в один миллион человек, снабженную всем необходимым для боя и для жизни.

Результаты для слабой одноколейной дороги поразительны. Но именно вследствие слабости дороги результат этот достигался при форсированной работе в течение двух лет.

Ныне в Европе мобилизацию и сосредоточение при сильных железных дорогах совершают крайне быстро. В 10—14 дней армии германская и австрийская могут двинуть в наши пределы около двух миллионов солдат.

Быстрый сбор войск дает возможность захвата в свои руки инициативы, возможность быстрых действий.

Имея одну слабую дорогу и подвозя войска к району сосредоточения, так сказать, капля по капле, мы не могли рассчитывать ни на быстроту действий, ни на захват в свои руки инициативы действий.

Как выше было указано, военный министр уведомил меня (депешей от 26 октября), что с 15 октября Сибирская и Забайкальская дороги пропускают по 12 пар воинских [228] поездов. Но в действительности такой силы дороги, перевозящие войска до Харбина, как изложено выше, достигли только летом 1905 г.

На основании этой депеши, считая, что заявленные мной в феврале 1904 г. требования по железным дорогам в первую очередь близки к осуществлению, я признал возможным представить государю императору соображения о необходимых железнодорожных работах следующей очереди. Таковыми, и неотложными притом, работами я признал прокладку второй колеи на всем пути до Южной Маньчжурии.

Соображения мои по этому вопросу были изложены в письме государю императору от 30 октября 1904 г. Так как в письме этом не содержится сведений, кои ныне могут быть признаны секретными, я помещаю ниже это письмо дословно:

«Ваше Императорское Величество. Перед отправлением в действующую армию мне было разрешено представить соображение о главнейших нуждах наших для обеспечения успеха в войне с Японией. Эти соображения были представлены мной 23 февраля сего года и удостоились милостивых отметок Вашего Императорского Величества на полях.

— В означенных соображениях, еще 8 месяцев тому назад, я признавал, что для успешного сосредоточения и быстрого подвоза всех грузов к армии необходимо иметь до 30 пар воинских поездов в сутки. В первую же очередь мною было поставлено требование об усилении Сибирской и Восточно-Китайской железных дорог для постепенного доведения числа воинских поездов до 14 пар в сутки на всей магистрали и 18 пар на южной ветке.

Против выражения — «до 14 пар в сутки» — Ваше Императорское Величество изволили начертать: «Весьма желательно».

Военный министр депешей от 26 октября сего года уведомил меня, что с 15 сего октября Сибирская и Забайкальская дороги пропускают 12 пар воинских поездов в сутки, что предполагается дальнейшее усиление Сибирской [229] магистрали до 14 пар воинских поездов в сутки и что уже сделано сношение с министром финансов о безотлагательном усилении Восточно-Китайской железной дороги до соответствия с Сибирской магистралью.

Таким образом, в течение 8 месяцев мы еще не могли достигнуть общего числа воинских поездов (14 пар в сутки), указанных мною в соображениях, представленных Вашему Императорскому Величеству 23 февраля.

Усердно ходатайствую, чтобы в первую очередь и было поставлено доведение всей Сибирской магистрали и Восточно-Китайской дороги до пропуска 14 пар воинских поездов в сутки до Харбина, а на южной ветке до 18 пар.

Я знаю, что дело это нелегкое, но оно неизбежное и безотлагательное.

Эти 14 пар в сутки далеко не могут удовлетворить всех потребностей армии.

Значительное усиление войск, назначенных для действий против Японии, увеличивает и общую потребность в перевозках. По сделанным общим подсчетам, нам для всей армии потребно будет не 30 пар в сутки (о которых я докладывал в соображениях, представленных 23 февраля), а уже 48 пар поездов в сутки, дабы питание армии всем необходимым и отвоз излишнего совершались со сколько-нибудь достаточной быстротой. И это не только не преувеличенное, но минимальное требование. При сколько-нибудь нормальных условиях необходимо было бы каждой из Маньчжурских армий иметь свою мощную линию (вроде линии Бологое — Седлец), дающую 48 пар в сутки.

Перед невозможным приходится склоняться, но и расплачиваться затяжкой войны и лишними жертвами, людьми, деньгами.

Насколько важен для армии каждый лишний поезд, можно привести наглядный пример. Если бы мы с начала войны были в железнодорожном отношении сильнее на одну пару поездов в сутки, то в августовских боях у Ляояна мы имели бы два лишних корпуса войск: 1-й армейский и 6-й Сибирский, причем успех действий наших войск [230] мог бы считаться достаточно обеспеченным. Этот же один лишний поезд мог в течение сентября и октября месяцев подвезти к армии лишние 5000—10 000 укомплектований, в которых мы ощущаем ныне такую тяжкую нужду.

В будущем с каждым новым месяцем мы все более будем ощущать потребность в усилении железнодорожной связи с Россией.

Пока армия была немногочисленна, мы довольствовались почти исключительно местными средствами (пшеница, ячмень, сено, солома, топливо, скот), но ныне эти средства скоро будут истощены и довольствие армии в весьма значительной степени придется рассчитывать на подвозе из Европейской России. С движением вперед наше положение еще ухудшится. Мы вступим в часть Маньчжурии, уже истощенную войной, а в горном районе и ранее небогатую средствами.

По настоящему составу армии, для подвоза дневного довольствия (в муке, крупе, овсе, сене, мясе), требуется пять поездов в сутки. Скоро придется подвозить и дрова.

Но армии нельзя жить изо дня в день. Необходимо образование достаточных запасов, кои не только удовлетворяли бы текущую потребность, но и составляли резерв довольствия, обеспечивающий армию на несколько месяцев, распределенный в передовых и главных магазинах. Для образования такого резерва, при ежедневной потребности в подвозе довольствия пятью поездами, потребуются особые дополнительные поезда. Если таких дополнительных поездов будет дано тоже пять в сутки, то для образования месячного запаса довольствия потребуется месяц времени. Только располагая значительным числом поездов, можно с необходимой для успеха военных операций быстротой образовать запасы и передвигать их в новые пункты.

Особенно настоятельна нужда в возможно большем числе поездов в дни боевых столкновений, к дороге в дни военных действий предъявляется масса экстренной важности требований не только по полному продовольствию, [231] но по подвозу артиллерийских средств, инженерных, требуется перевозка частей войск, парков, подвоз укомплектований, вывоз раненых, достигающих нескольких десятков тысяч в течение 2—3 дней и пр.

Нужды войск на войне так разнообразны и так велики, что в Европе установилось убеждение в необходимости иметь для каждого корпуса войск свою особую железнодорожную линию (одной колеи), дающую 10—20 пар поездов в сутки, мы же ныне имеем для 9 корпусов войск лишь одну одноколейную линию, дающую до последнего времени от 8 до 10 пар поездов в сутки. Такое несоответствие железнодорожных средств с силами, назначенными для борьбы с Японией, и составляет главную причину медленного и нерешительного хода войны.

Наши подкрепления идут капля по капле, наши запасы, двинутые из Европейской России, застряли с весны на Сибирской железной дороге. Непромокаемые накидки, высланные для лета, будут получаться теперь, когда нужны полушубки. Боюсь, что полушубки на всю армию мы получим, когда потребуются непромокаемые накидки. Но до сих пор мы все переносили, бились с врагом, отступали, но не голодали, ибо хватало местных средств. Теперь положение совершенно изменяется: местных средств хватит лишь на короткое время. Наши лошади скоро перестанут получать сено или солому, и если мы не сделаем чрезвычайных усилий по усилению железнодорожной магистрали и не успеем сосредоточить значительные запасы на базе, то после лошадей и люди, собранные в огромном количестве на малом пространстве, начнут терпеть лишения, недоедать, болеть.

Каждая случайная порча дороги без образования больших запасов для армии будет тяжко отражаться на жизни армии.

С полной откровенностью верноподданного, облеченного высоким доверием Вашего Величества — великой властью по главнокомандованию тремя армиями, высказываю глубокое убеждение, что для успеха действий трех армий необходимо ныне же приступить к прокладке [232] второй колеи по всей Сибирской магистрали и на Восточно-Китайской железной дороге. Наши армии должны иметь связь с Россией, основанную на 48 парах поездов в сутки.

Хорошо знакомый по своей службе и управлению в течение 8 лет Закаспийской железной дорогой со всеми предстоящими трудностями, я тем не менее уверен, что все трудности будут преодолены, если Вашим Императорским Величеством будет то приказано.

Война, быть может, кончится ранее, чем мы уложим второй путь на значительной части магистрали, но война может и затянуться настолько, что лишь прокладка второго пути даст возможность России выйти победительницей из переживаемого ею на Дальнем Востоке испытания.

Только имея второй путь, мы с состоянии будем по окончании войны быстро возвратить все подкрепления для нее, пришедшие из Европейской России, обратно и демобилизировать все войска, в том числе резервные.

Мы переживаем события огромной важности. От исхода их будет зависеть будущее не только Дальнего Востока, но, отчасти, и всей России. Надо не останавливаться перед жертвами, дабы обеспечить победный исход войны в настоящем и спокойствие на Дальнем Востоке в будущем.

Даже побежденная Япония и просыпающийся Китай не дадут этого спокойствия России, если связь дальнего Востока с Россией не будет закреплена возможностью быстро прислать на Дальний Восток несколько армейских корпусов. Это достижимо только при двух колеях.

Ставя окончательной нашей задачей проложение второго пути до Харбина и далее на юг, ныне самым энергичным образом должно добиться возможности давать нам до Харбина 14 пар воинских поездов в сутки, а от Харбина на юг — 18 пар поездов.

Приступив к укладке второго пути, добиться, чтобы одна колея давала нам 18 пар воинских поездов в сутки (быть может, для сего прокладку второго пути придется начать с горных участков). [233]

По мере укладки второго пути последовательно добиваться пропускной и провозной способности всей линии до Харбина и к югу до 24 пар воинских поездов в сутки, до 36 пар, и наконец, до 48 пар воинских поездов в сутки».

Первоначально на основании моего письма в Петербурге деятельно приступили к разработке предварительных соображений о проложении второго пути. Изыскивались способы доставить рельсы на дорогу без сокращения военных перевозок. Предполагалось провезти их Ледовитым океаном. Кажется, даже делалась попытка к этому, но затем, к сожалению, отказались от мысли проводить во время войны вторую линию. Между тем все земляные работы и массу других работ можно было бы выполнить, не ослабляя воинского движения. Приведи это серьезное мероприятие в исполнение, мы и после войны чувствовали бы свое положение на Дальнем Востоке несравненно более прочным, чем в настоящее время.

Японцы, подготовляясь к войне с нами материально и духовно, в то же время заключением договора с Англией обеспечивали себе направление своих вооруженных сил только против России. Мы, не подготовившись к войне ни материально, ни духовно, не признавали в то же время возможным значительно ослабить себя на западной границе, на Кавказе, в Средней Азии. Наша дипломатия, не отстранив войны с Японией, в то же время не обеспечила нам полную уверенность за спокойствие на западной границе.

В результате в то время, как Япония выступила против нас полностью своих сил, мы уделяли для усиления войск, кои были расположены на Дальнем Востоке, только небольшую часть сил из расположенных в Европейской России. Да и то делали это с оглядкой на Запад. У нас стояли на Западе корпуса с несравненно большей боевой готовностью, чем корпуса внутренних округов: по числу рядов в ротах, количеству запряженных орудий и пр. В этих корпусах и пушки были уже скорострельные. Мы брали корпуса мирного состава (17-й и 1-й) и придавали к ним артиллерию из пограничных округов. Между [234] тем боевая годность частей в ротах, в которых было 160 нижних чинов в мирное время или 100 человек, весьма различна.

Таким страхом за наше положение на Западе, страхом совершенно естественным, объясняется то, что в состав подкреплений войскам наместничества из пяти корпусов войск три посылались из резервных дивизий. Необходимы были войска и для поддержания внутреннего порядка, чего японцам не требовалось.

Наши отборные войска — гвардия и гренадеры — участия в войне не принимали, а японская гвардейская дивизия первая атаковала наши войска под Тюренченом. Таким образом, посылая резервные войска и корпуса слабого, мирного состава, мы, имея миллионную армию в мирное время, возлагали надежды в войне с японцами не на этот миллион постоянной армии, а на людей из запаса.

При войне народной, с приподнятым патриотическим настроением, при полном внутреннем спокойствии такое решение, быть может, и не оказалось бы опасным, но при войне с Японией, войне вполне непонятной и ненавистной для русского народа, возложение главной роли на запасных оказалось большой ошибкой. Мы исправили эту ошибку летом 1905 г., влив в армию молодежь, новобранцев этого года и укомплектования из постоянного состава армии. Эти молодцы прибыли на театр военных действий с бодростью и надеждами, кои не замечались среди чинов запаса. Особенно поезда со срочнослужащими, подвозимыми на укомплектование армии, радовали сердце песнями веселости, отличным духом. Большинство ехало добровольно. Несомненно, что и в боях они проявили бы себя доблестно, но боевого крещения эти свыше 300 000 человек (новобранцев и срочнослужащих вместе) не получили, ибо был заключен спешный мир.

В 1870 г. Пруссия при войне с Францией обеспечила себе полный нейтралитет с нашей стороны и потому воевала против Франции всеми своими силами, оставив на границе с нами ничтожные силы. Япония, начиная войну с нами, тоже обеспечила себе возможность направления [235] против нас всех своих сил. Мы, начиная войну с Японией, признавали необходимым сохранить в готовности на случай европейской войны свои главные силы, и потому для отправки на Дальний Восток была предназначена лишь небольшая часть сил, расположенных в Европейской России. Войска Варшавского военного округа, наиболее многочисленные, не выделили ни одного корпуса войск на Дальний Восток. Не признано было возможным удовлетворить и мое ходатайство о посылке на Дальний Восток из Варшавы 3-й гвардейской дивизии. Наша многочисленная драгунская конница была представлена только одной бригадой. К сожалению, вследствие плохого выбора начальника этой бригады и одного из командиров полков и эта бригада дала много менее, чем могла дать, ибо состав офицеров, младших чинов и лошадей был хороший. Драгун мы держали на западной границе, а на Дальний Восток посылали даже третьеочередные полки Забайкальского и Сибирского войск с великовозрастными казаками на мелких лошадях. Полки эти по конскому составу скорее напоминали пехоту, посаженную на лошадей, чем конницу.

В представленном мною 23 февраля 1904г. государю императору докладе о мероприятиях, необходимых для обеспечения успеха войны с Японией, значится, чтобы предназначенные для усиления войск Дальнего Востока подкрепления из Европейской России были мобилизованы одновременно тотчас после праздника Св. Пасхи. В докладе значение этой меры объяснялось так: «Этим мы дадим время сплотиться частям, особенно резервным, дадим возможность пройти курс стрельбы и проделать строевые с тактическими предположениями учения. Дадим время прочно организовать обозы, парки, госпитали».

Я придавал особое значение тому, чтобы части войск, предназначенные на Дальний Восток, возможно долгое время могли сплачиваться и обучаться до отправки их по железной дороге. Это в особенности было важно для резервных войск, имевших весьма слабые кадры. [236]

Вышеуказанный доклад с пометками Его Величества был передан для руководства управляющему Военным министерством, но со стороны генерала-адъютанта Сахарова некоторые из важнейших мероприятий, изложенных в этом докладе, не были вовсе приведены в исполнение, другие изменены или приведены в исполнение слишком поздно. Так и в вопросе о времени мобилизации подкреплений генерал-адъютант Сахаров не разделял моих взглядов: 1) о необходимости одновременно мобилизировать все подкрепления, и 2) о необходимости мобилизировать эти подкрепления тотчас после Св. Пасхи.

В представленном им всеподданнейшем докладе по Главному штабу от 5 марта 1904 г. (№ 68) генерал Сахаров испросил разрешение произвести мобилизацию подкреплений не одновременно, а в три очереди, причем ранее всех, во второй половине апреля, назначена мобилизация 6 казачьих полков, затем 1 мая 10-го корпуса, 1 мая или несколько позже 17-го корпуса и в начале июня 4 резервных, дивизий Казанского военного округа.

Еще при представлении доклада по Главному штабу от 18 июля 1904 г. (№ 80) изложены соображения о том, производить ли мобилизацию всех подкреплений одновременно или разновременно. Главный штаб предпочитал второе решение, причем в числе мотивов, кроме слабости Сибирской дороги, излагалось, что «и политическая обстановка может сложиться таким образом, что не потребуется приступить к одновременной мобилизации всех намеченных в докладе войск», и далее: «конечно, при необходимости с одинаковым успехом перечисленные части могут начать свою мобилизацию и одновременно». Против этого места доклада мною положена резолюция: «Лучше одновременно».

Назначенный командующим Маньчжурской армией, я, как указано выше, представил государю императору свои соображения, чтобы мобилизация подкреплений была произведена тотчас после праздников Св. Пасхи и одновременно. [237]

Этой мерой мы действительно достигли бы сплоченности частей и дали бы некоторым из них 2—3 месяца времени на основательную подготовку к действиям в поле, что особенно было важно для резервных войск.

Вновь назначенные начальствующие лица в резервных войсках и многие вновь назначенные в полевых могли бы получить первую оценку при мирной обстановке сами и, что не менее важно, познакомились бы хорошо со своими подчиненными.

Несмотря на серьезность этих соображений, генерал Сахаров испросил разрешение производить мобилизацию не одновременно и начальные сроки мобилизации определил на месяц позже против моих требований.

Еще на пути в армию я получил депешу генерала Сахарова (от 8 марта, № 1478), в которой значится, что мое ходатайство усилить охрану железной дороги до Харбина одной из дивизий Казанского военного округа, мобилизовав ее вместе с другими подкреплениями тотчас после праздников Св. Пасхи отклонено ввиду неудобства для населения слишком ранней мобилизации. Предлагалось для охраны дороги поставить одну из дивизий 4-го Сибирского корпуса, т. е. расстроить этот корпус.

В результате произведенной генералом Сахаровым разновременной и запоздалой, против моих соображений, мобилизации подкреплений головные части корпусов прибыли на театр военных действий далеко не сплоченными, нижние чины не знали своих офицеров и наоборот. Курс стрельбы некоторыми частями не был пройден, запасные старших сроков службы не знали своего оружия. Тактические учения не производились вовсе или они производились в недостаточной мере. Занятия целыми дивизиями и корпусами в составе трех родов оружия не производились.

6-й Сибирский корпус был мобилизован при относительно благоприятных условиях. 55-я и 72-я пехотные дивизии были даже привлечены в 1904 г. в общие лагерные сборы, но эти дивизии обучались без придания к ним [238] артиллерии и конницы{32}. В прежнее время до первого боя войска совершали продолжительные марши походным порядком. Правильно веденные, эти марши сплачивали и закаляли части. Все лишнее из имущества выбрасывалось, наиболее слабые отставали. Начальники и подчиненные хорошо узнавали друг друга. Теперь, с перевозкой по железным дорогам, результаты получаются иные. На Дальний Восток нижние чины, тесно набитые в вагоне, ехали 40 дней. Контроль офицеров, ехавших в отдельных вагонах, почти отсутствовал. Для части старой и с твердым внутренним порядком такой переезд особого вреда не причинял, но для части вновь сформированной, где призывные, особенно старших сроков, только что призванные из дома, оставались в вагонах крестьянами и мещанами и не становились солдатами, был очень вреден. Надо прибавить нежелание этих призванных идти на войну, отсутствие военного одушевления, прибавить влияние прокламаций, которыми широко снабжались ехавшие на Дальний Восток войска, и можно представить себе, как понимали мы боевую ценность посылаемых подкреплений, не дав им времени образовать твердые воинские части, не дав времени слить малочисленный постоянный состав с многочисленными призывными из запаса. Многие начальники частей мне говорили, что они совершенно не успевали узнать своих подчиненных. Ротные командиры, несмотря на 40—50-дневный переезд, не успевали узнать поступивших в их роты нижних чинов. В полевых войсках, вследствие разных перемен в личном составе, командиры дивизий, бригад, полков, батальонов и рот в большом числе оказались вновь назначенными, а в резервных войсках [239] почти все начальники были вновь назначены. И без того слабый мирный состав посылаемых на Дальний Восток корпусов был уменьшен разными формированиями и командировками. Например, в 10-м армейском корпусе в ротах оставалось лишь по 60 срочнослужащих, и из них 30 молодых солдат, еще недостаточно подготовленных. Прибавьте к ним 150 человек запасных Полтавской губернии со старшими возрастными сроками, совершенно не слившимися, и получится рота скорее резервных, чем действующих войск. Дух полтавских запасных первоначально был нехорош, много попало и участников аграрных беспорядков.

Очевидно, что при такой обстановке подкрепления, прибывшие из Европейской России и часто прямо из вагонов двинутые в бой, не могли принести пользы, какую принесли бы, если бы для боевой готовности и годности было приложено более забот, чем то было в действительности.

Какими же мотивами руководствовался военный министр генерал-адъютант Сахаров, поступивший в этом важном вопросе вопреки моего мнения и как военного министра (в 1903 г.), и как командующего Маньчжурской армией (в 1904 г.)?

В указанном выше всеподданнейшем докладе от 5 марта, № 68, генерал-адъютант Сахаров, изложив свои соображения об ожидаемых сроках передвижения по железной дороге полевых войск 10-го и 17-го корпусов, пришел к заключению, что если резервные войска будут мобилизованы одновременно с полевыми в начале апреля, как о том я просил, то они будут ожидать очереди отправки в течение 3,5 месяцев. Генерал-адъютант Сахаров, как значится в докладе, признал такой срок излишним и полагал достаточным, чтобы резервные части, «исполнив все мобилизационные работы, имели примерно две-три недели на строевую подготовку». Объяснение такому взгляду находится в следующих строках доклада от 5 марта, № 68:

«Резервные части, мобилизованные в начале апреля, ожидали бы около 3,5 месяцев очереди отправки. [240]

Не говоря про то, что население некоторых уездов будет преждевременно оторвано от весенних сельских работ, Военное ведомство понесет большие и совершенно излишние расходы по содержанию примерно 60 000 человек, призванных из запаса. Сплочение мобилизованных частей, конечно, не нуждается в продолжительном сроке».

Таким образом, в этом важнейшем вопросе, имея полную возможность хорошо подготовить в военном отношении посылаемые на Дальний Восток подкрепления, мы по соображением финансовым и с целью не отрывать будущих бойцов от весенних работ отказались от такой задачи.

На чем было основано мнение генерал-адъютант Сахарова, что для сплочения вновь сформированных резервных войск излишне было бы давать им 3,5 месяца, а достаточно было для головных частей 2—3 недель, неизвестно. Но необходимо принять во внимание, что для старших сроков запасных даже 3-линейная винтовка была новым, неизвестным им оружием.

Праздник Св. Пасхи в 1904 г. был ранний и приходился на 28 марта. Я ходатайствовал, чтобы общая мобилизация всех предназначенных на Дальний Восток подкреплений была произведена тотчас после праздника Св. Пасхи, т. е. в первых числах апреля. Между тем генерал-адъютант Сахаров перенес начальный срок мобилизации на месяц позже против моего доклада — на 1 мая. Этим запасные 10-го и 17-го корпусов на 1 месяц менее обучались и сплачивались до отправки их по железной дороге.

В действительности первыми днями мобилизации были: для 10-го и 17-го армейских корпусов — 25 апреля 1904 г.; для 5-го Сибирского корпуса — 1 июня 1904 г.

Головные эшелоны тронулись по железной дороге: 10-го корпуса — 5 мая 1904 г., 17-го корпуса — 1 июня 1904 г., 5-го Сибирского — 29 июня 1904 г.

Таким образом, головные эшелоны 10-го корпуса имели лишь 10 дней на все мобилизационные работы и на подготовку. Если выкинуть время смотров, то несомненно, что головные эшелоны 10-го корпуса не могли пройти ни сокращенного курса стрельбы, ни проделать [241] тактических учений. Но и всему 10-му корпусу на эти важные отделы можно было уделить около двух недель времени. Корпусные занятия не могли быть произведены. В таком же положении находились и головные эшелоны 17-го армейского корпуса. Будь мобилизация объявлена, как о том я ходатайствовал, в первых числах апреля, 10-й корпус мог бы явиться на театр военных действий значительно боле сплоченным, чем он явился в действительности.

Головным эшелонам 5-го Сибирского корпуса, составленного из резервных дивизий, со дня объявления мобилизации до посадки на железную дорогу оставался один месяц. Если выкинуть мобилизационный период и время на смотры, то для обучения и сплочения останется лишь около двух недель. Опыт Русско-японской войны показал, что этот срок совершенно недостаточен, особенно для запасных старших сроков службы. Если бы войска 5-го Сибирского корпуса мобилизировались, как о том я ходатайствовал, одновременно с 10-м и 17-м корпусами, то даже головные части 5-го Сибирского корпуса получили бы возможность около 2,5 месяца обучаться и сплачиваться. При этих условиях и боевая готовность полков этого корпуса оказалась бы даже в первом бою лучшей, чем то было под Ляояном в колонне генерал-майора Орлова.

В результате запоздалой мобилизации головные эшелоны 10-го армейского корпуса (9 дивизий), прибывшие на театр военных действий к 17 июня, явились, по отзыву начальствующих лиц сего корпуса, в большом некомплекте, особенно в офицерском составе, а запасные из Полтавской губернии не только не слились со срочнослужащими, но после первых боев между срочнослужащими и запасными в некоторых ротах готовы были возникнуть серьезные беспорядки. Мне передавали, что срочнослужащие упрекали запасных за оставление рядов во время боя, а те отвечали им: «вы солдаты, так и деритесь, а мы мужики». Раздоры доходили до того, что едва в дело не было пущено оружие. Прибавлю, что эти «мужики» в последующих боях под командой своего спокойного [242] и мужественного начальника дивизии генерала Гершельмана постепенно обращались в закаленных солдат и особенно под Мукденом сражались молодецки.

Части 5-го Сибирского корпуса прибыли на театр военных действий мало сплоченными и недостаточно обученными, особенно по отношению к старшим срокам службы. В первых боях полки этого корпуса не обнаружили должной стойкости, но в последующих боях, особенно под Мукденом, полки 54-й и 71-й дивизий дрались отлично.

Располагая огромным числом запасных, мы мобилизировали подкрепления, посланные на Дальний Восток, не младшими призывными возрастами запасных, а взяли в некоторых уездах различных губерний запасных всех возрастных сроков, а в соседних уездах тех же губерний не брали даже самых младших возрастов. Тотчас же по прибытии на театр военных действий подкреплений было обнаружено, что старшие возрастные сроки запасных в возрасте 39—43 лет и по физическим, и по духовным качествам были наименее надежными и, по отзыву начальствующих лиц, не усиливали, а ослабляли боевую стойкость частей. Наибольший процент из уходящих во время боя в тыл падал, по отзывам начальствующих лиц, на запасных старших возрастных сроков. Были, конечно, и отрадные исключения, но масса запасных старших сроков стремилась на нестроевые назначения в тыл, на этапы, в лазаретную прислугу, обозные.

Начальствующие лица после первых боев и делали эту замену.

Наш крестьянин в возрасте свыше 35 лет часто тяжелеет, становится, как говорят, сырым, обрастает бородой, теряет солдатский вид, труднее молодежи переносит тяжести походной жизни. Особенно малороссы Полтавской губернии старших возрастных сроков, попав с равнин Малороссии в горы Маньчжурии, оказывались слишком грузными, чтобы карабкаться по сопкам. Маленькие, живые, подвижные, выросшие в горах японцы имели большое над ними преимущество в июльских и августовских боях. Необходимо также принять во внимание, что [243] сельские жители в возрасте свыше 35 лет уже являлись домохозяевами, часто многосемейными. Все их интересы и помыслы, даже по прибытии в Маньчжурию, были дома. Эти заботы отнимали у них веселость, бодрость, необходимые для солдата. А тут еще сама война казалась непонятной, а с родины вместо призыва к подвигу присылались прокламации, подговаривавшие не сражаться с японцами, а бить своих офицеров. Характерен следующий случай: во время отступления из-под Мукдена некоторые части отходили в беспорядке, и встречались нижние чины, бросившие свое оружие. Один из чинов моего штаба, подъехав к такому безоружному, услышал от него вопрос: «А где тут идет дорога в Рассею?» А на упреки в трусости получил ответ: «Какой-такой я сражатель — у меня за плечами шестеро детей».

Порядок частных мобилизаций, примененный в Русско-японскую войну, оказался неудовлетворительным, но не был случайно принят во время войны.

При обширности русских государственных границ Россия могла быть втянута в войну как с европейскими державами, например, с тройственным союзом, что требовало бы полного напряжения сил России и объявления общей мобилизации, так и с державами, борьба с которыми не требовала бы, по нашим расчетам, напряжения всех военных сил России. Отсюда и явилась потребность, кроме плана общей мобилизации, выработать планы частных мобилизаций на несколько вероятных случаев. В основе такого плана частной мобилизации предполагалось, чтобы приведение в исполнение его не препятствовало, в случае надобности, объявить вслед за частной и общую мобилизацию. Поэтому для частной мобилизации требовалось назначать для призыва особые местности и, в целях наименьшего нарушения общего плана, возможно ограничивать число этих местностей вычерпыванием из них запасных всех возрастных сроков.

Первый план частной мобилизации был составлен и утвержден еще в 1896 г. при военном министре генерал-адъютанте Ванновском. Когда потребовалось составить [244] план частной мобилизации на случай осложнения с Японией, то основания плана частной мобилизации 1896 г. были приняты и для нового плана частной мобилизации 1903 г. Относясь с полным доверием к запасным старших сроков, я вторично, после генерал-адъютанта Ванновского, одобрил эти основания и представил их на высочайшее утверждение в 1903 г., но лишь по отношению к первым подкреплениям, предназначенным для следования на Дальний Восток. На основании указаний опыта после осмотра первых прибывших подкреплений я возбудил ходатайство, чтобы в армию не присылались призывные старших возрастных сроков и многосемейные.

Уже при второй частной мобилизации (54-я, 61-я и 71-я пехотные дивизии) сделана попытка, но слабая, освободить многосемейных, и только при 5-й и 6-й частных мобилизациях, ввиду указаний государя императора, запасные старших сроков и многосемейные не были взяты на службу.

Ни население, ни сами запасные не могут понять, почему в одном уезде или даже волости берут запасных старших сроков и многосемейных, а в соседнем уезде и даже волости остаются дома холостые запасные, только что возвратившиеся со службы.

Очевидно, что и в будущем при составлении планов частных мобилизаций необходимо будет принять иные основания, чем принятые в 1896 и 1903 гг.

Посылая в армию старшие возрасты запасных, мы допустили увольнение в запас во время войны обычным порядком нижних чинов, даже не выслуживших установленного для них пятилетнего обязательного срока службы.

Такое крайне невыгодное для интересов действующей армии явление имеет следующие, но недостаточно основательные объяснения.

Весной 1904 г., т. е. перед началом военных действий, должны были стать во всех войсках Европейской России новобранцы призыва 1904 г. В мирное время по окончании лагерных сборов производилось обычно в пехоте увольнение в запас нижних чинов, прослуживших вместо [245] пяти лишь три года и несколько месяцев (4 лагерных сбора и три зимы).

Главный штаб не задался целью извлечь пользу для действующей армии из этих нижних чинов в количестве свыше 200 000 человек, отлично подготовленных и молодых. Они могли быть перечислены в запасные части и направлены затем в армию на укомплектование. При решении сего вопроса Главный штаб задавался другими соображениями, чуждыми интересам действующей армии.

В Главном штабе рассматривался вопрос о содержании подлежащих увольнению в запас нижних чинов в частях войск, в коих они служили, и такое задержание признавалось имеющим серьезные невыгоды. Прежде всего, Главный штаб интересовала политическая сторона вопроса о задержании подлежащих увольнению в запас в пограничных округах. Кроме того, принимались в расчет соображения хозяйственные и экономические, ибо задержанные нижние чины по прибытии новобранцев образовали бы сверхкомплект. Кроме того, ввиду некомплекта во многих воинских частях, вызванного новыми формированиями, несение караульной внутренней службы в сих частях затруднялось и представлялось желательным, как то в подобных случаях проектировалось ежегодно, приостановить в некоторых частях увольнение в запас до постановки в строй молодых солдат.

Запрошенные по этому вопросу командующие войсками в округах ответили различно: одни за удержание, другие за увольнение.

Тогда летом 1904 г. военный министр испросил высочайшее соизволение на предоставление главным начальникам военных округов права задержать увольнение в запас нижних чинов пехоты, пешей артиллерии и инженерных войск по их усмотрению, но с тем, чтобы нижние чины были задержаны на службе не далее 31 марта 1905 г. Перечисление же в запас нижних чинов прочих родов оружия (конницы, крепостной артиллерии, административных войск) было испрошено произвести в те же сроки, в которые таковое производилось в прежние годы. [246]

Таким образом, задержание увольнения в запас являлось как бы исключением и притом вовсе не обусловленным веденною нами кровопролитной войной. !

Все опасаясь европейской войны, все оглядываясь на Запад, мы вместо ушедших на Дальний Восток войск из Европейской России сформировали большое число новых дивизий (из резервных войск). Эта мера была необходима и для поддержания внутреннего порядка в России. Командующим войсками в округах было предоставлено 10 августа 1904 г. право задержанных нижних чинов общего срока службы переводить во вновь сформированные пехотные и артиллерийские части, уволив соответственное число людей, призванных из запаса старших сроков службы.

Таким образом, резервные дивизии, сформированные для службы внутри России, начали укомплектовываться отличными нижними чинами и освобождаться от призванных из запаса старших возрастных сроков ранее резервных дивизий, находившихся на театре военных действий.

Осенью 1904 г. по ходатайству строевого начальства последовало разрешение задержанных на службе до 31 марта 1905 г. нижних чинов перевести в мобилизуемые и развертываемые части при 7-й частной мобилизации с увольнением из этих частей призванных из запаса старших возрастных сроков и многосемейных.

Наконец, только 14 декабря 1904 г. последовало распоряжение задержанных на службе нижних чинов в войсках, не мобилизованных и не развернутых, по постановке в строй молодых солдат перевести в запасные части «со всеми последствиями такого перевода».

Эти нижние чины могли попасть на укомплектование действующей армии еще летом и осенью 1904 г., а попали лишь после мукденских боев, т. е. годом позже. Но было уже поздно: эти отличные солдаты вследствие заключения мира в бой не попали.

Из главы 7-й видно было, как широко развили японцы запасные войска и как быстро пополняли потери. Организация запасных войск в нашей армии не была перед [247] войной закончена. Составленные расчеты и соображения по развитию запасных войск сообразно надобности в них пришлось привести в исполнение за неотпуском потребных денежных средств лишь в незначительной степени. Запасные войска на Дальнем Востоке соответствовали первоначальному небольшому числу частей, там находившихся, но мы, усиливая войска Дальнего Востока, не признали выгодным усиливать запасные там части: число запасных, проживавших на Дальнем Востоке и в Сибири, не было достаточно, чтобы образовать резерв для пополнения запасных частей. Таким образом, если бы на Дальнем Востоке мы имели много запасных частей с кадровым составом, все равно приходилось бы запасных посылать в эти части из Европейской России. Ввиду спокойного состояния на дороге запасные посылались вооруженными при небольшом кадре нижних чинов постоянного состава. Прибавим, что по пути некоторые эшелоны шли спокойно.

Расположенные в Приамурье 6 запасных батальонов отдали свой переменный состав в армию еще после первых боев. Затем наша армия действовала при постоянном, временами уменьшавшемся, но большей частью весьма значительном некомплекте. Этот некомплект образовывался от разных причин: 1) части, прибывшие на подкрепление, уже имели некомплект иногда до 15—20 % нижних чинов и 25 % офицеров. В особенно большом некомплекте прибыл 10-й армейский корпус, на что я тотчас обратил внимание военного министра;

2) за неимением достаточного числа войск вспомогательного назначения из состава действующих полков приходилось производить значительные наряды для тыловой службы в этапные части, госпитали, интендантство, для охраны разных складов, в транспорты. Этими нарядами войск пользовались, чтобы отделаться от запасных старших сроков службы;

3) в войсках числилось большое число командированных для охраны имущества, оставленного в штаб-квартирах на местах, для охраны разных складов, запасов и [248] гуртов скота, заготовляемых самими войсками, и командированных для постройки дорог, мостов и, наконец, командированных для разных хозяйственных надобностей (привоз одежды, заготовка продуктов и пр.);

4) в дни больших сражений некомплект сразу увеличивался на несколько десятков тысяч, но в периоды относительного затишья убитые и раненые в иных частях составляли значительное число;

5) наконец, некомплект в частях образовывался вследствие заболеваемости войск.

По всем этим причинам требовался непрерывный прилив в армию значительного числа укомплектований. Между тем при слабости железной дороги были периоды, и довольно продолжительные, когда вовсе не приходило в армию укомплектований. Так, например, в июле, августе и сентябре 1904г., как указано выше, мы потеряли до 100 000 человек, а укомплектований прибыло всего 21 000 человек. Переход в наступление в конце сентября пришлось произвести со значительным некомплектом в армии, достигавшем в отдельных частях до половины и более состава сих частей.

Имея перед боями сильный некомплект нижних чинов, мы перед боем увеличивали его, оставляя большое число, нижних чинов при обозах, штаб-квартирах, офицерской прислугой, числящихся по штабу строевыми. Особой заботливости, дабы вывести часть в бой при возможно большем числе штыков и шашек, многие командиры частей совершенно не проявляли. Но что давало особенно тяжкие для нас результаты, это быстрое таяние введенных в бой частей. Как только начинались потери, начиналось и это таяние. С ведома начальствующих лиц всех степеней разрешалось в помощь ротным и дивизионным санитарам назначать нижних чинов из строя для выноса раненых. При большом числе раненых уходило в тыл под этим предлогом огромное число нижних чинов. Затем слабодушные и преступные пристраивались к назначенным для выноса раненых или самовольно выносящих таковых или уходили в тыл без всякого предлога. Мне приходилось [249] видеть носилки с ранеными, при которых толкалось до десяти здоровых нижних чинов. Самовольный уход с поля сражения доходил в некоторых полках до нескольких сот человек, а в одном полку в первом деле, в которое он попал, ушло в тыл здоровых людей более одной тысячи человек. Необходимо пояснить, что уход из боя в тыл практиковался преимущественно запасными, в особенности старших сроков службы. Кадровые нижние чины в большинстве доблестно несли на себе главную тяжесть боя и, даже уменьшившись в ротах до горсти в несколько десятков человек, вместе с офицерами продолжали бой.

Конечно, и среди призванных из запаса всех сроков находились истинные герои, но обычно подвиги совершали срочнослужащие и запасные младших возрастных сроков. Прибавим, что посылаемые на укомплектование нижние чины недостаточно внимательно осматривались, и среди них прибывало довольно большое число неспособных вовсе нести службу. В 1905 г. на укомплектование первой армии поступило 76 000 человек, и из них 4100 оказались негодными к службе или больными. Относительно качеств нижних чинов, поступавших на укомплектование армии, в отчете дежурного генерала 1-й Маньчжурской армии имеется следующая оценка:

«Прибывшие укомплектования до мукденских боев представляли из себя запасных старых сроков службы, начиная с 1887 г., незнакомых с настоящим вооружением (3-линейной винтовкой), и чтобы довести их подготовку до того уровня, на котором находятся кадровые нижние чины, требовалось большое внимание и напряжение сил со стороны начальствующих лиц. Некоторые из этих запасных в физическом отношении для перенесения трудов в походной и боевой службе заставляли желать много лучшего, некоторые оказались одержимыми различными хроническими болезнями, как, например, ревматизмом, затруднявшим несение строевой службы. Прибывшие же после мукденских боев запасные были хороши. [250]

Замечалось, что иногда в части войск назначались запасные нижние чины не того рода оружия, в котором служили до увольнения в запас. Так, например, в артиллерию прибывали люди, ранее служившие в кавалерии и пехоте и, следовательно, вовсе не знающие артиллерийской службы. В инженерные войска поступали люди, служившие в пехоте и даже вне строя. Означенное обстоятельство составляло, конечно, значительные затруднения в обучении прибывающих людей и не могло не отразиться на действиях войск, в особенности специального рода оружия.

Укомплектования старослужащими и молодыми солдатами были вполне соответствующие, но они начали прибывать только после мукденских боев».

Оценка сделана правильно. Таким образом, до мукденских боев мы посылали укомплектования в армию значительно менее надежные, чем после мукденских боев. Но этими отличными укомплектованиями служащих и молодых солдат мы не воспользовались, заключив спешный мир.

Прибывшие укомплектования из запасных старших сроков службы представляли из себя настолько сырой материал, что начальники частей, если ожидался близкий бой, просили не присылать к ним укомплектований, ибо они не надеялись на их стойкость и полагали, что в .боевом отношении вверенные их командованию части, уже сплоченные, сделают более в слабом составе, чем укомплектованные перед самым боем запасными. С таким ходатайством ко мне обращался, между прочим, и командующий 1-м Сибирским корпусом.

Некомплект офицеров в действующей армии был тоже хроническим во многих частях, несмотря на значительность присылаемых офицеров на укомплектование. Причины тому тоже различны. Прежде всего, наши войска, как расположенные на Дальнем Востоке, так и присылаемые на подкрепление, начали войну при наличном составе офицеров совершенно недостаточном. Были случаи, что роты вступали в первый бой, имея только одного младшего офицера. Слабый начальный состав с развитием военных действий часто являлся и в частях, в коих по списку находилось [251] не только полное штатное число офицеров, но и имелся иногда значительный сверхкомплект.

Это явление происходило от многочисленных командировок для тыловой службы или для хозяйственных надобностей, от заболеваемости офицеров (большей, чем у нижних чинов).

Некомплект офицеров в войсках, посланных на подкрепление на Дальний Восток, увеличился также вследствие оставления при штаб-квартирах всех тех офицеров (врачей и чиновников), которые, согласно мобилизационным планам, предназначались на случай общей мобилизации для занятия разных должностей или для пополнения офицерских составов во вновь формируемых частях.

С прибытием на театр военных действий между офицерами обозначалась болезненность, превосходившая болезненность среди нижних чинов. Наконец, наши офицеры, за немногими исключениями, ведя себя доблестно, теряли большой процент убитыми и ранеными (значительно больший, чем нижние чины). По всем этим причинам после первых боев были многочисленные случаи, что батальоном командовали капитаны, ротами подпоручики и даже зауряд-прапорщики{33}. В артиллерии и в коннице, вследствие меньших потерь, чем в пехоте, офицерский состав был в большинстве случаев хотя и ниже штатного, но достаточный для ведения боя. Уже по пути в армию я убедился в значительном некомплекте офицеров в 1, 2-й и 3-й Сибирских пехотных дивизиях и казачьей Забайкальской дивизии и несколько раз телеграфировал генералу Сахарову о присылке офицеров для укомплектования этих частей.

Несомненно, что для Военного министерства положение офицерского состава в действующей армии представляло весьма тяжелую задачу. Но эта задача усложнялась [252] обстоятельствами, от армии не зависящими. Когда начались большие бои и тяжкие потери в офицерском составе, то разница в полках между списочным и наличным составом быстро возросла. Большое число раненых и больных числилось по спискам полков очень долгое время. Были полки, где по спискам значилось свыше двух штатных офицеров, а налицо состояла лишь половина, положенная по штату. Раненые и больные, находившиеся на театре военных действий, возвращались, хотя и медленно, в свои части, но многие из вывезенных в Европейскую Россию офицеров застревали там и, несмотря на выздоровление, не ехали в армию. Были случаи, что командиры отдельных частей, лечившиеся в России, давно поправившиеся, почти год не возвращались в армию, числясь во главе полка и получая присвоенное этой должности жалованье. Большое число офицеров, прибывшее в Европейскую Россию из армии по болезни или для излечения ран, проживали в столицах или больших городах месяцами, фланировали по улицам, и ни общество, ни военное начальство не находили такое их поведение предосудительным. Прибавлю, что, несмотря на принимавшиеся меры, врачи и эвакуационная комиссия слишком снисходительно относились к лицам, желающим уехать в Россию, и выдавали им установленные документы, дававшие им право на такую поездку.

Таким образом, пополнение офицерского состава выбывшего из строя и отправленного в Европейскую Россию, происходило совершенно неудовлетворительно. К чести нашего офицерского состава надлежит, однако, признать, что если много офицеров больных уклонялось и затягивало время возвращения в армию, то большое число раненых офицеров, напротив того, стремилось всеми силами скорее возвратиться в строй, возвращались, еще не оправившись. Были многочисленные случаи, что возвращались после ранений дважды и трижды. Эти герои составили бы силу и гордость любой армии в мире.

Только в корпусах 1-й армии из числа раненых офицеров возвратились в строй 837 человек. [253]

По изложенным выше причинам и при огромной убыли в офицерах, мои требования о командировании офицеров на пополнение армии были часты и настойчивы. Удовлетворение их не всегда было в силах Военного министерства. Приходилось брать офицеров из частей войск, расположенных в Европейской России, на Кавказе и в Туркестане. При этом должная разборчивость при командировании офицеров не проявлялась. Посылали к нам в армию совершенно непригодных по болезненности алкоголиков или офицеров запаса с порочным прошлым. Часть этих офицеров уже на пути в армию заявляла себя с ненадежной стороны пьянством, буйством. Доехав до Харбина, такие ненадежные офицеры застревали там и, наконец, водворенные в части по прибытию в них, ничего, кроме вреда, не приносили и были удаляемы. Наиболее надежным элементом, конечно, были офицеры срочной службы, особенно поехавшие в армию по своему желанию. Среди них было много вполне выдающихся офицеров. Наименее надежны были офицеры запаса, а из них не те, которые оставили службу добровольно, а те, которые подлежали исключению из службы, но по нашей мягкосердечности попали в запас.

Еще в бытность военным министром мною поручено было члену Военного совета генералу Нарбуту разработать вопрос о подготовке офицерского состава в течение войны. Сущность проекта заключалась в том, чтобы с объявлением мобилизации наши юнкерские училища производили усиленный выпуск юнкеров в офицеры и затем получали задачу по приготовлению по сокращенному сроку к офицерскому званию вольноопределяющихся 1-го и 2-го разрядов и нижних чинов срочной службы, имевших среднеобразовательный ценз. Лица этих категорий в количестве нескольких тысяч человек могли выделить массу офицеров с чином прапорщика для занятия младших офицерских должностей. Почему этот проект не был приведен в исполнение, мне неизвестно, но без энергичного применения этой меры мы не обойдемся и в будущем. Мы не воспользовались также [254] возможностью произвести с объявлением войны или вскоре по объявлению войны усиленный выпуск из старших классов военных и юнкерских училищ. В 1902 г. эти училища дали 2642 офицера. Значит, в течение войны мы могли получить на пополнение армии в начале 1904 г. и в начале 1905 г. свыше 5000 молодых офицеров для пополнения рядов действующей армии. Япония и воспользовалась этим средством.

Уже 6 марта 1904 г. (депеша № 324) я, убедившись в сильном некомплекте сибирских войск, просил военного министра об ускоренном до лагерного сбора выпуске офицеров из военных и юнкерских училищ, по расчету двух человек на батальон, одного на батарею, четырех на казачий полк и ста офицеров в резерв, но это ходатайство не встретило сочувствия военного министра. Он признавал необходимость, чтобы юнкера, окончившие теоретический курс к лету 1904 г., еще отбыли ранее производства лагерные сборы, точно лагерный сбор в Маньчжурии был для них менее поучителен. На мои повторные представления об усиленном выпуске я получил депешей летом в 1904 г. резкий ответ, что по закону пополнение офицерского состава действующей армии относится к обязанностям его, военного министра, а не командующего армией. Наконец, когда выпуск и был произведен, мы получили в армию лишь относительно небольшое число вновь произведенных офицеров. Прибавлю, что прибывшие молодые офицеры были желанным элементом в армии и в большинстве случаев, по отзывам начальствующих лиц, вели себя в бою прекрасно.

В результате изложенного можно признать, что в минувшую войну большинство боев наши войска вели с значительным некомплектом офицеров, что в то же время масса офицеров, числившихся в строевых частях, находилась на службе в тылу, в лечебных заведениях или даже проживала в России, и что хотя по числу высланных в армию офицеров работа Военного ведомства была очень велика, но должной разборчивости при командировании [255] в армию офицеров не было проявлено. Наконец, надо прибавить, что мы мало воспользовались нижними чинами в войсках Европейской России для подготовки их в офицеры по сокращенному курсу и мало усилили армию прекрасным элементом, который представляли из себя вновь производимые офицеры из военных и юнкерских училищ.

Но вот окончилась война, и совершилось чудо: масса офицеров, не признававших возможности во время войны нести строевую службу и проживавших по всей России по болезни и по другим причинам, оказалась вновь годной к строевой службе и начала возвращаться в строй, оттесняя от командования ротами и батальонами тех доблестных служак, которые вынесли на себе с честью все трудности войны, приобрели боевой опыт и получили, казалось бы, право на быстрое движение вперед для пользы всей нашей армии. В «Разведчике» (1906, № 828) появилась по этому вопросу прекрасная статья Глинского «Воскресшие покойники». Мысли и факты, изложенные в этой статье, заслуживают полного внимания.

Дисциплина в наших войсках во время военных действий была надлежащая в боевых линиях, но чем дальше от боевых линий, тем слабее. Но и в боевых линиях дисциплина не была у всех чинов одинаковая. Наиболее дисциплинированными были срочнослужащие. Дисциплина наиболее ослабленная была у запасных старших сроков. Будь и они связаны с частями, в которых служили, железной дисциплиной, уход из боя в тыл не был бы возможен.

Но нижние чины из отличных в отношении дисциплины частей войск, попавшие в обстановку, развращающую их, например, видя безнаказанный грабеж, насилие соседей, сами быстро заражались и творили бесчинства и насилия в тылу. В боевых линиях всегда было строгое и серьезное настроение чинов. Только в тыловых линиях, и то относительно нечасто, встречались даже специально мародерствующие нижние чины.

Во времена Фридриха Великого выработался принцип, что солдат должен бояться палки капрала более, нежели пули неприятеля. В этом был залог в то время многих [256] побед, особенно с чинами, служившими в войсках по вольному найму.

Конечно, общеобязательная воинская повинность улучшила и приподняла в нравственном отношении солдатскую среду, но при малой культурности нашего простолюдина понятия о дисциплине даются ему нелегко. Вера в Бога, преданность царю, любовь к отечеству и до сих пор дисциплинируют массу хороших солдат в каждой войсковой части в одну семью и делают солдата храбрым и послушным. Но эти основы в последнее время так усердно расшатывались и вырывались из сердец русских людей, что результаты не могли не отразиться и в прошлую войну заметным увеличением в частях войск недостаточно дисциплинированных нижних чинов, грубых, нахальных, все критикующих, часто вредно влиявших на своих товарищей. Держать их в руках можно бы только строгостью. Они повиновались из чувства страха. Между тем летом 1904 г. последовала отмена телесного наказания в войсках не только в мирное, но и в военное время. Я тоже был защитником отмены телесного наказания в войсках в мирное время и провел это мероприятие через Военный совет, но для военного времени, согласно с мнениями многих командиров корпусов и командующих войсками в округах, в том числе и генерала Драгомирова, не надлежало менять существующего закона, дозволявшего применять телесное наказание в войсках к нижним чинам, находившимся в разряде штрафованных. Многих слабых духом, порочных страх перед телесным наказанием мог удержать от преступления и удержать в рядах войск в бою. Это средство было вырвано из рук начальствующих лиц и никаким другим не заменено. Нельзя, конечно, в военное время говорить о карцере, о наряде не в очередь на работу и пр. Таким образом, многие поступки, в том числе грубость против начальствующих лиц, оставались без должного и чувствительного наказания. В военное время масса преступлений подводится под смертную казнь. Но правильно ли, что между смертной казнью и безнаказанностью не было достаточно сильных промежуточных наказаний? Положение [257] ухудшилось тем, что нижние чины, даже присужденные к отбыванию наказания в дисциплинарных батальонах, продолжали оставаться в рядах войск и, при сердоболии нашего начальства, ничтожным проявлением заслуживали уже ходатайства о прощении или смягчении наказания. Кроме того, в армию присылались на исправление неблагонадежные матросы.

По мнению строевых начальников, неблагоприятное влияние на дисциплину в армии оказывало и лишение начальствующих лиц, последовавшее во время войны, права перевода порочных нижних чинов в разряд штрафованных, лично под властью начальников.

Лишение во время войны начальствующих лиц права перевода в разряд штрафованных и телесного наказания, при неудовлетворительно поставленной в армии военно-судной части (медленность производства и сложность его), приводило во многих случаях или к безнаказанности или к самосуду. В действительности во время войны в некоторых случаях телесное наказание продолжало применяться, иногда по приговору нижних чинов и по их почину. Били иногда вместо розог шомполами. В особенности при условиях, в которых велась Русско-японская война, при несочувствии к ней населения, при усиленной противоправительственной пропаганде, проникшей и в ряды армии, ослабление дисциплинарных прав офицерского состава по отношению к нижним чинам было совершенно несвоевременно. Добавлю, что таковое было произведено без запроса мнений начальствующих лиц, стоявших во главе действующей армии.

Общие причины, делавшие войну с Японией непопулярной, влияли и на стойкость войск в бою. В ряду с истинными подвигами отмечаются и случаи малого упорства отдельных частей и, в частности, отдельных лиц. Случаи сдачи в плен не ранеными в прошлую войну были часты не только среди нижних чинов, но и среди офицеров.

К сожалению, по отношению к этим лицам не были применены существующие законы во всей строгости. По возвращении из плена некоторые офицеры, ранее суда над [258] ними, уже получили в командование отдельные части и, возвращаясь в полки, вступали в командование ротами и батальонами.

Такое отношение к пленным не могло не отразиться недовольством лучших элементов армии, доблестно служивших все время в рядах ее. Но это недовольство в особенности было велико, когда обозначилось, что разные лица, удаленные из армии по негодности и даже по недостатку мужества, получили в России высокие назначения. Такое недовольство расшатывало дисциплину в армии. Один отъезд в особом экстренном поезде бросившего армию генерала Гриппенберга немало прибавил смуты в армии накануне решительных боев и повлиял на умаление авторитета главнокомандующего.

Допущенные в периодической печати осуждения чинов действующей армии, брань по адресу офицерского состава, резкая критика начальствующих лиц вместе с подпольными воззваниями к солдатам не слушаться своих офицеров, бить их, не драться с неприятелем подрывали доверие к начальствующему персоналу и тоже расшатывали дисциплину и умаляли стойкость войск в бою. Такое отношение к армии уменьшало энергию у лучших представителей армии и удручающим образом действовало на слабых духом. Война — дело грозное. Поэтому грозны и действительны должны быть и средства поддерживать в войсках железную дисциплину. Мы несомненно желали победы, но во многих случаях действовали так, что эту победу делали маловероятной или отдаляли ее. В числе причин, отдалявших победу от наших знамен, несомненно, должны быть перечислены и те, которые способствовали умалению власти и подрывали авторитет в армии офицерского состава всех степеней.

Аттестации мирного времени во многом оказались несоответствующими при боевом испытании. Начальники, которые проходили службу всюду с отметками «выдающийся», «вне очереди», на боевом поле по физическим и духовным качествам не выдерживали боевого испытания. Наоборот, проходившие служебный путь незамеченными, [259] в боевой обстановке неожиданно развертывали свои глубокие духовные силы, обнаруживали выдающиеся военные качества. К числу последних принадлежит и незабвенный герой Порт-Артура генерал Кондратенко. Необходимо было после первых же боевых столкновений возможно быстро очистить армию от лиц, оказавшихся несоответствующими занимаемым ими должностям и возможно быстро двигать вперед, не стесняясь старшинством, тех из офицеров, которые в боевом отношении выказали себя выдающимися.

Уже 21 мая (депешей № 740) я уведомлял военного министра о несоответствии двух генералов, стоявших во главе корпусов, следовавших в армию. Заявление мое во внимание принято не было. Замена корпусных командиров и начальников дивизий, не выдержавших боевого испытания, встретила большие затруднения и требовала много времени. Между прочим, я получил из Петербурга указание, что слишком часто ходатайствую о замене командиров корпусов. Отставление мною от должности начальника 6-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, обнаружившего болезненную нервность в бою и оставившего свою дивизию перед решительным боем, вызвало ряд запросов об основаниях такого моего распоряжения. Лица, оставившие ряды армии по неспособности, болезненности или даже недостатку мужества, получали в России иногда высокие назначения.

Представления мои о скорейшем отчислении от должностей лиц этой категории задерживались. По году и более полками командовали «временно командующие полком».

Характерный образец в этом отношении представляет история отчисления от должности командира 148-го пехотного Каспийского полка полковника Фреймана. Этот штаб-офицер, контуженный в первом же бою, в котором участвовал с полком, в конце сентября 1904 г. уехал лечиться в Европейскую Россию и возвратился в полк, пробыв почти год в отсутствии, причем значительную часть этого времени был здоров. За его отсутствием [260] полком командовал достойный штаб-офицер полковник Курдюков, получивший Георгиевский крест за молодецкие действия с Каспийским полком во время мукденских боев. В течение года мной было сделано 10 представлений, чтобы отчислить полковника Фреймана от командования полком и назначить таковым полковника Курдюкова. Главнокомандующий поддерживал мои ходатайства представлениями военному министру и начальнику Главного штаба (в том числе от 15 мая 1905 г., № 6236 и 16 августа 1905 г., № 0586).

Несмотря на все эти представления, Главный штаб не согласился дать им ход и запросил, почему прибывший в армию полковник Фрейман не вступает в командование Каспийским полком? Я снова сделал представление и снова получил отказ.

Эти упорные отказы были тем более непонятны, что мной уже было получено уведомление о том, что главнокомандующий войсками Петербургского военного округа не встречает препятствий к назначению на должность командира 148-го пехотного Каспийского полка полковника Курдюкова. Наконец, давно ожидаемое назначение полковника Курдюкова состоялось. Начальник Главного штаба уведомил, что такое решение последовало по ходатайству бывшего командира 1-го армейского корпуса генерала барона Мейендорфа.

В первых же боях выказали особые отличия и военные способности несколько полковников, командиров полков. Ввиду весьма слабого состава, за некоторыми отрадными исключениями, наших бригадных командиров, я усиленно депешами ходатайствовал о производстве в генерал-майоры нескольких полковников, командиров полков, в том числе Леша, Редько, Стельницкого, Душкевича. Указывал при этом и свободные для них бригады в армии. Главный штаб долго тянул с этими назначениями, все запрашивая дополнительные сведения. Оказалось в результате, что, например, представленный в общем наградном порядке командир Омского полка полковник Остолопов, достойный штаб-офицер, но не выдающийся [261] в боевом отношении, был произведен ранее, чем вышеперечисленные мною полковники.

Представления о продвижении вперед достойнейших офицеров Генерального штаба встречали препятствия в том, что они обходили своих сверстников, сидевших в канцеляриях.

Близко зная доблестную боевую службу и выдающиеся способности, например, капитана Генерального штаба Кримова, служившего в штабе 4-го Сибирского корпуса, я, согласно с представлением командира корпуса генерала Зарубаева, несколько раз делал представления о производстве его в подполковники за боевые отличия. Так я и не успел в этом в период кампании, но к недоумению своему и корпуса офицеров Главного штаба, находившихся на войне, узнал, что сверстник капитана Кримова, на войне не участвовавший, был произведен в подполковники, не имея на то права по существовавшим законам. Таких примеров было немало.

Относительно представления строевых капитанов в пехоту подполковниками затруднений Главный штаб, к счастью, не делал, и мы в армии получили массу молодых, энергичных штаб-офицеров. Некоторые из них обладали такими выдающимися боевыми качествами, что с пользой для дела могли тотчас стать во главе полков.

Желая для пользы службы в армии привлечь на службу лично известных мне некоторых лиц, я получил согласие на некоторых и отказ уже в апреле 1904 г. в остальных, мотивированный тем, что состав управлений и учреждений армии достаточен для удовлетворения всех служебных нужд армии. Заведование разведывательной частью (сводка сведений о противнике, о пленных, организация тайной разведки) требует для успешной работы особых способностей. Не удовлетворившись постановкой этого важного отдела в армии, я просил о назначении одного штаб-офицера Генерального штаба, заявившего себя исключительно способным к этой деятельности, но получил отказ, совершенно недостаточно мотивированный. [262]

В то же время Главный штаб относился невнимательно к опубликованию наших донесений с театра войны. Он печатал такие данные, как, например, название местностей, частей войск, которые облегчали противнику точно определить местонахождение частей. В то же время, зная достаточно точно цифры наших потерь и утраченных орудий в сражении под Мукденом, Главный штаб очень долго не опубликовывал этих сведений, оставляя, таким образом, без опровержения проникшие в печать известия о потере нами нескольких сот орудий.

Я уже в апреле просил о присылке в армию 30 инженерных и 30 саперных офицеров, но мне прислали только половину. Моя просьба о высылке топографов не была уважена в самое важное для нас время.

Весьма продолжительное отсутствие из армии начальников отдельных частей вынудило меня к многочисленным ходатайствам, дабы был положен срок, после которого вакансия считалась бы свободной. Ходатайство это наконец было уважено, и многие генералы и штаб-офицеры, долгое время временно командовавшие бригадами и полками, наконец, на основании прав, предоставленных главнокомандующему, допущены к командованию этими частями на законном основании, с получением ими и присвоенного сим должностям содержания. Но вот началась демобилизация, из Петербурга последовало распоряжение, на основании которого главнокомандующий, к подрыву своего авторитета, должен был отдать приказ об отмене ранее отданных им приказов о различных назначениях, ибо «воскресшие покойники» надумали возвратиться в армию и вступить в командование частями, из которых отсутствовали продолжительное время. Очевидно, что на будущее время необходимо будет избежать такого вредного вмешательства петербургских канцелярий в дела армии и давать полномочия и по личному составу лицам, поставленным во главе армии.

К числу причин, препятствовавших нам достигнуть успеха над японцами в тот срок, который был нам предоставлен до заключения мира, довольно видное место должна [263] занять и наша отсталость от японцев в технических силах и средствах (кроме железной дороги, о чем сказано выше).

Японцы имели перед нами преимущество в саперных войсках. У них при каждой дивизии находился сильного состава саперный батальон. У нас саперные батальоны придавались корпусам, но вследствие необходимости одновременно производить обширные работы в тылу по устройству мостов и дорог, при корпусах обыкновенно оставались по две роты саперов, т. е. на каждую дивизию пехоты приходилось по одной роте, что, как обнаружилось на опыте, было недостаточно. Телеграфные и телефонные средства и силы у японцев тоже были более значительны, чем у нас. Только после мукденских боев мы достаточно обеспечили себя этими важными средствами.

Благодаря доставке морем японцы с большой легкостью доставляли на театр военных действий железнодорожные средства для облегченного типа дорог и технические средства для устройства укреплений и атаки наших войск. Мы тоже, лишь после Мукдена, вследствие слабости железной дороги, обеспечили себя, и то недостаточно, полевыми железными дорогами, проволокой, взрывчатыми веществами, инструментами.

Несмотря на превосходство нашего орудия над японским, мы сделали ошибку, приняв только одного типа снаряд — шрапнель, надеясь, что поставленная на удар наша шрапнель даст достаточно разрушительное действие. На практике это оказалось малодейственным, и мы тяжело поплатились, не имея возможности в должной степени подготовлять атаку местных поселений, занятых японцами, в то время как японцы, подготовляя атаку на селения, нами занятые, разрушали их самым действительным образом. Примеры изложены в описании сражения под Мукденом. В инструкции для действия японских войск армии Куроки (в октябре 1904 г.), между прочим, значилось относительно нашего артиллерийского огня: «у неприятеля, по-видимому, нет гранат. Его шрапнель малодействительна. Даже осколки ее наносят слабый удар, так как стенки ее слабы» (Русский инвалид, 1906, № 109). [264]

Долгое время наша армия была лишена горной артиллерии. Между тем для действия в горах приходилось пользоваться в значительной степени дорогами, непроходимыми для нашей полевой артиллерии. Японцы, обладая большим числом горных орудий, имели над нами серьезное преимущество. Только ко времени мукденских боев мы успели снабдить часть корпусов, действовавших в гористом районе (восточном), небольшим числом горных батарей. Но все же, например, отряд генерала Ренненкампфа был снабжен ими недостаточно. Японцы выступали против нас, не имея пулеметов. Мы имели несколько пулеметных рот, приданных к некоторым Восточно-Сибирским стрелковым дивизиям. Уже в первом бою под Тюренченом наша пулеметная рота, приданная к 3-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, принесла большую пользу. Японцы быстро воспользовались этим боевым опытом, и уже после сентябрьских боев при японских войсках появилось весьма большое число пулеметов легкого переносного типа. Эти пулеметы принесли японцам большую пользу, в особенности усилили оборону занятых ими даже незначительными силами местных предметов. Снабжение нашей армии пулеметами, и то в количестве недостаточном (по 8 на дивизию), шло крайне медленно и было закончено только ко времени заключения мира.

Наши 4-колесные обозные повозки не были пригодны для движения и по горам, и по маньчжурской грязи. Ходатайство о замене хотя бы части этих повозок в присылаемых из России подкреплениях двуколками не было удовлетворено.

Затем в течение военных действий выяснилась недостаточность принятого нами комплекта снарядов. Несмотря на посылаемые запасы снарядов (патронов) для скорострельной артиллерии, в дни сражений под Ляояном, на Шахе и под Мукденом мы почти израсходовали весь свой запас, и пополнение его требовало после каждого из этих главных сражений продолжительного времени; выяснилась также необходимость иметь гаубичную артиллерию [265] сильного действия и ручные гранаты. Одна гаубичная батарея прибыла уже по заключении мира. Ручные гранаты мы изготовляли местными средствами, но недостаточно сильные.

В представленном мною перед отъездом в армию 23 февраля докладе о наших очередных нуждах для обеспечения успеха в войне с Японией (на который уже мною делались ссылки), значится:

о необходимости, кроме уже заказанных по моему представлению 48 орудий (горных), заказать еще 94. Ходатайство это было уважено, но заказ исполнялся крайне медленно;

о посылке на Дальний Восток возможно безотлагательно пулеметов по расчету 8 на каждую из дивизий, как находящихся на месте, так и посылаемых на подкрепление.

По отчетам Военного министерства видно, что в 1904 г. было заказано и выполнено: пулеметов вьючных — 246, выполнено — 16; пулеметов на лафетах — 411, выполнено — 56; фугасных мелинитовых снарядов — 25 600, не выполнено; фугасных бомб для 6-дюймовой полевой мортиры — 18 000, не выполнено; скорострельных гаубиц — 48, не выполнено; горных орудий — 240, выполнено — 112.

В 1905 г. вновь заказано большое число пулеметов, в том числе датских (неудачного образца), но в период военных действий по март 1905 г. наша армия действовала с ничтожным числом пулеметов, без снарядов с сильным разрывным действием, без достаточного числа горной артиллерии, без гаубичных батарей. Все это наконец поступило или начало поступать в 1905 г., но уже было поздно: мы заключили мир.

Наша недостаточная во многих случаях тактическая подготовка войск, недостатки, обнаруженные во время войны в личном составе армии и, главное, недостаток боевого одушевления будут рассмотрены в следующих главах. [266]