Причины наших неудач в войне с Японией (окончание). Особая трудность стратегической обстановки для нашей армии в Русско-японскую войну. Недостатки организационного характера. Недостатки личного состава. Отсутствие военного одушевления в нашей армии во время войны с Японией и упорство в ведении военных действий. Нарушения в бою организации войск

В обязанности Главного штаба лежала разработка всех соображений на случай войны с нашими европейскими или азиатскими соседями независимо от добрых отношений, в которых мы с ними находимся.

Так и на случай разрыва с Японией в Главном штабе были выработаны совместно со штабами Приамурского военного округа и Квантунской области и утверждены в 1901 г. следующие «Общие основания для действий против Японии».

«Япония, пользуясь выгодами своего военного положения — более ранней боевой готовностью и численным превосходством своих сухопутных и морских сил — в начальный период кампании может поставить себе более или менее широкие задачи.

1) Ограничиться занятием Кореи, не переходя против нас в наступление. Случай этот представляется более вероятным.

2) Занять Корею и перейти против нас в наступление: а) в Маньчжурии, б) против Порт-Артура, в) в направлении Южно-Уссурийского края и г) на Владивосток.

В первом случае соотношение сил и условия подвоза наших подкреплений подсказывают необходимость на первое время предоставить Японии распоряжаться в Корее, не переходя против нее в наступление, если только сама она ограничится занятием этой страны, не развивая своих замыслов против Маньчжурии и наших владений. Во втором случае мы вынуждены будем вступить [356] в борьбу и должны поставить себе твердой целью закончить ее только тогда, когда сухопутная армия и флот Японии потерпят решительное поражение. Но первый период борьбы, ввиду превосходства сил японцев и большей их боевой готовности, должен принять для нас в общем характер оборонительный. Наличные наши войска должны по возможности уклоняться от решительных столкновений, дабы избежать частных поражений до сосредоточения достаточных для поражения японцев сил.

Численный перевес японского флота не позволит, вероятно, широко развить активные действия нашего флота, и последнему придется ограничиться сравнительно скромной задачей: по возможности замедлить время высадки противника.

Оборона собственных владений должна составить задачу особо выделенных для сей цели отрядов: Южно-Уссурийского и Квантунской), опирающихся на крепости Владивосток и Порт-Артур.

Все за сим остальные войска, за исключением назначенных для охраны тыла и поддержания спокойствия в Маньчжурии, должны быть сосредоточены в районе Мукден — Ляоян — Хайвен. При наступлении японцев войска эти, замедляя по возможности движения противника, постепенно отходили к Харбину.

Если обстановка первого периода кампании укажет, что все усилия японцев направлены против наших войск, находящихся в Маньчжурии, то войска, собираемые первоначально в Южно-Уссурийском крае (10-го Сибирского корпуса), должны быть перемещены в Манчжурию».

В течение последовавших затем двух лет произошли значительные перемены в силе, расположении и боевой готовности наших сухопутных войск и флота на Дальнем Востоке. Произошли перемены в политической обстановке как по отношению к Маньчжурии, так и вследствие начавшейся активной деятельности в Северной Корее. Поэтому необходимо было в 1903 г. пересмотреть эти основания и ввести в них, если потребуется, отвечающие новой обстановке перемены. [357]

В эти два года наша боевая готовность на Дальнем Востоке возросла не только по увеличению сухопутных войск, но по усилению нашего флота и готовности железнодорожной. Выше мы видели, в чем именно заключается это усилие. Напомним лишь, что вместо 20 вагонов, которыми мы располагали на всей Китайской дороге в 1901 г., в 1903 г. мы имели на этой дороге в распоряжении Военного ведомства 75 вагонов в сутки и, что еще важнее, на основании данных нам обещаний надеялись иметь в начале 1904 г. пять сквозных воинских поездов сильного состава. Флот наш, признававшийся еще в 1901 г. слабейшим японского, в конце 1903 г., на основании авторитетного заключения наместника, адмирала Алексеева, был признан настолько сильным, что возможность победы над ним японского флота не допускалась. Но за эти два года возросла и боевая готовность Японии, непрерывно увеличивавшей свои сухопутные и морские силы. Поэтому в Главном штабе было признано более осторожным сохранить и в 1903 г. общие основания для действий против Японии, принятые и утвержденные в 1901 г.

В записке, представленной мною 24 июля 1903 г. государю императору, значится:

«В докладе, который будет представлен по Главному штабу после тщательной оценки наших и японских сил, делается вывод, что и ныне, как и два года тому назад, мы должны держаться против Японии оборонительного способа действий. Что сбор наших войск и общее распределение их в главном остаются те же. Что хотя мы и выдвигаем свои войска на линию Мукден — Ляоян — Хайвен, но отстоять Южную Маньчжурию в первый период войны, если туда вторгнется вся японская армия, не можем. Мы должны, как и два года тому назад, готовиться, что Порт-Артур будет отрезан на довольно продолжительное время и, не допуская наши войска до частного поражения, должны отступать по направлению к Харбину до тех пор, пока прибывающими с тыла подкреплениями не будем усилены настолько, что получим возможность, перейдя в наступление, разгромить японцев. [358]

К сему можно прибавить, что, принимая те же основания для действий, что и два года тому назад, мы можем быть значительно спокойнее за исход войны, ибо флот наш сильнее японского, а подкрепления будут прибывать несравненно быстрее, что даст нам возможность перейти быстрее и в наступление».

В записке начальника Главного штаба, представленной мне 30 января 1904 г., т. е. через несколько дней после нападения японцев на наш флот в Порт-Артур, генерал-адъютант Сахаров так представлял себе намерение японцев:

«Идеал японских желаний, по-видимому, сводится:

1. Сильный удар нашему флоту, чтобы окончательно парализовать его активную силу и обеспечить свободу действий своих транспортов (их безопасность). Для достижения этой цели, как показала ночь с 26 на 27 января, японцы не остановились перед нападением до объявления войны. Ту же цель преследовали они и 27 января под Порт-Артуром. Передача им англичанами Вей-Хай-Вея предоставила в руки нашего противника выгодную морскую позицию на фланге всех операционных направлений нашей эскадры.

2. Овладение Порт-Артуром для достижения той же цели — уничтожения нашего флота.

3. Наступление к Харбину и овладение этим пунктом для разобщения Приамурского округа от империи и уничтожения железной дороги».

К сожалению, наши надежды на усиление железной дороги в той мере и в те сроки, как то было предположено, не оправдались, а наш флот, ослабленный нападением японцев ранее объявления войны, не только не оказался сильнее японского, но не выполнил и той скромной задачи, которая, как выше изложено, ожидалась от него в 1901 г., т. е. замедления высадки противника. Поэтому сосредоточение наших войск совершилось медленнее, чем было предположено, а японцы, получив господство на море, перебросили на материк всю свою армию. [359]

Приобретя не только свободу действий на море, но и инициативу действий на суше, сражаясь в то же время с высоким патриотическим воодушевлением, японцы имели первое время над нами преимущество как в материальном, так и в моральном отношениях.

При этих условиях задача наша хотя и затруднительна в высокой степени, но ввиду обширности средств России, сравнительно с Японией, затягивался лишь период нашей полной готовности к борьбе с Японией. Несмотря на неблагоприятно сложившуюся для нас обстановку, мы после 15 месяцев борьбы, стоя на Сыпингайских позициях, хотя еще не перешли в решительное наступление, но достигли того, что не отступили к Харбину, как то предполагалось возможным по нашему плану войны с Японией.

При твердой решимости выполнить этот план мы должны были прекратить войну лишь после решительного поражения японцев. С этой точки зрения то, что нами было сделано, можно рассматривать лишь как период подготовительный к решительной борьбе с Японией. Уже по плану войны предполагалось, что отстоять в первый период войны Южную Маньчжурию (т. е. Ляоян, Мукден, Телин), если туда вторгнется вся японская армия, мы не можем. Но сопротивление, оказанное нашими войсками под Ляояном, на Шахе и Мукденом было так значительно, что японцы, овладев большей частью Южной Маньчжурии, не решились продолжать наступательные против нас действия в течение 6 месяцев.

Несомненно, что трудности, которые преодолевала японская армия, чтобы пройти путь от Ташичао до Телина, нельзя и сравнить с теми трудностями, которые они должны были встретить, если бы задались целью отбросить нас к Харбину, овладев тремя созданными нами на пути к Харбину оборонительными линиями: Сыпингайской, Гунчжулинской и Куанчензинской.

Повторим то, что нами было высказано в предыдущих главах. Хотя война и была закончена, но японцы не победили нашу армию. То, что в августе 1905 г. стояло на Сыпингайской позиции, наполовину (считая и укомплектование) [360] еще даже не участвовало в боях с японцами. Поэтому ниже в самых кратких чертах я приведу лишь некоторые объяснения, почему в 15 месяцев войны мы все еще не приобрели такого превосходства материального и духовного, чтобы победить японцев. В моем дневнике за время посещения Японии помещены следующие строки в пояснение японского вопроса о возможности для России защищать вооруженною рукой наши интересы в Маньчжурии и особенно в Корее:

«Схематически вот какую картину представляют Россия и Япония по вопросу о возможности защищать наши интересы в Маньчжурии и особенно в Корее.

Япония находится по отношению к вероятному театру военных действий в относительно благоприятном положении. Ее база — вся страна — будет находиться в 900 верстах морского пути от нашего берега и всего в 200 верстах от корейского. Мы вытянувшись своим населением все утончающейся к востоку ниточкой до Восточного океана, все же вынуждены будем базой своих действий считать Европейскую Россию, удаленную от театров действий от 5000 до 9000 верст. Очевидно, что для серьезной войны с Японией одноколейной Сибирской железной дороги не хватит. Надо будет проложить вторую колею и увеличить число пропускаемых в одну сторону поездов до сорока. Вся эта линия на значительном ее протяжении идет вдоль границы с Китаем, а частью по территории Китая. Поэтому в случае одновременной войны с Китаем линия эта надежной признана быть не может».

В числе причин, повлиявших на наши неудачи в Русско-японской войне, необходимо принимать в расчет исключительную трудность стратегического положения нашей армии на Маньчжурском театре военных действий.

Этот театр действий, удаленный от России на 8000 верст и связанный с нею одной слабой одноколейной железной дорогой, был к тому же отличен от местностей, действия в которых были привычны для наших войск.

Наша армия собиралась с огромной медленностью и первые месяцы войны, самые важные, не могла быть [361] готова к наступательным действиям не только по малой численности, но и по отсутствию горной артиллерии и транспортных средств. Она была прикована к железной дороге и не могла тронуться в сторону без опасности, что останется без продовольствия и боевых запасов. Наша полевая артиллерия и тяжелые 4-колесные обозы не могли пройти по большей части путей горного района.

Начавшиеся летние дожди сделали для нашей армии с тяжелыми обозами, парками движение крайне затруднительным. В орудие запрягалось по 20 лошадей. Повозки, даже пустые, надо было передвигать при помощи людей. Но особенно ухудшило положение нашей армии приобретенное японцами с начала войны полное господство на море. Высадкой трех армий на побережье Ляодунского полуострова, без малейшего затруднения этой сложной операции со стороны нашего флота, японцы отрезали Порт-Артур от армии и начали наступление, имея охватывающую базу против нашей армии, прикованной к железной дороге.

Движению вперед в южном направлении для выручки Порт-Артура угрожала армия Куроки, базировавшаяся на Корею. Движение против Куроки, особенно для прибывших из России корпусов, оказалось невыполнимым при неподготовке сих корпусов к действиям в горном районе.

Наш тыл в Маньчжурии не был обеспечен. Мы могли ожидать восстания китайского населения. Наша связь с Россией ежедневно могла быть разорвана (порча моста, забастовки, морозы). Довольствие армии зависело от местных средств, которые, если бы настроение населения стало явно враждебным к нам, могли быть легко скрыты, вывезены или даже уничтожены. Подвоз запасов из России был весьма незначителен и случаен. Армия стала бы в буквальном смысле голодать.

Случайные бои под Тюренченом и Вафангоу, в которых японцы одержали успех над нашими наиболее надежными войсками, еще более подняли их дух и не могли не отразиться понижением нравственного духа в нашей армии. [362]

При отсутствии военного одушевления в войсках, при проникшей в войска пропаганде против войны, при недостаточной стойкости в первых боях многих войсковых частей и при прочих вышеперечисленных наших недочетах требовалось (необходимо в этом совершенно откровенно признаться) значительное превосходство в силах, чтобы победить японцев, действовавших с фанатическим одушевлением.

Между тем это достаточное превосходство в силах пришло к нам слишком поздно: когда мы стояли на Сыпингийской позиции, а в Портсмуте уже велись переговоры о мире; до декабря мы действовали войсками довольно многочисленными по числу батальонов, но слабыми по числу штыков. В самый важный начальный период войны, с мая по октябрь включительно, армия, неся большие потери, получала вследствие слабости железной дороги ничтожные укомплектования. Во многих случаях японские батальоны по числу штыков были в два раза сильнее наших.

Все наши действия крайне затруднялись недостаточными сведениями о противнике.

Сведения о том, что происходило в тылу, в Монголии, в Маньчжурских провинциях, доставленные генералом Чичаговым и другими лицами, носили тревожный характер и вызывали отделение значительных сил для охраны тыла. Владивосток и Уссурийский край, при господстве японцев на море, требовали выделения достаточных сил на случай десанта японцев. Вся эта сложная и неблагоприятно сложившаяся для нас обстановка дала в руки японцев инициативу для действий с первого шага войны.

Японская армия, подкрепляемая всем японским народом, напрягала силы всей своей армии, дабы победить нас. Тыл японских войск был хорошо обеспечен. Сообщение с базой — Японией — было быстро и надежно. Необходимые запасы могли подвозиться вполне обеспеченно. Мы, напротив того, выставили против японцев лишь незначительную часть своих сухопутных сил и должны были [363] до сосредоточения достаточных для борьбы с Японией сил преследовать несколько целей:

обеспечивать сосредоточение подходивших подкреплений, дабы не дать их разбить по частям;

принимать меры для выручки Порт-Артура;

обеспечивать спокойствие в тылу и целость железной дороги;

обеспечивать продовольствие армии главным образом местными средствами;

охранять пределы Уссурийского края.

Захват японцами сообщений мог повести к небывалой еще в военной истории катастрофе. Но и без победы над нами силой оружия, разрушение железной дороги в тылу и лишение нас местных средств грозило тоже катастрофой — голодом армии. В таких тяжелых условиях наша армия 15 месяцев боролась и не только не была окончательно побеждена, но выросла, окрепла и, вместе с усилением железной дороги, получила несравненно более прочную связь с Россией, чем в начале кампании.

Мы серьезно признавали возможным быть отброшенными к Харбину и за Харбин, а удержались у Сыпингая. Все вышеперечисленные задачи могли быть разрешены главным образом лишь одним способом — быстрейшим усилением железной дороги для сбора сил, достаточных, чтобы перейти в решительное наступление. В период сбора этих сил каждый бой наших войск, сильно ослаблявший противника независимо даже от исхода боя, мог быть для нас выгоден (Ляоян, Шахе).

Отступления от принятого плана действий против японцев, к сожалению, начались с началом войны. Вместо арьергардного боя генерал Засулич ведет упорный бой у Тюренчена против всей армии Куроки и терпит неудачи.

Уже в мае, когда в Ляояне, кроме войск Приамурского военного округа, высадилась только 3-я Сибирская дивизия{47}, наместник, в опасениях за участь Порт-Артура, [364] предлагает мне переходить в наступление против армии Куроки к Ялу или на юге на выручку Порт-Артура.

Выдвинутые к югу недостаточные силы генерала барона Штакельберга, вследствие незнания, что против них находятся превосходные силы японцев, втягиваются в упорный бой под Вафангоу и тоже терпят неудачу.

С прибытием всех частей 4-го Сибирского корпуса и одной дивизии 10-го армейского корпуса казалось возможным, упорно обороняясь против армии Куроки, быстро собрать к Ташичао 50—60 батальонов и попытаться отбросить к югу армию Оку.

Нашей армии представлялся, по-видимому, отличный случай действий по внутренним линиям. Неприятель группировался на трех операционных направлениях: Дальний — Гайчжоу — Тешичао (Оку), Дагушань — Сюянь — Далин — Хайчен (Нодзу), Ялу — Фынхуанчен — Фейшулин — Ляоян (Куроки).

Мы занимали центральное положение Ляоян — Хайчен — Ташичао с выдвинутыми авангардами по Фейшулинскому хребту. Можно было, прикрывшись со стороны двух групп и введя противника в заблуждение демонстрацией, ударить на третью группу возможно большими силами. Удар на Куроки или Нодзу не обещал успеха вследствие нашей неготовности к действиям в горах (не было горной артиллерии, обозы тяжелы, продовольствие не могло быть обеспечено вследствие недостатка транспортных средств).

Оставался удар на Оку, опираясь на железную дорогу, но удар в этом направлении мог быть опасен для нас, если бы Куроки и Нодзу, сбив наши заслоны вышли на наши сообщения.

13—14 июня, когда из 10-го армейского корпуса прибыла в Ляоян только одна бригада 31-й дивизии (голова 10-го корпуса прибыла 17 июня), японцы на Восточном фронте в армиях Куроки и Нодзу сами перешли в наступление и овладели перевалами Фейшулинского хребта: Фейшулинским, Модулинским и Далинским. Мы оказали слишком слабое сопротивление и не раскрыли даже сил [365] противника. Войска Восточного отряда отошли к Тхавуопу, отряд генерала Левестама — к Симучену.

Мы расположили, таким образом, свои заслоны на операционном направлении армии Куроки лишь в двух переходах от Ляояна, а на операционном направлении армии Нодзу всего в одном переходе от Хайчена (на железной дороге). Наш заслон на операционном направлении армии Оку у Ташичао был расположен в четырех переходах от Ляояна (90 верст по трудной, размякшей от дождей дороге).

Положение наше становилось тревожным, особенно, если бы подтвердились получаемые нами сведения о сборе японцами значительных сил именно для действия в направлении на Хайчен. Тем не менее при возможности нанести быстрый удар армии Оку, мы еще могли вырвать инициативу из рук противника и, оттеснив армию Оку, броситься на войска армии Нодзу.

С оттеснением и этих войск положение армии Куроки оказалось бы настолько выдвинутым вперед и оторванным от остальных групп японских войск, что опасность прорыва этой армии к Ляояну миновала бы. Но для столь решительных действий требовалась возможность собрать достаточные силы для наступательных действий против армии Оку.

В середине июня мы располагали всего против трех армий японцев 120 батальонами, уступая японцам как в числе батальонов, так, в особенности, в общем числе штыков. Положение наше ухудшилось тем, что среди войск, собранных у Ташичао, развилась значительная болезненность дизентерией, ослаблявшей число рядов. В наиболее ослабленном Красноярском полку число больных в середине июня дошло до 1500 человек, но что в особенности препятствовало производству наступательных действий, это наступившие дожди, сделавшие почву весьма труднопроходимой, а местами совершенно непроходимой для наших обозов. Войска наши, стоя на месте, начали встречать затруднения в подвозе им продовольствия на расстоянии меньше перехода. Пришлось [366] распрячь обоз и перевозить продовольствие на лошадях вьючным способом, но без вьючных седел. Даже вьюки с трудом проходили 10—16 верст в сутки{48}. На направлениях Ляоян — Ляндясян — Тхавулин было еще хуже: горные реки вздулись, сносили мосты, и на некоторое время, до спада вод, совершенно прекращались сообщения войск Восточного отряда (3-й Сибирский корпус генерала Келлера) с Ляояном. Вместо готовности к наступлению вперед командиры 1-го и 4-го Сибирских корпусов, встречая вследствие сильно испортившихся от дождей дорог, очень большие затруднения в продовольствии войск, 16 июня просили отвести войска к позициям, выбранным у Ташичао (близ железной дороги), оставив в районе Гайчжоу и к востоку от него лишь конницу, поддержанную небольшими пехотными частями{49}.

Генерал граф Келлер настоятельно просил об обеспечении его отряда с Ляояном, но средств к тому, а главное, времени (прокладки дорог, устройства солидных мостов) не было.

16 июня в опасении дальнейшего движения японцев к Хайчену я сосредоточил 39 батальонов у Симучена. Небольшой переход 15 июня от Хайчена войска совершали по глубокой грязи с очень большими затруднениями, а 16 июня временно сообщение с Хайченом вследствие разлива горных речек прекратилось.

Обеспечение продовольствием собранных войск встретило такие затруднения, что часть войск пришлось возвратить к железной дороге, как только выяснилось, что японцы не только не продвигаются вперед, но отошли несколько назад к Далинскому перевалу.

5 июля, пользуясь прикрытием частей 17-го армейского корпуса, мы сделали попытку перехода в наступление против одного из участков, занятого армией Куроки, с целью продвинуться вперед и одержать хотя бы небольшой [367] частный успех. Генералу графу Келлеру было подчинено 43 батальона. Попытка эта не имела успеха. Мы отказались от продолжения боя, когда в бой была введена лишь небольшая часть наших сил. 16 июля армия Оку перешла в наступление, и мы после недостаточного сопротивления очистили Ташичао и Инкоу. Армии Оку и Нодзу соединились.

Посетив 10 июля части 10-го армейского корпуса, занимавшие позиции у Гуцзяцзы (на направлении Ляоян — Саймацзи), я убедился в полной неготовности прибывших из Европейской России частей войск к действиям в гористой местности. Требовалось ранее перехода в наступление обеспечить эти части хотя бы небольшим вьючным обозом и произвести хотя бы несколько упражнений с войсками для ознакомления их с действиями в горах.

18 июля японцы всеми тремя армиями перешли в решительное наступление. После ряда боев мы сосредоточились под Ляояном и дали сильный отпор трем соединившимся японским армиям. На левом берегу р. Тайцзихе все атаки японцев были отбиты. Но вследствие неудачных наших действий на правом берегу Тайцзихе стратегическая обстановка начала складываться для нас столь неблагоприятно, что я отвел армию к Мукдену, не потеряв ни одного орудия или обоза, нанеся японцам под Ляояном большие потери, чем мы понесли сами. В трех томах моего отчета подробно описаны действия наших войск под Ляояном, на р. Шахе и под Мукденом. Из этих описаний видно, какие огромные трудности нашим войскам приходилось преодолевать, и изложены причины наших неудач.

Эти действия доказали, что основания для плана войны с японцами были приняты совершенно правильные, и необходимость отступления наших войск к Харбину была предвидена вполне прозорливо. Действительно, обстановка для нас, как под Ляояном, так и на Шахе и особенно под Мукденом, могла сложиться несравненно хуже, чем сложилась в действительности, и мы могли быть вынуждены к отступлению к Харбину еще в конце сентября [368] 1904 г., но удержались в Южной Маньчжурии. Еще Клаузевиц признавал, что армия должна составлять одно целое со своей операционной базой. Наша база была Россия. Но какие трудности представлялись для нашей армии составлять одно целое за 8000 верст со своей родиной! Одно преодолевание этих трудностей уже представляет огромный успех, который, конечно, будет оценен историей.

По выражению Наполеона — «на войне обстановка повелевает». Та обстановка, которая сложилась для нас, требовала огромного, упорного, терпеливого труда всей нации, чтобы пересоздать ее в нашу пользу.

Наши неудачи, позволительно высказать мнение, при сложившейся обстановке были объяснимы, но даже терпя неудачи, мы тяжко истощили своего противника, сами же все усиливались. Естественно, что должен был наступить перелом, при котором обстановка оказалась бы нам благоприятной.

Наша организация армии на основании опыта войны давала слишком малый процент бойцов сравнительно с общим числом чинов, находившихся на довольствии. Такое явление в высокой степени имело важные последствия: трудности по довольствию и содержанию армии были большие, а для действий в бою, при общем сильном составе армий, мы не располагали числом штыков, достаточных для победы над японцами.

Наши штатные составы различных родов оружия, а также парков, госпиталей, транспортов, полевых хлебопекарен, штабов, управлений и учреждений определяют весьма большой процент небоевого состава армии. Отсутствие у нас организованных тылов войск, необходимость производства обширных работ по проложению дорог, необходимость нарядов офицеров и нижних чинов в формировавшиеся транспорты, полевые хлебопекарни — все это еще более увеличивало небоевой элемент. Кроме того, обслуживание войсковых частей тем числом нестроевых, какое было положено по штату, оказалось невыполнимым. Пришлось по причинам, которые будут изложены ниже, допустить расход строевых [369] нижних чинов для домашних парадов. Так как в небоевом элементе ранения были лишь случайные, то при больших потерях в бою отношение небоевого элемента к боевому еще более возрастало. Обыкновенно в ожидании боя подтягивались к войскам все командированные, прекращались наряды на работы в тылу. Но и при всех принимавшихся мерах боевой состав мог доводиться лишь до 75 % всего наличного числа чинов. В конце марта 1905 г., когда мы производили весьма энергично подготовку театра военных действий до р. Сунгари, в 1 -и Маньчжурской армии боевой элемент армии составлял лишь 58 % в частях войск, большой же процент был отчислен на обслуживание тыла, на укомплектование разного рода управлений и учреждений{50}.

Но главная тяжесть боя, как и в прежние войны, легла на пехоту. Между тем именно на пехоту наиболее тяжело ложились и все наряды, командировки, пехота теряла наибольшее число ранеными, и в результате можно принять с большей вероятностью, что в веденных нами боях мы выставляли число штыков, равное лишь половине всех чинов, находившихся на довольствии{51}.

В апреле 1905 г. процент штыков в 1-й Маньчжурской армии относительно всего числа лиц, находившихся на довольствии, составил 51,9. С возвращением в строй выздоровевших от ран сила 1-й армии к концу ноября была до 192 000 ртов, из коих штыков было 105 879. Но в бой могло идти значительно меньшее число вследствие домашнего расхода, нарядов и командировок. Рядом принятых мер, ввиду того, что в августе 1905 г. ожидался переход в наступление, число штыков было доведено до 58,9 % всего числа чинов, находившихся на довольствии. [370]

Дабы выйти из этого положения и получить в бою роты сильного состава, мною уже за время командования 1-й Маньчжурской армией отдан был приказ от 27 мая 1905 г. за № 412, которым приказано было не вводить в счет штыков и допустить в виде временной меры расход строевых нижних чинов, считая в том числе 128 санитаров, 35 музыкантов и 48 человек для охраны обозов (вместо выделения для этой цели полных рот). Независимо от этого расхода, неимение сформированных войск для тылов службы, необходимость постройки в тылу дорог, мостов, охраны разных складов, помощь интендантской и санитарным службам, для полицейской службы в населенных пунктах, для службы в транспортах армии, формировавшихся на театре военных действий, и пр. требовались значительные наряды от войск. Правда, войска освобождались при этом от запасных старших сроков службы, но число штыков редело весьма заметно. Наконец, надо принять в расчет раненых, больных и слабых, находящихся при частях войск или госпиталях.

По всем этим причинам средний расход всех чинов 4-батальонного полка, считавшихся строевыми, но действительно отсутствующих или не несших боевую службу{52}, доходил до 800 человек{53}. Другими словами, отсутствовала почти четвертая часть полка боевого состава. Обойтись же без устройства этапных линий, без достаточной охраны каждого этапного пункта, без проложения дорог, постройки мостов, назначения в обозы и транспорты мы не могли. Несмотря на хорошее вознаграждение, во многих пунктах, особенно в ожидании боя, туземное население не нанималось на работы. Часть туземцев служила в наших транспортах, но это был элемент ненадежный: при первой тревоге они разбегались и часто уводили лошадей и арбы. Так, во время мукденских боев [371] вольнонаемный транспорт, состоявший при 1-й армии из 400 арб, весь разбежался. Попытки выписать русских вольнонаемных служащих делались, но не имели успеха, хотя, повторяю, вознаграждение было назначено очень хорошее.

Насколько только одна транспортная служба ослабляла боевой состав армии, видно из следующих цифр: за 15 месяцев войны управлением транспортов Маньчжурской армии{54} было сформировано 122 транспортные части, закуплено 8656 арб, куплено 51 000 лошадей и 20 000 вьюков.

На учете управления транспортов состояло: офицеров — 328, нижних чинов — 22 000, вольнонаемных русских — 1700 человек, китайцев — 9850 человек. Указанные выше 122 транспортных части были созданы при обстановке в высшей степени трудной, без каких-либо даже самых незначительных кадров. Очевидно, что при таких условиях и при спешности формирования ничего другого не оставалось, как выделять нужных транспортных офицеров и нижних чинов из состава войск армии.

Но и этот состав, выведенный из боя, таял слишком быстро частью от потерь, а во многих случаях вследствие ухода людей из боевой линии с разрешения или без разрешения для выноса раненых, а иногда и без видимой причины. В главе 8-й настоящего труда указано, что армия наша не получала своевременно укомплектований, и поэтому нам приходилось сражаться при большом некомплекте. Этот некомплект еще более увеличивался от следующих нескольких причин.

По военному составу в роте должно было находиться 220 штыков. Но из этого числа следует исключить некомплект наличного состава до штатного состава, с которым прибывали в состав армии части войск{55}, больных, командированных и домашний расход, непредвиденный [372] законом, но допускаемый начальниками частей, а потому часто наши роты выходили в первый бой, имея только 160—170 штыков. Со стороны начальствующих лиц всех степеней долгое время был недостаточный надзор, чтобы все, кто только мог, шли в бой. Напротив, замечалось обратное явление: кого только можно, отставляли от боя. Особенно отставляли от боя «нужных людей», от которых зависело правильное довольствие части и правильная денежная отчетность. Так, штабные чины полка, за исключением полкового адъютанта, часто в бой не попадали. Из нижних чинов, числящихся строевыми, не попадали в бой ротные писари, каптенармусы, артельщики, кашевары, прислуга офицерской кухни, резаки порционного скота, караульщики скота. Оставалась также вне боевых линий прислуга к офицерским лошадям. Вследствие сформирования конных охотничьих команд пришлось выделить для них и обозных нижних чинов. Нельзя было также считать в числе бойцов санитаров, музыкантов. Наконец, по особенностям театра военных действий в ротах были заведены ослики для перевозки воды, что также вызвало расход нижних чинов. Потребность иметь вышеперечисленных чинов вне боя признавалась начальниками частей столь настоятельной, что требования не допускать этого расхода не выполнялись или исполнялись в весьма слабой степени. С началом боя быстро оказывалось, что 8 санитаров на роту для выноса раненых совершенно недостаточно. Из сердоболия мы разрешили строевым выносить раненых товарищей. От этой причины многие роты буквально таяли, были многие случаи, что под предлогом выноса раненых уходили в тыл и здоровые или же одного раненого несли 6—8 и до 10 человек.

В результате рота, попавшая в горячий бой, через несколько часов боя имела только сто и менее штыков при потерях еще весьма незначительных. Возвращение в строй нижних чинов, выносивших раненых, было медленное и особенно ночью трудно контролируемое.

Между тем мы требовали укомплектований лишь по штатному составу, не принимая в расчет вышеприведенного [373] расхода, и поэтому даже укомплектованные не могли выводить роты в бой в полном боевом составе. Необходимо прибавить, что ввиду отдаленности обозов 2-го и 3-го разрядов от войск и недостаточной безопасности в тылу, по распоряжению начальников частей, первое время выделялись для охраны обозов от одной до двух рот от каждого полка.

Проложение дорог, особенно полевых железных, постройка мостов часто совершались при таких условиях, что могли производиться только при содействии войск. «Войск сообщения» мы еще не организовали, и это отражалось ослаблением боевого состава армии. Только благодаря удачному подбору многих начальствующих лиц, особенно из военных инженеров, в службе военных сообщений нам удалось одновременно вести бой и создавать пути общей длиной в несколько верст, обеспечивавшие сообщения по грунтовым путям большей части корпусов нашей армии. Эта огромная работа могла быть произведена только при нарядах от войск с ослаблением их боевого состава.

При нахождении, например, 1-й армии к югу от Хуньхе в конце 1904 г. и в начале 1905 г. при армии в 180 000 человек в подчинении начальнику военных сообщений для тыловой службы находилось 7000 воинских чинов. В конце июня 1905 г., когда численность 1-й армии дошла до 250 000 человек и тыл армии протянулся до р. Сунгари в глубину на 220 верст, на сообщениях армии находилось 10 000 человек, что тоже составляет 4 % всего состава армии. Вследствие неимения у нас тылов войск (или войск сообщений) большую часть вышеозначенных чинов приходилось первоначально назначать из состава армии и лишь впоследствии создавать штаты некоторых частей тылов службы.

Дорожные работы за время стоянки армии на Сыпингайских позициях состояли только для 1-й армии в проложении 1500 верст грунтовых дорог, мостов более трех сажен длины — 7 верст и гатей 56 верст. Эти работы удалось произвести большей частью вольнонаемным трудом [374] китайцев. Тем не менее и на работы в этот относительно спокойный период войска армии дали наряды 30 000 рабочих дней.

Служба интендантская требовала также большого наряда нижних чинов. В начале кампании полевое интендантство, ввиду отсутствия личного состава, не имело возможности заняться выпечкой хлеба. Поэтому все заботы о хлебопечении были возложены на войска, которые сами строили печи, сами закупали муку и выпекали из нее хлеб.

Прибывшие в Харбин и Ляоян 8 полевых хлебопекарен (из них 4 — в Ляоян) были все без обоза и команд. Команды пришлось назначить из войсковых частей. С мая 1904 г. хлебопечение благодаря принятым генералом Губером мерам перешло большей частью в руки интендантства.

Энергичная и талантливая деятельность полевого интенданта армии генерала Губера выручила армию из трудного положения, в котором она очутилась при все возрастающей численности ртов и сравнительно слабом числе поездов, которые могли уделяться интендантским грузам. При дружной работе своих помощников генералов Бачинского и Андро, генералу Губеру удалось весьма широко воспользоваться местными средствами, но при этом требовалось содействие для охраны запасов, охраны и конвоирования гуртов скота. Значительную часть фуража, мяса войска доставали собственным попечением. Приходилось командировать от полков, далеко от места расположения армии, значительные команды, которые продолжительное время оставались в отделе, ослабляя состав частей. Окарауливание полковых гуртов скота требовало постоянного наряда.

При сосредоточении войск, расположенных в Приамурском крае, войсковые части оставляли довольно большое число чинов для охраны оставляемых помещений и имущества. Между штабами этих частей и войсками всю войну поддерживалась связь. Из штаб-квартир войска получали зимой часть теплой одежды, летом [375] 1905 г. отвозили опять в штаб-квартиры свою теплую одежду. Эта служба требовала тоже довольно большого числа командированных. Наконец, наряды нижних чинов делались к топографам, производившим съемки, конвои к комиссарам и разным лицам и пр.

Все вышеперечисленные расходы вместе с больными и ранеными, числящимися в полках, составляли в среднем до 400-500 человек на полк. Этот наряд вместе с указанным мною выше расходом людей в 369 человек и составляет, как выше указано, средний расход строевых нижних чинов на полк до 800 человек. Очевидно, такой расход в весьма значительной степени понижал нашу боевую силу, что и надлежит принять во внимание при оценке боевой деятельности наших войск.

Особо серьезным недостатком организации наших войск в минувшую войну и было несоответствие числа штыков с числом ртов. Некоторые из причин этого явления рассмотрены выше.

Другие причины заключались в огромном развитии разных штабов, управлений и вспомогательных войсковых учреждений, парков, госпиталей, обслуживаемых офицерскими и нижними чинами. Эти заведения и учреждения тоже часто не удовлетворялись числом чинов, положенных по штату, и требовали наряда дополнительных чинов от войск. Массы обозов всякого рода загромождали пути и мешали быстрому передвижению войск. При этом, вследствие особенностей театра военных действий (горы, грязь), полезный груз, поднимавшийся на наших обозах (колесных и вьючных), приходилось весьма уменьшать.

Наши корпуса, особенно состоявшие из полков 3-батальонного состава, после сильных боев сохраняли 10 000 — 15 000 штыков, а вся громоздкая корпусная организация — артиллерия, парки, обозы, транспорты — сохранялась. Бойцы исчезали за этими бесконечными обозами, обращались как бы в прикрытие их.

Даже полковые знамена, которые должны были являться источником силы и способствовать укреплению [376] бойцов, во многих случаях преждевременно относились в тыл под прикрытие полуроты или роты, и этим ослабляли бойцов в самые важные для них минуты и материально и морально.

Мне пришлось предписать, чтобы в боях знамена держались при полковых резервах, а командиры полков принимали все меры к тому, чтобы в наиболее тяжелые минуты боя наши знамена, как и в минувшее время, служили символом силы и победы и способствовали к укреплению бойцов, а не к ослаблению их.

В сентябре и октябре 1904 г. последовало сформирование вместо одной Маньчжурской армии трех: 1-й, 2-й и 3-й Маньчжурских армий. Все эти армии предназначались для действий в мукденском районе и были привязаны к одной железнодорожной линии, составлявшей их общую коммуникационную линию. Права командующих этими армиями определены полностью, согласно с положением о полевом управлении войск в военное время. Полевые штабы и управления только несколько сокращены против определенных в означенном положении.

Между тем наше положение о полевом управлении отводит весьма самостоятельную роль командующим армиями как по ведению военных действий, так и по управлению тылов армии. На европейском театре этот порядок и был бы уместен, ибо каждая армия имела бы свой тыл и несколько железнодорожных линий. Между тем тыл в Маньчжурии всех трех армий был общим, и на все три армии имелась только одна слабая железная дорога. Поэтому на главнокомандующем осталась забота по управлению этим общим тылом и снабжение армий всем необходимым для боя и жизни. Только часть местных средств заготовлялась в районах, ближайших к расположению армий, попечением начальствующих лиц этих армий.

Командующим армиями, по положению о полевом управлении войск в военное время, издания 1890г., были присвоены почти целиком все права, принадлежащие по прежнему положению главнокомандующему армией. [377]

Относительно ведения военных действий в положении §106 указано следующее: «в направлении военных действий командующий армией распоряжается по своему непосредственному усмотрению, руководствуясь указаниями главнокомандующего».

Такие широкие права, весьма уместные при действиях армий в отдельных районах, но при той боевой обстановке, которая сложилась под Мукденом — одна общая позиция и одна коммуникационная линия при различии взглядов командующих армиями на направление военных действий, — приводили к большим неудобствам. Могли возникать несогласия во взглядах на самые существенные вопросы, при которых или приходилось приказывать командующему армией вести операцию, которая, по его мнению, излишня, опасна или несвоевременна или просить о замене командующего армией другим лицом. Так, после самых решительных планов, за две недели до начала наступательных действий (12 января), генерал Гриппенберг 31 декабря высказал мне неожиданное мнение, «что кампанию надо считать проигранной, отступить к Харбину, отстаивать этот пункт и Владивосток и уже оттуда двинуться двумя армиями по другим направлениям». По каким именно направлениям, он объяснить не мог.

Указания главнокомандующего по многим основным вопросам, например, о необходимости не занимать непрерывных линий, иметь сильные армейские резервы, не исполнялись, ибо ответственными за удержание позиций являлись командующие армиями. Так, мои усилия выделить из 3-й армии в резерв если не весь 17-й корпус, то хотя бы 24 батальона не были приведены в исполнение, ибо командующий армией не признавал свое положение в центре расположения армий обеспеченным, если полки 17-го корпуса, стоявшие в передовой линии, будут сменены резервными полками 6-го Сибирского корпуса.

Генерал Гриппенберг, как указано в очерке действий 14-й пехотной дивизии под Сандепу, несмотря на указание мое о необходимости возможно долее скрывать от противника наши намерения — атаковать левый фланг [378] японцев, без надобности в том, без испрошения моего разрешения начал наступательные действия почти на две недели ранее срока, мною установленного, передвинув 14-ю пехотную дивизию 31 декабря к с. Сифонтаю (на высоте с. Сандепу) и выдвинув 3 января 10-й армейский корпус в боевую линию между правым флангом 3-й армии и р. Хуньхе. Этим еще до начала наступления мы раскрыли противнику свои намерения и растянули фронт 2-й армии на 20 верст.

Командующие армиями, за исключением генерала Линевича, были излишне чувствительны в вопросе охраны предоставленных им законом прав. После демонстративного отъезда из армии генерала Гриппенберга положение главнокомандующего относительно командующих армиями еще значительно ухудшилось. Как ревниво охраняли командующие армиями предоставленные им по закону права и как странно их истолковывали, видно из следующего факта.

6 февраля я собрал командующих армиями и их начальников штаба, дабы выслушать их мнения, какого способа действий нам держаться при изменившейся к невыгоде нашей обстановке: Порт-Артур пал, действия генерала Гриппенберга под Сандепу успехом не увенчались. . Освободившаяся армия Ноги могла получить различное назначение: она могла быть направлена на соединение с четырьмя армиями, действовавшими против нас, она могла вместе с формируемыми в Японии дивизиями и войсками, расположенными в Корее, образовать группу войск в 70—80 сильных батальонов для действий против Владивостока или, после высадки у залива Посьета, для действий к Гирину и далее к Харбину в обход нашего расположения у Мукдена.

Наконец, по донесениям Чичагова, японцы вторглись в Монголию и при помощи многочисленных шаек хунхузов начали нападать на железную дорогу в тылу нашего расположения. Мне пришлось ослабить нашу армию выделением бригады пехоты и четырех казачьих полков для усиления охраны дороги нашего тыла. [379]

Несмотря на эти данные, генералы Линевич и Каульбарс высказались, что мы, по их мнению, должны без изменения продолжать исполнение данных мною директив на 12 января, т. е. произвести удар на левый фланг расположения японцев. Но когда начальник штаба главнокомандующего спросил командующего 2-й армией, войска которого должны были начать действия, как он думает распорядиться конницей, генерал Каульбарс обиделся, принял это за вторжение в его права и наговорил много лишнего и к делу не идущего.

Позже оказалось, что начальник штаба не без основания тревожился за решение вопроса о деятельности конницы, ибо эта деятельность в тяжелые дни Мукденских боев оказалась весьма неудовлетворительной.

Огромные права командующих армиями по награждению тоже были излишни и вредны. Командующие армиями имели право награждать орденом Святого Георгия 4-й степени по приговору думы, ими собираемой, и знаками отличия военного ордена нижних чинов. В их правах было награждение орденами Святой Анны 4-й, 3-й и 2-й степеней, Святого Станислава 3-й и 2-й степеней, с мечами и бантом. При тесном расположении армий офицерский состав одной из армий оказывался, в зависимости от взглядов командующих армиями, награжденным менее, чем в других. Развилось равнение по армии, где награды выдавались более щедро. Это обесценивало награды, что скоро стали признавать и офицеры. Ордена с мечами стали давать без разбора. Особенно в этом отношении пошел далеко генерал Гриппенберг. Он за одно и то же дело под Сандепу надавал по две награды разным лицам, а знаки отличия военного ордена с положением по 15 и более на роту и батарею.

В моем дневнике от 10 февраля записаны впечатления об осмотре мною частей, входивших в состав 2-й армии. Между прочим, там значится, что генерал Гриппенберг приказал выдать на батарею по 30 знаков отличия военного ордена, которые и пришлись в осматриваемой мною батарее на 70 человек, участвовавших в бою. Действительно, вся [380] почти первая шеренга, к моему удивлению, была в крестах. Между тем батарея эта в деле почти не участвовала, имела только случайные потери — одного убитого и двух раненых. Командир батареи доложил мне, что ему было стыдно о такой награде объявлять чинам батареи и выбирать для награждения совершивших подвиг. Я выразил нижним чинам надежду, что они в следующих боях докажут, что достойны пожалованных им знаков отличия.

Огромные права командующих армиями по хозяйственной части при одной железной дороге и одном районе для продовольствия были излишни и способствовали лишь удорожанию многих предметов, ибо назначение справочных цен более высоких, чем в других армиях, могло служить поводом к повышению этих цен и в остальных армиях. Генерал Гриппенберг и в этом отношении действовал непонятным образом. В декабре возникли большие затруднения по доставке мяса в армию, и я предупредил командующего 2-й армией, что нам придется перейти с фунтовой на полуфунтовую дачу. Несмотря на это, приказом по армии от 21 декабря он увеличил дачу мяса до 1,5 фунта в день на человека.

Заслуживает также упоминание о сделанном по приказанию генерала Гриппенберга заказе 300 000 пудов муки и 120 000 комплектов белья на сумму в 900 000 руб. с поставкой в Тянь-Цзине. Очевидно, эта поставка не могла состояться.

В общем, при создавшейся обстановке на р. Шахе, если бы наши корпуса были сделаны значительно большими, то нужды в трех командующих армиями с их особыми правами не было бы никакой.

Между тем, когда операция окончилась под Мукденом неудачно, вышло, по мнению многих, так, что за все и всех должен отвечать главнокомандующий.

Относительно личного состава я приведу ниже оценку, сделанную мною под свежим впечатлением пережитого боевого опыта в отчете по 1-й Маньчжурской армии. Оценка эта в главном согласована с мнениями старших начальствовавших в армии лиц. [381]

Командный элемент. Вопрос об оценке высшего командного элемента, т. е. об оценке деятельности лиц, занимающих должности командиров корпусов, начальников дивизий и командиров бригад, не может быть и, казалось бы, не должен разрешаться теперь же.

Слишком много личных, чисто субъективных взглядов может лечь в основание этой оценки. Надо дать успокоиться и уму и сердцу, чтобы с беспристрастной оценкой на основании исторических данных приступить к данному вопросу.

Все же почти безошибочно можно сказать, что главным свойством нашего высшего командного элемента, особенно в первый период кампании, было отсутствие инициативы, неумение вести наступной бой и недостаток настойчивости. Результатом этого всегда являлось несогласование действий крупных единиц, равнодушие к положению соседа и преждевременное признание боя проигранным.

Даже лучшие по качествам начальники всегда находили более выгодным, если наступать начнет сосед, а сами они будут только поддерживать.

Если кого-нибудь теснили и он отступал, соседи вместо того, чтобы помочь поправить положение, уходили.

Смелого порыва вперед не было почти ни у кого.

Работа полковых командиров была уже в значительной мере выше в боевом отношении, но нельзя не поставить в упрек недостаточное умение ориентироваться в, обстановке и местности. Редко командир полка, посланный в отдел, мог обойтись без помощи офицера Генерального штаба. Пользоваться картами, учить подчиненных обращаться с картой, в особенности в начале кампании, не умели, что сильно сказывалось на ведении операции, так как полки опаздывали, шли зачастую не туда, куда надо. Все это отчасти объясняется и отсутствием навыка действовать в горной местности.

С течением времени этот недостаток уменьшился, но все же давал себя чувствовать и в мукденской операции, и после нее. Состав офицеров, хотя и лишенный должного [382] военного одушевления, был хороший, в особенности в отношении офицеров действительной службы. Лучшим доказательством самоотверженной работы офицерского состава служит количество потерь, понесенных армией за отчетный период, с ноября 1904 г. по сентябрь 1905 г., из которого видно, что процент убитых и раненых офицеров значительно превышает процент потерь в нижних чинах{56}.

Нельзя не прибавить, что в общем значительно ниже по качеству офицеров действительной службы были офицеры запаса, за исключением зачисленных на службу по собственному желанию.

Офицеры эти значительно отставали в тактической подготовке от офицеров действительной службы и не всегда с достаточным желанием несли свои обязанности с тем рвением, какое необходимо в боевых условиях.

Многие прапорщики запаса оказались неудовлетворительно подготовленными. Получив это звание лишь для того, чтобы в случае мобилизации не быть нижним чином, ничего не имея общего с военной службой, часто не [383] симпатизируя ей и не обладая мало-мальски сносной подготовкой, прапорщики запаса во многих случаях не пользовались авторитетом среди подчиненных нижних чинов.

Что касается до прапорщиков и зауряд-прапорщиков, произведенных за боевые отличия из нижних чинов, то они оказались элементом прекрасным во всех отношениях. Выделившись из среды солдат и дорожа своим положением, с одной стороны, они имели среди нижних чинов достаточный авторитет, с другой стороны, они уживались и с офицерской средой, будучи прекрасными старательными помощниками ротных командиров.

Насколько зауряд-прапорщики относились самоотверженно к делу, свидетельствует то, что из 600 зауряд-прапорщиков, числившихся в армии, в феврале только за Мукденские бои были убиты и ранены 192 человека, т. е. свыше 28 %.

Нравственный уровень офицерской среды был вполне удовлетворителен. За весь отчетный период удалено из района армии за неодобрительные проступки всего 19 офицеров.

При оценке деятельности Генерального штаба высшими строевыми начальниками, большинством высказывалось мнение, что теоретическая подготовка, умственные способности и самоотверженная служба офицеров Генерального штаба стоят высоко.

Вместе с тем столь же единодушно высказывалось, что офицеры Генерального штаба недостаточно слиты с войсками и не обладают в достаточной мере практическими знаниями, дабы правильно судить, что от войск можно требовать и в какой мере исполнимо то или другое приказание при данной обстановке, что нужно предпринять для избежания невольных неправильностей при передаче и исполнении приказаний и т. п. Как на средство для достижения практической подготовки офицеров Генерального штаба, строевые начальники указывали на прохождение службы преимущественно в войсках и при этом во всех родах оружия, и лишь отчасти в штабах. [384]

Действительно, надо искоренить из войск взгляд на офицера Генерального штаба как, главным образом, на канцелярского работника. Надо снять с них обременившую их тяжесть письменных работ.

Как во всякой корпорации, так и в среде офицеров Генерального штаба есть и более способные к полевой службе, и такие, которые предпочитали служить исключительно в штабах. Полагаю необходимым разграничить эти категории.

В общем, состав офицеров Генерального штаба 1-й армии надо признать вполне выполнившим то, что от него требовалось.

За отчетный период потери офицеров генерального штаба убитыми и ранеными определились цифрой в 12% по отношению к среднему списочному числу.

Если же принять во внимание те потери, которые понесли корпуса в лице офицеров Генерального штаба до сформирования 1-й армии, то процент возрастет до 25,7.

Офицеров Генерального штаба, эвакуированных в Россию по болезни, в 1-й армии было за весь отчетный период всего 4. Большинство раненых возвращалось в строй.

Относительно старшего командного состава ныне признаю необходимым прибавить следующее:

Многие из генералов, командовавших с большим успехом отдельными частями в мирное время, в военное время, в голове более крупных частей, оказались несоответствующими. Должной практики в мирное время по строевому командованию дивизиями и корпусами, очевидно, не было. Многие из этих начальников отстали от современных боевых требований. Характерной чертой большинства из них было не брать на свою ответственность сколько-нибудь энергичные решения.

В армию в голове крупных частей прибывали лица, заведомо несоответствующие или по болезненному состоянию, или по другим серьезным причинам. В трех армейских корпусах, составленных из старых полков, прибывших ранее других на театр военных действий, после первых боев удалились сами или были удалены один [385] командир корпуса, четыре начальника дивизий и несколько командиров бригад.

В числе причин, неизбежно затруднявших для нас ход военных действий, надлежит отметить частую мену главнокомандующих: в течение 19 месяцев военных действий сменилось три главнокомандующих.

С началом военных действий до середины октября, в течение 8,5 месяца, главнокомандование находилось в руках адмирала Алексеева. С середины октября по первые числа марта — в моих (всего в течение 4,5 месяца). С начала марта до конца военных действий, в течение 6 месяцев, — в руках генерала Линевича.

То соображение, что из 19 месяцев военных действий я был хозяином только 4,5 месяца, и то не в начале или в конце, а лишь в середине периода военных действий, не было принято в расчет, когда в прошлом году, точно по установленному сигналу, появились брошюры, статьи, газетные заметки, имевшие целью доказать, что я должен быть признан главным виновником наших неудач на войне как главнокомандующий и как военный министр.

По этому вопросу в письме к государю императору от 8 февраля 1906 г. из г. Шуанченпу мною изложено следующее:

«Мне известно, какие тяжкие обвинения появились в периодической печати на меня. Среди них есть и такие, на которые отвечать унизительно.

Но я был бы счастлив принять всю ответственность на себя и признать, что я один виновен в постигших Россию военных неудачах. Но это было бы неверно исторически и вредно для дела, ибо могло уменьшить в нашей, несмотря на неудачи, великой армии сознание важности всестороннего исследования всех причин наших частных неудач, дабы избежать их в будущем.

Я смело ставлю выражение «частных неудач», потому что об общем поражении японцами наших сухопутных сил в Маньчжурии, подобно тому, как были поражены наши морские силы, не может быть и речи: ко времени заключения мира почти миллионная русская армия [386] твердо стояла на занятых ею после Мукденского боя позициях и уже готова была не только к оборонительному, но и к самому решительному наступлению.

Поступающие из Японии сведения указывают, что источники для дальнейшего пополнения сухопутных сил были истощены, финансовые средства иссякли, недовольство населения на затянувшуюся войну уже готово было разразиться и что по всем этим причинам японская армия не могла рассчитывать на дальнейшие успехи при встрече наших превосходящих сил.

Поэтому самое правдивое и откровенное изучение наших слабых сторон не может умалить твердо живущую в армии веру в окончательную победу наших войск в Маньчжурии, если бы признано было возможным продолжать войну.

Будущим историкам предстоит решить вопрос: были ли наши силы и средства, уже введенные в бой до марта 1905 года, достаточны в материальном и духовном отношениях, чтобы при ином, чем то было, руководстве войсками одержать над японцами победу.

Ныне, при крайне усложнившейся обстановке боя, личность старшего вождя сильно умалилась против прежнего времени. Без надежных, талантливых и энергичных помощников: командующих армиями и командиров корпусов, без развитой инициативы действий во всех чинах, без численного превосходства войск и, главное, без военного одушевления войск и патриотического подъема всей нации — роль вождя армий становится настолько тяжелой, что может оказаться по силам только гениальному полководцу. Быть может, гений восполнил бы собой недостатки нашей армии духовные и материальные, но, очевидно, Алексеев, Куропаткин, Линевич, Гриппенберг, Каульбарс, Бильдерлинг этих недостатков восполнить не могли.

Беру смелость напомнить Вашему Императорскому Величеству, что по получении депеши о назначении меня главнокомандующим вместо радостной благодарности я ответил выражением мнения, что только бедность в людях [387] заставила Ваше Величество остановить свой выбор на мне.

Если и после Мукденского боя у меня сохранилась твердая вера в победу, то на это были серьезные причины.

Наши войска после первых даже неудачных боев не только не ухудшались, но улучшались, приобретали боевой опыт и, главное, осваивались с смертельной опасностью, привыкали к ней. Мы даже после поражений крепли духом. Но что не менее важно, мы росли численно и в августе месяце могли, наконец, надеяться нанести удар японцам превосходными силами».

Автор весьма талантливо написанной статьи дает такой отзыв{57}: отсутствие инициативы, привычка быть на подхвате у начальства, делать дело только тогда, когда оно регламентировано приказанием свыше, все эти малоценные качества (низшего) строевого командного элемента усложняли, тормозили работу верха армии, забивая ценность и значение на войне элемента времени.

Современный стратег-теоретик Блюме говорит в своей стратегии, что «даже величайший гений полководца не заменит ему самостоятельного содействия частных начальников».

Относительно корпуса наших офицеров в разных печатных органах еще во время наших действий появилось много статей, подрывавших доверие к ним. Офицеров старались представить грубыми, невежливыми, пьяными, нечестными. В особенности в этом отношении пошел далеко один из даровитых наших публицистов Меньшиков. Про целую корпорацию, которая, не щадя жизни, исполняла свято свой долг, он писал: «В поражении на весь мир кричит промотанная совесть, пьянство, разгильдяйство, закоренелая лень».

В пасквиле на военный быт г-на Куприна под заглавием «Поединок» помещены такие картины: «Ротные командиры морили свои роты по два и по три лишних часа [388] на плацу. Во время учений изо всех рот и взводов слышались беспрерывно звуки пощечин. Часто издали, шагов за двести, Ромашев наблюдал, как какой-нибудь рассвирепевший ротный принимался хлестать по лицам всех своих солдат поочередно, от левого до правого фланга. Сначала беззвучный взмах руки — и только спустя секунду сухой треск удара и опять, и опять, и опять... в этом было много жуткого и омерзительного. Унтер-офицеры жестоко били своих подчиненных за ничтожную ошибку в словесности, за потерянную ногу при маршировке — били в кровь, выбивали зубы, разбивали ударом по уху барабанные перепонки, валили кулаками на землю. Никому не приходило в голову жаловаться: наступил какой-то общий чудовищный, зловещий кошмар. Какой-то нелепый гипноз овладел полком». Автор «Поединка» пишет о своих надеждах на будущее. Эти надежды очень характерны и заключаются в том, что настанет время, когда офицеров будут бить по щекам в переулках, в темных коридорах, когда их станут стыдиться женщины и наконец перестанут слушаться солдаты.

В защиту наших офицеров напечатан в газете «Слово» «Ответ раненого офицера г. Меньшикову». В этом ответе, горячо и талантливо написанном капитаном Соловьевым, сделана правдивая оценка нашего офицера.

В огромной офицерской семье, как и в каждой корпорации, есть слабые и порочные члены. Но нельзя по ним составлять заключение обо всем корпусе офицеров. Нельзя, увидев пьянство нескольких офицеров в пути и в тылу в Харбине, делать заключение, что все офицеры пьянствуют. Офицеров надо судить, наблюдая их в бою, на позиции, на походе. А их, главным образом, судили по тому, что видели в тылу. Ведь бранить офицеров, сидя в Петербурге или даже в Харбине, много легче, чем наблюдать их работу в боевых линиях.

Огромный сравнительно с нижними чинами процент убитых и раненых офицеров указывает, что в бою наши офицеры вели себя, как и в прежние войны, доблестно. Наш солдат в настоящую войну был окружен заботами [389] со стороны офицеров как никогда. Благодаря этим заботам он был сыт, одет, бодр и часто весел. Надо затем видеть, как восприимчивы наши младшие офицеры ко всему, что может служить на пользу им. Как быстро они ориентировались в новой и чуждой им обстановке, освоились с отличным применением местности, хорошо читают карты.

Самые строгие ценители службы офицеров не могут не признать, что со времени Русско-турецкой войны уровень наших офицеров и обер-офицеров значительно приподнялся.

Напротив того, по мнению тех же наблюдателей, наш солдат за эти 27 лет не стал лучше. Правда, в физическом отношении наш солдат в массе даже выиграл, но в духовном, по мнению многих начальствующих лиц, проиграл. Особенно трудный для командования материал стал поступать из фабричных центров, больших городов. Снова повторяю, что нижние чины постоянной службы были вполне надежны. Гораздо более требовали присмотра в бою и вне боя многие поступившие из запаса, особенно старших сроков службы. Ныне более, чем ранее требуется руководство, надзор в бою и вне боя офицера. Грамотных солдат было весьма мало.

Слава богу, до сих пор связь нашего офицера с нижним чином существует прочная, основанная на взаимном доверии. Но с самого начала войны эту связь пытались подрывать.

Кириллов и другие обрушились и на наш Генеральный штаб. Несомненно, что в настоящую войну очень многие офицеры Генерального штаба работали самоотверженно и пользовались часто доброй славой, командуя частями войск или служа в штабах. Многие из них выдавались своими военными дарованиями, энергией, исключительным мужеством и нашли славную смерть в бою.

Во главе их помянем незабвенного героя Порт-Артура генерала Кондратенко. Приведем затем имена убитых: отважного генерал-лейтенанта графа Келлера, штаб-офицеров героев Запольского, Науменко, Жданова, Пекуты, [390] Васильева, Можейко, умершего от ран Андреева, убитого на Путиловской сопке капитана Ягодкина и др. Большое число офицеров Генерального штаба ранено. Назовем в числе их четырех начальников дивизий: генерал-лейтенантов Ренненкампфа, Кондратовича, генерал-майоров Лайминга, Орлова, штаб-офицеров Маркова, Клембовского, Гутора, Российского, Гурко, Пневского и др., всего убито около 20 офицеров Генерального штаба и ранено 40.

Такое отношение к офицерскому составу со стороны нашей печати, старания различных лиц подорвать во время военных действий авторитет начальствующих лиц, равнодушие интеллигентных слоев России к тому, что происходило на полях Маньчжурии, и в особенности энергично веденная противоправительственная пропаганда в армии, имевшая целью военный бунт, не могли, конечно, способствовать подъему духа в армии, не могли создать стремления каждого к подвигу. Военного одушевления в армии не было.

Состав нижних чинов. Нижние чины так же, как и офицеры, делились на две категории: на состоящих на действительной службе и призванных из запаса.

Состав нижних чинов, состоящих на действительной службе, был хорош во всех отношениях. Нижние чины были достаточно стойки, достаточно выносливы и хорошо подготовлены.

Запасные были значительно слабее.

Прежде всего, старшие сроки по состоянию здоровья не могли выносить тяжелых боевых условий при климатических данных Маньчжурии: солнечные удары, разрыв сердца были весьма частыми случаями при походных движениях по горам в летнюю жару. Во время периода боев под Дашичао, Хайченом, Ляояном летом в 1904 г. часто до такой степени уставали, что делались неподвижными и совершенно непригодными для наступательных действий.

Кроме того, запасные старших сроков не были знакомы с трехлинейной винтовкой и забыли все, что знали на службе. Требовалась большая работа, чтобы подготовить и подучить их до уровня солдат действительной службы. [391]

Главное же то, что запасные, особенно старших сроков службы, не обладали во всех случаях большой стойкостью. Части, составленные почти целиком из запасных, т. е. развернутые резервные полки, представляли из себя мало удовлетворительный элемент. Требовалось многократное привлечение их к боевым столкновениям, чтобы приучить и их к бою, к полям, чтобы, так сказать, обстрелять их.

Исключение составляли полки 4-го Сибирского корпуса, прекрасно показывавшие себя еще под Дашичао, Хайченом и Ляояном, укомплектованные исключительно сибиряками — людьми угрюмыми, но стойкими, с твердым и решительным характером.

Но в этих полках, при их выдающейся беззаветной твердости и стойкости, замечалась малая способность к покорным движениям, в особенности в жаркое летнее время.

Отличный боевой элемент представляли из себя укомплектования из молодых солдат. Только что прошедшие курс обучения, молодые годами, в большинстве не семейные, молодые солдаты были и выносливы, и подвижны, да кроме того, обязанные службой, они не тяготились боевыми условиями.

Укомплектование молодыми солдатами началось, к сожалению, уже после Мукденских боев, но можно с уверенностью предположить, что этот элемент, прекрасно показавший себя в небольших делах, еще лучшие результаты мог дать в крупном, решительном сражении.

От нравственного элемента войск на войне, по мнению великого полководца Наполеона, зависит три четверти успеха. Это отношение нравственного элемента к материальному сохраняет свою силу и в настоящее время, когда условия боя еще более стали тяжелыми, чем были во время наполеоновских войн. Ныне больше, чем когда-либо, моральная сила армии зависит от настроения нации.

В главе 3-й сего труда мной указывалось, что ныне при современной организации армии войну ведут главным образом люди, призванные из запаса, и что поэтому [392] для успеха требуется, чтобы война была народной и чтобы в достижении этого успеха дружно со своим правительством участвовал весь народ.

Такой народной войной и была война для японцев. Для наших же войск война, веденная в Маньчжурии, не была войной народной. Цели на Дальнем Востоке, которые мы преследовали, не были понятны русскому офицеру и солдату. Общее недовольство, охватившее все слои населения России перед войной, тоже только способствовало тому, чтобы начатая война стала ненавистной. Никакого подъема патриотизма война эта не вызвала. В армию стремились многие хорошие офицеры — это вполне объяснимо, но все слои общества остались равнодушными к начатой борьбе на Дальнем Востоке.

Несколько сот простых людей просились идти на войну добровольцами, но дети наших вельмож, купцов, ученых не рвались в армию. Из многих десятков тысяч учащейся молодежи, праздно проводившей время и часто жившей при этом за счет государства, нашлось (кроме студентов-медиков) лишь несколько человек, поступивших в ряды добровольцами. В это же время в Японии стремились стать в ряды дети самых знатных граждан, даже в возрасте 14—15 лет. Был случай, что мать убила себя со стыда, когда сын ее был признан негодным поступить в солдаты.

Равнодушие России к той кровавой борьбе, которую сыны ее вели в чужой стране за малопонятные интересы, не могло не поколебать сердца даже сильных воинов. Военное одушевление, порыв к подвигу не могли явиться при таком отношении к ним на родине. Но в России не ограничились одним равнодушием к армии. Представители революционных партий чрезвычайно энергично принялись за работу, чтобы увеличить наши шансы на неудачи и воспользоваться ими для достижения своих темных целей. Возникла целая подпольная литература, имевшая целью расшатать доверие офицера к своим начальникам, доверие солдата к офицерам, доверие всей армии к правительству. [393]

В распространенном в очень большом числе экземпляров издании социал-революционеров «К офицерам русской армии» приводится следующая главная мысль:

«Самый худший, опасный и единственный враг русского народа — его нынешнее правительство. Это оно ведет войну с Японией, под его знаменами сражаетесь вы и сражаетесь за неправое дело. Всякая ваша победа грозит России бедствием упрочения «порядка», всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, если русские радуются успехам нашего противника?» Но лица, ничего общего с социал-революционной партией не имевшие и искренно любящие Россию, помогали врагам России распространением в печати мнений о бессмысленности веденной войны, об ошибках правительства, не устранившего этой войны. Об этих деятелях М. Горбатов в своей брошюре «Под впечатлением текущих военных действий» (издание редакции журнала «Море и его жизнь», 1905) пишет: «Еще ужаснее то, что эти мнимые друзья народа в то самое время, когда наши геройские войска идут в бой на жизнь и на смерть, нашептывают им страшные, смущающие слова: «Вы, господа герои, идете умирать бессмысленно, идете умирать за ошибки нашей политики, а не за кровные интересы нашей родины».

Что может быть ужаснее подобной роли мнимых героев, друзей народа, подрывающих идейную почву под ногами наших героев, идущих на смерть? Легко можно себе представить состояние духа нашего офицера или солдата в бою после прочтения какой-нибудь газетной или журнальной статьи о безыдейности и бесполезности настоящей войны.

Революционные партии находили в этих мнимых друзьях поддержку своей работе, имевшей целью подорвать дисциплину в наших войсках».

Запасным при призыве их на службу давали возбуждающие против офицеров прокламации, посылали их в войска и в Маньчжурию. Получаемые письма сообщали о беспорядках в России. Получаемые газеты, читаемые нижними чинами и в госпиталях и на позициях, поносили [394] начальствующих лиц и офицеров и подрывали доверие к ним со стороны нижних чинов. Работа по ослаблению дисциплины в армии велась энергичная и, конечно, не безрезультатная. Вожаки действовали при этом для достижения своей поставленной цели: «чем хуже, тем лучше». По отношению к военной силе их идеалом служила история на броненосце «Потемкин». Другие по неразумию помогали этим врагам не только нашей армии, но и нашей родины. Можно представить себе негодование Меньшиковых, Кирилловых, Куприных и других, если бы им сказали, что по отношению к армии они играли ту же роль, какую сыграли лица, возмутившие матросов против офицеров «Потемкина». А между тем это так. Трудно даже придумать, что могли бы сказать матросам броненосца «Потемкин» худшего, чем сказал про наших офицеров Меньшиков, упоминая про их промотанную совесть, пьянство, разгильдяйство, закоренелую лень.

Как ни крепок духом русский человек, но равнодушие одних и подстрекательство других возымели на многих вредное для успеха войны действие.

Уже в феврале поступило донесение командовавшего войсками Сибирского округа о фактах безобразного поведения эшелонов нештатных команд и запасных, разграбивших несколько станций. Были позже случаи разграбления станций при следовании войсковых частей. Большой уход во время боя в тыл нижних чинов, особенно запасных старших сроков службы, тоже объясняется не только трусостью их, сколько расшатанностью, нежеланием воевать. Прибавим, что начавшиеся в Портсмуте переговоры о мире, когда наша армия готовилась к решительным действиям, весьма невыгодно отразились на настроении даже наиболее сильных элементов армии.

Е. Мартынов в своей статье «Дух и настроение обеих армий» (Слово, 1906, № 378) указывает, что японский народ еще в мирное время воспитывался в патриотическом военном духе, затем самая идея войны с Россией пользовалась всеобщей популярностью, наконец, в продолжение войны армия постоянно опиралась на сочувствие [395] нации. В России, как раз наоборот, патриотизм был расшатан систематической пропагандой идей космополитизма и разоружения, во время ведения тяжелой кампании русская армия находила в своей стране или полное равнодушие, или даже прямо враждебное отношение. Оценка эта сделана правильно. Очевидно, что при таком отношении русского общества к Маньчжурской армии нельзя было рассчитывать на подъем в армии патриотического настроения, на готовность жертвовать своей жизнью из любви к отечеству.

В прекрасной статье А. Бильдерлинга «Чувство долга и любви к отечеству» (Русский инвалид, 1906, № 166) помещены следующие глубоко верные мысли: «Как бы ни были разнообразны и сложны причины наших неудач — виновность отдельных лиц, неумелые распоряжения, неподготовленность армии и флота, неудовлетворительность материальной части, злоупотребления по заготовкам и снабжению и пр. — все же главная причина кроется глубже: в недостатке патриотизма, чувства долга и любви к отечеству».

При столкновении двух народов главную роль играют не столько материальные средства, сколько нравственная сила, подъем духа, патриотические чувства. Там, где они выше, — на той стороне вероятнее успех.

Япония давно готовилась к войне, весь народ желал, и вся страна была охвачена высшим чувством патриотизма, поэтому в армии и во флоте все, от старшего начальника до последнего солдата, знали, на что они идут, за что жертвуют жизнью, ясно сознавали, что от успеха зависит участь страны, ее политическое значение, вся ее будущность в мировой истории. Каждый воин знал, что за него весь народ, матери, жены восторженно отправляли детей и мужей на войну, гордились их смертью за отечество. У нас война с самого начала была непопулярна, мы ее не желали, не предвидели и потому не были подготовлены. Солдаты, наскоро посаженные в вагоны, после 30-дневного пути высаженные в Маньчжурии, не знали, в какой стране, против кого и за что они дерутся, [396] даже большинство офицеров и старших начальников шло неохотно, по обязанности, и вся армия чувствовала, как равнодушно относится к ней страна, чувствовала, что страна не живет с ней одной общей жизнью, что она — отрезанный от народа ломоть, брошенный за 9000 верст на произвол судьбы. От этого еще до решительного столкновения одна из враждующих сторон шла с полной надеждой и верой в победу, другая же несла в себе разлагающий дух сомнения в успех».

В общем, на войне побеждает тот, кто менее боится смерти. В прежние войны мы тоже делали ошибки, были не готовы к войне, но там, где моральная сила была на нашей стороне, мы выходили победителями (война со шведами, Отечественная война, с турками, на Кавказе, в Средней Азии). В войне с японцами мы по весьма сложным причинам в моральном отношении отставали от них, и только от этой причины, независимо от ошибок командования, могли нести поражения, а успех наш неизбежно надо было покупать ценой огромных усилий.

Уступая в нравственном отношении японцам, мы этим весьма понижали свою боевую годность. Это справедливо как для низших, так и для самых высших чинов. Те же войска и те же начальники при войне, веденной при других условиях, поддержанные лаской и доверием с родины, дали бы несравненно более, чем мы дали в Маньчжурии.

Отсутствие военного одушевления, отсутствие подъема нравственного духа, отсутствие порыва к подвигу в особенности отражались на упорстве наших боев. Во многих случаях упорства не было достаточно, чтобы сломить такого противника, как японцы. Вместо непоколебимого отстаивания порученной позиции — отступали. Старшие начальники, всех степеней без исключения, не находили в такой обстановке сил и средств поправить дело и вместо новых чрезвычайных усилий, чтобы вырвать победу у врага, мирились с отступлением вверенных их командованию войск или сами отдавали приказания об отступлении. [397]

Но в армии все же крепко жило чувство долга, благодаря этому чувству нам удалось в очень многих частях войск с каждым новым боем увеличивать силу сопротивления. Эта особенность прошлой войны вместе с приобретенным численным превосходством и замечаемым в течение войны понижением одушевления у японцев и позволяла нам с верой смотреть в будущее и не сомневаться в победном исходе войны с Японией.

Как в русской, так и в иностранной печати появилось много заметок, в которых командовавший Маньчжурской армией и впоследствии главнокомандующий обвинялся в недостатке настойчивости, упорства за время веденных им боев с японцами. Не имея фактических данных, критики рисовали обстановку боев таким образом, что победа уже склонялась не раз на нашу сторону, когда по неизвестным причинам отдавались распоряжения об отступлениях. Появились также заметки о «колебающемся» характере вождя наших войск на Дальнем Востоке, упоминалось о каких-то то отдаваемых, то отменяемых приказаниях. Все это со слов одних повторялось другими и, наконец, вылилось в очень определенную легенду о том, что Куропаткин помешал командующим армиями и командирам корпусов разбить японцев.

Три первые тома моего отчета дают ответ на главные из этих обвинений.

Из них видно, какие чрезвычайные усилия мне приходилось делать, дабы результаты наших действий не оказались бы еще более тяжелыми для нас. Я вовсе не сторонник мнения, что отданное раз приказание не должно отменяться или изменяться: на войне обстановка так быстро может меняться, сведения, вызвавшие то или другое распоряжение, так часто могут оказаться ложными, что именно для пользы дела нельзя упорствовать в принятом решении вопреки изменившейся обстановке. Отличный пример сему мы видим в действиях наших войск во время операции под Сандепу. Полученное командиром 1-го Сибирского корпуса приказание дать отдых войскам на 14 января и занять для расположения корпуса [398] район Хегоутай — Сунопу — Пяоцяо было основано на неправильном предположении командующего 2-й Маньчжурской армией о том, что Сандепу уже взято. Командиру 1-го Сибирского корпуса несколько раз подтверждается, чтобы он наступного боя не вел, и тем не менее, даже получив известие, что Сандепу не взято, мы упорствуем в выполнении отданного распоряжения, в котором ошибочно местом для отдыха назначены селения, сильно занятые противником. Результат известен: мы ведем целый день упорный бой, теряем до 700 человек и вынуждены на рассвете 15 января отступать.

Заслуживает внимания, что в это время, когда одни критики обвиняют бывшего главнокомандующего в частых отменах данных им приказаний, генерал Гриппенберг в своей статье «Истина о Сандепу» указывает, что он хотя и не был согласен с мнением главнокомандующего о необходимости отступления правого фланга 2-й армии для принятия более сосредоточенного расположения, но не решился высказать это мнение главнокомандующему, ибо он и чины его штаба знали, что главнокомандующий никогда не отменяет отданных им приказаний.

Что касается вопроса, могли ли мы одержать над японцами победу под Ляояном или под Мукденом, то ответ на этот вопрос, даже и по опубликованию моего отчета, все еще остается открытым, пока мы не узнаем в подробностях действия в этих боях японских войск. Поэтому по вопросу о Ляояне я могу высказать лишь свое личное мнение.

Такое огромной важности решение, как отдача приказания войскам отступать, не может быть результатом минутного вдохновения. Отдавая такое приказание, принимается во внимание вся обстановка (результаты предшествовавших боев, настроение и степень утомления войск, настроение начальников войск, силы и расположение противника, результаты, которых он может достигнуть, если мы будем продолжать бой, получаемые донесения с фронта, флангов, тыла, наличность свободных резервов, их боевая готовность, количество оставшихся патронов и пр.). [399]

Под Ляояном, кроме армии Куроки, еще и армия Нодзу могла быть легко переброшена на правый берег р. Тайцзыхе, подобно тому, как под Мукденом, кроме армии Ноги, японцы смело перебросили на правый берег Хуаньхе большую часть армии Оку. Это было тем возможнее, что попытка наша перейти в наступление частью войск, расположенных на левом берегу, 20 августа окончилась полной неудачей. Если нет надежды победить противника переходом в наступление, то обороняющемуся в тех условиях, в которых мы находились (угроза сообщениям, Янтайские копи уже в руках противника), весьма важно было своевременно отступить, не доводя войск при упорном бое до крайнего расстройства, после чего отступление становится беспорядочным, а число трофеев у противника все увеличивается.

Мы отступили при очень тяжелых условиях, по грязным дорогам, и не оставили противнику никаких трофеев: ни пленными, ни орудиями, ни повозками.

Промедли мы еще один день, и отступление могло походить на отступление 2-й и 3-й армий под Мукденом. Бои под Мукденом сложились весьма невыгодно для нас. Вследствие причин, подробно изложенных в третьем томе моего отчета, наша 2-я армия оказалась уже 22 февраля 1905 г. обойденной не только с фланга, но и с тыла. Требовались чрезвычайные усилия войск и их начальников, чтобы выйти из этого положения, хотя и не победителями, но и без полного поражения. Между тем этих усилий не было сделано, и положение армии 22, 23 и 24 февраля все ухудшалось, и все грознее назревала опасность окружения значительной части 2-й армии войсками армии Ноги. При том соотношении бойцов, которое определилось для нас 22 и 23 февраля, при том положении, которое 23 февраля занимали наша и японская армии и, главное, при том моральном превосходстве, которое приобрели в это время над нами японцы, я должен был утратить надежду на победный для нас исход кровавой битвы под Мукденом еще 22—23 февраля и поэтому должен был не допустить до расстройства части нашей армии, своевременно [400] отступить к Телину. Поэтому относительно Мукденского боя будущие историки, вероятно, будут ставить мне в упрек не малое упорство в ведении дела, а слишком большое, при сложившейся обстановке. Это упорство и повело к тому, что приказание об отступлении мною было отдано лишь на 25 февраля, когда по ходу действий войск и моих помощников такое приказание надлежало отдать на 24 февраля. Отступи мы 24 февраля, вероятно, армии отошли бы в полном порядке, не только не оставив в руках японцев трофеев (кроме раненых), но мы могли бы увести с собой довольно значительное число пленных японцев, два орудия и несколько пулеметов.

В своем донесении о Мукденском сражении государю императору, признавая себя главным виновником неудачи, я вместе с сим признавал, что должен был лучше взвесить относительное настроение наших и японских войск и качества начальствующего персонала и быть осторожнее в своих решениях: «упорствуя в надежде победить японцев, несмотря на неудачные действия 17—22 февраля войск 2-й армии, я отдал приказ об отступлении позже, чем бы то следовало сделать, вера в победу под Мукденом должна была у меня исчезнуть днем раньше, и тогда отступление армий могло совершиться в полном порядке».

Таким образом, общий вывод относительно сражений под Ляояном и Мукденом, по моему мнению, может быть выражен в такой форме: отступи мы от Ляояна днем позже, Ляоян мог обратиться для нас в Мукден, отступи мы от Мукдена днем раньше, Мукден мог обратиться для нас в Ляоян.

Можно также поставить в упрек бывшему главнокомандующему: почему он не задержался долее под Телином и не принял там боя, а повел войска на Сыпингайскую позицию? Ответ на это находится в третьем томе моего отчета. Напомню только, что, когда решено было отходить от Телина (27—28 февраля), то по доставленным начальниками частей сведениям в полках 2-й и 3-й армий, наиболее пострадавших в сражениях под Мукденом, в 114 батальонах состояло налицо всего 16 390 штыков. Принимать [401] бой у Телина при таком составе войск было опасно, ибо мы могли совершенно утратить кадры многих частей войск.

Насколько необходимо было нам выиграть время, чтобы устроиться до нового решительного боя, видно из того, что принятие решительного боя на Сыпингайской позиции на совещании у главнокомандующего 4 мая, т. е. через два месяца после отступления от Телина, признавалось командующим 2-й армии нежелательным. На этом совещании генерал Батьянов, ввиду нашей неготовности (не подошли все укомплектования), высказался за принятие на Сыпингайской позиции не решительного, а лишь арьергардного боя.

В числе причин, затрудняющих войскам достижение тех боевых целей, которые им ставились в прошлую войну, несомненно, должно быть упомянуто и частое нарушение в Русско-японскую войну во время боя нормальной организации войск и их перемешивание.

Нарушение нормальной организации войск началось с объявления войны, и хотя в возможной степени исправлялось, но только после боев на р. Шахе мы вполне разобрались в корпусах. Особенно не только корпусная, но и дивизионная организация были нарушены во время февральских боев под Мукденом, что и послужило одной из причин нашей неудачи.

Корпусная организация наших войск, находившихся на Дальнем Востоке ко времени начала войны, еще не была закончена. Отдельные стрелковые бригады соединялись прямо в корпусах с доведением стрелковых полков до 12-батальонного состава, нормальным составом 1-го и 3-го Сибирских корпусов было 24 батальона. 2-й Сибирский корпус должен был состоять из одной стрелковой дивизии и одной резервной, формировавшимся в Забайкальской области. Еще до начала военных действий одна из дивизий, входившая в состав 3-го Сибирского корпуса именно 3-я Восточно-Сибирская, была по распоряжению наместника двинута на Ялу, другая, 4-я, со штабом корпуса, осталась на Квантуне. 1-я резервная дивизия, [402] входившая в состав 2-го Сибирского корпуса, была задержана, помимо меня в тылу, в Харбине, и 2-й Сибирский корпус до назначения меня главнокомандующим состоял лишь из одной дивизии.

С началом военных действий мною приняты были меры, чтобы восстановить нарушенную корпусную организацию. На направлении Ляоян — Фынхуанчен я собрал 3-ю и 6-ю Восточно-Сибирские стрелковые дивизии, образовав из них корпус войск, которому присвоил наименование 3-го Сибирского. Мне не удалось первоначально притянуть в состав этого корпуса 23-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, составлявший охрану главной квартиры наместника в Мукдене. Моя просьба направить этот полк на Ялу в состав корпуса была отклонена. Только после сражения под Тюренченом полк этот был направлен в состав корпуса.

Направление Ляоян — Ташичао — Порт-Артур было охраняемо 1-м Сибирским корпусом в полном составе.

2-й Сибирский корпус, в состав которого были включены прибывшие на Дальний Восток в 1903 г. первые бригады 31-й и 35-й дивизий, составляли мой резерв, расположенный в Ляояне и в Хайчене.

Войсками 3-го Сибирского корпуса приходилось охранять первоначально при нашей малочисленности значительный район. 6 полков корпуса охраняли направление р. Ялу — Фынхуанчен — Фейшулин — Ляоян, один полк охранял направление Дагушан (море и устье Ялу) — Сюянь — Далин — Хайчен. Один полк охранял направление Куаньяньсен — Саймацзы — Анпин — Ляоян.

С прибытием 4-го Сибирского корпуса направление Дагушан — Далин — Хайчен было занято бригадой 4-го Сибирского корпуса, ибо на направлении этом обнаружились значительные силы японцев. Остальные три бригады 4-го Сибирского корпуса были сосредоточены в окрестности станции Ташичао (узел дорог близ Инкоу) с целью служить резервом 1-му Сибирскому корпусу на южном направлении или бригаде 4-го Сибирского корпуса на Далинском перевале. [403]

Все части 10-го армейского корпуса, прибывавшие из России, были собраны на направлении Саймацзы — Анпин — Ляоян, где обозначились значительные силы японцев из армии Куроки. По занятии указанных выше направлений частями 4-го Сибирского и 10-го армейского корпусов полки 3-го Сибирского корпуса, охранявшие эти направления (21-й и 23-й Восточно-Сибирские стрелковые полки) были притянуты к своему корпусу.

Прибывшие из Европейской России части 17-го армейского корпуса собирались в окрестностях Ляояна и составляли мой стратегический резерв.

Две бригады 10-го и 17-го армейских корпусов, прибывшие на Дальний Восток еще в 1903 г., получили организацию отдельных бригад и по сосредоточении войск под Ляояном действовали с передовыми войсками: бригада 35-й дивизии приняла участие в бою под Вафангоу вместе с 1-м Сибирским корпусом, на подкрепление которого была послана. Бригада 31-й дивизии, отправленная на подкрепление войск, действовавших на направлении Дагушан — Далин — Хайчен, вместе с 5-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизией вошла в состав войск 2-го Сибирского корпуса. Ко времени перехода японцев в решительное наступление тремя армиями 10 июля общее расположение наших войск было следующее:

1) на южном направлении, против армии Оку, — 1-й и 4-й Сибирские корпуса силой 48 батальонов (1-й Сибирский корпус в полном составе, 4-й Сибирский корпус в составе трех бригад) под начальством генерала Зарубаева;

2) На направлении Дагушан — Далин — Хайчен, против армии Нодзу, — 2-й Сибирский корпус и бригада 4-го Сибирского корпуса, всего 28 батальонов под начальством генерал-лейтенант Засулича;

3) на направлении Ялу — Фейшулин — Ляоян, против армии Куроки, — 3-й Сибирский, 10-й и 17-й армейские корпуса, всего 80 батальонов под начальством генерала Бильдеринга.

В это время 5-й Сибирский корпус, по распоряжению наместника, высаживался в Мукдене, назначался для [404] охраны тыла и направления Беньсиху — Мукден и в то же время служил резервом для поддержания передовых корпусов.

С отходом наших войск к Хайчену бригада 4-го Сибирского корпуса, действовавшая на направлении Хайчен — Далин — Дагушан, возвратилась в состав корпуса.

С отходом к Ляояну две бригады 10-го и 17-го армейских корпусов, выделенные с 1903 г. из корпусов, были возвращены в их состав.

В боях под Ляояном первые дни мы действовали 1-м, 3-м и 4-м Сибирскими и 10-м армейским корпусами в полном их составе. 2-й Сибирский корпус имел только одну дивизию, а 17-й армейский корпус сосредоточивался на правом берегу р. Тайцзыхе и первые дни до сосредоточения полностью боя не вел.

С переходом наших войск на правый берег Тайцзыхе с целью действий против армии Куроки корпусная организация нескольких корпусов была нарушена. Для обороны обширного Ляоянского укрепленного лагеря, кроме 2-го и 4-го Сибирского корпусов, пришлось оставить еще по бригаде от 3-го Сибирского и 10-го армейского корпусов.

При наступлении в конце сентября мною приняты возможные меры, дабы выдержать корпусную организацию, действительно, 1-й и 3-й Сибирские, 1-й, 10-й и 17-й армейские корпуса действовали в полном составе. 4-й и 6-й Сибирские действовали в составе трех бригад каждый: одна бригада 4-го Сибирского корпуса поступила на усиление 3-го Сибирского корпуса, получившего особо трудную задачу. Одна бригада 6-го Сибирского корпуса, подчиненного мне условно, была оставлена, по распоряжению наместника, для охраны тыла. 2-й Сибирский корпус, состоявший из 5-й стрелковой дивизии, был усилен пятью резервными батальонами.

Только 5-й Сибирский корпус, по уважительным причинам, был разбит на две группы: одна, под начальством командира корпуса, действовала на крайнем правом фланге армии, другая — на крайнем левом фланге под начальством генерала Ренненкампфа. [405]

Из изложенного в главе 9 видно было, что в сентябрьских боях Восточного и Западного отрядов по ходу боя, без всякого вмешательства, части значительно перемешались.

С назначением главнокомандующего я принял все меры, дабы закрепить корпусную организацию и не допускать, по возможности, смешения частей.

61-я резервная дивизия, не входившая в корпусную организацию и предназначенная наместником для усиления Владивостокского района, была мною направлена к армии, включена в состав 5-го Сибирского корпуса вместо 71-й дивизии, которая полностью была собрана на крайнем левом фланге под начальством генерала Ренненкампфа.

Все полки 1-й Сибирской дивизии были направлены в состав 2-го Сибирского корпуса.

Корпуса 1-й Сибирский и 10-й армейский были выделены в полном составе из боевых линий в мой стратегический резерв.

Корпуса 3-й, 4-й и 6-й Сибирские, 1-й и 17-й армейские были расположены в боевых линиях и в резервах в полном составе. Исключения составили 2-й и 5-й Сибирские корпуса, которые действовали каждый в составе трех бригад. Одну бригаду из 5-го Сибирского корпуса пришлось оставить на правом берегу р. Хуньхе для охраны крайнего правого фланга армии. Одна бригада 5-й дивизии, овладевшая Путиловской сопкой, по особому ходатайству начальства 1 -и Маньчжурской армии была оставлена на взятых славными полками этой бригады (19-й и 20-й Восточно-Сибирские стрелковые полки) у японцев позициях, в расположении 1-го армейского корпуса.

С прибытием 8-го и 16-го армейских корпусов, они поступили в мой резерв. Прибывшие три стрелковые бригады образовали сводный стрелковый корпус.

В последних числах декабря 1904 г. я сосредоточил в резерве все три корпуса 2-й армии: 8-й, 10-й и сводный стрелковый, имел в своем стратегическом резерве 1-й Сибирский корпус и дивизию 16-го армейского корпуса [406] (другая еще подвозилась по железной дороге). Всего, вне боевых линий, в резерве было 128 батальонов.

Положение было весьма благоприятное, но оно могло быть еще выгоднее, если бы я настоял на образовании сильных армейских резервов в 1-й и 3-й армиях.

Мое предложение выделить 17-й армейский корпус из боевых линий встретило усиленные ходатайства сохранить принятое в 3-й армии расположение. В 1-й армии можно было настоять на вывод в резерв всего 4-го Сибирского корпуса, поставив на сильной Эрдагоуской позиции, например, бригаду стрелков с Путиловской сопки. С моей стороны было также ошибкой сводить три стрелковые бригады в корпус. Сохранив их отдельными бригадами, можно было избежать в нескольких случаях выделения из корпусов бригад, посылая вместо них отдельные стрелковые бригады. Японцы при меньшем числе против нас батальонов имели батальоны значительно более сильные и сведенные в большее число, чем у нас, самостоятельных войсковых единиц. В японских войсках дивизии в корпуса не сводились, а небольшие японские армии состояли из дивизий и отдельных бригад. На 13—15 японских дивизий и такое же число отдельных бригад наша корпусная организация оказалась не вполне соответственной. Японцы, не нарушая своей организации, могли выводить из боевых линий и передвигать свои дивизии и бригады с большей легкостью, чем мы свои корпуса, а в тех случаях, где действовала отдельная японская бригада, например, на направлении Саймацзы — Анпин, мы, выделяя против нее тоже бригаду, этим уже нарушали корпусную организацию (как то и было в 10-м армейском корпусе).

Из вышеизложенного видно, что до начала операции против Сандепу, хотя по ходу военных действий, а также по причинам, от меня не зависящим, и приходилось нарушать корпусную организацию, но таковая при первой же возможности восстанавливалась. Особенно невыгодное для нас нарушение этой организации имело место во время февральских боев под Мукденом и по причинам, не всегда достаточно уважительным. [407]

После неудачных действий генерала Гриппенберга против Сандепу наше стратегическое положение значительно ухудшилось. Расположенные до этой операции в резерве четыре корпуса войск были введены в боевую линию, и три из этих корпусов значительно перемешаны. Я признал возможным из этих трех корпусов отвести в резерв лишь один 1-й Сибирский. Кроме того, в резерве был расположен 16-й армейский корпус и в состав резерва входили 72-я дивизия, бригада 6-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии и Царицынский полк 1-го армейского корпуса, итого 82 батальона. Имея такой силы резерв, я надеялся с успехом противиться японцам, если бы по подходе от Порт-Артура войск армии Ноги они перешли в наступление.

К японцам, по нашим расчетам, могло подойти из-под Порт-Артура до 50 батальонов, но существовало предположение, что большая часть сил армии Ноги будет направлена против Владивостока и через залив Посьет к Гирину в обход и в тыл нашего расположения.

Эти предположения заставляли нас быть особо чувствительными за наш тыл и Владивосток. Прежде всего, с освобождением армии Ноги пришлось усилить гарнизон Владивостока, весьма слабый для тех позиций, которые он должен был защищать. Я выделил кадры силой в 6 батальонов из всех трех армий, дабы развернуть их в четыре полка для сформирования в составе гарнизона 10-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии.

Предполагалось, что одновременно с общим переходом в наступление японцы подготовили восстание в нашем тылу местного населения и разрушение железной дороги. Ряд донесений, одно тревожнее другого, приходили от генерала Чичагова о появившихся значительных силах японцев в нашем тылу и об их замыслах не только разрушить железную дорогу, но и овладеть Харбином. В третьем томе моего отчета видно, что силы японцев, находившиеся в тылу, измерялись генералом Чичаговым десятками тысяч. Означенный генерал настойчиво просил значительного усиления охраны дороги и в доказательство [408] необходимости этого усиления доносил о поражении части пограничной стражи, высланной им на разведку к востоку от станции Куанченцзы, доносил об отбитых у нас во время этой разведки орудиях. В позднейших донесениях подтверждалось, что японские партии с сопровождавшими их шайками хунхузов глубоко проникли в тыл, прорвали наши посты между г. Хуананченцзы и г. Бодуне и угрожали этому последнему пункту, имевшему для нас огромное значение как центр хлебных запасов. Кроме того, получались донесения о направлении значительных японских и хунхузских отрядов в Фулярди (против Цицикара) с целью взорвать весьма большой железнодорожный мост через р. Нони и этим прекратить железнодорожное сообщение.

В то же время один из довольно значительных мостов близ станции Гунчжулин был после схватки с нашими охранниками разрушен японцами. При таких «вещественных доказательствах», как взятые у нас орудия и разрушенные мосты, нельзя было не дать веры донесениям генерала Чичагова (впоследствии оказавшимся совершенно преувеличенными) и не помочь ему. Сохранить за нами тыл являлось делом огромной важности, даже временное расстройство деятельности в тылу грозило бедствиями армии: не только прекращался бы подвоз подкреплений, но прекращалась поставка продуктов населением, прием их и подвоз к армии. Заброшенные за 8000 верст от нашей базы — России, мы создали себе местную продовольственную базу, и потеря ее грозила голодом армии, ибо на подвоз всех необходимых продовольственных запасов рассчитывать было нельзя.

Действительная охрана дороги была слаба, для усиления ее мною были выделены бригады пехоты 16-го армейского корпуса и четыре казачьих полка (по докладу по штабу армии признавалось необходимым выслать в тыл шесть казачьих полков).

Японцы в феврале задались при наступлении чрезвычайно решительным планом: одновременно с атакой нас с фронта они смело начали обходить нас с обоих флангов. [409]

Такой шаг для исполнения требовал больших сил или значительного ослабления войск на фронте. По-видимому, японцы, вполне надеясь на силу созданных ими позиций, действительно очень ослабили расположение войск на фронте. Казалось бы, при этих условиях наиболее сообразным обстановке способом действий был переход нами в наступление с фронта с тем, чтобы прорвать это расположение и уж затем действовать против обходящих частей. Но такой способ мог иметь в случае неудачи решительные последствия: удержанные на фронте относительно незначительными силами с большим числом орудий и пулеметов, подкрепленными, кроме того, вводом в боевую линию запасных войск (отлично организованных), мы могли оказаться окруженными обходящими группами войск японцев. Необычайная трудность фронтальных атак подтвердилась вполне во время Мукденских боев: наши войска, занимавшие даже весьма растянутые позиции, всюду отбили атаки японцев, если они направлялись только с фронта.

Поэтому с началом наступления японцев, когда обозначился обход нашего левого фланга армией Кавамуры, мною решено было принять энергичные меры, дабы остановить этот обход и атаковать армию Куроки с фронта и с фланга. Положение на левом фланге становилось очень тревожным: мы потеряли сильную Цинхеченскую позицию и отступили к Мацзяцзяну, обнажив левый фланг 3-го Сибирского корпуса на Гаутулинском перевале. Более глубокий обход японцев грозил отбросить войска 71-й дивизии к Фушуну. Быстро направленные в состав 1-й армии подкрепления и стратегический резерв остановили армию Кавамуры. В бывших при этом боях генералы Ренненкампф и Данилов с вверенными им войсками 71-й пехотной и 6-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизиями действовали с выдающимся мужеством и упорством. 1-я армия, доведенная до 175 батальонов, движением вперед при успехе этого движения должна была повлиять и на операцию японцев против нашего правого фланга. Требуя перехода в наступление, я предоставил командующему 1-й армией [410] выбор направления главного удара. Генерал Линевич решил этот удар нанести в разрез между армиями Куроки и Кавамуры. Все приказания были отданы, и движение вперед началось. К сожалению, совершенно не подтвердившиеся донесения о движении нескольких японских дивизий в обход левого фланга 3-го Сибирского корпуса оказались достаточными, чтобы командующий 1-й Маньчжурской армией приостановил наступление и отвел части 1-го Сибирского корпуса, высланного в 1-ю армию с целью перехода этой армией в наступление, назад. Мы потеряли в сборах к переходу в наступление несколько дней. Между тем в обход нашего правого фланга за это время совершенно определенно обозначилось наступление значительных японских сил. В третьем томе моего отчета подробно изложено, какие меры были приняты, чтобы отвратить эту опасность, и к каким результатам они привели.

Напомним здесь коротко следующее. Против 2-й армии в составе 96 батальонов, расположенной большей частью на левом берегу Хуньхе, действовала большая часть армии Оку. Войска правого фланга этой армии, по нашим сведениям, были расположены и действовали против 5-го Сибирского и частью, вероятно, 17-го армейского корпусов 3-й армии. Таким образом, против войск, . подчиненных генералу барону Каульбарсу, в дни, когда обозначилось наступление армии Ноги, мы рассчитывали иметь не более 36—40 японских батальонов. Казалось бы и здесь войска 2-й армии, подкрепленные из стратегического резерва 24 батальонами 16-го армейского корпуса, энергичным переходом в наступление могли, отбросив части армии Оку к югу, разъединить их с войсками армии Ноги и затем обрушиться на войска последнего. Нашим войскам пришлось бы при этом брать с фронта укрепленную неприятельскую позицию с весьма сильными опорными пунктами — Сандепу и Лидиантунем. Так указывала теория, но на практике при несравненно более благоприятных условиях месяц тому назад 120 батальонов 2-й армии не могли в течение 6-дневных боев 11-15 января отбросить японцев к югу и овладеть Сандепу. [411]

Являлось вполне обоснованное опасение, что, даже овладев этими пунктами и отбросив части армии Оку к югу, мы настолько израсходуем свои силы, что уже не будем в состоянии теми же силами дать отпор армии Ноги и допустим войска этой армии овладеть Мукденом и отрезать 2-ю и 3-ю армии от их сообщений.

Принимая то или другое решение, надлежало принять в расчет мало маневренную способность наших войск, уже сказавшуюся в предыдущих боях, надо затем было принять в расчет силу японских дивизий, необычайно упорную оборону японцами своих позиций. Все это вместе взятое указывало, что, быть может, в интересах нашего врага именно было затянуть возможно большее число наших войск для фронтальной атаки своих позиций, чтобы свободнее нанести решительный удар обходящими частями. Взвесив эту обстановку, я решил принять оборону на фронте 2-й и 3-й армий и возможно быстро передвинуть на правый берег Хуньхе достаточные силы, чтобы остановить и затем отбросить назад обходящие войска армии Ноги. Прежде всего, для этой цели должны были послужить войска 2-й армии, на обязанность коих и возлагалась охрана правого фланга всех армий. Я назначил для этой цели один корпус из состава этой армии, рассчитывая, что 64 остальных батальона без труда могут удержать напор частей армии Оку (30—40 батальонов). Генералу барону Каульбарсу приказано было возможно быстро направить этот корпус в район к с. Салинпу, где предполагался сбор части сил, из числа выставляемых нами против войск армии Ноги.

Для действий против этих войск одновременно мною двинуто было 24 батальонов 16-го армейского корпуса с подчинением этих войск генералу барону Каульбарсу. В резерв этим передовым войскам мною притягивались 12 батальонов из состава 3-й армии и 1-й Сибирский корпус, который, по получении известия о приостановке наступления и отходе назад к Шехуйчену 1-й армии, я приказал возвратить в состав моего резерва и направить к Мукдену. Таким образом, распоряжения были сделаны о сборе 92 батальонов, которые и должны были уже [412] 18 февраля надежно прикрыть наш правый фланг, остановить армию Ноги и отбросить ее к югу. К сожалению, и на этом фланге расчеты не соответствовали действительности.

Для выделения корпуса войск для действий против армии Ноги генерал Каульбарс задумал произвести сложный маневр: увести с правого берега р. Хуньхе на левый сводный стрелковый корпус, а вместо него перевести на правый берег 8-й армейский корпус и направить его на Салинпу. Первая половина этого плана удалась: сводный стрелковый корпус перешел на левый берег, но и 8-й армейский корпус, ввиду перехода японцев в наступление, остался на левом берегу. Этим было положено смешение частей войск двух корпусов. Попытка направить к Салинпу сводную дивизию генерал-майора Голембатовского тоже была отменена генералом Каульбарсом. В действительности, в окрестности Салинпу попали из 2-й армии только две бригады 10-го армейского корпуса, направленные туда моим распоряжением, вместе с 25-й пехотной дивизией. Между тем, к Салинпу мог быть направлен весь 10-й армейский корпус или, по меньшей мере, 24 батальона из этого корпуса, ибо против расположения этого корпуса японцы располагали ничтожными силами. Уход с правого берега (угрожаемого) на левый частей сводного стрелкового корпуса имел, как известно, самые неожиданные последствия: правый фланг 2-й армии был слишком быстро лишен охраны, и войска этого фланга начали быстро отступать, увлекая к отступлению и соседние части.

Войска 16-го армейского корпуса, в зависимости от получаемых сведений о направлении и движении противника, были выдвинуты мною в двух направлениях: одна бригада по направлению на Синминтин и 25-я дивизия по направлению на Салинпу. Когда обозначилось, что японцы наступают не за Ляохе, а между Ляохе и Хуньхе, генерал Каульбарс отдал совершенно правильное распоряжение притянуть бригаду 41-й дивизии к 25-й дивизии. Мы имели бы 16-й корпус в 24 батальона в составе одной [413] группы войск, к нему генерал Каульбарс предполагал притянуть в полном составе 8-й армейский корпус, и мною эта группа была бы поддержана Сибирским корпусом. Мы имели бы против армии Ноги три наших корпуса. К сожалению, отданное уже приказание генералу Биргеру следовать на соединение с 25-й дивизией было генералом Каульбарсом отменено, и бригада эта все остальное время действовала отдельно от 25-й дивизии, увеличив смешение войск, особенно после отступления этой бригады частью к Мукдену и частью к станции Хушитай. Вместо 8-го армейского корпуса на подкрепление 25-й дивизии прибыли две бригады 10-го армейского корпуса. Наконец, командующий 1 Маньчжурской армией не признал возможным исполнить отданное ему приказание о направлении к Мукдену 1-го Сибирского корпуса в полном составе и испросил разрешение задержать два полка этого корпуса. Так что дивизии 1-го Сибирского корпуса прибыли к Мукдену каждая в трехполковом составе. Только командующий 3-й армией, вполне сознавая опасность нашего положения на правом фланге, с полной готовностью направил к Мукдену три полка 17-го армейского корпуса, составлявшие его армейский резерв, и прибавил к ним по собственной инициативе Самарский пехотный полк (в трехбатальонном составе), присланный к нему накануне распоряжением командира 1-го армейского корпуса на усиление левого фланга 3-й армии.

Между тем в течение боев 10—19 февраля распоряжениями командующих 1-й и 2-й армиями произведены различные перемещения войсковых частей, способствовавшие дальнейшему нарушению корпусной организации. За отсутствием достаточных резервов в армии, командующий 1-й армией помогал атакованным войскам, вводя войска из корпусных резервов войск еще не атакованные. Так, когда начались атаки на левый фланг расположения 1-й армии, командующим 1-й армии произведены передвижения частей вдоль фронта для содействия соседним частям, в том числе части 3-го Сибирского корпуса усилили движением на восток отряд генерала Ренненкампфа. [414]

Когда была атакована Гаутулинская позиция, вверенная обороне частям 3-го Сибирского корпуса, этим войскам помогли войска соседних к западу частей 2-го и 4-го Сибирских корпусов. Когда началась атака войск 2-го Сибирского корпуса, войскам этим помогли части 4-го Сибирского корпуса.

Таким образом, только распоряжением командующего армией и корпусных командиров уже получилось большое перемешивание частей. Подкрепления, присланные моим распоряжением, еще более увеличили в 1-й армии это перемешивание 16 и 17 февраля. В 1-й армии действовали против армии Кавамуры: 71-я дивизия в трехполковом составе, вся 6-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия, один полк 3-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, один полк 1-го армейского корпуса, итого 29 батальонов (из них бригада 6-й Восточно-Сибирской дивизии и один полк 1-го армейского корпуса, присланный моим распоряжением). Против армии Куроки действовали: 3-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия в трехполковом составе, один полк 71-й дивизии, два полка 4-го Сибирского корпуса, полк 2-го Сибирского корпуса, итого 25 батальонов. К этим силам, в расчете на переход в наступление, были мною присланы 72-я дивизия и 1 -й Сибирский корпус в полном составе и один полк 1-го армейского корпуса, итого 44 батальона. Всего, таким образом, на позициях 3-го Сибирского корпуса было собрано довольно сосредоточенно 69 батальонов.

Далее к западу на позициях 2-го Сибирского корпуса в составе этого корпуса — 14 батальонов, которые, подкрепленные одним полком 4-го Сибирского корпуса, отбивали с полным успехом все атаки японцев, в том числе японской гвардии. Далее к западу на позициях 4-го Сибирского корпуса, никем не атакованным, оставалось 20 — 24 батальона сего корпуса. Наконец, против правого фланга армии Нодзу — 24 батальона 1-го армейского корпуса не только отбивали с полным успехом атаки, но весьма удачно переходили и в наступление. В общем, в 1-й армии хотя и образовалось значительное перемещение частей, [415] но корпусная организация 1-го, 2-го, 4-го Сибирских и 1-го армейского корпусов не была нарушена в тревожной степени.

Много хуже сложилось дело во 2-й армии. Неудачная рокировка двух корпусов сводного стрелкового и 8-го армейского положила основание к нарушению корпусной организации. Далее отступая под напором противника части сводного стрелкового, 8-го и 10-го армейских корпусов еще более перемешались. В особенности в ночь на 19 февраля разорвалась на все продолжение боя связь между частями 8-го армейского корпуса: 14-я дивизия в трехполковом составе и один полк 15-й дивизии переправились на правый берег р. Хуньхе, двигаясь к западу, в то время как 15-я дивизия в трехполковом составе попала за левый фланг 3-й армии после ночного движения к северо-востоку.

Части 8-го и 10-го армейских и сводного стрелкового корпусов, сильно перемешанные, заняли к утру 19 февраля новые позиции на обоих берегах Хуньхе. Усилия восстановить нарушенную организацию в дивизиях и корпусах делались недостаточные. Только командир 10-го армейского корпуса еще сохранил под своим начальством две бригады 9-й и 31-й дивизий в составе 16 батальонов, выдвинутые моим распоряжением в направлении на Салинпу. Командир 16-го армейского корпуса находился при 25-й пехотной дивизии тоже в 12-батальонном составе. Командиры 8-го армейского и сводного стрелкового корпусов не имели в своем непосредственном подчинении и таких сил.

Распоряжением генерала Каульбарса генерал Церпинский был назначен начальствовать над левым флангом войск, переведенных на правый берег Хуньхе, причем в подчиненных ему войсках находился только один полк 10-го армейского корпуса, остальные части принадлежали 8-му армейскому, сводному и 5-му Сибирскому корпусам.

Одновременно с таким назначением командиры 8-го армейского, сводного стрелкового и 16-го армейского [416] корпусов были отстранены командующим 2-й армией от непосредственного командования войсками. Корпусная организация во 2-й армии окончательно разрушилась. 21 февраля явилась, как значится в 3-м томе моего отчета, возможность вывести из боевых линий весь 10-й армейский корпус и восстановить в значительной степени организацию 8-го армейского и сводного стрелкового корпусов, но командующий 2-й армией этой возможностью не воспользовался.

Бездействие войск 2-й армии 19 февраля, неудачные действия и бездействие большей части войск 2-й армии 20 и 21 февраля создали весьма трудное положение для правого фланга нашего расположения: войска армии Ноги вышли не только во фланг, но и в тыл расположения войск 2-й армии. Командующий 2-й армией продолжал видеть опасность не там, где она обозначилась, и главное внимание приковал к действиям армии Оку, оставляя армию Ноги беспрепятственно заходить в тыл наших войск. Без моего вмешательства войска армии Ноги 22 февраля овладели бы Мукденом и вышли в тыл расположения 2-й армии, захватив с. Сантайцзы и Императорские могилы.

Моим распоряжением 21 и 22 февраля организована была оборона позиции уже фронтом на север и на запад у Сантайцзы, Тахентуня и Унгентуня и приказано было занять Цуэртун. Отход к Хуньхе 3-й армии, сокративший наши позиции, позволил мне притянуть в свой стратегический резерв войска 15-й дивизии, попавшие в ночь на 19 февраля случайно в состав 3-й армии, части 54-й дивизии с генерал-майором Артамоновым и части 9-й пехотной дивизии с генерал-лейтенантом Гершельманом. Благодаря сбору этих сил опасность выхода в тыл войск армии Ноги была временно предотвращена, но наши войска в районе 2-й армии уже дрались на три фронта: на юге, западе и севере. Очевидно, что при этих условиях мною направлялись в бой те части, которые находились под рукой. Тем не менее ядром обороны на Северном фонте служила [417] бригада 41-й дивизии, Волынский полк и 9-й стрелковый, а у Цуэртуня собирались три полка 9-й дивизии и три полка 54-й дивизии.

21—22-го числа мною принимаются меры, дабы сделать последнюю попытку вырвать победу из рук японцев. В надежде на огромную убыль в предшествовавших боях в армии Куроки и на отличный состав войск 1-й армии, я после переговоров по телефону с командующим 1-й армией решил значительно ослабить состав этой армии, чтобы сохранить у Цуэртуня силы, достаточные для оттеснения армии Куроки. В мой резерв решено было направить всю 72-ю дивизию, бригаду 2-го Сибирского корпуса и 18 батальонов из 1 -й армии и 4-го Сибирского корпуса. Командующий 1-й армией предупредил меня, что если мы не будем иметь быстрого успеха на правом фланге, такое ослабление может быть опасно для 1-й армии. Сознавая полную справедливость этого предупреждения, я тем не менее признал необходимость рискнуть на это ослабление по следующим причинам:

1. В подчинении генерала Линевича и за отделением вышеперечисленных сил оставалось 105 батальонов отличных войск.

2. Противник именно против войск 1-й армии, судя по донесениям командующего 1-й армии, должен был понести огромную потерю.

3. Японцы к этому времени перевели на правый берег Хуньхе вслед за армией Ноги почти всю армию Оку, и мы должны были двигаться вперед для прорыва расположения противника или, подобно японцам, передвигаться вдоль фронта для усиления наших войск на правом берегу Хуньхе.

Как видно из содержания 3-го тома, надежды наши не оправдались: передвижение резервов к Цуэртуню совершилось медленнее, чем то было предположено, а противник, воспользовавшись ослаблением войск на фронте 1-й армии, прорвал это расположение. На том участке нашей позиции у Киузана, где совершился прорыв, в расположении командующего 1-й армии должно было находиться [418] из оставшихся под его начальством войск четыре полка, а оказалось лишь 10 рот Барнаульского полка{58}.

При этой обстановке, которая сложилась, наше отступление, по моему мнению, вышло запоздалым на один день. Вместо ввода в бой всех прибывших к Цуэртуню подкреплений, часть их (отряд генерал-лейтенанта Зарубаева) пришлось сохранить как последний резерв на случай, если бы японцы сделали попытку совершенно замкнуть огненное кольцо, которым все теснее сжимали части 2-й, 3-й и отчасти 1-й армий.

В особенности в последние бои под Мукденом был разобран по всему фронту боя 4-й Сибирский корпус. Причина к тому была определенная. Против весьма сильных позиций этого корпуса у Эрдагоу противник не наступал, и силы его были весьма незначительны. 32 отличных батальона 4-го Сибирского корпуса могли на этом участке быть употреблены командующим 1-й армии для перехода в наступление или совместно с войсками 1-го армейского корпуса, или с войсками 2-го Сибирского корпуса, или для общего перехода в наступление всеми войсками армии. В особенности благоприятный случай для перехода в наступление войск 4-го Сибирского корпуса представлялся, когда японцы вели яростные атаки на войска 2-го Сибирского корпуса. Движением вперед войска 4-го Сибирского корпуса брали во фланг и даже в тыл атаковавшие нас войска. Японской гвардии угрожал полный разгром. Но мы не воспользовались благоприятным случаем. Отсюда произошло то, что войска 4-го Сибирского корпуса, не имевшие против себя противника, как бы составили резерв 1-й и 2-й армий.

Наибольшая перемена частей была у нас 23—25 февраля на случайном северном фронте 2-й армии с центром у с. Сантайцзы. Но части эти попали в руки весьма энергичного и храброго начальника генерала Лауница, и он с ними, самоотверженно действуя, отбивал все атаки японцев [419] и выручил бездействующие войска 2-й армии, которым Ноги вышел в тыл. 25 февраля генерал Милов, начальствуя арьергардом, в составе которого был один Люблинский полк 8-го армейского корпуса, мужественно и успешно выполнил тяжелую возложенную на него задачу — прикрытие отступления 2-й и 3-й армий.

Надо иметь в виду, что полковая организация при смешении корпусов в большинстве случаев была сохранена. Это давало в бою твердые соединения, которые в энергичных руках, всюду, даже бок о бок с частями других дивизий и корпусов, дрались хорошо. Сохранение полковой организации было столь же важно и для продовольствия войск. Обоз 1-го разряда (с походными кухнями и патронами, двуколками) сохранялся при полках. Патроны пополнялись, и пища готовилась во многих случаях, несмотря на перемешку, часто своевременно. Близость запасов от Мукдена обеспечивала пополнение израсходованных полковых запасов.

Наконец, прибавим, что и у японцев во время, например, случайного для двух сторон кровопролитного боя 14 января у м. Синапу (близ Сандепу) при небольших относительно силах, выставленных японцами, оказались действующими против войск 1-го Сибирского корпуса части пяти японских дивизий.

Объяснения причин перемешки частей приведены выше, но оправдания во многих случаях я не признавал достаточными. Поэтому, донося государю императору о том, что главным виновником неудачи наших войск под Мукденом я признаю себя, мною в числе моих ошибок указано, что я не боролся в достаточной мере против перемешивания частей войск со своими помощниками, и по ходу боя сам вынужден был способствовать увеличению этого перемешивания.

Настоящую главу закончу, поместив ниже дословно мое прощальное обращение к офицерам 1-й Маньчжурской армии.

В этом обращении под живым впечатлением пережитого и прочувствованного во время войны мною в главных [420] чертах приведены те недочеты, которые препятствовали нам в срок, до заключения мира, победить японцев. Но указывая наши недочеты, я отметил и сильные стороны войск, которыми командовал, дававшие нам полное основание верить в наш конечный успех.

Офицерам 1-й Маньчжурской армии

Через несколько дней 1-я Маньчжурская армия расформировывается, и я покидаю главные войска, которыми имел высокую честь командовать два года.

На войска 1-й Маньчжурской армии выпала с самых первых дней войны тяжелая задача сдерживать напор превосходных сил противника, дабы дать время сосредоточиться прибывающим из России подкреплениям.

Бои под Тюренченом, Вафангоу, Ташичао, Янзелином, Ляньдяньсянем и затем многодневные сражения под Ляояном, Шахе и Мукденом выпали на долю войск 1-й армии и заслужили им почет среди войск других армий.

Во многих случаях войска 1-й армии твердо отстаивали вверенные их обороне позиции и отступали только по получении на то приказания. С особой гордостью различные части 1-й Маньчжурской армии могут вспоминать участие в следующих боях: 11-й и 12-й Восточно-Сибирские стрелковые полки — бой под Тюренченом, полки 1-го Сибирского корпуса — бой под Вафангоу, полки 4-го Сибирского корпуса — бой у Ташичао, полки 3-го Сибирского корпуса — бой у Ляньдяньсяня, полки 1-го, 2-го, 3-го и 4-го Сибирских корпусов — тяжелый бой под Ляояном, на левом берегу Тайцзыхе. Полки Томский, Барнаульский, Иркутский, Выборгский и 4-й Восточно-Сибирский стрелковый — бой на Шахе, под Хамытаном. Отдельные части 1-го и 3-го Сибирских корпусов — бой в сентябре в горной местности у Тайцзыхе. Полки 19-й, 20-й, 36-й Восточно-Сибирский стрелковый, Семипалатинский и три полка 26-й пехотной дивизии Вильманстрандский, Нейшлотский и Петровский — бои 3 октября за сопки Новгородскую и Путиловскую. Полки 1-го Сибирского корпуса — бои у Сандепу. Полки 71-й пехотной дивизии — февральские бои [421] под Мандандзянем. Вся 6-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия, 9-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, а также Выборгский полк — бой у д. Кудяза и Мадандзян. 10-й, 11-й и 12-й Восточно-Сибирские стрелковые полки, Красноярский, Енисейский, Царицынский полки — бой у Гальулина. Полки 2-го Сибирского корпуса — бой с японской гвардией у Каадолинсана. Полки 1-го армейского корпуса — бои у Люцзятуна, Новгородской сопки, на позиции у р. Хуньхе и у Цуаванче. Полки 4-го Сибирского корпуса: Томский, Семипалатинский, Барнаульский, части Омского и Тобольского полков — бои на позиции у р. Хуньхе, а также у Цуэртуня и у Тава. 1-й Восточно-Сибирский стрелковый и Самарский полки — бой у Цуаванче, 34-й и 35-й Сибирские стрелковые полки — бой у Юхуантуня. Сибирские и Забайкальские казаки во многих случаях, особенно под Ляояном и Мадандзяном самоотверженно помогли другим родам оружия. Артиллерия дружно помогала пехоте. Многие полки постоянно действовали с одной и той же батареей, взаимно выручали друг друга и сливались с ними в одну боевую семью. Саперы, не жалея себя, работали сами и учили пехоту работать.

При относительно слабом составе 1-й Маньчжурской армии, в среднем боевом составе до 100 000 штыков при 2400 офицерах, по 1 марта 1905 г. потеряли: офицеров убитыми 395, ранеными 1733, нижних чинов убито 10 435, ранено 56 350, что составляет убыль в боях убитыми и ранеными: офицеров 91 % и нижних чинов 67 % среднего боевого состава. В отдельных частях потери убитыми и ранеными составляли: в 34-м Восточно-Сибирском стрелковом полку офицеров — 89, нижних чинов — 3243, в 36-м Восточно-Сибирском стрелковом полку офицеров — 73, нижних чинов — 2531, в 3-м Восточно-Сибирском стрелковом полку офицеров — 102, нижних чинов — 2244, в 4-м Восточно-Сибирском стрелковом полку офицеров — 61, нижних чинов — 2170, в 23-м Восточно-Сибирском стрелковом полку офицеров — 50, нижних чинов — 2290, в 1-м Восточно-Сибирском стрелковом Его Величества полку офицеров — 71, нижних чинов — 1929. [422]

Особо самоотверженное поведение офицеров в бою видно из того, что процент убитых и раненых офицеров значительно выше, чем нижних чинов.

Многие отдельные части войск доказали, что даже после потери двух третей убитыми и ранеными в одном бою русский офицер и солдат еще могут продолжать бой.

И все же, несмотря на такие жертвы, несмотря на геройские усилия, мы не достигли победы над врагом. Несомненно, что мы имели очень храброго, энергичного и в высокой степени воинственно настроенного противника. С особым уважением к японцам можно вспоминать, как они, не жалея жизни тысяч людей, заполняя трупами своих товарищей устраиваемые нами препятствия, стремились достигать наших позиций. Правда, долгое время по особым условиям японцы могли обрушиваться на нас превосходными силами.

Но мы крепли в неудачах, приобретали боевой опыт, усиливались подходом подкреплений и, наконец, летом прошлого года достигли такой силы, материальной и духовной, что победа, казалось, уже была обеспечена нам.

Все относительно спокойное между большими боями время энергично употреблялось для усиления армии. Ее трудами укреплены многие позиции до Мукдена и под Мукденом. После Мукденского боя войскам 1-й армии была поручена оборона левого фланга всех армий. До р. Сунгари трудами армии сооружено три весьма сильных оборонительных линии, называемые Сыпингайская, Гунчжулинская и третья у Куанченцзы и Гирина. Все эти линии, особенно первая и вторая, по своим укреплениям и местности вполне обеспечивали как самую упорную оборону, так и переход в наступление. Не вполне еще готовые к наступлению, войска уже с мая прошлого года радостно приветствовали бы переход в наступление противника. Но японцы, потрясенные потерями под Мукденом, полгода оставались на месте, ожидая нашего перехода в наступление.

Перенесенный боевой опыт положен был в основание непрерывно производившихся в войсках занятий. [423]

Тактическая подготовка войск очень подвинулась вперед. Укомплектования не только пополнили поредевшие ряды, но дали возможность развернуть все стрелковые полки в четырехбатальонный состав. Прибыло в состав 1-й армии подкрепление: 53-я пехотная дивизия, Пластунская бригада, Донская казачья дивизия.

Силы одной 1-й армии к августу превзошли по числу штыков те силы, с которыми мы боролись с начала войны до сентябрьских боев на Шахе включительно.

Санитарное состояние армии благодаря усиленным заботам всех начальствующих лиц и самоотверженной работе врачей было прекрасно за весь период.

При недостатке укомплектований, если бы мы дали развиться в армии болезненности, у нас остались бы для боя только слабые кадры. Поэтому настоятельно было необходимо, не жалея сил и средств, бороться, дабы сохранить для строя здоровым каждого человека. И я счастлив признать, что наши общие усилия дали редкий результат. Наши потери заболевшими были меньше, чем убитых и раненых, а именно, пехота 1-й Маньчжурской армии за время войны по 1 августа 1905 г. потеряла:

Обращаю, однако, внимание, что офицеры, терявшие в бою больший процент убитыми и ранеными, чем нижние чины, вследствие лучших жизненных удобств должны бы терять заболевшими меньше, чем нижние чины. Вышло наоборот, что доказывает, что наши офицеры не обладают достаточной физической крепостью и не умеют беречь себя вне боя. Необходимо обратить на это серьезное внимание.

Материальная часть армии находилась к августу в полном порядке. Обмундирование, снабжение всеми видами довольствия было обеспечено. Технические средства [424] возросли. Никогда наша армия не представляла такой грозной силы в материальном и духовном отношении, как летом 1905 г., когда неожиданно для действующих войск, кои уверены были в неудаче переговоров в Портсмуте и горячо желали этой неудачи, был заключен мир, необходимый для внутренних дел в России, но тягостный для армии.

С глубоким уважением к делам армии вспоминаю, с какой горестью была встречена всеми чинами весть о мире. Биваки войск как бы вымерли. У всех от мала до велика была одна тяжелая мысль: война кончена ранее достижения победы над врагом.

Оглядываясь назад на недавнее боевое испытание, мы найдем утешение в сознании исполненного долга перед государем и родиной в мере сил наших. Но в срок, который был дан нам, этих сил по разным сложным причинам оказалось недостаточно. Надо безбоязненно отдать себе отчет, какие же главные причины, кроме недостаточной численности, препятствовали нам быть победителями ранее заключения мира. Прежде всего, виновен в этом я, ваш старший начальник, ибо мне не удалось исправить в периоды боев наши недочеты духовные и материальные и не удалось еще шире воспользоваться несравненными сильными сторонами наших войск. Материальные недочеты всем известны: малое число штыков в ротах (вследствие отчасти малой заботливости о сохранении для боя возможно большего числа рядов со стороны всех начальствующих лиц), недостаток в первое время горной артиллерии, недостаток снарядов с сильным действием, недостаток пулеметов, недостаток технических средств, передвижения грузов и пр. В августе прошлого года большая часть этих недочетов чрезвычайными усилиями Военного министерства уже была пополнена. К недостаткам духовным я отношу большое разнообразие в обучении войск, недостаточную тактическую подготовку их, ввод в бой войск слишком малыми частями. Недостаточное выяснение положения противника перед боем и потому недостаточно сознательное, особенно при наступлении, ведение боя и главное — [425] недостаток инициативы, недостаток самостоятельности у частных начальников, недостаток боевого одушевления у офицеров и нижних чинов, малое стремление к подвигу, недостаточная взаимная выручка соседей, недостаток непреклонной воли от нижнего чина до старшего начальника, дабы доводить начатое дело до конца, несмотря ни на какие жертвы.

Слишком быстрый отказ после неудачи иногда только передовых войск от стремления к победе и вместо повторения атаки и подачи личного примера отход назад. Этот отход назад во многих случаях вместо того, чтобы вызвать у соседей увеличение усилий к восстановлению боя, служил сигналом для отступления и соседних частей, даже не атаковавших.

В общем, среди младших и старших чинов не находилось достаточного числа лиц с крупным военным характером, с железными, несмотря ни на какую обстановку, нервами, способными выдерживать без ослабления почти непрерывный бой в течение многих дней.

Очевидно, ни школа, ни жизнь не способствовали подготовке в великой России за последние 40—50 лет сильных, самостоятельных характеров, иначе они были бы в значительно большем числе и в армии, чем то оказалось в действительности.

Ныне непреклонной волей нашего державного вождя России даруются блага свободы. С народа снимается бюрократическая опека, и ему предоставляется возможность свободного развития и применения своих сил на пользу нашей родине. Будем верить, что эти блага свободы при хорошо поставленной школе скоро отразятся благотворно на подъем материальных и духовных сил русского народа и дадут на Руси во всех сферах деятельности людей самостоятельных, предприимчивых, обладающих широкой инициативой, крепких телом и духом. Тогда обогатится этими силами и армия.

Но нельзя армии ждать результатов работы нового поколения. Зная свои сильные и слабые стороны, мы можем и должны сами, не теряя ни одного дня, помочь себе. [426]

Война выдвинула, особенно среди чинов 1-й армии, много лиц, от скромных ротных командиров до корпусных командиров включительно, на плодотворную энергичную работу которых вся русская армия может положиться.

С радостью отмечаю, что из среды чинов 1-й армии уже немалое число лиц получили выдающиеся назначения на Дальнем Востоке и в Европейской России. Это служит новым доказательством, что наш верховный вождь неустанно следит за нами и не теряет времени, дабы отличать достойнейших из нас на пользу всей армии.

Вы опытом убедились, в какие трудные условия ныне поставлено ведение боя, какое напряжение духовное и физическое требуется, чтобы вести бой почти непрерывно в течение нескольких дней. Вы убедились также на опыте, какую важность приобретают в бою самые разнообразные технические средства. Все это обязывает вас стремиться к совершенствованию себя и не только в духовном, но и в физическом отношении. Наша школа, за исключением кадетских корпусов, не заботилась о физическом развитии детей. В результате многие из наших офицеров слабо развиты физически, что и сказалось во время войны, как выше было указано. Обратите внимание на гимнастику, на фехтование, особенно на эспадронах, на стрельбу. Надо, чтобы офицер не был зрителем на физических упражнениях нижних чинов, как то замечалось во многих случаях, а мог бы служить и в этом деле примером для своих подчиненных.

В русской армии наши офицеры всегда стояли близко к нижним чинам, отечески к ним относились, любили их и пользовались взаимно их любовью. Помните, что для нашего солдата слова «отец-командир» — не простой звук, а глубокое верование, что каждый начальник только тогда найдет доступ в солдатское сердце, когда станет в их сознании отцом-командиром. Прибавлю, что можно быть очень строгим начальником и в то же время стать отцом-командиром. Наш простой человек не боится строгости и даже уважает ее. Строгость в большинстве случаев в армии спасительна, ибо охраняет от проступков, [427] а многих — от преступлений, но простой человек особенно чуток к несправедливости и верно отличает всякую фальшь в отношениях к нему. Вы, разделявшие с нижними чинами все труды и опасности боевой жизни, находитесь в исключительно благоприятных условиях. Нижние чины, видевшие своего офицера в бою всегда на своем месте, видевшие его самоотверженный пример, когда то требовалось, многое простят ему и пойдут за ним в огонь и воду. Надо бережно и заботливо охранять эти связи, не переводя без крайней надобности боевых офицеров из тех частей, с которыми они были в бою.

Крепко обороняйте традиции, приобретенные войсками, не теряйте времени, чтобы в каждой роте, сотне, батарее сохранить в вечной памяти подвиги свои, части и отдельных лиц.

Стойте возможно ближе к солдату, добивайтесь его полного доверия. Заслуживайте такое доверие непрерывной заботой о нем, любовью к нему, строгим и в то же время отеческим к нему отношением, знанием своего дела, примером своей жизни. Только при этом доверии вы будете в силах использовать все его хорошие качества, ослабить его недостатки и охранить от вредных влияний, которые ныне будут более опасны, чем ранее. Недавние примеры военных бунтов должны быть у нас постоянно в памяти.

Обращаюсь к вам, командиры полков, в частности. Вы убедились, какое огромное значение имеет в бою полковой командир. Во многих случаях от того, как он вел бой со своим полком, зависела участь всего боя. Во многих случаях достаточно было, чтобы во главе полка явился энергичный, храбрый, знающий полковой командир, как полк в короткое время в боевом отношении становился неузнаваемым. Такое значение вызывает необходимость не только тщательного выбора на должность командира полка, но и непрерывной работы командира полка к совершенствованию всех подчиненных ему чинов в учебном и духовном отношении.

К сожалению, до сих пор наши полковые командиры были чрезмерно завалены заботами хозяйственными [428] и перепиской и не могли уделять достаточное время на строевую часть, на общение с офицерами и нижними чинами, на воспитание их. Командир полка при некоторых военных начальниках являлся в большей мере ответственным за несвоевременную окраску обоза, чем за недостаточную тактическую подготовку полка. Вечная забота об отыскании источников на покрытие расходов по статьям, на которые не было назначено отпусков от казны, забота о накоплении мундирной одежды, о накоплении разных капиталов приводили к тому, что некоторые командиры полков плохо знали своих офицеров, а по отношению к нижним чинам творили нехорошее дело, ибо за счет желудка и здоровья солдата образовывали экономические капиталы.

В минувшую войну чины интендантства блестящим образом справились с тяжелыми обязанностями, на них возложенными в военное время, и доказали, что они заслуживают полного доверия и в мирное время. Поэтому ныне безбоязненно можно передать интендантству в значительной степени заботу о хозяйственной части войск (обмундирование, снаряжение, обоз, продовольствие). Тогда командиры полков и ротные командиры станут прежде всего начальниками живых людей и перестанут быть чиновниками в канцеляриях и смотрителями в различных цейхгаузах. Тогда дело обучения и, главное, дело воспитания войск выиграет.

Обращаю особенное внимание всех начальствующих лиц на необходимость сознательного и самого внимательного изучения характеров вверенных их попечению подчиненных. Мы бедны выдающимися самостоятельностью, энергией, инициативой людьми. Ищите их, поощряйте, продвигайте вперед. Вызывайте рост этих основных для военного человека качеств. Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, во многих случаях в России не только не выдвигались вперед, а преследовались: в мирное время такие люди для многих начальников казались беспокойными, казались людьми с тяжелым характером и таковыми и аттестовались. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди без [429] характера, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем соглашаться с мнениями своих начальников выдвигались вперед. Будем помнить, что за наше невнимание к аттестациям вверенных нашему командованию подчиненных мы тяжело поплатились в эту войну.

Большая часть войск 1-й армии оставлена на Дальнем Востоке. Вполне уверен, что славные Сибирские войска, входившие в состав 1-й Маньчжурской армии, составляющие в бою твердую основу наших армий, и ныне, в мирное время, при новых условиях, дадут прочную охрану России на Дальнем Востоке.

Прощаясь с вами, мои дорогие боевые товарищи, искренно желаю вам, чтобы пережитый вами боевой опыт принес великую пользу армии и нашей родине.

Твердо преданные престолу и родине, всегда готовые поддерживать порядок и правительственную власть, чуждые борьбы политических партий, вы, в сознании как своих сильных, так и слабых сторон, явленных в минувшую войну, верю, быстро залечите раны свои и поведете армию к совершенствованию.

Если в вашей будущей работе по совершенствованию самих себя и вверенных вам нижних чинов вы и будете лишены сознания одержанной победы в минувшей войне, то в утешение и подкрепление вы можете смело вспоминать, что, не жалея сил и жизни, были готовы продолжать войну с храбрым врагом до полной над ним победы. Верили в победу над ним сами и успели вселить эту веру в нашего чудного солдата. Бог вам на помощь в предстоящей вам мирной, но важной для нашей дорогой родины деятельности.

Низко кланяюсь вам и приношу искреннюю признательность за самоотверженную боевую службу. Прошу вас в частях войск передать всем нижним чинам мою благодарность за боевую службу, низкий поклон за многократную ко мне ласку и пожелания неизменно верной службы царю и родине.

5 февраля 1906 г., г. Шуанченпу [430]