Как любые нормальные люди, я и Елкана мечтали о счастье. Более того, в отличие от большинства из них, мы не только мечтали, но и старательно, обеими руками, всеми своими силами старались приблизить это счастье. Наша жизнь — поступательное направленное движение, все более приближающее к заветной цели — семье.

После нашего знакомства, через несколько недель, я поняла, что Елкана — это тот самый мужчина, от которого я хочу родить. А он осознал, что я именно та самая женщина, которую он хотел бы видеть матерью своих детей. Других оснований для брака, по нашему мнению, быть не может. У нас общие понятия о том, что, собственно, называется семьей: на нашем языке «семья» — это я, он и наши дети. Пока мы только счастливые любовники и не более. До тех пор, пока я не стану матерью, а Елкана отцом одного и того же человека.

Это таинство — как двое сливаются в одном, не являющемся в конечном счете ни одним из них. Дух захватывает от сознания, что ты способен совершить чудо — дать жизнь новому человеку, у которого будут свои взгляды, суждения, а может, он будет совершенно не похожим на нас, другим. Между нами, возможно, возникнет конфликт поколений, мы можем не найти общего языка — но все это нормально! Вся наша жизнь с того момента, как мы решились… как решили, что готовы исполнить свой долг, священную обязанность неизвестно перед кем — возможно, перед тем человеком, которому еще только предстоит жить, возможно, перед собой, — не знаю, но наша жизнь подчинилась именно этой цели. Я избавлялась от жира, разрабатывая мышцы, чтобы организм был полностью готов к предстоящей перегрузке. Мое тело стало прекрасным, гибким, сильным, кожа шелковистой и очень упругой. Я организовала свою работу таким образом, чтобы выполнять ее дома. Мы бросили курить, стали употреблять больше морепродуктов, обменяли две наши квартиры на одну большую, наметили, где будет детская, поженились — в общем, в один день все было готово.

Ночью наши занятия любовью, зачастую скоротечные, даже суетливые, обрели новый смысл. Сознание того, что ты собираешься дать жизнь, превращает все твои действия в часть священного ритуала, «волшебнодействия», если можно так сказать. Мужчина в этот момент только мужчина, а женщина — только женщина: безо всяких «но» и условностей, без кастрированно-стерильного понятия «гендер» и прочей социальной ерунды. Если хотите, даже любовь здесь не важна.

Любовь — это легкая воздушная пена «цивилизованных отношений». Взбитые, ажурно уложенные сливки на банальном бисквите. Надуманное нами взаимодействие с созданным игрой фантазии идеалом возлюбленного, монохромный мираж по сравнению с настоящим, главным, самым древним и сильным инстинктом продолжения рода. Этого нельзя понять, не пережив. В этот момент ты не просто думаешь о несуществующем пока Человеке.

Мы больше не кувыркались, не шутили: мы занимались самым серьезным делом в нашей жизни — ребенком, осознавая всю меру ответственности за свои действия. Ведь дети не должны рожать детей — это прерогатива взрослых.

Так продолжалось несколько ночей в нашей новой квартире, в спальне, ставшей священным местом, на алтаре супружеской постели. Это ни с чем не сравнимое ощущение, что ты приобщился к чему-то божественному, к вселенскому порядку, к колесу смертей и рождений. Сейчас наши тела сольются в единый поток, который даст начало новой жизни.

Это повторялось каждую овуляцию.

Мистический акт, совпадающий с фазами луны.

В одной и той же позе, которая наиболее благоприятна для зачатия. Муж приподнимает мне бедра, чтобы увеличить шансы. Он обращается со мной так аккуратно, словно я стеклянная, как будто я уже беременна. Честно говоря, я и сама в это поверила.

Проходил месяц за месяцем. Луна вызывает приливы и отливы, она управляет мировым океаном, она управляет моим телом. И почему-то отказывается нам помочь.

Разворачивая очередной экспресс-тест на беременность, мысленно я уже видела, как две полоски, указывающие на наличие беременности, проступают на белой поверхности. Но через положенное количество минут ярко проступила только одна полоса. Я встревожилась, в голове пронесся вихрь мыслей. И о том, что тест не исправен, и что мало времени, может быть, прошло, и что я бесплодна.

Закончилась осень, настала зима. Земля оделась в саван.

Мы продолжали свои попытки, тревожно вглядываясь друг в друга, и каждый старался отогнать от себя мысль о собственном бесплодии. Муж старался проникнуть внутрь меня как можно глубже, во время семяизвержения поднимал мой таз чуть ли не в вертикальное положение.

Еще одна погибшая яйцеклетка.

Мы обратились к врачу.

Спермограмма Елканы — все в порядке.

Мой гормональный фон — все в порядке.

Проходимость труб — в порядке.

Назначили поддерживающую терапию. Сказали, чтобы мы попробовали еще, а если через два месяца ничего не получится, то имеет смысл пройти полное обследование обоим.

Мысль о возможном бесплодии сводила меня с ума. Я заставляла, буквально заставляла мужа ложиться в постель каждую свободную минуту, хотя не ощущала ровным счетом никакого возбуждения. Только ужас перед тем, что мои опасения могут оправдаться. Два месяца — это срок, за который должна решиться вся моя жизнь. Понимая, как это важно для нас, Елкана делал это. Но я почувствовала, что он уже не верит.

Я была на грани нервного срыва. Я пошла в церковь… Да, и молилась, плакала, ставила самые дорогие свечи Николаю Чудотворцу, особенно много Деве Богородице Марии. Я начала сходить с ума. Ночью положила под подушку икону и попросила мужа прочесть молитву. Он как-то странно посмотрел на меня, но прочел. После чего с трудом вошел в мое чуть влажное влагалище и задвигался, беспокойно поглядывая на меня.

Я долго лежала, согнув колени, подняв таз вверх, мышцы ягодиц уже свело слегка, когда он положил руку мне на живот и ласково опустил меня вниз, обнял и сказал страшную вещь, прозвучавшую как приговор. Этой фразой он дал мне понять, что поставил на нашем будущем, о каком мы мечтали, ради которого прожили эти годы, — большой крест.

— Анна, даже если у тебя не может быть детей, я все равно буду тебя любить…

У меня в груди все разорвалось в этот момент. Я отвернулась и заплакала, потом выбежала вон, словно одержимая бесами из церкви. Не могла оставаться в этой постели!

Во время обследования я надеялась на чудо, ходила в церковь уже каждый день, молилась, молилась, молилась! Перебирала четки, пока у меня брали мазки, вытяжки, еще бог знает что. Я надеялась, я искренне уверовала в то, что сейчас мне скажут, что у меня все в порядке, нужна только несложная операция, пусть даже сложная, но я смогу, я смогу иметь детей!

Муж старался меня поддержать, но он делал это неуверенно. Я не видела той же дрожи в его движениях, что у меня, того же переживания в глазах. Да, он заботится, да, он тревожится за меня, но не верит. Он как будто заранее знает, что ничего не получится. Это так похоже на предательство!

— Может быть, ты никогда и не хотел ребенка от меня?! — крикнула я на него.

Он вздрогнул и посмотрел так, словно я его поранила бритвой. Потом встал и пошел к двери.

— Куда ты идешь?! — я была пьяна. Меня неотвязно стала преследовать мысль, что он ищет другую мать для своих детей. Я была в этом просто уверена. Я ведь теперь вроде как и не женщина в полном смысле этого слова. Зачем я ему?

— Ну и иди! Иди к ней!

Он не слушал меня. Просто бежал из этой квартиры, из этого склепа наших надежд, оставляя меня с их трупами наедине. Я уже не ходила в церковь, я пила. Пила коньяк, заедая его мороженым, чтобы крепко спать и ни о чем не думать.

Дело в том, что мое тело не принимает плод. Это какой-то сложный генетический фокус. Мои клетки идут в атаку, немедленно разрушая образующуюся зиготу. Стоит оплодотворенной яйцеклетке оказаться в матке — на нее тут же набрасывается свора «антител» и безжалостно уничтожает. Это нельзя вылечить. Это СПИД наоборот. Неподавляемая иммунная реакция. Мне очень хотелось неизлечимо заболеть, чтобы Елкана был со мной все время до конца, и умереть у него на руках, чтобы он обо мне помнил, чтобы не увидеть, как другая женщина родит ему ребенка!

Но он возвращался, ложился со мной рядом. Пытался ласкать меня, но мне казалось, что это все из жалости. Бессмысленность занятий любовью со мной была очевидна. У меня иммунитет к беременности! И я отворачивалась, а он обнимал меня. Но это так больно, когда человек, которого любишь больше всех на свете, который тебе дорог, ты им дышишь, ты хотела сделать его счастливым, подарить ему ребенка, когда он жалеет тебя!

Настанет день, и я стану для него камнем на шее.

Он будет вынужден врать, чтобы прикрыть свои внебрачные связи, а я не хочу, чтобы он унижался. Я не смогу видеть его таким. Я уже сейчас вынуждаю его врать — его бесконечные клятвы в любви и верности, что ничего не изменит его отношения, что он меня любит, что я близка и дорога ему…

Я не верю! Не верю ни единому слову! Я бесплодна! С его желанием иметь ребенка его отношение ко мне не могло остаться прежним!

Однажды ночью я увидела его сидящим в самом темном углу пустой комнаты — той, которую мы отвели под детскую, курящим пятую или шестую сигарету. Луна расстелила на полу яркую серебристую дорожку, словно торжественно приглашала меня выброситься в окно.

Я стала думать, как сделать так, чтобы он от меня ушел.

Я становилась все невыносимее. Пила открыто, шаталась по квартире с утра до ночи в ночной рубашке и халате, с грязными волосами, ничего не делала, ругалась с ним, кричала, устраивала сцены, обвиняла мужа в изменах.

Я делала это специально, чтобы он ушел, перестал меня жалеть, но в его глазах только появилась глубокая, непроходящая грусть. Он стал рассеян, сам все делал по дому, по ночам обнимал меня. Однажды я проснулась оттого, что кровать подо мной слегка вздрагивает. Муж сидел на полу, прислонившись спиной к боковой поверхности, и плакал, глядя на нашу свадебную фотографию. У меня внутри все так заболело, что хотелось закричать, попытаться вырвать эту щемящую причиняющую боль струну, проходящую через горло, кинуться к нему, сказать, как я его люблю, что больше всего на свете хочу, чтобы мы были вместе! Но я сдержалась, перевернулась на другой бок и вцепилась зубами в руку, чтобы только не заплакать.

Наконец я придумала способ. Я стала изменять ему. Просто выходила на улицу, шаталась по городу, знакомилась с мужчинами, шла к ним домой. Потом смачно ему рассказывала, смещая акценты, гротескно раздувая детали.

Наконец он не выдержал. Однажды положил передо мной документы на развод. Я сразу все подписала. Мы продали нашу квартиру и снова купили две разные.

Когда суета переезда закончилась, я сняла с себя маску радости по поводу нашего развода, легла на пол своей пустой квартиры и заплакала. Я рыдала, лежа на полу, и если бы только могла — то плакала бы кровью. В эту ночь я поняла, что мне все равно, что будет со мной дальше. Только бы он был счастлив. Пусть мечты о счастье сбудутся хотя бы у одного из нас.

Мне казалось, я правильно поступила, что обрадуюсь, когда узнаю, что Елкана снова женился и у него все хорошо. Но когда на пороге моей квартиры возникла молодая, удивительно похожая на меня женщина, со слегка стервозным лицом и представилась новой женой моего мужа, я опешила. Я оказалась не готова.

Она говорила долго. Как ей ни прискорбно, но она совершенно не понимает его, что, видимо, он до сих пор любит меня, что не знает, что ей делать. «Вы должны понять, он не будет с вами счастлив… Я могу, а вы не можете…» и все в таком духе. «Конечно, я рожу сразу, как только мы поженимся, хоть это и не входило в мои планы…»

Женщина представилась мне Фенаной. Суетливость ее движений, вороватый взгляд, новое платье, несколько нелепо сидящее на ее рыхлом теле, волосы, крашенные в черный цвет, стрижка каре с химией создавали впечатление, что она в костюме пуделя с детского утренника. И мои черты лица, но странно дергающиеся, словно неудачно приклеенные, нарисованные, будто они ей мешают, и она все время их поправляет. Она спрашивала меня о характере моего мужа, его привычках, старалась быть любезной, постоянно покалывая меня исподтишка патетическими фразами о готовности обрюхатиться, несмотря ни на что.

Мы расстались хорошо, договорившись, что она будет навещать меня и рассказывать о том, как они живут. В следующий раз она появилась через полгода и торжественно внесла ко мне свой живот. Она беременна. Я облегченно выдохнула. Она рассказывала мне, как Елкана счастлив, как он заботится о ней и о ребенке, что он уже не вспоминает обо мне…

На следующий день меня разбудил звонок. В трубке помолчали и прервали связь. Вечером звонок повторился.

— Елкана… Это ты?

— Да…

— Зачем ты звонишь?

— Не знаю…

Потом мы встретились — он настоял. Говорили о его семейной жизни, я соврала, что у меня тоже все налаживается, есть человек… Его глаза стали еще грустнее.

— Я люблю тебя, Анна! — остановил он меня, взяв за плечи. И летний ливень хлынул на нас, смывая… что-то смывая… и скрыл мои слезы.

Он несчастен! Мы оба несчастны.

Фенана явилась ко мне со скандалом, втолкнула меня в мою же квартиру животом и, потрясая налившимся молоком бюстом, требовала, чтобы я оставила ее мужа в покое, что у них семья, прошлого не вернуть. Она сметала своим огромным пузом все хрупкое, что было расставлено не очень высоко: чашку с края стола, статуэтку с телефонной полки, флакон духов с моего туалетного столика, расхаживая за мной по квартире, как будто это ее собственность.

— Конечно, ваше бесплодие — это большая неприятность. Но на все воля свыше… В общем, я надеюсь, что, как женщина, вы меня поймете!

Я возненавидела Бога в этот день.

Фенана, такая искусственная, ненастоящая, носящая ребенка моего мужа как одолжение, как свою часть нелепой сделки, — получит все мои мечты, все мои надежды! Я ненавидела Бога. Такая несправедливость может быть разве что нарочно! У меня и мысли не возникало, что Его нет.

Прошло несколько лет.

Я усиленно собирала справки, ездила по домам малютки, решила, что усыновлю ребенка. Я искала малыша, которого возьму на руки и почувствую, что он мой. Но этого не происходило. Младенцы были трогательны, несчастны, заставляли сжиматься мое сердце, но я не чувствовала их родными, не чувствовала горячего животного прилива сметающей все материнской любви.

Я отчаивалась, наверное, это может произойти только естественным путем — через беременность, роды. Я не могла взять кого-то и заботиться только из чувства долга. Понимать, что должна любить, но не чувствовать этого сердцем. Нельзя обманывать хрупкое создание, лишенное права выбора.

Я заставляла себя снова и снова обходить брошенных детей. Сердце мое наполнялось горечью — за каждым этим беспомощным созданием, обреченным на детские дома, лишенную любви и заботы жизнь, стоит сука, не имеющая права назвать себя женщиной.

Все они представлялись мне Фенанами.

* * *

Расплывшаяся, с толстым слоем косметики на озлобленном лице Фенана пришла ко мне с детьми. У нее их теперь стало двое. Беспрестанно давая им подзатыльники, она зло и отрывисто рассказывала мне о своих заботах с ними, говоря, что завидует моему бесплодию, что я не представляю себе, какая это обуза, что она больше ни за что никого не родит. Жаловалась, что ее фигура теперь никогда не придет в норму.

— Куда ты полез! — дернула она маленького сына, тот заплакал, она сильно шлепнула его. — Что тетя Анна о тебе подумает?

Мальчик посмотрел ненавидящими глазами, как будто это все из-за меня. Я и вправду почувствовала себя виноватой. Фенана по-прежнему походила на пуделя со своей нахимиченной стрижкой каре, но теперь казалось, что пудель неухожен и сильно облез. Черные крашеные волосы, ежегодно подвергаемые химической завивке — она красилась и завивалась даже во время беременности, — превратились в бесформенную паклю, торчащую в разные стороны. Мои черты лица деформировались, как будто они стали ей малы, полиняли, вытерлись. Сквозь них стала проступать настоящая Фенана — склочная, мелочная, глупая баба. В мятых шелковых брюках и бесформенной синтетической блузке с кричащим рисунком, с темными кругами от пота под мышками.

Наконец они ушли. Фенана не бросала своих детей, не отдавала их в дом малютки, но назвать ее матерью у меня не поворачивался язык.

Спустя несколько дней раздался звонок. На пороге стоял Елкана с чемоданом. С него тонкими струйками стекала вода — на улице страшный ливень. Он весь дрожал и постукивал зубами. Я провела его в ванную, сделала погорячее воду, дала полотенце, теплый халат. Он пил горячий чай с малиновым вареньем, постепенно успокаиваясь.

— Я больше не могу с ней жить. И уйти от нее тоже. Все наши ссоры она переносит на детей. Начинает говорить им, какой я негодяй, что это я довожу ее, что я их не люблю, грозит, что в случае развода добьется лишения меня родительских прав, не позволит видеться с ними. Анна, что мне делать?

В его глазах читалась мольба.

Господи! Острая ненависть к себе, к моей неспособности родить снова поднялась у меня внутри. Все несчастливы — Елкана, женившийся на инкубаторе, сам инкубатор — Фенана, их дети — рожденные как гарантия семейной устроенности их матери, и я…

— Я не знаю, я не могу… — обида душила меня.

Я ничего не могу сделать ни для них, ни для себя!

Мой взгляд упал на чемодан, стоящий в прихожей.

— Но ты ушел…

— Нет, это она меня выгнала, — сказала, что ей надоело быть твоей тенью, что я все время думаю о тебе… что я как будто все время с тобой, что женат на тебе, а не на ней…

Я смотрела на него и чувствовала, что мы оба совершили какую-то роковую ошибку. Я совершила. Я сделала, а он не помешал… Я виновата в том, что произошло. Перед глазами промелькнуло мое пьянство, скандалы, мое желание освободить его от себя. И все зря!

— Прости меня! — я кинулась перед ним на колени и плакала, обняв его ноги.

Елкана не понимал, а может, давно все понял и простил, но гладил мою голову, успокаивал меня, говорил, что любит.

Мы занимались с ним любовью, не думая про завтрашний день.

— Знаешь, я шел к тебе пешком через весь город. Случайно мои ноги принесли меня к нашему дому, помнишь, где мы жили после свадьбы? Там теперь какая-то другая семья. Желтые шторы, такие красивые, не кричащие, нет… такие спокойные, как будто в них накопился солнечный свет. И вот за этим окном были черные тени. Сначала мужчина, держащий на руках ребенка, он поднимал его, опускал, и я слышал, слышал внутри себя, как они смеются, потом к ним подошла женщина, я увидел ее тень, легкую, высокую, гибкую, совсем как ты. Она подошла, и мужчина обнял ее. Так они и стояли, слившись воедино, четко вырисовываясь на желтом фоне. И хлынул ливень, а я стоял и стоял, смотрел. Как будто это наши мечты все еще живут там!

Елкана заплакал, уткнувшись мне в плечо. Я обхватила его крепко-крепко, чтобы он чувствовал мое тепло, мою любовь к нему. Так мы оплакивали свои несбывшиеся надежды, свою дурацкую, глупую жизнь.

— Прости меня… — я повторяла и повторяла.

И вдруг поняла — это я у самой себя прошу прощения! Это я себя обманула, предала, бросила!

Утром он ушел мириться с Фенаной. Дети значили для него почти все.

— Я не знаю, как… но я должен. Я отец, понимаешь? Я люблю тебя.

Он покрыл поцелуями все мое лицо и быстро вышел, словно разорвав наши сросшиеся за ночь тела.

Я видела, что ему больно, кивала головой, как китайский болванчик. Да, я понимаю…

Я села в кресло, спрятавшись в его недрах с ногами, и предавалась самобичеванию, снова и снова прокручивая свои воспоминания, стараясь ничего не упустить, задыхаясь от собственной глупости и боли. Как же мне теперь жить?

Телефонный звонок раздался как гром, заставив меня вздрогнуть. Звонили из дома малютки. Я машинально оделась и поехала как на работу. Дождь неистово хлестал в окна трамвая, я прижималась горящим лбом к холодной поверхности стекла, передвигая пылающую голову на холодное место, как только предыдущее нагревалось. Привычная остановка.

— Мальчик. Три недели, здоровый, мать — шестнадцатилетняя девчонка, не хотела оставлять, но родители настояли — строгие такие. В прямоугольных шерстяных костюмах. Это летом-то! Гхм! В общем, мальчик здоровый, — заключила социальная работница.

В огромной палате лежал один-единственный младенец. Я наклонилась к нему. Он посмотрел на меня очень серьезно, как будто оценивающе. Потом наморщил лоб, задумался и потянулся ко мне…

И пламя вспыхнуло!

Я ощутила себя матерью! Взяла его на руки и задохнулась от переполнившей меня, клокочущей, беспредельной любви! Я — мать! Праздничный колокольный звон поплыл над родильным домом, солнце вышло из-за туч, ворвавшись в окна. Может, от того, что я отчаялась, перестала надеяться, это произошло неожиданно!

Дальше, наверное, произошло чудо. У меня появилось молоко. Много, как будто я корова-рекордсменка! Я не могла лечь на живот из-за огромной, набухшей груди, на которую стоило только слегка надавить, и молоко било тонкими тугими струйками. Я примирилась с Богом. Принесла ему своего сына, крестила его, назвала Самуил — что значит «посвященный Богу». За всю свою жизнь я не знала большей радости. Не отходила от малыша ни на шаг, не могла с ним расстаться…

Прошел год. Раздался звонок. Честно говоря, в мою дверь звонят настолько редко, что, когда это происходит, я пугаюсь от незнакомого звука. Малыш тем более. Он громко расплакался, я взяла его на руки и пошла открывать дверь. На пороге стоял Елкана. Увидев меня с ребенком на руках, он уронил чемодан и стоял, словно ему явилась сама Богородица.

— Это мой?.. — наконец нерешительно вымолвил он…

Я было открыла рот, но Елкана порывисто обхватил нас.

— Нет, не говори ничего!.. Ничего не хочу знать! Это мой!

Он отпихивал меня от Самуила — оказалось, я все делаю не так! Он поразительно ловко одевал малыша, менял ему пеленки, купал.

Я сидела, слегка оторопев. Вот так неожиданно моя мечта явилась ко мне, не предупреждая о своем приходе… как будто мне это снится.

Новый звонок в дверь испугал нас обоих.

— Это кто? — спросил у меня Елкана, прижав к себе Самуила.

Мне показалось, он испугался, что это отец ребенка с работы пришел.

Я засмеялась, глядя на его встревоженное лицо. Открыла дверь… и получила пощечину.

На пороге стояла Фенана со своими двумя детьми. Они выросли — старший ходил в школу. Мальчишки стояли у нее по бокам, глядя на меня исподлобья и очень зло. Увидев у меня за спиной Елкану с Самуилом на руках, она оттолкнула меня, ворвавшись в квартиру, таща за собой детей, которые прошлись по всей моей обуви.

— Так вот в чем дело! Ах ты кобель! — она размахнулась сумкой.

Елкана уворачивался от ударов, подставляя голову и плечи, закрывая Самуила. Следующий момент я не очень хорошо помню. Увидев, что Фенана нападает на моего ребенка, я, кажется, сильно ее ударила. Во всяком случае она потом предъявила мне иск за сломанный нос. Двое зверенышей вцепились в меня и кричали, чтобы я не трогала их мать. Елкана положил-таки Самуила в кроватку и попытался что-то объяснить своим детям…

— Мальчики, мой уход не значит, что я вас не люблю… Напротив, если у нас с вашей мамой…

— Ты нам не отец! — отрезал старший. Младший заплакал, стоя посреди коридора, с одной стороны которого я пыталась избавиться от Фенаны, вцепившейся мне в волосы, с другой — Елкана удерживал своего старшего сына, чтобы тот меня не пинал, и над всем этим царил истошный крик Самуила.

Выкинув, наконец, Фенану на лестницу, я уперлась в дверь спиной, так как она снаружи таранила преграду, и я всерьез опасалась, что петли не выдержат.

Теперь в коридоре остались я, Елкана с беспомощным трясущимся лицом, которого мне было искренне жаль, и двое его детей от Фенаны. Старший резко стукнул отца локтем в пах. Грубо схватил за руку младшего, прикрикнув: «Не реви!» — потащил к двери. Младший упирался, падал на колени, тянул к Елкане руки и кричал: «Папа!» Старший, весь красный, отбросил его от себя, пнул и завопил: «Иди! И не возвращайся!»

— Выпусти меня, сука! — крикнул он мне в лицо.

Я отошла, открыла дверь, и они ушли. Я еще долго слышала, как Фенана выкрикивает угрозы, что она оставит Елкана без гроша, что он никогда не увидится с детьми…

Ее младший сын стоял перед отцом в нерешительности, он уже не плакал, а, задыхаясь, судорожно ловил ртом воздух. Огромные глаза, наполненные слезами, — словно мы хотим его убить…

Елкана обнял сына, говорил, что любит. Я бросилась к Самуилу, принялась его успокаивать и тоже говорила, что люблю…

Мальчик Елканы сидел на кухне, явно не зная, как ему теперь жить. Вернуться домой ему, по всей видимости, не представлялось возможным. Он поглядывал на аппетитную курицу в сковородке и сглатывал слюну. Я поставила перед ним тарелку. Но он оттолкнул ее и, зло посмотрев на меня, сказал: «Мама говорит — ты плохая!» Я не знала, что мне говорить. Сказать, что его мама врет? Но, с ее точки зрения, хуже меня действительно нет! Я же увела у нее мужа, отца ее детей! Это из-за меня он час назад задыхался в коридоре.

Елкана сел рядом с ним.

— Послушай, сейчас будет сложно… Но ты должен понять — Анна была моей женой до твоей матери, и я любил ее и люблю, — Елкана поднял на меня глаза, было понятно, что он не врет. — И тебя я тоже любил и всегда буду любить. Вы двое, твой брат и малыш в соседней комнате, — самые дорогие для меня на свете люди.

— А мама? — мальчик напрягся, ведь он с матерью пока живое целое.

— Твоя мама… Твоя мама сама все испортила, — Елкана отвел глаза. Ему было стыдно перед этим малышом за то, что он когда-то произвел его на свет от женщины, которую не любил и, следовательно, которая не могла все испортить, не желая мириться с отведенной ей ролью. Это он, только он сам совершил ошибку.

— Значит, это правда, что ты не любишь маму и мы тебе не нужны?! — слезы уже лились ручьями. Если отец не любит мать, значит, не любит и его! Предатель!

— Нет, неправда… Вы мне очень нужны… Ты мне нужен и твой брат… — Елкана гладил его голову, сын сначала уворачивался, но потом обхватил шею отца маленькими руками.

— А мама?

Елкана опустил глаза. Ребенок плакал, Самуил плакал, Елкана плакал, а я не знала, что делать. Сын Фенаны не вызывал у меня материнской теплоты, мне было его жаль, я чувствовала перед ним вину, но растить его… Я не хотела всю жизнь быть связанной с Фенаной. Может, это сурово и эгоистично, но моя спокойная жизнь с Самуилом была мне дороже душевного здоровья и равновесия этого малыша, который сидит у меня на кухне, отталкивая мои тарелки, и утверждает, что я плохая. Вряд ли он когда-нибудь будет думать иначе. Держа на руках Самуила, я вдруг осознала, что готова отказаться и от Елканы, если это принесет спокойствие и безопасность.

Фенана подала на развод. Она требовала передачи ей всего имущества, лишения своего бывшего мужа родительских прав, запрета на его встречи с детьми. Для старшего сына этого уже не нужно — он и так ненавидит отца и сам бы не стал с ним видеться. Но младший! Ни бесконечные выговоры матери о том, что его отец последняя сволочь, что ему плевать на своих детей, что они ему теперь не нужны — у него есть новый сын; ни подзатыльники и пинки старшего брата не могли заставить мальчика прекратить плакать при воспоминании о папе. Он ведь любил и плакал только от того, что ему внушали неразделенность этой любви! Фенана брала детей на все судебные заседания, одевая их в самые жалкие обноски, какие могла найти, — вся в черном, она искала законной защиты своих прав.

Елкана потребовал, чтобы младшего сына оставили ему. В обмен он соглашался с имущественным иском жены. Фенана, недолго поразмыслив, согласилась.

Сцена ее прощания с сыном врезалась мне в память настолько, что я могу воспроизвести ее в деталях.

Как всегда, накрапывал мелкий дождь. Стоя перед зданием суда на неровной выщербленной мостовой, Фенана, одетая в измятую темную юбку, бесформенную вязаную кофту, с развевающимися волосами, оттолкнула от себя младшего сына с криком: «Уходи! Мне не нужен сын-предатель!» Старший брат ударил его, и малыш упал лицом в огромную лужу. И плакал, и плакал — я выскочила из машины, подняла его и прижала к себе, грязного, плачущего. Он вырвался и плюнул мне в лицо: «Ненавижу тебя! Ненавижу!» Самуил заревел от возмущения в своем детском кресле на переднем сиденье… Елкана, вышедший из дверей, подхватил сына на руки: «Мальчик мой, тихо… Не плачь… Все позади…» В этот день стало ясно, что вместе нам не быть. Я сама собрала Елкане его вещи.

Через некоторое время я узнала, что Фенана отправила старшего сына к матери в деревню и снова вышла замуж. Она была опять беременна. Елкана с сыном жили дружно, мальчик стал постепенно забывать эти страшные события. Ночами ему иногда снились кошмары, что мать и брат бросают его в диком, полном хищников лесу. Тогда он просыпался, задыхаясь, весь в холодном поту. Врачи поставили ему диагноз — астма. Он ненавидит меня по сей день. Елкана навещает нас с Самуилом, так, чтобы сын не знал.

Самуил считает меня родной матерью — так оно в сущности и есть: я кормила его грудью, растила, только что не рожала. Иногда он спрашивает, кто его отец и будут ли у него братья и сестры. Я не знаю, что ему говорить. Он подозревает, что Елкана его отец…

Господи! Ну почему мы сразу не догадались усыновить ребенка?!

Наверное, потому, что слишком уж упорно цеплялись за свои мечты…