Первые дни после отлучения Фаэлана у Джавана было такое чувство, словно он ходит по острию ножа. Хотя сам Фаэлан, судя по всему, вполне пришел в себя после того, как выспался ночью, Джавану на другой день в совете пришлось лицом к лицу встретиться с Полином, Альбертом и Хьюбертом. Все трое были довольно вежливы, и Полин даже осведомился о самочувствии Фаэлана, прохладным, и все же заботливым тоном выражая беспокойство о духовном благополучии отлученного от церкви.

— Ничего не могу сказать вам, милорд, — нейтральным тоном отозвался Джаван. — Вчера вечером, как вы сами понимаете, он был в глубоком расстройстве. Без сомнения, вам уже сообщили, что он не служил мессу сегодня утром.

— Должно быть, это доставило много неудобства тем верующим, кто привык посещать мессу ежедневно и полагался на его духовное наставничество, — заметил Полин.

Джаван кивнул.

— Без всякого сомнения. Мне жаль, что все сложилось таким образом. Но вы должны понять, милорд, что у меня не было иного выхода, кроме как поддержать отца Фаэлана в его решении. Я дал обет защищать всех, кто принадлежит к моему двору, и не имел права заставлять Фаэлана идти против совести.

Полин лишь кивнул в ответ, и архиепископ Оррис ловко повернул разговор в сторону обсуждения работы лорда Джеровена, который продолжал составлять свод законов. В особенности, необходимо было вернуться к вопросу о пропавших записях времен регентства.

— По-моему, лорд Таммарон достиг больших успехов на этом поприще, сир, — заметил он. — Не так ли, милорд?

— Совершенно верно, — согласился Таммарон. — Нам удалось отыскать множество записей, и думаю, что мы передадим их лорду Джеровену, как только разложим их по порядку… Скорее всего, это случится не позднее завтрашнего дня.

— Похоже, все пропавшие записи на совести герцога Эвана, когда он еще входил в совет, — кислым тоном вмешался Ран, когда Таммарон раздал списки документов по обе стороны стола. — К несчастью, таким как Эван часто недостает усидчивости в оформлении бумаг.

Трудно сказать, соответствовало ли это истине, или Ран просто воспользовался возможностью очернить доброе имя Эвана, — Джаван этого не знал. Однако любопытно, что Ран таким образом сумел облечь в слова свое утверждение, что его не могли бы уличить во лжи даже при использовании чар истины. На миг Джаван даже испугался, не подозревает ли его Ран в чем-нибудь, но затем понял, что, должно быть, тот просто выработал этот навык, постоянно общаясь со своим ищейкой-Дерини, поскольку часто наблюдал, как тот ловит на лжи других.

Джавану известно было, что за два месяца, прошедшие с тех пор, как он впервые поднял на совете вопрос о пропавших записях времен регентства, Таммарон, его помощники трудились без устали… Хотя искали ли они исчезнувшие бумаги, или спешно составляли поддельные, было неясно. Впрочем, откуда бы он их ни взял, но Таммарон действительно тем же вечером передал все свои находки лорду Джеровену.

Джаван объявил, что совет больше не будет собираться до конца недели, поскольку за более короткий срок разобраться в записях Таммарона никому бы не удалось, а он желал увидеть перед собой цельную картину того, в каком состоянии находятся законы Гвиннеда. Сейчас, когда он так тревожился о судьбе Фаэлана, ему как никогда сложно было сосредоточиться на делах управления, однако он заставил себя проводить как можно больше времени с Джеровеном, и учиться у него всему, чему только можно.

Тем временем, священник Custodes по имени отец Даити взялся исполнять обязанности Фаэлана в королевской часовне, поэтому там возобновились утренние мессы и все прочие службы. Джаван регулярно навещал Фаэлана в его покоях, пытаясь убедить священника, что подчиниться было бы для того лучшим выходом, и даже отважным шагом — ведь Полин никогда не отступился бы, покуда священник не примирится с орденом. Однако Фаэлан, хотя и постоянно заливался слезами, все же оставался неумолим. Каждый день от имени ордена к нему приходил также отец Даити, увещевавший Фаэлана раскаяться во имя своей бессмертной души; ежедневно Фаэлан выслушивал его и дрожащим голосом отказывался подчиниться.

Неделю спустя после отлучения Фаэлана лорд Альберт решил наконец, что настало время выполнить приказ, который отдал ему Полин. К полуночи великий магистр Equites Custodum Fidei с тремя своими рыцарями незаметно по задней лестнице подошел к покоям бывшего королевского исповедника. На негромкий стук Альберта отец Фаэлан открыл дверь почти сразу же, и застыл, изумленно раскрыв глаза, едва лишь осознал, кто перед ним.

Страх его оказался небезосновательным, ибо двое рыцарей тут же решительно втолкнули его в комнату, один зажал ладонью рот, прежде чем священник успел вскрикнуть, а другой поспешно и умело заломил руки ему за спину. Альберт не произнес ни слова, покуда пленник не оказался надежно связан; он лишь аккуратно прикрыл за ними дверь, а затем бесстрастным взглядом окинул покои.

Комната, похоже, пришлась ему по душе; именно такой он себе ее представлял. Их приход явно оторвал Фаэлана от молитв. В маленькой молельне у скамеечки лежал открытый молитвенник, а рядом, в черном подсвечнике горела толстая желтая свеча, свет которой почти затмевал сияние лампады, мерцавшей за колпаком из толстого красного стекла. Позади молитвенной скамеечки, между ней и узкой оконной нишей, находился небольшой письменный стол со стулом. Один из рыцарей взял стул за спинку и поставил его посреди комнаты, после чего туда бесцеремонно усадили пленника. Это заставило Альберта наконец перевести внимание на Фаэлана. Один из рыцарей отошел и встал спиной к двери, двое других держались рядом со священником, и Альберт сделал пару шагов и встал, возвышаясь над трясущимся от страха Фаэланом, молча глядя на того сверху вниз с совершеннейшим презрением. Несчастному Фаэлану в рот засунули кляп из плотной ткани, так что если бы даже пожелал, он никак не смог бы позвать на помощь.

— Добрый вечер, отче, — мягко приветствовал его Альберт.

Побледневший и перепуганный Фаэлан уставился на него. В столь поздний час он, конечно же, не ожидал никаких гостей. По обычаю, перед тем как прочесть последние вечерние молитвы, он снял и нарамник с капюшоном, и плетеное ало-золотое вервие. Нарамник с красной подкладкой, украшенный эмблемой львиной головы, лежал сейчас, аккуратно сложенный, на сундуке в изножии постели, а вервие было свернуто поверх него. Альберт с холодной улыбкой взглянул в ту сторону, затем перевел взор на пленника.

— Я вижу, вы еще не полностью забыли дисциплину ордена, отче, — голос его едва поднимался выше шепота. — Может статься, это означает, что для вас есть еще надежда. Мне поручили задать вам несколько вопросов. Было бы весьма неприятно, если бы вам вздумалось привлечь внимание к нашему разговору, и я не знаю, могу ли я вам доверять. Поэтому мы оставим вам кляп, и я постараюсь задавать вопросы таким образом, чтобы вы могли отвечать только да и нет, кивая головой. Понимаете?

Задыхаясь от ужаса, Фаэлан с трудом кивнул.

— Хорошо, — продолжил Альберт. — Итак, насколько я понимаю, вам пришлась не по душе та наука, которую преподали вам перед тем, как отправить исполнять обязанности королевского духовника. Любопытно, что вас больше напугало — бичевание или кровопускание?

Фаэлан с расширившимися от страха глазами сделал тщетную попытку высвободиться, но один из рыцарей немедленно пресек ее, резко ударив его по щеке.

— Перестаньте, отче, что за странные у вас манеры? Эти добрые братья действуют исключительно вам во благо, — промурлыкал Альберт. — Они ведь еще не пустили вам кровь, а по-моему более всего вас страшит именно это, не так ли, отче?

Фаэлан извивался в руках своих пленителей, бледный как полотно, и Альберт ухмыльнулся.

— Так я и думал. Возможно, в таком случае вам необходим короткий экскурс в историю вопроса. Это послужит вашему образованию… — Он скрестил руки за спиной. — Кровопускание полезно в двух отношениях. Прежде всего, оно помогает монахам сохранять спокойствие духа, подобающее безбрачной жизни. Честно говоря, я никогда не слышал, чтобы вам тяжело давалось соблюдение этого обета, отче, так что, скорее всего, вам более неприятна другая сторона использования кровопускания. Оно служит дисциплинарным целям, как испытание и усиление клятвы полного повиновения. Именно поэтому один раз его должны пережить все члены ордена, будь то клирики как вы, или миряне, как я сам и эти добрые братья, — он жестом показал на рыцарей, другую же руку положил на рукоять кинжала, заткнутого за пояс. — Но порой случается, что мы требуем повторения этой процедуры, отче, — произнес он мягко. — В особенности, когда возникает подозрение, что ученик позабыл свой первый урок. Если же ученик и впредь проявляет забывчивость, то иногда мы встаем перед необходимостью повторять этот урок, пока он как следует его не запомнит, или же…

Он не договорил, однако этого и не требовалось. Фаэлан в ужасе затряс головой. Ничуть не тронутый страхом своей жертвы, Альберт многозначительно взглянул на одного из рыцарей. Тот по сигналу поднял Фаэлана, и его товарищ закатал сперва один рукав рясы, затем другой в поисках шрама от предыдущего кровопускания. Его не было, ибо Ориэль исцелил рану. Фаэлан со стоном закрыл глаза, пока они ощупывали его руки, и постарался отвернуться, но Альберт схватил его за подбородок и заставил взглянуть ему в лицо.

— Ого, отец Фаэлан, мы даже не нашли шрама, чтобы доказать, что вы когда-либо подвергались кровопусканию, — негромко заявил великий магистр. — Стало быть, вы позволили мастеру Ориэлю исцелить его. — Он покачал головой. — Не могли даже сохранить на память крохотный шрам, чтобы он напоминал вам о повиновении ордену… Или, может быть, прибыв ко двору, вы решили, что отныне должны быть покорны королю гораздо больше, чем того требуется от его исповедника?

— Да, боюсь, что мы теперь узнали истину, отче. Вы отринули дисциплину ордена точно так же, как это сделал король. Помимо гордыни и неповиновения, которые привели к вашему отлучению от церкви, я полагаю, что вы нарушили присягу ордену и стали слугой короля, а не Господа. Неужто вы и впрямь надеялись, что предательство останется незамеченным?

Фаэлан беззвучно всхлипывал и тряс головой, пытаясь отрицать обвинения. И тут Альберт, небрежно потянувшись к изножию постели, взял вервие Custodes из переплетенных алых и золотых шнуров.

— Вы обесчестили сей символ, отче, — мягко произнес Альберт, развернув скрученную веревку. — Вы выбрали верность цветам дома Халдейнов, вопреки единству церковного и мирского закона, который символизирует сие вервие. Да будет так. Никто больше не попросит вас носить эти цвета как члена Ordo Custodum Fidei.

Он несколько раз намотал пояс на каждую руку, оставив между ними длину в несколько пядей, затем, покосившись на рыцарей, удерживавших пленника, молча кивнул. Они вцепились ему в плечи, и Фаэлан закрыл глаза, пытаясь вспомнить слова молитвы, лишь теперь осознав, что отнюдь не кровопускание принесет ему смерть.

***

Когда наутро отец Фаэлан не открыл дверь священнику, который, как обычно, явился к нему с просьбой раскаяться в былых ошибках и вернуться в лоно церкви, тот попытался открыть дверь, но она оказалась заперта, и тогда он сообщил об этом стражу, дежурившему у королевских покоев. Стражник доложил обо всем сэру Гискарду.

Король как раз одевался, чтобы отправиться на тренировку, и Карлан помогал ему надеть кожаный доспех. Сами Карлан с Гискардом уже были готовы к выходу. Однако доклад стражника встревожил их не на шутку, ибо не в обычаях Фаэлана было спать так крепко в столь поздний час, в особенности в последние дни.

Переглянувшись взволнованно со своими помощниками, Джаван велел стражнику отправиться к дверям священника, а сам, поспешно нацепив меч Халдейнов, отправил Гискарда в свои покои, откуда тот принес небольшой медный штырь, заостренный и загнутый на конце. Без лишних слов они отправились в комнату Фаэлана в сопровождении перепуганного отца Даити и стражника, но сколько король ни стучал в дверь, никто не ответил ему.

— Отец Фаэлан, — окликнул Джаван и вновь постучал. — Отец Фаэлан, вы здесь?

И вновь тишина. Дверь и впрямь оказалась заперта на щеколду, и потому король уступил место Гискарду, который взял отмычку наизготовку.

— Думаете, он куда-то вышел? — вполголоса спросил Джаван, пока Гискард примеривался к замку. Он не ощущал присутствия никого живого за дверью.

— Отец Фаэлан не выходил из комнаты со дня отлучения, но может быть, он решил сдаться? Может, он спустился помолиться в часовню?

Хорошо смазанный засов поддался с негромким щелчком, хотя, возможно, Гискард отпер его с помощью магии….

— Позвольте, я войду первым, сир, — произнес он негромко и чуть приоткрыл дверь.

Джаван опустил руку на меч. У него не было чувства опасности, и все же он позволил Гискарду опередить его, ибо внезапно ощутил приступ необъяснимого страха.

Гискард осторожно толкнул дверь, и Джавана ослепил солнечный свет, бьющий сквозь открытые ставни. Прикрыв глаза рукой, Джаван шагнул в комнату вслед за Гискардом, стараясь держаться спиной к стене. За ним немедленно последовал Карлан. Гискард прошел к кровати, обнаружил, что она пуста, и жестом велел Карлану запереть за ними дверь, оставив стража и священника в коридоре. На первый взгляд комната казалась необитаема. Молитвенник Фаэлана лежал на привычном месте, аккуратно закрытый, однако в подсвечнике рядом не было свечи. Взглянув на небольшой письменный стол, Джаван обнаружил там огарок, а рядом несколько листов пергамента. Свеча догорела без остатка, и воск растекся неопрятной лужицей, едва не запятнав одну из страниц.

— Странно, — Джаван подошел поближе. — Он бы никогда не ушел, оставив свечу прогореть до самого дерева. Мог начаться пожар… Или кто-то позвал его, и он так спешил уйти, что забыл погасить свечу, или…

— Или это означает, — тихим напряженным голосом возразил Гискард, — что он просто не мог ее погасить.

Очень медленно он подошел к тяжелому занавесу, закрывавшему вход в гардеробную напротив кровати. Озадаченный, Джаван проследил за ним взглядом. Темно-зеленая ткань висела на деревянных кольцах, на толстом стальном пруте, закрепленном в тяжелых железных петлях. Сперва Джаван никак не мог понять, на что же так пристально смотрит Гискард, но затем он осознал, что одно из колец вовсе не деревянное, а скорее похоже на веревочную петлю, алую с золотым. Он понял, что это может означать, в тот самый миг, когда Гискард резким движением отдернул занавес.

— О боже, — выдохнул Джаван, когда взору его предстало тело отца Фаэлана. Труп медленно вращался, свисая на вервии Custodes.

Карлан перекрестился.

— Боже милостивый, они довели его до самоубийства.

— Скорее перережь веревку, — воскликнул Джаван, и сам бросился к мертвецу.

Но Карлан поймал его за плечо, а Гискард вскинул руку, чтобы не позволить королю подойти ближе.

— Слишком поздно, — отрезал Гискард. — Он мертв уже несколько часов. И сейчас самый важный вопрос: сделал ли он это сам, или кто-то ему помог. Мы ничего не сможем узнать, если вы вмешаетесь.

Джаван тут же прекратил сопротивляться и, сглотнув горячие слезы, уставился на Карлана.

— Они убили его, правда? Фаэлан бы никогда по собственной воле не лишил себя жизни.

— Согласен, — вполголоса отозвался Гискард. — Но давайте сперва посмотрим внимательно, прежде чем делать поспешные умозаключения. Карлан, запри дверь.

Рыцарь поспешил повиноваться, а Гискард внимательно принялся разглядывать тело. Он слегка отступил, когда Джаван подошел поближе.

Смерть Фаэлана не была ни быстрой, ни легкой. Приятное, обычно столь спокойное лицо его потемнело, вспухло, черный язык вывалился наружу, темные глаза вылезли из орбит. Не было никаких сомнений, что причиной смерти было удушение, однако произошло ли оно при повешении или ранее — это оставалось еще под вопросом. Рядом с постелью лежал перевернутый стул, так что создавалось впечатление, будто Фаэлан сам оттолкнул его в момент самоубийства, но с тем же успехом кто-то другой мог положить его там. Джаван постарался отогнать мысль о том, как несчастного Фаэлана вздергивают на веревке, возможно, предварительно связав ему руки, чтобы он не мог сопротивляться, не мог бы ухватиться за железный прут, чтобы подтянуться и спасти себя. Очевидным было лишь одно — причиной смерти стало именно орденское вервие — перевитые шнуры алого и золотого цвета.

Джаван отвернулся, не в силах больше смотреть на священника… спотыкаясь, вернулся к письменному столу и бездумно, сквозь слезы уставился на пергаментные листы.

Если Фаэлан и впрямь сам лишил себя жизни, он должен был оставить какое-то послание. Но надпись на верхнем листе была сделана столь дрожащей рукой, что невозможно было определить, принадлежал ли почерк именно Фаэлану. Там говорилось о том, в какое отчаяние впал священник после отлучения от церкви, о его внутренних мучениях и нежелании жить. Однако когда Джаван дрожащими пальцами приподнял лист, не в силах поверить тому, что только что прочел, то в изумлении вскрикнул, завидев на столе горсть серебряных монет. И внезапно понял, даже не пересчитывая, что их должно быть ровно тридцать.

— Это работа Custodes, — произнес он едва слышно, и голос его звучал точно шелест сухих листьев. — Они назвали его Иудой.

Карлан с Гискардом повернулись к нему при этих словах, и Карлан подошел поближе, в изумлении уставившись на монеты.

— Тридцать сребреников, — прошептал он. — Но ведь на самом деле он не предал орден. Он просто боялся, что они вновь примутся пытать его.

Гискард также приблизился, невозмутимо пересчитал монеты и разложил их ровными стопками.

— Единственное, что нам остается, это сделать вид, будто мы поверили в самоубийство, — ровным тоном заметил он. — Конечно, это не так. Однако если мы попытаемся поднять шум, это не пойдет нам на пользу. Вполне возможно, что они и без того заподозрили неладное… Или просто Фаэлан сделался для них слишком неудобен, причинял лишние неприятности. Возможно, это что-то вроде испытания, и они хотят посмотреть, как мы отреагируем…

— И все это ценой жизни замечательного человека! — воскликнул Джаван.

— Да, именно так, — отозвался Гискард. — Однако это может стоить жизни и другим замечательным людям, и среди них одному замечательному королю, если только вы допустите сейчас ошибку. Сир, вы не можете обвинить Custodes Fidei в том, что они убили одного из своих священников, несмотря даже на то, что перед этим они отлучили его от церкви. Вы вынуждены будете притвориться, что смерть Фаэлана — это действительно самоубийство, и он пошел на это, не в силах вынести позора.

— Великое утешение, — пробормотал Джаван. — Выходит, служба королю столь тяжела, что вынуждает людей лишать себя жизни. — Он склонил голову, пытаясь скрыть слезы, но на сей раз это ему не удалось. — Он был хорошим священником, Гискард… храбрым, преданным человеком. А теперь он… его ведь даже не похоронят в освященной земле.

— Если вас волнует только это, то мы устроим, чтобы землю освятили после похорон, — отрезал Гискард. — Я попрошу Джорема, пусть рискнет ради этого жизнью, если вас это успокоит. Но ведь на самом деле, вы понимаете, что это не так уж важно. Господь не отринет от себя Фаэлана лишь за то, что его погубили люди, которые пытались представить убийство самоубийством.

С силой втянув в себя воздух, Джаван постарался взять себя в руки. Гискард был прав. Не может ведь быть так, чтобы душа Фаэлана оказалась навеки проклята из-за чужого предательства. Господь, несомненно, все видит и понимает, и примет его в Свое лоно. И пусть Фаэлан умер отлученным от церкви, но это также было незаслуженно.

Слезы струились у него по щекам, когда они с Карланом приподняли обмякшее тело, чтобы Гискард мог перерезать шнур. Затем они уложили Фаэлана на постель, и Гискард отправился за представителями Custodes Fidei, чтобы они пришли засвидетельствовать смерть одного из своих бывших собратьев. Джаван с Карланом остались в комнате священника. Именно там полчаса спустя их обнаружили Хьюберт с Полином, которые привели с собой еще пару стражников. Карлан стоял на часах у двери, а Джаван тихонько сидел на краю постели. Слезы его к тому времени уже успели высохнуть.

— Сир, что здесь произошло? — воскликнул Хьюберт.

— Все ясно, — отозвался Полин прежде, чем Джаван успел подать голос. — Сир, это вы довели его до этого.

— Полин, прошу вас! — резко оборвал его Хьюберт прежде, чем Полин не наговорил лишнего.

Джаван взглянул в сторону гардеробной, радуясь, что может отвернуться от этой парочки.

— Мы нашли его вон там. Он повесился на собственном поясе, — произнес он негромко. — Рядом валялся перевернутый стул. Наверное… это он оттолкнул его. Кроме того, осталась какая-то записка, совершенно бессмысленная, но…

Он не договорил, опасаясь, что если скажет еще хоть слово, то не сумеет сдержаться, и гнев пересилит скорбь — равно как и здравый смысл. Судя по всему, Хьюберт ему поверил, поскольку подошел ближе и неуверенно опустил руку королю на плечо, а Полин тем временем устремился к столу, чтобы прочесть послание. Взяв в руки лист пергамента, он рассыпал монеты и презрительно покосился на них.

— Вы хорошо платили вашему капеллану, сир, — заметил он. — Возможно, это еще одна причина, почему он лишил себя жизни. Едва ли мне следует напоминать вам, что Устав требует, дабы все вознаграждение, получаемое братией, немедленно поступало в казну ордена.

— От своего имени я давал ему небольшие суммы на благотворительность, — ровным тоном отозвался Джаван, твердо решив, что Полину не удастся еще более измарать грязью доброе имя Фаэлана, обвинив его, помимо всего прочего, в своекорыстии. — Вероятно, он зачем-то копил эти деньги.

— Тогда они принадлежат вам, — и Полин смел монеты со стола в ладонь, протянув руку королю. — Возможно, впредь вам лучше заняться благотворительностью самому. Ну же, сир, возьмите их. Здесь не так уж мало.

С трудом сдерживая отвращение, Джаван протянул ладонь, и Полин пересыпал ему монеты. Карлан взирал на происходящее с изумлением, а Гискард торопливо сорвал кошель с пояса.

— Позвольте, сир. Давайте, я возьму. Уверен, мы найдем этим деньгам хорошее применение.

Пересыпая серебро в кошель Гискарда, Джаван подумал, что мог бы предложить несколько возможностей, как использовать эти деньги, и все они были бы не слишком приятны для Полина и того, кто совершил это преступление. Но он заставил себя не думать сейчас о мести. Поднявшись, король вновь взглянул на Фаэлана.

— Полагаю, он не сможет получить последнее причастие от церкви, — негромко произнес он. — Мне очень жаль. Он был хорошим священником.

— Хорошие священники не лишают себя жизни, — благочестиво отозвался Хьюберт.

Прикусив язык, дабы не наговорить лишнего, Джаван склонил голову и все равно прошептал:

— Requiescat in расе.

И с этими словами он развернулся, и вместе с Гискардом и Карланом вышел из комнаты, сознавая, что больше ничего не может сделать для отца Фаэлана.