Бледное полуденное солнце превратило разноцветные стекла собора Святого Уриэля в темно поблескивающие драгоценные камни, но великолепие собора мало успокаивала Дугала, кротко стоящего на коленях на хорах рядом с меарским королевским семейством. Посвящение Джудаеля епископом Ратаркина должно было вот-вот начаться, и Дугал не мог сделать ничего, чтобы остановить это.

Как и Генри Истелин. Пробудившись, он не сказал ни слова ни Дугалу, ни священнику, который пришел, чтобы в последний раз спросить поможет ли он посвящению Джудаеля. Он остался нем и после этого, когда два дьякона одевали его, он не сопротивлялся кубку, который холодно глядящий Горони приказал ему выпить, когда дьяконы закончили свое дело. Когда два дьякона вывели Истелина из камеры, сопровождаемые Горони, Дугал увидел затуманенные наркотиком глаза Истелина и подумал, что он знает, какое зелье ему дали. Теперь он не мог ждать от Истелина помощи в течение многих часов, если он вообще мог на нее рассчитывать.

Значит, Дугал был один. Он не мог рассчитывать ни на кого, кроме себя. Стоящие вокруг него на коленях утверждали, что считают его членом своей семьи и обещали многое за его поддержку, но он знал, что они все же не доверяли ему; у них не было причины верить ему, кроме его веры в его соглашательство с ними. Даже то, что его поместили между Сикардом и Лльювеллом, говорило о том, что его намеренно разместили так, чтобы его действия можно было легко пресечь, если он, несмотря на данное обещание, попытается помешать происходящему. В одежде принца, которую ему принесли этим утром – судя по длине, эта одежда принадлежала Ителу – он действительно выглядел одним из них. Даже его косичка приграничника не выделяла его, поскольку такие же косички были у Сикарда и нескольких придворных, в отличие от обоих принцев.

Далеко, в задней части собора, хор начал петь псалмы. Неф собора был полон. Большие государственные литургии всегда нравились простому люду, поскольку давали возможность по меньшей мере увидеть богатых и знатных, и желания жителей Ратаркина были уже подогреты возведением Истелина меньше двух недель назад. Дугал задавался вопросом, собирались ли они в таком же количестве, чтобы посмотреть на их законного владыку, сколько их собралось, чтобы увидеть члена семьи узурпаторов. Но, может быть, они не знали, что происходит.

Когда процессия вошла в собор и направилась по проходу, окружавшие Дугала встали, он последовал за ними. Духовенство медленно приблизилось к ним, во главе шел священник с кадилом, за ним – служки со свечами, за которыми пронесли распятие и прошел хор. За ними шел второй священник с кадилом, окруженный епископами, помогающими в проведении церемонии, перед каждым из них несли посох, а позади шли два мальчика со свечами. Дугал не мог узнать никого из епископов, шедших перед Джудаелем, но ему сказали, что одним из них был епископ Калдер, брат его матери, то есть еще один его дядя. Он не ожидал этого.

В то же время, прелаты, сопровождавшие нововыбранного епископа, были легко узнаваемы: клятвоотступник Креода, которому Келсон поверил, и Белден Эрнский, моложавый епископ Кашьена, прибывший с юга. Дугал узнал его по ветвям, которыми была расписана его мантия, и задался вопросом, мог ли Келсон подозревать его в предательстве, как и Креоду, да и прочих.

И сам Джудаель, еще один меарский кузен Дугала, о котором он только слышал. Будущий молодой епископ, идя к алтарю, не смотрел ни вправо, ни влево, но на губах у него играла слабая улыбка, которая, по мнению Дугала, выглядела бы просто непристойной для праведного человека, шествующего к своему посвящению. У горла и внизу мелькнул лиловый цвет, но сверху, под белой накидкой, на нем были надеты стихарь и орарь, руки были набожно сложены перед грудью. Дугал удивился, что Джудаель осмелился предстать перед алтарем в таком виде, зная, что он выбран против воли законного примаса и короля. Может быть, Бог покарает его за дерзость. Дугал страстно желал этого.

А если не Джудаеля, то презренного Лориса, шедшего следом в одеянии, полностью соответствующем захваченной им должности, над его дорогой золоченой ризой сверкала драгоценная митра, похожая на корону. Перед ним шли служки, которые несли свечи и его посох, а следом за ним два дьякона, которых Дугал уже видел, вели Истелина, привалившегося к плечу одного из них. Истелин, казалось, шел сам, но глаза его были прикрыты и туманы; Дугалу подумалось, что как только его усадят на его трон, он тут же уснет. Замыкал процессию изменник Горони.

Дугал никогда раньше не видел церемонии посвящения, и не заметил, когда церемония отклонилась от обычной мессы. Тяжело уследить за действиями полудюжины священников, когда привык видеть одного-единственного, да и знакомые слова приобретают странный оттенок, когда исполняются целым хором. Повторяя действия окружающих, он становился на колени и вставал, подавив в себе отвращение и ненависть, когда епископы-предатели собрались перед троном, на который Лорис не имел никаких прав, и главный изменник кратко зачитал главные обязанности епископа. После этого Джудаеля поставили перед Лорисом, чтобы он ответил на ритуальные вопросы.

– Нежно любимый брат мой, – торжественно произнес Лорис, – древний обычай предписывает, чтобы тому, кого выбрали, чтобы стать епископом, было публично задано несколько вопросов, чтобы люди могли удостовериться, что этот человек будет честно хранить веру и исполнять свои обязанности. Поэтому я спрашиваю тебя, Джудаеля Меарского, действительно ли ты веришь, что призван Святым Духом служить до конца твоих дней в должности, доверенной нам святыми апостолами, которая может быть дана тебе наложением наших рук?

– Да, – ответил Джудаель.

– И дух твой тверд в решимости преданно и неуклонно проповедовать Евангелие Господа нашего?

– Да.

Ритуальный диалог продолжался, но у Дугала не было никакого желания слушать его. Вне зависимости от того, что скажет Джудаель, и безотносительно того, насколько набожен был этот человек, прежде чем он присоединился к заговору Лориса, Дугал был уверен в том, что Джудаель Меарский будет проклят за участие в этом осквернении святого обряда так же как в том, что он верит в Бога. Почему Бог не покарает его смертью? Неужели даже в храме нет места справедливости?

Еще он очень боялся за Истелина, хотя это беспокойство было больше о теле человека, а не о его душе. Он не мог не восхищаться храбростью этого человека – принужденного освятить происходящее своим присутствием, но твердого в своей решимости не поддерживать это в своем сердце – но Дугал был более практичен. Он спрашивал себя, правильно ли он сделал, выбрав более легкий путь, изображая согласие с теми, кто, по его убеждению, были не правы, или Истелин был все-таки прав: то, на что пошел Дугал, обесчестило его. И насколько далеко он готов зайти, если преставится возможность… – Любимые братья и сестры, – пропел Лорис, поворачиваясь лицом к собравшимся, – позвольте нам молиться за этого человека, избранного служить Церкви Господа нашего. Позвольте нам молиться, чтобы Всемогущий Господь наполнил его своей благодатью.

Дугал вместе с остальными опустился на колени, наблюдая как клятвоотступник Джудаель простирается ниц перед алтарем, а остальные епископы встают на колени вокруг него, и даже Истелина опускают на колени рядом с его складным креслом. Хор начал ектенью, которую Дугал смог узнать, несмотря на все приукрашения, которая затем плавно перетекла в перечисление ангелов и святых, призываемых благословить посвящаемого.

– Sancta Maria…

– Ora pro nobis…

– Sancte Michael…

– Ora pro nobis.

– Sancte Gabriel…

– Ora pro nobis.

– Sancte Raphael…

– Ora pro nobis.

– Sancte Uriel…

– Ora pro nobis.

– Omnes sancti Angeli et Archangeli…

– Orate pro nobis…

Перечисление продолжалось и продолжалось, ритм притуплял чувства, и Дугал позволил себе вернуться мыслями к свой собственной дилемме. Хоть он и дал обещание, что не будет пытаться сбежать, его долг перед Келсоном приказывал ему обратное, несмотря на страшную клятву на святом распятии, которую Лорис заставил его принести. Он знал, что Истелин не одобрял то, что он собирался сделать, поскольку считал что клятва есть клятва, независимо от того, в каких условиях она была дана, и, может быть, был прав. Может быть, действительно нельзя идти на компромисс со злом.

Но Дугал считал, что большее зло, заключавшееся в неведении Келсона о том, что произошло сегодня, перевешивает любые семантические тонкости. Если бы он смог сбежать, он был обязан рассказать Келсону, вне зависимости от любой присяги. Если он преуспеет, то у него будет достаточно времени, чтобы найти себе оправдание. Он не может предать своего брата.

Возмущаясь все больше и больше, он наблюдал как епископы-изменники продолжают процедуру посвящения Джудаеля: наложение рук, помазавший освященным елеем, вручение кольца, митры и посоха, святое таинство с остальными членами семейства – Кайтриной, Сикардом и их детьми. Он был благодарен, что его не попросили присоединиться к ним.

Однако, предполагалось, что он причастится вместе с остальными после того, как новый епископ посвятит дьякона и отслужит мессу со своими новыми братьями. И он избежал причастия Джудаелем только для того, чтобы Лорис самолично положил ему на язык священную пластинку. Дугал изо всех сил старался не подавиться ею, возвращаясь на свое место со скрещенными руками и удрученными глазами, кляня себя за лицемерие, которое заставило его притворно играть роль предателя, которую остальные играли всерьез. Он молился как никогда, чтобы Бог простил ему получение Святого Причастия с такой большой ненавистью в сердце, какую он сейчас чувствовал к Лорису.

Окончание церемонии совпало с моментом, когда последние звуки Те Deum стихли под сводами собора. Окруженный старшим духовенством и его семейством, новый епископ остановился на лестнице собора, чтобы в первый раз благословить собравшихся снаружи. Дугала, как родственника Сикарда, потащили с остальными, и, казалось, в этот день за ним меньше следили, благодаря волнению, охватившему всех, и он счел возможным отстать, смешавшись с младшими членами семействами. В ветре чувствовалось приближение бури, и он натянул отделанный мехом капюшон своего плаща, и стал оглядывать соборную площадь, притворяясь, что наслаждается свежим воздухом. До того как он несколько часов назад вошел в собор, он не был на свежем воздухе с того момента как его привезли в город.

Из того, что он видел, следовало, что его план был, вообще-то, выполним. Он совсем не знал Ратаркина, но движение через площадь казалось ему беспрепятственным и нерегулируемым. Южные ворота города лежали меньше чем в полумиле от узкой улочки к западу от площади. Он хорошенько запомнил путь, когда они ехали сюда утром, как и запасной путь через боковую улочку.

Более важной проблемой могли стать праздношатающиеся жители, многие из которых подходили, чтобы опуститься перед новым епископом на колени для благословения. Из того, что он услышал, следовало, что никто не расценивал посвящение Джудаеля епископом Ратаркина как какое-то вмешательство в дела недавно посвященного Истелина, поскольку Истелин был епископом Меары. Кроме того, разве епископ Истелин, стоявший рядом с новым епископом, не подтвердил законность его посвящения своим присутствием? Джудаель явно был посвящен, чтобы помогать епископу, возведенному архиепископами и королем двумя неделями ранее, и разве кто-нибудь сказал им об обратном?

Присутствие Кайтрины и ее семейства, стоявших под знаменем королевских цветов Меары, только добавило интереса местных, но кто из них знал, кто был этот лорд, возложивший свой руки на другого? Если глава меарской королевской династии была здесь, публично свидетельствуя возведение ее племянника в присутствии должным образом назначенного и возведенного на престол представителя короля, епископа Истелина, то кто мог сказать, что она не имеет на это права? А прелат, в жилах которого текла королевская кровь Меары, не мог не понравиться большинству жителей этого древнего меарского города, вне зависимости от тех пустых слов, которые были адресованы королевской власти Гвинедда.

Поэтому Дугал решил не рассчитывать на поддержку граждан Ратаркина. Но в то же время публичные приветствия Джудаеля, отвратительные с точки зрения Дугала, могли, по меньшей мере, дать удобное прикрытие изучению возможностей для побега; поскольку внимание всех было сосредоточено на Джудаеле и остальных членах меарской династии, мало кто обращал внимание на Дугала. В толпе на площади было полно гвардейцев, вдоль лестницы собора тоже выстроились солдаты, но ни один из них не был рядом с Дугалом. За порядком следило меньше двух десятков конных рыцарей и солдат, патрулировавших площадь. Два рыцаря осадили своих коней, глядя в сторону собора и только время от времени наблюдая за толпой, остальные конники были на другой стороне площади. Если Дугалу удастся подобраться поближе, чтобы захватить их врасплох и захватить одну из лошадей… Дыша на свои руки, чтобы согреть их, он сделал еще несколько шагов влево, ближе к стражникам, небрежно разглядывая стоящую неподалеку гнедую лошадь, выглядевшую резвой и выносливой. В тот же момент лошадь тряхнула головой и фыркнула, толкая стоявшего по соседству каурого жеребца и пританцовывая, но ее всадник резко обуздал ее. Другой всадник выглядел раздраженным и, дернув за поводья своего коня, что-то тихо говорил своему напарнику, но Дугал не мог слышать слов; когда, наконец, они сумели заставить своих лошадей стоять спокойно, они оказались ближе к Дугалу. Это заставило Дугала задаться вопросом: а вдруг животные каким-то образом почувствовали его внимательный взгляд, но он сразу же отказался от этой мысли. Он умел найти общий язык с лошадьми, но не до такой степени.

На ступенях собора продолжали приветствовать Джудаеля, но многие из меарцев теперь начали приветствовать также и Кайтрину. Из-под своего капюшона Дугал наблюдал, как она радуется их преданности, и мысленно вопрошал: знают ли они о том, что совершают измену, и волнует ли их это. Снова пошел снег. Несмотря на сладость приветствий, они скоро соберутся вместе и пойдут внутрь, а тогда его возможность будет упущена.

Он подкрался чуть ближе к лошадям, изо всех сил стараясь казаться беспечным зевакой, и чуть не подпрыгнул, когда почувствовал как его потянули за правую сторону плаща.

– Ител, становится холодно. Я думаю, что нам надо… О, прошу прощения.

Голос принадлежал Сидане; и, когда он, подавив изначальное желание вырваться, медленно повернулся, он понял, что случилось. На нем был плащ Итела. Он тут же понял, как он может воспользоваться этой ошибкой. Главное, чтобы у него оказалось достаточно времени, чтобы воплотить задуманное.

– Не надо извиняться, любезная сестра, – тихо произнес он, стараясь произносить слова так, как это было принято при дворе, и, взяв ее затянутую в перчатку руку, прижал ее к своим губам. – Вы – единственный человек, сказавший мне сегодня доброе слово, даже если оно предназначалось для кого-то другого.

Она неуверенно моргнула, слишком взволнованная, чтобы убрать свою руку.

– Честно говоря, кузен, я не знала, что Вас тронула наша вежливость. Вчера вечером Вы были вполне веселы, но из-за вина можно и обманщика принять за честного и порядочного человека. Мой отец не был уверен, что Вы чувствуете кровные узы так же хорошо как мы.

Пожав плечами, Дугал отпустил ее руку и поплотнее запахнул плащ, притопывая от холода и вжимаясь под капюшон подобно черепахе.

– Честно говоря, сестра, здесь достаточно холодно и без холода отказа от тебя твоих сородичей. Уехав из земель моего отца, я научился многим реалиям этой жизни. Если мой дядя, ваш отец, может помочь мне при новой власти, то мне надлежит прислушаться к зову крови… а особенно к столь красивой родственнице.

При этих словах ее щеки немного покраснели, но, встретившись с ним глазами, она слегка улыбнулась.

– Вы флиртуете со мной, родственник? – спросила она. – Не забывайте, что мы двоюродные брат и сестра.

Дугал решил не развивать эту тему далее, хотя и позволил себе посмотреть на нее откровенно оценивающе. Усмехнувшись, он пожал плечами и смахнул несколько снежинок с ее капюшона. Она слегка побледнела и подавила нервный смешок, готовая в любой момент сбежать.

– Ч-что Вы делаете? – прошептала она.

– Ну, изображаю родственника, беспокоящегося о том, чтобы Вам было хорошо, моя госпожа, – тихо сказал он. – Разве Вы не жаловались только что на холод?

– Да, холодает.

– Тогда позвольте мне заменить Вам Вашего брата, – сказал он, беря ее за руку и галантно указывая на боковые ворота, которые заодно позволяли ему приблизиться к ничего не подозревающим стражникам. – Я не хочу, чтобы такой прекрасный цветок как моя кузина увял от холода. Мы можем согреться у огня в епископском зале и выпить чего-нибудь горяченького…

Пока они шли, он продолжал скрывать свое лицо капюшоном, якобы от ветра, и, когда он положил руку на засов и умышленно замешкался, возясь с ним, двое конных стражников подъехали ближе, всадник каурого спрыгнул на землю, выражая готовность помочь, поскольку он узнал Сидану и посчитал, что ее богато одетый сопровождающий – это ее венценосный брат. Когда человек оказался между принцессой и мнимым принцем, и склонился к засову, он стал прекрасной мишенью… и, наверное, не успел даже почувствовать лезвие кинжала, который Дугал выхватил из-за голенища стражника и тут же вогнал ему под ребра.

Когда, издав сдавленный хрип, стражник слегка покачнулся, его глаза уже начали стекленеть, и в тот же момент Дугал выхватил из ножен меч стражника и стремительным движением схватил гнедую за поводья, ловким рывком заставив ее упасть на передние колени и выбросить своего незадачливого всадника из седла. Усилие огнем обожгло его ребра, но он, не обращая внимания на боль, вскочил в опустевшее седло гнедой лошади, застонав, когда лошадь, пошатываясь, встала на ноги. Нащупывая ногами стремена, он дал шенкеля. Лошадь заржала и внезапно лягнула гвардейцев, приближавшихся сзади. В конце концов, Сидана закричала.

Он не обратил внимания на ее крик, поскольку все вокруг бежали и тоже кричали, расступаясь перед его напирающей лошадью подобно бурлящей человеческой реке. Прежний седок гнедой лошади попытался схватить поводья, но Дугал поднял лошадь на дыбы и заставил человека отшатнуться – прямо к фыркающему каурому. Дугал безжалостно направил свою лошадь между стражником и своей намеченной жертвой, сбивая стражника с ног прежде, чем тот успел схватить свисавшие поводья какой-нибудь из лошадей. Когда он падал, гнедая попыталась укусить его, и, поднимаясь, он изрыгал проклятья и размахивал кинжалом, стараясь задеть лошадь или всадника.

Стражник, пытаясь поймать каурого, стал звать на помощь. Дугал должен был или остановить его, или отказаться от своей затеи. Он снова не дал стражнику сесть в седло, едва не выпав при этом из седла, и мысленно взмолился, чтобы каурый встал на дыбы. К его удивлению, он так и сделал. Его копыта, опускаясь, отбросили человека прямо под меч Дугала. Кровь брызнула из появившейся на шее стражника дыры в ладонь шириной и окрасила красным взрытый копытами снег, когда тело стражника упало под копыта каурого. Сидана, прижавшись к все еще запертым воротам, смотрела на резню в немом ужасе, когда Дугал подхватил поводья и бешено огляделся вокруг в поисках пути для бегства, заметив, что к нему приближаются гвардейцы и конники, пробирающиеся через толпу. Он подозревал, что большинство из них понятия не имело, кем он был в действительности.

Вокруг него было свободное пространство – если не считать окровавленного тела зарубленного и растоптанного стражника – но люди, разбегаясь в панике из-под копыт его лошади, на какое-то время задержат погоню. Сейчас он должен был воспользоваться представившейся возможностью. Он заметил, что на другой стороне площади появились лучники. Если он немедленно не вырвется на свободу, его срежут тут же. Приблизив свою лошадь к воротам и оцепеневшей Сидане, он схватил ее за плечо и втащил ее на луку седла перед собой, вызвав тревожные крики приближающихся солдат.

– Извини, сестренка, но теперь тебе придется сопровождать меня, – выдохнул он, вызывающе осаживая лошадь и стараясь удержать в руках и девушку, и меч, и при этом не свалиться. – С дороги, если вы не хотите рискнуть жизнью леди! – закричал он.

Она извивалась в его руках, достаточно сильно ударив его локтем по ребрам, так что он чуть было не выпустил ее, но он только на мгновение задержал дыхание и прижал ее дергающиеся ноги к лошади, и не поверил своим глазам, когда увидел как стражники разбегаются перед ним, когда он рванулся на свободу. Сикард и его сыновья отчаянно требовали лошадей, Кайтрина полуосела на ступени, а Лорис выкрикивал распоряжения, которые никто не слушал, когда Дугал проскочил мимо них. Его скачка по городским улицам превратилась в круговерть воплей, разбегающихся людей и криков солдат, бросившихся в погоню; хаос увеличивался каурым, мчавшимся без седока прямо перед ними, помогая расчистить путь. За ними пока гналась только горстка всадников. Городские ворота, как обычно днем, оставались открытыми, и Дугал вместе со своей все еще сопротивляющейся пассажиркой проскочил мимо ошеломленных стражников у ворот и исчез из их поля зрения за пеленой метели прежде, чем кто-то из них успел хотя бы пошевелиться.

Его преследователи были тяжелее его из-за своих доспехов, так что Дугал смог оторваться от них уже на первых милях, но только за счет своей лошади, которая мчалась как бешеная. Она не могла долго выдержать такой темп, неся на себе двоих, но их преследователи тоже не могли сделать это. Он на какое-то время потерял их из вида, когда остановил свою взмыленную лошадь, чтобы передохнуть. Он соскользнул со спины лошади, воткнув свой меч в снег. Лошадь пошатнулась от внезапного уменьшения груза и чуть не упала, а побледневшая Сидана ухватилась за седло.

– Расслабься, друг, – прошептал Дугал, кладя руки на тяжело вздымающуюся грудь лошади и успокаивая ее голосом. – Ты сделал для меня больше, чем я осмелился бы просить, но теперь ты заслужил отдых. Твой товарищ по конюшне увезет нас отсюда.

Все еще гладя одной рукой загнанное животное, он повернулся и вытянул свободную руку в направлении каурого, тихонько свистнув. Свежий конь тоже был в мыле и тяжело дышал, в холодном воздухе от него валил пар, но он шел пружинящим шагом, поскольку скакал без груза. Тихонько фыркнув, он дернул ушами и подошел, уткнувшись головой ему в грудь и подставив потную морду для ласки.

– Вот хороший парень, – с усмешкой сказал Дугал, посмотрев на Сидану, и продолжаю поглаживать обоих животных.

Заметив выражение ее лица, он подскочил к ней, снял с лошади и дал ей осесть на снег, превратившись в рыдающую груду подбитой мехом одежды.

– Извините, что пришлось так грубо обойтись с Вами, – сказал он, присаживаясь рядом с ней на корточки. – Но мне надо было уйти… чего бы это ни стоило.

– Чего бы это ни стоило? – всхлипнула она. – Разве мой отец мало предложил Вам? Как Вы можете так легко предать свою кровь?

– Остаться значило предать гораздо большее, – ответил он и нервно оглянулся на дорогу, по которой они приехали сюда. – То, что делает Ваш отец, неправильно. Он пытается узурпировать власть короля Келсона.

– Келсон? – Сидана икнула и попробовала перестать рыдать. – Чем Вы ему обязаны?

– Я – наследник Транши, – ответил Дугал. – Мой отец – вассал Короля Келсона.

– Его вассал – Ваш отец. Вы не присягали ему.

– Вы уверены?

– Ну, Вы можете присягнуть кому захотите, – сказала она, глядя на него большими, обвиняющими глазами. – Но как Вы могли, когда Ваши кровные родственники присоединились к Меаре? Ваш дядя – мой отец, и отец будущих королей. Мой брат будет рано или поздно править воссоединенной Меарой. Вы могли бы стать частью Меары. Отец обещал Вам титул герцога!

Дугал печально покачал головой. – Только мой король может дать мне это, миледи, – сказал он, вставая и кладя руку на уздечку гнедой лошади. – Меарой должен править вовсе не Ваш брат, а мой.

– Но… я думала, у Вас нет братьев.

Он пожал плечами и улыбнулся. – Моя мать родила только меня, но у меня есть брат, моя милая кузина: кровный брат, которому я предан полностью; брат, ради которого я готов пожертвовать даже своей душой, чтобы служить ему и защищать его, что я, может быть, уже сделал, нарушив свою клятву тем, что сбежал и прихватил Вас с собой. – Он вздохнул.

– Но взяв на себя этот риск, я не собираюсь потратить все свои силы впустую, дав схватить себя, – сказал он, подавая ей руку, чтобы помочь встать. – Вашу руку, миледи, – добавил он, когда она протестующе отодвинулась. – Не вынуждайте меня удлинять и без того длинный перечень моих преступлений. Вы можете думать все, что Вам угодно, но меня учили чтить и уважать женщин.

В ее глазах снова вспыхнули негодование и гнев, но Сидана была слишком благородного происхождения, чтобы не понять невыгодность своего положения. Отвергнув его помощь, она гордо подобрала свой подбитый мехом плащ и, пошатываясь, встала на ноги, но позволяла ему посадить ее в седло каурого. Она сидела, одеревенев, пока он взбирался в седло позади нее и, обняв ее, подбирал поводья.

Ему потребовалось еще мгновение, чтобы отыскать воткнутый в снег меч, потом он вдел ноги в стремена и пришпорил коня каблуками; оглянувшись назад, он заметил их преследователей, казавшихся темными пятнышками. Гнедая какое-то время бежала за ними, но постепенно отстала, когда каурый принял небыстрый, но равномерный темп.

Они смогли проехать еще час, прежде чем тени удлинились и потускнели на девственном снегу Культейнского тракта, но, когда, доехав до вершины холма, Дугал натянул поводья, чтобы остановиться и поглядеть назад, лошадь была почти загнана. Их преследователи теперь были видны как три или четыре неуклонно приближающихся черточки. Сидана, поперек лица которой трепетал на ветру ее длинный локон, зашевелилась в его руках и пристально посмотрела на него.

– Мой отец убьет Вас, – тихо сказала она, не поворачивая головы, – после того, как с Вами разберутся мои братья.

Чувствуя, как под его больными ребрами что-то сжимается, Дугал сглотнул и пристально посмотрел в направлении их бегства – в сторону Гвинедда и безопасности. Теперь они вряд ли смогут туда добраться. Если повезет, конь сможет спуститься с холма, но вряд ли сможет увезти их дальше. Вне зависимости от того будет Дугал угрожать причинением вреда Сидане или нет, когда они догонят его – и даже если он это действительно сделает – они убьют его за то, что он уже сделал. Как они его убьют – быстро или мучительно – вряд ли имело какое-то значение. Мертвый есть мертвый.

Но когда он печально посмотрел на восток, где он был бы в безопасности, он заметил неожиданное движение: с востока приближался еще отряд всадников, похоже, даже превосходивший по количеству его преследователей. Он втянул воздух сквозь зубы, и напряженно всматривался в сторону неизвестного отряда, это не могли быть люди Сикарда, и они ехали достаточно быстро, чтобы встретиться с ним раньше отряда Сикарда. А раз это не были люди Сикарда, то было уже неважно, чей это был отряд. Кем бы они не оказались, это было лучше, чем снова оказаться в руках меарцев.

Он не стал медлить, раздумывая. Ударив каблуками по бокам своего дрожащего коня, он направил его вниз по холму, прижав к себе Сидану, когда животное споткнулось и покачнулось, чуть не провалившись в засыпанную снегом яму.

Он все еще мог умереть. Он мог сломать себе шею, упав с этой глупой лошади, если она не будет смотреть куда ставит ноги. Или люди впереди могли оказаться не лучше тех, что оставались позади.

Но он не собирался ждать, пока меарцы захватят его.