Ответ епископов был воплощен тем же вечером. Келсону не нравилось участвовать в этом, но он пришел, как и обещал. Стоя на коленях на южных хорах, в окружении Дугала и Моргана по бокам от него и остальных членов Совета, стоявших чуть позади, он слушал как Брейден произносит молитву, подхваченную окружавшими его монахами, священниками и епископами. Дункан стоял среди них.

– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti….

– Amen

Собор был темен за исключением свечей в руках собравшегося духовенства и красного свечения лампады над алтарем. По нефу и хорам гулял сквозняк, заставляя пламя свечей колебаться, отбрасывая причудливые тени на одеянии священников, занавесах хоров и сиденьях. Брейден и Кардиель, одетые в черные ризы и митры, стояли на нижней ступени алтарной лестницы, держа по свече. В другой руке Брейден держал длинный пергамент с подвешенными к нему тяжелыми печатями.

– Мои господа и братья, к своему сожалению, я должен огласить следующее решение, под которым вы все подписались, – сказал он. – Да будет засвидетельствовано, здесь, перед алтарем Господа нашего и перед лицом ангелов небесных, что мы действуем без дурных намерений и желая добра душам тех, кого касается наше решение, в надежде, что они осознают свои ошибки и раскаются, вернувшись в лоно любящей Матери Церкви.

Нервно прокашлявшись, он передал свечу Кардиелю и поднес к глазам пергамент, начав читать голосом, который был слышен и на хорах, и по всему нефу.

– Поскольку Эдмунд Лорис, священник и бывший архиепископ, бежал от справедливой епитимьи, наложенной на него должным образом собранного синода равных ему и, таким образом, отверг власть стоящих выше его; и поскольку упомянутый Эдмунд Лорис вступил в связь с заговорщиками против его законного господина и короля, и, нарушив тем самым свои священные клятвы, призывал к мятежу; и, принимая во внимание, что упомянутый Эдмунд Лорис присвоил себе полномочия, которыми более не обладает, и использовал их, чтобы посвятить епископа, который не был ни избран должным синодом, ни одобрен королем; и, принимая во внимание, что упомянутый Эдмунд Лорис лишил полномочий брата-епископа в его собственной епархии и вынудил его свидетельствовать незаконные дела свои, и причинил ему тяжелые увечья, и угрожал его жизни, стремясь совратить других к измене.

– Посему мы, Брейден, милостию Божьей архиепископ Валорета и Примас всего Гвинедда, объявляем упомянутого Эдмунда Лориса лишенным его ранга епископа и лишаем его священного сана. Мы также отлучаем упомянутого Эдмунда Лориса от Церкви, а также приостанавливаем власть и отлучаем от Церкви всех епископов, присягнувших ему на преданность, в частности, Креоду Кэрберийского и Джудаеля Меарского. Мы также отлучаем Кайтрину Меарскую, Сикарда Мак-Ардри и Итела Меарского и лишаем их утешения Матери-Церкви. Да не будет ни один божий храм открыт им, и да будет каждый храм и каждое прибежище закрыто передними…

Внутренне дрожа, Келсон наблюдал как идет обряд, опершись подбородком на свои сложенные руки и стараясь не вспоминать его собственное отлучение и слепой ужас, вызванный им. Он ощущал, что Моргану, стоявшему на коленях справа от него, тоже не по себе, но внешне лорд-Дерини казался спокойным как обычно. Келсон не решился попробовать прочитать мысли Дугала. Он чувствовал присутствие позади Найджела и Коналла, тихого и испуганного, Джодрелл и Сайер Трейхем, стоявшие слева от них, были под не меньшим впечатлением, поскольку никогда прежде не сталкивались с этой стороной власти Церкви. Позади всех находился Эван, который слегка дремал; он никогда не любил официальные церемонии. Находившийся вне хоров Дункан, казалось, старался сдержать свои чувства, но Келсон не сомневался, что он тоже помнил недавнее время, когда они, а не Лорис были преданы анафеме.

– …И не подадим мы им дружеской руки, и не станем вкушать с ними за одним столом, и тем более не допустим к святым таинствам тех, кто принял сторону Эдмунда Лориса…

Этим вечером перед алтарем стояло двадцать шесть человек, одетые в черное архиепископы казались двумя статуями, окруженными одетыми в темное епископами, священниками и монахами. Дункан казался расплывчатым пятном между Ариланом и Хью де Берри, более заметным своим психическим присутствием, нежели физическим. Голос Брейдена стал громче, слова проклятия срывались с его языка, и, по мере того как обряд приближался к своей кульминации, нарастало напряжение церковного волшебства.

– …И если не переменят они быстро свое мнение к лучшему, и не удовлетворят предъявленных им требований, мы навечно проклянем их и предадим вечной анафеме. Будут они прокляты и в доме, и в поле, прокляты будут их еда и питье, и все, чем они владеют. Мы объявляем их отлученными от Церкви и числим среди трижды проклятых. Да пребудут они с Датаном и Абирамом, коих поглотил ад, с Пилатом и Иудой, предавшим Господа. И вычеркиваем мы их имена из Книги Жизни. И да погаснет их свет в вечной тьме. Да будет так!

Когда он произнес заключительные слова, и остальные ответили «Да будет так!» – Брейден снова взял свою свечу и, вместе с Кардиелем, спустился со ступени алтаря и вошел в центр круга, проход сразу же закрыли священники. В тишине два архиепископа на несколько мгновений высоко подняли свой свечи, затем перевернули их огнем вниз и загасили их об пол. За ними последовали и остальные, глухой стук падающих свечей отразился эхом на темных хорах.

Когда все стихло, собор погрузился во тьму, за исключением только лампады над алтарем. Ни слова не было произнесено, когда участники и присутствующие медленно покидали тяжелую тьму.