Черная книга коммунизма: Преступления. Террор. Репрессии

Куртуа Стефан

Верт Николя

Панне Жан-Луи

Пачковский Анджей

Бартошек Карел

Марголен Жан-Луи

Часть третья

Восточная Европа — жертва коммунизма

 

 

1. Анджей Пачковский

Польша, «нация — враг»

 

Советские репрессии в отношении поляков

Поляки являются одним из народов, в наибольшей степени подвергшихся репрессиям со стороны советских властей, хотя общеизвестно, что организатором аппарата советского террора был поляк Феликс Дзержинский, и в руководящем составе «органов» — будь то ВЧК, ОГПУ или НКВД — насчитывалось немало его соотечественников. Истоки столь странной «привилегии» для представителей «враждебной нации» сложны и неоднозначны. Как представляется, кроме обычных механизмов функционирования советской репрессивной системы определенную роль здесь сыграла и традиционная вражда между двумя странами. Недоверие советских руководителей к Польше и полякам, в частности особенно подозрительное отношение Сталина к этой стране, сложилось на основе многовековых исторических конфликтов. В период между 1772 и 1795 годами Польша пережила три раздела, в ходе которых царской империи всякий раз доставалась львиная доля польской территории. Два национально-освободительных восстания поляков против российских угнетателей — 1830 и 1863 годов — были жестоко подавлены. С этого времени носителями идей патриотизма и борьбы против иноземных захватчиков — и российских, и прусских — становятся дворянство и католическое духовенство. Война 1914 года и почти одновременное падение трех империй — Германской, Российской и Австро-Венгерской, угнетавших Польшу на протяжении более ста лет, — стали важнейшей исторической вехой, обозначившей начало национального возрождения страны. Легионы добровольцев во главе с Юзефом Пил-судским, отстаивающие эту едва обретенную независимость, оказались, однако, явно неугодными большевикам, которые рассматривали Польшу как препятствие на пути экспортирования революции в Германию.

Летом 1920 года Ленин направил войска Красной Армии на Варшаву. Этот дерзкий маневр чуть было не увенчался успехом, но неожиданно бурный всплеск национального самосознания обеспечил полякам победу, и Советская Россия вынуждена была подписать мирный договор в 1921 году на весьма выгодных для Польши условиях. Сталин, проявивший в те далекие дни военный непрофессионализм, стоивший Красной Армии поражения, всегда помнил о пережитом бесчестье, за что и поплатились впоследствии подвергшие его критике Троцкий, руководивший тогда Красной Армией, и маршал Тухачевский (в то время командующий Западным фронтом). Так становится понятным особо предвзятое отношение советских лидеров, и особенно Сталина, к Польше, полякам и ко всем общественным силам, так или иначе способствовавшим восстановлению независимости: дворянству, армии и духовенству.

Поляков не спасало даже советское гражданство — где бы они ни жили, им довелось пройти все стадии сталинского террора: шпиономанию, раскулачивание, борьбу против религиозных и национальных меньшинств, Большой террор, «очистку» пограничных зон и тылов Красной Армии, многочисленные «усмирения» для передачи власти в руки польских коммунистов со всеми вытекающими последствиями: принудительными работами в трудовых лагерях, расправами над военнопленными, массовыми депортациями «социально опасных» элементов…

 

Дело ПОВ и «польская операция» НКВД (1933–1938)

К 1924 году, когда процесс массовой репатриации, проводившейся в соответствии с положениями Рижского мирного договора 1921 года, уже близился к завершению, на территории СССР проживало примерно 1 100 000 — 1 200 000 поляков. Большинство из них (900 000–950 000) были жителями Украины и Белоруссии; около 80 % составляли потомки крестьян, переселенных в ходе польской колонизации XVII–XVIII веков. Несколько польских общин насчитывалось в крупных городах, таких как Киев и Минск. В самой России проживало 200 000 поляков, в основном в Москве, Ленинграде, Сибири и Закавказье, несколько тысяч из них были коммунистами-эмигрантами, примерно столько же — гражданами Польши, принимавшими участие в революционных действиях на стороне красных и не пожелавшими возвращаться на родину. Остальные оказались в России в результате экономической эмиграции, неизбежно сопутствующей переломным этапам истории.

Недружелюбие между двумя странами сохранялось и после заключения Рижского мирного договора и установления дипломатических отношений. На фоне недавних событий советско-польской войны 1920 года коммунистами повсюду насаждалась идея о «пролетарской крепости», осаждаемой империалистами. Неудивительно, что в такой международной обстановке многие поляки стали удобными мишенями и пополнили собой список жертв «охоты на шпионов». За 1924–1929 годы таких подозреваемых расстреливали сотнями, хотя истинными шпионами оказывались единицы. Тогда же советский режим развернул широкую антирелигиозную кампанию — преследованиям подверглись сотни католиков, десятки из них были расстреляны или пропали без вести. По сравнению с гонениями на Русскую Православную Церковь репрессии подобного масштаба выглядят малозначительными, тем не менее речь идет о разрушении института Церкви как такового — духовной и культурной основы мироощущения большинства польских крестьян.

Эти крестьяне фигурируют и среди жертв коллективизации. В соответствии с принятой тогда официальной классификацией 20 % крестьян были признаны «кулаками», чуть большее их число — «подкулачниками». Поляки, проживавшие на территории Украины, оказали властям сопротивление, которое было подавлено самым жестоким образом: по не до конца уточненным данным, численность проживавших в этих регионах поляков только за 1933 год уменьшилась на 25 %. На территории Белоруссии процесс раскулачивания польских крестьянских хозяйств протекал относительно бескровно.

Если не считать репрессий против «польских шпионов», то эти преследования явились закономерным следствием общего хода «классовой борьбы», включающей антирелигиозную борьбу и коллективизацию. Однако коллективизации показалось недостаточно, и появился новый повод для репрессий: в период между 15 августа и 15 сентября 1933 года по приказу властей было арестовано около двадцати польских коммунистов, в основном эмигрантов, один из которых был членом политбюро Коммунистической партии Польши (КПП). За этими арестами последовали новые. Общая формулировка обвинения была следующей: принадлежность к «шпионской вредительской организации ПОВ».

Польска Организация Войскова (ПОВ), основанная в 1915 году Юзефом Пилсудским для тайной деятельности против Австро-Венгрии и Германии, в 1918–1920 годах использовалась в разведывательных целях на территориях, охваченных Гражданской войной, в частности на Украине. Деятельность организации завершилась в 1921 году. Члены ПОВ в большинстве своем придерживались левых взглядов, среди них насчитывалось немало представителей Польской социалистической партии (ППС). Некоторые порвали с социалистами и вступили в ряды коммунистической партии. К 1933 году ПОВ уже не существовало. Тем не менее множество поляков были арестованы по ложному обвинению в принадлежности к ПОВ, некоторым был вынесен смертный приговор — так погиб известный поэт-авангардист Витольд Вандурский, другие — были замучены в тюрьмах. Уцелевшие заключенные были расстреляны в период Большого террора.

На протяжении долгих лет «дело ПОВ» служило питательной средой для внутренней борьбы в Коммунистической партии Польши: клеймо «провокатора ПОВ» было столь же опасным для жизни, как и звание «троцкиста». Еще более важный момент — составленные ОГПУ (впоследствии ГУГБ НКВД) списки поляков, работавших в тот период в советских административных органах, Коминтерне и службе госбезопасности. Показательно, что к этим спискам добавили перечень поляков, проживавших на Украине и в Белоруссии, в двух польских автономных районах. Первый, на территории Украины, носивший имя Юлиана Мархлевского (одного из создателей КПП, умершего в 1925 году), был образован в 1925 году; второй появился в 1932 году и был назван в честь Феликса Дзержинского. В каждом районе была своя местная администрация, пресса, театры, школы, издательства на польском языке, вместе они составляли включенную в состав СССР «советскую Польшу».

В сентябре 1935 года по Киеву, Минску и Москве прошла волна арестов, призванных, согласно официальной версии, положить конец так называемой агентурной сети ПОВ. Одновременно с этой акцией началась ликвидация польской региональной автономии. Аресты функционеров НКВД польского происхождения начались в 1936–1937 годах и были частью Большого террора. Сначала судебному преследованию подверглись верховные иерархи органов госбезопасности, затем стали допрашивать и рядовых членов. На пленуме Центрального комитета ВКП(б) в июне 1937 года Н. Ежов проинформировал присутствующих о том, что ПОВ «внедрилась в советские разведывательные органы» и что НКВД удалось «раскрыть и ликвидировать крупнейшую из польских подпольных шпионских организаций». Сотни поляков были интернированы, включая большинство руководителей КПП, предъявленные обвинения впоследствии подкреплялись признаниями, вырванными на допросах.

Летом 1937 года НКВД провел очередные репрессии против национальных меньшинств — сначала против немцев, затем против поляков. 11 августа Ежов подписал оперативный приказ № 00 485 «О полной ликвидации… личного состава польской агентурной разведки, действующей в СССР».

Решение НКВД и Совета Народных Комиссаров от 15 ноября 1938 года положило конец «польской операции», за которой, впрочем, последовала «чистка» рядов самих сотрудников НКВД, участвовавших в операции. Репрессии коснулись не только партийных руководителей (были расстреляны 46 членов Центрального комитета и 24 кандидата), но и простых граждан — рабочих и, в большей мере, крестьян. Согласно донесению НКВД от 10 июля 1938 года, число заключенных польского происхождения составляло 134 519 человек, около 53 % из них были жителями Украины и Белоруссии. От 40 % до 50 % из них были расстреляны (что составило примерно от 50 000 до 67 000 жертв), оставшиеся в живых — отправлены в лагеря или депортированы в Казахстан.

Поляки составили 10 % от общего числа жертв Большого террора и примерно 40 % всех погибших в ходе операций, направленных против национальных меньшинств. Речь идет о минимальных показателях, поскольку тысячи поляков Украины и Белоруссии были высланы независимо от «польской операции». Освободились не только номера гостиницы «Люкс», где обитали польские коммунисты, и кабинеты, где они некогда работали, — опустели польские деревни и колхозы, в которых трудились сотни тысяч простых людей.

НКВД СССР, оперативный приказ № 00 485 Приказываю:
Народный Комиссар Внутренних Дел СССР, Генеральный комиссар Государственной Безопасности Н. Ежов,

1. Приступить 20 августа 1937 года к осуществлению широкомасштабной операции по полной ликвидации местных организаций ПОВ, в первую очередь руководящих кадров, занимающихся подрывной и шпионской деятельностью в промышленности, средствах массовой информации, совхозах и колхозах. Операция должна быть завершена в течение трех месяцев, т. е. к 20 ноября 1937 года.
Москва, 11 августа 1937 г.

2. Арестовать: а) самых активных членов ПОВ (в соответствии с прилагаемым списком), раскрытых на основе разведданных, подтвержденных в настоящее время; б) всех военнопленных польской армии, оставшихся на территории СССР; в) беженцев из Польши, независимо от момента их приезда в СССР; г) политических иммигрантов и политических заключенных, которыми обменялись с Польшей; д) бывших членов ППО и других антисоветских политических партий; е) наиболее активных антисоветских и националистических элементов из польских районов.

3. Операцию по аресту организовать в два этапа: а) в первую очередь следует арестовывать лиц, служащих в НКВД, Красной Армии, на оборонных предприятиях, в военных отделах остальных предприятий, работающих на транспорте — железнодорожном, наземном, морском и воздушном; в секторе энергетики и на всех промышленных предприятиях, на нефтеперегонных и газоперерабатывающих заводах; б) во вторую очередь следует арестовывать всех тех, кто работает на промышленных предприятиях, не имеющих стратегического значения для обороноспособности страны, представителей совхозов, колхозов и администрации.

4. Одновременно с арестами проводить следственную работу. Для выявления агентурной сети в ходе расследования следует оказывать давление на организаторов и руководителей диверсионных групп, вплоть до полного их разоблачения, немедленно арестовать всех шпионов, вредителей и членов диверсионных группировок, раскрытых благодаря показаниям арестованных ранее лиц. Для ведения следствия подготовить специальную оперативную группу.

5. По мере ведения следствия разделить всех арестованных лиц на две категории:

а) первая категория, к которой принадлежат участники тайных польских организаций, ведущих шпионскую, диверсионную и подрывную деятельность, — должна быть расстреляна; б) вторая категория — менее активная, чем первая, — подлежит тюремному заключению или ссылке в лагерь на срок от пяти до десяти лет. (…)

 

Катынь, тюрьмы и депортации (1939–1941)

К пакту о ненападении, заключенному 23 августа 1939 года между СССР и Германией, прилагался секретный протокол, где стороны договаривались о разделе сфер влияния на польской территории. 14 сентября последовал приказ советского правительства «перейти в наступление против Польши», и три дня спустя Красная Армия пересекла границу Польской Республики, чтобы «освободить» территории, именуемые «Западной Белоруссией» и «Западной Украиной», от «польской фашистской оккупации» и включить их в СССР. Аннексия была стремительной, с использованием методов устрашения и репрессий.

29 ноября 1939 года Президиум Верховного Совета СССР предоставил советское гражданство всем жителям присоединенных территорий. Вильнюс и его окрестности были отданы Литовской Республике, доживающей последние дни своей независимости. Было очевидно, что советская репрессивная система начала действовать и в этом регионе — в ответ на оказываемое ей сопротивление. Действительно, несколько частей польской армии, избежавшие плена, той же осенью организовали партизанское движение. НКВД направил в эти регионы многочисленные подразделения (включая пограничные войска), повсюду внедрял свои структуры. Кроме того, новые власти были озабочены проблемой военнопленных и опасались реакции гражданского населения.

Проблема военнопленных стояла достаточно остро. В плен попало от 240 000 до 250 000 военнослужащих, около 10 000 из них — офицеры. На следующий же день после начала агрессии 19 сентября 1939 года Лаврентий Берия подписал Приказ № 0308 о создании в недрах НКВД Главного управления по делам военнопленных (ГУВП), а также широкой сети лагерей специального назначения. В начале октября постепенно началось освобождение рядовых солдат, но 25 000 из них были отправлены на строительство дорог, а 12 000 человек поступили в распоряжение Наркомата тяжелой промышленности для использования на принудительных работах. Еще неизвестно, сколько из них кануло навсегда в огромной разветвленной системе ГУЛАГа. Тогда же решено было создать два «офицерских» лагеря — в Старобельске и Козельске, а также особый лагерь для полицейских, тюремных надзирателей и пограничников в Осташкове. Вскоре Берия организовал специальную оперативную группу, уполномоченную вести юридическое расследование непосредственно в лагерях. К концу февраля 1940 года было интернировано 6192 полицейских (и приравненных к ним лиц), а также 8376 офицеров.

В течение нескольких месяцев в Москве решалась судьба этих заключенных. Для некоторых из них, в частности для содержащихся в лагере в Осташкове, готовилось обвинение по статье 58–13 Уголовного кодекса с весьма специфической формулировкой относительно лиц, «боровшихся с международным рабочим движением». Небольшого нюанса в толковании этой хитроумной формулировки оказывалось вполне достаточно для вынесения обвинительного приговора против любого полицейского или надзирателя польской тюрьмы. В качестве наказания предусматривалось от пяти до семи лет лагерей. Предполагалась также ссылка в Сибирь и на Камчатку.

Окончательное решение о судьбе военнопленных было принято во второй половине февраля 1940 года, возможно, под влиянием событий, связанных с советско-финляндской войной. Судя по документам, ставшим в наши дни достоянием широкой общественности, для многих оно оказалось довольно неожиданным.

5 марта, по предложению Берии, Политбюро постановило применить высшую меру наказания ко всем узникам Козельска, Старобельска и Осташкова, а также к 11 000 поляков, интернированных в тюрьмах западной части Украины и Белоруссии.

Приговор был вынесен специальным судом, так называемой тройкой, в состав которой входили Иван Баштаков, Бачо Кобулов и Всеволод Меркулов. Предложение Берии завизировано личными подписями Сталина, Ворошилова, Молотова и Микояна. Существует пометка секретаря суда о поддержке данного решения отсутствовавшими в тот день на заседании Калининым и Кагановичем.

Свидетельское показание Станислава Свяневича, избежавшего гибели во время массовой бойни в Катыни.

«Под потолком я обнаружил отверстие, через которое наблюдал за происходящим снаружи (…). Перед нами виднеется плац, заросший травой (…). Вокруг плотное оцепление из сотрудников НКВД, они вооружены винтовками с примкнутым штыком.

Такую картину мы наблюдаем впервые. Даже на фронте, после захвата в плен, нас не конвоировали со штыками (…). На плац прибывает скромный автобус, меньше автобусов, которые встречаются в городах Европы. Окна закрашены известкой. Вместимость — человек тридцать, дверца для пассажиров только сзади.

Мы недоумеваем, зачем понадобилось затемнять окошки. Немного подавшись назад, автобус подъезжает к ближайшему вагону вплотную, так, чтобы военнопленные в него поднялись непосредственно из вагона. Солдаты НКВД с примкнутыми штыками стоят по обе стороны от дверцы, следя за входом в автобус (…). Через каждые полчаса автобус возвращается за новой группой. Стало быть, место, куда перевозят пленников, находится неподалеку (…).

Высокорослый полковник НКВД, который отстранил меня от перевозки, теперь стоит посреди плаца, засунув руки в карманы своей широкой шинели. Судя по всему, именно он руководит этой операцией. Но в чем же заключается ее суть? Должен признаться, в тот светлый весенний день у меня и мысли не промелькнуло о возможных расправах (…).

На «техническую подготовку» массового убийства ушел месяц. За последующие полтора месяца (с 3 апреля по 13 мая) заключенных небольшими партиями перевозили из одних лагерей в другие. 4404 человека переправили из козельского лагеря в Катынь, где каждый из них получил пулю в затылок, после чего был погребен в братской могиле.

Заключенные из Старобельска (3896 человек) расстреляны в застенках НКВД в Харькове, тела их захоронены в окрестностях города, в Пятихатках. Пленники из Осташкова (6287 человек) ликвидированы НКВД в Калинине (современное название — Тверь) и преданы земле в местечке Медное. Всего истреблено 14 587 человек. 9 июня 1940 года первый заместитель главы НКВД Василий Чернышев доложил о готовности лагерей к приему новых заключенных.

Упомянутые Берией 11 000 заключенных — лишь небольшая часть общего числа взятых под стражу поляков. Их разделили на несколько категорий.

Наиболее многочисленная из них — беженцы, т. е. лица, покинувшие польскую территорию в период немецкой оккупации. Через тюрьмы и КПЗ прошло 145 000 беженцев; часть из них была осуждена и отправлена в лагеря, часть — освобождена. Вторая категория — перебежчики — поляки, арестованные при попытке бегства в Литву, Венгрию или Румынию. Некоторых освободили спустя несколько недель, около 10 000 перебежчиков по приговору ОСО (Особое совещание) получили сроки от трех до восьми лет; они очутились в ГУЛАГе — большинство в Дальлаге, кое-кто на Колыме. Часть из них расстреляли по Постановлению от 5 марта 1940 года. Третью категорию составили участники отрядов Сопротивления, офицеры, которые не были мобилизованы в 1939 году, государственные служащие, представители местной администрации, различного типа помещики, в общем, всякого рода «социально опасные элементы». Именно к этой последней категории принадлежали, по большей части, 7305 человек, отобранных для расправы из 11 000 взятых на учет. Их ликвидировали на основании Постановления от 5 марта 1940 года. Место их погребения не найдено, известно лишь, что 3405 человек расстреляны на Украине, 3880 — в Белоруссии.

Общее число «тюремных жителей» на территориях, присоединенных к СССР (включая Литву, вошедшую в его состав летом 1940 года), точно не определено; на 10 июня 1941 года в тюрьмах западной Украины и Белоруссии насчитывалось 39 600 заключенных (среди которых примерно 12 300 человек уже «осужденных»). По сравнению с данными на март 1940 года число их удвоилось. Соотношение уголовников и политических неизвестно.

После нападения Германии на СССР участь всех заключенных была предрешена. В одних только украинских тюрьмах расстреляно около б 000 человек Маловероятно, чтобы все они были приговорены к смертной казни в довоенное время. В рапортах НКВД подобные карательные мероприятия обозначены как «сокращение числа лиц, принадлежащих к первой категории». Несколько сотен человек были убиты при попытке бегства из-под конвоя. Известен случай, когда начальник охраны взял «под свою ответственность» расстрел 714 заключенных (500 из них так и не вышли за пределы тюремного двора). Со многими он расправился сам.

На территориях, аннексированных СССР, начинаются массовые депортации; всего было проведено четыре широкомасштабные операции по высылке различных групп населения. Следует заметить, что депортации отдельных семей и небольших групп начались уже с ноября 1939 года, и точное число депортированных неизвестно. Та же картина наблюдается в учете лиц, высланных из Бессарабии или из Восточной Белоруссии и Украины во второй половине 1940 года. Историкам пока не удалось установить точных цифр. До сегодняшнего дня за основу расчета брались сведения на 1941 год, полученные из материалов польского движения Сопротивления и из польского посольства. После открытия доступа к архивам НКВД большинство исследователей сходятся во мнении о явной заниженности имеющихся цифровых данных и считают необходимым пересмотреть их в сторону увеличения.

Первая волна депортаций обрушилась на поляков 10 февраля 1940 года, в ходе проведения в жизнь Постановления Совета Народных Комиссаров от 5 декабря 1939 года. На приготовления, связанные прежде всего с «рекогносцировкой местности» и окончательной редакцией списков, ушло два месяца. Организаторам депортаций пришлось преодолеть немало технических неудобств, в их числе — недостаточное количество железнодорожных путей, соответствующих по ширине колеи дорогам советского образца. Общее руководство было поручено заместителю Берии Меркулову, причем с предписанием о личном присутствии на месте, что явно свидетельствует об особой заинтересованности Советов в данной операции. Февральские депортации 1940 года затронули в основном крестьян, жителей небольших городов, польских переселенцев, размещенных в этих районах в рамках проведения в жизнь политики «полонизации», а также лесников. По данным НКВД, среди сосланных 140 000 человек поляки составили 82 %. Жертвами этой операции стали также украинские и белорусские лесники. Эшелоны со ссыльными направлялись на север России, в Республику Коми и Западную Сибирь.

Пока Кремль принимал постановления о казни заключенных, СНК 2 марта 1940 года издал указ о новых депортациях. На сей раз речь шла о членах семей заключенных, и часто удар наносился одновременно с расправой над их «мужьями и отцами», — а также о «социально опасных элементах». Согласно данным НКВД, почти 60 000 человек были отправлены в Казахстан, в тяжелейшие условия голода и холода, о чем свидетельствуют ставшие доступными в наши дни воспоминания участников этих событий.

Отрывок из книги Казахский триптих: воспоминания о ссылке

(Варшава,1992)

Люцина Дзюжинскэя-Сухон: «Никогда не забуду один из самых драматических эпизодов нашей жизни. Мы несколько дней ничего не ели, в прямом смысле ничего. Суровая зима. Лачуга, доверху заваленная снегом. Кто-то прорыл туннель снаружи, чтобы выбраться. (…) Мама может выйти на работу. Она голодна, как и мы. Улегшись на убогом ложе и прижавшись друг к дружке, стараемся согреться. В глазах мерцает. Нет сил встать. В лачуге очень холодно (…). Мы все спим и спим. Время от времени братишка просыпается и кричит: «Хочу есть!» — он не может больше ничего сказать, разве что: «Мама, я умираю». Мама плачет. Потом идет по соседним домикам, там живут наши друзья, она просит помочь. Напрасно. И тут мы начинаем молиться: «Отче наш…» Кажется, происходит чудо. На пороге появляется подружка из соседней лачуги с пригоршней зерна (…)».

Третья операция, осуществленная по той же директиве СНК, началась в ночь с 28 на 29 июня 1940 года. Задержанию подлежали лица, не проживавшие на аннексированных территориях до сентября 1939 года и не переходившие советско-германской границы, установленной обоими оккупантами. Беглецы, схваченные в той или другой оккупационной зоне, имели право на возвращение домой; таким образом 60 000 человек, среди них 1500 евреев, вернулись на территорию немецкого генерал-губернаторства. Среди 80 000 депортированных в ходе данной операции насчитывается 84 % из числа тех самых евреев, которые спаслись от кровавых расправ, учиненных летом 1941 года Айнзацгруппами. Теперь они оказались среди отправленных в ГУЛАГ.

Четвертая и последняя по счету операция была намечена на 22 мая 1941 года постановлением ЦК КПСС и Совета Народных Комиссаров от 14 мая. Ее цель — «очистка» пограничной зоны и прибалтийских республик от «нежелательных элементов». Ссыльные отнесены к категории жилпоселенцев, т. е. приговоренных к двадцати годам принудительного проживания в предписанном регионе, в частности в Казахстане. Формируется новый поток ссыльных — 86 000 человек, — и это исключая Латвию, Эстонию и Литву.

На основании материалов НКВД, число депортированных колеблется: от 330 000 до 340 000 человек. С учетом совокупности имеющихся данных можно привести другие количественные показатели жертв репрессий: от 400 000 до 500 000 человек. Существовали дополнительные группы лиц, которые окончательно осели на территории СССР, например, 100 000 молодых людей, вынужденных работать на советскую промышленность (преимущественно в Донецком угольном бассейне, на Урале и в Западной Сибири), или 150 000 юношей, мобилизованных в «трудовые батальоны» (стройбаты) Красной Армии.

За два года советского господства над аннексированной Польшей миллион человек, т. е. каждый десятый гражданин, в той или иной мере испытал на себе репрессии: будь то смертные приговоры, тюрьмы, лагеря, депортации или подневольный труд. Число расстрелянных достигает 30 000 человек, к ним следует прибавить 90 000–100 000 погибших в лагерях или при перевозках в железнодорожных эшелонах, что, по оценкам исследователей, составляет 8–10 % от общей численности депортированных.

 

НКВД против Армии Крайовой

В ночь с 4 на 5 января 1944 года первые танки Красной Армии пересекли советско-польскую границу, установленную в 1921 году. На деле граница эта не признавалась уже ни Москвой, ни западными державами. После предания гласности убийств в Катыни СССР прервал какие бы то ни было дипломатические отношения с законным польским правительством, находившимся тогда в изгнании в Лондоне. Поводом послужило требование польского правительства провести судебное расследование под эгидой Красного Креста; аналогичное требование было выдвинуто и немецкими властями. Организаторы польского движения Сопротивления рассчитывали, что при приближении фронта части АК (Армия Крайова) сумеют мобилизовать население и вступить в бой с немцами, а затем, дождавшись прихода Красной Армии, выйдут ей навстречу в качестве законной властной структуры. Задуманной операции было присвоено кодовое название «Бужа» («Буря»). Первые бои разразились в конце марта 1944 года на Волыни, где командующий партизанской дивизией АК сражался против немцев бок о бок с советскими войсками. 27 мая Красная Армия разоружила некоторые части АК. В результате большая часть дивизии вынуждена была отойти в Польшу, продолжая вести бои с немцами.

Подобный стратегический маневр советских властей — сначала сотрудничество на местном уровне, затем разоружение поляков — явление не единичное. Самый показательный пример — события, происходившие в это время в Вильнюсе. Так, не прошло и нескольких дней после окончания боевых действий, как прибыли внутренние войска НКВД и в соответствии с приказом № 220 145, поступившим из Ставки Главнокомандующего, провели операцию по разоружению солдат АК. Согласно данным рапорта, отправленного Сталину 20 июля, арестовано было свыше 6000 партизан, примерно 1000 из них удалось вырваться из ловушки. Были поголовно арестованы все руководители штаба партизанских отрядов. Офицеры были интернированы в лагеря НКВД, солдатам — предложен выбор — лагерь или зачисление в части польской армии Зигмунда Берлинга, сформированной при покровительстве советских властей. Подразделения АК, принимавшие участие в освобождении Львова, постигла та же участь. По такому сценарию Москва осуществляла закрепление вновь присоединенных к СССР территорий.

На 8 августа 1944 года было запланировано взятие Варшавы войсками Первого Белорусского фронта Красной Армии. 1 августа 1944 года командиры АК подняли в польской столице вооруженное восстание. Сталин приостановил развернутое им наступление на Висле, к югу от Варшавы, предоставив подавление восстания немцам, завершившим расправу над бунтовщиками 2 октября.

Западнее «линии-Керзона», где АК удалось мобилизовать около 30 000 — 40 000 солдат и освободить многие населенные пункты, подразделения НКВД и опергруппы СМЕРШ (сокращение слов «смерть шпионам»; особое управление контрразведки) и отряды «фильтрации» следовали по намеченному уже пути, исполняя приказ Верховного Главнокомандующего № 220 169 от 1 августа 1944 года. В рапорте за октябрь подводились итоги выполнения этой директивы: разоружено, арестовано и затем интернировано около 25 000 солдат и 300 офицеров.

Подразделения НКВД и оперативные группы СМЕРШ располагали собственными тюрьмами и лагерями, там они с равным успехом размещали как польских партизан, так и фольксдойче, и немецких военнопленных. Офицеры и солдаты, отказавшиеся от службы в армии Берлинга, подобно своим собратьям из Вильнюса и Львова, тотчас отправлялись в ГУЛАГ. Даже в наши дни не известно точное число участников операции «Бужа», интернированных советскими властями. По различным оценкам, цифра эта колеблется от 25 000 до 30 000 солдат. На вновь аннексированных СССР осенью 1944 года территориях происходили массовые аресты с последующим вынесением приговора и высылкой в ГУЛАГ или на принудительные работы в район Донецкого угольного бассейна. На этот раз львиную долю депортированных составляли украинцы, но, по имеющимся данным, жертвами репрессий в той или иной форме стали и несколько десятков тысяч поляков.

Репрессивная деятельность НКВД и СМЕРШ не прекратилась даже после рассредоточения большей части подразделений АК. 15 октября 1944 года Берия подписал Приказ № 0012266/44 о создании дивизии специального назначения и ее размещении на территории Польши (речь идет о 64-й дивизии внутренних войск НКВД, названной «Вольные стрелки»). В пограничной зоне операции, проводимые на польской стороне, всячески поддерживались подразделениями НКВД Белоруссии и Украины. Создание в конце 1944 года дивизии специального назначения тотчас ознаменовалось арестами 17 000 человек, 4000 из них были без промедления сосланы в разные отдаленные лагеря. Советские войсковые подразделения, находившиеся с 1 марта 1945 года в подчинении главного советника НКВД при польском Министерстве национальной безопасности генерала Ивана Серова, оставались в Польше до весны 1947 года. Вплоть до августа — сентября 1945 года они представляли главную силу, призванную «очистить» зоны наибольшего скопления партизанских отрядов, борющихся за национальную независимость. С января 1945 по август 1946 года были схвачены 3400 бойцов из различных отрядов Сопротивления — большинство оказались в лагерях, некоторые были переданы в руки польских властей; всего было задержано 47 000 человек. После введения войск Красной Армии на польские территории, аннексированные Германией в 1939 году, арестам подверглись не только фальксдойче, но и поляки, которые под давлением немецких властей внесли свои фамилии в так называемый III национальный список (Айнгдойче). По меньшей мере 25 000 — 30 000 граждан Померании и Верхней Силезии были депортированы в СССР, в том числе 15 000 шахтеров, всех их сослали в лагеря Донбасса и в Западную Сибирь.

Деятельность НКВД не ограничивалась массовыми репрессиями, охотой на людей и усмирениями. В конце лета 1944 года СМЕРШ внедрил на местах оперативные группы, уполномоченные проводить в Польше регулярные вербовки осведомителей. Наиболее известной стала операция, которой непосредственно руководил генерал НКВД Иван Серов. Были арестованы шестнадцать руководящих членов польского подпольного правительства: командующий АК, вице-премьер-министр подпольного правительства, три его заместителя и члены Совета национального единства (своего рода подпольного парламента), образованного в период немецкой оккупации. 22 февраля 1945 года этот Совет выразил протест против Ялтинских соглашений, заявив о своей готовности к прямым переговорам с советской стороной. В ответ на подобное заявление генерал Серов предложил руководителям подполья встретиться и установить личное знакомство. Когда они явились в назначенное место (в Прушкув, неподалеку от Варшавы), то были тотчас схвачены и доставлены прямо в Москву, на Лубянку. Случилось это 28 марта 1945 года. Следствие длилось несколько недель, после чего 19 июня начался показательный судебный процесс в Колонном зале Дома Союзов по образцу грандиозных московских процессов предвоенных лет. Тем временем в Москве велись переговоры между польскими просоветскими властями и представителями демократических сил этой страны, на которых они обсуждали статьи Ялтинских соглашений, касающиеся Польши; представители польской демократии также выразили желание выйти на прямой контакт с советскими властями. Судебный приговор был объявлен в тот самый день, когда три сверхдержавы (Соединенные Штаты, СССР и Великобритания) ратифицировали заключенный различными польскими партиями договор о создании коалиционного правительства, в котором подавляющее большинство мест отводилось коммунистам и их союзникам. В результате вынесенных приговоров, вполне умеренных для того времени — до десяти лет тюремного заключения, — трое осужденных так и не вернулись в Польшу. Командующий АК Леопольд Окулицкий в декабре 1946 года скончался в тюрьме.

 

Польша 1944–1989: Репрессивный аппарат

Каждый этап эволюции политической системы Польши сопровождался той или иной формой политических репрессий. Перефразируя одно известное изречение, можно утверждать: «Скажи мне, какой сейчас репрессивный аппарат, и я скажу, какой стадии коммунизма он соответствует».

При описании и анализе функционирования репрессивного аппарата возникают две основные трудности: 1) речь идет о чрезвычайно засекреченной области, многие следственные материалы до сих пор не стали достоянием гласности; 2) рассмотрение прошлого под углом гипертрофированного значения репрессивных органов приводит к односторонней оценке коммунистического режима, поскольку даже в периоды максимальных репрессий режим поддерживался и другими методами воздействия. При попытке постижения основополагающих принципов режима и его идеологических истоков следует прежде всего обозначить главное: сосредоточение власти в руках репрессивного аппарата, созданного в недрах системы. За 45-летний период монопольной власти компартии Польша пережила пять стадий террора. Все эти стадии объединяет наличие тайных охранительных органов и концентрация власти в руках партии или кучки ее руководителей.

 

На пути к захвату государства, или массовый террор (1944–1947)

Внутриполитические основы коммунистического государства в Польше были заложены благодаря присутствию Красной Армии. Для внешнеполитического курса решающим оказался сталинский протекторат. Советские органы безопасности не ограничились простым подавлением противников новой власти; организационные принципы НКВД/КГБ с некоторыми видоизменениями (правда, весьма существенными) были взяты на вооружение польскими коммунистами, прошедшими курс обучения в школе офицеров НКВД в Куйбышеве. Кроме того, была создана дублирующая польские спецслужбы организация, корпус советников, насчитывающий несколько сот человек во главе с генералом Серовым, генеральным советником. С помощью разветвленной сети советских экспертов руководители с Лубянки располагали всеми необходимыми данными, и Москва, таким образом, создала собственную систему осведомителей в Польше. Политические и идеологические интересы польских и советских органов полностью совпадали, так что польские службы безопасности вполне можно считать составной частью советского репрессивного аппарата. Это становится очевидным на примере организации польской военной контрразведки.

В Польше в те годы коммунисты являли собой группу маргиналов, не имеющих каких бы то ни было шансов на приход к власти демократическим путем. Отсутствие симпатии к ним усугублялось и традиционной для большинства поляков неприязнью, вернее, даже враждебностью, по отношению к СССР и особенно к России — сказывался печальный опыт «освобождения» Польши войсками Красной Армии. В первые послевоенные годы костяк антикоммунистического сопротивления составили партизанские отряды, политическое подполье и легальные партии, единственной значительной из которых явилась Польская крестьянская партия (ПСЛ). Таким образом, теперь перед новыми хозяевами стояли две первостепенные задачи, — подавить сопротивление поляков и захватить власть над этим государством. Весьма знаменателен следующий факт: первым публично представленным в Польше членом Комитета национального освобождения (создан в Москве 21 июля 1944 года) стал министр общественной безопасности Станислав Радкевич. Потребовался целый год, прежде чем органы безопасности, с 1945 года получившие название Министерства общественной безопасности (МБП), оформились организационно для решения главной задачи — упрочения власти, захваченной Красной Армией и НКВД. За второе полугодие 1945 года МБП создало систему оперативных групп, в которых было задействовано более 20 000 сотрудников (без учета милиции), в распоряжении министерства находилось также специальное военное подразделение — Корпус внутренней безопасности (КБВ), насчитывающий около 30 000 солдат. Новые отряды вели активные военные действия против подполья, отличающиеся особой жестокостью и беспощадностью. Так продолжалось до 1947 года, отголоски этих боев ощущались еще в начале 50-х годов. Польские историки расходятся во мнениях, стоит ли обозначать эти события термином «гражданская война», если учесть присутствие в Польше советских вооруженных сил (военных и НКВД).

На вооружении вновь созданного аппарата госбезопасности было немало методов воздействия, начиная с внедрения агентов и провокаций и кончая «умиротворением» целых территорий. Правоохранительные органы имели значительные материальные и человеческие ресурсы: оружие, средства связи, отряды КГБ, — и пользовались ими, не останавливаясь ни перед чем. По данным III управления, уполномоченного вести борьбу против антикоммунистического сопротивления, в 1947 году в ходе столкновений погибло 1486 человек, в то время как число потерь со стороны коммунистов составило всего 136 человек. Широкомасштабные операции по «умиротворению» велись силами подразделений КБВ с привлечением частей регулярной армии, специально прикомандированных для подобных целей. За время боев в 1945–1948 годы было убито примерно 8700 противников режима. Все операции проводились под руководством Государственной комендатуры безопасности, возглавляемой министрами безопасности и обороны. В случае необходимости организовывались массовые депортации. Такими же методами разрешались проблемы с украинским движением Сопротивления в юго-восточной Польше — в ходе операции «Висла» в апреле — июле 1947 года примерно 140 000 польских украинцев депортированы и рассеяны по бывшим немецким территориям на западе и севере страны.

Хроника деяний органов безопасности изобилует описаниями тщательно подготовленных операций: массовая фальсификация данных при проведении референдума в июне 1946 года, «подготовка» выборов в январе 1947 года, т. е. предшествовавшая им широкая пропагандистская кампания, тысячи арестов, особенно в селах, новая фальсификация; развитие широкой сети осведомителей (к 1 января 1946 года их число достигло 17 500). Точное число задержанных в ходе всех операций доподлинно не известно, несомненно одно: любые действия правоохранительных органов сопровождались применением грубой силы. В 1947 году сотрудниками III управления арестовано около 32 800 человек, большинство задержанных — обычные преступники; IV управление, отвечавшее за безопасность в области промышленности, произвело арест почти 4500 человек, в последние предвыборные недели силами различных подразделений МБП, милиции, КБВ и армии задержано примерно 50 000 — 60 000 активистов Польской крестьянской партии. Известно, что в нескольких случаях убийства были совершены по прямому указанию местных комитетов партии коммунистов.

Допросы велись с исключительной жестокостью, избиения и пытки были обычными явлениями, как и бесчеловечные условия содержания в тюремных камерах.

Казимир Мочарский, приговоренный к пожизненному заключению.

(Статья 2 Декрета от 31 августа 1944 г.)

Штум, Центральная тюрьма 23 февраля 1955 года.

Верховный Трибунал палаты по уголовным делам Дело: III К 161/52.

В связи с запросом о пересмотре дела и подачей апелляции моими адвокатами (…) заявляю:

За время расследования, порученного офицеру бывшего Министерства общественной безопасности, в период с 9 января 1949 года по 6 июня 1951 года я был подвергнут сорока девяти видам издевательств и пыток, среди которых особо отмечаю следующие:

1. Удары резиновой дубинкой по особо чувствительным местам (переносица, подбородок, слюнные железы, выступающие части тела, такие, как лопатки).

2. Удары резиновыми кнутами по внешним сторонам стоп с упором на большие пальцы — очень болезненный прием.

3. Удары резиновой дубинкой по пяткам (10 ударов по каждой пятке несколько раз в день).

4. Вырывание волос на висках и на затылке («ощипывание гуся»), а также из бороды, на груди, в области промежности и половых органов.

5. Прижигание сигаретами губ и глаз.

6. Нанесение ожогов на пальцы обеих рук.

7. Лишение сна: в течение семи-девяти дней заключенного держат в стоячем положении в темном карцере и беспрестанно будят пощечинами (…). Такая пытка, прозванная судебными следователями «пляж» или «Закопане» [82] , доводит человека до состояния, близкого к помешательству, — начинается психическое расстройство: обман зрения, слуха — подобный эффект достигается при приеме мескалина или других галлюциногенов.

К тому же следует отметить, что в течение шести лет и трех месяцев меня не выпускали на прогулку. За два года и три месяца я ни разу не принял ванну; около четырех с половиной лет я находился в строгой изоляции, не имея ни малейшей возможности контактировать с внешним миром (никаких новостей от моей семьи, ни писем, ни книг, ни газет и т. д.).

Описанные здесь мучения и пытки были применены с целью запугать меня и вырвать показания, не соответствующие действительности, необходимые лишь для подтверждения линии следствия и заранее сфабрикованных обвинений. Среди исполнителей могу назвать подполковника Луша Юзефа, майора Каскевича Ежи и капитана Химчака Эугенюша.

Действовали они по приказу полковников Розанского и Фейгина, сам заместитель министра, генерал Ромковский, 30 ноября 1948 года в присутствии полковника Розанского пообещал мне устроить адское следствие и слово свое сдержал…»

Участник антифашистского Сопротивления Казимир Мочарский был арестован в 1945 году и провел в заключении 225 дней, находясь в одной камере с генералом СС Юргеном Штроопом, который отдал приказ о ликвидации варшавского гетто в 1943 году. После освобождения он описал эту своеобразную очную справку.

Часто власти не ограничивались торопливыми приговорами, а устраивали показательные «открытые» процессы, где тщательно отобранная «общественность» выкрикивала оскорбления в адрес осужденных, демонстрируя мнимую «народную ненависть» к врагам. Даты процессов старались назначать с учетом окончания срока полномочий властных структур, для искусственного усиления их позиций с помощью пропаганды. Среди множества процессов выделяется важнейший — над деятелями подпольной организации «Свобода и независимость» (Wolnosc i Niepodlegosz — WiN). Подсудимые дожидались решения своей участи с ноября 1945 по январь 1947 года, т. е. процесс был устроен за неделю до выборов. Еще один прием: борцы антифашистского Сопротивления осуждены как коллаборационисты. Рассуждения коммунистов основывались на принципе — «кто не с нами, тот против нас». Следуя этому же принципу, делалось следующее заключение: раз главная сила, способная оказать организованный отпор немцам, Армия Крайова (АК), не боролась рядом с Советами против немцев, значит, ее надо расценивать как союзницу Гитлера. Для подтверждения подобных обвинений выбивались соответствующие ложные показания из содержащихся в заключении офицеров гестапо. Одно из самых скандальных юридических преступлений — процесс 1948 года над Витольдом-Пилецким. Главный пункт обвинения формулировался как «шпионаж по поручению иностранной державы».

 

Витольд Пилецкий

В 1920 году Витольд Пилецкий (1901 года рождения) принимает участие в обороне Вильно от большевиков. Впоследствии становится землевладельцем и офицером запаса, организует конные отряды, включенные в 1939 году в состав регулярной армии. После поражения Польши основывает одну из первых подпольных организаций Сопротивления: Польскую тайную армию (принял присягу 10 ноября 1939 года). В 1940 году по собственной инициативе и с согласия высших чинов АК схвачен во время облавы и препровожден в лагерь Освенцим (числится там под регистрационным номером 4859), где организует движение Сопротивления. В апреле 1943 года бежит из лагеря и продолжает подпольную деятельность, теперь уже в движении Niepodlegosz («Независимость»), позднее становится участником Варшавского восстания. После капитуляции города заключен в концентрационный лагерь для пленных офицеров в Мурнау. Освободившись, присоединяется ко 2-му корпусу армии генерала Андерса. Осенью 1945 года возвращается в Польшу, вновь включаясь в подпольное движение. Создает небольшую, но весьма действенную группу, собирающую информацию для генерала Андерса о «большевизации» страны. Арестован 5 мая 1947 года, подвергнут пыткам, 15 марта 1948 года приговорен к смертной казни, убит выстрелом в затылок 25 мая. Реабилитирован в 1990 году.

Когда речь шла о крупном судебном процессе, решение о той или иной мере наказания принималось непосредственно партийным руководством. В его же компетенции находился контроль за назначениями на ключевые посты в органах госбезопасности.

К осени 1947 года были уже разгромлены все более или менее организационно оформленные структуры Сопротивления. После бегства большинства руководителей ПСЛ и ареста четвертого состава командования «Свободы и независимости» с движением Сопротивления было покончено на национальном уровне. Политическая обстановка начала стабилизироваться: обескровленная и опустошенная за годы войны страна больше не уповала на поддержку западных правительств. Все очевиднее становилась необходимость приспособления к реальным условиям, нередко унизительным или навязанным извне. Коммунистический государственный переворот в Чехословакии в феврале 1948 года усилил влияние Москвы на жизнь стран Центральной и Юго-Восточной Европы. Польская рабочая партия и ее главный союзник Польская социалистическая партия готовились к объединению. Благодаря освоению бывших немецких территорий ускорился процесс восстановления хозяйства, что привело к улучшению экономического положения страны. Все эти факты позволили коммунистической партии перейти к новому этапу действий: советизации Польши и покорению общества в целом. Представляется вполне логичным последовавшее за этим сокращение личного состава Министерства общественной безопасности, а также уменьшение численности его агентов и секретных сотрудников, насчитывавших в те годы 45 000 человек.

 

Цель захвата — общество в целом, или разрастание террора (1948–1956)

После Пражского переворота и изгнания из международного движения Тито в странах Восточного блока происходят примерно одни и те же социальные трансформации: поглощение коммунистическими партиями партий социалистических с последующим формированием (де-юре или де-факто) однопартийной системы, полная централизация управления экономикой, ускоренная индустриализация по модели сталинских пятилеток, коллективизация земельных хозяйств, усиление антирелигиозной борьбы и т. п. Массовый террор, разрастаясь вширь, становится привычным явлением.

В 1945–1947 годы тысячи людей, не связанных с оппозицией, ни с легальной, ни с нелегальной, все же оказываются в числе жертв «усмирений» и «превентивных мер», хотя в принципе репрессивная машина развернута против конкретных активных противников ПРП (Польская рабочая партия). После 1948 года перед органами госбезопасности ставится новая задача: держать в страхе и подчинении общество в целом, включая и слои, более или менее усердно поддерживающие режим. Запугивание приобретает глобальный характер, любой гражданин может стать «объектом разработки», а значит, и жертвой службы госбезопасности. Важно заметить, что репрессиям с равным успехом подвергается также руководство компартии и государства. Некоторые функционеры высших звеньев госбезопасности уже в 1947 году выступают с призывами «усилить революционную бдительность», однако главным направлением деятельности органов госбезопасности этот призыв становится лишь летом 1948 года, соединившись со сталинским тезисом об «усилении классовой борьбы».

Отправной точкой стал конфликт с Тито — для Центральной и Восточной Европы неприятие его взглядов было аналогично борьбе с троцкизмом в СССР. В Польше подобное явление возникло в виде «критики правого националистического уклона» и в августе — сентябре 1948 года было конкретизировано применительно к Генеральному секретарю ЦК ПРП Владиславу Гомулке. Первые аресты в сеАдине октября еще не затрагивали ближайшего окружения Гомулки, однако те, кто был знаком со знаменитыми московскими процессами 30-х годов, прекрасно понимали, что в скором времени волна репрессий докатится до самой верхушки аппарата.

На фоне общей картины террора акции, направленные против коммунистов как таковых, в пропорциональном отношении незначительны, тем не менее, их рассмотрение заслуживает внимания. В Польше число жертв-коммунистов относительно невелико. В поисках подпольной «шпионской и диверсионной» организации органы госбезопасности сосредоточили свое внимание на командном составе и прежде всего кадровых офицерах, служивших в армии еще до войны. В частности, в результате совместных действий МБП и военной разведки (ЖЗИ — Главное управление информации) были заключены в тюрьмы сотни офицеров, затем последовали судебные процессы, приговоры и расстрел двадцати человек. Исчезновение с политической арены Гомулки, арестованного вместе с несколькими сотнями партийных руководителей самых различных уровней, фначало, что настали времена полной незащищенности любого аппаратчика — и партийного, и сотрудника органов безопасности (несколько высших чинов госбезопасности тоже оказались за решеткой). Поскольку процесс мад Гомулкой — как, впрочем, и другие запланированные процессы — не саЯрялся, советизация Польши не была отмечена ни одним гщндиозным показательным процессом, подобным тем, что были устроены в Будапеште над Райком и в Праге над Сланским.

Начиная с 1949 года аппарат госбезопасности активно разрастался, и к 1952 году в его рядах насчитывалось около 34 000 сотрудников, лишь незначительная их часть была скомпрометирована в деле, получившем название «провокации в недрах рабочего движения». В данном случае речь шла о Департаменте X, где работало примерно сто человек. При Политбюро была сформирована Комиссия безопасности во главе с Болеславом Берутом (1892–1956). Ей были доверены самые важные судебные расследования, здесь определялись организационные принципы МБП и ЖЗИ, а также формулировались основные директивы.

Вездесущность «Беспеки» (разговорное название госбезопасности) стала одной из примет эпохи. В ее ведении находилось 74 000 секретных сотрудников-осведомителей, этого, однако, показалось недостаточно, и летом 1949 года было принято решение организовать на предприятиях дополнительные ячейки органов госбезопасности, называемые службами охраны (Referat Ochrony — RO). Несколько лет спустя RO действовали уже на шестистах предприятиях. Из центра МБП с особым пристрастием наблюдали за службами защиты народного хозяйства, создавая все новые и новые подразделения. В 1951–1953 годах большинство задержаний (по пять-шесть тысяч в год) было осуществлено силами этой службы, располагавшей самой развитой организацией осведомителей (26 000 человек). Любая неисправность, любой пожар на предприятии рассматривались как результат саботажа или даже диверсии. Нередко под стражу заключались десятки работников одного и того же предприятия. В рамках «охраны государственных учреждений» эта служба, помимо всего остального, давала рекомендации по поводу возможных кандидатов на учебу в политехнических вузах. Так, в 1952 году по распоряжению службы защиты народного хозяйства 1500 молодых людей были лишены доступа к образованию.

Предметом особого внимания была «охрана сельскохозяйственных кооперативов» (т. е. коллективизация) и контроль за проведением в жизнь декретов о необходимых количественных показателях производства зерна и мяса. Этими вопросами более активно, чем органы госбезопасности, занимались созданные в 1945 году милиция и Чрезвычайная комиссия по борьбе со злоупотреблениями и саботажем. Одно только название, воскрешающее в памяти пресловутую ЧК, наводило ужас. Тысячи крестьян в каждом из пятнадцати воеводств были заключены в тюрьмы за то, что не сдали предписанную норму. Госбезопасность и милиция вели целенаправленную политику: наиболее зажиточные крестьяне («кулаки») арестовывались в первую очередь, даже если они сдавали необходимую норму. Неделями их держали под стражей, не возбуждая судебного дела, после чего выносили приговор о конфискации зерна, скота и даже их земельной собственности. Занималась Чрезвычайная комиссия и городскими жителями. Большинство жертв было осуждено за спекуляцию на черном рынке, а в 1952–1954 годах — за хулиганство. Решения Чрезвычайной комиссии с течением времени становились все более и более жесткими: в 1945–1948 годах она приговорила к трудовым лагерям 10 900 человек, в 1949–1952 годах —46 700 человек. К 1954 году в трудовые лагеря было отправлено приблизительно 84 200 человек. Эти вердикты не относились к политическим преступлениям в точном смысле слова, так как в Польше принято рассматривать преступления в суде, а карательные меры против сельских жителей и «спекулянтов» просто отражали саму природу репрессивной системы, всегда отдающей предпочтение палке.

Что касается аппарата госбезопасности, главной его задачей оставалось преследование подпольщиков — и периода оккупации, и послевоенных: от бывших активистов ПСЛ до солдат, вернувшихся с Запада, а также чиновников, кадровых политиков и офицеров довоенного времени. В начале 1949 года «списки подозрительных элементов» были стандартизированы и разделены на категории. На 1 января 1953 года в картотеках служб безопасности были зарегистрированы 5 200 000 человек, т. е. треть взрослого населения Польши. Несмотря на разгром нелегальных организаций, политические процессы продолжались. Число заключенных росло по мере проведения тех или иных «превентивных операций». Так, в октябре 1950 года во время акции «К» за одну ночь было арестовано 5000 человек. После некоторого затишья, последовавшего за массовыми арестами 1948–1949 годов, тюрьмы вновь стали наполняться: за 1952 год были взяты под стражу 21 000 человек. По официальным источникам, во втором полугодии 1952 года насчитывалось 49 500 политзаключенных. Открыта была даже специальная тюрьма для несовершеннолетних «политических преступников» (2500 заключенных в 1953 году).

После ликвидации оппозиции единственным независимым общественным институтом оставалась Католическая церковь. Начиная с 1948 года она постоянно подвергалась гонениям. С 1950 года начались аресты епископов. В сентябре 1953 года был устроен процесс над епископом Качмареком (приговоренным к двенадцати годам заключения), интернирован примас Польши, кардинал Вышинский. В общей сложности, более ста священников познали все тяготы тюремного заключения. Свидетели Иеговы попали под прицел в качестве «американских шпионов»: в 1951 году более 2000 представителей этой секты были взяты под стражу.

Кто только не перебывал в тюрьмах в те времена: члены Политбюро, довоенные функционеры высшего звена (вплоть до бывшего премьер-министра), генералы, командиры АК, епископы, партизаны, боровшиеся сначала против немцев, а позднее направившие свое оружие против коммунистов, крестьяне, отказавшиеся записываться в колхозы, «шахтеры из рудника, где разразился пожар, попадались и юнцы за разбитое стекло на доске для объявлений или за нацарапанные на стенах надписи. Шел процесс вытеснения из общества всякого потенциального инакомыслящего; любое проявление свободы действий было строго запрещено. Одними из главных задач разрастающейся системы террора было внушение людям чувства постоянного страха и поощрение доносительства, которое раскалывало общество.

Отрывок из книги Великое воспитание.

Из воспоминаний политических заключенных Польской Народной Республики. 1945–1956 годы, Варшава, 1990.

Сташек: «Туберкулез, несомненно, считался самой тяжелой болезнью в послевоенной Польше (…). Тюрьма во Вронках, еще до 1950 года. Нас семеро в одиночке. Камера маленькая, метров восемь, едва помещаемся (…). И тут прибывает новенький, восьмой по счету. Мы сразу замечаем: с ним что-то неладно. У него нет ни миски, ни одеяла, и на вид он серьезно болен. Вскоре становится очевидно, что человек этот уже на последней стадии туберкулеза, все тело его в язвах. На лицах моих товарищей страх, мне и самому не по себе (…). Мы стараемся держаться от него подальше. Нетрудно представить, насколько бессмысленна попытка семерых человек спастись бегством от восьмого на площади в восемь квадратных метров. Обстановка еще больше накаляется, когда приносят завтрак. Бедняга без миски, но ни у кого не возникает ни малейшего желания ему ее дать! Я смотрю на остальных — все украдкой наблюдают друг за другом, избегая встретиться взглядом и с кем-то из сокамерников, и с этим человеком.

Не в силах больше терпеть, я протягиваю ему свою миску. Говорю, пусть сначала ест он, а я за ним. Он поворачивает в мою сторону свое неподвижное равнодушное лицо (ему уже все безразлично) и словно исповедуется передо мноО: «Товарищ, но я же обречен… это вопрос нескольких дней». — «Поешьте за мое здоровье», — отвечаю ему я. Окружающие в ужасе. Теперь они сторонятся не только больного, но и меня. Он завтракает, я наскоро споласкиваю миску водой из кувшина и ем вслед за ним».

Эта система начала меняться с конца 1953 года: подпольная сеть осведомителей уже не расширялась, улучшались условия тюремного содержания, часть заключенных была выпущена на волю «по состоянию здоровья», судебные процессы устраивались все реже и реже, а приговоры становились все более и более мягкими; практика истязания заключенных прекратилась. Офицеры с испорченной репутацией были уволены в отставку. Департамент X распущен, количество персонала служб госбезопасности сокращено. «Бомба» взорвалась 28 сентября 1954 года, когда радио «Свободная Европа» транслировало серию рассказов Юзефа Святло, бывшего заместителя директора Департамента X, который «выбрал свободу» в декабре 1953 года. За несколько недель произошла реорганизация МБП и его замена на две четко разделенные структуры: Министерство внутренних дел (МСВ) и Комитет общественной безопасности (КБП). Министр МБП и трое из пятерых его заместителей вынуждены были подать в отставку, в декабре вышел из тюрьмы Гомулка, а руководитель Следственного управления Юзеф Рожанский — заключен под стражу. Специальная комиссия по борьбе со злоупотреблениями была упразднена. В январе 1955 года Центральный комитет сообщил об «ошибках и злоупотреблениях», сваливая всю ответственность на аппарат госбезопасности, который «поставил себя над партией». Несколько палачей из МБП были арестованы, в службах госбезопасности продолжалось сокращение штатов.

Однако перемены эти носили чисто формальный характер. В 1955 году число политических заключенных достигало 30 000 человек, а во второй половине года состоялся процесс над бывшим министром Влодзимежем Леховичем, тем самым, который был арестован в 1948 году отрядом особого назначения Святло. Мариана Спыхальского — члена Политбюро до 1949 года — арестовали в 1950 году, и, хотя против него не было возбуждено уголовное дело, он оставался в заключении до апреля 1956 года. Что касается истинной «оттепели» карательной системы в целом, о ее наступлении можно было говорить лишь после XX съезда КПСС, состоявшегося в феврале 1956 года, и смерти Берута. Тогда была объявлена амнистия, хотя в тюрьмах еще томились 1500 политзаключенных. Кое-кого из осужденных реабилитировали, затем произошла смена Генерального прокурора и министра юстиции. Бывший заместитель министра безопасности и руководитель Департамента X были арестованы, тюрьмы, находившиеся до сей поры в ведении Министерства внутренних дел, переданы Министерству юстиции. Борьба фракций в верхах партийного руководства привела к тому, что карательный аппарат «сбился с курса». Многие секретные агенты отказывались продолжать сотрудничество. При этом речь не шла о перемене стратегического курса: аппарат по-прежнему проявлял интерес к определенным категориям лиц; тюрьмы опустели лишь наполовину; несколько тысяч дел находилось в стадии расследования; даже после сокращения сеть осведомителей все еще насчитывала 34 000 сотрудников… Система всеобъемлющего террора продолжала функционировать, но с меньшим размахом. Она достигла поставленных целей: тысячи самых активных противников режима были мертвы, а общество, прекрасно усвоившее данный ему урок, теперь знало, чего стоит ожидать от «защитников народной демократии».

 

Реальный социализм, или избирательные репрессии (1956–1981)

Катаклизмы «железного» социализма сотрясали Польшу сравнительно недолго, наступила «оттепель», и службы госбезопасности изменили свою стратегию. Теперь они осуществляли надзор над населением, более завуалированный, но по-прежнему жесткий, усиленно наблюдая за легальной и нелегальной оппозицией, Католической церковью и интеллигенцией.

Политики надеялись, что аппарат безопасности способен в любой момент рассеять уличные манифестации. Но когда начались выступления рабочих Познани в июне 1956 года — вторые большие волнения в странах Восточного блока — органы безопасности, милиция, даже КБВ были застигнуты врасплох и с идеологической, и с технической точки зрения: забастовка сопровождалась многотысячной демонстрацией и в довершение всего — нападением на общественные учреждения. Восстание в Познани можно считать своеобразной заключительной главой противостояния общества и власти 1945–1947 годов; манифестанты осмелились даже открыть огонь — с этим надо было покончить раз и навсегда. Партия отреагировала весьма жестко: премьер-министр объявил, что «рука, поднятая против народной власти, будет отсечена»; на арену борьбы вступила армия с танками. Около 70 убитых, сотни задержанных, десятки участников демонстрации отданы под суд. Приговоры, вынесенные в период наступившей после октября 1956 года «оттепели», все же отличались известной умеренностью.

Сразу после VIII пленума ЦК (19–21 октября 1956 года), КБП был распущен, а служба госбезопасности — включена в МСВ. Число постоянных сотрудников сокращено на 40 % (их осталось 9000 человек), уволено 60 % осведомителей. Службы охраны на предприятиях были упразднены, половина следственных документов по уже начатым делам — оставлена без внимания. Последние советники из СССР возвратились в Москву, их сменили официальные представители КГБ. Реорганизация управления службами безопасности началась с последовательного избавления от большинства кадровых работников, преимущественно еврейской национальности, для освобождения дороги «молодым кадрам». Штаты репрессивного аппарата были урезаны самым радикальным образом. Однако руководство партии, и особенно пришедший к власти Гомулка, не были сторонниками жестких мер в отношении партийных функционеров. Прошло лишь несколько весьма скромных процессов. Аппарат, который мог еще пригодиться, нельзя было демобилизовывать раньше времени.

Уже в феврале 1957 года на первом общем собрании сотрудников МСВ министр Виха, признав, что тезис об усилении классовой борьбы оказался ошибочным, настаивал, тем не менее, на радикализации этой самой классовой борьбы Начиная с этого дня и до конца существования системы аппарат госбезопасности, равно как и все остальные структуры — партийная, пропагандистская, армейская, — действовал в рамках тех же противоречивых установок.

В течение следующих двадцати лет репрессивный аппарат функционировал спокойно и методично, отвлекаясь от повседневной работы лишь для подавления забастовок и восстаний. Работа была многообразной: усиление системы надзора с использованием «человеческого фактора», т. е. сети осведомителей; сфера ее интересов распространялась на прослушивание с применением особой техники и контроль за перепиской… На этом поприще было достигнуто подлинное совершенство. В 70-е годы Служба безопасности (СБ) стала уделять особое внимание экономике: сфера ее интересов распространилась на современные технологии, рентабельные производства и т. д. Аварии больше не сопровождались арестами рабочих, теперь применялись такие меры, как ненавязчивое давление партийной организации и отстранение от должности директора — «нерадивого руководителя». МСВ взяла на вооружение новый инструмент воздействия, бесполезный в сталинские времена, но оказавшийся неоценимым во времена новые, — разрешение на выдачу заграничного паспорта (всякий раз для однократного использования). С помощыю такой уловки можно было собирать информацию о том, что происходит в различных учреждениях, на предприятиях, в университетах, поскольку ради обладания таким паспортом многие готовы были сотрудничать с органами. Медленно, но верно СБ наращивала кадровый состав, особенно в направлениях, призванных квалифицированно и тонко проводить в жизнь генеральную линию коммунистической партии. Так, для успешного ведения антирелигиозной борьбы Министерство внутренних дел создало в июне 1962 года новое специализированное управление, раздуло его штаты до нескольких сот человек.

В 1967 году, в связи с шестидневной войной между Израилем и арабскими странами, на повестку дня была поставлена борьба с «сионизмом». Этот лозунг оказался продуктивным с трех точек зрения — политической, социальной и международной. Во-первых, режим искал новое обоснование для оживления национализма; во-вторых, руководящий состав ПОРП (Польской объединенной рабочей партии) использовал антисемитизм при отстранении от дел «старой гвардии», в результате чего открывались новые карьерные перспективы; и наконец, антисемитская кампания стала удобным средством для дискредитации студенческого движения в марте 1968 года. Был приведен в готовность спецотдел в несколько десятков сотрудников. Аппарат Министерства внутренних дел поставлял нужные сведения в местные партийные организации, а те, в свою очередь, атаковали указанных им лиц. Службы госбезопасности, как в Польше, так и в СССР, явились вдохновителями и организаторами партийного и государственного «антисемитизма без евреев».

Служба госбезопасности настолько глубоко проникла во все слои общества, что любые попытки создать какие-то организации, легальные или нелегальные, представлялись почти эфемерными. Члены таких объединений, как правило очень молодые, составляли большую часть политических заключенных, число их не превышало нескольких десятков человек. Одновременно на прицел была взята интеллигенция. В случае необходимости службе госбезопасности не представляло труда выполнить предписание властей по выявлению сотрудничества того или иного человека с радио «Свободная Европа» или с эмигрантской прессой. Большинство единичных арестов приходится на начало 60-х годов. Много шуму наделало задержание популярного писателя Мельхиора Ванковича, бывшего уже в пожилом возрасте. Служба госбезопасности особо пристально следила за всеми отступниками коммунистического лагеря. Заключение под стражу нескольких маоистов и троцкистов не вызвало общественного резонанса, за исключением процесса над Яцеком Куронем и Каролем Модзелевским. В 1970 году было арестовано сорок восемь человек из нелегальной группы «Рух». Руководители были приговорены к тюремному заключению от семи до восьми лет — довольно суровое наказание для этого относительно мягкого исторического периода.

Аппарат госбезопасности заметно активизировался, когда через год после возвращения Гомулки к власти группа молодежи выступила с протестом против закрытия еженедельника «Попросту» — газеты, сыгравшей в 1956 году большую роль в борьбе за, перемены. Десятки человек были жестоко избиты, несколько — оказались на скамье подсудимых. Куда более масштабным событием стали забастовки и демонстрации в марте 1968 года, подавленные грубо и беспощадно: 2700 человек были арестованы, 1000 — отданы под суд. Десятки из них были приговорены к длительному тюремному заключению, сотни отбывали многомесячную трудовую повинность в армии, проходя там курс «перевоспитания». В первой половине 60-х годов происходило немало стычек милиции с верующими, собиравшимися для защиты незаконно, по мнению властей, установленных часовен или крестов. Наказания за такие проступки были по большей части безобидными, хотя сотни людей были за это избиты, а многие приговорены к штрафам.

Рабочие выступления оценивались иным образом. В декабре 1970 года демонстрации прокатились по всему побережью Балтики. Развязка оказалась драматической: несмотря на специально существующие для подобных ситуаций отряды милиции, власти прибегли к использованию армейских частей, было применено оружие, как четырнадцать лет назад в Познани. По официальным источникам, погибло около сорока человек Тысячи людей подверглись жестоким побоям в полицейских участках. Рабочих пропускали «сквозь строй», через так называемые дороги здоровья, т. е. между двух рядов полицейских, награждающих их ударами дубинкой. Характерно, что после декабрьских событий режим не стал возбуждать никаких дел против их участников. Взятые под стражу рядовые демонстранты после отставки Гомулки были отпущены на волю, а вожди забастовки подверглись гонениям на своих предприятиях.

Затем в июне 1976 года стачки прошли еще в нескольких городах. На этот раз власти отправили на их разгон спецподразделения милиции. До оружия дело не дошло, но тем не менее несколько забастовщиков погибли. Задержано было около тысячи человек, несколько сот из них — приговорены к различным штрафам, десятки — к различным срокам тюремного заключения.

В обществе произошли определенные сдвиги — рост оппозиционных настроений объединил членов семей арестованных рабочих, молодежь и интеллигенцию, начавшую борьбу за права человека и соблюдение Конституции. Впервые после запрета деятельности ПСЛ в 1947 году появились организованные оппозиционные движения (КОР, РОПСИО). Исходя из этой новой реальности, властные структуры вынуждены были изменить тактику. Прежде всего из-за страха перед резонансом за границей, связанным с усилением финансовой зависимости от Запада, власти избрали тактику беспокоящих действий: многократные задержания без предъявления обвинений сроком на сорок восемь часов (разрешенные Уголовным кодексом), увольнения, психологическое давление, отказ от выдачи паспорта, конфискация множительной техники и т. д. Служба госбезопасности быстро обросла разветвленной агентурной сетью. Для противостояния поднявшей голову оппозиции на промышленных предприятиях в 1979 году было восстановлено специальное управление по «защите экономики».

Меры эти оказались недостаточно эффективными — в 1980 году началась новая волна забастовок. В партийном руководстве преобладали настроения «жесткой» линии, тем не менее никто не отважился принять решение о подавлении забастовок силовыми методами. К тому же на заседаниях Политбюро отмечалось, что брошенные для усмирения недовольных силы оказались слишком малочисленными и неподготовленными для противостояния многотысячным толпам забастовщиков с сотен заводов. На этот раз — в отличие от аналогичных выступлений 1956, 1970 и 1976 годов — стачечники действовали в соответствии с призывом Яцека Куроня: «Не сжигайте партийные комитеты, создавайте свои собственные».

Довольно жестоким преследованиям подверглось профобъединение «Солидарность», возглавляемое Лехом Валенсой. При этом властями использовалась тактика прошлых лет: ослабление профсоюза, провоцирование внутренних распрей с целью возможного его поглощения структурами, контролируемыми компартией (ПОРП), такими, как Фронт единства народа. С октября 1980 года МСВ и Генеральный штаб начали подготовку к введению военного положения. Систематически осуществлялось внедрение осведомителей в ряды «Солидарности» (в одной только Варшаве летом их насчитывалось 2400), МСВ провоцировало постоянные точечные конфликты, включая административные аресты на сорок восемь часов, отряды милиции требовали освободить общественные здания, в которых размещалась «Солидарность». В феврале 1981 года списки активистов, подлежащих интернированию, были уже подготовлены (равно, как и тюрьмы, готовые их принять), однако впоследствии ПОРП предпочитает продолжать тактику мелких уколов и провокаций, как и в марте 1981 года в Быдгоще, когда милиция просто-напросто отколотила непокорных профсоюзных деятелей. Органы госбезопасности, занимавшие довольно пассивную позицию, получили подкрепление в лице политической полиции ГДР «Штази», которая после забастовок 1980 года разместила одну из своих оперативных групп в Варшаве. Событие достаточно показательное — впрочем, известно, что КГБ за несколько лет до того наладило координацию сотрудничества органов госбезопасности разных стран для борьбы с демократической оппозицией.

Такая ситуация сохранялась до начала декабря 1981 года, когда, желая проверить мобилизационные возможности «Солидарности», отряды милиции, созданные для борьбы с терроризмом, подавили забастовку учащихся варшавской школы пожарных. Десять дней спустя, в ночь с 12 на 13 декабря, на всей территории Польши было объявлено военное положение.

 

Военное положение: попытки усиления репрессий

Это была грандиозная полицейская и военная операция, подготовленная с поразительной скрупулезностью. Было задействовано 70 000 солдат, 30 000 сотрудников милиции, 1750 танков, 1900 бронетранспортеров, 9000 грузовых и легковых автомобилей, несколько эскадрилий вертолетов и транспортных самолетов. Эти силы были сосредоточены в крупнейших городах и промышленных центрах; перед ними стояли следующие задачи: сломить сопротивление забастовщиков, парализовать обычный ход жизни, терроризируя население, пресечь всякие ответные действия со стороны «Солидарности». Телефонная связь была отключена (что стало причиной смерти многих людей, не дозвонившихся до «скорой помощи»), закрыты границы и заправочные станции; для выезда из любого населенного пункта были введены пропуска, установлен комендантский час и цензура на переписку. Через десять дней с забастовками было покончено, демонстрации разогнаны — результативность запланированных мер налицо. 14 человек были убиты, несколько сот ранены, около 4000 забастовщиков арестованы. Первые судебные процессы состоялись уже на Рождество, приговоры — от трех до пяти лет тюремного заключения (самый суровый приговор — 10 лет). Все обвиняемые были осуждены военными трибуналами, правомочными рассматривать «правонарушения против закона военного времени». Войска СССР, ГДР и Чехословакии, приведенные в полную боевую готовность для предотвращения возможного перерастания забастовок и демонстраций в вооруженный мятеж (при неспособности польских войск к его подавлению), могли теперь отказаться от интервенции.

Второй этап карательных мероприятий, начавшийся ночью 12 декабря, — интернирование активистов оппозиции и «Солидарности». За несколько дней на основании постановления властей 5000 человек были помещены в сорок девять «центров изоляции», расположенных вдали от крупных городов. Так удалось парализовать профсоюзное движение и, избавившись от его руководителей, внедрить на их место сотрудников госбезопасности. Подобная практика интернирования продолжалась целый год и выглядела менее суровой, чем содержание в тюрьме, и более простой в исполнении, поскольку не требовала присутствия прокурора или возбуждения процесса. В отношении интернированных, заключенных и приговоренных лиц органы госбезопасности в большинстве случаев не прибегали к «запрещенным приемам», делая упор на «методы убеждения», подкрепленные применением силы. Параллельно служба госбезопасности вербовала новых сотрудников и подталкивала активистов нелегальных группировок к эмиграции, шантажируя их семьи.

Генерал Ярузельский, ставший главой правительства с 18 октября, вынужден был считаться и с партийными радикалами, особенно многочисленными среди партработников предприятий, и с отставными функционерами МСВ, и с партийными и военными аппаратчиками. Все они создавали группы самообороны (хотя никто не собирался на них нападать), обзаводились пистолетами, настойчиво требуя судебных процессов над интернированными, суровых приговоров, смертных казней. Словом, имевшее место нарастание накала репрессий было в их глазах слишком мягкой мерой, они выступали за всеобщий террор. Несмотря на массированную пропагандистскую кампанию против «Солидарности», партийное руководство все же не решилось на применение методов, навязываемых радикалами. Предпочтение было отдано «ослаблению напряженности». Тем не менее демонстрации «Солидарности», традиционно проводившиеся 1 и 3 мая (даты годовщины Конституции 1791 года и бывшего национального праздника), и демонстрация 31 августа, посвященная годовщине Гданьских соглашений, заключенных в 1980 году, были разогнаны, и довольно грубо. Тысячи манифестантов были задержаны, сотни дел переданы в суд. Шесть человек были убиты. На открытых судебных процессах, проводившихся нерегулярно, руководителей подпольных группировок «Солидарности» приговаривали к тюремному заключению на срок до пяти лет. После закрытия центров интернирования в декабре 1982 года и официальной отмены осадного положения 22 июля 1983 года в тюрьмах оставалось около тысячи политических заключенных, осужденных за организацию нелегальных профсоюзных объединений, подпольную издательскую деятельность или распространение книг и другой печатной продукции, а порой просто за сбор пожертвований в пользу задержанных. Не гнушались власти и увольнениями со службы. Множество участников декабрьских забастовок 1981 года стали жертвами массовых увольнений, журналистов подвергали процедуре «проверки», после чего многие лишились работы.

В течение нескольких первых недель после 13 декабря Польша испытала последний всплеск террора, сопоставимого по жестокости с репрессиями 1949–1956 годов. Теперь аппарат госбезопасности располагал богатым выбором методов, обозначаемых на языке секретных спецслужб терминами «дезинформация» и «дезинтеграция», уже опробованных в 70-е годы, когда Министерством внутренних дел была создана отдельная «группа Д» с филиалами на местах. Вплоть до 1981 года объектом деятельности нового отдела были Церковь и религиозные круги. После введения военного положения радиус действия «группы Д» расширяется, охватывая и «Солидарность», по отношению к которой применялись следующие меры: неоднократные посягательства на собственность профсоюзных активистов (поджоги квартир, уничтожение автомобилей), нападение на них «неустановленных лиц», угрозы убийства, подбрасывание ложных листовок и фальшивых подпольных газет. Было организовано несколько похищений, жертв выбрасывали на дороги, предварительно накачав снотворными или наркотическими препаратами. Известны имена пострадавших от побоев, среди них — избитый в 1983 году в полицейском участке лицеист Гжегош Пжемык.

Самая шумная акция такого рода — убийство священника Ежи Попелюш-ко, совершенное 19 октября 1984 года сотрудниками отдела ДIV департамента МСВ. Согласно официальной версии, убийцы действовали по собственному умыслу, без чьего-либо ведома. Подобное толкование порождает множество сомнений, поскольку деятельность аппарата госбезопасности всегда находилась под строгим контролем, и все сколько-нибудь важные мероприятия проводились лишь после того, как министерство давало «зеленую улицу». Это был особенный случай — МСВ само передало виновных в руки правосудия; в нескольких последующих историях, связанных с умерщвлением священников или лиц, связанных с «Солидарностью», имена убийц так и остались нераскрытыми. Судя по реакции населения, действия в стиле «группы Д» не достигли поставленной цели — устрашения определенных социальных слоев. Эффект оказался обратным, решимость оппозиционеров лишь усилилась.

За жестокими конфронтациями в первые дни вступления в силу военного положения и крупными карательными экспедициями во время манифестаций 1982–1983 годов последующий период характеризуется довольно сдержанным давлением. Члены нелегальных группировок осознали, что им грозит не более нескольких лет тюремного заключения, регулярно прерываемого теми или иными амнистиями. На этой стадии эволюции репрессивная система уже очень далеко ушла от своих сталинских истоков.

 

От прекращения огня до капитуляции, или растерянность власти

(1986–1989)

К концу лета 1986 года под влиянием советских перестройки и гласности, а также застоя в польской экономике команда генерала Ярузельского попыталась выделить из рядов польской оппозиции группировки, с которыми можно прийти к компромиссу. Любая попытка такого рода неизбежно предполагала резкое снижение репрессивного накала. Так, 11 сентября 1986 года Министерство внутренних дел объявило об освобождении всех политических заключенных, в общей сложности 225 человек. Для поддержания хотя бы минимального уровня строгости решено было за любое участие в запрещенной организации или за любую нелегальную публикацию наказывать штрафом или содержанием под стражей в следственном изоляторе, а не в тюрьме, как в прежние времена. Таким образом был осуществлен возврат к репрессивному уровню 1976–1980 годов. С одной лишь разницей: отныне властям приходилось сталкиваться не с сотнями непокорных, а с десятками тысяч представителей оппозиции. В начале 1988 года в ходе нескольких массовых забастовок репрессии вновь усилились, однако уже 26 августа было объявлено о начале переговоров с «Солидарностью».

Неудовлетворенные подобным поворотом событий, сотрудники аппарата госбезопасности повели себя тем не менее достаточно дисциплинированно, хотя не исключено, что кое-кто и пытался воспрепятствовать наметившемуся сотрудничеству. Об этом свидетельствует убийство в январе 1989 года двух священников, занимавших пасторские должности в местных объединениях «Солидарности». До сего дня никому не известно, организовано ли это покушение одной из «групп Д», либо речь идет об уголовном преступлении.

После выборов 4 июня 1989 года и создания правительства Тадеуша Мазовецкого контроль над «силовыми министерствами» (Министерством внутренних дел и Министерством обороны) сохранился в руках их бывших руководителей. 6 апреля 1990 года расформированная СБ преобразуется в Управление правительственной охраны (УОП).

Коммунистическая система в Польше никогда не была в рамках законности, поскольку не соблюдала ни норм международного права, ни собственной Конституции. Преступная с самого своего возникновения в 1944–1956 годах система всегда прибегала к силе, вплоть до военной. Везде и во всем.

 

2

Карел Бартошек

Центральная и Юго-Восточная Европа

 

«Импортный» террор?

В центрально-европейском пространстве террор необходимо осмысливать в связи с войной — высшим его выражением в первой половине XX века. Вторая мировая война, начавшаяся именно с этого региона, по беспощадности своей превзошла казавшиеся смелыми концепции генерала Людендорфа о «тотальной войне». По словам Мигеля Абенсура, в это время происходит «демократизация смерти», гибнут десятки миллионов человек, массовое уничтожение срастается с идеей войны. От нацистского варварства страдало в первую очередь гражданское население, наиболее показателен в этом смысле пример евреев. Об этом же красноречиво свидетельствуют цифры: в Польше потери среди военных составляли 320 000 убитых, в то время как потери среди гражданского населения достигали 5,5 миллионов; в Венгрии соответственно 140 000 и 300 000 человек; в Чехословакии потери среди гражданского населения составляли 80–90 % от общего числа потерь…

Поражение Германии не положило конец грандиозному террору военных лет. В мирных условиях людям предстояли новые испытания — «национальные чистки», принявшие особенно жестокий характер с появлением на этих землях Красной Армии. Комиссары госбезопасности, а также спецслужбы — СМЕРШ и НКВД — уполномочены были досконально разобраться и провести «чистки». В итоге из государств, воевавших против Советского Союза — Венгрии, Румынии, Словакии, — в советский ГУЛАГ были депортированы сотни тысяч человек (окончательные цифры еще предстоит уточнить).

Согласно новейшим венгерским и российским исследованиям, увидевшим свет после открытия архивов, были депортированы, по самым скромным подсчетам, сотни тысяч человек, солдат и штатских, начиная с тринадцатилетних детей и кончая восьмидесятилетними стариками: около 40 000 из Закарпатской Украины, принадлежавшей Чехословакии, затем оккупированной Венгрией после Мюнхенских соглашений 1938 года и фактически аннексированной Советским Союзом в 1944 году; из Венгрии, где общее число жителей составляет примерно девять миллионов, в те годы было депортировано более 600 000 человек (по сведениям советской статистики — только 526 604 человека). Это число прибывших в лагеря, без учета тех, кто погиб в пути и в пересыльных лагерях в Румынии (лагеря Брашов, Тимишоара, Марамуреш), в Молдавии (Фошканы), в Бессарабии (Балта) или в Галиции (Самбор). Примерно 75 % ссыльных перевозились транзитом через эти лагеря. Среди депортированных находились также евреи, зачисленные в трудовые батальоны венгерской армии. Две трети заключенных были размещены в трудовые лагеря, одна треть (штатские) в лагеря для интернированных, где смертность из-за эпидемий вдвое превышала обычные показатели. По современным оценкам, около 200 000 депортированных из Венгрии (включая также лиц, принадлежащих к немецкому меньшинству, русских, приехавших после 1920 года, французов и поляков, обосновавшихся в Венгрии) никогда оттуда не вернулись.

Частично «чистки» проходили при участии судов, «народных» и «чрезвычайных»; в конце войны и в первые послевоенные месяцы преобладало внесудебное преследование с применением насильственных методов: казней, убийств, пыток, взятия заложников, — полная вседозволенность, забвение и несоблюдение законов и международных конвенций о военнопленных и гражданском населении. Болгария, где в ту пору проживало семь миллионов жителей, особенно отличилась в этой области. На следующий день после 9 сентября 1944 года, даты захвата власти Отечественным фронтом и вступления на болгарскую территорию Советской Армии, включились в работу народная милиция и государственная безопасность, находящиеся под контролем коммунистов; б октября был выпущен декрет, учреждающий «народные трибуналы». В марте 1945 года они уже вынесли 10 897 приговоров по 131 процессу и приговорили к смерти 2138 человек, среди которых фигурируют члены регентского совета, в том числе брат царя Бориса III, большинство членов парламентов и правительств за весь период после 1941 года, высшие военные чины, полицейские, судьи, промышленники, журналисты. Однако, по оценкам специалистов, именно «стихийная чистка» принесла наибольшее число жертв: от 30 000 до 40 000 человек. Это были, главным образом, местные видные деятели, мэры, учителя, священники, коммерсанты. Благодаря свидетелям, не побоявшимся раскрыть правду, после 1989 года были выявлены ранее не известные братские могилы. Следует отметить, что Болгария не воевала против Советского Союза и спасла большинство своих евреев от геноцида. Для определения масштаба коммунистических репрессий, обрушившихся на эту страну, стоит изучить данные о жертвах за период с 1923 по 1944 годы, когда в стране господствовал режим, изобличенный в Европе как диктаторский. Согласно проведенному в 1945 году новым парламентом сбору информации, список жертв включает 5632 убитых, казненных, умерших в тюрьме или во время предварительного заключения; с 1941 по 1944 год — во время действия антифашистского Сопротивления и репрессий против него — были приговорены к смерти и казнены 357 человек, среди них — не только участники Сопротивления.

«Чистки», проходившие во многих странах при непосредственном участии сил Советской Армии, рождали в душах людей глубокий страх, поскольку жертвами становились не только те, кто оказывал активную поддержку нацистам или местным фашистам, но и множество ни в чем не повинных сторонников политики выжидания.

В документальном болгарском фильме, выпущенном в начале 90-х годов, после падения коммунистического режима, одна женщина рассказывает о событиях осени 1944 года: «После первого задержания отца на следующий день пополудни к нам домой пришел полицейский и передал моей матери повестку с требованием явиться в пять часов вечера в полицейский участок № 10. Мама оделась — она была такая красивая, кроткая — и ушла. Нас было трое малышей, мы ждали ее с нетерпением. Наконец она вернулась в половине второго ночи, белая как полотно, в смятой одежде, растерзанная. Войдя, она подошла к печке, открыла чугунную дверцу, разделась и сожгла всю одежду. Затем она приняла ванну и лишь после этого сжала нас в своих объятьях. Мы легли спать. На следующий день она попыталась покончить с собой, попытки эти повторялись три раза, позднее она еще два раза травилась. Она до сих пор жива, я ухаживаю за ней (…) у нее психическое заболевание. Мы так и не узнали, что тогда с ней сделали»?.

Под влиянием коммунистической пропаганды, превозносившей «Красную Армию — освободительницу», в европейских государствах усиливался процесс «переметывания» людей из одного идеологического лагеря в другой, процветало доносительство. Как это нередко случается в переломные моменты истории, кризис общественных отношений сопровождался личностным душевным кризисом отдельных членов общества. Это явление отразилось не только в выжидательной позиции пассивных пособников палачей, но и в поведении тех, кто сильнее всего пострадал, — евреев. Розенцвейги отныне предпочитают именоваться Розанскими, а Брайтенфельды — Баресами…

Господство террора, страха и отчаяния в Центральной и Юго-Восточной Европе продолжалось. Против новых властей велась вооруженная борьба, в частности в Польше, временами перекидываясь в Словакию, как это было в 1947 году, когда туда прибывали военно-террористические отряды «бандеровцев», изгнанные с Украины. Вооруженные отряды, состоявшие из бывших членов фашистской «Железной гвардии», свирепствовали в румынских Карпатах, называя себя «Черными плащами». Нередкими были в Центральной Европе и проявления воинствующего антисемитизма: последние в европейской истории погромы состоялись в Польше, в Венгрии и в Словакии. Новая еврейская трагедия разыгрывалась непосредственно после массовой бойни во время войны, став катастрофой и для народов, среди которых культивировался «неоантисемитизм» (это выражение принадлежит известному венгерскому мыслителю Иштвану Бибо). Насилие разрасталось вширь.

Агрессивный национализм часто выливался в антинемецкие настроения — отчасти это объяснялось событиями недавнего прошлого и преступлениями нацистской Германии, и агрессивность, подобно тяжелому грузу, сдерживала развитие демократического процесса на европейском континенте. Жестокость и насилие проникали в повседневную, будничную жизнь и влекли за собой перемещение миллионов человек, отнесенных к немецкому меньшинству, проживавшему на этих землях еще с XIII века: 6,3 миллиона немцев вынуждены были покинуть свои дома на территориях, возвращенных Польше; 2,9 миллиона изгнаны из Чехословакии; 200 000 — из Венгрии; более 100 000 — из Югославии… Общие цифры не могут заслонить тысяч личных драм: в то время как мужчины, в основном военные, оказались в лагерях для военнопленных, женщины, дети и старики вынуждены были покинуть свои дома, квартиры, лавки, мастерские и фермы. «Официальному» перемещению, утвержденному союзными державами в течение лета 1945 года, предшествовало в некоторых местностях перемещение «дикое»; и спущенные с цепи чешские националисты во время этой охоты на немцев убили несколько тысяч гражданских лиц.

Террор пустил корни на центрально-европейском пространстве еще до установления коммунистических режимов, жестокость часто являлась неотъемлемой частью социальных отношений и менталитета рассматриваемых стран. Тем труднее было им противостоять грядущей волне варварств, которая вскоре обрушилась на них.

Орудием новой волны насилия призваны были стать коммунистические партии центрально-европейских стран. Их руководители и аппаратчики — верные последователи большевистской теории, «обогащенной» опытом Советского Союза, возглавляемого Иосифом Сталиным. Как видно из предыдущих глав, цель у всех компартий была одной и той же: упрочить любыми средствами монопольную власть коммунистов и «руководящую роль партии» по советскому образцу сталинского покроя. Речь никоим образом не шла о каком бы то ни было распределении полномочий или разделении властей, политическом плюрализме или парламентской демократии, даже если парламентский режим формально поддерживался. Олицетворением доктрины в то время являлся Советский Союз, окруженный ореолом победителя нацистской Германии и ее союзников, он был главной революционной силой, всемирным вдохновителем. И местные коммунистические лидеры должны были не только согласовывать свои действия с Советами, но и безропотно подчиняться центру мирового коммунизма — Москве и великому вождю — Сталину.

Более всего монопольная власть коммунистов упрочилась в период освобождения в двух странах: в Югославии во главе с Иосипом Броз Тито и в Албании, где руководство КПА взял на себя Энвер Ходжа. В этих странах именно коммунисты оказались самой влиятельной силой, участвовавшей в сопротивлении нацистским и итальянским захватчикам, и, несмотря на давление извне, включая советское, они не согласились разделить власть с другими политическими силами, разве что ненадолго.

В истории не часто встречаются примеры, когда установлению новой власти предшествовало такое жестокое кровопролитие, как в Югославии (около миллиона жертв в стране с населением в пятнадцать с половиной миллионов жителей); наибольшее количество пострадавших — среди гражданских лиц, в основном женщин, детей и стариков; многочисленные внутренние распри — гражданские, этнические, идеологические и религиозные — принесли больше смертей, чем действенная и эффективная война союзников против оккупантов или даже карательные операции последних. Эта поистине братоубийственная война, доходящая порой до геноцида, привела к тому, что в буквальном смысле брат дрался против брата; в результате подобной «чистки» за период освобождения были уничтожены все внутриполитические соперники коммунистов и их вождя Тито. Подобного же рода «чистка» прошла и в соседней Албании, разумеется, не без помощи югославских коммунистов.

В других странах Центральной и Юго-Восточной Европы, за исключением Чехословакии, коммунистические партии предвоенных лет представляли собой силы скорее маргинальные, насчитывающие не более нескольких тысяч приверженцев; болгарская партия, например, играла важную роль в 1919–1923 годах, затем действовала подпольно, принимая активное участие в Сопротивлении. В свете тогдашней политической конъюнктуры и при поддержке Советской Армии компартии сделались значительной силой. Входя в состав вновь сформированных правительств, коммунистические партии почти везде контролировали министерства, ответственные за репрессивные действия (Министерства внутренних дел и юстиции) или осуществляющие их (Министерство обороны). Начиная с 1944–1945 годов коммунисты входили в состав правительств в качестве министров внутренних дел — в Чехословакии, Болгарии, Венгрии и Румынии, министров юстиции — в Болгарии и Румынии. Министры обороны Чехословакии и Болгарии, генералы Людвик Свобода и Дамиан Велчев, оба были тайными сторонниками коммунистической партии. Люди, находившиеся у них в подчинении, возглавляли тайную полицию, органы госбезопасности — «Даржавна Сигурност» в Болгарии, «Аллам Ведельми Остайи» (АВО, позднее АВХ) в Венгрии — и военную разведку, В Румынии спецслужба, предшественница знаменитой секуритате, находилась под началом Эмила Боднараша, бывшего армейского офицера, и, по свидетельству Кристины Бойко, ставшего советским агентом. Коммунисты прежде всего внедряли на местах аппарат насилия. По поводу полного контроля коммунистов над АВО генеральный секретарь ЦК КП Венгрии Матьяш Ракоши заявил: «Это единственное учреждение, где мы сохранили всестороннее руководство, категорически отказавшись разделить свои функции с другими коалиционными партиями в соответствии с долей участия каждой партии в наших общих делах».

 

Политические процессы против некоммунистических союзников

Промелькнувшие в речах некоторых коммунистических руководителей той эпохи рассуждения о «национальных путях социализма» без «диктатуры пролетариата» по-советски служили лишь ширмой, прикрывавшей реальную стратегию коммунистических партий Центральной и Юго-Восточной Европы. Эта стратегия заключалась в проведении в жизнь большевистской теории и практики, прошедших испытания в России начиная с 1917 года; подобно тому, как большевики устранили своих бывших союзников, эсеров и членов других партий, их прилежные ученики начиная с 1946 года стали расправляться со своими партнерами по коалиции. Кроме того, исследователи высказывают мысль о «процессе советизации» местных режимов и о стратегическом плане, разработанном Москвой. И действительно, Сталин летом 1947 года отказался от плана Маршалла и стал инициатором создания Информационного бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформа) в сентябре 1947 года — так совершенствовался контроль за деятельностью правящих партий.

Разумеется, существовали различия в развитии рассматриваемых нами стран. Тем не менее коммунистические партии всегда и везде стремились к жестокому подавлению конкурентов: политических, идеологических, духовных, причем как реальных, так и потенциальных. Доктрина требовала окончательного устранения противников, и для достижения этой цели все средства были хороши, начиная со смертного приговора, расправ, долгосрочного тюремного заключения и кончая принудительной ссылкой на Запад, процедурой менее жестокой, однако существенно ослаблявшей силы антикоммунистического сопротивления, — она, к сожалению, пока недооценивается в аналитических исследованиях истории этих стран. Право на родину, на дом — одно из основополагающих прав человека. Тем не менее, начиная с 1944–1945 годов десятки тысяч венгров, словаков, поляков и других коренных жителей вынуждены были покинуть свои страны из-за страха перед Советской Армией.

Первое орудие в арсенале карательных мер — политический процесс против вождей других партий, многие из которых не принадлежали к категории «коллаборационистов», сотрудничавших с нацистскими оккупантами или местными фашистами, а, напротив, были участниками сопротивления, прошли через нацистские тюрьмы и лагеря. Подобные процессы начались в странах — бывших союзницах Германии (Венгрии, Румынии и Болгарии) под непосредственным надзором Советской Армии; в межсоюзнических комиссиях, созданных в 1944 году и действовавших до 1947 года, советские военные имели преобладающее влияние и навязывали свою точку зрения. Так, в Венгрии партия мелких сельских хозяев, победившая на выборах 1945 года, набрав 57 % голосов избирателей, стала не только предметом политических маневров, но и широко развернутых полицейских мер. В январе 1947 года Министерство внутренних дел под управлением коммуниста Ласло Райка, сражавшегося в Интернациональных бригадах в Испании, а в конце войны ставшего руководителем сил Сопротивления, сообщило о раскрытии «антигосударственного заговора», предъявляя обвинение отряду «Венгерское содружество», сформированному во время войны для подпольной борьбы против нацистских оккупантов. Полиция арестовала министра и многих депутатов партии мелких сельских хозяев; главарь так называемых заговорщиков Дьёрдь Донат был приговорен к смерти и казнен, другие обвиняемые прошли через все тяготы тюрьмы.

В феврале 1947 года Бела Ковач, генеральный секретарь этой влиятельной партии, был арестован советскими властями за «заговор, угрожающий безопасности Советской Армии»; он содержался в советской тюрьме до 1956 года. Число пострадавших стремительно росло, поскольку коммунистическая полиция Венгрии, как и других стран, считала, что каждый «заговор» неизбежно сопровождается «разветвлениями».

Итак, через два года после окончания войны первая по численности партия Венгрии была обезглавлена и казнена. Вслед за Бела Ковачем наиболее видные представители партии мелких сельских хозяев оказались либо в ссылке, либо в заключении: Ференц Надь, председатель Совета, его предшественник Золтан Тилди, президент Национальной ассамблеи Бела Варга, Йожеф Кёваго, мэр Будапешта; а заодно с ними — десятки депутатов и партийных активистов. С конца 1947 и до начала 1949 года распущены партия независимости и народно-демократическая партия. Позднее генеральный секретарь Коммунистической партии Венгрии Матьяш Ракоши, вернувшись из Москвы в сопровождении Советской Армии, превозносил «тактику салями», рекомендуя истреблять противников не сразу, а постепенно, отрезая по ломтику. При этом он был твердо убежден, что заглоченные ломтики салями не вызовут в дальнейшем несварения желудка…

Преследования социал-демократов в разных странах продолжались. В Венгрии в феврале 1948 года был арестован Юстус Келемен, заместитель министра промышленности. Если не считать Польши, то эти преследования начались с Болгарии, где лидер социал-демократов Крыстю Пастухов был приговорен в июне 1946 года к пяти годам тюрьмы. До наступления лета 1946 года пятнадцать членов Центрального комитета независимой социал-демократической партии, возглавляемой Костой Лулчевым, оказались в тюрьме. Сам Лулчев, как и другие руководители, был арестован в 1948 году и приговорен в ноябре к пятнадцати годам заключения. Репрессивные действия затронули в 1948 году и Румынию, где в мае были арестованы Константин Тител Петреску и Антон Димитриу, соответственно президент и генеральный секретарь независимой социал-демократической партии, что болезненно отразилось на всех противниках насильственного объединения социал-демократических партий с правящими коммунистическими партиями. Альянс с социал-демократами, настойчиво навязываемый в период освобождения, оказался на деле чисто тактическим ходом — плюрализм рабочего движения в действительности никогда не выходил за рамки коммунистического режима. Особо массовое преследование социал-демократов развернулось в советской оккупационной зоне в Германии, ставшей впоследствии территорией Германской Демократической Республики. За 1945–1950 годы пять тысяч социал-демократов были приговорены советскими и восточно-германскими судами к различным срокам заключения, четыреста человек погибли в тюрьмах. Последний крупный процесс против социал-демократов состоялся в конце 1954 года в Праге.

 

Тюрьма в Сигету

На северное границе Румынии расположен городок Сигету. В 1896 году там была сооружена тюрьма с толстыми стенами, которая в 1948 году была превращена в политическую тюрьму строгого режима.

В мае 1950 года в многочисленных товарных вагонах в Сигету были свезены более двухсот влиятельных лиц, включая нескольких министров из различных правительств послевоенного периода. Большинство из них — люди преклонного возраста, как, например, лидер национальной крестьянской партии Юлиу Маниу, 73 лет, или старейшина известной семьи Братьяну (основателей современной Румынии), 82 лет. Тюрьма заполнилась политическими деятелями, генералами, журналистами, священниками, греко-католическими епископами… За пять лет пятьдесят два узника встретили там свою смерть.

В Болгарии перед выборами, назначенными на 27 октября 1946 года, были убиты двадцать четыре активиста Болгарского земледельческого народного союза. Вождь партии Никола Петков был арестован 5 июня 1947 года в разгар заседания Народного собрания вместе с двадцатью четырьмя депутатами. Республиканец-франкофил Петков провел семь лет в изгнании во Франции после убийства фашистами в 1924 году его брата, Петко Петкова, руководителя левого крыла Земледельческого союза. В 1940 году Петков был на несколько месяцев интернирован в лагерь Гонда-Вода, позднее ему было назначено постоянное местожительство; за этот период он успел подготовить создание Отечественного фронта, куда были вовлечены и участники коммунистического Сопротивления. В конце войны он стал заместителем председателя Государственного совета, затем ушел в отставку, выражая протест против насилия и террора во время «чисток», проводимых представителями коммунистического меньшинства. И вот в 1947 Никола Петков, стоявший во главе объединенной оппозиции, бывший союзник коммунистов, был обвинен в «вооруженном антиправительственном заговоре», 5 августа отдан под суд, 16 августа приговорен к смерти, 23 сентября — повешен. Среди лиц, уполномоченных коммунистами и госбезопасностью на проведение подготовки ареста и судебного процесса над Пет-ковым, значится некто Трайчо Костов, который будет повешен два года спустя…

В двух других странах, бывших сателлитах Германии, главными мишенями политических процессов становились прежде всего руководители аграрных партий, часто содействовавших разрыву союза с Германией, что способствовало приходу Советской Армии. Так, в октябре 1947 года в Румынии руководители национал-крестьянской партии Юлиу Маниу и И он Михалаке в результате грандиозного процесса, основанного исключительно на полицейских провокациях, были приговорены к пожизненному тюремному заключению; на различные сроки были осуждены еще семнадцать активистов этой партии. Этот процесс проложил дорогу для массового преследования политических деятелей некоммунистического толка. Юлиу Маниу скончался в 1952 году в тюрьме. Незадолго до выборов 18 ноября 1946 года многие политические деятели, в том числе либерал Винтила Братьяну, были осуждены военным трибуналом. Сфабрикованное обвинение гласило: «создание террористической организации».

 

Последнее заявление Николы Петкова

После выступления генерального прокурора, который потребовал вынесения смертного приговора, Николе Петкову было предоставлено право выступить с последним словом. Он достал из кармана лист бумаги и ровным голосом прочел:

«Господа судьи (…), со спокойной совестью и полностью отдавая отчет в своей ответственности перед болгарским правосудием, перед обществом и политической организацией, членом которой я являюсь и за интересы которой готов отдать жизнь, считаю своим долгом заявить: я никогда не участвовал ни делом, ни словом в нелегальной деятельности против народной власти, установленной 9 сентября 1944 года, одним из представителей которой я являюсь в качестве члена Земледельческого союза.

Я вступил в Болгарский земледельческий народный союз в 1923 году. В основе его идеологии заложены принципы мира, порядка, законности и власти народа, а используемое оружие — избирательный бюллетень, слово и пресса. Никогда Болгарский земледельческий союз не прибегал к неблаговидным, законспирированным и заговорщическим действиям; никогда не участвовал в государственных переворотах, хотя сам часто являлся их жертвой».

Далее Н. Петков напомнил о событиях 9 июня 1923 года и 19 мая 1934 года — «первых шагах фашизма в Болгарии», затем о своей отставке и уходе из правительства.

«Будь я, как утверждают господа прокуроры, жадным до власти человеком или карьеристом, я бы до сих пор занимал пост заместителя председателя Государственного совета Болгарии. С тех пор, как я перешел в ряды оппозиции, и до момента моего ареста я беспрестанно прилагал усилия для достижения договоренности между Земледельческим союзом и Коммунистическое» рабочей партией, поскольку считаю подобное соглашение исторической необходимостью. Я никогда не состоял на службе у реакции, ни внутри страны, ни за рубежом.

Господа судьи, в течение двух лет, начиная с 25 июня 1945 года, против меня развернута самая жестокая и безжалостная кампания, которая когда-либо велась против болгарского политического деятеля. Беспощадные удары нанесены и по моей частной, и по общественной жизни. Три раза я был символически погребен в Софии и десять раз в провинции. Я сам читал сообщение о моей смерти у входа на кладбище в Софии во время этих захоронений. Все это я перенес, не опускаясь до жалоб и нытья. Готов вытерпеть, не теряя присутствия духа, все, что меня ожидает, ибо такова неизбежность моей судьбы в печальной политической действительности современной Болгарии.

На что претендовать мне, скромному служителю на ниве общественной деятельности, если два человека, признанные сегодня великими государственными деятелями, Димитрий Петков и Петко Петков были убиты как предатели на улицах Софии». (Здесь Никола Петков напоминает о своем отце, Димитрие, председателе Государственного совета, убитом двумя выстрелами в спину 11 марта 1907 года, и брате Петко, депутате, убитом выстрелом в грудь 14 июня 1924 года.)

«Господа судьи, убежден, что вы отставите в сторону политику, которой не место в зале правосудия, и примете во внимание только бесспорно установленные факты. Уверен, что, движимые исключительно вашей судейской добросовестностью — на большее я и не надеюсь, — вы вынесете оправдательный приговор».

16 августа 1947 года, выслушав приговор о казни через повешение, провозглашенный «от имени болгарского народа», Никола Петков громко воскликнул:

«Неправда! Не от имени болгарского народа! Меня посылают на смерть по приказу ваших иностранных хозяев из Кремля или еще откуда-нибудь. Болгарский народ, раздавленный кровавой тиранией, которую вы пытаетесь представить как правосудие, никогда не поверит в вашу гнусную ложь!».

Что касается организации политических процессов против бывших союзников, Чехословакия представляет в какой-то степени пример неприкрытого и «безукоризненного» использования этого приема. Чехословакия принадлежала к лагерю стран-победительниц, и ее восстановление в 1945 году заставило позабыть об альянсе словацкого государства с Германией, чему способствовало и словацкое народное восстание против нацистских оккупантов в конце августа 1944 года. В ноябре 1945 года в соответствии с соглашениями союзных держав Советская Армия должна была отвести войска назад, а американцы — освободить западную Богемию. Коммунистическая партия выиграла выборы в мае 1946 года; правда, в Словакии она оказалась в меньшинстве, 62 % избирательных голосов получила демократическая партия. Политические деятели, делившие власть с коммунистами после освобождения, подтвердили свою приверженность к свободе и демократии, участвуя в движении Сопротивления и внутри страны, и за рубежом, включая Словакию.

Рассекречивание чехословацких и советских архивов позволило со всей остротой ощутить безнравственность и аморальность большевистских прихвостней. В декабре 1929 года глава коммунистов, депутат Клемент Готвальд на обвинения о том, что КПЧ действует по указке Москвы, заявил на заседании парламента: «Мы — партия чехословацкого пролетариата, и верховная наша революционная штаб-квартира действительно находится в Москве. А знаете, зачем мы ездим в Москву? Поучиться у русских большевиков, как получше свернуть вам шею. Надеюсь, вам известно, что русские большевики — большие мастера в этой области».

После выборов в мае 1946 года этот убежденный «сворачиватель шей», судьба которого (рабочий-самоучка, дослужившийся до поста вождя коммунистической партии большевистского толка) напоминает судьбу другого коммуниста — Мориса Тореза, становится Президентом Чехословацкой Республики. Наконец-то он дирижер оркестра, теперь взмахом палочки он управляет репрессиями уже не за кулисами, а при свете рампы.

Словацкая демократическая партия стала первой мишенью; началось все с различных политических маневров, благодаря которым чешские некоммунистические силы оказались во власти антисловацких националистических настроений, а кончилось провокациями органов госбезопасности. В сентябре 1947 года полиция при подстрекательстве коммунистов объявила о раскрытии «антигосударственного заговора в Словакии». За этими клеветническими измышлениями последовал парламентский кризис, демократическая партия утратила свое большинство в словацком правительстве, двое из трех ее руководителей были арестованы.

Репрессивные действия ужесточились в феврале 1948 года после «Пражского переворота», открывшего широкие возможности для установления монопольной власти КПЧ. Февральский кризис сразу же вызвал уход в отставку большинства некоммунистических министров, а вскоре среди прочих в тюрьме оказались словак Ян Урсини, глава Демократической партии и бывший заместитель премьер-министра правительства Готвальда, вынужденный уйти в отставку осенью 1947 года, а также Прокоп Дртина, министр юстиции, оба — участники Сопротивления в период оккупации.

Уже в апреле — мае 1948 года на руководителей Словацкой демократической партии обрушились первые показательные процессы, сфабрикованные по всем правилам: двадцать пять человек были приговорены к различным срокам тюремного заключения, один из них — к тридцати годам. С этого момента формируются основополагающие принципы юридических и полицейских репрессивных действий: поиск «врагов» среди военных и сотрудников правоохранительных органов, а также среди политического руководства либерал-демократических и социал-демократических партий, которые до февраля 1948 года являлись искренними сторонниками всестороннего сотрудничества с коммунистами.

Рассмотрим два типичных случая «элитных» политзаключенных.

Генерал Гелиодор Пика, патриот и демократ, видный деятель движения Сопротивления. Сторонник сотрудничества с Советским Союзом, руководитель делегации чехословацких военных, посетивших СССР весной 1941 года незадолго до начала войны. В 30-е годы известен как последовательный инициатор налаживания дружеских связей с Москвой. Не остался незамеченным и его конфликт с «советскими органами»: он пытался вытащить из советских лагерей и тюрем более десяти тысяч чехословацких граждан, содержавшихся под стражей за «нелегальный переход через границу СССР» в 1938–1939 годах, и добиться включения их в состав чехословацкой армии, формируемой в Советском Союзе. Вплоть до 1945 года его патриотизм и заслуги перед «народно-демократической революцией» считались неоспоримыми, он исполнял обязанности первого помощника начальника штаба чехословацкой армии.

С конца 1945 года за его деятельностью стали наблюдать военно-разведывательные службы и лично их глава — Бедржих Райцин, коммунист, тесно связанный с советскими спецслужбами. В конце февраля 1948 года генерал Пика был уволен из рядов армии, в начале мая арестован и обвинен в том, что, будучи агентом английской разведки, он осуществлял диверсионную деятельность, направленную против чехословацкой армии в СССР в период войны, а также в нанесении ущерба интересам СССР и своей родины… Специально созданный в середине 1948 года для осуществления политических репрессий Государственный суд 28 января 1949 года вынес Пике смертный приговор. Он был повешен 21 июня 1949 года в шесть часов утра во дворе Пльзеньской тюрьмы. Райцин ясно изложил своим приближенным причины физического устранения генерала: этого потребовали «советские органы», поскольку тот «слишком много знал о работе советской разведки». Это, несомненно, объясняет, почему три года спустя Райцин также был казнен через повешение.

История Йосефа Подседника не менее поучительна. В феврале 1948 года он был мэром Брно — главного города Моравии и второго по величине города Чехословакии. Он оказался на этом посту в результате демократических выборов 1946 года, в которых участвовал в качестве кандидата от Национал-социалистической партии, созданной в начале века и не имевшей ничего общего с гитлеровским «национал-социализмом». Приверженец демократических и гуманистических идеалов, сформулированных первым президентом Чехословакии Томашем Масариком, избранным в 1918 году, он являлся представителем довольно широкого слоя чешских социалистов, ратующих за сотрудничество с коммунистами. После февральских событий 1948 года мэр города Брно решается на эмиграцию, затем отказывается от этой идеи и остается, пытаясь облегчить участь бывших членов своей партии, подвергнутых гонениям на вверенной ему территории (на 31 декабря 1947 года их насчитывалось более шестидесяти тысяч). Арестован 3 сентября 1948 года, в марте 1949 года приговорен Государственным судом к восемнадцати годам тюремного заключения за нелегальную деятельность, направленную на ниспровержение существующего строя насильственным путем и в связи с «иностранной реакцией» и тд. С ним заодно приговорены девятнадцать членов его партии, суммарный срок тюремного заключения составляет семьдесят четыре года. Все свидетели, проходившие по этому делу, становились политзаключенными и также ожидали своей участи. Следующая группа пострадавших — тридцать два активиста из южной Моравии, они были приговорены позднее, но также в связи с «делом Подседника», в общей сложности к шестидесяти двум годам тюремного заключения.

Процесс Подседника был показательным. «Десятки руководителей КПЧ почтили своим присутствием этот первый грандиозный политический процесс, устроенный Государственным судом. Возглавлял эту делегацию Отто Слинг (один из будущих смертников, приговоренных в ходе процесса Слан-ского), который от души радовался в момент произнесения приговора», — вспоминал впоследствии Йосеф Подседник, вышедший из тюрьмы лишь в 1963 году, отбыв наказание сроком в пятнадцать лет.

Кульминацией расправы с бывшими союзниками — демократами и социалистами — стал процесс над Миладой Гораковой, проходивший в Праге с 31 мая до 8 июня 1950 года. Перед судом предстали тринадцать человек: лидеры Национал-социалистической, Социал-демократической, Народной партий и один «троцкист»; четверо из них были приговорены к смерти, среди них Милада Горакова, четверо — к пожизненному заключению, пятеро — к различным срокам тюрьмы от пятнадцати до двадцати восьми лет (в совокупности сто десять лет). В отчете Верховного суда, опубликованном в 1968 году в период Пражской весны, указано, что процесс над Миладой Гораковой стал благодатной почвой для развертывания 300 новых политических процессов; одних только бывших членов Национал-социалистической партии было осуждено более 7000 человек. Наиболее крупные процессы прошли в мае-июле 1950 года во многих провинциальных городах. Анализ результатов этих процессов демонстрирует «общенациональный размах» так называемого заговора: в ходе 35 процессов — 639 приговоренных, 10 из них — к смертной казни, 48 — к пожизненному заключению, остальные — к 7850 годам тюремного заключения (в совокупности).

Процесс над Миладой Гораковой явился важным событием с различных точек зрения: это был первый процесс в стиле «грандиозного спектакля» (выражение заимствовано у чешского историка Карела Каплана); первый процесс, подготовленный непосредственно «советскими консультантами» — высшими чинами спецслужб, управлявшими репрессивным механизмом по «классическому» сценарию: вызубренные и прочитанные «признания», широкая пропагандистская кампания и т. п.

Процесс этот явился важной вехой в истории не только коммунистических политических репрессий в Европе; казни через повешение подверглась женщина, и не просто женщина, а участница Сопротивления, проявившая незаурядное мужество в период оккупации чешских земель во время Второй мировой войны, женщина, проведшая пять лет в нацистских тюрьмах, женщина демократических убеждений, никогда не помышлявшая о борьбе против коммунистической диктатуры с оружием в руках…

Отчего западное общественное мнение слабо отреагировало на преступление коммунистов? Отчего протесты физика Альберта Эйнштейна не были поддержаны кампанией по сбору подписей в поддержку пострадавшей? Отчего участники Сопротивления и во Франции, и в других странах не изобличили это злодеяние с достаточной силой и убедительностью? Отчего в самом массовом масштабе не выразили они солидарности с одной из своих представительниц, отчего не спасли ее от виселицы?

 

Странная игра коммунистической интеллигенции

В конце того далекого 1951 года только начинали поговаривать о психодрамах. Был вечер святого Сильвестра, и мы с Клер около полуночи ушли с одного «семейного» празднества, решив завершить новогоднюю ночь в другой моей «семье», у Пьера Куртада (журналиста и писателя-коммуниста). Там все уже были навеселе. «Как раз тебя мы и ждали!» — радостно воскликнули мои товарищи. Мне разъяснили правила игры. Жан Дювиньо (социолог-искусствовед) уверял тогда, что каждая эпоха изобретает свой литературный жанр: греки придумали трагедию; эпоха Возрождения — сонет; классицизму мы обязаны созданием пятиактных пьес в стихах с правилами «трех единств» и т. д. «Социалистический» век создал свой жанр искусства: московский судебный процесс. И тут участники этого позднего ужина, изрядно выпив, решили разыграть процесс. Дожидались прихода подсудимого, т. е. меня. Роже Вайян (писатель-коммунист) назначен прокурором. На Куртада возложены обязанности адвоката. Мне ничего не оставалось, как занять свое место на скамье подсудимых. Сначала я отбивался, потом подчинился правилам игры. Предъявленные мне обвинения неопровержимы — я виновен в нарушении закона по десяти статьям Уголовного кодекса: диверсионная идеологическая деятельность, поддерживание связи с культурным врагом, сговор со шпионами-космополитами, измена высоким философским принципам и т. д. Я попытался дискутировать в ходе допроса, чем вызвал озлобление прокурора, адвоката и свидетелей обвинения. Судебная речь моего адвоката была безнадежной: хоть я и имел право на смягчающие обстоятельства, меня все же должны были освободить от бремени земного существования, и в самое ближайшее время. Алкоголь ударил в голову, и шутовство постепенно превращалось в кошмар, а пародия — в оскорбления. В мсмент вынесения приговора (конечно же смертного) у двух женщин, выступавших на моей стороне, начался нервный припадок. Вокруг них засуетились, стали кричать, плакать, шарить по аптечкам в поисках нашатырного спирта, прикладывать полотенца с холодной водой. Прокурор, адвокат и обвиняемый склонялись над бьющимися в конвульсиях женщинами. Из всех присутствующих один я не был пьян. Было стыдно и совестно, и думаю, не мне одному.

Сегодня я без колебаний назову всех нас безумцами. Каждому, наверное, знакомы минуты помрачения рассудка и ослабления чувства ответственности. Так происходит не само по себе, слабоумие не обязательно ведет к безответственности, нередко душевнобольной сознательно выбирает сумасшествие, чтобы выбраться из узла противоречий, который он не решается разрубить.

Тогдашнее умопомешательство явилось следствием психического расстройства нашей исторической эпохи. Мы лишь воспроизвели — логически и эмоционально — невменяемость всеобщую.

 

Разрушение гражданского общества

В окружающем нас хаосе нелегко уяснить, а тем более уточнить, не претендуя на окончательное определение, что же на самом деле означает понятие «гражданское общество». Общество это эволюционирует сообразно развитию капитализма и современной системы государственности.

Служа противовесом государственной власти, гражданское общество независимо. Оно основано прежде всего на системе потребностей членов общества, где главную роль играет частная экономическая деятельность. Гражданское общество предполагает наличие людей с богатыми духовными запросами, в его основе лежат соответствующие этим запросам ценности, в своей деятельности оно исходит из понятий нравственности и является гарантом свободы личности. Личность представляет собой, с одной стороны, существо эгоистичное, независимое (буржуа), а с другой стороны, гражданина, интересующегося делами общества («человек общественный»). Философ и политолог Любомир Сохор определяет гражданское общество как «совокупность социальных институтов, надсемейных и в то же время негосударственных, объединяющих членов общества для совместно организованных действий и выражающих их личные мнения и интересы. Разумеется, при условии, что эти институты и организации являются автономными и не преобразованы в полугосударственные структуры или в промежуточные инстанции по передаче указаний сверху от государственных властных структур». Таким образом, к числу институтов гражданского общества следует отнести корпорации и сообщества, религиозные организации, профсоюзы, муниципалитеты и местные властные структуры (органы самоуправления), политические партии, общественное мнение.

Детально продуманная стратегия коммунистических репрессий, нацеленная на установление абсолютной власти после ликвидации политических конкурентов и всех обладателей — даже потенциальных — «реальной власти», как, например, руководителей армии, госбезопасности, продолжает действовать вполне последовательно, предпринимая атаки на структуры гражданского общества. Стремясь обеспечить себе монополию на власть и на истину в последней инстанции, репрессивная машина наносит удары по хранителям власти политической и духовной: политическим и профсоюзным лидерам и активистам, служителям Церкви, журналистам, писателям и т. д. Часто жертвы выбираются среди тех, кто занимает ключевые посты в партиях, церквях, профсоюзах, религиозных общинах, различных ассоциациях, прессе, органах местного самоуправления.

Необходимо упомянуть и о «международном» критерии выбора жертв репрессий. Органы власти, полностью подчиненные Советам, заинтересованы в разрушении многосторонних и разнообразных связей гражданского общества с зарубежными странами. Социал-демократы, католики, троцкисты, протестанты являются представителями общественных движений, по самой своей природе ориентированных не только на национальный уровень, но и на традиционно прочные и плодотворные международные отношения. Интересы и мировые стратегические задачи СССР состояли в разрушении этих связей.

В новых «народных демократиях» гражданское общество было еще довольно слабым. В предвоенные годы развитие его тормозилось авторитарными или полуавторитарными режимами, а также отсталой экономикой и неразвитой социальной сферой. Война, местные фашистские режимы, оккупационная политика в значительной мере способствовали его ослаблению. В период освобождения позиция советских властей по отношению к гражданскому обществу и его структурам, а также бесконечные «чистки» еще более ограничивали его потенциал.

Действия Советской Армии в оккупационной зоне Восточной Германии отчасти объясняют относительную «мягкость» юридических и полицейских репрессий и отсутствие политических процессов в духе «грандиозного спектакля» в период становления Германской Демократической Республики (она была провозглашена в 1949 году). Репрессии и судебные процессы — неизменное сопровождение рождающегося коммунистического режима. Однако в тот момент в использовании этих орудий насилия не было необходимости: цели новой власти были уже достигнуты в ходе предыдущих репрессий. По последним данным, полученным после падения Берлинской стены в 1989 году, советские оккупационные власти в 1945–1950 годы интернировали в своей зоне 122 000 человек, из которых 43 000 погибли в заключении и 756 были приговорены к смертной казни. Руководство Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) по приказу собственного главы провело карательные мероприятия, в результате которых пострадало от 40 000 до 60 000 человек.

Чехословакия также представляет собой исключение с точки зрения жестокости репрессивных действий против гражданского общества после февраля 1948 года. Эта страна — единственная среди государств Центральной и Юго-Западной Европы, где уже в период между двумя войнами установилась реальная парламентская демократия (подобным же опытом, но в меньшей степени, располагала и Румыния). Более того, Чехословакия тогда входила в десятку самых развитых промышленных стран мира. После освобождения в 1945 году ее гражданское общество было воссоздано и по отлаженности внутренней структуры и уровню развития не знало равных в Центральной и Юго-Восточной Европе. Уже в 1946 году около двух с половиной миллионов граждан, что составляло почти половину взрослого населения, являлись членами четырех политических партий различных чешских земель (Богемии, Моравии и Силезии). Два миллиона чехов и словаков были членами объединенных профсоюзов. Сотни тысяч человек вступали в различные ассоциации; одна только политизированная спортивная организация «Сокол», созданная еще в конце XIX века на волне борьбы за торжество национального духа, в 1948 году насчитывала более семисот тысяч членов. Первые «соколы» были арестованы летом 1948 года во время их ежегодного слета на соревнования по гимнастике. Первые процессы против них состоялись уже в сентябре. Два года спустя ассоциация была почти уничтожена, часть ее была преобразована — в основном в сельской местности — в полугосударственные структуры, однако мощный «Сокол» был уже парализован арестами тысяч активистов. Подобно «Соколу», многие другие структуры гражданского общества, скаутские, протестантские, католические, были сокращены вплоть до полного уничтожения в результате юридического преследования, навязанных извне «чисток», захвата их помещений и конфискации имущества — таковы были основные меры воздействия, весьма искусно примененные агентами тайной полиции, действовавшими под прикрытием в созданных специально для этих целей в феврале 1948 года «комитетах действия».

 

Тюрьмы нацистские и тюрьмы коммунистические

И. Ньеште, участник венгерского Сопротивления, после войны — глава одной молодежной организации; отказался вступить в коммунистическую партию. Пройдя через судебный процесс, он отбыл наказание в лагере принудительных работ Рес до 1956 года; по его свидетельству, зимой заключенные были заняты на каторжных работах по двенадцать, а летом — по шестнадцать часов в день. Тяжелее всего он переносил голод.

«Различие между тайной полицией коммунистов и нацистов — а я один из немногих счастливцев, испытавших на себе обхождение и тех, и других, — состоит отнюдь не в том или ином уровне грубости или жестокости. Камера пыток в нацистских застенках такая же, как в застенках коммунистов. Разница в другом. Нацисты, арестовывая вас — политического диссидента, — как правило, интересуются сведениями о вашей деятельности, о ваших друзьях, о ваших планах и так далее. Коммунисты же не обременяют себя подобными расспросами. Арестовывая вас, они уже знают, под признанием какого рода вы поставите свою подпись. Даже если оно не имеет к вам ни малейшего отношения. Я совершенно не представлял, что сделаюсь когда-нибудь «американским шпионом»!».

Церковь представляла для коммунистов огромный интерес с точки зрения решения их важнейшей задачи — контроля над социальными организациями гражданского общества и их подавления. Церковь — институт с глубокими корнями и многовековой историей. Использовать ее в своих целях большевикам оказалось проще в странах, знакомых с православием и византийской традицией цезарепапизма, т. е., сотрудничества Церкви с законной государственной властью, — несмотря на очевидность данного утверждения, не стоит недооценивать всей масштабности репрессий, испытанных представителями православия в России и Советском Союзе. Католическая церковь и ее международные связи, направляемые Ватиканом, оказались для зарождающегося «социалистического лагеря» явлением совершенно нетерпимым. Столкновение двух столиц, Москвы и Рима, олицетворявших два главных международных центра, две веры и две идеологии, было неизбежно. Стратегия Москвы была вполне определенной: разрыв Католической и Греко-католической церкви с Ватиканом и подчинение ставших «национальными» церквей властям; именно эти задачи, судя по докладу генерального секретаря ЦК КПЧ Рудольфа Сланского, обсуждались в ходе консультаций с советскими представителями на заседании Информационного бюро коммунистических партий в июне 1948 года.

Цели были ясны: ослабление влияния Церкви на общественную жизнь, придирчивый контроль над ней со стороны государства, превращение Церкви в инструмент политики коммунистов; методы достижения — сочетание репрессий с коррупцией и… засылка агентов в ее иерархическую структуру. Рассекреченные недавно архивы неожиданно выявили, что в Чехословакии многие служители культа, включая епископов, значились как сотрудники тайной полиции. Быть может, таким способом они старались «избежать худшего»? Первым антирелигиозным репрессивным актом, не считая жертв «диких» «чисток», как, например, уже упоминавшаяся акция против болгарских священников, — следует считать события, произошедшие в Албании. Примас Гаспар Тачи, архиепископ Шкодерский, умер под домашним арестом, находясь в руках тайной полиции. Винсент Прендущи, архиепископ Дурресский, приговоренный к тридцати годам принудительных работ, скончался в феврале 1949 года, скорее всего, от последствий пыток. В феврале 1948 года пятеро священников, среди которых два епископа, Волай и Гини, руководитель апостольской делегации, были приговорены к смерти и расстреляны. Более ста монахов и монахинь, священников и семинаристов расстреляны или погибли в заточении. С этими событиями связана и расправа над одним мусульманином, юристом Мустафой Пипа — он был расстрелян за то, что вступился за францисканцев. Забегая вперед, отметим, что в 1967 году Энвер Ходжа провозгласил, что Албания стала первым атеистическим государством в мире. А газета «Нендори» гордо объявила, что все мечети и церкви были разрушены или закрыты (в общей сложности 2169 культовых сооружений, из них 327 католических).

В Венгрии жестокая конфронтация между Католической церковью и государством началась летом 1948 года в ходе «национализации» религиозных учебных заведений, играющих значительную роль в этой стране. В июле были осуждены пять приходских священников, осенью последовали новые аресты. Непокорный примас Венгрии кардинал Йожеф Миндсенти был арестован 26 декабря 1948 года, на второй день Рождества, и приговорен к пожизненному заключению 5 февраля 1949 года. При поддержке «сообщников» он якобы подстрекал к «заговору против Республики», занимаясь шпионской деятельностью и тд., — все это, разумеется, в пользу «иностранных держав», главным образом Соединенных Штатов. Год спустя власти вплотную занялись монастырями — из двенадцати тысяч монахов и монахинь, обитавших там, большинство были изгнаны. В июне 1951 года настоятеля епископата и ближайшего соратника Миндсенти архиепископа Калоца Греса постигла та же участь, что и его примаса. Преследования служителей церкви и монашеских орденов в Венгрии затронули не только католиков. Известны жертвы и среди не столь многочисленных кальвинистов и лютеран, гонениям подверглись епископы и пасторы, в том числе наиболее известный представитель кальвинизма епископ Ласло Равас.

В Чехословакии, как и в Венгрии, власти пытались организовать раскол в католической среде, стараясь склонить отдельных деятелей Церкви к сотрудничеству. Не добившись успеха, они усилили репрессии. В июне 1949 года архиепископ Праги Йосеф Беран, прошедший через нацистские лагеря Терезин и Дахау, был интернирован и находился под неустанным надзором властей. В сентябре 1949 года десятки викариев, выразивших протест против законов, касающихся Церкви, были арестованы. 31 марта 1950 года в Праге начался процесс над иерархами монашеских орденов, обвиненными в шпионской деятельности в пользу Ватикана и иностранных держав, в тайном хранении оружия и подготовке государственного переворота; видный представитель ордена ре-демптористов, ректор Теологического института Мастилак был приговорен к пожизненному заключению, остальные его соратники также пострадали, они были осуждены в общей сложности на сто тридцать два года тюремного заключения. В ночь с 13 на 14 апреля 1950 года Министерством внутренних дел была проведена массированная операция против монастырей, подготовленная в лучших военных традициях; большинство монахов были выселены и интернированы. Одновременно с этим полиция занялась организацией принудительного переселения епископов, поместив их в условия, где они были лишены возможности контактировать с внешним миром.

Весной 1950 года в восточной Словакии по приказу коммунистического режима ликвидируется Греко-католическая (униатская) церковь, отныне ей надлежало войти в состав Православной церкви — прием этот уже использовался в советской Украине с 1946 года; недовольные служители Церкви были интернированы либо изгнаны из своих приходов. Протоиерей из советской Закарпатской Украины Йозеф Цати после сфабрикованного против него процесса был депортирован в лагерь в Воркуту и прожил в Заполярье с 1950 по 1956 год.

Карательные мероприятия против служителей культа планировались и осуществлялись под началом Коммунистической партии Чехословакии. В сентябре 1950 года партийное руководство выработало политическую концепцию судебного преследования против католиков, и уже с 27 ноября 1950 года в Праге начинается целая серия процессов; девять человек из ближайшего епископского окружения во главе со Станиславом Зела, главным викарием города Оломоуца в центральной Моравии, были сурово наказаны. А в Братиславе, столице Словакии, 15 января 1951 года завершился процесс над тремя епископами, один из которых принадлежал к Греко-католической церкви. Все обвиняемые на этих двух «процессах против агентов Ватикана в Чехословакии» (обычная в те годы формулировка) были приговорены к различным срокам тюрьмы — от десяти лет до пожизненного заключения. Эта серия процессов закончилась в феврале 1951 года, за ней последовало еще несколько процессов против епископского окружения. Однако репрессии на этом не кончились. Штефан Троха, епископ Литомержский из центральной Богемии, участник Сопротивления, арестованный в мае 1942 года и пробывший в заключении до конца войны в концлагерях Терезин, Маутхаузен и Дахау, приговорен к двадцати пяти годам тюрьмы… в июле 1954 года.

Инициаторы репрессий сочли необходимым не только обезглавить церковную иерархическую верхушку, но также нанести удар по христианской интеллигенции. Участница Сопротивления, преподаватель истории искусства в Карловом университете Ружена Вацкова, пользующаяся большим уважением в среде политзаключенных, была осуждена в июне 1952 и оставалась в заключении до 1967 года! В ходе двух процессов 1952 года жестоко пострадала элита католической интеллигенции. Второй процесс, проходивший в Брно, столице Моравии, является, возможно, крупнейшим процессом над интеллигенцией за всю европейскую историю XX века.

 

«Признание» и небытие одного католика

Видный представитель чешской католической интеллигенции, не стремившийся продвинуться по церковной иерархической лестнице, Бедржих Фучик, арестован весной 1951 года и приговорен к пятнадцати годам тюремного заключения на показательном процессе 1952 года в Брно; амнистирован в 1960 году. На допросах подвергался физическим истязаниям. Однажды после семичасовых уклончивых ответов своим палачам («ничего», «я не знаю», «никто») он не выдержал и начал «признаваться». «Оставьте меня в покое, умоляю вас, — просил он судебных следователей, — сегодня больше не могу, это день смерти моей матери». Целую неделю перед процессом его заставляли заучивать ответы на приготовленные заранее вопросы, с тем чтобы он их воспроизвел на суде. До ареста он весил шестьдесят один килограмм, теперь — сорок восемь и был в ужасном состоянии.

Вот несколько фрагментов из интервью с ним, записанных Карелом Бартошеком в Праге в период между 1978 и 1982 годами: — Чувствовали ли вы себя на суде актером какой-то комедии или спектакля?

— Да. Я уже знал обо всем заранее.

— Но зачем вы разыграли эту комедию? Вы, католик, интеллектуал, потворствовали вашим следователям в постановке сталинско-коммунистического показательного процессе…

— Это было самое страшное из того, что я перенес в тюрьме. Голод, холод, пробелы в памяти… мучительные головные боли, вплоть до потери зрения… все это забывается… даже если дремлет в глубинах вашего сознания. Не забудется никогда — самое ужасное, что теперь навсегда останется со мноо, — ощущение, что вдруг в вас появляется два существа… Два человека. «Я» под номером один — тот, кем я был всегда, — и «я» под номером два, которое говорит первому: «Ты — преступник, ты совершил то-то и то-то». А первый от всего отрекается. И эти двое начинают вести диалог внутри меня, происходит полное раздвоение личности, один без конца унижает другого: «Нет, ты лжешь! Все было иначе!». Другой отвечает: «Это правда! Я это подписал, я же…»

— Не вы первый делаете подобные «признания». Таких «признавшихся» очень много. Каждый из вас — личность с неповторимым физическим и интеллектуальным обликом, и тем не менее все вы действовали одинаково или сходно: подчинились правилам постановки преступного спектакля, согласились играть в комедии, выучили розданные вам роли. Я уже записывал на пленку интервью с коммунистами, анализировал их «признания», причины их надлома и подавленности. Вы — человек совершенно иного мироощущения. Отчего такое случилось с вами? Отчего пошли вы на сотрудничество с этой властью палачей?

— Я не сумел защититься, ни психически, ни физически, не устоял против их «обработки». Я подчинился. Я уже рассказывал вам о моменте ощущения своей внутренней капитуляции. (Мой собеседник возбуждается все сильнее и сильнее, он почти кричит.) Я уже не был собой… Это состояние небытия — самое страшное унижение, падение в бездну, разрушение самого сокровенного, человеческого. Тобой самим.

Репрессивные действия против различных конфессий в балканских странах разыгрывались по единому сценарию. В Румынии уничтожение Греко-католической (униатской) церкви, второй по численности после Православной, приняло резко выраженный характер осенью 1948 года; Православная церковь молчаливо отреагировала на эти репрессии, поскольку ее верхушка уже научилась договариваться с режимом, что, впрочем, не спасло от закрытия многочисленные церкви и от арестов — многих священников. В октябре были поголовно арестованы все униатские епископы. 1 декабря 1948 года Греко-католическая церковь была официально запрещена; тогда она насчитывала 1 573 000 прихожан (на население в пятнадцать миллионов человек), 2498 культовых сооружений, 1733 священника. Власти конфисковали имущество Греко-католической церкви, закрыли ее соборы и культовые сооружения, сожгли ее библиотеки; 1400 священников (около 600 —в ноябре 1948 года) и примерно 5000 прихожан были арестованы, 200 из них — убиты в тюрьме.

С мая 1948 года в Румынии стали разворачиваться гонения на Римско-католическую церковь, насчитывавшую 1 250 000 прихожан. Все началось с ареста 92 священников. В приказном порядке закрывались католические школы, было конфисковано имущество благотворительных и медицинских заведений. В июне 1949 года были арестованы многие епископы; месяц спустя — запрещены монашеские ордена. Репрессии против Римско-католической церкви достигли кульминации в сентябре 1951 года, на большом процессе в военном трибунале Бухареста; множество епископов и мирян были осуждены как «шпионы».

Вот свидетельство одного греко-католического епископа, тайно посвященного в сан и проведшего пятнадцать лет в заключении, впоследствии ставшего чернорабочим: «Долгие годы во славу имени святого Петра мы сносили пытки, удары, голод, холод, лишения, презрительные насмешки. Обнимали, словно святыни, свои наручники, цепи и железные решетки тюремных камер. Обожествляли свою арестантскую робу, как ризу священника. Предпочитали нести свой крест, невзирая на беспрестанные предложения свободы, денег и легкой жизни в обмен на отказ от Рима. Наши епископы, священники и прихожане, приговоренные в совокупности к пятнадцати тысячам лет заточения, успели отбыть — более тысячи лет. Шестеро епископов не вынесли страданий и погибли, сохранив верность Риму. И несмотря на столь кровавые жертвы, церковь наша сейчас насчитывает епископов не меньше, чем в эпоху Сталина и православного патриарха Юстиниана, когда ее торжественно провозгласили несуществующей!»

 

«Маленький человек» и концентрационная система

История диктаторских режимов сложна и неоднозначна, и коммунисты в данном случае не являются исключением. Установление коммунистических режимов в Центральной и Юго-Восточной Европе часто сопровождалось мощной поддержкой народных масс. И явление это вполне объяснимое — к надеждам на лучшее будущее после разгрома нацистской диктатуры прибавляется неоспоримое мастерство коммунистических вождей поддерживать иллюзии и фанатизм, особенно среди молодежи. Показательный пример: левому блоку, созданному в Венгрии по инициативе коммунистов, оказавшихся после выборов в меньшинстве, удалось организовать в марте 1946 года в Будапеште «чудовищную» демонстрацию, собравшую чуть ли не четыреста тысяч участников…

Зарождающийся коммунистический режим на первых порах способствовал повышению жизненного и культурного уровня сотен тысяч выходцев из слоев, прежде поставленных в неблагоприятные условия. В Чехословакии, стране промышленно развитой, где к категории рабочих можно было отнести примерно 60 % населения в чешских землях и 50 % в Словакии, от двухсот до двухсот пятидесяти тысяч рабочих либо заняли места людей, пострадавших от различных «чисток», либо перешли на службу, «усилив» аппарат; большинство этих рабочих являлись членами КПЧ. Миллионы мелких крестьян и сельских рабочих в странах Центральной и Юго-Восточной Европы в первые послевоенные годы извлекли немалую выгоду из раздела крупных земельных владений (включая и те, что принадлежали Католической церкви), а ремесленники и лавочники — из конфискации имущества высланных немцев.

Благоденствие одних, основанное на несчастье других, нередко оказывается призрачным. большевистская доктрина призывала к ликвидации частной собственности и полному искоренению «собственников». В контексте политики холодной войны «теория» вдохновенно провозглашала «усиление классовой борьбы» и ее «наступательный характер». Начиная с 1945 года новые режимы проводили национализацию крупных предприятий; операциям этим часто придавалась законная сила как экспроприации собственности «немцев, предателей и коллаборационистов». Вслед за этим узнать, что такое монополия государства на все виды собственности, пришлось мелким хозяевам, лавочникам и ремесленникам. У владельцев небольших мастерских и скромных лавочек, никогда никого не эксплуатировавших, кроме себя самих и членов собственной семьи, накопилось достаточно поводов для недовольства, — как и у мелких крестьян, подвергшихся в 1949–1950 годах насильственной коллективизации под давлением советских распорядителей. Недовольны были и рабочие, особенно в промышленных центрах, испытавшие на себе различные «мероприятия», которые снизили уровень их жизни или почти свели на нет социальные завоевания прошлых лет.

Нарастающее недовольство вызвало обострение социальной напряженности. Рабочие уже не ограничивались словами и резолюциями, но перешли к более продвинутым формам борьбы — забастовкам и уличным демонстрациям. В течение лета 1948 года, через несколько месяцев после «победного февраля», они устроили в пятнадцати чешских и моравских городах, а также в трех городах Словакии забастовки и демонстрации. «Рецидивы» были отмечены в последние месяцы 1951 года: по всем промышленным районам прокатилась волна забастовок, заводских собраний протеста и демонстраций (на улицы Брно вышли от десяти до тридцати тысяч человек). Позднее, в начале июня 1953 года, в знак протеста против денежной реформы на десятках крупнейших заводов прошли забастовки и были прекращены работы. Манифестации в городе Пльзене переросли в уличные бои. В 195 3 году 472 забастовщика и демонстранта были арестованы, и руководство КПЧ незамедлительно потребовало предоставить списки участников, предписав «изолировать их и поместить в трудовые лагеря».

Порой бунтовали и крестьяне. Один из участников мятежа румынских крестьян рассказывает, как в июле 1950 года они безоружными собрались вокруг здания компартии и один коммунист-активист стал стрелять из револьвера. «Тогда мы ворвались в дом, — продолжает он, — сбросили на пол портреты Сталина и Георгиу-Дежа и стали топтать их ногами. (…) Прибыло подкрепление. Сначала деревенские жандармы. (…) К счастью, одна молодая девушка по имени Мария Стоян перерезала телефонный провод и стала звонить в колокола. Они, большевики эти, стали стрелять в нее. (…) Утром, думаю, часам к десяти, приехали из секуритате с пулеметами и чуть ли не с пушками. Женщины и старики упали на колени: «Не стреляйте в нас и в наших детей. У вас тоже есть дети и старые родители. Мы умираем с голоду и собрались здесь, чтобы просить вас — не отнимайте у нас зерно»». Автор этого рассказа был арестован, подвергнут пыткам и выслан на принудительные работы, выйти на свободу ему удалось лишь в 1953 году.

При режимах, попирающих свободы и основные права человека, всякое выражение недовольства воспринималось как «антигосударственное» и «политическое». И лидеры этих режимов последовательно применяли репрессивные меры, дабы насадить в обществе то, что Карел Каплан назвал «психологией страха», поскольку они понимали, насколько важен подобный «фактор стабилизации».

В 1949–1954 годах миллионы людей подверглись репрессиям: речь идет не только о заточенных в тюрьмы, но и о членах их семей. Репрессии принимали разнообразные формы; не стоит забывать и о всех тех, кто из Будапешта, Софии, Праги, Бухареста был «переселен на другие квартиры» в провинцию; по данным на лето 1951 года, в числе таких жертв оказались четырнадцать тысяч евреев Будапешта, уцелевших от нацистской бойни, в ту пору это была самая крупная еврейская община в Центральной Европе. Упомянем еще семьи эмигрантов; студентов, исключенных из университетов; сотни тысяч людей, фигурировавших в списках «политически неблагонадежных» или «враждебно настроенных», составляемых службами безопасности с 1949 года.

Полноводное море страданий беспрестанно подпитывалось неоскудевающими потоками. После вытеснения представителей политических партий и структур гражданского общества настал черед «маленьких людей». На заводах «нарушителей порядка» осуждали как «саботажников» и наказывали в соответствии с «классовой справедливостью». В деревнях гонениям подверглись наиболее влиятельные и почтенные хозяева, умудренные богатым жизненным и земледельческим опытом, такие лица противостояли насильственной коллективизации и навязыванию модели «лучшего сельского хозяйства на свете». Многие из тех, кто верил обещаниям коммунистов, теперь разочаровались, поняв, что их политика — просто тактический обман. Кое-кто даже дерзнул выразить свое недовольство.

Пока еще не проведено исследований по выявлению истинного размаха репрессий против «маленьких людей». Мы располагаем надежными статистическими сведениями только по чешским землям и по Словакии, где были открыты архивы, с которыми удалось ознакомиться. В остальных странах приходилось довольствоваться журналистскими опросами и свидетельствами, благо после 1989 года их стало предостаточно.

В Чехословакии в середине 1950 года среди лиц, обвиненных в «преступлениях против государства», рабочие составляли 39,1 %; второе место (28 %) занимали мелкие служащие, ставшие жертвами административных «чисток». В 1951–1952 годах рабочие составляли уже половину всех арестованных органами госбезопасности; второе место принадлежало «конторским служащим», за ними следовали крестьяне.

Из протокола о «деятельности судов и прокуратуры» за 1950 год мы узнаем, в частности, что в чешских землях из всех приговоренных окружными судами за «мелкие преступления против Республики» (подстрекательство к бунту, распространение ложной информации, мелкое вредительство и т. д.) было 41,2 % рабочих и 17,7 % крестьян; в Словакии — соответственно 33,9 % и 32,6 %. Количество рабочих и крестьян, проходивших по «крупным делам» перед Государственным судом, менее значительно; рабочие как общественный класс, включая сельских рабочих, все же представляли собой самый многочисленный отряд. В целом широкие слои населения, включая крестьян, составляли 28,8 % осужденных, 18,5 % приговоренных к смерти, 17,6 % осужденных на пожизненное заключение.

Такая же картина наблюдалась и в других странах, иногда на первом месте среди общего числа жертв репрессий оказывались крестьяне. Наплывом «маленьких людей» в тюремный мир объясняется, очевидно, установление и разрастание целой системы концлагерей — явление, возможно, наиболее показательное для бесчеловечных коммунистических режимов. Тюрем оказалось недостаточно для размещения такой массы арестантов, и тогда власти уже в который раз использовали опыт Советов по созданию системы лагерей.

большевизм и нацизм, несомненно, «обогатили» историю репрессий XX века, создав в мирное время лагерную систему. До возникновения ГУЛАГа лагеря в исторической науке считались «одним из арсеналов репрессий и изоляции военного времени», как отмечает Аннетта Вевьорка в своем предисловии к материалам о лагерях в журнале «Двадцатый век» за 1997 год. Во время Второй мировой войны система концлагерей обосновалась на европейском континенте, начиная с Урала и кончая Пиренеями. История их, однако, не завершилась с поражением Германии и ее союзников.

Фашистские и авторитарные режимы стран — союзниц Германии продолжили практику создания концлагерей. В Болгарии политические оппозиционеры были интернированы в специально созданные правительством консерваторов лагеря на острове Святой Анастасии в Черном море вблизи Бургаса, позднее появились лагеря в Гонда-Вода и Бяло-Поле. В Словакии пришедшие к власти популисты между 1941 и 1944 годами учредили пятнадцать «исправительных трудовых колоний» при стройках, испытывающих недостаток в рабочей силе, и отправили туда «асоциальные элементы», главным образом цыган. В Румынии диктаторский режим маршала Антонеску по всей территории, простирающейся между Днестром и Бугом, создал лагеря для политзаключенных, как, например, в Тыргу-Жиу, а также в других местах, где репрессии проводились по расовому признаку.

К концу войны было множество лагерей, которые теперь в случае необходимости могли служить в роли пересылочных для вновь прибывших депортированных, а также для интернированных лиц, подозреваемых в поддержке нацизма; речь идет о знаменитых концлагерях нацистского периода Бухенвальд и Заксенхаузен, расположенных в советской оккупационной зоне на территории Восточной Германии.

Начиная с 1945 года появляются новые лагеря, куда власти интернируют своих политических противников. Первенство в их создании следует отдать Болгарии — в 1945 году там был издан указ, позволяющий полиции создавать своеобразные общежития по трудовому воспитанию (ТВО); сотни человек, преимущественно анархистов, были отправлены в лагерь Кучан неподалеку от крупного горнопромышленного центра Перник, прозванный в те времена «Ласки смерти», а также в Бобов-Дол и Богданов-Дол, ставший «лагерем теней» для заключенных. В марте 1949 года усилиями французских анархистов, извлекших на свет документальные данные, заведения эти были изобличены как «большевистские концентрационные лагеря».

Итак, в 1949–1950 годах на территории Центральной и Юго-Восточной Европы расположился еще один «архипелаг ГУЛАГ». Для обобщения исторических материалов об этих лагерях мы, к сожалению, не располагаем столь же многочисленными исследованиями и свидетельствами, какие существуют в отношении лагерей нацистских. Тем не менее сделать это необходимо как для глубинного осознания природы коммунистических режимов, так и из уважения к памяти жертв произвола в этом регионе Европы.

Серьезное изучение устройства советского ГУЛАГа склоняет нас к гипотезе о том, что лагеря в качестве системы выполняли функцию прежде всего экономическую. Вполне очевидно, что была задумана система для изоляции и наказания определенных лиц. Однако, наблюдая на карте размещение коммунистических лагерей, можно увидеть, что расположены они там, где режим нуждался в многочисленной, дисциплинированной и дешевой рабочей силе. Эти современные рабы строили не пирамиды, а каналы, плотины, заводы или сооружения в честь новых «фараонов»; использовали их и на шахтах — угольных и урановых. Не объясняются ли отбор жертв, масштаб репрессий и их периодичность «заказом на рабов» для строек или горнорудной промышленности?

В Венгрии и Польше лагеря располагались неподалеку от угольных бассейнов. В Румынии большая часть лагерей была выстроена вдоль канала Дунай — Черное море и в дельте Дуная; большинство названий этих лагерей нам известно: Порта Альба и окружающие его лагеря Сернавода, Меджидия, Вала Неагра, Басараби; в дельте Дуная — Периправа, Килия Вече, Стоенешти, Тата-ру. Строящийся канал Дунай — Черное море все называли «каналом смерти». Это была страшная стройка, где погибали крестьяне, противившиеся коллективизации, и разного рода «подозрительные личности». В Болгарии заключенные лагеря Кучан трудились на рудных разработках под открытым небом, в Бухово — на урановом руднике, в Белене заключенные укрепляли дамбы на Дунае. В Чехословакии наибольшее скопление заключенных наблюдалось вокруг урановых рудников в районе Яхимов, в западной Богемии, и в угольном бассейне Остравы, в северной Моравии.

Отчего эти места заключения назывались «трудовыми лагерями»? Их устроители не могли не знать, что у входа в нацистские лагеря красовалась надпись Arbeit machtfrei («Труд делает свободным»). Условия жизни в лагерях принудительных работ, особенно в период 1949–1953 годов, были крайне суровыми, ежедневный изнурительный труд приводил к полному истощению заключенных.

Только в наши дни становится известно точное число тюрем и лагерей. Установление количества людей, их населявших, — задача более сложная. На карте, составленной Одиль Даниель для Албании, отмечено 19 лагерей и тюрем. На карте «болгарского ГУЛАГа», составленной после 1990 года, указано 86 мест заключения, в которых содержалось в период с 1944 по 1962 год приблизительно 187 000 человек, согласно регистрации, проведенной после 1989 года Ассоциацией бывших политзаключенных; это число включает не только осужденных, но также лиц, сосланных в лагеря без судебного постановления или заключенных под стражу, порой по несколько недель томившихся в полицейских участках, в частности крестьян, которых таким способом принуждали вступать в сельскохозяйственные кооперативы. Согласно другим оценкам, в период с 1944 по 1953 год в лагерях находилось 12 000 человек, а в период с 1956 по 1962 год — приблизительно 5000.

В Венгрии в период с 1948 по 1953 год сотни тысяч человек подвергались гонениям, по другим источникам, от 700 000 до 860 000 человек были осуждены. В большинстве случаев приговоры выносились по статье о «причинении вреда государственной собственности». Следует также, как и в других странах, принять в расчет административные аресты, проводимые политической полицией. В Германской Демократической Республике, где еще не была установлена стена на границе с Западом, «новых», не упомянутых в предыдущей главе, политзаключенных было относительно немного.

В Румынии при примерном подсчете лиц, взятых под стражу за весь период коммунистического правления, выявлены показатели между 300 000 и 1 000 000; второй показатель включает не только политзаключенных, но и тех, кто осужден по бытовым статьям (например, в случае «тунеядства» грань между политической и бытовой статьей кодекса весьма зыбкая). В румынских лагерях в начале 50-х годов, по данным английского историка Денниса Дилитента, содержалось 180 000 заключенных. В Чехословакии в 1948–1954 годах, по современным подсчетам, число политзаключенных достигало 200 000 (на население в 12,6 миллионов жителей приходилось 422 лагеря и тюрьмы). Цифра эта включает не только осужденных и приговоренных лиц, но также заключенных в тюрьму без судебного решения, интернированных в лагеря в результате беззаконных действий местных властей.

Тюремный уклад жизни во всех странах был примерно одинаков — и это неудивительно, поскольку вдохновение все режимы черпали из одного источника — Советов, чьи эмиссары повсюду внедряли предписанную модель развития. Отдельные страны, такие как Чехословакия, Румыния и Болгария, на наш взгляд, сумели даже «усовершенствовать» эту модель.

Так, для Чехословакии характерно чрезмерное стремление к бюрократическому «идеалу»; многие аналитики считают, что существенное влияние на почерк местных коммунистов оказала тяжеловесная бюрократическая машина Австро-Венгерской империи. Чего стоит уникальное законодательство чешских властей, и в частности закон № 247 от 25 октября 1948 года, предписывающий создание ТНП (лагеря принудительного труда) для заключения лиц от восемнадцати до шестидесяти лет в целях «воспитания» на срок от трех месяцев до двух лет, — срок, подлежащий сокращению… или продлению. Закон касался не только правонарушителей и «уклоняющихся от работы», но и тех, чей «образ жизни требует исправительных мер». Уголовно-административный закон № 88 от 12 июля 1950 года давал полномочия посылать в ТНП тех, кто непочтительно относился к «охране сельского хозяйства и лесоводства» или тех, кто выказал «враждебное отношение к народно-демократическому строю Республики и его строительству». Такие административные меры позволяли, как указывалось в отчете Национальному собранию, «вести эффективные репрессивные действия в отношении классовых врагов».

В соответствии с этими законами решение о ссылке «врагов» в лагеря принималось комиссией из трех членов, организованной при районном Народном комитете, с 1950 года — при окружном Народном комитете, или Комиссией по уголовным делам при этом комитете, возглавляемой председателем Отдела безопасности. Местные коммунистические власти посылали в ТНП в основном «маленьких людей», в первую очередь рабочих, как показывают результаты исследований, проведенных после 1989 года.

Коммунистическое чиновничество еще в 1950 году изобрело новый инструмент репрессий через посредство армии — ПТП (батальон технической помощи). Возраст призывников таких батальонов часто превышал общепринятые возрастные ограничения военнослужащих, к тому же их использовали на тяжелых работах в шахтах; условия их содержания приближались к условиям в лагерях принудительных работ.

Вслед за Чехословакией обогащением истории репрессий самобытными чертами в Центральной и Юго-Восточной Европе занялась Румыния: она первой на европейском континенте стала использовать метод «промывания мозгов», доведя его до совершенства еще до массового применения этого метода азиатскими коммунистами. Замысел поистине дьявольский: заключенные должны были сами пытать друг друга. Изобретение это проходило обкатку в Питешти — относительно современной тюрьме, построенной в 30-е годы в ста десяти километрах от Бухареста. Эксперимент проводился с начала декабря 1949 года и длился около трех лет. Предпосылки успеха данного предприятия были самыми разнообразными: политическими, идеологическими, общечеловеческими и личными. Основой послужило своеобразное соглашение между коммунистом Александру Никольски, одним из руководителей румынской политической полиции, и Эудженом Туркану, заключенным с фашистским прошлым, ставшим в тюрьме вождем движения под названием «Организация заключенных с коммунистическими убеждениями» (ОДСС). Задачей этой организации было перевоспитание политзаключенных при помощи изучения текстов из коммунистического учения в сочетании с физическими и моральными издевательствами. Ячейкой, призванной обеспечить перевоспитание, стала группа из пятнадцати специально отобранных для этой цели узников, им было предписано завязать нужные контакты, а затем собрать сведения о тех, кто им доверился. В книге философа Вирджила Ерунка описаны четыре фазы перевоспитания.

Первая фаза называлась «внешнее разоблачение»: заключенный доказывал свою лояльность, признаваясь в том, что он скрыл во время следствия по своему делу, в частности в дружеских связях с теми, кто остался на свободе. Вторая фаза предполагала «внутреннее разоблачение» тех, кто оказал ему поддержку непосредственно в тюрьме. На третьей фазе «морального и публичного разоблачения» уже надлежало глумиться над всем, что прежде было свято: родителями, женой, невестой, друзьями, Богом. И тогда наступала четвертая фаза: испытуемый становился кандидатом на вступление в ОДСС, для этого он должен был «перевоспитать» своего лучшего друга, истязая его своими руками и становясь, таким образом, палачом. «Пытка являлась ключом к успеху. Она беспощадно расставляла знаки препинания в последовательности вырываемых на каждой фазе признаний. (…) Мучений нельзя было избежать. В лучшем случае, их можно было смягчить, обвинив себя во всех смертных грехах. Некоторых студентов пытали в течение двух месяцев; те, кто был склонен к сотрудничеству, отделывались одной неделей».

В 1952 году румынские власти решили распространить свои эксперименты в Питешти на трудовой лагерь строящегося канала Дунай — Черное море, но эта попытка сорвалась. Тайна была раскрыта и разглашена западными радиостанциями, и в августе 1952 года коммунистическое руководство положило конец «перевоспитанию». На судебном процессе 1954 года Эуджен Турка-ну и шестеро его сообщников были приговорены к смертной казни, однако ни один из истинных виновников — высокопоставленных чинов полицейского аппарата — не пострадал.

 

Преисподняя Питешти

Румынская политическая полиция секуритате пользовалась на допросах «классическими» методами пыток: избиением, ударами по подошвам ног и подвешиванием за ноги вниз головой. По жестокости пытки в Питешти оставили далеко позади всю эту классику: «Практиковался полный набор телесных наказаний, мыслимых и немыслимых: прижигание различных частей тела сигаретами; избиение до некроза — кожа на ягодицах у жертв свисала, как у прокаженных; палачи насильно заставляли заглатывать испражнения, наполняющие солдатский котелок, в случае рвоты — заталкивали в глотку рвотные массы».

Безумное воображение Туркану неистовствовало с особой силой, когда дело касалось верующих студентов, отказывавшихся богохульствовать. Некоторых из них каждое утро крестили следующим образом: их голову погружали в чан, полный мочи и экскрементов, остальные заключенные стояли вокруг, распевая псалмы, сопровождающие крещение. Чтобы пытаемый не захлебнулся, время от времени его голову вытаскивали из чана, давая сделать глоток воздуха, после чего вновь погружали в зловонное месиво. Один из таких крещеных, систематически подвергавшийся этим издевательствам, достиг автоматизма: к великой радости своих перевоспитателей, по утрам он приходил и сам погружал голову в сосуд с испражнениями. Семинаристов Туркану заставлял священнодействовать на черных мессах, которые устраивал самолично, предпочтительно в Страстную неделю и в пасхальный вечер. Одних он назначал певчими, других — священниками. Насквозь пронизывая текст литургии порнографией, Туркану на дьявольский лад перефразировал оригинал. Святая Лева именовалась великой потаскухой, а Иисус — идиотом, подохшим на кресте. Семинарист, исполнявший роль священника, должен был раздеться донага, его заворачивали в простыню, испачканную экскрементами, и прицепляли на шею искусственный фаллос с мылом и хлебным мякишем, посыпанным ДАТ. D пасхальную ночь 1950 года студенты в порядке перевоспитания проходили перед таким священником, целовали фаллос и произносили: «Христос воскрес»».

Наконец, третья страна, вписавшая свою оригинальную страницу в историю европейских коммунистических репрессий, — Болгария. Ее знаменитый лагерь Ловеч был создан в 1959 году, когда прошло уже целых шесть лет после смерти Сталина, три года — после разоблачительной речи Хрущева на XX съезде КПСС, когда уже закрывались многие лагеря для политзаключенных, в том числе и в Советском Союзе. Лагерь был небольшой, рассчитанный не более чем на тысячу узников, но бойни, устраиваемые его палачами, были чудовищны. Там людей истязали и лишали жизни самым примитивным из всех существующих способов: битьем палкой.

Власти открыли лагерь в Ловече после закрытия лагеря в Белене, запечатлевшегося в памяти болгар как место, где трупы умерших или убитых узников отдавали на съедение свиньям.

Официально лагерь в Ловече был создан для рецидивистов и закоренелых преступников. Однако, по свидетельствам очевидцев, опубликованным после 1990 года, большинство мучеников оказались там без судебного постановления. «Ты носишь брюки западного покроя, длинные волосы, слушаешь американскую музыку, говоришь на незнакомых вражеских языках, на которых заговаривают с иностранными туристами… и попадаешь в западню!» Получается, что в этом своеобразном лагере — исправительном общежитии — содержалась большей частью молодежь.

В предисловии к книге, воспроизводящей свидетельства как заключенных и их близких, так и представителей репрессивного аппарата, Цветан Тодо-ров так описывает итог лагерной жизни в Ловече:

«На утренней перекличке начальник полиции (в лагере это уполномоченный госбезопасности) выбирает жертв; обычно он вынимает из кармана зеркальце и протягивает им: «Держи, взгляни на себя в последний раз!» Приговоренные получают мешки, вечером в них принесут их трупы в лагерь. Им надлежит нести мешки самим, подобно Христу, несшему свой крест на Голгофу. Они отправляются на стройку, в данном случае на каменоломню. Там они будут забиты насмерть старшими надзирателями, их трупы упрятаны в мешки, перевязанные куском проволоки. Вечером товарищи положат их на ручные тележки и повезут обратно в лагерь, трупы будут складированы за туалетами, пока их не наберется двадцать, чтобы грузовик не ездил порожняком. Те, кто не выполнили дневную норму, вечером будут удостоены особого расположения: начальник полиции концом своей палки очертит на земле круг; те, кого он пригласит туда войти, будут забиты до смерти».

Точное число умерщвленных в этом лагере до сих пор не установлено. Но даже если речь идет о нескольких сотнях человек, Ловеч, закрытый болгарскими властями в 1962 году после явного улучшения общей политической ситуации в стране в 1961, все равно останется одним из вопиющих символов варварства коммунистического режима.

В завершение необходимо подчеркнуть, что этот поистине массовый террор отнюдь не оправдан контекстом эпохи «холодной войны», начавшейся в 1947 году и достигшей апогея в 1950–1953 годах, когда грянула настоящая, «горячая» война в Корее. Граждане упомянутых стран, не согласные с коммунистическим режимом, в подавляющем своем большинстве не оказывали ожесточенного или вооруженного сопротивления. Исключение составляет Польша, несколько вооруженных отрядов действовали также в Болгарии и Румынии. Оппозиция чаще всего оказывалась стихийной, плохо организованной и облаченной в демократические одежды. Политические деятели не эмигрировали, полагая, что репрессии — явление преходящее. Случаи вооруженных выступлений крайне редки; чаще всего речь шла о «сведении счетов» секретных служб или о безрассудных всплесках возмущения, напоминающих скорее хронику криминальных происшествий, нежели заранее спланированную политическую акцию.

Таким образом, необузданная беспощадность репрессий не оправдывается необходимостью ответных мер на действия оппозиции. При этом есть множество фактов, подтверждающих, что время от времени властями организовывались рейды «классовой борьбы», оппозиционные группировки нередко создавались провокаторами, состоявшими на службе у тайной полиции. И нередки случаи, когда в благодарность за их услуги Великий манипулятор отдавал этих провокаторов на заклание.

И в наши дни при изучении истории коммунизма можно столкнуться с рассуждениями, призывающими «учитывать контекст эпохи», «социальный аспект» и тд. Подобные речи лежат в основе идеологического подхода к истории, порождающего «ревизионизм» иного рода — неуважение к установленным фактам, препятствующее поискам истины. Те же, кого эти факты трогают за живое, наверняка заинтересуются социальными параметрами репрессий и судьбами «простых людей», подвергшихся столь жестоким гонениям.

 

Процессы над коммунистическими руководителями

Судебные процессы над коммунистами — важнейшие факты истории репрессий в Центральной и Юго-Восточной Европе в первой половине XX века. Международное коммунистическое движение и его национальные ответвления резко критикуют «буржуазную полицию и правосудие» и еще более резко — фашистские и нацистские репрессии, что вполне обоснованно: тысячи коммунистических активистов в годы Второй мировой войны пали жертвами фашиствующих режимов и нацистских оккупантов.

Преследования коммунистов, однако, вовсе не завершились с установлением прогрессивных «народных демократий», когда на смену государству буржуазному пришло государство «диктатуры пролетариата».

С 1945 года в Венгрии содержались в тюрьме Пал Демени, Йожеф Школьник и несколько их товарищей. Они считали себя коммунистами и именно в этом качестве руководили подпольными отрядами Сопротивления, в которые нередко привлекали молодежь и рабочих; в крупных промышленных городах участников таких объединений насчитывалось куда больше, чем членов коммунистической партии, связанной с Москвой. Для этой партии коммунисты, прошедшие боевую закалку отряда Демени, сразу же стали конкурентами и расценивались как «троцкисты» и «уклонисты». После войны участник Сопротивления Пал Демени разделил судьбу тех, с кем боролся, — он оставался за решеткой до 1957 года. В Румынии судьба Штефана Фориша, с середины 30-х годов занимавшего пост генерального секретаря ЦК РКП (Румынской коммунистической партии), оказалась более трагической: обвиненный в тайном сотрудничестве с полицией, он с 1944 года жил под надзором, в 1946 году был убит ударом железного прута по голове. Престарелая мать Фориша, разыскивающая повсюду своего сына, также была уничтожена: ее труп с привязанными к шее тяжелыми камнями был обнаружен в реке в Трансильвании. Политическое убийство Форища и его исполнители были раскрыты в 1968 году при Чаушеску.

Судьбы Демени, Фориша и других подтверждают незыблемость принципов репрессивного аппарата: существуют «хорошие» коммунисты, организованные в партию, преданно служащую Москве, и «плохие» — отказывающиеся присоединиться к рядам этой слепо подчиненной чужой воле партии. Тем не менее уже в 1948 году преследования коммунистов становятся более изощренными.

В июне 1948 года Информационное бюро коммунистических партий осудило политику Югославии, проводившуюся Иосипом Броз Тито, и призвало к ниспровержению главы государства. В последующие месяцы неожиданно возникло явление, совершенно не характерное для истории коммунистического движения, — «уклон», оппозиция по отношению к властителям из Москвы, стремление к автономии и независимости от «царствующего центра», и не на уровне маленьких воинственных отрядов, а облеченное в «огосударствленную» форму. Маленькое балканское государство, где монопольная власть компартии не раз доказывала свою состоятельность и жестокость, бросило вызов центру коммунистической империи. Обстановка все более накалялась, открывая невообразимые до сей поры перспективы преследования коммунистов: в государствах, руководимых коммунистами, сами же коммунисты были раздавлены как «союзники» или «агенты» другого коммунистического государства.

Рассмотрим две стороны этого исторического новшества в практике гонений на коммунистов. Югославский феномен долгое время оставался в тени и, как правило, замалчивался в истории народных демократий. После распада единства «Тито — Сталин» в Югославии возникло резкое ухудшение экономического положения: по словам многочисленных свидетелей, стало «хуже, чем во время войны». Все каналы связи с внешним миром оказались перекрыты, над страной нависла угроза вторжения советских войск: у границ Югославии уже были сконцентрированы советские танки. Таким образом, в 1948–1949 годах для страны, изможденной постоянными конфликтами, перспектива войны не была пустым звуком.

На вынесение приговора «югославскому предательству» и на реальные угрозы белградские власти отреагировали изоляцией приверженцев Москвы, прозванных информбюровцами («коминформовцами»), а также всех тех, кто одобрял июньскую резолюцию Коминформа. Изоляция не означала простого интернирования и лишения контакта с внешним миром. Титовская власть, глубоко пронизанная большевистской доктриной, обратилась к методам, соответствовавшим ее политической культуре, — лагерям. Югославии принадлежит множество островов, а потому главный лагерь, созданный по образу и подобию первого большевистского лагеря в Соловках, возник на острове Голи-Оток. Во всех лагерях методы перевоспитания сильно напоминали приемы, разработанные в румынском лагере Питешти, что позволяет назвать их «балканскими». Например, «ряд бесчестья»: вновь прибывший проходил сквозь две шеренги заключенных, те, кто хотели избежать наказания или улучшить свое положение, колотили его, оскорбляли, швыряли в него камни. Также любой ритуал «критики и самокритики» был связан с выбиванием «признаний».

Пытки были каждодневной реальностью лагерей. Среди многочисленных наказаний отметим «кадку» — голову узника держали над емкостью, наполненной экскрементами, а также «бункер» — нечто вроде карцера, расположенного в траншее. Самое распространенное издевательство, используемое надзирателями-«перевоспитателями», напоминающее пытки нацистских лагерей, — дробление камня, в изобилии имеющегося на этом скалистом острове в Адриатическом море. Главное унижение для исполнителей этой бесполезной работы — выбрасывание гравия в море…

Преследование коммунистов в Югославии, достигшее кульминации в 1948–1949 годах, явилось одним из наиболее массовых в Европе после гонений в Советском Союзе в 20–40-е годы, в Германии — 30-х и репрессий против коммунистов во время нацистской оккупации. Преследования эти можно назвать массовыми, учитывая количество жителей Югославии и численность членов компартии. По официальным источникам, долго державшимся в тайне, гонениям подверглись 16 731 человек, среди которых 5037 —в результате судебных решений; три четверти из них были отправлены в Голи-Оток и лагерь Гргур. По оценке независимого эксперта Владимира Дедиера, через один только лагерь Голи-Оток прошли 31 000 — 32 000 человек. Современные исследования не могут, к сожалению, назвать точное число узников, павших жертвами расправ, истощения, голода, эпидемий или самоубийств, последнее зачастую было крайним решением некоторых коммунистов в ответ на необходимость выбора: быть охотником или дичью.

Вторая разновидность преследования коммунистов более известна: это репрессии против «титовских агентов» в странах народной демократии. Чаще всего эти процессы выглядели как «большой спектакль», призванный задействовать общественное мнение не только означенных стран, но также и других держав, силой втянутых в «единый лагерь мира и социализма». Развертывание подобных процессов имело целью доказать обоснованность излюбленного лозунга Москвы, согласно которому главного врага следует искать в недрах самих коммунистических партий, насаждая всеобщую подозрительность и неусыпную бдительность.

С начала 1948 года Румынская коммунистическая партия (РКП) занялась делом Лукрециу Патрашкану, министра юстиции с 1944 по 1948 год, известного марксистского теоретика, одного из создателей партии в 1921 году (в ту пору ему исполнился всего 21 год). По мнению некоторых высших представителей обвинения, дело Патрашкану должно было стать прелюдией к будущей кампании против Тито. Смещенный с должности в феврале 1948 года и заключенный под стражу, Патрашкану был приговорен к смертной казни лишь в апреле 1954 года и казнен 16 апреля, после шести лет заточения, через год после смерти Сталина. Тайна столь запоздалой расправы еще не до конца раскрыта, по одной из последних гипотез, генеральный секретарь РКП Георгиу-Деж, видя в Патрашкану конкурента, помешал его реабилитации; по другой гипотезе, два партийных вождя конфликтовали еще со времен войны.

В 1949 году процессы касались прежде всего коммунистических руководителей соседних с Югославией стран. Первый прошел в Албании, где партийное руководство теснее всего было связано с югославскими коммунистами. Избранная жертва — Кочи Ксоксе, один из руководителей коммунистического вооруженного Сопротивления, министр внутренних дел и генеральный секретарь компартии послевоенных лет; он действительно был человеком, преданным Тито. После внутрипартийной политической кампании, развернутой осенью 1948 года и бичевавшей «троцкистскую проюгославскую фракцию, возглавляемую Ксоксе и Кристо», союзники югославских коммунистов были арестованы в марте 1949 года. Кочи Ксоксе был осужден в Тиране вместе с четырьмя другими партийными руководителями — Панди Кристо, Васко Колечи, Нури Хута и Ванго Митройорги. Приговоренный к смерти 10 июня, Ксоксе был казнен на следующий же день. Четыре его товарища были приговорены к тяжелым наказаниям. Остальные проюгославские коммунисты вскоре стали жертвами «чистки» рядов албанской компартии.

Второй показательный процесс из серии «антититовских» проводился в сентябре 1949 года в Будапеште над знаменитым Ласло Райком, бывшим интер-бригадовцем, сражавшимся в Испании, одним из вождей венгерского Сопротивления. Находясь на посту министра внутренних дел, он жестоко покарал демократов-некоммунистов; впоследствии стал министром иностранных дел. Райк был арестован в мае 1949 года, подвергнут пыткам и шантажу со стороны бывших своих соратников по руководству: от него добивались, чтобы он «помог партии», и не казнили до тех пор, пока он не подчинился и не подписал признания, содержащие серьезные обвинения против Тито и югославов как «врагов народной демократии». Вердикт венгерского суда, вынесенный 24 сентября, был окончательным и обжалованию не подлежал: Ласло Райк, Тибор Се-ньи и Андраш Салаи приговаривались к смертной казни, югослав Лазар Бранков и социал-демократ Пал Юстус — к пожизненному заключению. Райк был казнен 16 октября. В ходе дополнительного расследования военный трибунал приговорил к смерти еще четырех офицеров высшего ранга.

Вслед за процессом Райка началась целая лавина репрессий, в Венгрии было арестовано и осуждено девяносто четыре человека; пятнадцать приговоренных были казнены, одиннадцать — скончались в тюрьме, пятьдесят обвиняемых поплатились более чем десятью годами заключения. Число погибших в результате этого дела увеличится до шестидесяти человек, если мы включим сюда самоубийства родственников, а также судей и офицеров, вовлеченных в следствие.

На выбор в качестве жертв Ласло Райка и его окружения существенно повлияла озлобленность и внутренние распри правящей группировки, а также особое рвение генерального секретаря компартии Матьяша Ракоши и шефов тайной полиции. Эти и другие факторы все же не должны заслонять главного: распорядители из Москвы, среди которых фигурировали высшие чины госбезопасности и разведки, уполномоченные курировать регион Центральной и Восточной Европы, с особым пристрастием относились к проискам и интригам против определенных деятелей во время этой первой волны репрессий. Они усиленно хлопотали, чтобы во всей полноте раскрыть «международный антисоветский заговор». Ведущая роль в этом спектакле была отведена процессу над Райком, а в самом процессе — главному свидетелю обвинения Ноэлю Филду, американцу, тайно служившему коммунистам и сотрудничавшему с советскими спецслужбами, что ясно подтверждено недавно рассекреченными архивами.

Попытка «интернационализировать» заговор, в данном случае «титовский», нашла новое выражение в Софии, на процессе против Трайчо Костова. Заслуженный коминтерновец, приговоренный к смерти царским режимом, руководитель вооруженного национального Сопротивления, заместитель Председателя послевоенного Совета министров, Костов по праву считался возможным преемником Георгия Димитрова. Состояние здоровья бывшего Генерального секретаря Коминтерна и вождя Болгарской коммунистической партии с 1946 года заметно ухудшилось, и начиная с марта 1949 года Димитров проходил курс лечения в Москве, где и скончался 2 июля.

С конца 1948 года руководство БКП (Болгарской коммунистической партии), так называемые москвичи (партийные деятели, которые всю войну провели в Москве, подобно Ракоши из Венгрии и Готвальду из Чехословакии), — стало критиковать «ошибки и недостатки» Костова, в частности его «неподобающий отзыв о Советском Союзе», касающийся экономических вопросов. С согласия Димитрова, резко осудившего его в письме, отправленном из советского санатория 10 мая, Костов в июне 1949 года был арестован, несмотря на активную «самокритику». Такая же участь постигла многих его соратников.

Процесс против Трайчо Костова и девяти его товарищей начался в Софии 7 декабря 1949 года, приговор был вынесен 14 декабря: Костов приговаривался к смерти как «агент», работающий одновременно и на старорежимную болгарскую полицию, и на «предателя Тито», и на «западных империалистов»; четверо других партийных руководителей — Иван Стеланов, Никола Павлов, Никола Нечев и Иван Тутев — были осуждены на пожизненное заключение; из остальных обвиняемых трое были приговорены к пятнадцати годам лишения свободы, один — к двенадцати и один — к восьми. Два дня спустя просьба о помиловании была отклонена, и Трайчо Костов был повешен.

Софийский процесс занимает особое место в истории подобных разбирательств в эпоху коммунистических режимов: в ходе первых показаний перед судом Костов отказался от предыдущих своих признаний, вырванных во время следствия, и объявил себя невиновным. Лишенный впоследствии слова, он все-таки выразил свою позицию в последнем заявлении и назвал себя другом Советского Союза — ему, разумеется, не дали закончить речь. Такие «непредвиденные обстоятельства» давали постановщикам показательных процессов пищу для размышлений на будущее.

«Дело Костова» не завершилось в момент казни через повешение его главной жертвы. В августе 1950 года в Болгарии начался процесс над двенадцатью «сообщниками Костова» — чиновниками, занятыми в народном хозяйстве; следующий процесс — против двух «членов заговорщической банды Костова» — был развернут в апреле 1951 года, затем последовал третий — против двух членов Центрального комитета БКП. В рамках этого дела состоялись еще несколько процессов при закрытых дверях против офицеров армии и госбезопасности.

В Чехословакии в июне 1949 года партийные вожди были предупреждены: главные «заговорщики» скрываются в недрах самой КПЧ. Для их розыска, в частности для обнаружения «чехословацкого Райка», в Праге создается отряд особого назначения, в котором задействованы активисты аппарата Центрального комитета, политической полиции и Контрольной комиссии КПЧ. В 1949 году были арестованы третьестепенные коммунистические руководители. На этой первой волне репрессий против коммунистов режиму удалось устроить только одно «антититовское» судилище, прошедшее с 30 августа по 2 сентября 1950 года в столице Словакии Братиславе, — над шестнадцатью обвиняемыми, десять из которых — югославы. Возглавлял этот список Стефан Кевич, вице-консул Югославии в Братиславе. На этом процессе были приговорены к смерти двое словаков, один из них, Рудольф Лансанич, был казнен.

К концу 1949 года полицейская машина, усиленная стоящими у руля опытными сотрудниками, присланными из центральных московских спецслужб, вознамерилась во что бы то ни стало отыскать «чехословацкого Райка» и заработала на полную мощность. Главные «советские консультанты» не скрывали цели своей миссии. Один из них, Лихачев, раздраженный недостаточным усердием словацкого руководителя спецслужб, воскликнул: «Меня сюда послал устраивать процессы сам Сталин, и я не намерен терять время. Я приехал в Чехословакию не дискутировать, а снимать головы. Не позволю свернуть себе шею, предпочитаю свернуть сто пятьдесят чужих шей».

Кропотливый анализ и воссоздание исторической картины этих репрессий стали возможны с 1968 года благодаря тому, что историки получили доступ к скрытым прежде партийным и полицейским архивам, а после ноября 1989 года смогли углубить эти исследования.

В связи с подготовкой в Венгрии процесса Л. Райка прежде всего арестовали в мае 1949 года супругов Павлик; процесс над Гезой Павликом начался в июне 1950 года. В июне 1949 года в Праге Матьяш Ракоши передал председателю КПЧ Клементу Готвальду список, содержащий фамилии приблизительно шестидесяти чехословацких ответственных лиц, всплывшие в ходе расследования дела Райка. Прага в связи с процессом Райка постоянно испытывала давление со стороны советских и венгерских служб безопасности и проявляла особый интерес к коммунистам, оказавшимся в годы войны на Западе, и в частности к бывшим членам Интернациональных бригад. Осенью КПЧ организовала специальное подразделение службы госбезопасности для «выявления врагов внутри партии» и даже прибегла к помощи уцелевших сотрудников гестапо, «специалистов» по международному коммунистическому движению. С арестом в ноябре 1949 года Эвжена Лебла, заместителя министра внешней торговли, репрессии против коммунистов вышли на новый уровень: отныне они проводились в отношении «руководителей высшего звена», что окончательно стало очевидным в 1950 году; среди прочих в этот поток оказались активно вовлечены и региональные партийные руководители.

В январе и феврале 1951 года прокатилась мощная лавина репрессий, затронувшая всю пирамиду власти. Среди пятидесяти арестованных высших партийных и государственных чиновников насчитывалось несколько «франкоязычных коммунистов» и тех, кто так или иначе уполномочен был налаживать контакты с другими партиями, как, например, Карел Шваб Ярлык «главы заговора» передавался от одного к другому, и потребовалось два года, прежде чем удалось выявить «чехословацкого Райка». Только летом 1951 года, с услужливого согласия Клемента Готвальда, Сталин лично решил назначить таковым не кого-нибудь, а Рудольфа Сланского, генерального секретаря КПЧ, второй значимой фигурой был избран Бедржих Геминдер, «правая рука» Сланского, видный деятель аппарата Коминтерна. Его имя повсюду находится рядом с именем Сланского— и в переписке Сталина с Готвальдом, и в допросах взятых под стражу коммунистов в преддверии ареста Сланского. Советские авторы сценария рассматривали Геминдера в качестве «запасной головы». Госбезопасность арестовала обоих вождей «заговора» 24 ноября 1951 года. В течение нескольких месяцев вслед за ними за решетку попали еще два важных чиновника: 12 января 1952 года — Рудольф Марголиус, заместитель министра внешней торговли, а 23 мая 1952 года — Йозеф Франк, заместитель Рудольфа Сланского.

Советские консультанты и их подчиненные на местах изощрялись изо всех сил, готовя постановку грандиозного процесса-спектакля, который состоялся 20 ноября 1952 года в Праге под названием «процесс над руководством антигосударственного заговорщического центра, возглавляемого Рудольфом Сланским». На этот раз судили коммунистических лидеров высшего эшелона власти. 27 ноября суд вынес вердикт: одиннадцать обвиняемых приговорены к смертной казни, трое — к пожизненному заключению. Ранним утром 3 декабря, с 3 часов до 5 часов 45 минут палач тюрьмы Панкрац в Праге вздернул на виселицу одиннадцать человек.

 

Процесс над Сланским — символической фигурой репрессий

После московских процессов 30-х голов над большевистскими руководителями дело Сланского — наиболее яркое и исследованное в истории коммунизма. Среди приговоренных — виднейшие представители аппарата международного коммунистического движения, именно им Прага обязана присвоенным ей в годы «холодной войны» титулом «коммунистической Женевы». Тогда чехословацкая столица играла ключевую роль в поддержании прочных отношений с французской и итальянской компартиями.

Рудольф Сланский — генеральный секретарь КПЧ с 1945 года, безоговорочный сторонник Москвы, председатель «Группы пяти», созданной специально для ежедневного наблюдения за ходом репрессий; в этой должности он лично утвердил десятки смертных приговоров.

Бедржих Геминдер и Йозеф Франк — заместители генерального секретаря.

Геминдер, поработав в верхушке аппарата Коминтерна, вернулся из Москвы в Прагу, чтобы возглавить там международный отдел КПЧ. Франк, проведя 1939–1945 годы в нацистских концлагерях, теперь контролировал экономические вопросы и финансовую помощь западным компартиям. Рудольф Марголиус в качестве заместителя министра внешней торговли был уполномочен налаживать связи с коммерческими организациями, контролируемыми компартиями Запада. Отто Фишл, заместитель министра финансов, также был в курсе кое-каких финансовых махинаций КПЧ. Людвик Фрейка в годы войны принимал участие в чехословацком Сопротивлении в Лондоне, а с 1948 года, когда Клемент Готвальд стал Президентом республики, руководил экономическим отделом его канцелярии.

Среди осужденных, либо напрямую, либо посредством аппарата международного коммунистического движения связанных с советскими спецслужбами, кроме Сланского и Геминдера следует отметить следующих деятелей; Бедржиха Рэйцина, руководителя военной разведки, впоследствии, с февраля 1948 года, заместителя министра обороны; Карела Шваба, узника нацистских концлагерей, затем начальника отдела кадров центрального аппарата КПЧ (эта работа позволила ему занять пост заместителя министра национальной безопасности); Андре Симона, журналиста, работавшего до войны в Германии и во Франции; и наконец, Артура Лондона, сотрудника советских спецслужб во время войны в Испании, участника Сопротивления во Франции, после 1945 годэ высланного за помощь коммунистической разведке в Швейцарии и во Франции, с 1949 годэ ставшего заместителем министра иностранных дел в Праге.

Еще два ответственных работника Министерства иностранных дел фигурируют среди приговоренных: словак Владимир Клементис, министр с весны 1948 года, до войны — адвокат-коммунист, высланный во Францию, где за выражение критической позиции по отношению к советско-германскому пакту был исключен из партии, в 1945 году решение это было отменено; Вавро Хайду, тоже словак, заместитель министра. Третий словак, участник процесса, Эвжен Лебл провел войну в изгнании, в Лондоне, арестован в должности заместителя министра внешней торговли.

Отто Слинг также участвовал в чехословацком Сопротивлении в Лондоне, прежде был активистом Интербригад в Испании. После войны стал региональным секретарем КПЧ в столице Моравии Брно.

В отношении трех приговоренных к пожизненному заключению — Вавро Хайду, Артура Лондона и Эвжена Лебла — было упомянуто об их «еврейском происхождении», выявленном в ходе процесса. Это касалось также восьмерых из одиннадцати приговоренных к смерти, за исключением Клементиса, Франка и Шваба.

Процесс над Сланским стал символом репрессий не только в Чехословакии, но и во всех странах народной демократии. Чудовищный характер этого судилища не должен, однако, заслонять того бесспорного факта, что основными жертвами репрессий явились не коммунисты, а обычные люди. За весь период с 1948 по 1954 год среди общего числа пострадавших на территории Чехословакии коммунисты составляют около 0,1 % осужденных, 5 % приговоренных к смерти, 1 % тех, чей смертный приговор был приведен в исполнение, самоубийц, лиц, умерших от прямых последствий пребывания в тюрьмах и лагерях (несчастные случаи во время работ на рудниках, убийства, совершенные надзирателями в ходе «попыток к бегству» или «актов неповиновения»).

Процесс над Сланским подготавливался советскими консультантами кропотливо и основательно, ибо действовали они в соответствии с интересами верхушки сталинских властных структур в Москве. Дело Сланского стало вехой второй волны показательных политических процессов против коммунистических руководителей, развернутых в странах народной демократии начиная с 1949 года.

За грандиозным спектаклем-процессом над Сланским в 1953–1954 годы в Чехословакии один за другим следуют процессы, явившиеся результатом «дела Сланского»; этому не в силах была помешать даже смерть Сталина и Готвальда в марте 1953 года. Кульминация судебных разбирательств наступила в 1954 году. Первый крупный процесс проходил с 26 по 28 января этого года в Праге: Мария Швермова, стоявшая у основания КПЧ, член руководящего ее состава с 1929 по 1950 годы, была приговорена к пожизненному тюремному заключению; шестеро других обвиняемых — высших чинов партийного аппарата — в общей сложности к ста тринадцати годам тюрьмы. Месяц спустя, с 23 по 25 февраля, последовал второй процесс: семь членов «Большого троцкистского совета», состоявшего из активистов КПЧ, приговорены в общей сложности к ста трем годам тюремного заключения. Третий процесс прошел в Братиславе с 21 по 24 апреля, его жертвами стали бывшие руководители Коммунистической партии Словакии, осужденные как «группа словацких буржуазных националистов». Густав Гусак, один из руководителей Сопротивления, был приговорен к пожизненному заключению, четверо других обвиняемых — к шестидесяти трем годам тюрьмы. На протяжении 1954 года было организовано еще шесть «больших процессов» против высших армейских чинов, хозяйственных управленцев (одиннадцать человек в совокупности были осуждены на двести четыре года лишения свободы), против «нелегального руководства социал-демократической партии»; наконец, многих судили не как членов группы, а индивидуально. Согласно традиции, выработанной за долгие годы подготовки всех «важных» процессов, секретариат КПЧ утверждал обвинительный акт и выносимые приговоры, а затем на заседании руководства КПЧ обсуждался ход судебной процедуры.

Процессы 1953–1954 годов уже не походили на грандиозные спектакли. Последним политическим процессом периода 1948–1954 годов явился начавшийся 5 ноября 1954 года процесс над крупным хозяйственным руководителем Эдуардом Утратой.

Освальд Заводский, бывший интербригадовец, участник французского Сопротивления, бывший ссыльный, глава госбезопасности с 1948 года, был последним коммунистом, казненным на этой волне репрессий. Трибунал приговорил его к смертной казни в декабре 1953 года, и вершители судеб отказали ему в помиловании. Он, как и многие другие, слишком много знал о работе советских спецслужб. В результате 19 мая 1954 года он был повешен в пражской тюрьме.

Чем объяснить эту нелепую расправу с высокопоставленными коммунистами? Подчинен ли выбор той или иной жертвы хотя бы какой-нибудь логике? Новейшие исследования, проведенные по материалам открывшихся архивов, по многим пунктам совпали с данными, представленными до 1989 года: все процессы сфабрикованы заранее, ведущая роль отведена вырванным во время следствия «признаниям», режиссер спектакля — Москва, непременным является идеологическое и политическое неистовство — сначала антититовское, затем антисионистское и антиамериканское, — которое претворяется в определенные юридические акты. Множество фактов пополняют и уточняют уже сложившиеся представления. Рассекречивание архивов позволяет также осмыслить отличие второй волны репрессий против коммунистов от первой, вызванной безотлагательной необходимостью перебороть югославскую «ересь»; теперь стало легче продвинуться в понимании этого явления и сформулировать определенные гипотезы.

Исследования, подкрепленные богатой документацией, высвечивают определяющий фактор — стремление Москвы к интервенции и вмешательству. Процессы над коммунистами неразрывно связаны с международной обстановкой тех лет, когда сталинская власть после бунта Тито стремилась принудить коммунистическое движение к полному подчинению и ускорить превращение европейских «стран народной демократии» в сателлитов Советской империи. Репрессии эти также влияли на решение политических, социальных и экономических проблем каждой страны: приговоренный коммунистический руководитель служил козлом отпущения; его ошибки призваны были «разъяснить» промахи правительства, а его наказание — направить в нужное русло «народный гнев»; вездесущий террор посеял и взрастил страх в господствующих слоях, а это было необходимо, чтобы добиться абсолютного послушания и безоговорочного подчинения «указам партии» и потребностям «лагеря мира», определяемым советскими вождями.

Глубокие внутренние разногласия в правящих кругах, несомненно, повлияли на выбор жертв репрессий. Следует принять во внимание также взаимную озлобленность и зависть, которые неизбежно возникают среди сборища лакеев, прислуживающих колониальному хозяину. Наверняка, Великому манипулятору предоставлялись сведения и предлагались интересные варианты игр, которые он беспрестанно вел и собирался вести со своими запуганными прислужниками; он заранее получал подробную информацию обо всех интригах и склоках.

Обе волны репрессий, направленные против коммунистических руководителей, сформировали, в свою очередь, и тип образцовой жертвы. Чаще всего страдали от гонений бывшие добровольцы, сражавшиеся на гражданской войне в Испании, участники международного движения Сопротивления, партизаны Югославии, эмигрировавшие во Францию и Англию; в Венгрии, Болгарии и Словакии мишенями преимущественно оказывались коммунисты, принимавшие участие в движении Сопротивления своих стран.

Следует пойти еще дальше и поставить такой вопрос: отчего процесс над Рудольфом Сланским стал самым значительным из всех подобных, превратившись в спектакль мирового уровня? Какие глубинные внешнеполитические интересы сталинских властей всплыли благодаря ему на поверхность? Чем обусловлены такая публичность, такая безжалостность приговоров, показательная жестокость, и именно в период, когда СССР, казалось, великолепно контролирует обстановку в странах народной демократии? Формы этого надзора теперь хорошо известны: письма-«указы», собрания-«консультации», деятельность тысяч советских представителей на местах.

В поисках глубинной логики, лежащей в основе репрессивных действий, представляется необходимым сформулировать первую гипотезу: советский блок готовился к войне — да, задумывалась война на европейском континенте. «Американский империализм» объявлялся главным врагом, и советские руководители верили — либо пытались заставить других поверить, — что враг готовит агрессию против их «лагеря». Процесс над Сланским, его ход, великолепная организация откликов на него, его мощная антиамериканская идеология (при постоянном присутствии элемента антититоизма все же преобладает антиамериканизм) — все эти факторы свидетельствуют о явных военных приготовлениях советских властей. «Педагогика трупов» нацелена не только на коллег-коммунистов, но и на политических противников. Сталин уже опробовал такую «методику преподавания» в Советском Союзе, устраивая «великие чистки» в предвоенной обстановке 30-х годов. Был ли он уверен, что сумеет прибегнуть к этому приему снова?

При ознакомлении с многочисленными архивными источниками тех лет становится очевидно, что начиная с 1950–1951 годов, в разгар войны в Корее, страны советского блока интенсивно готовились к неизбежной, по их представлениям, войне на европейском континенте, имея в виду возможную оккупацию Западной Европы.

На заседании политических и военных представителей стран-участниц соцлагеря в 1951 году Сталин упомянул о вероятности войны в 1953.

Во всех странах блока милитаризация экономики достигла максимальных показателей.

Военная промышленность Чехословакии отличалась высокой конкурентоспособностью, традиции ее развития были заложены еще во времена Австро-Венгерской монархии, в 30-е годы эта страна являлась одним из главных мировых экспортеров оружия. Начиная с 1949 года Чехословакия стала поставщиком оружия в страны социалистического лагеря. Решение это было подкреплено неудержимой милитаризацией экономики и социальной сферы, массированной пропагандой идеи о неизбежности войны и беспрецедентным увеличением военного бюджета — за пять лет расходы, предназначенные для армии, были увеличены в семь раз! В дополнение к этому под руководством советских экспертов проводилось безудержное разрушение социальных структур и систематическое опустошение урановых рудников.

Военный историк Индржих Мадры, изучавший архивы, рассекреченные после 1989 года, в последнем своем исследовании делает следующее заключение. К маю 1953 года вооруженность Чехословакии достигла максимальных показателей ввиду ожидания «неизбежной войны». Бюджет Министерства обороны, запланированный на 1953 год, должен был в десять раз превысить бюджет 1948 года. В соответствии с советскими требованиями, чехословацкая экономика должна была развиваться как «предвоенная». К 1 января 1953 года личный состав вооруженных сил достиг 292 788 человек, что вдвое превышало численный состав 1949 года, а в апреле Президент республики принял решение удлинить срок военной службы, доведя его до трех лет. В ожидании войны происходило накопление финансовых и материальных ресурсов, в этой обстановке в июне 1953 года была проведена денежная реформа, из-за которой пострадало огромное число вкладчиков. По некоторым источникам, ситуация несколько изменилась в июне 1953 года, когда «неизбежная война», казалось, уже не входила в стратегические планы новых хозяев из Москвы.

Рассматривая репрессии против коммунистических активистов с такой точки зрения, можно яснее понять логику выбора жертв. «Старший брат» хорошо знал своих преданных товарищей, и у него было особое представление о своих противниках на Западе. Его «педагогика трупов», похоже, достигла вершин макиавеллизма. Как действовать, дабы убедить противников в своей силе и решимости и тем самым привести их в полное смятение? Как убедить приверженцев, посвященных в таинства коммунистического движения, в серьезности положения, в потребности соблюдать железную дисциплину в обстановке грозящего конфликта, в священной необходимости жертвоприношений?

Принести в жертву самых верных соратников, отобрать среди них наиболее видных — тогда решение их судеб вызовет сильный резонанс на международном уровне, по всем направлениям, включая Советский Союз. В качестве оружия использовать самую грубую и примитивную ложь и идти на нее сознательно. Постановка грандиозного спектакля не удастся, если «агентами империализма» объявить неких малоизвестных московскому и прочим аппаратам Антонина Запотоцкого или Антонина Новотного. Кто в наши дни согласится с тем, что Торез или Тольятти, Хрущев или Готвальд хоть на секунду поверили, что в 1952 году Рудольф Сланский, Бедржих Геминдер и другие их приближенные были «американскими агентами»? Но даже посвященные, выбиваясь из сил, вынуждены были расшифровывать и постигать эти заведомо ложные измышления, в чем и коренилась одна из главных целей этой операции в духе Макиавелли.

Согласно версии Анни Кригель, «инфернальная педагогика» предполагала отбор жертв, расправа с которыми обеспечит широкий отклик; это должны были быть лица, известные в антифашистских кругах Испании, Франции, СССР, Англии, побывавшие в нацистских лагерях. Верхушка партийного аппарата была прекрасно осведомлена, сколь ценные услуги оказали в свое время партии многие из приговоренных коммунистов и насколько непоколебима была их лояльность по отношению к Москве. Среди принесенных в жертву коммунистов было достаточно много тех, кто в прошлом занимал ответственные должности и на чьей совести лежали преследования и убийства некоммунистов; многие тесно сотрудничали с советскими органами.

Процессы устраивались еще и в 1953 и 1954 годах, до тех пор, пока Советский Союз не высказался за начало новой стратегии — «мирного сосуществования».

Вторая гипотеза, требующая рассмотрения, касается антисемитизма — фактора, непременно присутствовавшего в репрессиях против коммунистов. При анализе этих процессов постоянно всплывает один аспект этого феномена: «борьба с сионизмом» и «сионистами» (что по сути означает обыкновенный антисемитизм) явно неотделима от изменения советской политики по отношению к Израилю и арабскому миру. Недавно созданное израильское государство, в рождение которого особый вклад внесла именно Чехословакия, поставлявшая туда оружие, вдруг стало заклятым врагом; советская стратегия теперь делала ставку на арабские страны и их «борьбу за национальное освобождение».

Николя Верт (см. часть I настоящей книги) отчетливо показал антисемитский компонент репрессий, проводившихся в СССР после декабря 1947 года, который вновь проявился в начале 50-х годов, в период приготовления к последним «великим чисткам». В Центральной Европе антисемитизм открыто заявил о себе на процессе Райка: судья не преминул подчеркнуть еврейское происхождение фамилий четырех обвиняемых и даже попытался приписать Райку несуществующего еврейского деда. Апогея антисемитские настроения достигли на процессе Сланского, где делались акценты на «еврейском происхождении» одиннадцати обвиняемых и на их связях с «международным сионизмом».

Чтобы оценить всю степень лицемерия этого закулисного антисемитизма, достаточно прочитать высказывание одного из главных советников из Москвы, уже упоминавшегося выше. Товарищ Лихачев, запросивший сведения о подрывной деятельности некоторых словацких руководителей, заявил (речь идет о доказательствах, предоставленных его собеседником — словацким сыщиком): «Мне наплевать, откуда вы их извлекли. И безразлично, достоверны ли они. Я готов в них поверить, а уж как я ими распоряжусь — мое дело. Непонятно, отчего вы так печетесь об этом еврейском дерьме?»

Существует еще один аспект, обычно ускользающий при осмыслении источников антисемитизма. Есть основания полагать, что Сталин и ему подобные властители других стран старались свести счеты с евреями в аппарате международного коммунистического движения путем решительного их вытеснения. Евреи эти, собственно, и не принадлежали к иудейскому вероисповеданию. Они скорее отождествляли себя с той нацией, с которой ассимилировались, либо со своим членством в международном коммунистическом сообществе. К сожалению, нам недостает первоисточников и свидетельств о том, как повлиял на изменение этой идентификации печальный опыт геноцида. Известно, что многие их близкие завершили свои дни в нацистских лагерях смерти.

Весомое представительство евреев-коммунистов в аппарате Коммунистического Интернационала существовало и в послевоенные годы — они по-прежнему занимали ключевые посты во многих партиях и государственных аппаратах стран Центральной Европы. В своем историческом обзоре о венгерском коммунизме Миклош Молнар пишет: «Руководители партийной верхушки почти без исключения еврейского происхождения, так же, чуть в меньшей пропорции, обстоит дело и с аппаратом Центрального комитета, политической полицией, в прессе, издательском деле, в театре, в кино… Несомненное повышение жизненного уровня рабочего класса и его роли в обществе не должно заслонять непреложного факта — партийцы, в самой значительной мере определяющие принятие важнейших решений, являются преимущественно выходцами из мелкой еврейской буржуазии». В январе 1953 года руководитель госбезопасности Венгрии и старый друг Райка Габор Петер оказался в тюрьме как «сионистский заговорщик». Причем с официальной обвинительной речью, заклеймившей «Петера и его шайку» (имелись в виду еще несколько офицеров госбезопасности), выступил еврей-коммунист Ракоши.

В Румынии решение о судьбе участницы Коминтерна еврейки Анны Паукер было принято в 1952 году. Она входила в руководящую «тройку» вместе с главой партии Георге Георгиу-Дежем и Василе Лука. По одному свидетельству, не вполне совпадающему с другими источниками, Сталин во время своей встречи с Георгиу-Дежем в 1951 году выразил удивление по поводу того, что в Румынии до сих пор еще не арестованы агенты титоизма и сионизма, и настаивал на необходимости «железной руки». Как бы то ни было, Василе Лука в мае 1952 года был смещен с должности министра финансов, равно как Теохари Джорджеску — с должности министра внутренних дел, и приговорен к смерти, затем наказание было заменено на пожизненное тюремное заключение, во время которого он скончался. Анна Паукер, министр иностранных дел, была снята с работы в начале июля, арестована в феврале 1953 года, освобождена в 1954 году и вернулась в свою семью. Одновременно с ее делом прокатилось еще несколько репрессивных волн с душком антисемитизма уже в отношении кадров низшего звена.

События, происходившие тогда в Москве, — серьезная реорганизация службы госбезопасности, арест ее вождя Абакумова в июле 1951 года — позволяют выдвинуть третью гипотезу: фактором, определившим и выбор жертв, сотрудничавших со спецслужбами, и суровость наказания, была борьба кланов в аппарате советской госбезопасности. Карел Каплан пишет в своем последнем труде: «До сих пор остается открытым вопрос: не лежат ли у истоков ликвидации группы, сотрудничавшей с советскими спецслужбами, и ее замены другими лицами (Василек, Кепперт и прочие), конфликты и перемены в недрах центральной московской службы безопасности?»

Обоснованность этой последней гипотезы будет документально подтверждена лишь в ходе длительных кропотливых изысканий в крупнейших московских архивах. Несомненно, что в конце сталинского правления возникали распри между возможными его преемниками Хрущевым, Маленковым и Берией, связанными с различными руководителями и подразделениями служб госбезопасности; стоит прислушаться и к соображениям о соперничестве между спецслужбами армии и НКВД. Именно в странах народной демократии, куда армия сумела проникнуть первой, конкуренция эта ощущалась с особой остротой.

Материалы пражских архивов отражают настроения некоторой нерешительности тогдашних советских спецслужб. Весной 1950 года московский центр сменил советников, прибывших в Прагу в начале октября 1949 года, так как они «не достигли намеченных результатов». На заседании, состоявшемся в Кремле 23 июля 1951 года, куда был приглашен Готвальд, приславший своего представителя — министра национальной обороны Алексея Цепишка, Сталин критиковал советников за безответственное отношение к делу. Кроме того, в письме к Готвальду, привезенному из Москвы Цепишкой, где речь шла о судьбе Сланского и Геминдера, Сталин заявил: «Нам известны ваша положительная оценка работы товарища Боярского [главного советского консультанта] и ваше желание оставить его в должности советника Министерства национальной обороны Чехословацкой республики, мы же придерживаемся иного мнения. Опыт работы товарища Боярского в Чехословацкой республике со всей наглядностью продемонстрировал его недостаточную квалификацию для ответственного исполнения возложенных на него обязанностей советника-консультанта. Поэтому мы решили отозвать его из Чехословакии. Если вы действительно нуждаетесь в консультанте по вопросам госбезопасности (вам самим решать), то мы постараемся найти уполномоченного посолиднее и поопытнее».

При таких условиях работы ничуть не удивляют примеры неустойчивости психики руководителей служб госбезопасности; начальник чехословацкого следственного отдела записал слова одного из советников: «Выйти из службы безопасности раньше срока можно только вперед ногами». Индржих Веселы, руководитель госбезопасности, совершил попытку самоубийства (самосожжения) в 1950 году, но безуспешно. В 1964 году он все-таки покончил с собой. Перед этим он составил длинное и откровенное объяснение причин своего самоубийства, сохранившееся в архивах Центрального комитета КПЧ. В этой исповеди Индржих Веселы описывает также и мотивы первой своей попытки. Он прекрасно знал, как Сталин регулярно устранял глав служб госбезопасности, и предпочел именно так избежать подобной участи.

В поисках закономерностей в выборе жертв среди руководителей-коммунистов следует остановиться на четвертой гипотезе: грандиозный показательный процесс в московской метрополии коммунистической империи готовился исподволь, он призван был увенчать целую серию политических процессов в других странах и затем сурово покарать мнимых участников громадного «международного заговора» в самом его центре, в Москве. В новых материалах, проанализированных в главе «Последний заговор» настоящей книги, приводятся серьезные доводы, подтверждающие такое истолкование репрессивных действий против коммунистов в странах Центральной и Юго-Восточной Европы.

 

От «пост-террора» к посткоммунизму

Прежде чем приступить к рассмотрению периода с 1955–1956 годов по 1989–1990, названного венгерским историком Миклошем Молнаром «посттеррором», когда в большинстве стран Центральной и Юго-Восточной Европы происходило разложение коммунистических режимов, обозначим некоторые характерные черты этих режимов, приобретенные ими ко второй половине 50-х годов. Возможно, они облегчат понимание эволюции репрессивных действий и их закономерностей.

Начнем с того, что следующие одна за другой репрессии в период становления коммунистических режимов в Европе можно без преувеличения квалифицировать как массовый террор, поскольку репрессии основывались — собственно в этом и заключалась их задача — на нарушении и уничтожении основных прав и свобод личности; определены и уточнены были эти права и свободы в международных соглашениях, и в частности во Всеобщей декларации прав человека, за которую в декабре 1948 года на Генеральной Ассамблее проголосовали страны — участницы ООН вопреки воле СССР и пяти стран «народной демократии», воздержавшихся при голосовании. Репрессии по своей сути полностью противоречили букве и духу конституций, официально действовавших в этих странах; в действительности же основные установки и рамки законов определялись исключительно руководством и аппаратом компартии — организации неконституционной. В Чехословакии, например, лишь в Конституции 1960 года, провозглашенной второй социалистической конституцией (первой была Конституция СССР), была законодательно закреплена «руководящая роль Коммунистической партии». Частые репрессии в стране проводились с нарушением действовавших законов: ни в одном законодательстве не разрешено повсеместное использование пыток и тюремного заключения во время следствия; ни один закон не предоставляет всей полноты власти политической полиции — машине, фабрикующей судебные процессы. Интересно отметить в этой связи, что в комментариях, сопровождавших первые пересмотры судебных постановлений коммунистических процессов, полиция осуждалась за то, что «возвысилась над партией», а не «над законом»; здесь явно прослеживается стремление ослабить и затушевать ответственность политического руководства за участие в преступной деятельности полицейской машины.

Теперь о специфических особенностях коммунистической диктатуры. Она охватывала не только одно государство, занимающее шестую часть земного шара, а распространилась на множество стран, а значит, интернационализировалась. Коммунистические диктатуры представляли собой систему сообщающихся сосудов, связанных друг с другом и с центром в Москве. Благодаря рассекречиванию архивов теперь известен вдохновитель и организатор репрессий, проходивших еще с 1944 года в будущих «странах народной демократии», — могущественный международный коммунистический аппарат, сложившийся в недрах Коминтерна и впоследствии сросшийся с центральным советским аппаратом. 12 июня 1943 года сразу после роспуска Коминтерна, объявленного 9 июня, был создан Отдел международной информации ЦК ВКП(б) во главе с Александром Щербаковым, заместителями были назначены Георгий Димитров и Дмитрий Мануильский. Теперь управление компартиями было возложено на этот отдел; истинной его душой с момента создания стал Димитров, в декабре 1943 года по решению советского политбюро он назначается его официальным руководителем. Отдел международной информации выдавал директивы, пользуясь средствами радио- и курьерской связи, имевшимися в распоряжении многочисленных представительств иностранных компартий, расположенных в СССР (у Албании и Югославии таких представительств не было), позднее директивы доводились до сведения во время московских консультаций. Известна беседа Владислава Гомулки с Димитровым 10 мая 1945 года в Москве. Димитров упрекал Гомулку в недостаточной суровости карательных мер, предпринимаемых им в Польше, и добавил: «Нам не обойтись без лагерей». Значит, сразу же после окончания войны лагерная система рассматривалась коммунистами как средство борьбы с политическими противниками.

Распространение большевистского опыта на территорию государств, не включенных в состав Советского Союза, вскоре встретило нежданное препятствие: национальные чувства и традиции продолжали существовать, несмотря на активное вмешательство Москвы, пытавшейся унифицировать государственные режимы в советском блоке. После событий в Югославии в 1948–1949 годах, в Венгрии между 1953 и 1956 годами, в Польше в 1956 году, установилось многообразие коммунистических режимов, принявшее резко выраженные черты, что даже привело к разрыву отношений Советского Союза и Китая в начале 60-х годов; последствия этого явления обнаружились и в европейских странах-сателлитах, в частности Албании и Румынии.

Наконец, нельзя не отметить способности коммунистов, некогда стоявших у руля, смело выступать против своего бесславного прошлого; в этом заключается одно из коренных отличий коммунизма и нацизма, не породившего ни Хрущева, ни Надя, ни Дубчека, ни Горбачева. На протяжении 50-х годов реабилитация жертв стала главной ставкой в играх политических верхов, велась открытая борьба за наследование власти, обусловленная либо уходом в небытие первого лица (Сталина и Готвальда в 1953 году, Берута в Польше в 1956 году), либо смещением генерального секретаря (Ракоши в 1956 году в Венгрии). Реабилитация означала не только раскрытие вопиющих злодеяний, но и поиск виновников. В битвах за верховную власть сильные мира сего не раз прибегали к реабилитациям, так продолжалось и в 60-е годы, например в Чехословакии. Феномен этот затронул и людей, искренне веривших в высоконравственность коммунистических идеалов, носителей утопических взглядов (преимущественно интеллигенцию), после разоблачения преступного режима обманутых в своих надеждах. Начиная с 1953 года и в течение 60-х были объявлены многочисленные амнистии. Пусть порой они оказывались частичными — в любом случае это высоко значимые политические акции.

Итак, в 1955–1956 годах машина по уничтожению людей еще работала, но работала со скрипом. Шефы политической полиции, искусные организаторы репрессий с 1949 по 1953 год, были либо отозваны, либо арестованы и осуждены, правда, на небольшие сроки. Политические лидеры вынуждены были уйти в отставку, уступая места бывшим политзаключенным. Высшие посты, например, заняли Гомулка в Польше и Кадар в Венгрии. В целом, репрессии стали более «мягкими»…

В 50–60-е годы массовый террор и репрессивные методы еще не раз давали о себе знать. Именно к этой категории мы считаем правомерным отнести военные вторжения Советской Армии. Танк — символ подавления — на улицах города призван был посеять страх в людских душах.

Впервые советские танки вторглись в ГДР: 17 июня 1953 года они появились на улицах Восточного Берлина и других крупных городов, чтобы разогнать стихийные демонстрации рабочих, выступавших против правительственных мер, направленных на ужесточение условий труда. По последним данным, не менее 51 человека погибли во время этого бунта и последовавшей за ним расправы: 2 человека раздавлены танками, 7 человек приговорены советскими судами и 3 человека — судами ГДР, 23 человека умерли от ран, погибли б сотрудников органов безопасности. До 30 июня было официально арестовано 6171 человек, после этой даты — примерно 7000 человек.

После XX съезда КПСС советские руководители еще два раза устраивали показательные военные вмешательства — в 1956 году в Венгрии и в 1968 году в Чехословакии. В обоих случаях танкам поручено было подавить народное антитоталитарное восстание, охватившее широчайшие слои населения.

На территории Венгрии подразделения Советской Армии появлялись дважды: в Будапеште 24 октября в 2 часа ночи, затем 30 октября они были отведены. Второй раз танки появились в ночь с 3 на 4 ноября. Тяжелые бои продолжались до вечера 6 ноября, несколько очагов обороны, преимущественно в рабочих предместьях, продержались до 14 ноября, тогда же в горах Мечек было подавлено сопротивление действовавшего там повстанческого отряда. Вооруженные столкновения вновь возникали в декабре, в основном в связи с уличными выступлениями. В Шалготарьяне 8 декабря советские и венгерские подразделения открыли стрельбу, в результате чего был убит еще 131 человек.

Насильственная смерть и угроза ее ожидания — главный элемент устрашения — на несколько недель стали неотъемлемой принадлежностью мадьярских будней. В ходе боев было убито около 3000 человек, две трети из них — в Будапеште; примерно 15 000 — ранено. Венгерские историки, получившие доступ к открытым недавно архивам, установили число жертв и со стороны карателей: за период с 23 октября по 12 декабря по всем подразделениям — политической полиции (АВХ), советской и венгерской армиям, Министерству внутренних дел — потерь в живой силе было зарегистрировано примерно 350 человек; еще 37 человек (неясно откуда — из АВХ, полиции или армии) были казнены — либо расстреляны, либо подвергнуты линчеванию. Таким образом, по выражению историков, «честь революции была запятнана».

За подавлением Венгерской революции последовали репрессии, весьма активно проводимые советской военной полицией вплоть до начала 1957 года. Пострадало более ста тысяч человек: 12 декабря несколько десятков тысяч из них были отправлены в официально восстановленные лагеря; возбуждены судебные процессы по уголовным делам против 35 000 человек, 25 000—26 000 из них заключены под стражу; тысячи венгров депортированы в СССР; 229 повстанцев приговорены к смерти и казнены; 200 000 человек, спасаясь от репрессий, вынуждены были эмигрировать.

Для осуществления репрессивных действий использовался уже отработанный механизм: чрезвычайное судебное ведомство во взаимодействии с народными судами плюс особая Палата военных трибуналов. Процесс над Имре Надем состоялся в Народном суде Будапешта. Этот старый партиец, эмигрировавший в Москву во время войны, был отстранен от власти в 1948 году и стал премьер-министром в 1953 году, снова отстранен от власти в 1955 году, после чего принял на себя руководство мятежным правительством. Процесс над Надем и другими обвиняемыми завершился в июне 1958 года. Двоих обвиняемых уже не было в живых: Геза Лошонци, журналист-коммунист, бывший участник Сопротивления, уже побывавший в заключении с 1951 по 1954 год, министр правительства Надя, скончался в тюрьме 21 декабря 1957 года, предположительно, не без участия судебных следователей; Йожеф Силади, в довоенные годы — коммунист, участник Сопротивления, во время войны — заключенный, в 1956 году — начальник канцелярии кабинета министров Надя, был приговорен к смерти 22 апреля и казнен 24-го. По сохранившимся документальным данным, Й. Силади во время следствия сам выступил как решительный обвинитель: в частности, он не раз заявлял следователям, что по сравнению с тюрьмами, где его держат сейчас, застенки фашистского режима Хорти напоминают санатории.

Приговор по процессу Имре Надя, начавшемуся 9 июня 1958 года, был вынесен 15 июня, трое приговоренных к смерти были казнены 1б июня. Помимо Имре Надя к высшей мере наказания были приговорены генерал Пал Малетер, участник Сопротивления во время войны, коммунист с 1945 года, министр обороны мятежного правительства в 1956 году, арестованный советскими властями, а также Миклош Гимеш, журналист-коммунист, организовавший после подавления революции издание подпольной газеты. Пятеро остальных обвиняемых были приговорены к различным срокам тюремного заключения, от пяти лет до пожизненного.

Процесс над Имре Надем — один из последних значительных политических процессов в странах народной демократии — явился новым подтверждением того, что коммунистическая власть, реставрированная благодаря советскому военному вмешательству, не может обойтись без этой высшей формы репрессий. Правда, нынешний режим уже не устраивал показательных процессов; Надя судили при закрытых дверях, в здании центральной тюрьмы и штаб-квартире политической полиции Будапешта, в специально оборудованном зале. В 1958 году Надь и его соратники, отказавшиеся признать законность советского вмешательства и взятия власти группировкой под руководством Яноша Кадара, стали символическими фигурами народного восстания, и поэтому они не должны были оставаться в живых.

Новейшие исследования отмечают жестокость репрессий и не колеблясь употребляют в ее отношении термин «террор». Впрочем, порой они все же констатируют неоднозначность рассматриваемого периода и его отличие от предшествующего этапа развития репрессий — 1947–1953 годов. В 1959 году еще устраивались процессы против повстанцев, но уже объявлялись и первые амнистии, в основном частичные. В 1960 году чрезвычайные меры были уже не в ходу, лагеря для интернированных упразднены и т. д. В 1962 году приступили к «чистке» политической полиции, выявляя агентов, скомпрометировавших себя в ходе процессов, сфабрикованных в период правления Ракоши; окончательно были реабилитированы Райк и 190 других невинных жертв. В 1963 году была провозглашена всеобщая амнистия, не затронувшая лишь некоторых повстанцев, осужденных как убийцы. С репрессиями в жесткой форме было покончено. Тем не менее реабилитация Имре Надя и его «сообщников» произошла только в 1989 году, а в 1988 году — полиция еще колотила демонстрантов, собравшихся в годовщину его казни…

Решающее влияние на такого рода эволюцию оказали два внешних фактора: с одной стороны, усиленная критика сталинского правления в СССР и отстранение его сторонников от участия в руководстве страной; с другой стороны, новая международная обстановка и пробивающая себе дорогу идея о мирном сосуществовании Востока и Запада. Два фактора, имевшие большой резонанс не только в Венгрии…

 

Надоедливые гробы

После расправы над одиннадцатью приговоренными по процессу Сланского в декабре 1952 годэ тела их были кремированы, а пепел развеян по заснеженным дорогам и полям окрестностей Праги. Шесть лет спустя коммунистические правители Венгрии в аналогичных обстоятельствах нашли другое решение.

Имре Надь и его товарищи после казни сначала были похоронены под толстым слоем бетона на территории тюрьмы на улице Козма, где проходил судебный процесс. Но эти бетонированные трупы, упрятанные в неведомом родственникам месте, являлись постоянным источником беспокойства. Летом 1961 года останки были эксгумированы и ночью в глубокой тайне зарыты на муниципальном кладбище Будапешта неподалеку от места, где были погребены еще двое, умерщвленные на этом процессе, — Геза Лошонци и Йожеф Силади. Гробы перенесли через стены кладбища так, что кладбищенским служителям ничего не было известно об этих мертвецах, зарегистрированных под фиктивными именами.

В течение тридцати лет все усилия близких узнать о месте погребения оказывались тщетными. Основываясь на неточных сведениях, родственники украшали несколько могил на участке № 301 муниципального кладбища. Полиция грубо обращалась с посетителями и постоянно разрушала могилы, затаптывая их лошадиными копытами.

В марте 1989 года тела умерших наконец были извлечены на свет. Вскрытие трупа Гезэ Лошонци выявило многочисленные переломы ребер, некоторые из них были получены от трех до шести месяцев ранее наступления смерти, остальные — незадолго до кончины.

Правительство уполномочило нескольких молодых офицеров провести опознание личностей, находящихся в данных местах погребения. Среди тех, кто отказался помочь следователям, фигурирует Шандор Райнаи, ответственный за организацию расследования судебного процесса Сланского; в 1988–1989 годах он был послом Венгрии в Москве.

Через двенадцать лет после Венгрии советские танки, атаковали Чехословакию. Военное вмешательство 1968 года отличается от вмешательства в 1956 году, хотя оба они преследовали одну и ту же цель — подавление народного восстания против установления в стране «социализма по советскому образцу». Отличия были обусловлены и изменившимися временами, и новым международным положением, и особыми условиями существования мировой системы социализма. Главные ударные части были, конечно, советские, хотя к участию во вторжении были привлечены и другие четыре страны Варшавского договора: Болгария, Венгрия, Польша и Германская Демократическая Республика. Следует особо подчеркнуть коренное отличие: в Чехословакии подразделения Советской Армии не были расквартированы на месте, как в 1956 году в Венгрии — побежденной стране, оккупированной советскими дивизиями, которые вмешались в ход уличных боев. Советский Генеральный штаб прекрасно отдавал себе отчет в возможном отпоре нашествию со стороны чехословацкой армии, т. е. дело могло дойти до войны — локальной и даже до общеевропейской.

С учетом всех этих обстоятельств становится понятным столь впечатляющий масштаб задействованных военных сил. В ночь с 20 на 21 августа 1968 года началась операция под кодовым названием «Дунай», готовившаяся с 8 апреля, когда была подписана директива ГОУ/1/87654 маршала Гречко, советского министра обороны. Были приведены в действие советские войска, размещенные на территориях ГДР, Польши и Венгрии. Речь прежде всего шла о танковых частях (снова эти бесценные танки, повсюду символизирующие репрессии, — не обошлось без них и во время известных событий на площади Тяньаньмынь в Пекине в 1989 году). Передовые войска составляли 165 000 человек и 4600 танков; пять дней спустя Чехословакия была оккупирована 27 дивизиями, в их распоряжении находилось 400 000 солдат, 6300 танков, 800 самолетов, 2000 пушек.

Чтобы яснее представить масштабность вторжения этих монстров — вестников ужаса, — отметим, что в 1940 году Франция была атакована примерно 2500 танками, значительно более легкими и хуже вооруженными, нежели отправленные в 1968 году в Чехословакию. Гитлеровская Германия в июне 1941 года для нападения на СССР мобилизовала 3580 танков. Следует учесть, что в Чехословакии проживало примерно 14,3 миллиона человек, что составляет менее половины населения Франции 1940 года.

Локальной войны не было, сопротивление нашествию оказалось мирным, невооруженным. Захватчики все же убили 90 человек, главным образом в Праге; более 300 чехов и словаков получили тяжелые ранения, более 500 —легкие. Число жертв в самих оккупационных войсках (сюда относятся пострадавшие в результате дорожных происшествий, из-за неловкости в обращении с оружием, при расправах над дезертирами) до сих пор точно не известно; есть сведения, что чехи застрелили одного болгарского солдата. Советские власти арестовали и депортировали многих влиятельных лиц, но уже через несколько дней вынуждены были их освободить и вступить с ними в переговоры. В конечном счете политический сценарий интервенции потерпел досадную неудачу: оккупантам не удалось создать предусмотренного коллаборационистского «рабоче-крестьянского правительства».

Репрессии, связанные с военным вмешательством, не завершились в 1968 году. К числу пострадавших, безусловно, следует отнести и людей, публично совершивших акт самосожжения в знак протеста против оккупации. С тех пор и до наших дней они остаются символами самопожертвования. Первым такую участь избрал Ян Палах, двадцатилетний студент, совершивший акт самосожжения 16 января 1969 года в 14.30 в центре Праги; его смерть три дня спустя вызвала массовые демонстрации. В феврале его примеру последовал еще один студент — Ян Заиц; третий «заживо сгоревший» — сорокалетний коммунист Эв-жен Плочек — совершил акт самосожжения в начале апреля в Моравии.

Вскоре репрессии в Чехословакии приобрели специфические черты: стали осуществляться силами внутренней «нормализующей» армии и полиции. Давление советских властей, подкрепленное длительным присутствием оккупационных войск, стало чрезмерным. И тут возникло еще одно непредвиденное обстоятельство — стихийные полумиллионные демонстрации в ночь с 28 на 29 марта 1969 года. Чехи и словаки вышли на улицы шестидесяти девяти городов, чтобы отпраздновать победу на чемпионате мира своей национальной хоккейной команды над командой Советского Союза; 21 из 36 советских гарнизонов подверглись нападениям. Над властями предержащими нависла угроза; Александра Дубчека, тогдашнего генерального секретаря КПЧ (до 17 апреля) вежливо предупредили, что он рискует разделить участь Имре Надя…

Репрессивный потенциал чехословацких «нормализующих» сил — особых подразделений армии и полиции, а также народной милиции, созданной на предприятиях, — подвергся испытанию во время первой годовщины оккупации. В этот день произошло множество стычек с демонстрантами, преимущественно молодежью. Удары были энергичными, особенно в Праге, где 20 августа были убиты двое юношей. Во все большие города были введены особые армейские подразделения, оснащенные танками и бронетранспортерами. Этот жестокий эпизод в наши дни расценивается историками как «наиболее значительная военная операция чехословацкой армии в послевоенные годы». Еще трое демонстрантов погибли 21 августа, десятки людей были тяжело ранены, тысячи человек арестованы и избиты. До конца 1969 года 1526 участников манифестаций были осуждены согласно декрету Президиума Федерального собрания, имеющему силу закона, подписанному 22 августа председателем означенного органа Александром Дубчеком.

В 1969 году были арестованы еще несколько человек, принимавших участие в волнениях 1968 года, затем пострадала молодежная группировка Движение революционной молодежи (ХРМ), проявившая активность в подготовке манифестаций по случаю первой годовщины оккупации; полиции удалось внедрить в ХРМ осведомителя. Тем не менее, несмотря на мощное давление со стороны «ультра», власть «нормализаторов» не давала хода политическим процессам против коммунистических лидеров 1968 года. По имеющимся данным, новый аппарат власти опасался приступать к таким процессам, памятуя о прошлом и страшась, как бы орудие не обернулось против него самого. И новому Первому секретарю КПЧ Густаву Гусаку назначенному советским руководством, все это было хорошо знакомо: приговоренный в 1954 году к пожизненному заключению на показательном процессе против «словацких буржуазных националистов», он провел более девяти лет за решеткой. Теперь массовые репрессии, направляемые Москвой, осуществлялись в иной манере, коварной и жестокой по сути, но более гибкой стратегически — страх насаждался более изощренно: тысячи людей лишались возможности участвовать в общественной жизни, страдали от запретов на профессии, даже дети их становились заложниками — им ограничивали доступ к среднему и высшему образованию. С самого начала «нормализации» режим нанес удары по структурам гражданского общества, едва возрожденным в 1968 году: около семидесяти организаций были запрещены или ликвидированы путем слияния с другими, официальными; восстановлена жесткая цензура и тд. Десятки тысяч чехов и словаков пополнили ряды эмигрировавших. За период сорокалетнего правления коммунистов около четырехсот тысяч человек — в основном дипломированных и высококвалифицированных специалистов — избрали путь изгнания; после 1969 года суды регулярно устраивали против них заочное рассмотрение дела.

Политический процесс не исчез окончательно из арсенала репрессий, связанных с подавлением Пражской весны. В мае 1971 года был устроен процесс против шестнадцати членов ХРМ, на котором лидер группировки Петр Ул был приговорен к четырем годам лишения свободы; за лето 1972 года власти успели провести девять процессов над «второразрядными» участниками событий 1968 года, преследуемыми за свою деятельность во время оккупации. Среди 46 осужденных, две трети которых были в прошлом коммунистами, 32 человека приговорены к девяноста шести годам тюремного заключения, 16 — после многих месяцев содержания под стражей — осуждены на двадцать один год условно. Максимальный срок заключения — пять с половиной лет — был «милосердным» по сравнению со зверствами периода установления режима. Многие осужденные этой волны репрессий — Петр Ул, Ярослав Сабата, Рудольф Батек — оказались снова приговорены уже после того, как отбыли наказание, и в результате за 70–80-е годы провели в тюрьмах девять лет своей жизни. Таким образом, Чехословакия удерживала в ту пору печальный рекорд политических преследований в Европе.

Массовые выступления 1956 и 1968 годов и их подавление наводят на мысль о еще одной закономерности репрессий, которую можно назвать принципом сообщающихся сосудов. Потрясения в одних странах переносились на другие, особенно в случае военного вмешательства центральной державы. В 1956 году встревоженное венгерскими событиями постсталинское руководство КПЧ готово было отправить в Венгрию части чехословацкой армии; власти усиливали репрессии, возвращая в тюрьмы некоторых освободившихся политзаключенных и преследуя чехов и словаков, симпатизирующих венгерскому восстанию. 1163 человека были привлечены к ответственности за простое словесное выражение своей солидарности; большинство из них — рабочие (53,5 %); сроки, согласно приговору, чаще всего не превышали одного года тюремного заключения. В Албании в это время репрессии были скорее показательными: 25 ноября 1956 года режим Энвера Ходжи объявил об осуждении и расправе над тремя «титоистскими» руководителями — речь шла о беременной женщине Лири Гега, члене Центрального комитета КПА (Коммунистической партии Албании), генерале Дале Ндреу и Петро Були. В Румынии Георгиу-Деж, начавший разыгрывать «китайскую карту» в своих отношениях с Советским Союзом, проявил милосердие к гонимым националистам, в то же время он устроил шумный процесс над руководителями внешней торговли, большинство из них были евреями-коммунистами.

Еще в 1968 году, незадолго до начала военного вмешательства в Чехословакии и непосредственно после его окончания, все коммунистические режимы, включая советский, в страхе перед заразительностью идей Пражской весны усилили репрессии. Судьба Альфреда Фосколо — явное тому подтверждение, история его жизни прекрасно передает атмосферу той эпохи. Сын болгарки и француза, преподававшего в Болгарии до 1949 года, этот молодой француз, изучавший право и восточные языки в Париже, постоянно проводил летние каникулы в Болгарии. В 1966 году он помог своим болгарским друзьям распечатать во Франции пятьсот экземпляров листовок и переправил их в Софию. В этих листовках молодые люди требовали свободных выборов, свободы печати и передвижения, самоуправления рабочих, отмены Варшавского договора, реабилитации жертв репрессий. В том же году у него родилась дочь, матерью девочки была болгарка Райна Арашева. Альфред и Райна подали запрос на разрешение оформить брак, но выдача разрешения затягивалась. И тут наступил 1968 год.

Вот как описывает эти события сам Альфред Фосколо: «В начале 1968 года я поступил на военную службу. В июле посольство Болгарии довело до моего сведения, что разрешение на брак мне будет предоставлено лишь при условии моего приезда в Софию. Я отправился туда в надежде получить разрешение в течение двух недель. Но на месте меня ожидал новый отказ. Дело было в августе 1968 года, 21 числа Советы вторглись в Прагу; 28 августа, так ничего и не добившись, я сел на Восточный экспресс и отправился в Париж. Но доехать туда мне суждено было лишь через несколько лет: на границе я был задержан сотрудниками Даржавна сигурност. Тайно помещенный в камеру предварительного заключения госбезопасности, я исчез на пятнадцать дней для всего внешнего мира, за исключением капитана Недкова, выложившего мне всё прямо и без обиняков: либо я сотрудничаю с органами, признавая себя агентом империализма, либо никто обо мне больше не услышит. Я дал согласие, надеясь восстановить истину в ходе судебного процесса.

Процесс начался 6 января 1969 года. На скамье подсудимых по обе стороны от меня сидели двое моих товарищей и Райна. На заявление прокурора, требующего для меня смертной казни, мой адвокат ответил, что я ее вполне заслуживаю, однако он все же просит о снисхождении. На самом деле это был просто юридический фарс, устроенный в пропагандистских целях. Меня приговорили в общей сложности к двадцати семи годам тюремного заключения, в них включены пятнадцать лет строгого режима за шпионаж. Друзьям досталось по десять и двенадцать лет. Райна, ничего не знавшая о листовках, получила один год. Мой приятель, болгарский политический эмигрант из Парижа, приговорен к смерти заочно.

Проведя месяц в блоке для смертников центральной тюрьмы Софии (7 отделение), я был переведен в тюрьму в Стара-Загора, где содержалась большая часть из двухсот — трехсот политических заключенных страны. Я подробно изучал историю тюремной жизни Болгарии за первые двадцать пять лет коммунистического режима и отдавал себе отчет, что собственные мои терзания — ничто в сопоставлении с тем, что довелось пережить многим болгарам. Пришлось мне стать свидетелем бунта заключенных 8 октября 1969 года, который для некоторых из них закончился смертью. В те же дни мы с Райной, оба находясь в заключении, снова подали ходатайство о разрешении на брак, оно снова было отклонено.

Против всякого ожидания 30 апреля 1971 года я был освобожден и отправлен во Францию. В 1968 году наш арест и сопровождавший его показательный судебный процесс, устроенный в период чехословацких событий, призваны были подтвердить вмешательство «империалистических сил» Запада во внутренние дела стран Восточной Европы. Теперь же, в обстановке начавшегося Хельсинкского процесса, мое присутствие в болгарских тюрьмах оказалось нежелательным. Что касается двух моих болгарских товарищей, им не удалось воспользоваться такой милостью.

По возвращении в Париж я стал разрабатывать различные сценарии своего соединения с Райной и дочерью. В конце концов 31 декабря 1973 года я тайно отправился в Софию по чужому паспорту, везя с собой документы, купленные для моих близких. Благодаря этим подложным документам и необычайному везению, мы все трое в ночь с 1 на 2 января 1974 года пересекли болгаро-турецкую границу. Через день мы уже были в Париже».

В период с 1955–1956 по 1989 год полицейский аппарат в соответствии с основными закономерностями развития любого диктаторского режима перешел к регулярному чередованию тех или иных репрессивных приемов, направленных против оппозиции, которая проявила себя в основном в стихийных общественных движениях — забастовках и уличных демонстрациях. Кроме того, могла возникнуть и сознательная, действующая намеренно оппозиция, отстаивающая свои права и прилагающая усилия к формированию собственной организационной структуры. Стремясь предупредить и задушить оппозиционную деятельность в условиях, когда во всем обществе вызревало недовольство существующим порядком, а международная обстановка второй половины 70-х годов определялась Хельсинкскими соглашениями, аппарат находил опору во все большем расширении осведомительской работы. Именно таким способом коммунистическая система осуществляла контроль над обществом. В Чехословакии, например, политическая полиция в период между 1954–1958 годами пользовалась услугами около 132 000 завербованных осведомителей. К концу 80-х годов полиция нуждалась уже более чем в 200 000 осведомителей!

В обстановке «посттеррора» сильнее чем прежде проявилась национальная специфика репрессий, связанная с новой расстановкой сил в обществе и степенью прочности режима, зависящей от успешного или неудачного разрешения существующих политических и экономических проблем. Так, 13 августа 1961 года по инициативе руководства СЕПГ, одобренной советскими властями, была установлена Берлинская стена, явившаяся воплощением панического страха за свое будущее.

В Румынии коммунистические власти четко проявили независимую позицию, отказавшись участвовать в военном вмешательстве в Чехословакии. Некоторое время спустя, в 80-е, годы румынский «национальный коммунизм» тем не менее оказался, наряду с албанским коммунизмом, наиболее репрессивным из всех режимов, господствовавших в странах рассматриваемого нами региона. Таким образом, можно утверждать, что репрессии неотделимы от коммунистической системы в целом, даже если советская метрополия непосредственно в них не вмешивалась.

Румыния Николае Чаушеску — правителя, заставившего всех поклоняться себе как вождю, дуче, фюреру, — во второй половине 70-х годов оказалась перед лицом глубокого экономического и социального кризиса, вызвавшего массовый протест. Подобно борьбе за демократические свободы в других странах, народное возмущение в Румынии вылилось прежде всего в выступления рабочих. Тридцатипятитысячная забастовка шахтеров в долине реки Жиу в августе 1977 года, демонстрации и забастовки летом 1980 года с занятием заводских помещений в Бухаресте, Галаце, Тырговиште и в горнорудных бассейнах, бунт в долине Мотру осенью 1981 года и другие выражения недовольства существующим порядком вызвали жестокие репрессии со стороны власти Чаушеску. Последовали аресты, вынужденные переселения, ссылки, избиения, увольнения, помещение в психиатрическую больницу, судебные процессы, убийства — словом, полное и широкомасштабное использование всего арсенала репрессивных действий. Все эти меры вызвали только кратковременный эффект. Демонстрации протеста и забастовки с новой силой вспыхнули в 1987 году, достигнув кульминации в ноябре 1988 года во время народного восстания в Брашове, втором по величине румынском городе, насчитывающем триста тысяч жителей. Ожесточенные столкновения с силами правопорядка сопровождались кровопролитием; множество человек было убито, сотни — арестованы.

Крестный путь политических заключенных Румынии продолжался. Вот только несколько примеров: Георгиу Кальчу Думитраса, 1927 года рождения, студент-медик, был арестован и заточен в уже знакомую нам тюрьму в Питеш-ти. Заключение его продолжалось до 1964 года. Выйдя из тюрьмы, он решил стать священником. Оказавшись в числе основателей Свободного профсоюза румынских трудящихся (СЛОМР), 10 мая 1979 года он был приговорен при закрытых дверях к десяти годам лишения свободы за «передачу информации, угрожающей государственной безопасности». В тюрьме пять раз объявлял голодовку. Еще один страдалец, Йон Пую, бывший руководитель Народно-крестьянской партии, приговоренный в 1947 году к двадцати годам заключения, вышел из тюрьмы в 1964 году. Вновь оказался в заключении в 1987 году за участие в оппозиции.

Усиление или ослабление репрессий всегда определялось международной политической обстановкой, взаимоотношениями Востока и Запада, изменениями советского политического курса. Мир пережил эволюцию от Брежнева до Горбачева, попутно развивалась и идеология репрессий. Начиная с 60-х годов почти не преследовали за поддержку «титоизма» или «сионизма». В большинстве стран политическая полиция в основном занималась «идеологической диверсией» и «нелегальными связями с заграницей», особенно с Западом.

 

Румынские политические заключенные 1987 года

Францышек Барабаш, сорок лет, механик текстильного предприятия, приговорен к шести годам лишения свободы. Этот венгр из Трансильвании вместе с братом и будущей женой распространял листовки на венгерском языке: «Долой сапожника! Долой убийцу!» (Чаушеску начинал с ремесла сапожника).

Йон Буган, электрик, родился в 1936 году. Приговорен к десяти годам тюремного заключения за то, что выставил в своей машине плакат с надписью: «Мы не хотим вас, палачи!» и разъезжал с ним по центральным улицам Бухареста в марте 1983 года.

Йон Гузилэ, инженер, в конце 1985 года приговорен к четырехлетнему заключению за распространение листовок с требованием смены главы государства.

Георгиу Настасеску, строительный рабочий, пятьдесят шесть лет, приговорен к девяти годам за антигосударственную пропаганду. До этого уже провел в тюрьме четыре года за «антисоциалистическую пропаганду». Осенью 1983 года в Бухаресте разбрасывал со строительных лесов листовки, призывающие людей к активному выражению своего недовольства.

Виктор Тоту, Георгиу Павел, Флорин Власчэну, рабочие, все 1955 года рождения, приговорены к семи и восьми годам лишения свободы; вечером 22 августа 1983 года, накануне национального праздника, делали надписи: «Долой Чаушеску», сравнивая его режим с нацистским.

Димитру Юга, сорок лет, в 1983 году приговорен к десяти годам заключения; неоднократно собирал молодых людей для организации массовых выступлений против Чаушеску. Действовать намеревались мирным путем. Тем не менее семеро юношей были приговорены к пяти годам и освобождены — за исключением Юга — в 1984 году благодаря амнистии.

Николае Литой, двадцать семь лет, в 1981 году приговорен к пятнадцати годам лишения свободы за «заговор против государственной безопасности». Летом 1981 года он швырнул петарду в стенд, висевший на здании партийного центра в Плоешти, а также разбрасывал листовки с крыши магазина «Омниа» в Плоешти. Его зять, Георгиу Мэну, приговорен к восьми годам только за то, что знал о его намерениях.

Аттила Кун, врач, в январе 1987 годэ приговорен к трем годам лишения свободы за отказ выдать свидетельство о смерти одного политзаключенного, умершего под пытками.

И. Борбели, преподаватель философии, пятьдесят лет, в 1982 году приговорен к восьми годам за публикацию в самиздате на венгерском языке.

В то же время репрессии стали приобретать иные формы, как, например, выдворение из страны, особенно часто практиковавшееся в ГДР и Чехословакии, либо, по советскому образцу, «лечение» в психиатрической больнице. Любое проявление жестокости со стороны режима становилось тотчас известно и широко комментировалось и разоблачалось в западных средствах массовой информации. Некоторым жертвам репрессий представилась недоступная прежде возможность опубликовать свидетельства о своих мытарствах огромными тиражами. Злодеяния коммунистической системы отныне могли стать достоянием гласности — это заставило задуматься вождей коммунистических режимов, в том числе и в Румынии.

Несмотря на некоторые послабления, страдания угнетенных не прекращались. Лагеря были упразднены везде, кроме Албании и Болгарии, где они даже в 80-е годы служили для интернированных болгарских граждан турецкого происхождения. Политические процессы долго еще оставались составной частью карательной политики рассматриваемых нами стран, за исключением Венгрии. Как и до 1956 года, методы устрашения применялись к тем, кто старался возродить структуры гражданского общества, уничтоженные когда-то партии и независимые профсоюзы, к тем, кто пытался извлечь из тени забвения Церковь. Правда, теперь процессы против коммунистических руководителей устраивались только в виде исключения. В этой связи можно упомянуть несколько имен: Пауль Меркер в ГДР, приговоренный в марте 1955 года к восьми годам тюремного заключения и освобожденный в 1956 году; Рудольф Барак, чехословацкий министр внутренних дел, приговоренный в апреле 1962 года к шести годам лишения свободы; Милован Джилас, известный диссидент, осуждавший югославский коммунизм, провел в заключении с 1956 по 1961 год и затем снова сидел за решеткой с 1962 по 1966 год. Впрочем, когда Албания порвала с СССР и стала ориентироваться на Китай, просоветски настроенные Лири Белишова, член Политбюро, и Кочо Ташко, председатель Контрольной комиссии Албанской партии труда, были весьма сурово наказаны, а контр-адмирал Темо Сежко и многие его офицеры были казнены в мае 1961 года. В 1975 году, когда отношения с Китаем также были прекращены, Энвер Ходжа приказал ликвидировать министра обороны Бекира Баллуку и начальника Генерального штаба Петрита Дума.

Перечисление главных политических процессов данного периода может быть долгим, ограничимся здесь лишь несколькими примерами.

Известно, что смертные приговоры были редки — только за реальные факты шпионажа — и, как правило, не приводились в исполнение. Так произошло в 1961 году с болгарином Димитаром Пенчевым, приговоренным к смерт-ной казни, и его товарищем, пожелавшим возродить аграрную партию Николы Петкова, привлекая в нее молодежь; после апелляции приговор был смягчен, смертная казнь заменена на двадцатилетнее лишение свободы. Пенчев был освобожден осенью 1964 года благодаря всеобщей амнистии. После этого он стал рабочим, однако в скором времени снова оказался в тюрьме и пробыл в заключении с 1967 по 1974 год, на этот раз за «нелегальный переход границы», во время которого погиб один из его друзей. В 1985 году по подозрению в терроризме он на два месяца был помещен в лагерь на острове Белене, в конце концов ему определили место жительства в маленьком горнопромышленном городке Бобов-Дол…

За период «посттеррора» число убитых и пострадавших от репрессий явно уступает аналогичным показателям периода, предшествовавшего 1956 году.

Кроме уже упомянутого числа убитых в 1956 году в Венгрии и в 1968–1969 годах в Чехословакии следует учесть еще несколько сотен человек; большинство из них — около 200 — были расстреляны при переходе через границу ГДР и через пресловутую Берлинскую стену. Один из последних политических заключенных этого периода, погибший в результате репрессий, — чех Павел Вонка, скончавшийся в тюрьме из-за плохого обращения 26 апреля 1988 года…

Подсчеты продолжаются, хотя вести их не всегда просто, поскольку в список погибших следует включить и убийства, осуществленные тайной полицией и замаскированные, например, под автомобильную катастрофу, как это произошло с двумя румынскими инженерами, вожаками забастовки в долине реки Жиу в 1977 году, погибшими через несколько недель после ее подавления. Доподлинно известно, что уколом отравленного зонтика в сентябре 1978 года в Лондоне был убит болгарский писатель-диссидент Георгий Марков.

Будущим исследователям еще предстоит определить типологию жертв и выявить характерные черты политического заключенного, подобно тому, как это было сделано для периода до 1956 года. Теперь известно, что в число жертв репрессий этих лет входят не только взятые под стражу. Сюда следует отнести и тех, кто был убит во время военных вмешательств, и тех, кто совершил безнадежные попытки перехода через границу. Ошибочным было бы подробно освещать лишь судьбы чешского драматурга Вацлава Гавела, венгерского философа Иштвана Бибо, румынского писателя Паула Гомы или других представителей интеллигенции, оставляя в тени «простых людей». Ограничиться анализом репрессий с точки зрения прямого урона, нанесенного ими культуре, значило бы приуменьшить их масштабы. Быть может, в 1956–1989 годах казнили или умертвили будущего Бабеля или Мандельштама? Среди молодежи, пострадавшей от репрессий, было немало талантов, которые могли бы расцвести. Во всех странах — пример Румынии явное тому подтверждение — большинство убитых и заключенных составляют именно «простые люди», и история не должна предавать забвению имена этих жертв.

Общеизвестно, насколько опасались коммунистические диктаторские режимы всякого проявления свободомыслия. Коммунисты Чехословакии просто запаниковали, обнаружив в 1977 году 260 подписей под манифестом оппозиционной политической группы «Хартия-77». Еще более встревожились полицейские режимы, когда десятки тысяч людей, выражая свое недовольство, вышли на улицы.

В конце 80-х годов репрессии явно уже не дотягивали до массового террора. Угнетенные покончили со страхами и тревогами, готовясь к решительному штурму власти.

 

Сложности интерпретации прошлого

Возможно ли забыть или заставить забыть о людях, пострадавших от безжалостной системы и ее временщиков? О человеческих мучениях, длившихся десятилетиями? Возможно ли стать великодушным и снисходительным к побежденным, если речь идет о палачах и истязателях? Намереваясь установить демократию и правовое государство, как следует поступить со свергнутыми правителями и их многочисленными приспешниками, с вездесущим разветвленным государственным аппаратом, с партией, которая правила им?

Вопросы эти были отнюдь не праздными для зарождающихся демократий в Центральной и Юго-Восточной Европе после падения там коммунистических режимов. При всех неприятных ассоциациях, связанных со словом «чистка», в борьбе с отслужившим коммунистическим аппаратом возникла именно эта проблема. Неудивительно, что новые руководители, многие из которых бывшие коммунисты, разошлись во мнениях о масштабах и методах подобного очищения. Обращались к радикальным приемам, к запрещению коммунистической партии как «преступной организации», к судебным процессам против бывших руководителей из высших эшелонов власти. С другой стороны, пытались избежать слишком сильнодействующих средств, напоминающих о былых коммунистических бесчинствах. Для разоблачения низостей и преступлений отжившего режима и изгнания его сторонников из властных структур ни польский премьер-министр Тадеуш Мазовецкий, ни Президент Чехословакии Вацлав Гавел не насаждали режима авторитарной власти. Эти известные демократы-антикоммунисты не намеревались править в атмосфере страха и с помощью страха. Венгерский писатель Дьердь Далош, на протяжении многих лет оппозиционно настроенный по отношению к авторитарному режиму, писал в 1990 году: «Любые чистки, даже приукрашенные и переименованные в великое весеннее очищение, порождают чувство неуверенности в среде квалифицированных специалистов, работавших при старом режиме, в услугах которых мы так остро нуждаемся (…). Досадно, если страх породит новый вид лояльности, плохо сочетающейся с демократической идеей как таковой».

С первых же дней установления свободы в центре всех разбирательств об ответственности и виновниках оказалась фигура жертвы коммунистического режима — конкретная жертва, живая или мертвая, молчаливая или протестующая. Жертва в самом широком смысле: несправедливо убитые и заключенные в тюрьмы, «экспроприированный» кустарь-сапожник и, наконец, миллионы ежедневно унижаемых, закабаленных заложников царящей повсюду лжи. По словам Вацлава Гавела, посткоммунистическое общество вынуждено лицом к лицу столкнуться с «чудовищным наследством» и серьезнейшими проблемами преступления и наказания. Главный свидетель обвинения — жертва — взывал к постановке нового политического спектакля, который бы описал, обыграл или умиротворил его горькие воспоминания о пережитых страданиях. Одни подливали масла в огонь, пытаясь извлечь выгоду из чужих бед, другие не торопились разжигать пожар мести и слепой злобы; некоторые наблюдали со стороны и, отдавая себе отчет в сложности и неоднозначности человеческой природы, старались доискаться до истинных причин зла, предлагая путь демократических преобразований. При всех коммунистических режимах существовало «молчаливое большинство», состоявшее, как правило, из напуганных до полусмерти, потакающих властям трусов, которые при малейших переменах тотчас настойчиво призывали к беспощадному мщению.

Неудивительно, что после стольких лет «ампутированной» памяти интерпретация недавнего прошлого исполнена страстного поиска новых подлинных и обоснованных фактов. Немудрено, что в условиях совершившихся политических потрясений все точки зрения в первую очередь выражались через освобожденную от цензуры прессу. Так называемый журналистский, событийный подход, погоня за «сенсацией» привели к упрощенному, черно-белому видению и осмыслению исторических событий, сведению эволюционных процессов к отношениям палача и жертвы, где вся нация и каждый ее представитель проявляют ту или иную степень стойкости к навязанному извне режиму. При подобном рассмотрении истории никто не заботился о словарных тонкостях, так, например, часто употребляется понятие «геноцид»: геноцидом называют спровоцированные коммунистами репрессии против румынского, чешского и других народов; говорят, что при коммунистическом режиме чехи пытались подвергнуть геноциду словацкий народ… В Румынии изобрели понятие «красный Холокост», а в Болгарии по поводу лагерей охотно применяют формулировку «эти бесчисленные Освенцимы без крематориев».

Появляются и беспристрастные исследования недавнего исторического опыта. Вторая мировая война рассматривается как важнейший фактор в формировании посткоммунистических обществ; особенно показателен пример бывшей Югославии, где только что завершившаяся война являлась продолжением братоубийственных боев в годы, предшествовавшие установлению власти коммунистов, и где манипулирование общественным мнением и исторической памятью во многом предопределило возникшие конфликты. Темные тучи военных лет еще не рассеялись, особенно в странах — союзницах нацистской Германии. Будь французский маршал Петен румыном или словаком, нашлись бы те, кто объявил бы его жертвой коммунизма; так случилось с румынским диктатором Антонеску и словацким президентом Йозефом Тиссо, казненными после войны, — они разделили ответственность с теми, кто чинил зверства в их государствах.

История коммунистических режимов в высшей степени политизирована, и появляются все новые и новые партии и движения, пытающиеся обнаружить свои истоки в прошлом, придумывая себе предков и традиции. Анджей Пачковский в поисках традиций в нынешней Польше говорит о «гражданской войне» — к счастью, это только метафора, если сравнить положение в Польше с реальными событиями в Югославии. И отдельные люди, и различные группировки стараются найти свою индивидуальность, припоминая некие детали былой истории. Формальный подход и манипулирование фактами прошлого приводят к возрождению старых мифов и рождению новых. Особого внимания в этой связи заслуживает число жертв режима. По мнению французского историка Робера Франка, цифра эта представляет собой «ключевой символ» в «научном (математическом) обрамлении», который позволяет вести речь о «смерти в цифровом выражении» и «сакрализовать» жертв массовых убийств. Такой подход к историческому прошлому в отношении жертв коммунистического режима нашел отражение во всех странах. Необходимым условием исследований для серьезного ученого является чрезвычайная осторожность в выводах, иначе не избежать национальной и групповой мифологии.

Крайняя политизация в толковании истории облегчает углубленные исследования политической эволюции рассматриваемых стран, полагает венгерский ученый Дьердь Литван, директор Института истории венгерской революции 1956 года, — обращение к недавнему прошлому дает порой гораздо больше сведений о демократических корнях того или иного движения, нежели рассуждения о современных экономических и иных текущих его задачах.

Воспоминания о прошлом создаются и воссоздаются, в том числе и «официальные»: законодатели и вершители судеб определяют, какие предания способны послужить преамбулой конституции, отбирают тех, чье изображение появится на новых банкнотах, решают, какие национальные праздники отмечать, какие присуждать награды, какие исторические даты вспоминать, как переименовывать улицы, площади и общественные места, и, конечно, определяют содержание учебных программ. Герои, павшие жертвами коммунистического периода истории, безусловно, не должны быть преданы забвению. Тем не менее народам, испытавшим все его тяготы, предлагают поместить историю коммунистического режима как бы в скобки (скобки «злополучные», «преступные» — эпитетов достаточно). Так уже не раз случалось в XX веке, отмечает итальянский историк Мария Феретти, специалист по России, напоминая о предложении Бенедетто Кроче, поместить в скобки историю итальянского фашизма. Однако реальность свидетельствует о том, что прошлое в скобках не более чем самообман: несколькими десятилетиями нельзя «пренебречь», их нельзя ни отбросить, ни стереть из памяти; они наложили глубокий отпечаток на подавляющее большинство граждан, ныне населяющих ту или иную страну, ее города, деревни, поселки. Непредвзятые научные исследования интерпретируют истоки подобных взглядов как: отсутствие (или неразвитость) «исторической самокритики» у отдельных индивидуумов, группировок и народов, желание избежать неприятных размышлений о «коллективной ответственности» за молчаливое попустительство режиму, чувство принадлежности к «многострадальному народу», поиск оправданий для виновных (Александра Леньель-Лавастин при изучении румынского «коллективного мартиролога» выявила «комплекс невиновности», заключающийся в перекладывании вины с себя на другого).

Интерпретациям исторического прошлого посткоммунистических государств следовало бы посвятить целую книгу. Сегодня мы можем получить новые подтверждения исторического своеобразия каждой страны; речь идет на этот раз о той или иной политической обстановке, о поддержке «старых структур» или отказе от них. В частности, в Румынии деятели коммунистического аппарата контролировали власть в стране вплоть до выборов в палату депутатов и президентских выборов 1996 года; подобная же ситуация довольно долго существовала и в Болгарии. Но даже в этих странах выходит (и выходила в последние годы) в свет обширная документальная литература об истории коммунистических репрессий. Следует подчеркнуть еще, что каждый гражданин восточно-европейских стран имеет в своем распоряжении достаточное число документов, дающих представление о рассматриваемом историческом периоде. Средства массовой информации, особенно радио и телевидение, предоставляют многочисленные свидетельства о пережитых в ту пору бедствиях. Серьезной историографии этого периода, основанной на подлинных архивных исследованиях, пока не существует нигде, за исключением Чешской Республики, Польши и отчасти Венгрии.

Отметим также, что нигде коммунистическая партия не была запрещена. Бывшие правящие партии в основном сменили название, только в Чешской Республике был организован внутрипартийный «референдум», высказавшийся за сохранение старого названия. Почти во всех других странах наиболее скомпрометировавшие себя руководители высшего эшелона власти были исключены из партии, на их место пришли деятели новой формации.

В настоящее время судебные процессы против ныне живущих виновников репрессий — большая редкость. Наиболее яркое действо было устроено в Румынии в форме псевдопроцесса над Николае Чаушеску и его женой 25 декабря 1989 года, труп диктатора демонстрировался по телевидению. В Болгарии бывший генеральный секретарь компартии Тодор Живков в апреле 1991 года был осужден, однако остался на свободе. Он повинен лишь в следовании одной из заповедей болгарской номенклатуры: «Мы взяли власть ценой крови и отдадим ее только с кровью». В Албании несколько коммунистических руководителей были арестованы за… «злоупотребление общественным имуществом и нарушение равноправия граждан», в их числе — вдова Энвера Ходжи, получившая одиннадцатилетний срок тюремного заключения. В Чехословакии Мирослав Штепан, член ЦК и секретарь Пражского обкома КПЧ, в 1991 году был приговорен к двум годам тюрьмы как виновник жестокого разгона студенческой демонстрации в Праге 17 ноября 1989 года. Несколько судебных дел было возбуждено против руководителей ГДР, самый недавний процесс состоялся над последним Президентом Эгоном Кренцем в августе 1997 года: приговоренный к шести с половиной годам тюремного заключения, он был отпущен на свободу в ожидании пересмотра своего дела. Многие судебные и следственные дела не закрыты до сих пор, как, например, в Польше, где генералу Ярузельскому вменялось в вину введение военного положения в декабре 1981 года, или в Чехии, где бывшее руководство было осуждено за «приглашение» оккупантов в августе 1968 года.

С другой стороны, посткоммунистическое правосудие возбудило несколько процессов против функционеров аппарата органов госбезопасности, принимавших непосредственное участие в злодеяниях. Один из наиболее интересных примеров — процесс в Польше против Адама Хумера и одиннадцати его сообщников, офицеров УБ (Urzad Bezpieczenstwa — Департамента безопасности), обвинявшихся в преступлениях, совершенных в ходе репрессий против оппозиционеров в конце 40-х и в начале 50-х годов; Адам Хумер был тогда полковником, заместителем начальника следственного отдела Министерства общественной безопасности и оставался на этом посту до 1954 года. Его преступления были расценены как преступления против человечности — согласно законодательству не подлежащие сроку давности. В ходе этого процесса, растянувшегося на два с половиной года, бывший полковник был приговорен к девяти годам тюремного заключения 8 марта 1996 года. В Венгрии виновники расстрела толпы 8 декабря 1956 года в промышленном городке Шалготарьян к северо-востоку от Будапешта были осуждены в январе 1995 года за преступления против человечности. Однако вердикт Верховного суда от января 1997 года гласил, что начиная с 4 ноября 1956 года, вследствие незаконного вторжения советских войск, две страны находились в состоянии войны, а значит, данные деяния следует квалифицировать как военные преступления против гражданского населения, и они не являются преступлениями против человечности.

 

Как Чешская Республика трактует преступления коммунистов

Среди стран бывшего советского блока Чешская Республика занимает особую позицию в вопросе о трактовке коммунистического прошлого. Это единственная страна, которая — еще имея статус федеративного государства двух народов, чехов и словаков, — приняла законы о реституции имущества, конфискованного властями после 25 февраля 1948 года, и о массовой реабилитации несправедливо осужденных; в 1994 году окружные и районные суды реабилитировали около двухсот двадцати тысяч человек. Только в этой стране принят часто оспариваемый и на территории самой республики, и за рубежом закон о так называемых люстрациях, предполагающий ограничение доступа к государственно-административной деятельности; согласно этому закону каждый, желающий поступить на государственную службу, должен получить подтверждение и дать четкое разъяснение фактов своего прошлого, пройдя проверку по спискам сотрудников политической полиции. Лишь в Чешской Республике создана особая организация по привлечению к ответственности за бесчинства старого режима — Следственное бюро по сбору документации о преступлениях коммунизма. Бюро вошло в состав следственного отдела полиции Чешской Республики и облечено полномочиями производить следствие, предъявлять иск, а также собирать материалы обо всех преступлениях за период с 1948 по 1989 годы. Решению этой нелегкой задачи посвятили себя девяносто человек. Бюро действует в качестве правового органа, осуществляющего судопроизводство, ему вменяется в обязанность вести следствие по каждому правонарушению, собирать доказательства и передавать дело в прокуратуру с обвинительным заявлением. В 1997 году эта организация провела следственное дознание по девяноста восьми делам, прокурор республики предъявил обвинительный акт против двадцати человек, пятеро из них предстали перед судом и один — бывший руководитель следственного отдела госбезопасности — был приговорен к пяти годам тюремного заключения. Срок давности рассмотренных правонарушений истекает 29 декабря 1999 года.

В настоящее время директором Бюро является Вацлав Бенда, сенатор, христианский демократ, математик по образованию; в 70–80-е годы был в оппозиции, за что провел четыре года в тюрьме. В недавнем интервью он выразил свою позицию по отношению к преступлениям коммунистов как к преступлениям против человечности: «Неприменимость срока давности к преступлениям против человечности присутствует в нашем законодательстве, однако следует осознать, на какие именно преступления коммунистического режима она распространяется. Мы не можем автоматически отнести все преступления коммунистического режима в разряд преступлений против человечности. К тому же следует учесть, что Чехословакия присоединилась к странам, взявшим на себя такого рода международные обязательства, в 1974 году, а юристы расходятся во мнениях — какие преступления, совершенные до этой даты, следует рассматривать как подпадающие под действие срока давности».

Павел Ричецкий, заместитель премьер-министра федерального правительства в 1991–1992 годах, ведавший правовой системой, в настоящее время сенатор, избранный по списку социал-демократов, председатель Законодательной комиссии чешского Сената, в июне 1997 года заявил: «В Чешской Республике многие считают судебные процессы нужными и необходимыми, и вовсе не затем, чтобы покарать одряхлевших злодеев, а для того, чтобы предать гласности позорное прошлое — только так возможно наше нравственное очищение. Но большая часть событий тех далеких лет уже известна, и вряд ли мы обнаружим нечто еще более ужасное. Геноцид как преступление против человечности, конечно, не подпадает под срок давности. Однако в Чехословакии нет оснований квалифицировать таким образом ни одно из преступлений коммунистов, поскольку невозможно доказать, что речь идет о деяниях, соответствующих подобному определению. В Советском Союзе, например, несомненно осуществлялся преступный геноцид по отношению к вполне определенным этническим группам населения: казакам, чеченцам и т. д. Но подобное преступление ненаказуемо, поскольку в момент совершения не рассматривалось действовавшим тогда законодательством».

Подобные примеры, а их можно привести немало, позволяют еще раз удостовериться: многие преступления остаются безнаказанными, то ли по прошествии срока давности, то ли из-за отсутствия свидетелей или доказательств.

Новое усовершенствованное правосудие становится независимым от исполнительной власти и предусматривает соблюдение норм, принятых в «цивилизованных» странах, а именно: принципа соблюдения срока давности и правила о том, что закон не имеет обратной силы, — следственным действиям подлежат лишь те правонарушения, которые признаны караемыми согласно законам того времени, когда они были совершены. Многие страны видоизменили законодательство ради возможности привлекать к ответственности за определенные виды преступлений. В Польше законом от 4 апреля 1991 года внесены поправки в закон от апреля 1984 года о Главной комиссии по расследованиям гитлеровских преступлений и об Институте народной памяти. Новый закон ставит коммунизм в один ряд с оккупацией, фашизмом и вводит понятие сталинских преступлений, давая следующее определение: «Сталинские преступления в законодательном смысле охватывают посягательства на права индивидуума или группы лиц, совершенные коммунистическим режимом, а также инспирированные и дозволенные режимом в период, предшествующий 31 декабря 1956 года». Эти преступления не погашаются сроком исковой давности. В 1995 году статьи Уголовного кодекса о сроке давности были изменены, наиболее тяжкие преступления, ущемляющие гражданские свободы, совершенные до 31 декабря 1989 года, подлежат преследованию в судебном порядке в срок до тридцати лет начиная с 1 января 1990 года. Принятый в Чешской Республике в 1993 году Закон о незаконности коммунистического режима и о противодействии по отношению к нему продлил до конца 1999 года срок давности для преступлений, совершенных между 1948 и 1989 годами, относя их к разряду политических.

Очевидно, что интерпретация событий прошлого — задача не из легких. И наказание виновных, на наш взгляд, осуществлялось в свое время не должным образом. Находились приверженцы — и мы из их числа — введения в Чехословакии не состоявшейся, к сожалению, процедуры, подобной той, что существовала в послевоенной Франции, когда за коллаборационизм карали «поражением в правах», т. е. лишением гражданских прав. Весьма разумной представляется немецкая инициатива: отныне любой гражданин страны получает доступ к рассекреченным архивам «штази» — политической полиции ГДР. Каждый осознает свою историческую ответственность, каждый выносит прошлое на свой собственный суд и решает, как ему жить дальше.

Неизлечимая, незаживающая рана.