Придя к власти, Ленин сразу же стал мечтать о революционном пожаре, который охватит всю Европу, а затем и весь мир. Эта мечта соответствовала знаменитому лозунгу Маркса в Манифесте коммунистической партии 1848 года — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Но изначально ее питала также и реально возникшая крайняя необходимость: большевистская революция могла не удержать власть, не получив поддержки и защиты со стороны принявших у неё эстафету других, более развитых стран. Ленин особенно рассчитывал на Германию с ее отлично организованным пролетариатом и превосходным промышленным потенциалом. Из продиктованной обстоятельствами необходимости и родился вскоре политический проект под названием Мировая Революция.

События того времени как будто доказывали оправданность этого плана лидера большевиков. Уход с политической арены Германской и Австро-Венгерской империй после военного поражения 1918 года стал политическим шоком для Европы, закружившейся в революционном вихре. Революция, казалось, стихийно зародилась из разгрома Германии и Австро-Венгрии даже до того, как большевики смогли перейти от ее пропаганды к действию.

 

Революция в Европе

Еще до капитуляции Германию потряс бунт военного флота. Последующий разгром Рейха и возникновение возглавленной социал-демократами республики также сопровождались сильными волнениями, охватившими не только ряды армии, полиции и некоторые добровольческие отряды ультранационалистов, но и восхищавшихся большевистской диктатурой революционеров.

В декабре 1918 года Роза Люксембург и Карл Либкнехт, идейно размежевавшись с Независимой социал-демократической партией, опубликовали в Берлине программу группы «Спартак», с тем чтобы основать, слившись с другими организациями, Коммунистическую партию Германии (КПГ). В начале января 1919 года спартаковцы под руководством Карла Либкнехта, который был настроен гораздо более экстремистски, чем Роза Люксембург, и, следуя Ленину, отвергал идею Учредительного собрания, попытались поднять восстание в Берлине, но были разбиты войсками социал-демократического правительства. Оба лидера спартаковцев были арестованы и затем убиты 15 января. Неудача ждала левых и в Баварии, где один из вождей КПГ Эйген Левине 13 апреля 1919 года возглавил Баварскую советскую республику, национализировал банки и начал формировать Красную Армию. Мюнхенская коммуна была разгромлена 30 апреля, и Левине, арестованный 13 мая, предстал перед военным трибуналом, был приговорен к смерти и 5 июня расстрелян.

Самым знаменитым примером послевоенных революционных вспышек стала Венгрия, болезненно пережившая отторжение Трансильвании победившими союзными державами. Именно здесь большевики в первый раз смогли осуществить экспорт революции в Европу. Еще в начале 1918 года большевистская партия приступила к объединению всех сочувствующих ей иностранцев в Федерацию иностранных групп при ЦК РКП(б). Так возникла в Москве и венгерская группа, состоявшая в основном из бывших военнопленных. Уже в октябре 1918 года она нелегально направила около двадцати своих членов в Венгрию. 4 ноября в Будапеште была создана Коммунистическая партия Венгрии (КПВ), которую возглавил Бела Кун. Левый социал-демократ, он, оказавшись в плену в России, с воодушевлением присоединился к большевистской революции и уже в апреле 1918 года стал председателем только что созданной Федерации иностранных групп при ЦК РКП(б). Вернувшись в ноябре 1918 года вместе с восьмьюдесятью активистами в Венгрию, он был избран в руководство КПВ. В конце 1918 — начале 1919 годов в Венгрию, как полагают исследователи, прибыло от двухсот пятидесяти до трехсот агитаторов и эмиссаров. Венгерские коммунисты, воспользовавшись финансовой помощью большевиков, смогли расширить революционную пропаганду и усилить свое влияние.

18 февраля 1919 года на официальную газету социал-демократов «Непсава» («Голос народа»), последовательно выступавшую против большевиков, напала собранная коммунистами толпа безработных и солдат, попытавшихся захватить и разгромить редакцию и типографию. Вмешалась полиция, восемь человек было убито и около ста ранено. В ту же ночь Бела Кун был арестован вместе со своим штабом. В тюрьме полицейские избили заключенных, стремясь отомстить за смерть своих коллег, убитых при осаде «Непсава». Венгерский президент Михай Каройи послал своего секретаря справиться о здоровье коммунистического лидера, которому облегчили режим, и он смог не только продолжить свою деятельность, но и вскоре изменить ситуацию. 21 марта, все еще находясь в тюрьме, он сумел подписать соглашение об объединении КПВ с социал-демократами. Объявленная в тот же день отставка президента Каройи открыла путь к провозглашению Республики Советов, освобождению коммунистов из-под ареста и к организации Революционного Государственного совета, составленного — по примеру большевиков — из народных комиссаров. Венгерская советская республика просуществовала 133 дня — с 21 марта по 1 августа 1919 года.

Уже на первом своем заседании наркомы решили создать революционные трибуналы, члены которых должны были избираться из народа. Ленин, которого Бела Кун приветствовал как вождя мирового пролетариата и который с 22 марта стал регулярно связываться с Будапештом по телеграфу (всего зафиксировано 218 переговоров и сообщений), дал совет расстреливать социал-демократов и мелких буржуа; в своем послании венгерским рабочим от 27 мая 1919 года он следующим образом оправдывал применение террора: «Эта диктатура [пролетариата] предполагает применение беспощадно сурового и решительного насилия для подавления сопротивления эксплуататоров, капиталистов, помещиков и их прихвостней. Кто не понял этого, тот не революционер». Вскоре нарком торговли Ракоши, нарком экономики Варга, а также народный комиссар, отвечавший за революционные трибуналы, восстановили против себя торговцев, служащих и адвокатов. Воззвание, развешанное в те дни на стенах, очень точно передает дух того времени: «В государстве пролетариев только тот, кто работает, имеет право на жизнь!». Труд становился обязательным, предприятия, на которых было более 20 рабочих, экспроприировались, затем настал черед тех, где работали десять и даже меньше десяти рабочих.

Армия и полиция были распущены, учреждена новая армия, состоявшая из преданных революции добровольцев. Вскоре была создана террористическая группа «Красная охрана Революционного правительственного совета», ставшая известной под кличкой «Ленинские молодчики». «Молодчики» начали с того, что убили с десяток человек, среди которых были молодой лейтенант австро-венгерского флота; Ладислаш Добса, бывший первый заместитель Государственного секретаря, и его сын, управляющий железными дорогами; три офицера жандармерии. Руководил «Ленинскими молодчиками» Йожеф Черни, бывший моряк, набиравший в свой отряд наиболее радикальных коммунистов (особенно охотно — бывших военнопленных, участвовавших в русской революции). Он сблизился с самым радикальным коммунистическим лидером Самуэли и выступил против Бела Куна, решившего распустить «Ленинских молодчиков». Черни собрал своих людей и повел их на Дом Советов, где находился Бела Кун, однако тот получил поддержку социал-демократа Йожефа Гаубриха, заместителя народного комиссара по военным делам. Дело кончилось переговорами, и люди Черни были поставлены перед выбором: либо перейти в подчинение Народному комиссариату внутренних дел, либо стать частью регулярной армии, что большинство из них и предпочло.

Спор из-за Трансильвании еще не был решен окончательно, и в конце апреля 1919 года началось наступление румынских войск. «Железная рука», Тибор Самуэли, был назначен ответственным за безопасность тыла. Прибыв во главе двух десятков «Ленинских молодчиков» в только что отбитый у румын город Со-льнок, он расправился со многими видными жителями города. Они были обвинены в сотрудничестве с румынами и признаны врагами как с национальной точки зрения (проблема Трансильвании), так и с классовой (румынский режим был «буржуазным» и противостоял большевизму). Некий еврейский школьник пришел просить о помиловании своего отца и был убит за то, что назвал Самуэли «диким зверем». Командующий венгерской Красной Армией тщетно пытался укротить террористический пыл Самуэли, который разъезжал по Венгрии на реквизированном поезде и вешал крестьян, сопротивлявшихся коллективизации. Его заместителю Йожефу Керкешу, обвинявшемуся в убийстве ста пятидесяти человек, пришлось сознаться в том, что он лично расстрелял пятерых и своими руками повесил тринадцать человек Впрочем, точное число казней того времени не установлено. Артур Кестлер утверждает, что их было около пятисот. Он замечает: «Я не сомневаюсь в том, что коммунизм в Венгрии со временем выродился бы в тоталитарное и полицейское государство, неизбежно следуя русской модели. Но эта позднее приобретенная уверенность никак не заслоняет для меня пыл первых, наполненных надеждой дней революции…». Историки приписывают «Ленинским молодчикам» 80 из 129 зафиксированных казней, но, по-видимому, эту цифру нужно увеличить до нескольких сотен жертв.

В связи с усилением оппозиции и ухудшением ситуации на фронте революционное правительство решилось прибегнуть к антисемитизму. Одно из воззваний призывало к уничтожению евреев, отказывавшихся идти на фронт: «Уничтожайте их, если они не хотят отдавать жизнь за священное дело диктатуры пролетариата!». Бела Кун распорядился провести облаву на польских евреев, приехавших за провизией. Пять тысяч человек были арестованы и выдворены из страны, а их имущество конфисковано. Радикалы из КПВ настаивали, чтобы Самуэли взял дело в свои руки, и требовали устроить «красную Варфоломеевскую ночь», считая это единственным способом предотвратить крушение венгерской Республики Советов. Черни попробовал реанимировать своих «Ленинских молодчиков». В середине июля в «Непсава» появился призыв: «Мы просим бывших членов Красной охраны, всех тех, кто был демобилизован в момент ее роспуска, явиться к Йожефу Черни для возобновления службы…». На следующий день было напечатано официальное опровержение: «Мы предупреждаем каждого, что возобновление деятельности бывших «Ленинских молодчиков» никоим образом не предусматривается: они совершили столь тяжкие для пролетарской чести проступки, что возобновление их службы для Республики Советов исключено».

Последние недели Будапештской коммуны были полны хаоса и смятения. Против Бела Куна был организован путч, вдохновителем которого являлся, по-видимому, Самуэли. 1 августа 1919 года Кун покинул Будапешт под защитой итальянской военной миссии и летом 1920 года бежал в Советскую Россию. Сразу же по прибытии туда он был назначен комиссаром Красной Армии на Южном фронте, где отличился, казнив врангелевских офицеров, сдавшихся под гарантию сохранения им жизни. Самуэли попытался бежать в Австрию, но 2 августа 1919 года был арестован на австрийской границе и покончил жизнь самоубийством.

 

Коминтерн и гражданская война

В то самое время, когда Бела Кун со своими товарищами пытался учредить в Европе еще одну республику Советов, Ленин принял меры по созданию международной организации для распространения революции во всем мире. Коммунистический Интернационал, называемый также Коминтерн, или III Интернационал, был основан в Москве в марте 1919 года и сразу же заявил о себе как о наследнике II Интернационала, созданного в 1889 году. Однако съезд, созванный для формирования Коминтерна, свидетельствовал скорее о срочной необходимости создания такой организации и о стремлении участников разобраться в стихийных колебаниях, сотрясавших Европу, чем о реальной способности к объединению. Подлинное создание Коминтерна следует датировать скорее его Вторым съездом (точнее конгрессом — так впредь стали называть съезды Коминтерна), созванным летом 1920 года. Было утверждено Двадцать одно условие приема в Коминтерн, и тем самым создан предельно централизованный «штаб мировой революции», где преобладающий вес и значение получила партия большевиков, что было обусловлено ее престижем, опытом и государственной мощью (особенно с финансовой, военной и дипломатической точек зрения).

Коминтерн изначально задумывался Лениным как одно из подрывных средств революции на международной арене (наряду с Красной Армией, дипломатией, шпионажем и т. д.), и политическая доктрина этой организации оказалась, таким образом, калькой доктрины большевиков, главным положением которой было следующее: «Настало время заменить оружие критики на критику оружием». Манифест, принятый на II конгрессе, торжественно декларировал: «Коммунистический Интернационал — это интернациональная партия вооруженного восстания и пролетарской диктатуры». Третье из Двадцати одного условия приема в Коминтерн соответственно гласило: «Почти во всех странах Европы и Америки классовая борьба переходит в период гражданской войны. В этих условиях коммунисты не могут более ограничиваться буржуазными легальными методами борьбы. Они должны повсеместно создавать параллельно с легальными подпольные организации, способные в решительный момент выполнить свой революционный долг». Под расплывчатым выражением «решительный момент» подразумевалось революционное восстание, а «революционный долг» означал непременное вступление в гражданскую войну. И это была политика, которую следовало проводить не только странам с диктаторскими режимами, но и демократическим странам, конституционным монархиям и республикам.

Двенадцатое условие уточняло организационные требования, отвечавшие задачам подготовки революционной гражданской войны: «На сегодняшний день, когда идет ожесточенная гражданская война, коммунистическая партия сможет выполнить свою роль, лишь будучи организована наиболее централизованным способом, при условии, что в ней будет принята железная, граничащая с военной, дисциплина и ее центральный орган получит широкие полномочия и будет наделен неоспоримой властью при единодушном доверии членов партии». Тринадцатое условие предусматривало ситуацию, при которой члены вступившей в Коминтерн партии оказывались не «единодушны»: «Коммунистические партии (…) должны периодически осуществлять чистки внутри своих организаций, с тем чтобы избавить их от корыстных и мелкобуржуазных элементов».

Во время Третьего конгресса, который собрал в Москве в июне 1921 года многочисленные уже сформированные коммунистические партии, директивы были сформулированы еще более четко. В «Тезисах о тактике» указывалось: «Коммунистическая партия должна словом и делом прививать самым широким слоям пролетариата идею, что любой экономический или политический конфликт может при благоприятном стечении обстоятельств перерасти в гражданскую войну, во время которой задачей именно пролетариата станет захват политической власти». Также и «Тезисы о структуре, методах и деятельности коммунистических партий» подробно разъясняли вопросы об «открытом революционном восстании» и о «боевых организациях», которые каждая коммунистическая партия должна была нелегально подготовить. Тезисы уточняли, что подобная подготовительная работа необходима именно потому, что «в такой момент не может еще идти речи о формировании регулярной армии».

От теории до практики — один шаг, который и был сделан в марте 1921 года в Германии, где Коминтерн планировал развернуть широкую революционную деятельность под руководством… Бела Куна, избранного к тому времени членом президиума Исполнительного комитета Коминтерна. «Мартовское наступление» в Саксонии, предпринятое в тот момент, когда большевики подавили Кронштадтское восстание, потерпело поражение, несмотря на применение весьма действенных средств (в частности, был взорван скорый поезд «Галле — Лейпциг»). Этот провал привел к первой «чистке» в рядах Коминтерна. Пауль Леви, один из основателей КПГ (Коммунистической партии Германии) и ее руководитель, за критику подобного рода авантюристических методов («путчизма») был исключен из партии. Находясь уже под полным влиянием большевистской модели, коммунистические партии, которые «институционально» считались всего лишь национальными секциями III Интернационала, все более попадали в такую политическую и организационную зависимость от Коминтерна, при которой оставался один шаг до прямого подчинения: именно в этой организации властно разрешались все конфликты между ними и определялась в конечном счете политическая линия каждой из партий. Это стремление к постоянному провоцированию вооруженных восстаний, которое в большой степени инициировалось Григорием Зиновьевым, критиковал сам Ленин, который, хотя и признавал, по сути, правоту Пауля Леви, все же передал руководство КПГ его противникам. Власть аппарата Коминтерна от этого только усилилась.

В январе 1923 года французские и бельгийские войска заняли Рур с целью заставить Германию выплатить репарации, предусмотренные Версальским договором. Одним из ощутимых последствий этой оккупации стало сближение националистов и коммунистов, сплотившихся против «французского империализма». Оккупация вызвала также пассивное сопротивление населения, поддержанное правительством. Экономическая ситуация, и до этого нестабильная, коренным образом ухудшилась; деньги катастрофически обесценивались, и в августе доллар стоил 13 миллионов марок! Забастовки, демонстрации, беспорядки сменяли друг друга, В этой революционной атмосфере 13 августа правительство Вильгельма Куно пало.

В Москве руководители Коминтерна решили, что возможен новый Октябрь. Как только были преодолены разногласия по поводу того, кто возглавит эту революцию — Троцкий, Зиновьев или Сталин, — Коминтерн перешел к серьезной организации вооруженного восстания. В Германию были посланы эмиссары (Огюст Гуральски, Матьяш Ракоши) в сопровождении лиц, компетентных в вопросах гражданской войны (в их числе был и генерал Александр Скоблевски, он же Горев). Было намечено опереться на новое правительство Саксонии, сформированное в начале марта. В него наряду с левыми социал-демократами вошло и несколько коммунистов. Именно здесь коммунисты надеялись при помощи государственного аппарата завладеть необходимым количеством оружия. Спешно отправленный в Саксонию Ракоши готовился взорвать железнодорожный мост, соединявший эту землю с Чехословакией, с целью спровоцировать вмешательство этой страны и тем увеличить смуту.

Акция должна была начаться в годовщину большевистского путча. Волнение охватило Москву, которая, будучи абсолютно уверена в победе, сосредоточила Красную Армию на западной границе, чтобы прийти на выручку восстанию. В середине октября коммунистические лидеры вошли в правительства Саксонии и соседней Тюрингии, чтобы укрепить пролетарское милицейское ополчение (несколько сотен человек), состоявшее на 25 % из рабочих — социал-демократов и на 50 — из коммунистов. Но 13 октября при поддержке рейхсвера правительство Густава Штреземана ввело в Саксонии, отныне оказавшейся под его прямым контролем, чрезвычайное положение. Несмотря на это Москва, призвала рабочих вооружаться, и возвратившийся из Москвы Генрих Брандлер решил объявить 21 октября всеобщую забастовку по случаю Конференции рабочих организаций в Хемнице. Этот маневр провалился — левые социал-демократы отказались следовать за коммунистами. Тогда те решили дать обратный ход, но из-за плохой связи информация не дошла до коммунистов Гамбурга, и утром 23 октября там вспыхнуло восстание: боевые группы коммунистов (от двухсот до трехсот человек) напали на полицейские участки. Однако повстанцы не смогли добиться своих целей. Полиция совместно с рейхсвером перешла в ответное наступление, и после боев, длившихся тридцать один час, восстание гамбургских коммунистов, оказавшихся в совершенной изоляции, было подавлено. Второй Октябрь, на который так надеялись в Москве, не наступил. Военный аппарат остался тем не менее, вплоть до 30-х годов, важной структурой КПГ, которую хорошо описал один из ее руководителей Ян Валтин (настоящее имя — Рихард Кребс).

После Германии ареной очередной попытки переворота стала Эстонская Республика. Эта маленькая страна уже второй раз подвергалась нападению Советов. Захватившие власть 27 октября 1917 года большевики были изгнаны оттуда немецкими войсками через три с половиной месяца, и буквально накануне вступления немцев в Ревель (Таллинн) 24 февраля 1918 года была провозглашена независимость Эстонии. Немецкая оккупация длилась до ноября 1918 года, когда после свержения кайзера немецкие войска были вынуждены отступить. Коммунисты тотчас снова взяли инициативу в свои руки: 18 ноября в Петрограде было создано эстонское правительство (Временный революционный комитет) и две дивизии Красной Армии вступили в Эстонию. Цель этих действий была ясно обозначена в газете «Северная коммуна»: «Мы должны построить мост, соединяющий Россию Советов с пролетарскими Германией и Австрией. (…) Наша победа свяжет революционные силы Западной Европы с силами России. Она сделает неодолимой силу всемирной социальной революции». В январе 1919 года советские войска были остановлены в тридцати километрах от эстонской столицы контрнаступлением эстонцев. Второе наступление Красной Армии также провалилось, и 2 февраля 1920 года был заключен Тартуский мирный договор, по которому Эстония была признана независимой. В захваченных ими местностях большевики занимались резней: 14 января 1920 года, накануне своего отступления, они казнили двести пятьдесят человек в Тарту и больше тысячи — в районе Раквере. После освобождения Раквере 17 января были разрыты три могилы, в которых было обнаружено 86 трупов. Расстрелянных 26 декабря 1919 года в Дорпаде заложников подвергали пыткам, ломали ноги и руки, иногда выкалывали глаза. 14 января, перед самым бегством, большевики из двухсот пленных успели уничтожить лишь двадцать человек, среди которых был архиепископ Платон. Жертвы можно было опознать с трудом: убивали ударами топора и прикладов, у одного офицера погоны были гвоздями прибиты к телу!

Побежденная советская сторона не отказалась от своих планов захвата Эстонии. В апреле 1924 года во время секретных переговоров «эстонских товарищей» с Зиновьевым в Москве, было решено, что Коммунистическая партия Эстонии начнет готовить вооруженное восстание. Коммунисты создавали боевые команды (к осени в них насчитывалось около тысячи человек), свои ячейки в армии, ведя работу по ее деморализации. Предусматривалось начать восстание, затем поддержать его забастовкой. Эстонская коммунистическая партия, которая насчитывала около трех тысяч членов и подвергалась суровым репрессиям, 1 декабря 1924 года попыталась захватить власть в Таллинне с целью провозгласить Советскую республику. Главная задача этой республики состояла бы в том, чтобы немедленно потребовать присоединения к Советской России и тем самым оправдать вступление в Эстонию Красной Армии. Попытка провалилась в тот же день. Во время путча офицеры, сдавшиеся повстанцам и объявившие о своем нейтралитете, были расстреляны — по причине той же самой занятой ими нейтральной позиции: путчисты считали врагами всех, кто не с ними. Руководившему операцией Яну Анвельту удалось бежать в СССР. На протяжении многих лет он был чиновником Коминтерна, а затем исчез во время «чисток» 30-х годов.

После Эстонии действие переносится в Болгарию. 1923 год в этой стране был отмечен сильными потрясениями. Александр Стамболийский, руководитель коалиции, созданной коммунистами и его собственной партией «Земледельческий союз», был убит в июне 1923 года и заменен в правительстве Александром Цанковым, получившим поддержку армии и полиции. В сентябре коммунисты начали восстание, которое продлилось неделю и было жестоко подавлено. Начиная с апреля 1924 года коммунисты сменили тактику, создали партизанские отряды и перешли к прямым террористическим актам, не останавливаясь перед убийствами. 8 февраля 1925 года в результате нападения на супрефектуру Годеча было убито четыре человека. 11 февраля в Софии был убит депутат Никола Милев (Гео Милев), редактор газеты «Словет» и председатель профсоюза болгарских журналистов. 24 марта манифест Болгарской коммунистической партии предупредил о неизбежном падении Цанкова, раскрывая тем самым связь между террористической деятельностью и политическими целями коммунистов. В начале апреля произошло покушение на царя Бориса; 15 апреля был убит один из его приближенных, военный комендант Софии генерал Коста Георгиев.

Один из самых значительных эпизодов этой эры политического насилия в Болгарии — чудовищный взрыв 17 апреля во время отпевания генерала Георгиева в Софийском кафедральном соборе. Купол собора рухнул, погибло 140 человек, среди которых четырнадцать генералов, шестнадцать старших офицеров, три депутата. Как считает Виктор Серж, за этим терактом стоял военный отдел коммунистической партии. Двое из его руководителей, Коста Янков и Иван Минков, предполагаемые организаторы взрыва, были убиты, оказав вооруженное сопротивление при аресте.

Взрыв позволил властям оправдать безжалостные репрессии: три тысячи коммунистов были арестованы, трое из них публично повешены. Некоторые члены коминтерновского аппарата уже тогда возлагали ответственность за этот взрыв на главу болгарских коммунистов Георгия Димитрова, руководившего партией из эмиграции в Вене. В декабре 1948 года, выступая перед делегатами V съезда Болгарской коммунистической партии, он признал, что ответственность за взрыв лежит на нем и на военной организации. По другим источникам, динамит в соборе был заложен по распоряжению Меера Трилиссера, главы иностранного отдела ОГПУ, будущего заместителя председателя ГПУ, чьи боевые заслуги были отмечены в 1927 году орденом Красного Знамени. В 30-е годы Трилиссер стал одним из десяти секретарей Коминтерна, за деятельностью которого он осуществлял, по заданию НКВД, постоянный контроль.

После всех этих сокрушительных поражений в Европе Коминтерн по инициативе Сталина открыл для себя новое поле битвы — Китай, где он и сосредоточил свои усилия. Находившаяся в состоянии полной анархии, раздираемая внутренними междуусобицами и социальными конфликтами, но движимая колоссальным национальным порывом, огромная страна, казалось, созрела для «антиимпериалистической» революции. В соответствии с этой политической установкой китайские студенты, обучавшиеся в Москве в основанном в 1921 году Коммунистическом университете трудящихся Востока (КУТВ), осенью 1925 года были собраны в Университете имени Сунь Ятсена.

Окруженное ставленниками Коминтерна и советских спецслужб, руководство коммунистической партии Китая, во главе которой еще не стоял Мао Цзэдун, пошло в 1925–1926 годах на тесный союз с более могущественной силой — китайской националистической партией Гоминьдан, уже стоявшей у власти в Южном Китае (кантонское правительство, в котором будущий вождь Гоминьдана Чан Кайши ведал организацией армии). Тактика Коминтерна заключалась в том, чтобы внедриться в Гоминьдан и сделать из этой партии что-то вроде Троянского коня революции. Эмиссар Коминтерна Михаил Бородин стал советником при Гоминьдане. В 1925 году левое крыло Гоминьдана, которое полностью поддерживало политику сотрудничества с Советским Союзом, захватило руководство партией. Коммунисты усилили пропаганду, поощряя социальное брожение и стремясь увеличить свое влияние настолько, чтобы занять господствующее положение на II съезде Гоминьдана. Вскоре, однако, перед ними возникло серьезное препятствие — Чан Кайши, обеспокоенный непрерывным расширением влияния коммунистов. Он справедливо заподозрил коммунистов в том, что те хотят его отстранить. Принимая против этой угрозы превентивные меры, Чан Кайши ввел 12 марта 1926 года военное положение, разоружил воинские части, которыми командовали офицеры-коммунисты, арестовал сторонников коммунистов в Гоминьдане и даже советских военных советников (все они были освобождены спустя несколько дней), отстранил лидера левого крыла своей партии и заставил принять пакт в восьми пунктах, ограничивавший прерогативы и деятельность коммунистов внутри партии. Чан Кайши стал отныне неоспоримым главой гоминьдановской армии. Учитывая новую расстановку сил, Бородин его действия одобрил.

7 июля 1926 года Чан Кайши, который получал значительную материальную помощь из СССР, объявил о начале Северного похода и бросил гоминьдановские войска на завоевание севера Китая, находившегося все еще под властью «феодалов-милитаристов». 29 июля он ввел военное положение в Кантоне. Китайские сельскохозяйственные провинции Хунань и Хубэй были охвачены своего рода аграрной революцией, которая самой своей динамикой вновь ставила под сомнение союз коммунистов и националистов. В Шанхае, крупнейшем к тому времени промышленном центре Китая, профсоюзы при приближении армии Гоминьдана объявили всеобщую забастовку. Коммунисты, среди которых был знаменитый в будущем Чжоу Эньлай, призвали к восстанию, рассчитывая на неминуемое вступление гоминьдановской армии в город. Этого не случилось, восстание 22–24 февраля 1927 года потерпело поражение, и забастовка была жестоко подавлена генералом Ли Баочжуном.

21 марта новая еще более массовая всеобщая забастовка и новое восстание смели местную власть. Дивизия гоминьдановской армии вошла в Шанхай, куда вскоре прибыл Чан Кайши, решивший держать ситуацию под контролем и «навести порядок». Ему легко удалось добиться своей цели, потому что Сталин, видевший только «антиимпериалистический» аспект политики Чан Кайши, в конце марта приказал коммунистам сложить оружие и придерживаться общего фронта с Гоминьданом. 12 апреля 1927 года Чан Кайши повторил в Кантоне свою шанхайскую операцию, в результате которой там тоже начались преследования и убийства коммунистов.

Сталину пришлось менять политику в самый неподходящий для него момент — в разгар борьбы с оппозицией и внутри партии, и в Коминтерне. В августе, чтобы не ударить в грязь лицом перед критикой оппозиции, он послал двух «личных» эмиссаров, Виссариона Ломинадзе и Хайнца Ноймана, дабы те вновь запустили повстанческое движение, порвав союз с Гоминьданом. Так называемое «Восстание осеннего урожая», организованное сталинскими посланцами, провалилось, но, несмотря на эту неудачу, они продолжали упорствовать и спровоцировали восстание в Кантоне, «чтобы доставить своему вождю победный рапорт» (выражение Бориса Суварина) в тот самый момент, когда собирался XV съезд ВКП(б), на котором было намечено исключить оппозиционеров из партии. Этот маневр показывает, сколь мало человеческая жизнь значила для большевиков, даже когда речь шла об их собственных сторонниках, — что для того времени было еще ново. Безрассудная Кантонская коммуна тому свидетельство, но в сущности кантонские события мало отличались от террористических актов в Болгарии несколькими годами ранее.

Итак, в течение сорока восьми часов несколько тысяч повстанцев нападали на войска, превышавшие их по численности в пять-шесть раз. Эта акция была плохо подготовлена и обречена на провал: во-первых, сказалась неблагоприятная политическая обстановка (рабочие Кантона придерживались осторожной выжидательной позиции), а во-вторых, вооружения было явно недостаточно. Вечером 10 декабря 1927 года гоминьдановские войска заняли позиции в местах, предусмотренных для сбора отрядов Красной Армии. Как и в Гамбурге, инициатива была на стороне повстанцев, но очень быстро это преимущество исчезло. Утром 12 декабря провозглашение «Советской Республики» совершенно не встретило отклика у населения, и уже после полудня гоминьдановские силы пошли в контрнаступление. На третий день красный флаг, развевавшийся над полицейским управлением, был сорван. В последовавших репрессиях погибли тысячи человек.

Казалось бы, подобный опыт должен был послужить уроком для Коминтерна, но он был неспособен видеть и решать фундаментальные политические задачи. И снова, вопреки всему, применение насилия было оправдано Коминтерном; в книге Вооруженное восстание, опубликованной при поддержке Коминтерна в 1931 году на многих языках, можно прочесть следующие слова: «Мы недостаточно старались обезвредить контрреволюционеров. В течение всего того времени, что Кантон находился в руках повстанцев, было уничтожено лишь сто человек. Всех заключенных разрешено было убивать лишь после суда, произведенного над ними по всем правилам комиссией по борьбе против реакционеров. В разгар боя, в разгар восстания эта процедура слишком медленна». Урок был усвоен.

После этого провала коммунисты покинули города и вновь стали объединяться в отдаленных сельских зонах. В 1931 году в провинциях Хунань и Цзянси были созданы «советские районы», находившиеся под защитой Красной Армии.

Итак, с самого начала среди китайских коммунистов преобладала идея о том, что революция — это прежде всего военное дело, именно поэтому исполнение политической функции было возложено на военный аппарат. В 1938 году Мао резюмировал свою концепцию в знаменитой формуле: «Винтовка рождает власть». Дальнейшее развитие событий показало, что именно этот тезис и был квинтэссенцией коммунистического представления о способах захвата и сохранения власти.

Коминтерн, несмотря на свои неудачи в Европе в начале 20-х годов и провал в Китае, вовсе не был обескуражен и продолжал идти по выбранному пути. Все коммунистические партии, в том числе и легально существовавшие в демократических республиках, сохранили в своих недрах тайный военный аппарат, который при случае мог заявить о себе публично. Модель была задана КПГ, которая под пристальным контролем советских военных руководителей создала в Германии весьма значительный аппарат такого рода. Ему была поручена ликвидация вражеских деятелей, особенно крайних правых и полицейских осведомителей, проникших в партию, а также создание военизированных групп (например, знаменитый «Рот-Фронт», насчитывавший тысячи членов). Верно и то, что в Веймарской республике политическое насилие стало в конце 20-х годов повсеместным явлением. Коммунисты боролись не только с крайними правыми и зарождавшимся нацизмом, они, не колеблясь, нападали и на митинги социал-демократов, которых называли «социал-предателями» и «социал-фашистами», и на полицию республики, которую считали реакционной, даже фашистской. Дальнейший ход истории, начиная с 1933 года, показал, что такое настоящий фашизм (в данном случае национал-социализм); благоразумнее было бы вступить в союз с социал-демократами и защищать «буржуазную» демократию, но такую демократию коммунисты отвергали в корне.

Во Франции, где политический климат был спокойнее, Французская коммунистическая партия (ФКП) тоже создавала свои вооруженные группы. Их организовывал Альбер Трен, один из секретарей партии, — звание капитана, полученное им во время войны, делало его относительно компетентным в этой области. Дебют этих групп состоялся 11 января 1924 года во время коммунистического митинга. Трен, против которого выступила группа анархистов, призвал на помощь службу охраны порядка. Десяток человек, вооруженных револьверами, поднялись на трибуну и стали стрелять в недовольных в упор, при этом два человека были убиты и многие ранены. Никого из убийц не преследовали. Аналогичная схватка произошла спустя год с небольшим. В четверг 23 апреля 1925 года, за несколько недель до муниципальных выборов, служба охраны порядка ФКП столкнулась на улице Дамремон с группой выходивших с предвыборного собрания членов организации крайне правых «Патриотическая молодежь» La jeunesse patriotique, или сокращенно JP). Некоторые члены службы охраны ФКП были вооружены и, не колеблясь, воспользовались своими револьверами. Три члена JP были убиты, один из раненых умер спустя два дня. Жан Тетенже, глава JP, был задержан, а у коммунистических активистов полиция провела серии обысков.

Несмотря на трудности, ФКП продолжала эту линию. В 1926 году партийное руководство поручило Жаку Дюкло, одному из своих только что выбранных депутатов, пользовавшемуся парламентской неприкосновенностью, организовать антифашистские группы сопротивления, формируя их из бывших участников войны 1914–1918 годов, и антифашистскую «Молодую гвардию», набранную из коммунистической молодежи. Эти военизированные группы, созданные по модели немецкого «Рот-Фронта» и носившие сходную униформу, промаршировали по улицам Парижа 11 ноября 1926 года. Дюкло параллельно занимался антимилитаристской пропагандой и издавал журнал «Le Combattant rouge» («Красный боец»), в котором публиковались статьи с описанием и анализом уличных боев и т. п., т. е. фактически преподавалось искусство вести гражданскую войну.

В начале 1934 года во Франции была переиздана книга Вооруженное восстание, впервые опубликованная в 1931 году советскими руководителями, скрывшими свои имена под псевдонимом Нейберг, и представлявшая собой исследование опыта различных восстаний начиная с 1920 года. Лишь с момента поворота к политике Народного фронта летом-осенью 1934 года установка на восстания была отодвинута на второй план, что, однако, никак не означало какого-либо преуменьшения той фактически главной роли, которую играло насилие в коммунистической практике. Все способы оправдания насилия и проявлений классовой ненависти, все теоретические обоснования гражданской войны и террора вновь нашли свое применение в 1936 году в Испании, куда Коминтерн послал множество своих руководящих работников.

Вся работа по отбору, формированию и подготовке руководителей для будущего вооруженного восстания всегда проходила в тесном контакте с советскими секретными службами, точнее, с одной из них — Главным разведывательным управлением (ГРУ). Основанное под эгидой Троцкого как 4-й отдел Красной Армии, ГРУ никогда до конца не прекращало свою «воспитательную» работу с зарубежными коммунистами, даже если обстоятельства вынуждали сильно сократить ее масштаб. Даже в начале 70-х годов некоторые молодые руководящие работники Французской коммунистической партии еще тренировались в СССР в стрельбе, сборке и разборке обычного оружия, кустарном производстве оружия, передаче информации по радиосвязи, технике саботажа. Обучение проходило при спецназе — специальных советских войсках, предоставленных в распоряжение секретных служб. ГРУ также располагало военными специалистами, которых, в случае необходимости, оно всегда могло предоставить в распоряжение братских партий. Например, Манфред Штерн, австриец, который был временно командирован в аппарат КПГ во время гамбургского восстания 1923 года, работал затем в Китае, Маньчжурии и стал наконец «генералом Клебером» интернациональных бригад в Испании.

Эти тайные военные организации коммунистов нередко формировались практически из бандитов, и некоторые группы превращались иногда в настоящие банды. Один из самых ярких примеров — Красная гвардия, или Красные эскадроны, Китайской коммунистической партии во второй половине 20-х годов. Красные эскадроны начали орудовать в Шанхае, считавшемся тогда фактическим центром деятельности партии, их возглавлял бывший гангстер Гу Шунцзян, состоявший до этого в тайной организации «Зеленая повязка» — одной из двух самых могущественных шанхайских мафий. Фанатичные бойцы Красных эскадронов боролись против националистов, в основном против «Синих рубашек» — организации, созданной по фашистской модели. Бои велись весьма сомнительными способами: террором отвечали на террор, засадой — на засаду, убийством — на убийство. Все это происходило при особенно активной поддержке консульства СССР в Шанхае, которое располагало как специалистами по военным вопросам (например, Горбатюк), так и реальными исполнителями грязных дел.

В 1928 году люди Гу Шунцзяна уничтожили семейную пару — коммунистов, работавших на полицию: во время сна супруги были изрешечены пулями. Чтобы заглушить шум от выстрелов, сообщники запустили на улице фейерверк. Вскоре подобные радикальные методы стали использоваться внутри самой партии для усмирения оппозиционеров. Иногда достаточно было простого доноса. Хэ Мынцянь примерно с двадцатью товарищами из «рабочей фракции», возмущенные тем, что ими пытались манипулировать делегат Коминтерна Павел Миф и руководители, подчинявшиеся Москве, собрались 17 января 1931 года в «Восточном отеле» в Шанхае. Не успели они начать дискуссию, как в зал ворвались с оружием в руках полицейские и агенты Дзяоча тончжи, Центрального бюро расследований Гоминьдана, и арестовали их. Националисты были якобы «анонимно» проинформированы о собрании.

После выхода из партии Гу Шунцзяна в апреле 1931 года, его возвращения в лоно «Зеленой повязки» и подчинения Гоминьдану, специальный комитет из пяти коммунистических руководителей продолжил его дело в Шанхае. Он состоял из Кан Шэна, Гуан Хоаня, Пан Ханьяня, Чен Юна и Же Цзинши. В 1934 году, когда городской аппарат КПК рухнул окончательно, два последних руководителя коммунистических вооруженных групп в городе, Динь Мокунь и Ли Шицзун, попали в руки Гоминьдана. Они тоже «подчинились», затем перешли на службу к японцам. Судьба их оказалась трагичной: первого как изменника расстреляли националисты в 1947 году, второго отравил японский офицер, под началом которого он работал. Что касается Кан Шэна, то он стал в 1949 году (и оставался до своей смерти в 1975 году) главой тайной маоистской полиции и был, таким образом, одним из главных палачей китайского народа при коммунистической власти.

Члены аппарата той или иной коммунистической партии использовались и в операциях советских специальных служб, как это было, судя по всему, при похищении Кутепова. В 1924 году в Париже великий князь Николай Николаевич вызвал Александра Кутепова и предложил ему возглавить Российский общевойсковой союз (РОВС). В 1928 году ОГПУ решило нанести РОВС мощный удар. 26 января генерал исчез. Разнеслось множество слухов, некоторые — с подачи заинтересованной в этом советской стороны. Инициаторы похищения стали известны благодаря двум независимым расследованиям: старого русского социалиста Владимира Бурцева, знаменитого еще с той поры, когда он разоблачил Евно Азефа, агента охранки, проникшего в руководящие ряды боевой организации социалистов-революционеров, и расследованию Жана Делажа, журналиста из «L'Echo de Paris». Делаж установил, что генерал Кутепов был, видимо, перевезен на советский корабль Спартак, отплывший из Гавра 19 февраля. Никто больше не видел генерала живым. 22 сентября 1965 года советский генерал Шиманов в газете «Красная звезда» раскрыл имя ответственного за операцию. Это был «Сергей Пузицкий, (…) который не только участвовал в захвате бандита Савинкова, (…) но еще и мастерски провел операцию по аресту Кутепова и многих других лидеров белогвардейцев». Сегодня у нас есть новые сведения, проливающие свет на похищение генерала Кутепова. В его эмигрантскую организацию проникло ОГПУ: начиная с 1929 года бывший министр правительства адмирала Колчака Сергей Николаевич Третьяков тайно перешел в советский лагерь, поставлял информацию под кодом УЖ/1 и под кодовым именем «Иванов». Благодаря подробной информации, которой он обеспечивал своего связного «Ветчинкина», Москва знала все или почти все о перемещениях белого генерала. Ударная группа задержала его машину прямо на улице под видом полицейской проверки, после чего псевдорегулировщик Онель, владелец гаража в Леваллуа-Перре, попросил Кутепова следовать за ним. В операции участвовал также его брат Морис Онель, находящийся в контакте с советскими службами (в 1936 году он был выбран депутатом от коммунистов). Кутепов отказался подчиниться и был, видимо, убит ударом кинжала. Его труп, по всей вероятности, был зарыт в подвале гаража Онеля (16). Заместителем генерала Миллера, преемника Кутепова, был генерал Николай Скоблин, давно завербованный советской разведкой. Вместе со своей женой, певицей Надеждой Плевицкой, Скоблин организовал в Париже похищение генерала Миллера. Миллер исчез 22 сентября 1937 года, а 23 сентября из Гавра отплыл советский корабль Мария Ульянова. Генерал Миллер действительно был на этом корабле, но французское правительство отказалось задержать отплытие судна. Генерал Скоблин предпочёл скрыться, так как подозрения на его счет у руководства РОВС становились всё отчётливее. В Москве после долгих допросов генерал Миллер был расстрелян.

Диктатура, уголовные преследования оппозиционеров и репрессии внутри Коминтерна.

Коминтерн не только поддерживал по воле Москвы вооруженные группы в каждой коммунистической партии и готовил восстания и гражданские войны против властей в разных странах, но и применял полицейские и террористические методы внутри своей собственной организации. Основы диктаторского режима внутри партии большевиков были заложены на X съезде, проходившем 8–16 марта 1921 года, — в те самые дни, когда власти боролись с кронштадтскими мятежниками. Во время подготовки съезда было предложено и обсуждено не менее восьми различных платформ. Эти прения оказались последними проблесками демократии, которая так и не смогла утвердиться в России: лишь внутри партии сохранялось еще некое подобие свободной дискуссии. Но ненадолго. На второй день работы съезда Ленин заявил: «Не надо теперь оппозиции, товарищи, не то время! Либо — тут, либо — там [в Кронштадте], с винтовкой, а не с оппозицией. Это вытекает из объективного положения, не пеняйте. И я думаю, что партийному съезду придется этот вывод сделать, придется сделать тот вывод, что для оппозиции теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиций!». Он особенно метил в тех, кто, не составляя группы в буквальном смысле и не имея печатного органа, объединялись на так называемых платформах рабочей оппозиции (Александр Шляпников, Александра Коллонтай, Лутовинов) и демократического централизма (Тимофей Сапронов, Гавриил Мясников).

16 марта, в последний день работы съезда, Ленин представил две резолюции: первую, касавшуюся «единства партии», и вторую, затрагивавшую «синдикалистский и анархистский уклон в нашей партии» и обличавшую рабочую оппозицию. Первая из них требовала под угрозой немедленного исключения из партии немедленного роспуска всех групп, сформированных на основе особых платформ. Эта резолюция не подлежала оглашению вплоть до октября 1923 года, давала Центральному комитету полномочия в применении этой санкции. Для ГПУ обнаружилось, таким образом, новое поле деятельности: каждая оппозиционная группа внутри коммунистической партии становилась отныне объектом надзора, и в случае необходимости к ней могла быть применена санкция исключения, что для людей, считавших себя истинными борцами партии, равнялось политической смерти.

Обе резолюции, запрещавшие, вопреки уставу партии, свободную дискуссию, были тем не менее приняты. Что касается первой, Радек дал ей оправдание, оказавшееся провидческим: «Голосуя за эту резолюцию, я чувствовал, что она может обратиться и против нас, и, несмотря на это, я стою за резолюцию. (…) Пусть в момент опасности Центральный комитет примет, если посчитает нужным, самые строгие меры по отношению к лучшим товарищам. (…) Пусть даже это будет ошибка Центрального комитета! Ошибка менее опасна, чем та нерешительность, которую мы наблюдаем в данный момент». Выбор, который был сделан большевиками под влиянием обстоятельств, но соответствовал их глубинным устремлениям, определил будущее советской партии и, соответственно, Коминтерна.

X съезд приступил также к реорганизации Контрольной комиссии, роль которой состояла в заботе об «укреплении единства и власти в партии». С этого момента на каждого члена партии было заведено «личное дело», которое в будущем могло послужить главным материалом для обвинения: отношение к органам ГПУ, участие в оппозиционных группировках и т. д. Сразу по окончании съезда сторонники рабочей оппозиции подверглись притеснениям и преследованиям. Позднее Александр Шляпников объяснил, что «борьба продолжалась не на идеологической площадке, но путем сокращения с должностей, систематических переводов из одного района в другой и даже исключения из партии».

В августе началась проверка, которая длилась несколько месяцев. Примерно четверть всех коммунистических активистов были исключены из партии. «Чистки» стали с тех пор составной частью партийной жизни. Айно Куусинен оставил свидетельство об этом циклическом методе: «Собрание, на котором производились чистки, проходило следующим образом: обвиняемый назывался по имени, и его приглашали подняться на трибуну; члены Комиссии по чистке и остальные присутствующие задавали вопросы, Некоторым легко удавалось оправдаться, другим приходилось долго терпеть это суровое испытание. Если у кого-то были личные враги, они могли повлиять на дело решающим образом. Тем не менее решение об изгнании из партии могла вынести лишь Контрольная комиссия. Если обвиняемого не признавали виновным в совершении поступка, влекшего за собой исключение из партии, процедура прерывалась без голосования. В противном случае никто не выступал в защиту обвиняемого. Председательствующий просто задавал вопрос: кто против? — и, так как никто не решался выступить против, решение принималось «единогласно».

Последствия решений X съезда дали о себе знать очень быстро: в феврале 1922 года Гавриил Мясников был исключен из партии на год за отстаивание, вопреки мнению Ленина, необходимости свободы печати. Рабочая оппозиция, которая не могла добиться, чтобы ее услышали, обратилась, естественно, к Коминтерну («Заявление двадцати двух»). Тогда Сталин, Дзержинский и Зиновьев потребовали исключения Шляпникова, Коллонтай и Медведева, в чем XI съезд им отказал. Находясь под все большим влиянием советской власти, Коминтерн был вынужден ввести вскоре тот же внутренний режим, что был у партии большевиков. Логичное и, в общем и целом, ничуть не удивительное последствие.

В 1923 году Дзержинский потребовал от Политбюро официального решения, согласно которому члены партии должны были доносить в ГПУ на любую оппозиционную деятельность. Предложение Дзержинского стало причиной нового кризиса внутри партии большевиков: 8 октября Троцкий направил письмо в Центральный комитет, за которым 15 октября последовало «Заявление сорока шести». Вокруг «нового курса», предложенного Троцким, завязалась дискуссия, которую подхватили и все секции Коминтерна.

Одновременно с конца 1923 года жизнь этих секций начала проходить под лозунгом «большевизации»; все они должны были реорганизовать свои структуры, опираясь на ячейки предприятий, и в то же время подтвердить свою верность московскому центру. Эта преобразования не встретили особой поддержки, что вызвало (в то самое время, когда велись дискуссии об эволюции власти в Советской России) значительное усиление роли и власти missi dominici Интернационала.

Во Франции один из лидеров ФКП Борис Суварин выступил против новой линии и разоблачил низкие методы, которые тройка Каменев — Зиновьев-Сталин использовала в отношении своего противника Льва Троцкого. 12 июня 1924 года по случаю XIII съезда ВКП(б) Борис Суварин был вызван для объяснения. Заседание перешло в обвинение и принуждение к обязательной самокритике. Комиссия, специально созванная, чтобы заняться «случаем Суварина», постановила временно исключить его из партии. Реакция руководителей ФКП прекрасно свидетельствует о том, что требовалось отныне от членов мировой партии: «В нашей партии (ФКП), которую революционная борьба до конца не избавила от старой социал-демократической основы, влияние личностей играет еще слишком большую роль. (…) Именно в той мере, в какой будут окончательно изжиты все мелкобуржуазные проявления индивидуалистического я, сформируется безымянная железная когорта французских большевиков. (…) Если Французская коммунистическая партия хочет быть достойной Коммунистического Интернационала, к которому принадлежит, если Французская коммунистическая партия хочет следовать по славным следам Российской ВКП, она должна, не колеблясь, сломить всех тех в ее рядах, кто не захочет подчиниться ее закону!» («Юманите», 19 июля 1924 года). Анонимный автор не знал, что сумел сформулировать закон, который в течение десятилетий будет управлять жизнью ФКП. Профсоюзный деятель Пьер Монат охарактеризовал этот закон одним словом: «оказармивание» компартии.

Во время того же V конгресса Коминтерна летом 1924 года Зиновьев угрожал «переломать кости» оппозиционерам, демонстрируя таким образом политические нравы, господствовавшие в коммунистическом движении. Но эта угроза обернулась против него же. Ему самому Сталин «переломал кости», отстранив его в 1925 году от должности председателя Коминтерна. Зиновьев был заменен Бухариным, которого вскоре постигла та же участь. 11 июля 1928 года, накануне VI конгресса Коминтерна, проходившего с 17 июля по 1 сентября, Каменев тайно встретился с Бухариным, а позднее составил протокол беседы. Называя себя жертвой «полицейского режима», Бухарин объяснил ему, что его телефон прослушивается и что за ним следит ГПУ; дважды у него проскальзывал вполне реальный страх: «Он нас задушит… Мы не хотим выступать как раскольники, потому что тогда он нас задушит» (21), «Он» — это, конечно же, Сталин.

Первым, кого Сталин попытался «задушить», стал Лев Троцкий. Особенность сталинской борьбы с троцкизмом — в ее размахе. Основные события развернулись в 1927 году. Но уже раньше, во время заседания ЦК партии большевиков в октябре 1926 года, зазвучали зловещие предупреждения: «Либо исключение и легальный разгром оппозиции, либо решение вопроса путем пушечных выстрелов на улице, как в случае с левыми эсерами в июле 1918 года в Москве». Левая оппозиция (это было ее официальное название), изолированная и все более и более слабевшая, подвергалась провокациям со стороны ГПУ, которое выдумало существование подпольной типографии, возглавляемой бывшим офицером Врангеля (в реальности — одним из агентов ГПУ), где якобы печатались документы оппозиции. Во время X годовщины Октября оппозиция попыталась выйти на демонстрацию под своими собственными лозунгами. Помешало ей в этом грубое вмешательство милиции, а 14 ноября Троцкий и Зиновьев были исключены из партии большевиков. Следующим этапом стала начавшаяся в январе 1928 года высылка самых известных деятелей оппозиции в отдаленные регионы или за границу: Христиан Раковский, бывший советский посол во Франции, был сослан в Астрахань, а затем в Барнаул; Виктор Серж был выслан в 1933 году в Оренбург. Что касается Троцкого, то его силой привезли в Алма-Ату, за четыре тысячи километров от Москвы. Год спустя, в январе 1929 года, он был выслан в Турцию, избежав тюрьмы, двери которой все чаще захлопывались за его сторонниками. Арестовывали также членов бывшей рабочей оппозиции и группы демократического централизма, их отправляли в спецтюрьмы и политизоляторы.

С этого времени начали арестовывать и иностранных коммунистов, членов коминтерновского аппарата или просто живших в СССР. Их положение все больше уподоблялось положению советских коммунистов, поскольку каждый иностранный коммунист, в течение длительного времени живущий в СССР, был вынужден вступать в ВКП(б) и, значит, подчиняться ее дисциплине. Хорошо известен пример югославского коммуниста Анте Силиги, члена Политбюро Коммунистической партии Югославии (КПЮ), которого прислали в Москву в 1926 году как представителя КПЮ в Коминтерне. Он поддерживал некоторые контакты с троцкистской оппозицией, затем начал все сильнее отдаляться от Коминтерна, где больше не было места настоящим идейным дискуссиям и руководители которого без колебаний применяли методы запугивания по отношению к своим противникам, — Силига назвал это «системой раболепия» в международном коммунистическом движении. В феврале 1929 года на общем собрании московских коммунистов-югославов была принята резолюция, осудившая политику руководства КПЮ, что равнялось косвенному обвинению руководства Коминтерна. Вслед за этим противники официальной линии, объединившись с советскими единомышленниками, организовали нелегальную (с точки зрения правил партийной дисциплины) группу. Вскоре по делу Силиги начали вести расследование, и он был исключен из партии на год. Тем не менее Силига, обосновавшись в Ленинграде, продолжал свою «нелегальную» деятельность. 1 мая 1930 года он отправился в Москву, чтобы встретиться с другими членами своей русско-югославской группы, которая очень критически относилась к тому, как проводилась индустриализация и проповедовала создание новой партии. 21 мая Силига был арестован вместе со своими товарищами, а затем на основании статьи 59 Уголовного кодекса отправлен в политизолятор Верхнеуральска. В течение трех лет, в разных тюрьмах и изоляторах, Силига, переходя от ходатайств к голодовкам, постоянно требовал предоставить ему право покинуть Россию. Ненадолго выпущенный на свободу, он пытался покончить с собой. ГПУ добивалось, чтобы он отказался от итальянского гражданства. Он был отправлен в Сибирь, но в конце концов 3 декабря 1935 года его выслали из СССР, что было исключением.

Благодаря Силиге мы имеем свидетельство о политических изоляторах: «Товарищи нам передавали газеты, которые издавались в тюрьме. Какое разнообразие мнений, какая свобода в каждой статье! Какая страсть и какая откровенность в изложении не только абстрактных и теоретических вопросов, но также и самых злободневных! (…) Но наша свобода этим не ограничивалась. Во время прогулки, на которой собирались заключенные из нескольких камер, мы имели обыкновение проводить в углу двора собрания по всем правилам: с председателем, секретарем, ораторами, по очереди бравшими слово».

Условия, в которых содержались заключенные, он описывает так: «Питание состояло из традиционного рациона бедного мужика: хлеб и каша утром и вечером, и так в течение всего года. (…) Кроме того, на обед подавался суп, сваренный из испорченной рыбы, консервов или наполовину стухшего мяса. Тот же суп, но без мяса и рыбы, давали на ужин. (…) Порция хлеба в день была 700 грамм, порция сахара в месяц — один килограмм, кроме того, выделялись порции табака, папирос, чая и мыла. Этой однообразной пищи также не хватало. При этом нам приходилось ожесточенно добиваться, чтобы этот скудный паек еще не сократили; что говорить о борьбе, ценой которой мы добились некоторых незначительных улучшений. Однако по сравнению с режимом уголовных тюрем, в которых гнили сотни тысяч заключенных, и, в особенности, по сравнению с условиями жизни миллионов людей, согнанных в северные лагеря, наш режим был в каком-то роде привилегированным».

Тем не менее эти привилегии были весьма относительны. В Верхнеуральске в апреле и летом 1931 года, а затем в декабре 1933 года заключенные провели три голодовки в защиту своих прав, особенно настаивая на отмене практики возобновления сроков. С 1934 года особые политические тюрьмы все чаще стали закрывать (в Верхнеуральске они сохранялись вплоть до 1937 года), и условия заключения для «политических», попадавших в обычные уголовные тюрьмы, резко ухудшились: одни заключенные умирали от побоев, других расстреливали, третьих сажали в глухие одиночки, как например, Владимира Смирнова в Суздале в 1933 году.

Это превращение в преступников реальных или предполагаемых оппозиционеров внутри коммунистических партий распространилось вскоре и на высокопоставленных коммунистических руководителей. Сильной критике подверглась политика главы Испанской коммунистической партии Хосе Бульехоса, которого вызвали с несколькими товарищами в Москву осенью 1932 года. Наотрез отказавшись подчиниться диктату Коминтерна, они все были исключены из его рядов 1 ноября. После этого они жили под надзором в гостинице «Люкс», где размещались коминтерновцы. Француз Жак Дюкло, бывший коминтерновский делегат в Испании, пришел объявить им об исключении и уточнил, что любая попытка сопротивления будет подавлена «со всей строгостью советских уголовных законов». Бульехосу и его товарищам стоило неимоверного труда после двух месяцев тяжелых переговоров получить обратно паспорта и покинуть СССР.

В том же году завершилось еще одно невероятное дело, связанное на этот раз с Французской коммунистической партией. В начале 1931 года Коминтерн послал в ФКП своего представителя и инструкторов, которым было поручено снова взять над ней контроль. В июле фактический глава Коминтерна Дмитрий Мануильский тайно отправился в Париж и объявил Политбюро ФКП, что внутри него действует фракционная «группа». В действительности это был всего лишь спектакль. Его разыграли, чтобы спровоцировать кризис в руководстве ФКП, по выходе из которого самостоятельность партии должна была ослабеть, и ФКП, таким образом, полностью попала бы в зависимость от Москвы и ее людей. Среди лидеров пресловутой «группы» был назван Пьер Се-лор, один из главных руководителей партии с 1928 года. Селора вызвали в Москву под предлогом назначения его на должность представителя ФКП при Коминтерне. Но сразу же по прибытии с ним обошлись как с «провокатором». Подвергшись остракизму, лишенный зарплаты Селор выжил в эту суровую русскую зиму лишь благодаря продуктовой карточке своей жены, которая приехала вместе с ним и работала в Коминтерне. 8 марта 1932 года его вызвали на собрание, на котором в течение двенадцатичасового допроса члены НКВД старались заставить его признаться, что он «проник в партию как полицейский агент». Селор ни в чем не «признался», и после бесчисленных дрязг и шантажа ему удалось 8 октября 1932 года возвратиться во Францию, где его сразу же разоблачили как «шпика», придав этому делу огласку.

В том же самом 1932 году во многих коммунистических партиях были созданы, по модели ВКП(б), отделы кадров, подчинявшиеся Центральному отделу кадров Коминтерна; им было поручено составить полную картотеку членов партии и собрать анкеты и подробные автобиографии всех руководителей. Только на членов Французской компартии в Москву до войны было передано более пяти тысяч такого рода личных дел. Анкета содержала более семидесяти вопросов и состояла из пяти больших рубрик: 1) происхождение и общественное положение; 2) партийная деятельность; 3) образование и интеллектуальный уровень; 4) участие в общественной жизни; 5) сведения о судимости и репрессиях. Все эти материалы, предназначенные для того, чтобы производить «чистку» партии, были сосредоточены в Москве. Они хранились у Антона Краевского, Черномордика или Геворка Алиханова, которые один за другим руководили отделом кадров Коминтерна, связанного с иностранной секцией НКВД. В 1935 году Меер Трилиссер, один из самых высокопоставленных руководителей НКВД, был назначен секретарем Исполнительного комитета Коминтерна по кадровой работе. Под псевдонимом Михаила Москвина он собирал сведения и доносы, решал, кому быть в опале, это был первый этап на пути последующего уничтожения. Этим отделам кадров параллельно поручалось составлять «черные списки» врагов коммунизма и СССР.

Очень рано, если не с самого начала, секции Коминтерна стали служить для вербовки агентов разведки, действовавших в интересах СССР. В некоторых случаях коммунисты, которые соглашались заняться нелегальной и, следовательно, подпольной работой, не знали, что в действительности работают на одну из советских служб: Разведывательное управление Красной Армии (ГРУ, или 4-й отдел), иностранное отделение ВЧК-ГПУ (Иностранный отдел, ИНО), НКВД и т. д. Различные эти аппараты, представляя собой крайне запутанную сеть, яростно соперничали друг с другом, сманивали агентов, завербованных соседними службами. В своих воспоминаниях Эльза Порецкая приводит много примеров такой конкуренции- (27).

 

Черные списки ФКП

В 1932 голу ФКП начинает собирать сведения о подозрительных или опасных, с ее точки зрения, личностях и об их деятельности. Эти списки появились, следовательно, параллельно тому, как эмиссары Коминтерна взяли в свои руки аппарат кадров. Одновременно с созданием отдела кадров, предназначавшегося для отбора лучших активистов, появляется его оборотная сторона: списки, разоблачавшие тех, кто «нарушил» тем или иным образом партийную дисциплину. С 1932 по июнь 1939 года ФКП опубликовала двенадцать черных списков, заголовки которых были похожи, но одновременно и различались: Черный список провокаторов, предателей, осведомителей, изгнанных из революционных организаций Франции. Или: Черный список провокаторов, воров, мошенников, троцкистов, предателей, изгнанных из рабочих организаций Франции… Для оправдания этих списков, в которых вплоть до войны было инвентаризировано более тысячи имен, ФКП использовала простой политический аргумент: «Борьба буржуазии против рабочего класса и революционных организаций становится в нашей стране все более острой».

Члены партии должны были поставлять описание примет («рост и телосложение, волосы, брови, лоб, глаза, нос, рот, подбородок, форма и цвет лица, особые приметы». — Список № 10, август 1938 года), «все полезные сведения, облегчавшие розыск» разоблаченных, в том числе информацию о месте их проживания. Каждый член партии должен был более или менее сжиться с ролью помощника особой полиции, сыграть роль маленького чекиста.

Некоторые из таких «подозреваемых» были, вероятно, настоящими мошенниками, в то время как другие были просто противниками партийной линии — вне зависимости от того, принадлежали они к партии или нет. D 30-е годы мишенью стали вначале коммунистические деятели, которые последовали за Жаком Дорио и его отделом Сен-Лени, затем троцкисты. Аргументацию же французские коммунисты переняли ничтоже сумняшеся у своих старших советских братьев: троцкисты стали «одержимой и беспринципной бандой вредителей, диверсантов и убийц, действующих по приказу иностранных служб шпионажа» (свод № 1 списков с 1-го по 8-ой).

Война, запрещение ФКП, выступавшей в поддержку германо-советского пакта, затем немецкая оккупация привели партию к тому, что полицейский зуд охватил ее еще сильнее. Были разоблачены члены партии, отказавшиеся одобрить союз Гитлер — Сталин, в том числе и те, кто вступил в Сопротивление, как, например, Адриан Лангюмье, который для прикрытия работал редактором в «Temps Nouveoux» Лушера (и, напротив, ФКП даже не попыталась разоблачить Фредерика Жолио-Кюри за сильно компрометирующую его статью, опубликованную им 15 февраля 1941 года в той же газете) или как Рене Нико, бывшего коммунистического депутата Ойоннакса, чье отношение к прежним товарищам было безупречно. Не приходится уж говорить о Жюле Фурье, которого «полиция партии» безуспешно пыталась ликвидировать. Фурье проголосовал за предоставление неограниченных полномочий Петену, затем участвовал с конца 1940 года в создании сети Сопротивления; он был депортирован в Бухенвальд, а затем в Маутхэузен.

Та же участь постигла и тех, кто участвовал в 1941 году в создании Французской рабоче-крестьянской партии во главе с бывшим секретарем ФКП Марселем Життоном, убитым в сентябре того же года коммунистами. ФКП присвоила себе право объявить их «предателями Партии и Франции». Иногда обвинявшие их сообщения сопровождались ремаркой: «Понес заслуженное наказание». Был также случай с активистами, которых подозревали в измене и казнили, а затем, подобно Жоржу Дезире, «реабилитировали» после войны.

В самый разгар охоты на евреев ФКП стала применять странный способ разоблачения своих «врагов»: «С… Рене, она же Таня, она же Тереза, из XIV окр. Бессарабская еврейка», «Дев…, иностранный еврей. Отступник, чернит КП и СССР». «Иммиграционная рабочая сила» (MOI), организация, объединявшая иностранных коммунистов во Франции, также использовала этот характерный язык: «Р… Еврей (это его ненастоящее имя). Работает с вражеской группой евреев». ФКП по-прежнему ненавидела троцкистов: «Д… Ивон. 1, площадь Генерала Бере, Париж. VII округ… Троцкистка, была в связи с POUM. Чернит СССР». Очень вероятно, что во время арестов и обысков полиция Виши или гестапо имели возможность завладеть подобными списками. Что сталось с разоблаченными таким образом людьми?

В 1945 году ФКП опубликовала новую серию черных списков с тем, чтобы «исключить из нации», как она выражалась, политических противников; иные из них едва спаслись от организованных на них покушений. Учрежденный черный список восходит, конечно же, к спискам потенциальных обвиняемых, которые составлялись советскими органами безопасности (ЧК, ГПУ, НКВД). Это универсальный прием коммунистов, введенный с начала гражданской войны в России. В Польше сразу по ее выходе из войны, подобные списки стали насчитывать сорок восемь категорий людей, за которыми надо было установить наблюдение.

Вскоре взаимное дублирование служб было преодолено решительным образом: как Коминтерн, так и специальные службы стали отчитываться в своей деятельности перед высшей властью ВКП(б), вплоть до Сталина. В 1932 году Мартемьян Рютин, который со всем тщанием, но без эмоций репрессировал оппозиционеров, вступил в конфликт со Сталиным. Он составил программу, в которой писал: «Значение Сталина на сегодняшний день в Коминтерне равняется значению непогрешимого папы. (…) Сталин крепко держит в руках путем прямой и непрямой материальной зависимости все руководящие кадры Коминтерна не только в Москве, но и на местах. Это и есть тот решающий аргумент, который подтверждает его непогрешимость в теоретической области». С конца 20-х годов Коминтерн потерял всякую возможность быть независимым. И к финансовой зависимости от СССР, которая усугубляла политическую, прибавилась еще и полицейская.

Давление полицейских служб на членов Коминтерна все усиливалось и сеяло среди них недоверие и страх. В то же время клевета и доносы разлагали отношения, подозрительность туманила умы. Клевета была двух видов: добровольная и насильственная — под физическими и психическими пытками. Иногда к очернительству и доносам толкал просто страх. Некоторые деятели гордились тем, что доносили на своих товарищей. Пример французского коммуниста Андре Марти характерен для той параноической настойчивости, того бешеного усердия, с каким коммунисты стремились предстать перед партией самыми бдительными ее членами. В одном «строго конфиденциальном» письме от 23 июня 1937 года, адресованном штатному Генеральному секретарю Коминтерна Георгию Димитрову, Марти подробно разоблачает представителя Интернационала во Франции Эжена Фрида, удивляясь, как его еще не арестовала французская полиция… Ему это представляется по меньшей мере подозрительным!

 

О московских процессах

Практика террора и процессов неизбежно порождала различные интерпретации.

Вот что по этому поводу писал Борис Сувэрин:

«Действительно, сильным преувеличением будет утверждать, что московские процессы — это особое, исключительно русское явление. Если вглядеться, то под неоспоримо национальной оболочкой можно различить нечто другое, вполне общего порядка.

(«Le Figaro Litteraire», 1 июля 1937 года.)

Прежде всего, важно отказаться от предрассудка, по которому то, что было доступно русскому, не было бы доступно французу. Показательно в данном случае, что публичные признания своей вины, которые вытягивались тогда у обвиняемых, озадачивают французов не больше, чем русских. И тех, кто из фанатической солидарности с большевизмом находят их естественными, несомненно больше за пределами СССР, чем внутри его (…).

Во время первых лет русской революции было удобно объяснять все, трудно поддающееся разумению, ссылаясь на феномен славянской души. Тем не менее пришлось ведь затем наблюдать и в Италии, а потом и в Германии факты, еще недавно считавшиеся типично русскими. Если впадет в неистовство человеческий зверь, то одни и те же причины породят аналогичные результаты у романских, германских или славянских народов, несмотря на разницу форм и оболочек. С другой стороны, не видим ли мы во Франции и в других странах самых разных людей, которые вполне одобряют чудовищные деяния Сталина? Редакция Юманите, например, ни чем не уступает редакции Правды с точки зрения раболепия и подобострастия, а ведь ее нельзя оправдать тисками тоталитарной диктатуры. Академик Комаров в очередной раз опозорил себя на Красной площади Москвы, требуя голов, но он не мог бы отказаться от этого, не обрекал себя сознательно на самоубийство. Что же тогда сказать о каких-нибудь Ромене Роллане, Ланжевене или Мальро, которые восхищаются и оправдывают режим, именуемый советским, его культуру и его правосудие, не будучи принуждаемы к этому голодом или какой-либо пыткой?»

Вот в том же жанре и отрывок одного из писем, которые отсылались «товарищу Л. П. Берии» болгаркой Стеллой Благоевой, малоизвестной служащей отдела кадров Исполнительного комитета Коминтерна: «Исполнительный комитет Коммунистического Интернационала располагает сведениями, собранными целым рядом товарищей, деятелей братских партий, и мы считаем необходимым направить вам эту информацию, чтобы вы могли ее проверить и принять необходимые меры. (…) Один из секретарей Центрального комитета Коммунистической партии Венгрии Каракаш ведет разговоры, которые свидетельствуют о его недостаточной преданности партии Ленина и Сталина. (…) Товарищи задают также очень серьезный вопрос: почему в 1932 году венгерский суд приговорил его лишь к трем годам тюрьмы, тогда как во время диктатуры пролетариата в Венгрии Каракаш приводил в исполнение смертные приговоры, вынесенные революционным трибуналом. (…) Многочисленные свидетельства немецких, австрийских, латышских, польских и других товарищей показывают, что политическая эмиграция особо засорена. Надо ее решительно прополоть».

Российский историк и публицист Аркадий Ваксберг уточняет, что в архивах Коминтерна хранятся десятки и даже сотни доносов — явление, свидетельствующее о моральном разложении, которое охватило коминтерновцев и функционеров ВКП(б). Это разложение стало особенно очевидно во время крупных процессов над «старой гвардией» большевиков, которая принимала участие в формировании власти, опирающейся на «абсолютную ложь».

 

Большой террор бьет по Коминтерну

Убийство Кирова 1 декабря 1934 года послужило Сталину подходящим предлогом для того, чтобы перейти от суровых репрессий к настоящему террору». История партии и вместе с ней история Коминтерна вступили в новую фазу. Террор, который до сих пор применялся против общества, перекинулся теперь на представителей той безраздельной власти, которую осуществляла ВКП(б) и ее всемогущий Генеральный секретарь.

Первыми жертвами стали уже находившиеся в тюрьме члены русской оппозиции. С конца 1935 года освобожденные по истечении срока заключенные стали вновь возвращаться в тюрьмы. Несколько тысяч троцкистов были собраны в районе Воркуты: около пятисот на шахтах, тысяча в Ухто-Печорском лагере, в целом же — несколько тысяч человек в радиусе Печоры. 27 октября 1936 года тысяча из них начала 132-дневную голодовку. Они требовали отделения от уголовников и права жить с семьей. Через четыре недели умер первый заключенный, затем другие — и так до тех пор, пока администрация не объявила об удовлетворении их требований. Следующей осенью 1200 заключенных (примерно половина из них — троцкисты) были собраны неподалеку от старого кирпичного завода. В конце марта администрация составила список из двадцати пяти арестантов, которым выдали по килограмму хлеба и приказали готовиться к отправке. Некоторое время спустя после их отправки оставшиеся заключенные услышали пальбу. Все самые мрачные предположения подтвердились, когда арестанты увидели, что конвой быстро возвращается. На другой день — новый список к отправке и новая пальба. И так до конца мая. Охранники обливали тела бензином и сжигали их, чтобы уничтожить следы. НКВД передавало по радио имена расстрелянных «за контрреволюционную агитацию, саботаж, бандитизм, отказ работать, попытку побега…». Жена казненного, как и дети старше 12 лет, автоматически подвергались наказаниям: их сажали, отправляли в ссылку, лишали элементарных прав и условий для нормального существования.

В Магадане, «столице» Колымы, около двухсот троцкистов также прибегли к голодовке с целью добиться политического статуса. В своем воззвании они обличали «палачей-бандитов» и «сталинский фашизм, который гораздо хуже гитлеровского». 11 октября 1937 года они были приговорены к расстрелу, и семьдесят четыре из них были расстреляны 26–27 октября и 4 ноября. Подобные казни продолжались в 1937–1938 годах.

В каждой стране, где имелись ортодоксальные коммунисты, им было дано указание бороться с влиянием того меньшинства, которое объединялось вокруг Льва Троцкого. Начиная с войны в Испании, была радикально обновлена тактика: принадлежность к троцкизму приравнивалась к нацизму — и это в то самое время, когда Сталин шел на сближение с Гитлером.

Вскоре Большой террор, начатый Сталиным, настиг центральный аппарат Коминтерна. В 1965 году Бранко Лазич сделал первую попытку подступиться к проблеме ликвидации коминтерновцев в работе под красноречивым заголовком Мартиролог Коминтерна (34). Борис Суварин заключил свои Комментарии к Мартирологу, которые следовали за статьей Б. Лазича, замечанием по поводу скромных сотрудников Коминтерна, безымянных жертв Большого террора. «Большинство исчезли в этой резне Коминтерна, которая была лишь ничтожной частью нескончаемой резни тех миллионов трудолюбивых рабочих и крестьян, которые были убиты без всякого смысла чудовищной тиранией, нацепившей пролетарский ярлык».

Действия карательных органов были направлены против чиновников центрального аппарата и национальных секций, равно как и против простых граждан. С началом Большого террора жертвами карательной машины все чаще становились не только оппозиционеры, но и обычные чиновники коминтерновского аппарата и примыкающих к нему: Коммунистического интернационала молодежи (КИМ), Красного интернационала профсоюзов (Профинтерн), Международной организации помощи борцам революции (МОПР), Интернациональной ленинской школы, Коммунистического университета национальных меньшинств Запада (КУНМЗ) и т. д. Дочь старого соратника Ленина Ванда Пампуш-Бронска сообщила (под псевдонимом), что в 1936 году КУНМЗ был распущен, весь преподавательский коллектив и почти все студенты были арестованы (35).

Историк Михаил Пантелеев, изучая в настоящее время материалы различных служб и секций Коминтерна, насчитал 133 жертвы — на штат общей численностью в 492 человека, т. е. 27 процентов. Между 1 января и 17 сентября 1937 года Комиссия секретариата Исполнительного комитета в составе Михаила Москвина (Меера Трилиссера), Вильгельма Флорина и Яна Анвельта, а затем специальная Контрольная комиссия, созданная в мае 1937 года в составе Георгия Димитрова, М. Москвина и Дмитрия Мануильского, приняла решение об исключении 256 членов. Срок, отделявший исключение от ареста, варьировался: Елена Вальтер, исключенная из секретариата Димитрова 16 октября 1938 года, была арестована два дня спустя, в то время как Ян Боровский (Людвик Коморовский), исключенный из Исполнительного комитета Коминтерна 17 июля, был арестован лишь 7 октября. В 1937 году были арестованы 88 служащих Коминтерна, а в 1938–19 коминтерновцев. Других арестовывали прямо за рабочим столом, как, например, Антона Краевского (Владислава Стайна), ответственного за службу прессы и пропаганды. Его посадили 26 мая 1937 года. Многих арестовывали сразу же по их возвращении из заграничных командировок.

Под удар попали все службы — от Секретариата до представительств коммунистических партий. С 1937 по 1938 год был арестован 41 человек из Секретариата Исполнительного комитета, внутри его Отдела связи (Отдел международных связей — до 1936 года) насчитывалось 34 арестованных. Сам Москвин был схвачен 23 ноября 1938 года и приговорен 1 февраля 1940 года к расстрелу. Ян Анвельт умер под пытками, а датчанин А. Мунк-Петерсен скончался в тюремной больнице от последствий хронического туберкулеза. Пятьдесят чиновников, из них девять женщин, были расстреляны.

Швейцарка Лидия Дюби, ответственная за тайную сеть Коминтерна в Париже, была вызвана в Москву в начале августа 1937 года. Едва приехав, она была арестована со своими сотрудниками Бришманом и Вольфом. Ее обвинили в причастности к «антисоветской троцкистской организации» и в шпионаже в интересах Германии, Франции, Японии и… Швейцарии. Швейцарское гражданство никак ее не защитило. Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла ей смертный приговор 3 ноября, и через несколько дней ее расстреляли. Ее семье неожиданно, без каких-либо объяснений, сообщили о приговоре. Полька Л. Янковская была приговорена к восьми годам заключения как «член семьи предателя родины» — ее муж Станислав Скульский (Мертенс) был арестован в августе 1937 года и расстрелян 21 сентября. Принцип семейной ответственности, уже применявшийся в отношении простых гражданин, распространился, таким образом, на членов аппарата.

Иосиф Пятницкий (Таршис) оставался вплоть до 1934 года вторым человеком в Коминтерне после Мануильского, он вел всю организационную работу (в частности отвечал за финансирование иностранных коммунистических партий и тайные связи Коминтерна во всем мире), затем ему были поручены политическая и административная секции Центрального комитета ВКП(б). 24 июня 1937 года он выступил на пленуме ЦК с критикой усиления репрессий и осудил наделение чрезвычайными полномочиями главы НКВД Ежова. В ярости Сталин прервал заседание и стал грубо давить на Пятницкого, чтобы тот раскаялся. Желаемого результата это не принесло, и на следующий день заседание возобновилось, Ежов обличил Пятницкого как старого агента царской охранки. 7 июля тот был арестован. Тогда же Ежов заставил одного из ранее арестованных — Бориса Мюллера (Мельникова) дать показания против Пятницкого, и 29 июля 1938 года, прямо на следующий день после расправы с Мюллером, Военная коллегия верховного суда провела судебное разбирательство по делу Пятницкого, который отказался признать себя виновным в шпионаже в интересах Японии. Ему вынесли смертный приговор и расстреляли в ночь с 29 на 30 июля.

Многих из этих расстрелянных коминтерновцев обвиняли в принадлежности к «антикоминтерновской организации, возглавляемой Пятницким, Кнориным (Вильгельмом Гуго) и Бела Куном». Других рассматривали просто как троцкистов и контрреволюционеров. Бывший глава венгерских коммунистов Бела Кун, выступивший в начале 1937 года против Мануильского, был привлечен этим последним к ответственности (вероятно, в соответствии со сталинскими инструкциями) за критику, якобы направленную непосредственно против Сталина. Кун клялся в своей искренности и вновь указал на Мануильского и Москвина как на ответственных за создание плохой репутации ВКП(б), которая была, по его мнению, причиной неэффективности Коминтерна. Среди тех, кто присутствовал на его выступлении, были Пальмиро Тольятти, Отто Куусинен, Вильгельм Пик, Клемент Готвальд и Арво Туоминен, но никто из них не встал на его защиту. В конце собрания Георгий Димитров предложил резолюцию, по которой «делом Куна» должна была заняться специальная комиссия. Вместо специальной комиссии Кун получил лишь право быть арестованным сразу по выходе из зала собрания. Он был казнен в подвалах Лубянки, когда — неизвестно».

По мнению М. Пантелеева, эти «чистки» имели конечной целью искоренить любую оппозицию сталинской диктатуре (38). Те, кто в прошлом симпатизировали оппозиции или поддерживали отношения с деятелями, некогда близкими Троцкому, становились первой мишенью репрессий. То же самое относится к немецким деятелям, которые принадлежали фракции, возглавлявшейся Нойманом (ликвидирован в 1937 году), и к бывшим членам группы демократического централизма. В те годы, по свидетельству Якова Матусова, заместителя главы Первого отдела секретной политической секции ГУГБ при НКВД, на каждого высокопоставленного руководителя в государственном аппарате собиралось, разумеется, без его ведома досье, материалы которого могли в нужное время использоваться против него. Так, подобные досье существовали на Ворошилова, Вышинского, Кагановича, Калинина, Хрущева. Более чем вероятно, что руководители Коминтерна были в том же положении.

Добавим, что самые высокопоставленные иностранцы — лидеры Коминтерна активно участвовали в репрессиях. Наиболее показателен пример итальянца Пальмиро Тольятти, одного из секретарей Коминтерна, которого после смерти Сталина представляли как либерального, противостоящего террористическим методам человека. Но Тольятти привлек к ответственности Германа Шуберта, чиновника МОПРа, и не позволил ему объясниться во время партийного собрания; Шуберта вскоре арестовали и расстреляли. Супружеской паре Петерманов, немецких коммунистов, прибывших в СССР после 1933 года, Тольятти на одном из собраний предъявил обвинение как «гитлеровским агентам», основываясь на том факте, что те поддерживали переписку со своей семьей в Германии; они были арестованы несколько недель спустя. Тольятти не возражал против травли Бела Куна и подписал резолюцию, которая обрекала того на смерть. Он был также замешан в ликвидации коммунистической партии Польши в 1938 году, в связи с этим он одобрил третий из московских процессов и заключил свое выступление так «Смерть поджигателям войны, смерть шпионам и фашистским агентам! Да здравствует партия Ленина — Сталина, которая бдительно хранит завоевания Октябрьской революции и является надежным гарантом мировой революции! Да здравствует тот, кто продолжает дело Феликса Дзержинского — Николай Ежов!».

 

Террор внутри коммунистических партий

«Вычистив» центральный аппарат Коминтерна, Сталин принялся за национальные секции Коммунистического интернационала. Первой пострадала немецкая секция. В немецкую общину Советской России входили, не считая потомков поволжских переселенцев, деятели немецкой компартии (КПГ), антифашисты, нашедшие убежище в СССР, и рабочие, покинувшие Веймарскую республику, чтобы принять участие в «строительстве социализма». Эти заслуги были забыты, когда в 1933 году начались аресты. В общей сложности репрессии затронули две трети немецких антифашистов, уехавших из Германии и поселившихся в СССР.

Что касается коммунистических деятелей, то их судьба известна благодаря спискам «Kaderlisten», составленным под контролем руководителей КПГ Вильгельма Пика, Вильгельма Флорина и Герберта Венера, которые пользовались этими списками, чтобы исключать тех коммунистов, кто был наказан или стал прямой жертвой репрессий. Первый список датируется 3 сентября 1936 года, последний — 21 июня 1938 года. Другой документ, датируемый концом 50-х годов и составленный Контрольной комиссией СЕПГ (именно под названием Социалистической единой партии Германии восстановилась в будущей ГДР после войны коммунистическая партия Германии), зафиксировал 1136 человек. Аресты достигли апогея в 1937 году (всего было арестовано 619 человек) и продолжились вплоть до 1941 года (арестован 21 человек)). Судьба половины этих людей, а именно 666 человек, неизвестна: предполагают, что они умерли в заключении. Но мы точно знаем, что 82 человека были казнены, 197 умерли в тюрьме или в лагере, а 132 — выданы нацистам. Примерно 150 выжившим осужденным удалось по истечении срока покинуть СССР. Одним из идеологических мотивов для оправдания ареста этих деятелей было обвинение в том, что они не смогли помешать Гитлеру, — как будто Москва не имела своей доли ответственности за захват власти нацистами.

Но самым трагическим эпизодом, в котором Сталин полностью проявил свой цинизм, стала выдача Гитлеру немецких антифашистов. Советские власти решили высылать немецких подданных уже в 1937 году. 16 февраля ОСО (Особое Совещание) приговорило к высылке десятерых из них. Имена некоторых известны: Эмиль Лариш, техник, живший в СССР с 1921 года; Артур Тило, инженер, приехавший в 1931 году; Вильгельм Пфейфер, гамбургский коммунист; Курт Никсдорф, университетский преподаватель, работавший в Институте Маркса — Энгельса. Их арестовывали в течение 1936 года по обвинению в шпионаже или в «фашистской деятельности», а немецкий посол фон Шуленбург ходатайствовал за них перед Максимом Литвиновым, советским министром иностранных дел. Пфейфер, зная, что как коммунист он будет арестован тотчас по возвращении в Германию, старался добиться, чтобы его выслали в Англию. Через восемнадцать месяцев, 18 августа 1938 года, его отвезли на польскую границу, и там его следы теряются. Артуру Тило удалось попасть в британское посольство в Варшаве, но немногим выпадала такая удача. Отто Вальтер, ленинградский литограф, живший в России с 1908 года, приехал в Берлин 4 марта 1937 года и выбросился из окна приютившего его дома.

В конце мая 1937 года фон Шуленбург передал советским властям два новых списка арестованных немцев, чья высылка объявлялась желательной: всего 67 человек, среди них — ряд антифашистов, один из которых — Курт Никсдорф. Осенью 1937 года переговоры приняли новый оборот: советская сторона согласилась ускорить высылки, как о том просили немецкие официальные лица (было осуществлено уже около тридцати высылок). С ноября по декабрь 1937 года были высланы 148 немцев; в течение 1938 года — 445. Высылаемых, среди которых были и австрийские шуцбундовцы, отвозили на польскую или латвийскую, а иногда даже финскую границу, где их сразу же проверяли представители немецких властей. Иногда, как это было в случае с австрийским коммунистом Паулем Мейзелем в мае 1938 года, высылаемого везли до австрийской границы через Польшу, а затем передавали гестапо. Еврей Пауль Мейзель, очевидно, погиб в Освенциме.

Это взаимопонимание между нацистской Германией и СССР предвосхищало советско-нацистские пакты 1939 года, «в которых выражена истинная, стремящаяся к одной цели природа тоталитарных систем» (Жорж Семпрун). После их подписания высылки стали проходить в гораздо более драматичных условиях. После того как Гитлер и Сталин разгромили Польшу, Германия и СССР получили общую границу, позволявшую переправлять высылаемых из советских тюрем прямо в немецкие. С 1939 по 1941 год советская сторона, стремясь продемонстрировать своему новому союзнику готовность к сотрудничеству, выдала таким образом гестапо от 200 до 300 немецких коммунистов. 27 ноября 1939 года между обеими сторонами было подписано соответствующее соглашение. Затем, с ноября 1939 года по май 1941 года, было выслано около 350 человек, среди которых 85 австрийцев. В их числе был Франц Корицшонер, один из основателей Австрийской коммунистической партии, ставший чиновником Красного интернационала профсоюзов; его сослали на Крайний Север, затем передали люблинскому гестапо, перевезли в Вену, пытали и убили в Освенциме 7 июня 1941 года.

Еврейское происхождение многих высылаемых не было для советских властей помехой при передаче этих людей немецкой стороне. Так, композитор и дирижер Ганс Вальтер Давид, еврей и член КПГ, был выдан гестапо и в 1942 году погиб в газовой камере Майданека. Физику Александру Вайсбергу удалось выжить, впоследствии он написал воспоминания об этом страшном времени. Жена Хайнца Ноймана, Маргарет Бубер-Нойман, была отстранена от руководства КПГ и затем эмигрировала в СССР, она также свидетельствовала об этом невероятном взаимопонимании между нацистской и советской сторонами. После высылки в Караганду она была выдана гестапо в феврале 1940 года вместе со многими другими подругами по несчастью. Этот «обмен» обернулся для нее заключением в Равенсбрюк.

 

На мосту в Бресте

«01 декабря 1939 г. нас разбудили d в часов утра. (…) Одевшись и побрившись, [мы] должны были оставаться несколько часов в зале ожидания. Один венгерский коммунист, еврей по фамилии Блох, бежал в Германию после краха Коммуны в 1919 г. Там он жил под фальшивым паспортом и продолжал активно работать для партии. Позднее он эмигрировал с теми же фальшивыми документами. Его тоже арестовали и, несмотря на его протесты, должны были выдать немецкому гестапо. (…) Незадолго до полуночи прибыли автобусы и отвезли нас на вокзал. (…) В ночь с 31 декабря 1939 г. на 1 января 1940 г. поезд тронулся. Он увозил семьдесят сломленных людей. (…) Через разоренную Польшу мы ехали дальше, к Брест-Литовску. На мосту через Буг нас ждали сотрудники аппарата другого европейского тоталитарного режима — немецкого гестапо».

«Три человека отказались перейти этот мост, а именно: венгерский еврей по фамилии Блох, рабочий-коммунист, осужденный нацистами, и немецкий учитель, чье имя я забыла. Их поташили к мосту силой. Бешенство нацистов, эсэсовцев, сразу вылилось на еврея. Нас поместили в поезд и отвезли о Люблин. (…) В Люблине нас передали гестапо. Именно тогда мы смогли убедиться, что нас не просто выдали гестапо, но что НКВД также выдало СС касающиеся нас материалы. Так, например, в моем досье было обозначено помимо всего прочего, что я жена Ноймана, а Нойман был одним из немцев, которых сильнее всего ненавидели немецкие нэцистьк…» (43).

Одновременно с немецкими коммунистами в тиски террористической машины попали руководящие работники Коммунистической партии Палестины (КПП), многие из которых эмигрировали из Польши. Йозеф Бергер (1904–1978), бывший секретарь КПП (с 1929 по 1931 год), был арестован 27 февраля 1935 года и освобожден лишь после XX съезда, в 1956 году. То, что он выжил, было исключением. Многие другие деятели партии были казнены в разное время или исчезли в лагерях. Вольф Авербух, ставший директором тракторного завода в Ростове-на-Дону, был арестован в 1936 году и казнен в 1941. Эта систематичность в политике истребления членов КПП и сионистски ориентированных групп, прибывавших в СССР, связана с общей советской политикой по отношению к еврейскому национальному меньшинству. Создание Биробиджана сопровождалось арестами его руководителей. Профессор Иосиф Либерберг, председатель Исполнительного комитета Биробиджана, был объявлен «врагом народа». После него репрессиям подверглись руководящие работники автономной области. Самуила Агурского (1884–1947) обвинили в принадлежности к так называемому иудейскому фашистскому центру. Вся еврейская секция ВКП(б) («Евсекция») была уничтожена. Советское государство стремилось ликвидировать еврейские учреждения, одновременно пытаясь заручиться поддержкой еврейских деятелей за пределами СССР.

Группа польских коммунистов стала одной из тех групп, которые террор затронул сильнее всего. В статистических данных по репрессиям они занимают второе место, сразу после советских коммунистов. Коммунистическая партия Польши (КПП), в порядке редкого исключения, была официально распущена после срочного голосования Исполкома Коминтерна 16 августа 1938 года. Сталин всегда подозревал КПП в том, что она заражена различного вида уклонами, сменявшими друг друга. Многие польские коммунистические лидеры принадлежали к ленинскому окружению до 1917 года и жили без юридической защиты в СССР. В 1923 году КПП выступила в защиту Троцкого. Накануне смерти Ленина ее руководство приняло резолюцию в пользу оппозиции. Затем критике подвергся польский «люксембургизм». Во время V конгресса Коминтерна в июне-июле 1924 года Сталин отстранил руководство КПП — Адольфа Барского, Максимилиана Валецкого и Веру Костреву. Это был первый шаг к тому, чтобы Коминтерн взял контроль над КПП в свои руки. Затем КПП была объявлена рассадником троцкизма. Было еще дело Польской военной организации (ПВО) в 1933 году. Но не только вышесказанным объясняется радикальная «чистка», которая обрушилась на польскую компартию, многие руководители которой были по происхождению евреями. Необходимо также помнить о следующем факторе: Коминтерн стремился — в интересах СССР и Германии — навязать польской секции деятельность, прямо направленную на ослабление Польши. Таким образом, гипотеза, по которой ликвидация КПП была вызвана, прежде всего, необходимостью подготовить подписание германо-советских соглашений, заслуживает самого серьезного к себе отношения. На это указывает и выбранный Сталиным метод: с помощью коминтерновского аппарата он сделал так, чтобы каждая намеченная жертва возвратилась в Москву, и следил, чтобы ни одна из них не могла ускользнуть от него. Выжили лишь те, кто находился в польских тюрьмах, как, например, Владислав Гомулка.

В феврале 1938 года официальная газета Коминтерна «La Correspondance Internationale», выходившая два раза в неделю, опубликовала обвинение всей КПП, подписанное Ж. Свисиски. В период «чистки», начавшейся с июня 1937 года (в это время исчез вызванный в Москву генеральный секретарь ЦК КП Польши Юлиан Ленский), были уничтожены двенадцать членов Центрального комитета, многие руководители второго ранга и несколько сотен активистов. «Чистка» распространилась также на поляков, участвовавших в интернациональных бригадах: политические руководители бригады Домбровского Казимир Чиховский и Густав Райхер были арестованы сразу же по возвращении из Испании в Москву. Лишь в 1942 году Сталин решил, что необходимо восстановить Польскую коммунистическую партию под названием Польская рабочая партия (ПРП) и создать из нее ядро будущего правительства, которое должно было действовать по его указке и противостоять законному правительству, укрывшемуся в Лондоне.

От сталинского террора сильно пострадали и югославские коммунисты. Запрещенная в 1921 году коммунистическая партия Югославии была вынуждена перебазироваться за границу — сначала в Вену (с 1921 по 1936 год), затем в Париж (с 1936 по 1939 год), но ее главный центр сформировался после 1925 года именно в Москве. Вокруг учащихся Коммунистического университета национальных меньшинств Запада (КУМНЗ), Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова и Ленинской интернациональной школы образовалось первое ядро югославских эмигрантов, которое укрепила вскоре новая волна эмиграции, связанная с установлением в 1929 году диктатуры короля Александра. В 30-е годы в СССР проживало от двухсот до трехсот югославских коммунистов, которые активно работали в международных административных учреждениях, особенно в Коминтерне и Коммунистическом интернационале молодежи. Они, естественно, были связаны и с ВКП(б).

Югославы пользовались дурной славой из-за многочисленных столкновений между разными фракциями, оспаривавшими друг у друга руководство КПЮ. В этих обстоятельствах руководство Коминтерна все чаще вмешивалось в жизнь югославской фракции и оказывало на нее давление. В середине 1925 года была проведена «чистка»-проверка в КУНМЗе, где югославские студенты, склонявшиеся на сторону оппозиции, вступили в конфликт с ректором Марией Фрукиной. Нескольких студентов, подвергнув критике, исключили. Четверо из них (Анте Силига, Дедик, Драгик и Эберлинк) были арестованы и сосланы в Сибирь. В 1932 году была проведена еще одна «чистка» внутри КПЮ — из партии исключили шестнадцать активистов.

После убийства Кирова надзор за политическими эмигрантами усилился, и осенью 1936 года — перед тем, как на них обрушился террор, — все деятели КПЮ подверглись проверке. О судьбах некоторых из них нам известно больше, нежели об участи рядовых политических эмигрантов. Так, 8 секретарей Центрального комитета ПКЮ, 15 других членов Центрального комитета и 21 секретарь региональных и местных организаций были арестованы и исчезли. Один из секретарей КПЮ Сима Маркович, вынужденный укрыться в СССР, работал в Академии наук, когда в июле 1939 года его арестовали. Он был приговорен к десяти годам без права переписки. Других казнили на местах, подобно братьям Вуйович, Радомиру (члену ЦК КПЮ) и Грегору (члену ЦК Коммунистического интернационала молодежи); их брат Воя, бывший руководитель Коммунистического интернационала молодежи, проявивший в 1927 году солидарность с Троцким, исчез, его арест повлек за собой арест и его братьев. Секретарь Центрального комитета КПЮ с 1932 по 1937 год Милан Горкич был обвинен в создании «антисоветской организации внутри Интернационала» и в том, что «возглавлял внутри Коминтерна террористическую группу, руководимую Кнориным и Пятницким».

В середине 60-х годов КПЮ реабилитировала около сотни жертв репрессий, но не было предпринято никаких систематических расследований. Несомненно, что подобное расследование косвенно затронуло бы вопрос о сторонниках СССР, ставших жертвами репрессий в Югославии после раскола 1948 года. Немаловажным представляется и тот факт, что Иосиф Броз Тито возглавил партию после того, как в 1938 году была проведена особенно кровавая «чистка». Выступление Тито против Сталина в 1948 году никак не снимает с него ответственности за «чистки» 30-х годов.

 

Охота на «троцкистов»

Обезглавив ряды иностранных коммунистов, живших в СССР, Сталин принялся за «диссидентов», живших за границей. Таким образом, НКВД получил возможность продемонстрировать свое всемирное могущество.

Один из самых поразительных примеров — дело Игнатия Рейсса (настоящее имя — Игнатий Станиславович Порецкий). Рейсе был одним из тех молодых еврейских революционеров (он еще на гимназической скамье примкнул к революционному движению), которые были хорошо известны в Центральной Европе и которых часто вербовал в свои ряды Коминтерн. Профессиональный революционер, он работал в международной подпольной сети и был награжден в 1928 году орденом Красного Знамени. После 1935 года его «прибрал к рукам» НКВД, который контролировал все сети за границей и курировал шпионаж в Германии. Первый большой московский процесс потряс Рейсса, и он решил порвать со Сталиным. Зная нравы «хозяина», он тщательно подготовил свой уход и 17 июля 1937 года предал огласке письмо в Центральный комитет ВКП(б), в котором объяснял свой поступок и открыто напал на Сталина и сталинизм, «эту смесь — из худшего, ибо беспринципного оппортунизма с кровью и ложью», которая «грозит отравить весь мир и уничтожить остатки рабочего движения». Одновременно он заявил о своем присоединении к Льву Троцкому. Сам того не зная, он подписал себе смертный приговор. НКВД тотчас мобилизовал свою сеть во Франции, сумел определить местонахождение Рейсса в Швейцарии, где ему расставили ловушку. 4 сентября вечером в Лозанне его изрешетили пулями два французских коммуниста. Его жену и сына агенты НКВД готовились отравить с помощью коробки конфет, начиненных стрихнином. Несмотря на расследование в Швейцарии и во Франции, убийцы и их сообщники так и не были найдены и наказаны. Троцкий сразу же объявил о причастности к делу Жака Дюкло, одного из секретарей ФКП, и просил своего секретаря Яна Ван Хейеноорта направить телеграмму главе французского правительства: «Шотану, председателю Совета министров Парижа. Дело убийства Игнатия Рейсса, кража моих архивов и аналогичные преступления позволяют мне настаивать на необходимости подвергнуть допросу, по крайней мере свидетелем, Жака Дюкло, вице-президента Палаты депутатов, старого агента ГПУ».

Дюкло был в то время, с июня 1936 года, вице-президентом Палаты депутатов, и телеграмма не имела никаких последствий.

Убийство Рейсса было, конечно, весьма дерзким, однако оно вполне вписывалось в обширный план уничтожения троцкистов. Не удивительно, что в СССР с троцкистами расправлялись так же, как и со множеством других, но обращает на себя внимание ожесточенная настойчивость, с которой специальные службы физически истребляли оппозиционеров из троцкистских групп, сформированных в разных странах. Подготовительным этапом этих акций была кропотливая работа по внедрению в троцкистские группы.

В июле 1937 года исчез руководитель Международного секретариата троцкистской оппозиции Рудольф Клемент. 26 августа в Сене было выловлено обезглавленное тело с отрубленными ногами, и вскоре было установлено, что это тело Клемента. Сын Троцкого Лев Седов умер в Париже 16 февраля 1938 года в результате перенесенной операции; очень подозрительные обстоятельства его смерти привели близких к выводу, что это было убийство, организованное советскими службами. Павел Судоплатов в своих воспоминаниях, напротив, уверяет, что это не так. Но как бы то ни было, за Львом Седовым пристально наблюдал НКВД. Один из его близких друзей, Марк Зборовский, был агентом НКВД, проникшим в троцкистское движение.

 

Луи Арагон, Прелюдия ко времени вишен

Тот же Судоплатов признался, что в марте 1939 года Берия и Сталин лично поручили ему убить Троцкого. Сталин объявил ему: «Надо покончить с Троцким в течение этого года, до начала войны, которая неизбежна…» — и добавил: «Вы будете в подчинении непосредственно у Берии и ни у кого другого, но именно на вас полностью лежит ответственность за это задание». Началась безжалостная травля, которая через Париж, Брюссель и США докатилась до Мехико, где жил глава IV Интернационала. При участии Мексиканской коммунистической партии агенты Судоплатова подготовили первое покушение 24 мая, но Троцкий чудом спасся. Тогда Судоплатов изменил тактику: его агент Рамон Меркадер под фальшивым именем сумел завоевать доверие одной троцкистки и вошел в контакт со «Стариком». Ничего не подозревавший Троцкий согласился принять Меркадера и высказать ему свое мнение о статье, написанной Меркадером с позиций троцкизма. Меркадер ударил Троцкого по голове ледорубом. Тяжело раненный Троцкий издал душераздирающий крик.

Его жена и телохранители кинулись на Меркадера, который застыл над поверженным Троцким, не пытаясь сопротивляться. Троцкий скончался на следующий день.

Связь между коммунистическими партиями, секциями Коминтерна и службами НКВД была разоблачена Львом Троцким, который прекрасно сознавал, что Коминтерн находится во власти ГПУ — НКВД. В письме к Генеральному прокурору Мексики от 27 мая 1940 года, три дня спустя после первой попытки покушения Троцкий писал: «Организация ГПУ прочно внедрила свои традиции и методы за пределами Советского Союза. ГПУ нуждается в законном или полузаконном прикрытии своей деятельности и в окружении, благоприятном для вербовки агентов; оно находит это окружение и это прикрытие в так называемых коммунистических партиях». В своей последней статье по поводу того же покушения 24 мая он снова в подробностях возвращается к операции, жертвой которой чуть было не оказался. Для него ГПУ (Троцкий употреблял название, принятое в 1922 году, когда он еще стоял у кормила власти) было «главным органом власти Сталина», «орудием тоталитарной власти» в СССР; по его словам, «дух раболепия и цинизма распространился в Коминтерне и отравляет рабочее движение до мозга костей». Он подробно говорит о взаимосвязи двух организаций — ОГПУ и Коминтерна, — которая во многом определяет политику на уровне коммунистических партий: «Как организации, ГПУ и Коминтерн не идентичны, но они неразрывно связаны друг с другом. Одна из них подчиняется другой, и это не Коминтерн приказывает ГПУ, а, напротив, ГПУ полностью властвует над Коминтерном».

Этот вывод, подкрепленный многочисленными аргументами, был плодом двойного опыта Троцкого: опыта, приобретенного в то время, когда он был одним из руководителей зарождавшегося Советского государства, и опыта изгнанника, которого преследуют убийцы из НКВД, имена которых сегодня достоверно известны. В данном случае речь идет о руководителях отдела «специальных заданий», созданного в декабре 1936 года Николаем Ежовым: Сергее Шпигельглассе, попытка которого сорвалась; Павле Судоплатове (умер в 1996 году) и Науме Эйтингоне (умер в 1981 году), которым удалось, благодаря многочисленным сообщникам, организовать убийство Троцкого.

Главные факты об убийстве Троцкого в Мексике 20 августа 1940 года стали известны благодаря ряду расследований, которые начались сразу же на месте, а затем были продолжены Юлианом Горкиным. Впрочем, заказчик убийства не оставлял никаких сомнений; непосредственные же исполнители были известны, эту информацию недавно подтвердил Судоплатов. Рамон Меркадер дель Рио был сыном Карридад Меркадер, коммунистки, давно работавшей на спецслужбы, которая стала любовницей Н. Эйтингона. Меркадер появился около Троцкого под именем Жака Морнара. Этот последний действительно существовал, он умер в 1967 году в Бельгии. Морнар сражался в Испании, и, возможно, там советские службы «позаимствовали» у него паспорт. Меркадер использовал также другой паспорт — на имя Джексона, канадца, участвовавшего в Интернациональных бригадах и погибшего на фронте. Рамон Меркадер умер в 1978 году в Гаване, куда его пригласил Фидель Кастро в качестве советника Министерства внутренних дел. За совершенное преступление Меркадер был награжден Золотой звездой Героя Советского Союза, а Эйтингон, главный организатор этой акции, — орденом Ленина.

Сталин избавился от своего последнего политического противника, но охота на троцкистов на этом не прекратилась. Пример Франции очень показателен с точки зрения отношения коммунистов к деятелям маленьких троцкистских групп. Не исключено, что во время оккупации Франции коммунисты доносили на некоторых троцкистов во французскую и немецкую полиции.

Во французских тюрьмах и лагерях Виши троцкистам систематически объявляли бойкот. В Нонтроне (Дордонь) Жерар Блок был предан остракизму коммунистами, во главе которых стоял Мишель Блок, сын писателя Жана Ришара Блока. Жерара Блока поместили затем в тюрьму Исса. Там один католический учитель предупредил его, что заключенные-коммунисты решили расправиться с ним и ночью повесить.

Этой слепой ненавистью объясняется и исчезновение четырех троцкистов, среди которых был основатель Итальянской коммунистической партии Пьетро Трессо, которого в маки, действовавшем в департаменте Верхняя Луара, называли «Водли». Это коммунистическое маки «взяло на себя заботу» о пяти троцкистских деятелях, сбежавших вместе с их товарищами-коммунистами 1 октября 1943 года из тюрьмы Пьюан-Веле. Один из пяти троцкистов — Альбер Демазьер — случайно отстал от своих товарищей и единственный из всей группы остался в живых. Остальные — Трессо, Пьер Салини, Жан Ребуль, Абраам Садек — были казнены в конце октября после весьма характерного процесса. Действительно, ныне здравствующие свидетели и участники рассказывают, что троцкистов обвинили в том, что они собирались «отравить лагерную воду» (сын Троцкого был обвинен в СССР в сходных намерениях), — обвинение, восходящее к средневековым судам над евреями-вредителями. Так коммунистическое движение демонстрировало свое мракобесие и грубый антисемитизм. Перед казнью четырех троцкистов сфотографировали — вероятно, чтобы высшие инстанции ФКП могли их идентифицировать, — и заставили написать автобиографии.

Даже в немецких концентрационных лагерях коммунисты, используя свое положение в лагерной иерархии, стремились физически уничтожать своих ближайших противников. Ответственного за бретонский сектор Интернационалистской рабочей партии Марселя Бофрера, арестованного в октябре 1943 года и отправленного в январе 1944 года в Бухенвальд, староста тюремных блоков — коммунист — заподозрил в троцкистских взглядах. Через десять дней Бофрер был предупрежден о том, что коммунисты, находящиеся в камере 34-го блока, приговорили его к смерти и собираются отправить в блок, где заключенным, как подопытным животным, прививали тиф. Марселю Бофреру удалось спастись в последний момент лишь благодаря вмешательству немецких товарищей. Для того чтобы избавиться от политических противников, которые и сами были жертвами тех же самых гестаповцев и СС, коммунисты умело использовали концентрационную систему нацистов, отправляя неугодных в рабочие команды, выполняющие самую тяжелую работу. Марсель Хик и Ролан Филатр, узники Бухенвальда, были отправлены в лагерь смерти «Дора» «с согласия руководителей КПГ, которые выполняли административные функции в лагере», как писал Родольф Праже. Марсель Хик там погиб. А Ролан Филатр уже в 1948 году едва спасся от покушения, устроенного прямо на рабочем месте.

«Ликвидация» троцкистов продолжалась и в период освобождения Франции от нацистов войсками антигитлеровской коалиции и силами движения Сопротивления. Так, молодой парижский рабочий из группы «Классовая борьба» Матье Бухгольц исчез 11 сентября 1944 года. В мае 1947 года газета его группы обвинила в этом сталинистов.

Достаточно значительным троцкистское движение было в Греции. Один из секретарей Коммунистической партии Греции (КПГ) Панделис Пу-лиопулос, впоследствии расстрелянный итальянцами, еще перед войной примкнул к троцкистам. Во время войны троцкисты вошли в состав Греческого национально-освободительного фронта (ЭАМ), созданного в сентябре 1941 года коммунистами. Генерал Народно-освободительной армии (ЭЛАС) Арис Велухиотис казнил около двадцати троцкистских руководителей. После освобождения число захватов троцкистских деятелей увеличилось. Многих из них пытали, заставляя выдавать товарищей. В 1946 году в докладе Центральному комитету КПГ Василис Бартциотас назвал число, — 600 человек троцкистов, казненных ОЗНБ (Организацией защиты народной борьбы). Сюда входили, вероятно, анархисты и инакомыслящие социалисты. Преследовали и убивали также старых марксистов, объединившихся с 1924 года в самостоятельную организацию вне КПГ.

Не остались в стороне от антитроцкистского террора и албанские коммунисты. В ноябре 1941 года, после объединения вокруг Анастаза Лулы левых групп, между троцкистами, входившими в их состав, и ортодоксами (Энвер Ходжа, Мехмет Шеху), ориентировавшимися на Югославию, снова возникли разногласия. В 194 3 году Лулу казнили. Садику Премтаю, другому очень популярному троцкистскому лидеру, на которого было организовано несколько покушений, удалось добраться до Франции; в мае 1951 года он стал жертвой нового покушения, которое совершил Джемал Шами, бывший член Интернациональных бригад, ставленник албанской миссии в Париже.

В Китае троцкистское движение зародилось в 1928 году его главой стал Шэн Дуциу, основатель и бывший секретарь КПК. В 1935 году оно насчитывало лишь несколько сотен членов. Во время войны с Японией некоторым из них удалось вступить в 8-ю армию. По распоряжению Мао Цзэдуна их казнили и ликвидировали возглавлявшиеся ими батальоны. Под конец гражданской войны троцкистов систематически преследовали и убивали. Судьба многих из них неизвестна.

В Индокитае ситуация в первое время была другой. Троцкисты из группы Трань До («Борьба») и коммунисты действовали с 1933 года заодно. Влияние троцкистов было особенно сильным на юге полуострова. В 1937 году Жак Дюкло в своей директиве запретил Коммунистической партии Индокитая продолжать сотрудничество с деятелями «Борьбы». В месяцы, последовавшие за поражением от японцев, другая ветвь троцкистского движения — Интернациональная коммунистическая лига (ИКЛ) — стала приобретать большое влияние, что вызвало обеспокоенность коммунистических лидеров. В сентябре 1945 года, когда прибыли английские войска, ИКЛ заклеймила тот мирный прием, который устроил англичанам Вьетминь (Демократический фронт независимости), созданный в мае 1941 года Хо Ши Мином. 14 сентября Вьетминь развернул широкую кампанию против троцкистских руководителей, которые на нее не ответили. Многие из них были схвачены и затем казнены. Бойцы ИКЛ, сражавшиеся против англо-французских войск, отошедших на равнины Жонка, были уничтожены войсками Вьетминя. Начался второй этап кампании: Вьетминь принялся за деятелей «Борьбы». Их посадили в тюрьму в Бен-Суке и казнили при приближении французских войск. Позже был арестован исторический лидер движения Та Ту Тхау, его казнили в феврале 1946 года. В письме от 10 мая 1939 года Хо Ши Мин назвал троцкистов «самыми гнусными шпионами и предателями».

Показателен пример гонений на инакомыслящих в Чехословакии — судьба Зависа Каландры. В 1936 году Каландра был исключен из КПЧ (Коммунистической партии Чехословакии) за брошюру, в которой он разоблачал московские процессы. Он участвовал в Сопротивлении и был депортирован немцами в Ораниенбург. В ноябре 1949 года Каландру арестовали, обвинили в том, что он возглавил «заговор против Республики», и подвергли пыткам. В июне 1950 года над ним начался процесс, на котором он выступил с самокритикой. 8 июня его приговорили к смерти. В газете «Combat» 14 июня 1950 года Андре Бретон публично просил Поля Элюара вступиться за человека, которого они оба знали еще с довоенных времен. Элюар ему ответил: «Я должен еще слишком много сделать для невинных, которые кричат о своей невиновности, прежде чем позволить себе заниматься виновными, которые кричат о своей виновности». Завис Каландра был казнен с тремя другими товарищами 27 июня.

 

Антифашисты и иностранные революционеры, жертвы террора в СССР

Истребление членов Коминтерна, троцкистов и других коммунистических диссидентов было лишь одним из проявлений коммунистического террора. В 30-е годы в СССР проживало много иностранцев, которые, не будучи коммунистами, поддались тем не менее обаянию советского миража. Многие из них заплатили за свою любовь к стране Советов свободой и жизнью.

В начале 30-х годов СССР развернул широкую пропаганду по привлечению людей в Карелию, играя одновременно и на возможностях, которые мог предоставить этот край на границе СССР и Финляндии, и на привлекательности самого дела «строительства социализма». Из Финляндии прибыло около двенадцати тысяч человек, к ним присоединились примерно пять тысяч финнов из США, в основном члены американской Ассоциации финских трудящихся, которые испытывали большие трудности в связи с начавшейся после кризиса 1929 года безработицей. «Карельская горячка» становилась всё сильнее, агенты Амторга (советского торгового агентства) предлагали работу, хорошую зарплату, жилье и бесплатный проезд из Нью-Йорка в Ленинград. Финнам рекомендовалось взять с собой свое имущество.

«Стремительное движение к утопии», по выражению Айно Куусинена, обернулось кошмаром. Сразу по прибытии у этих эмигрантов конфисковали их машины, орудия труда, сбережения. Они были вынуждены сдать паспорта и оказались, таким образом, пленниками в этом диком лесном крае, где условия жизни были очень трудны. По свидетельству Арво Туоминена, по крайней мере двадцать тысяч финнов были отправлены в концентрационные лагеря. Сам Арво Туоминен возглавлял Финскую коммунистическую партию, занимая вплоть до конца 1939 года должность кандидата в члены Президиума Исполнительного комитета Коминтерна, затем был приговорен сначала к смерти, а потом к более мягкому наказанию — десяти годам тюрьмы..

Куусинен, вынужденный после Второй мировой войны поселиться в Кировакане, присутствовал при прибытии армян, которые, став жертвами ловкой пропаганды, решили обосноваться в Советской Армении. В ответ на призыв Сталина, обращенный к гражданам российского происхождения, жившим за границей, вернуться в СССР эти армяне, несмотря на то, что в свое время были высланы из Турции, решили тем не менее поехать именно в Армянскую республику, поскольку именно эту территорию они считали родиной своих предков. В сентябре 1947 года несколько тысяч армян собрались в Марселе. Три тысячи пятьсот человек поднялись на палубу корабля Россия, который переправил их в СССР. Как только корабль пересек символическую линию советских территориальных вод Черного моря, поведение советских властей резко переменилось. Многим стало понятно, что за ними захлопнулась гнусная ловушка. В 1948 году двести армян приехали из США. Им был оказан торжественный прием, но затем их постигла та же участь: по прибытии их паспорта были конфискованы. В мае 1956 года несколько сотен приехавших из Франции армян вышли на демонстрацию во время визита в Ереван министра иностранных дел Франции Кристиана Пино. Лишь шестьдесят семей смогли покинуть СССР, в то время как остальные стали жертвами репрессий.

Террор коснулся не только тех, кто по собственной воле приехал в СССР, но и тех, кто бежал сюда от диктаторских режимов других стран. Согласно 129 статье Советской Конституции 1936 года, «СССР предоставляет право убежища иностранным гражданам, которых преследуют за защиту интересов трудящихся или из-за их научной деятельности, либо из-за их борьбы за национальное освобождение». В своем романе Жизнь и судьба Василий Гроссман описывает сцену столкновения между эсэсовцем и его пленным, старым большевиком. В длинном монологе эсэсовец произносит сентенцию, которая прекрасно иллюстрирует судьбы тысяч мужчин, женщин и детей, приехавших искать убежище в Советском Союзе: «Кто в наших лагерях, если нет войны, если нет в них военнопленных? В наших лагерях, если нет войны, сидят враги партии, враги народа. Знакомые вам люди, они сидят в ваших лагерях. И если в спокойное, мирное время наше Управление имперской безопасности включит в германскую систему ваших заключенных, мы их не выпустим, ваши контингенты — это наши контингенты».

Уехали ли они из-за границы по собственному желанию в ответ на призыв СССР, или же были вынуждены покинуть страну, где с их политическими взглядами оставаться было опасно, — все эти эмигранты равно рассматривались как потенциальные шпионы. По крайней мере, именно это преступление указывалось чаще всего в их приговорах.

Одной из самых ранних эмиграции была эмиграция итальянских антифашистов, начавшаяся в середине 20-х годов. Многие из них надеялись найти в «стране социализма» идеальное убежище, но были жестоко разочарованы и стали жертвами террора. В середине 30-х годов в СССР находилось около шестисот итальянских коммунистов и симпатизирующих им: около 250 политических руководителей и 350 студентов, посещавших занятия в трех школах политического просвещения. Многие из этих учащихся по окончании школ покинули СССР, и около сотни деятелей отправились в 1936–1937 годах воевать в Испанию. На тех, кто остался, обрушился Большой террор. Около двухсот итальянцев были арестованы (чаще всего за шпионаж); примерно сорок были расстреляны (личности двадцати пяти из них установлены), других отправили в ГУЛАГ — либо на золотые прииски Колымы, либо в Казахстан. Ромоло Каккавале выпустил полную впечатляющих подробностей книгу, в которой он описывает маршрут и трагическую судьбу нескольких десятков этих людей.

Приведем один пример: антифашист Назарено Скариоли, бежавший из Италии в 1925 году, добрался до Берлина, затем — до Москвы. Его приняла Итальянская секция Красного Креста, и в течение года он работал в сельскохозяйственной колонии в окрестностях Москвы. Затем его перевели в другую колонию, которая находилась в Ялте и где работали около двадцати итальянских анархистов под руководством Тито Скарзелли. В 1933 году колонию распустили, Скариоли вернулся в Москву, где нанялся на кондитерскую фабрику, а также участвовал в деятельности итальянской общины.

Наступили годы Большого террора. Итальянская община начала распадаться: каждый находился во власти страха и подозрений. Коммунистический лидер Паоло Роботти объявил Итальянскому клубу об аресте «врагов народа» — тридцати шести эмигрантов, рабочих шарикоподшипникового завода. Роботти вынудил собравшихся одобрить арест этих рабочих, которых отлично знал. Во время голосования Скариоли проголосовал против. Вечером следующего дня он был арестован. На Лубянке под пытками Скариоли подписал признание. Его отправили на Колыму, и там он работал на золотом прииске. Значительное число итальянцев разделили ту же участь, многие из них умерли: скульптор Арнальдо Сильва, инженер Черкетти, коммунистический руководитель Альдо Горелли (его сестра вышла замуж за ставшего впоследствии коммунистическим депутатом Силото), бывший секретарь Романской секции КПИ Винченцо Баккала, тосканец Отелло Гаджи, работавший швейцаром в Москве, Луиджи Каллигарис, рабочий из Москвы, венецианский профсоюзный деятель Карло Коста, рабочий из Одессы Эдмундо Пелузо, который встречался с Лениным в Цюрихе. В 1950 году Скариоли, который весил всего лишь тридцать шесть килограммов, покинул Колыму, но был вынужден продолжать работать в Сибири. Лишь в 1954 году его амнистировали, затем реабилитировали. В течение еще шести лет, получая скудную пенсию, он ждал визы, чтобы уехать в Италию.

Беженцами в СССР были не только коммунисты, члены КПИ или симпатизирующие им. Среди них были также анархисты, спасавшиеся от преследований в СССР. Самый известный пример — Франческо Гецци, профсоюзный и анархистский деятель, который приехал в Россию в июне 1921 года представителем «l'Unione sindicale italiana» при Красном интернационале профсоюзов. В 1922 году Гецци отправился в Германию, где был арестован. Итальянское правительство, обвинившее Гецци в терроризме, потребовало его выдачи. Энергичная кампания в его защиту помогла Гецци избежать итальянского острога, но его вынудили вернуться в СССР. Осенью 1924 года у Гецци, который был связан с Пьером Паскалем и особенно с Николой Лазаревичем, начались первые неприятности с ГПУ. В 1929 году он был арестован, приговорен к трем годам заключения и посажен в суздальскую тюрьму, в которую сажать его, больного туберкулезом, было преступлением. Его друзья и поручители организовали во Франции и Швейцарии кампанию в его защиту. Ромен Роллан и другие деятели подписали петицию. Советские власти в ответ распространили слух о том, что Гецци был «агентом фашистского посольства». Выйдя на свободу в 1931 году, Гецци стал работать на заводе. В конце 1937 года он снова был арестован. На этот раз его друзьям за границей не удалось получить никаких сведений о его судьбе. Считают, что он умер в Воркуте в конце августа 1941 года.

Когда 11 февраля 1934 года в Линце руководители Шуцбунда (Союза обороны), военизированной организации австрийской социал-демократической партии, решили с оружием в руках выступить против Хаймвера (Союз защиты родины), стремившегося запретить социал-демократическую партию, они вряд ли могли представить себе дальнейшую судьбу своих товарищей.

Нападение хаймверовцев в Линце вынудило социал-демократов начать в Вене всеобщую забастовку, а затем — поднять вооруженное восстание. Войска австрийского канцлера Дольфуса после четырех дней ожесточенных боев одержали победу, и социал-демократы, избежавшие тюрьмы и лагерей для интернированных лиц, ушли в подполье или же бежали в Чехословакию. Впоследствии некоторые из них стали участниками гражданской войны в Испании. Многие решили искать убежища в СССР — туда зазывала интенсивная пропаганда, сумевшая настроить их против социал-демократического руководства. 23 апреля 1934 года триста человек приехали в Москву. Другие, уже менее значительные группы, продолжали прибывать вплоть до декабря. По подсчетам немецкого посольства, в СССР эмигрировало 807 шуцбундовцев; если учитывать членов семей, то цифра окажется большей — примерно тысяча четыреста человек.

Первую приехавшую в Москву колонну встречали руководители Коммунистической партии Австрии (КПА). Австрийские бойцы продефилировали по улицам столицы, заботу о них взял на себя Центральный совет профсоюзов. Ста двадцати детям, чьи отцы пали на баррикадах или были приговорены к смерти, был предоставлен приют. Сначала их отправили на время в Крым, затем разместили в Москве в специально открытом для этой цели детдоме № 6.

Австрийские рабочие, отдохнув несколько недель, были распределены на заводы Москвы, Харькова, Ленинграда, Горького и Ростова. Очень скоро они были разочарованы, поняв, в каких условиях вынуждены жить, и австрийским коммунистическим руководителям пришлось вмешаться. Власти давили на шуцбундовцев, чтобы они приняли советское гражданство. К 1938 году триста шуцбундовцев стали гражданами СССР, но большинство обращалось в посольство Австрии с просьбой репатриации. В 1936 году семидесяти семи шуцбундовцам удалось, видимо, вернуться в Австрию. По подсчетам немецкого посольства, в общей сложности около четырехсот человек возвратились на родину до весны 1938 года (после аншлюса в марте 1938 года австрийцы стали подданными Германии). Сто шестьдесят человек отправились в Испанию и сражались на стороне республиканцев.

Многим не повезло, и они не смогли покинуть СССР. Сегодня насчитывают 278 австрийцев, арестованных с конца 1934 по 1938 год. В 1939 году Карло Штайнер, автор книги Семь тысяч дней в Сибири, встретился в Норильске с уроженцем Вены Фрицем Коппенштайнером, но о дальнейшей его судьбе Штайнер не знает ничего. Некоторых казнили, как Густля Дойча, бывшего ответственного за округ Флоридсдорфа и командовавшего полком «Карл Маркс», о котором советская сторона выпустила брошюру под названием Февральские бои в Флоридсдорфе (Москва, 1934).

Что касается детского дома № 6, то его тоже не пощадили. Осенью 1936 года начались аресты уцелевших родителей воспитанников этого дома; их дети сразу же переходили в распоряжение НКВД, который направлял их в специальные детские дома. Мать Вольфганга Леонарда была арестована и исчезла в октябре 1936 года. И лишь летом 1937 года сын получил открытку из Республики Коми. Его мать приговорили за «троцкистскую контрреволюционную деятельность» к пяти годам лагерных работ.

 

Трагическая одиссея семьи Сладек

10 февраля 1963 года социалистическая газета «Arbeiter Zeitung» напечатала историю семьи Сладек. D середине сентября 1934 года госпожа Слэдек с двумя сыновьями приехала в Харьков к мужу-железнодорожнику, бывшему шуцбундовцу, бежавшему в СССР. В 1937 году НКВД начал (позже чем в Москве и Ленинграде) проводить аресты в австрийской общине Харькова. Черед Йозефа Сладекэ пришел 15 февраля 1938 года. В 1941 году, еще до немецкого нападения, госпожа Сладек просила разрешения выехать из СССР и обратилась в немецкое посольство. 26 июля ее вместе с шестнадцатилетним сыном Альфредом арестовал НКВД, а другой сын — восьмилетний Виктор — был отправлен в детский дом НКВД. Сотрудники НКВД стремились любой ценой вырвать «признание» у Альфреда: его били, объявили, что мать расстреляна. Мать и сына при приближении немцев эвакуировали, и они случайно встретились в Ивдельском лагере на Урале. Госпожу Сладек приговорили к пяти годам лагерных работ за шпионаж, Альфреда Сладека — к десяти годам за шпионаж и антисоветскую пропаганду. Их перевели в Сарманский лагерь, и там они встретили Йозефа Сладека, приговоренного в Харькове к пяти годам тюрьмы. Но семью снова разлучили. В октябре 1946 года госпожу Сладек освободили и отправили в ссылку на Урал — в Соликамск, куда к ней через год приехал муж. Он был не в состоянии работать из-за туберкулеза и сердечной недостаточности. Железнодорожник из Земмеринга умер, прося милостыню, 31 мая 1948 года. В 1951 году Альфред был в свою очередь освобожден и приехал к матери. В 1954 году после тяжких хлопот они смогли выехать в Австрию и вернуться в Земмеринг. Последний раз они видели Виктора семь лет назад.

В 1924 году насчитывалось от 2600 до 3750 югославов, находившихся в России в 1917 году и решивших остаться после революции. К ним присоединились квалифицированные рабочие и специалисты, приехавшие из Америки и Канады с намерением участвовать в «строительстве социализма». Их колонии были расположены от Ленинска до Магнитогорска, проходя через Саратов. Некоторые из них (от 50 до 100) участвовали в строительстве московского метро. Югославские эмигранты также подверглись репрессиям. По словам Божидара Масларича, участь их была ужасна. «В большинстве своем они были арестованы в 1937–1938 годах, и судьба их совершенно неизвестна», — пишет он. Это — субъективное мнение, но оно основывается на том факте, что несколько сотен эмигрантов исчезли. В настоящее время все еще нет окончательных данных о работавших в СССР югославах, в частности о тех, кто участвовал в строительстве московского метро, протестовал против условий работы и подвергся суровым репрессиям.

В конце сентября 1939 года был произведен раздел Польши между нацистской Германией и СССР — раздел, о котором стороны тайно договорились еще 23 августа 1939 года. Оба захватчика скоординировали свои действия, чтобы обеспечить контроль над ситуацией и населением — гестапо и НКВД начали свое сотрудничество. Еврейские общины были разделены: из 3,3 миллиона людей примерно 2 миллиона жили под властью немцев; их преследовали (в частности, сжигали синагоги) и уничтожали, затем стали помещать в гетто. Лодзинское гетто было создано 30 апреля 1940 года, варшавское — в октябре, 15 ноября выход из него был закрыт.

В страхе перед наступавшей немецкой армией многие польские евреи бежали на восток В течение зимы 1939–1940 годов немцы не запрещали переход новой границы. Но те, кто решался попытать счастья, сталкивались с неожиданным препятствием: «Советские блюстители классового мифа в длинных тулупах и ушанках встречали отправившихся на землю обетованную кочевников штыками, собаками и пулеметными очередями». С декабря 1939 по март 1940 года эти евреи, оказавшиеся как в западне на ничьей земле восточного берега Буга шириной в полтора километра, были вынуждены разбить лагерь под открытым небом. Большинство из них вернулись в немецкую зону.

Солдат польской армии генерала Андерса, Л. С. (матрикулярный номер 15 015) оставил следующее свидетельство об этой поразительной ситуации:

Территория эта представляла собой участок в 600–700 метров, где сбились в кучу 700–800 человек и жили так уже несколько недель; 90 процентов евреев, бежавших от немецкого надзора. (…) Мы были больны, совершенно промокли на этой влажной от осенних дождей земле, мы жались один к другому, а гуманные представители советской власти не соблаговолили предложить нам хотя бы кусочек хлеба или горячей воды. Они даже не пускали людей из близлежащей деревни, которые хотели как-то помочь нам продержаться и не умереть. Поэтому после нас на этом участке осталось много могил. (…) Могу утверждать, что люди, которые вернулись к себе на немецкую территорию, были правы, так как НКВД был никак не лучше немецкого гестапо. Разница заключалась лишь в том, что гестапо быстро убивает людей, в то время как те методы, которые НКВД применял для убийства и пыток, были ужаснее смерти, — тот, кому удавалось чудом спастись от его когтей оставался инвалидом I на всю жизнь». Эта ничейная земля становится неким символом в книге писателя Израэля Йешуа Зингера: его герой, ставший «врагом народа», погибает после бегства из СССР именно на ней.

В марте 1940 года сотни тысяч беженцев — некоторые исследователи приводят цифру в шестьсот тысяч — были вынуждены получить советский паспорт. Советско-германские соглашения предусматривали обмен беженцами. Некоторые из них в ситуации, когда семьи разъединялись, нищета и полицейский террор НКВД становились все тяжелее, решили вернуться в немецкую часть бывший Польши. Юлий Марголин, который сам находился во Львове на Западной Украине, сообщает, что весной 1940 года «евреи предпочитали немецкое гетто советскому равенству». Им тогда казалось, что легче покинуть генерал-губернаторство и добраться до нейтральной страны, чем пытаться бежать через Советский Союз.

В начале 1940 года началась высылка польских граждан, продолжавшаяся вплоть до июня. Поляков отправляли железной дорогой на Крайний Север и в Казахстан. Партия ссыльных, в которой находился Юлий Марголин, ехала до Мурманска десять дней. Проницательный наблюдатель жизни концентрационных лагерей, Марголин писал: «Советские лагеря от всех остальных мест заключения в мире отличают не только их огромные невероятные пространства и гибельные условия жизни, но еще и необходимость бесконечно лгать, чтобы сохранить жизнь, всегда лгать, носить маску в течение долгих лет и никогда не иметь возможности сказать, что думаешь. В Советской России свободные граждане также вынуждены лгать. (…) Ибо утаивание и ложь становятся единственным способом самозащиты. Митинги, собрания, встречи, разговоры, стенные газеты пропитаны официальной слащавой фразеологией, в которой нет ни слова правды. Западному человеку трудно понять, что означает лишение прав и невозможность в течение пяти или десяти лет выражаться свободно, до конца, необходимость подавлять малейшую нелегальную мысль и оставаться немым, как могила. Под этим неимоверным прессом разрушается, деформируясь, внутренняя сущность человека».

 

Смерть узников № 41 и № 42

Виктор Альтер (родился в 1890 году), член бюро Социалистического рабочего интернационала, был членом Варшавского магистрата, а также председателем Федерации еврейских профсоюзов. Хенрик Эрлих был членом коммунального совета Варшавы и редактором ежедневной газеты на идиш «Folkstaytung». Оба принадлежали к Бунду, Еврейской социалистической партии Польши. В 1939 году они бежали в советскую зону. Альтера арестовали 26 сентября в Ковеле, а Эрлиха 4 октября в Брест-Литовске. Альтера перевезли на Лубянку и 20 июля 1941 года за «антисоветскую деятельность» приговорили к смерти (из обвинения следовало, что он возглавлял нелегальную деятельность бундовцев в СССР, находясь в связи с польской полицией). Этот приговор, вынесенный Военной коллегией Верховного суда СССР, был смягчен и заменен десятью годами лагерей. 2 августа Эрлих был также приговорен к смерти военным трибуналом войск НКВД Саратова. 27-го приговор был тоже смягчен и заменен на десять лет лагерей. Они были освобождены в сентябре 1941 года, после заключения соглашений Сикорского — Майского. Их вызвал к себе Берия и предложил организовать работу Еврейского антифашистского комитета, и они согласились. Отправленные в эвакуацию в Куйбышев, они были снова арестованы 4 декабря по обвинению в связи с нацистами! Берия распорядился посадить их в одиночки: отныне они были заключенными № 41 (Альтер) и № 42 (Эрлих) — никто не должен был знать, кто они. 23 декабря 1941 годэ как советских граждан их снова приговорили к смерти за предательство (статья 58, п. 1). В течение следующих недель они неоднократно обращались с ходатайством к властям, но тщетно; вероятно, те не знали об их приговоре. 15 мая 1942 года Хен-рик Эрлих повесился на оконной решетке своей камеры; пока не открыли архивы, считалось, что он был казнен.

Виктор Альтер угрожал самоубийством. Тогда Берия приказал усилить за ним надзор. Виктора Альтера казнили 17 февраля 1943 года. Приговор, вынесенный 23 декабря 1941 годэ, был одобрен лично Сталиным. Показательно то, что приговор был приведен в исполнение вскоре после сталинградской победы. К этому убийству советские власти добавили еще и клевету: Альтер и Эрлих якобы занимались пропагандой в пользу подписания мирного договора с нацистской Германией.

Зимой 1945–1946 Джек Пэт, секретарь Еврейского рабочего комитета США, отправился в Польшу, чтобы заняться расследованием преступлений нацистов. По возвращении он опубликовал ряд статей в «Jewish Daily Forward» о евреях, бежавших в СССР. По его данным, 400 000 эмигрировавших в СССР польских евреев погибли в лагерях и в трудовых колониях. К концу войны 150 000 из них решили снова принять польское гражданство, чтобы бежать из СССР. «Сто пятьдесят тысяч евреев, пересекающих сегодня польско-советскую границу, не говорят больше о Советском Союзе, о социалистической отчизне, диктатуре и демократии. Для них эти разговоры закончились — они сказали свое последнее слово, решив бежать из Советского Союза», — писал Джек Пэт.

 

 

Вынужденное возвращение в СССР военнопленных

Если человек, имевший контакты с иностранцами или приехавший в СССР из-за границы, был в глазах властей подозрителен, то тот, кто провел вне советской территории, в немецком плену четыре года, рассматривался ими как предатель, заслуживавший наказания. Указ № 270, принятый в 1942 году и вносивший изменения в статью 193 Уголовного кодекса, предписывал человека, взятого в плен врагом, считать ipso facto предателем. Неважно, как он попал в плен и в каких условиях жили военнопленные. Условия, в которые попадали русские, были чудовищны: согласно нацистскому Welfanschaung славяне, относящиеся к виду недочеловеков, должны были исчезнуть, и потому из 5,7 миллионов военнопленных 3,3 миллиона погибли от голода и жестокого обращения.

Итак, Сталин очень быстро решил, в ответ на просьбу союзников, которых стесняло присутствие на территории вермахта русских солдат, добиться репатриации всех русских, находившихся в западной зоне. Это не составило большого труда. Начиная с конца октября 1944 по январь 1945 года в СССР отправили, без их согласия, 332 000 пленных (1179 — из Сан-Франциско). Британских и американских дипломатов не только не мучили угрызения совести, но они вообще подходили к этому вопросу с некоторым цинизмом, ибо не могли не знать (как, например, Антони Иден), что при «обсуждении» этого вопроса с самими военнопленными, возможно, пришлось бы применить силу.

Во время переговоров в Ялте (5–12 февраля 1945 года) три главных действующих лица — СССР, Англия и Америка — заключили тайные соглашения, касавшиеся как солдат, так и гражданских лиц, находившихся вне советской территории. Черчилль и Идеи согласились с тем, чтобы Сталин решал участь пленных, сражавшихся под началом генерала Власова в рядах Русской освободительной армии (РОА), как будто те могли рассчитывать на справедливый суд.

Сталин прекрасно знал, что часть этих советских солдат попала в плен прежде всего из-за плохой организации Красной Армии, за которую он первый нес ответственность, а также из-за его собственной бездарности и бездарности его генералов. В точности известно также, что многие солдаты совершенно не хотели сражаться за ненавистный режим, за который, если воспользоваться выражением Ленина, «проголосовали ногами».

После подписания Ялтинского соглашения не проходило недели без того, чтобы с Британских островов не отправлялись в СССР эшелоны военнопленных. За два месяца (с мая по июль 1945 года) было репатриировано более 1,3 миллиона человек, находившихся на западных оккупированных территориях и рассматривавшихся Москвой как советские граждане (в их числе были жители прибалтийских стран, присоединенных в 1940 году, и украинцы). К концу же августа Сталину было выдано более двух миллионов подобных «русских». Иногда выдачи происходили в чудовищных условиях — многие кончали жизнь самоубийством (индивидуально и коллективно — целыми семьями), калечили себя. Во время выдачи советским властям пленные напрасно пытались сопротивляться — англичане и американцы, дабы удовлетворить советские требования, не колеблясь применяли силу. По прибытии репатриированные пленные попадали под надзор специальных органов. 18 апреля, в день прибытия судна Альманзор в Одессу, людей казнили без суда и следствия. По тому же сценарию события разыгрались и в день прибытия в черноморский порт корабля Эмпайр прайд.

Запад опасался, что Советский Союз возьмет пленных англичан, американцев и французов в заложники и станет его шантажировать с помощью такой «разменной монеты». Опасения эти стали одной из причин того, что западные страны восприняли диктат советской стороны, которая таким образом добилась «репатриации» всех русских подданных или лиц русского происхождения, в том числе и тех, кто эмигрировал после революции 1917 года. Но эта совершенно сознательная политика Запада даже не облегчила возвращение его собственных граждан. Зато она позволила СССР запустить множество чиновников на поиски непокорных и действовать вопреки законам союзных государств.

Бюллетень французских военных властей в Германии утверждал, что к 1 октября 1945 года на советскую сторону выслали 101 000 перемещенных лиц. В самой Франции, с согласия властей, было построено 70 транзитных лагерей, которые чаще всего странным образом рассматривались как экстерриториальные (как, например, лагерь Борегара в парижском пригороде): Франция отказалась осуществлять какой-либо контроль за этими лагерями, предоставив, вразрез с национальным суверенитетом, советским агентам НКВД право действовать безнаказанно по их усмотрению. Советская сторона тщательно продумала проведение этих операций и приступила к ним, используя коммунистическую пропаганду, уже в сентябре 1944 годэ. Лагерь в Борегаре был закрыт лишь в ноябре 1947 года благодаря Управлению по территориальной безопасности. Оно вмешалось, когда было совершено похищение детей, которых оспаривали друг у друга разведенные родители. Роже Вибот, возглавивший операцию, заметил: «В действительности, по сведениям, которые мне удалось получить, этот транзитный лагерь больше похож на базу похитителей людей» (83). Протесты против этой политики начались далеко не сразу и были довольно редки, мы можем привести пример одного из них, появившегося летом 1947 г. в социалистическом журнале «Mosses»: «Что находящийся у власти Чингисхан наглухо закрывает границы, стремясь не выпустить своих рабов, — понять легко. Но что совершенно не укладывается в рамки даже нашей испорченной послевоенной нравственности, так это то, как он добился от иностранных государств их выдачи? По какому нравственному праву и во имя какой политики можно заставить человека жить в стране, где он физически и духовно попадает в рабство? Какой благодарности мир ждет от Сталина, не реагируя на крики русских граждан, которые предпочитают самоубийство возвращению в родную страну?».

Авторы этого журнала обличали недавние высылки: «Английские военные власти в Италии с молчаливого согласия масс, которые преступно равнодушны к нарушению минимального права убежища, только что совершили возмутительное злодеяние: 8 мая из лагеря № 7 в Ручионе забрали 175 русских, якобы для того, чтобы отправить их в Шотландию, а из лагеря № 6 забрали 10 человек (там содержались целые семьи). Когда эти 185 человек отошли от лагеря, у них отобрали все, что могло послужить орудием самоубийства, и объявили, что в действительности их отправляют не в Шотландию, а в Россию. Некоторым все же удалось покончить жизнь самоубийством. В тот же самый день забрали 80 человек (все жители Кавказа) из лагеря в Пизе. Этих несчастных под надзором английских военных отправили на поезде в русскую зону в Австрию. Некоторые пытались бежать и были застрелены конвоирами…».

Репатриированных пленных заключали в специальные лагеря, так называемые пункты фильтрации (их начали создавать с конца 1941 года), которые не слишком отличались от трудовых лагерей и в январе 1946 годэ были включены в систему ГУААГа. В 1945 году через них прошло 214 000 заключенных. Эти заключенные попали в ГУЛАГ в период его апогея. Обычно их приговаривали по статье 58 п. 1–6 к шести годам лагерных работ. Среди них были бывшие члены РОА (Русская освободительная армия), которые сражались против эсэсовцев за освобождение Прэги.

 

Пленные враги

СССР не ратифицировал международные конвенции, касавшиеся военнопленных (Женева, 1929 год). Теоретически военнопленные находились под зэщитой этих конвенций, даже если их страна конвенций не подписала. СССР совершенно не обращал на это внимания. Победив Германию, он держал у себя от трех до четырех миллионов немецких военнопленных. Среди них были немецкие солдаты, взятые в плен союзниками, но потом ими освобожденные. Вернувшись домой — в зону, контролируемую советской стороной, они были высланы в СССР.

В марте 1947 года Вячеслав Молотов объявил, что уже репатриирован один миллион немцев (в точности 1 003 974) и что в советских лагерях их остается еще 890 532. Эти цифры оспаривались. В марте 1950 года СССР объявил, что репатриации военнопленных окончены. Однако гуманитарные организации предупредили, что в СССР остается, по крайней мере еще 300 000 военнопленных и 100 000 гражданских лиц. 8 мая 1950 года правительство Люксембурга выступило против завершения операций по репатриациям, ибо в СССР оставалось еще 2000 люксембургских подданных. Была ли связана задержка информации со стремлением советской стороны скрыть печальную судьбу этих пленных? Вполне возможно, если учесть высокую смертность в лагерях.

По подсчетам специальной комиссии (комиссия Машке), один миллион немецких военнопленных умерли в советских лагерях. Так, из 100 000 солдат, захваченных в плен Красной Армией в Сталинграде, выжило лишь 6000.

Наряду с немцами к февралю 1947 года осталось в живых примерно 60 000 итальянских солдат (часто приводится цифра в 80 000 человек). Итальянское правительство сообщило, что только 12 513 из них вернулись к этому времени в Италию. Надо заметить, что румынские и венгерские военнопленные, которые сражались на русском фронте, находились в аналогичных ситуациях. D марте 1954 годэ было освобождено сто добровольцев испанской «Голубой дивизии». Наш обзор был бы не полон без упоминания о 900 000 японских солдат, попавших в плен в Маньчжурии в 1945 году.

 

Солдаты поневоле

Поговорка, бывшая в ходу среди заключенных, красноречиво передает разнообразие национального состава сталинских лагерей: «Если страна не представлена в ГУЛАГе, то, значит, ее не существует». Франция тоже имела своих заключенных в ГУЛАГе, которых дипломаты не слишком рьяно пытались защитить и вызволить.

Особенным образом обошлись победившие нацисты с тремя департаментами — Мозель, Нижний и Верхний Рейн. Эльзас-Лотарингия была присоединена, онемечена и даже «нацифицированэ». В 1942 году нацисты решили пополнить германскую армию за счет юношей, родившихся в 1920–1924 годах. Многие мозельцы и эльзасцы, совсем не стремившиеся носить немецкую форму, пытались избежать этой «привилегии». До конца войны в Эльзасе в общей сложности была мобилизована 21 категория призывников, а в Лотарингии — 14 (всего 130 000 молодых людей). Большинство из них были посланы на Восточный фронт и 22 000 «солдат поневоле» пали в бою. СССР, который свободная Франция проинформировала об этой особой ситуации, стал призывать их к дезертирству, суля возвращение в ряды освободительной французской армии. В действительности же, 23 000 солдат из Лотарингии и Эль-заса оказались (при разных обстоятельствах) в плену — именно такое количество личных дел было передано в 1995 году российскими властями французским. Многие из этих пленных находились в тамбовском лагере № 188 под надзором МВД (бывший НКВД). Условия были чудовищны: недостаточное питание (600 граммов черного хлеба в день), принудительная работа в лесу, первобытное жилье (деревянные сараи-землянки), полное отсутствие медицинской помощи. Те, кто выжили в этом лагере смерти, полагают, что в 1944 и 1945 годах там умерло 14 000 их товарищей. Пьер Ригуло, называя число погибших — 10 000 человек, — считает, что это минимальная цифра. Летом 1944 года после долгих переговоров было освобождено и отправлено в Алжир 1500 пленных. Самое большое количество пленных лотарингцев и эльзасцев находилось в тамбовском лагере, но были они и в других лагерях, представлявших собой нечто вроде малого Архипелага, где жили французы, которые не могли сражаться за освобождение своей страны.

 

Гражданская война и война национально-освободительная

Если подписание советско-германского пакта в сентябре 1939 года вызвало отрицательную реакцию большинства коммунистических партий, поскольку их члены не могли согласиться с тем, что Сталин отказался от антифашистской политики, то нападение Германии на СССР 22 июня 1941 года вновь активизировало антифашистские настроения. Уже 23 июня Коминтерн передал по радио и телеграфной связи всем своим секциям, что отныне надо бороться не за социалистическую революцию, но против фашизма, а также, что пришло время начать национально-освободительную войну. Одновременно он потребовал от коммунистических партий всех оккупированных стран немедленно перейти к вооруженным действиям. Война, таким образом, позволила коммунистам испробовать новую форму деятельности: вооруженную борьбу и диверсии против гитлеровской военной машины, которые могли перерасти в настоящую партизанскую войну. Военизированные аппараты были укреплены — так создавалась база для вооруженных коммунистических отрядов, которые в разных странах (в соответствии с их географией и внутриполитической ситуацией) быстро превращались в крупные партизанские формирования — с 1942 года в Греции и Югославии, затем в Албании, и, наконец, с конца 1943 года в Северной Италии. Эти партизанские формирования в ряде случаев помогали коммунистам захватить власть, последние при необходимости не останавливались и перед гражданской войной.

Самый характерный пример этой новой тактики коммунистов — события в Югославии. Весной 1941 года Гитлер был вынужден прийти на помощь своему итальянскому союзнику, которому оказывала сопротивление маленькая, но полная решимости армия Греции. В апреле он также был вынужден вмешаться, когда югославское правительство, благосклонно настроенное по отношению к Германии, было свергнуто пробританскими силами. В обеих странах существовали коммунистические партии, хотя и слабые, но накопившие к тому моменту большой опыт: в течение долгих лет они были запрещены диктаторскими режимами Стоядиновича и Метаксаса и находились в подполье.

После заключения перемирия Югославия была разделена между итальянцами, болгарами и немцами. Кроме того, была создана так называемая независимая Хорватия. Она находилась в руках правых экстремистов-усташей, возглавляемых Анте Павеличем, которые установили в отношении сербов настоящий апартеидный режим, истребляя их вместе с евреями и цыганами. Они начали также уничтожать оппозицию, что подтолкнуло многих хорватов присоединиться к Сопротивлению.

После капитуляции югославской армии 18 апреля, первыми, кто ушел в маки, стали роялистские офицеры, возглавляемые полковником Дража Михайловичем, которого вскоре королевское правительство в изгнании в Лондоне назначило главнокомандующим югославского Сопротивления, а затем и военным министром. Михайлович создал в Сербии армию «четников», состоявшую преимущественно из сербов. Лишь после нападения на СССР 22 июня 1941 года югославские коммунисты решили, что пришло время начинать национально-освободительную войну и «освободить страну от фашистского ига, тогда как время социалистической революции еще не настало». Однако, если Москва намеревалась как можно дольше не мешать королевскому правительству и не пугать своих английских союзников, то Тито почувствовал себя достаточно сильным, чтобы начать собственную игру, отказываясь подчиниться легальному правительству в изгнании. Будучи сам хорватом, он не установил никаких этнических ограничений для набора в свои партизанские отряды; в 1942 году они были дислоцированы в Боснии. Оба соперничающих движения, которые преследовали противоположные цели, схлестнулись. Перед лицом притязаний коммунистов Михайлович решил не мешать немцам и даже вступил в союз с итальянцами. Ситуация вконец запуталась: образовалась взрывоопасная смесь из освободительной и гражданской войн, политических оппозиций и обострившейся во время оккупации этнической вражды. Обе стороны устроили междоусобную бойню, стремясь избавиться от своих непосредственных противников и навязать свою власть населению.

Историки полагают, что в целом было убито чуть больше миллиона человек (общая численность населения превышала шестнадцать миллионов). Расправы, расстрелы заключенных, убийства раненых, всевозможные репрессии сменяли друг друга, тем более что балканская политическая культура всегда была отмечена столкновениями между разными кланами. Тем не менее была разница между резней, которой занимались «четники», и той бойней, которую устраивали коммунисты: «четники», практически не подчинявшиеся централизованной власти (многие банды ускользали из-под контроля Михайловича), расправлялись с населением больше по этническим соображениям, чем по политическим. Коммунисты же убивали по причинам, имеющим строго военный и политический характер. Милован Джилас, один из соратников Тито, оставил много времени спустя следующее свидетельство: «Мы были уязвлены тем, как крестьяне объясняли свое решение присоединиться к «четникам». По их словам, они боялись, что их дома сожгут, а сами они подвергнутся репрессиям. Этот вопрос был затронут на одном из собраний с Тито, и был выдвинут следующий аргумент: если мы дадим понять крестьянам, что в случае их союза с захватчиком (обратим внимание на этот тонкий переход от «четников» — участников югославского роялистского сопротивления — к «захватчикам» — замечание авторов), мы тоже будем жечь их дома, то они передумают. (…) В конце концов Тито, несмотря на свои колебания, высказался категорически: «Хорошо, решено, время от времени мы можем поджигать дом или деревню. Позднее он публично отдавал подобные приказы, которые казались тем более решительными, что были сформулированы ясно и четко».

После того как Италия капитулировала в сентябре 1943 года, Черчилль решил оказывать союзническую помощь Тито, а не Михайловичу, а сам Тито в декабре 1943 года создал Антифашистское Вече народного освобождения Югославии (АВНОЮ) — таким образом коммунисты получили явное политическое преимущество перед своими противниками. В конце 1944 — начале 1945 года партизаны-коммунисты готовились подчинить себе всю Югославию. Когда стала близиться капитуляция Германии, Павелич вместе со своей армией, чиновниками и их семьями (в общей сложности несколько десятков тысяч человек) направился к австрийской границе. В Блейбурге к ним присоединились словенская Белая гвардия и черногорские «четники», где все они сдались английским войскам, которые передали их Тито.

Эти солдаты и полицейские были вынуждены пройти через всю Югославию дорогой в несколько сотен километров, которая вела их к смерти. Пленные были отправлены в Словению, в окрестности Косевье, где было убито от двадцати до тридцати тысяч человек. Побежденным «четникам» не удалось избежать мести партизан: «четников» не брали в плен, их убивали. Милован Джилас вспоминает о смерти сербских солдат, не решаясь вдаваться в очевидно жуткие подробности этой последней кампании: «Войска Дража (Михайловича) были уничтожены примерно в то же время, что и словенские войска. Небольшие группы «четников», которые возвращались после разгрома в Черногорию, рассказывали о пережитых ими ужасах. Никто (даже те, кто громогласно заявлял о своих революционных убеждениях) не хотел больше об этом говорить, как не хотят говорить об ужасном кошмаре». Дража Михайлович был схвачен, отдан под суд, приговорен к смерти и 17 июля 1946 года расстрелян. Во время процесса над Михайловичем офицеры союзных миссий, которых послали в генеральный штаб Михайловича сражаться против немцев, предлагали дать показания в его пользу, но их предложения, естественно, были судом отклонены. Сразу после окончания войны Сталин объяснил Миловану Джиласу свое кредо: «Тот, кто занимает территорию, навязывает ей свою собственную социальную систему».

С началом войны греческие коммунисты оказались в ситуации, сходной с той, в которой находились их югославские товарищи. 2 ноября 1940 года, через несколько дней после вторжения Италии в Грецию, Никос Захариадис, первый секретарь ЦК Греческой компартии, находившийся с сентября 1936 года в заключении, стал призывать к сопротивлению: «Греческая нация ведет сегодня национально-освободительную войну, сражаясь против фашизма Муссолини. (…) Все в бой, каждый на свой пост». Но 7 декабря манифест Центрального комитета партии, находившегося в подполье, поставил под сомнение избранную ориентацию, и КПГ возвратилась к официальной линии Коминтерна — революционному пораженчеству. 22 июня 1941 года произошла поразительно резкая смена курса: КПГ отдала приказ всем своим членам «бороться, защищая Советский Союз, и свергнуть иностранное фашистское иго».

16 июля 1941 года КПГ создает подобно всем другим коммунистическим партиям Национальный рабочий фронт освобождения (ЭЭАМ — Эрга-тикос Этникос Анелеветрикос Метонос), который объединил три профсоюзных организации. 27 сентября появилась в свою очередь ЭАМ (Этникос Анелеветрикос Метонос) — Греческий национально-освободительный фронт, ставший политическим крылом КПГ. 10 февраля 1942 года родилась Народно-освободительная армия Греции ЭЛАС (Элинкос Лайкос Анелеветрикос Стратос). Ее первые партизанские отряды были созданы в мае по инициативе Ариса Велухиотиса, опытного борца, который, чтобы добиться освобождения из заключения, подписал покаянное признание. Численный состав ЭЛАС непрерывно рос.

Но ЭЛАС была не единственной военной организацией Сопротивления. В сентябре 1941 года военные и гражданские лица, ориентирующиеся на республиканцев, создали Национальный греческий демократический союз ЭДЭС (Этникос Демократикос Элинкос Синдесмос). Наполеон Зервас, полковник в отставке, возглавлял, в свою очередь, другую группу партизан. Третья организация, основанная в октябре 1942 года полковником Псарро-сом, называлась Движение за национальное и социальное освобождение ЭК-КА (Этники Каи Коиники Анелеветеросис). Каждая организация пыталась переманить к себе деятелей и борцов других формирований.

Успехи ЭЛАС были таковы, что коммунисты собирались хладнокровно подчинить себе всю сеть вооруженного Сопротивления. Силы ЭЛАС неоднократно нападали на бойцов ЭДЭС и ЭККА, отряды которых, чтобы уцелеть, были вынуждены разбиться на мелкие группы. В конце 1942 года в западной Фессалии, у подножья горы Пинд, майор Костопулос (перебежчик из ЭАМ) и полковник Сарафис создали подразделение Сопротивления в глубине территории, которую контролировала ЭАМ. Отряды ЭЛАС окружили это подразделение и расправились с теми его бойцами, которым не удалось спастись и которые отказались перейти на службу в их ряды. Захваченный в плен Сарафис кончил тем, что стал начальником штаба ЭЛАС.

Присутствие британских офицеров, посланных на помощь греческому Сопротивлению, беспокоило руководителей ЭЛАС. Коммунисты опасались, что англичане постараются навязать реставрацию монархии. Но позиция руководителя военной организации Велухиотиса отличалась от позиции КПГ, возглавляемой Георгосом Сиантосом, который намеревался проводить политику антифашистской коалиции, т. е. следовать выбранной Москвой линии. Присутствие англичан положительным образом повлияло на ситуацию в Греции (правда, на короткое время): их военная миссия добилась в июле 1943 года подписания своего рода пакта между тремя главными организациями: ЭЛАС, насчитывающей к тому времени примерно восемнадцать тысяч человек, ЭДЕС (пять тысяч человек) и ЭККА (одна тысяча человек).

Капитуляция Италии 8 сентября сразу же изменила ситуацию. Началась братоубийственная война. Немцы предприняли яростное наступление на силы ЭДЭС, которые начали отступать и столкнулись с крупными батальонами солдат ЭЛАС, стремившимися их уничтожить. Решение избавиться от ЭДЭС было принято руководством КПГ, которое намеревалось таким образом воспользоваться сложившейся ситуацией и увереннее противостоять английской политике. После боев, продлившихся четверо суток, партизанам под командованием Зерваса удалось прорвать окружение.

Эта гражданская война внутри национально-освободительной войны предоставляла немцам прекрасную возможность маневра — их войска нападали то на одну организацию Сопротивления, то на другую. Союзники предприняли меры по прекращению этой гражданской войны. Бои между ЭЛАС и ЭДЭС были прекращены в феврале 1944 года, и в Плаке было подписано мирное соглашение. Но оно оказалось недолговечным. Через несколько недель после его подписания ЭЛАС напала на ЭККА и полковника Псарроса. Бои длились пять дней, по истечении которых ЭЛАС одержала победу и взяла в плен Псарроса. Его офицеров расстреляли, ему самому отрубили голову.

Действия коммунистов привели к деморализации участников Сопротивления и подорвали авторитет ЭАМ. В некоторых областях ненависть к ней была так сильна, что иные партизаны вступали в немецкие батальоны, созданные для наведения порядка. Эта гражданская война завершилась лишь после того, как ЭЛАС согласилась сотрудничать с греческим правительством в изгнании в Каире. В сентябре 1944 года шесть представителей ЭАМ и ЭЛАС вошли в правительство национального единства, возглавляемое Георгиосом Папандреу. 2 сентября, когда немцы начали эвакуировать население Греции, ЭЛАС бросила войска на завоевание Пелопоннеса, который вследствие деятельности батальонов охраны порядка ускользал из-под его контроля. Завоеванные города и поселки были «наказаны». В Мелигале были убиты тысяча четыреста мужчин, женщин и детей. Казнили также примерно пятьдесят офицеров и унтер-офицеров батальонов охраны порядка.

Ничто, казалось, не препятствовало безраздельной власти ЭАМ — ЭЛАС. Однако Афины, освобожденные 12 октября, после высадки в Пирее британских войск, вырвались из-под их контроля. Руководство КПГ колебалось, применять ли ему силу. Маловероятно, что оно намеревалось вести игру внутри коалиционного правительства. КПГ отказывалась демобилизовать ЭЛАС, как настаивало правительство, а в это время Яннис Зегвос, коммунист, министр сельского хозяйства, стал требовать роспуска подразделений, подчинявшихся приказам правительства. 4 декабря патрули из солдат ЭЛАС вошли в Афины, где столкнулись с правительственными силами. На следующий день ЭЛАС, собравшая в Афинах двадцать тысяч человек, взяла под свой контроль почти всю столицу. Но британцы, надеясь на подкрепление, продолжали сопротивляться. 18 декабря ЭЛАС напала также на ЭДЭС в Эпире. Одновременно с военными действиями коммунисты начали кровавую «чистку», направленную против монархистов.

Тем не менее их наступление не увенчалось успехом. Во время конференции в Варкизе они были вынуждены подписать соглашение о разоружении ЭЛАС. В действительности же, много оружия и боеприпасов было тщательно спрятано. Арис Велухиотис, один из главных лидеров ЭЛАС, отказался следовать заключенному в Варкизе соглашению и с группой около ста человек ушел в маки, затем перешел в Албанию, надеясь оттуда вновь развернуть вооруженную борьбу. Когда Велухиотису задали вопрос о причинах поражения ЭАМ — ЭЛАС, он откровенно ответил: «Дело в том, что мы недостаточно убивали. Англичане были заинтересованы в этом перекрестке, который называется Греция. Если бы мы расправились со всеми друзьями англичан, никуда бы они не высадились. Но люди мне говорили: убийца, — вот до чего они нас довели.(…) Революции одерживают победу, когда реки становятся красными от крови. Проливать ее — не напрасный труд, если наградой становится более совершенное человеческое общество». Основатель ЭЛАС Арис Велухиотис погиб в бою в июне 1945 года в Фессалии, через несколько дней после того, как его исключили из КПГ. После поражения ЭАМ— ЭЛАС вся ненависть, накопленная против коммунистов и их союзников, выплеснулась наружу. Военизированные группы убили большое количество коммунистических деятелей; многих захватили в плен; руководителей партии высылали на острова.

Никос Захариадис, генеральный секретарь КПГ, в мае 1945 года вернулся из Германии, освободившись из концлагеря Дахау. В первых же своих выступлениях он четко определил политику КПГ: «Либо мы возвращаемся к похожему на монархо-фашистский, но более суровому режиму, либо борьба ЭАМ за национальное освобождение увенчается учреждением в Греции народной демократии». Обескровленной Греции практически не удалось получить гражданский мир. В октябре VII съезд КПГ одобрил цели, намеченные Захариадисом. Первый этап на пути к их осуществлению предполагал уход британских войск с территории Греции. В январе 1946 года СССР высказал интерес к Греции, обратившись в Совет Безопасности ООН по поводу той угрозы, которую представляло присутствие англичан в этой стране. 12 февраля, когда ни у кого уже не оставалось сомнений в поражении КПГ на всеобщих выборах (сама она призывала бойкотировать выборы), КПГ решила организовать восстание с помощью югославских коммунистов.

В декабре члены ЦК КПГ встретились с югославскими и болгарскими офицерами. Греческие коммунисты были уверены, что Албания, Югославия и Болгария могут обеспечить им тыл. В течение трех лет греческие бойцы находили там убежище, а раненые — уход. Там же создавались склады для хранения греческого военного снаряжения. Все эти приготовления начались через несколько месяцев после создания Коминформа — восстание греческих коммунистов прекрасно вписывалось в новую политику Кремля. 30 марта 1946 года КПГ взяла на себя ответственность за развязывание третьей гражданской войны. Первые атаки Демократической армии (АД), созданной 28 октября 1946 года и возглавляемой генералом Маркосом Вафиадисом, проводились по одной и той же схеме: нападали на посты жандармерий, жандармов и чиновников убивали. Одновременно в течение всего 1946 года КПГ продолжала действовать открыто.

В первые месяцы 1947 года генерал Маркос активизировал деятельность своей армии: разрушенных деревень насчитывались десятки, сотни крестьян были убиты. Принудительный набор увеличивал число солдат АД. Если жители деревни не соглашались идти в солдаты, они подвергались репрессиям. Одна македонская деревня дорого заплатила за свою нерешительность: сорок восемь домов было сожжено, двенадцать мужчин, шесть женщин и два младенца — убиты. Начиная с марта 1947 года люди Маркоса начали систематически убивать глав муниципалитетов и священников. В марте насчитывалось уже четыреста тысяч беженцев. Политика террора вызвала контртеррор: с коммунистами и левыми активистами начали расправляться группы крайних правых.

В июне 1947 года, посетив Белград, Прагу и Москву, Захариадис объявил о создании в скором времени «свободного» правительства. Греческие коммунисты, казалось, верили, что могут пойти по тому же пути, что Тито четыре года назад. Это «правительство» было «официально» создано в декабре. Югославы поставляли добровольцев из собственной армии. Специальная комиссия ООН, занимавшаяся Балканами, в своих многочисленных отчетах сообщала, что эта помощь Демократической армии была очень значительна (около десяти тысяч человек). Разрыв Сталина с Тито весной 1948 года прямо отразился на греческих коммунистах. Помощь продолжала поступать вплоть до осени, но затем Тито ее отменил, и граница закрылась. Летом, когда правительственные силы развернули широкое наступление, Энвер Ходжа, глава албанских коммунистов, был вынужден закрыть и свою границу. Греческие коммунисты попадали во все большую изоляцию, и распри внутри КПГ становились все сильнее. Тем не менее бои продолжались вплоть до августа 1949 года. Многие бойцы отступили в Болгарию, затем осели по всей Восточной Европе, особенно в Румынии и СССР. В Ташкент стекались тысячи беженцев, среди которых было 7500 коммунистов. В КПГ в изгнании был проведен целый ряд «чисток», и в сентябре 1955 года конфликт между сторонниками Захариадиса и его противниками перерос в яростное столкновение, произошедшее в столице Узбекистана. Советская Армия была вынуждена вмешаться и восстановить порядок Сотни человек были ранены (97).

Прием греческих беженцев в СССР тем более парадоксален, что Сталин к тому моменту сильно разрушил старую греческую общину, которая уже много веков жила в России, в частности на Кавказе и Черноморском побережье, и насчитывала к 1917 году от 500 000 до 700 000 человек. В 1939 году их оставалось 410 000, а в 1960 году — лишь 177 000. Начиная с декабря 1937 года 285 000 греков, живших в больших городах, были высланы в Архангельскую область, Республику Коми и на северо-восток Сибири. Другие смогли вернуться в Грецию. Именно в эти годы в СССР были убиты А. Хайтас, бывший секретарь КПГ, и педагог Й. Йординис. В 1944 году 10 000 крымских греков — те, кто уцелел из процветавшей прежде общины, — были высланы по обвинению в пронемецких настроениях в Киргизию и Узбекистан. 30 июня 1949 года за одну ночь в Казахстан были высланы тридцать тысяч грузинских греков. В апреле 1950 года та же участь постигла и греков Батуми.

 

Греческие дети и советский Минотавр

Во время гражданской войны 1946–1948 годов греческие коммунисты произвели на всех находившихся под их контролем территориях перепись детей обоих полов от трех до четырнадцати лет. В марте 1948 годэ эти дети были собраны на пограничных участках, и несколько тысяч детей были отправлены в Албанию, Югославию и Болгарию. Деревенские жители пытались спасти своих детей и прятали их в лесах. Красный Крест с большими сложностями выявил 28 296 детей. Летом 1948 года после разрыва Тито с Коминформом часть этих детей (11 600), содержавшаяся в Югославии, была перевезена, несмотря на протесты греческого правительства, в Чехословакию, Венгрию, Румынию и Польшу. 17 ноября 1948 года III Ассамблея ООН приняла резолюцию, осудившую похищение греческих детей. В ноябре же 1949 года Генеральная Ассамблея ООН потребовала их возвращения. Все последующие (как и предыдущие) решения ООН игнорировались. Коммунистические власти соседних стран упорно заявляли, что дети жили у них в лучших условиях, чем могла бы предложить им Греция. Одним словом, они хотели заставить поверить, что эта депортация была гуманной акцией.

Однако дети, обреченные на принудительную ссылку, существовали в ужасных условиях: нищета, недоедание, эпидемии привели к тому, что многие умерли. Они жили в «детских деревнях», где должны были ходить, помимо занятий по общеобразовательным предметам, на занятия по политической подготовке. С тринадцати лет их заставляли работать, например, выкорчевывать кустарники в болотистых районах Хартага в Венгрии. Тайное намерение коммунистических руководителей заключалось в том, чтобы сформировать новое поколение беззаветно преданных борцов. Неудача была очевидна: в 1956 году грек по фамилии Константинидис пал в бою, сражаясь против русских на стороне восставших венгров. Другим удалось бежать из Восточной Германии.

Между 1950 и 1952 годами только 684 ребенка были возвращены Греции. В 1963 году было репатриировано около 4000 детей (некоторые из них родились уже в коммунистических странах). В начале 80-х годов греческая община Польши насчитывала несколько тысяч членов. Некоторые из них вступили в профсоюз «Солидарность» и были арестованы после переворота генерала Ярузельского. После 1989 года несколько тысяч греков покинули Польшу, где устанавливалась демократия, и возвратились в Грецию (98).

В остальных странах Западной Европы из-за присутствия англо-американской армии коммунисты вынуждены были отказаться от своего стремления полностью захватить власть, воспользовавшись сложной послевоенной ситуацией. В конце 1944 года Сталин в своих директивах дал распоряжение коммунистам спрятать оружие и ждать более благоприятного момента для захвата власти. Эти сталинские директивы прекрасно иллюстрирует состоявшаяся 19 ноября 1944 года в Кремле беседа советского вождя с Морисом Торезом, Генеральным секретарем Французской коммунистической партии, который, проведя весь период войны в СССР, собирался вернуться во Францию».

Насилие и террор, свирепствовавшие внутри довоенного Коминтерна, сопровождали международное коммунистическое движение и после войны (по крайней мере, вплоть до смерти Сталина в 1953 году). В Восточной Европе с реальными или предполагаемыми диссидентами сурово расправлялись, часто путем фальсифицированных процессов, на которых разыгрывались целые спектакли. Своего апогея этот террор достиг в 1948 году в результате разрыва между Тито и Сталиным. Тито, который отказался подчиниться всемогущему Сталину, был назван новым Троцким. Сталин пытался его уничтожить, но Тито, находясь под защитой своего собственного государственного аппарата, был осторожен. За неимением возможности расправиться с Тито, коммунистические партии во всем мире стали совершать своего рода символические политические убийства, беспрерывно исключая из своих рядов служивших козлами отпущения «титов-цев». Одной из первых искупительных жертв стал старый коминтерновец и Генеральный секретарь Норвежской коммунистической партии, Педер Фуруботн, который уже один раз спасся от репрессий в 1938 году, бежав из Москвы (где он прожил долгое время) в Норвегию. 20 октября 1949 года во время одного из партийных собраний, ставленник Советского Союза, некий Странд Йохансен, обвинил Фуруботна в титоизме. Фуруботн, пользовавшийся большим влиянием в партии, 25 октября собрал Центральный комитет и объявил о том, что готов вместе со своей руководящей командой уйти в отставку, но при условии, что в самом скором времени будут организованы новые выборы в Центральный комитет и что обвинения против него будут рассмотрены международной комиссией. Противники Фуруботна были застигнуты врасплох. Тогда к всеобщему недоумению Йохансен проник со своими людьми в здание Центрального комитета и выгнал оттуда, с револьвером в руке, сторонников Генерального секретаря. Затем было организовано собрание, где проголосовали за исключение из партии Фуруботна и его единомышленников. Фуруботн, зная советские методы, заперся у себя с группой вооруженных друзей. В результате этого эпизода, достойного детективного фильма, Коммунистическая партия Норвегии потеряла большую часть своих борцов. Что касается Йохансена, которым манипулировали советские агенты, то он к концу своей жизни заболел психическим расстройством.

Последняя акция этой эпохи террора внутри международного коммунистического движения датируется 1957 годом. Венгерский коммунист Имре Надь, который в 1956 году возглавил бунт в Будапеште, укрылся в посольстве Югославии и отказывался его покинуть, опасаясь за свою жизнь. В результате хитрых и запутанных манипуляций советским агентам удалось схватить Надя. Было решено отдать его под суд в Венгрии, но венгерские коммунисты, не желая взять на себя ответственность за это «законное убийство», воспользовались проведением в Москве в ноябре 1957 года Совещания коммунистических и рабочих партий и поставили на голосование смертный приговор Надю. Все присутствовавшие коммунистические лидеры, в том числе француз Морис Торез и итальянец Пальмиро Тольятти, проголосовали «за» (исключение составлял, что знаменательно, поляк Гомулка). Надь был приговорен к смерти и повешен 16 июня 1958 года.

 

17 июля 1936 года испанские военные в Марокко под руководством генерала Франко подняли восстание против республиканского правительства. На следующий день бунт перекинулся на континент. 19 июля во многих городах (Мадриде, Барселоне, Валенсии и Бильбао) он был подавлен благодаря сопротивлению народных масс и объявлению всеобщей забастовки. Эта гражданская война назревала уже несколько месяцев. 16 февраля 1936 года Народный фронт победил на выборах с незначительным перевесом: правые набрали 3 997 000 голосов (132 депутата), центристы — 449 000; Народный фронт 4 700 000 голосов (267 депутатов). Социалисты были представлены 89 депутатами, левые республиканцы — 84, Республиканский союз — 37, Коммунистическая партия Испании (КПИ) — 16, POUM (Рабочая партия марксистского единения, которая возникла в 1935 году от слияния Рабоче-крестьянского блока Хоакина Морена и левых коммунистов, возглавляемых Андресом Нином) — всего одним депутатом. Не была представлена одна из основных сил Испании — анархисты Национальной конфедерации труда (CNT) и Иберийской федерации анархистов (1 577 547 членов, в то время как на Социалистическую партию и Общий союз труда приходилось 1 444 474 членов). Анархисты, следуя своей доктрине, не выдвинули кандидатов. Но они (вместе с сочувствующими) отдали свои голоса Народному фронту, который без их поддержки не мог бы победить на выборах. Представительство 16 депутатов-коммунистов явно не соответствовало численному составу КПИ: она утверждала, что насчитывает 40 000 членов, но, по-видимому, их было чуть больше 10 000. Они руководили организациями — сателлитами, насчитывавшими более 100 000 членов.

Отдельные левые партии разного толка, мощные правые силы и решительно настроенные крайние правые («Фаланга»), забастовки в городах и захват земель в деревнях, сильная армия, имевшая большие полномочия, слабое правительство, различные заговоры, рост политического насилия — все это способствовало началу гражданской войны, к которой многие всячески стремились. Она сразу же приобрела особый размах: в Европе она символизировала столкновение между фашистскими государствами и демократией. Когда в борьбу вступил Советский Союз, резкое противостояние правых и левых стало еще ощутимее.

 

Генеральная линия коммунистов

Поначалу Испания не была объектом пристального внимания Коминтерна. Он стал следить за ситуацией в этой стране лишь в 1931 году, когда пала испанская монархия, и особенно внимательно — в 1934 году, когда рабочие Астурии подняли восстание. Советское государство интересовалось Испанией не больше, чем Коминтерн, — обе страны признали друг друга лишь в августе 1936 года, после того как в Испании началась гражданская война, и Советским Союзом, Англией и Францией был подписан «пакт о невмешательстве». 27 августа советский дипломат Марсель Израилевич Розенберг вступил в должность посла СССР в Испании.

Стремившиеся усилить свое влияние коммунисты предложили слить КПИ с партией социалистов. Первым шагом на этом пути стало создание 1 апреля 1936 года Организации объединенной социалистической молодежи. Затем 26 июня была организована Объединенная социалистическая партия Каталонии.

В правительстве Ларго Кабальеро, пришедшего к власти в сентябре 193бгода, работали лишь два коммунистических министра: Хесус Эрнандес — министр народного просвещения и Винсенте Урибе — министр сельского хозяйства. Однако очень скоро Советский Союз приобрел в правительстве Кабальеро большое влияние. Розенбергу благодаря симпатизировавшим ему членам правительства (Альваресу дель Вайо, Хуану Негрину), удалось стать чем-то вроде заместителя премьер-министра и принимать участие в заседаниях Совета министров. В его руках был крупный козырь: СССР был готов поставлять республиканцам оружие.

Такое распространение влияния Советского государства за пределами своей территории приобретает особое значение: 1936 год стал переломным моментом в международной обстановке (почти через двадцать лет после захвата власти большевиками), и скоро СССР смог распространить свою власть на Центральную и Восточную Европу (в два этапа — в 1939–1941 годах, а затем в 1944–1945 годах). Испания 1936–1939 годов, благодаря размаху охватившего ее общественного движения (похожего на движения, возникшие после Первой мировой войны и Гражданской войны в России), представляла собой неожиданное поле деятельности и служила чем-то вроде испытательного полигона для Советского Союза. Обладая уже большим опытом, он использует в ней весь свой политический арсенал и апробирует новые методы, которые найдут применение в ходе Второй мировой войны. СССР преследовал различные цели, но первостепенная задача состояла в том, чтобы помочь Коммунистической партии Испании (которая полностью находилась под влиянием Коминтерна и НКВД) приобрести контроль над государственной властью — в случае успеха республика могла бы неукоснительно выполнять все требования Москвы. Для реализации подобной задачи требовалось применить советские методы и прежде всего — учредить вездесущую полицию и уничтожить все некоммунистические силы.

В 1936 году Эрколи (псевдоним итальянского коммуниста Пальмиро Тольятти, одного из руководителей Коминтерна), характеризуя своеобразие испанской гражданской войны, назвал ее «национальной революционной войной». По его мнению, благодаря испанской народной, национальной и антифашистской революции коммунисты столкнулись с новыми задачами: «Испанский народ решает задачи буржуазной демократической революции по-новому». Вслед за тем он указал на противников такого понимания испанской революции — это республиканские лидеры и «даже руководители социалистической партии», «те элементы, которые под прикрытием анархистских принципов вносят преждевременные проекты принудительной коллективизации и ослабляют сплоченность и единство Народного фронта». Он наметил цель: добиться гегемонии коммунистов, создав «единый фронт социалистической и коммунистической партий, единую организацию рабочей молодежи, единую партию каталонского пролетариата [PSUC]», «преобразовав саму Коммунистическую партию в великую массовую партию». В июне 1937 года Долорес Ибаррури, испанская коммунистка, ставшая знаменитой благодаря своим призывам к сопротивлению, за что и была прозвана Пасионарией, выдвинула следующую цель — «демократическая и парламентарная республика нового типа».

Сразу после франкистского переворота Сталин проявил относительное равнодушие к событиям в Испании, как об этом свидетельствует Джеф Ласт, сопровождавший Андре Жида в его поездке в Москву летом 1936 года: «Мы были ужасно возмущены тем, что столкнулись с полным отсутствием интереса к происходящим событиям. На собраниях о них не говорили ни слова, и когда в частных разговорах мы затрагивали эту тему, казалось, что собеседники тщательно избегают высказать свое личное мнение». Однако через два месяца, увидев, какой оборот приняли события, Сталин осознал выгоду, которую он мог извлечь из ситуации как с дипломатической, так и с пропагандистской точки зрения. Придерживаясь политики «невмешательства», СССР вступал в диалог с другими странами и мог таким образом способствовать тому, чтобы Франция укрепляла свою независимость по отношению к Великобритании. Одновременно СССР обязался тайно поставлять оружие Испанской республике и оказывать ей военную поддержку. Он рассчитывал также воспользоваться теми возможностями, которые предоставляло ему правительство Народного фронта во Франции, готовое пойти на сотрудничество с советскими службами, чтобы организовать материальную помощь испанским республиканцам. Следуя инструкциям Леона Блюма, Гастон Кюзен, заместитель заведующего канцелярией Министерства финансов, встретился с советскими официальными лицами и эмиссарами, которые, обосновавшись в Париже, организовывали оттуда перевозку оружия в Испанию и занимались набором добровольцев для республиканской армии. В то время как Советское государство заявляло, что находится вне игры, Коминтерн мобилизовал все свои секции для активной поддержки испанских республиканцев и, воспользовавшись ситуацией в Испании, развернул гигантскую, чрезвычайно выгодную для коммунистического движения антифашистскую пропаганду.

В самой Испании коммунисты стремились занять как можно больше руководящих должностей, чтобы направить правительственную политику в русло политики коммунистической партии Советского государства, которой было выгодно максимально использовать в своих интересах сложившуюся военную ситуацию. Хулиан Горкин, входивший в число руководителей POUM, в своем эссе «Испания, первая репетиция народной демократии» (Буэнос-Айрес, 1961), вероятно, в числе первых обозначил связь, существовавшую между советской политикой в республиканской Испании и учреждением народных демократий. Но если Горкин видел в этом заранее продуманную политику, то по мнению испанского историка Антонио Элорсы, политика коммунистов в Испании вытекала скорее из «монолитной, а не плюралистской концепции политических отношений внутри Народного фронта, при этом роль партии состояла в том, чтобы использовать союз как трамплин для завоевания гегемонии». Антонио Элорса подробно говорит о том, что станет неизменной целью политики коммунистов: подчинение господству КПИ всех антифашистов «для победы не только над фашистами (внешним врагом), но и над внутренней оппозицией». И далее: «В этом смысле данный план — прямой источник стратегии прихода к власти в так называемых народных демократиях».

План этот был уже почти реализован, когда в сентябре 1937 года Москва стала готовить выборы: списки с именами членов всего одной партии должны были позволить КПИ извлечь выгоду из этого «национального плебисцита». Задача этих выборов, которые были задуманы Сталиным и за проведением которых советский вождь внимательно следил, состояла в создании «демократической республики нового типа». Они предусматривали также устранение министров, враждебно относившихся к политике коммунистов. Но план провалился: он встретил сильное сопротивление со стороны союзников КПИ. К тому же положение республиканцев после неудавшегося нападения на Теруэль 15 декабря 1937 года внушало опасения.

 

Советники и агенты

Как только Сталин понял, что Испания открывает много привлекательных возможностей для СССР, Москва сразу послала туда большое количество ответственных работников, находившихся в подчинении у различных ведомств. Первыми были отправлены военные советники (в общей сложности, по сведениям советского источника, их было 2044, но постоянно на местах находились от 700 до 800 человек), среди которых были будущие крупные военачальники — маршал РЯ. Малиновский и генерал П. И. Батов, а также генерал В. Е. Горев, военный атташе в Мадриде. Москва мобилизовала и своих коминтерновцев, официальных и полуофициальных «эмиссаров». Некоторые уже находились в Испании, как, например, аргентинец Витторио Кодовилья, который с начала 30-х годов фактически руководил КПИ, венгр Эрне Гере (товарищ Педро), ставший после Второй мировой войны одним из руководителей коммунистической Венгрии, итальянец Витторио Видали (его подозревали в участии в убийстве лидера коммунистов, кубинского студента Хулио Антонио Мелья в 1929 году), который впоследствии (с января 1937 года) стал первым комиссаром созданного коммунистами 5-го полка, болгарин Минев-Степанов, который с 1927 по 1929 год работал в секретариате Сталина, итальянец Пальмиро Тольятти, приехавший в Испанию в июле 1937 года как представитель Коминтерна. Другие коминтерновцы совершали в Испанию инспекционные поездки, как, например, французский коммунист Жак Дюкло.

Одновременно Москва направила в Испанию большое количество сотрудников спецслужб, среди которых были В А Антонов-Овсеенко (он возглавлял в октябре 1917 года штурм Зимнего), приехавший в Барселону 1 октября 1936 года, Александр Орлов (настоящее имя Лев Фелдбин), глава НКВД в Испании, поляк Артур Сташевский, бывший офицер Красной Армии, впоследствии торговый атташе, генерал Ян Берзин, руководитель разведывательных служб Красной Армии, Михаил Кольцов, редактор «Правды», тайный представитель Сталина, назначенный в Военное министерство. Наум Эйтингон (он же Леонид Эйтингон), майор НКВД, и его коллега Павел Судоплатов также прибыли в Барселону. В 1936 году Эйтинго-ну было поручено организовать террористические операции — Судоплатов приехал лишь в 1938 году (8). Одним словом, Сталин, решив вмешаться в дела Испании, сразу же направил туда целый штаб — людей, способных действовать согласованно по разным направлениям. По неуточненным данным, Ягода, глава НКВД в ночь на 14 сентября 1936 года созвал в Москве на Лубянке собрание по координации всего комплекса действий, связанных с коммунистической интервенцией в Испании. Было намечено вести борьбу с франкистами, немецкими и итальянскими агентами, а также осуществлять наблюдение, контроль и обезвреживание противников коммунистов и СССР внутри самого республиканского лагеря. Советское вмешательство должно было быть секретным, тщательно замаскированным, дабы не скомпрометировать советское правительство. По словам Вальтера Кривицкого, главы внешних служб НКВД в Западной Европе, из трех тысяч советских представителей, находившихся в Испании, лишь сорок действительно сражались, остальные были военными и политическими советниками или агентами разведки.

Вначале усилия советских представителей были направлены на Каталонию. В сентябре 1936 года Генеральный комиссариат общественного порядка Каталонии, в который уже проникли коммунисты, подписал декрет о создании внутри каталонских секретных служб (SSI) организации под названием «Группа информации» (Grupo de information), которую возглавил некий Мариано Гомес Эмперадор. Эта официальная организация (около пятидесяти человек) была в действительности замаскированными «щупальцами» НКВД. Одновременно Объединенная социалистическая партия Каталонии (название, придуманное коммунистами) создала Иностранную службу (Servinio Extranjero), которая размещалась в номере 340 отеля «Колон» на площади Каталонии и которой было поручено контролировать всех иностранных коммунистов, стремившихся сражаться в Испании и проезжавших через Барселону. Однако и эта служба была под контролем НКВД и служила прикрытием его деятельности.

Местный глава НКВД, некий немецкий коммунист по имени Альфред Херц (лицо, скрывавшееся за этим именем, еще до конца не установлено), состоял одновременно, как выяснилось, в обеих этих организациях, находясь в непосредственном подчинении у Орлова и Гере. Херц внедрился в Корпус службы безопасности (Cuerpo de Investigation y Vigilancid) правительства и контролировал паспортную службу, а значит — въезд и выезд из страны. Он имел право использовать «Штурмовую гвардию» — отборные отряды полиции. Создав свою сеть в Комиссариате общественного порядка, Херц получал информацию от других коммунистических партий: черные списки антифашистов, доносы на критически настроенных коммунистов, биографические данные, которые присылались отделами кадров каждой коммунистической партии, — все это он пересылал в Государственный департамент (Departamento de Estado), возглавляемый коммунистом Викторио Салой. Была создана даже специальная «Служба Альфреда Херца», которая в действительности являлась параллельной политической полицией, состоявшей из испанских и иностранных коммунистов. Под его руководством была создана картотека всех иностранцев, проживавших в Каталонии, а затем и во всей Испании, и составлены черные списки на лиц, подлежащих устранению. В первое время, с сентября по декабрь 1936 года, преследования оппозиционеров были не систематичны. Но постепенно НКВД подготовил целые планы репрессий против других политических сил республики. Первой мишенью стали социал-демократы, анархо-синдикалисты, троцкисты, инакомыслящие коммунисты или те, чьи взгляды расходились с политикой партии. Действительно, многие из этих «врагов» были критически настроены по отношению к коммунистам, не принимали их стремления к гегемонии и равнения на СССР. Разумеется, как это всегда бывает в подобных ситуациях, репрессии были частично замешаны на сведении личных счетов.

Агенты, скрывавшиеся под двумя или тремя различными именами, использовали как самые банальные полицейские методы, так и более изощренные. Первостепенной задачей стала «колонизация» главных постов республиканской администрации, армии и полиции. Постепенное завоевание ключевых постов стало возможно в силу того, что СССР поставлял оружие не имевшим его республиканцам, а взамен требовал политических уступок. В отличие от Гитлера и Муссолини, помогавших националистам, СССР не поставлял оружия в кредит: за него нужно было платить заранее из золотых запасов Испанского банка, и советским агентам удавалось доставлять золото прямо в СССР. Каждая поставка оружия давала коммунистам возможность шантажировать испанцев, что они и делали.

Хулиан Горкин приводит яркий пример того сплетения войны и политики, которое отличало ситуацию в Испании: в начале 1937 года Ларго Кабальеро, глава испанского правительства, которого поддерживал Президент республики Мануэль Асанья, разрешил послу в Париже Луису Аракистану начать под патронажем Леона Блюма и Антони Идена тайные переговоры с итальянским послом в Лондоне Дино Гранди и с Яльмаром Шахтом, финансистом Гитлера, чтобы положить конец войне. Испанские коммунисты, предупрежденные прокоммунистическим министром иностранных дел Альваресом дель Вайо, совместно с главными руководителями советских служб решили отстранить Кабальеро от власти, исключая, таким образом, возможность разрешения конфликта путем переговоров, первым этапом которых стало бы обсуждение вывода с испанской территории итальянских и немецких солдат.

 

«После клеветы… пуля в затылок»

Именно так русско-бельгийский писатель Виктор Серж (вырвавшийся из СССР в апреле 1936 года) охарактеризовал политику коммунистов в беседе с деятелем POUM Хулианом Горкином в 1937 году, предупреждая последнего о неотвратимости подобного развития событий в Испании. Коммунисты сталкивались, однако, с серьезными препятствиями: анархо-синдикалистская масса CNT ускользала от их влияния, кроме того, их политике противостоял POUM. Зная о слабости и маргинальных позициях этой партии на политической шахматной доске, коммунисты наметили ее в жертву. Они полагали, что наступил благоприятный момент для того, чтобы воспользоваться сложившейся расстановкой политических сил. К тому же считалось, что POUM находится в связи с Троцким: в 1935 году Андрес Нин и Хулиан Горкин ходатайствовали перед каталонскими властями, чтобы изгнанный из Франции Троцкий мог обосноваться в Барселоне. В ситуации охоты на троцкистов, которая шла в то время в СССР, ничуть не удивительно, что собравшийся 21 февраля 1936 года (через пять дней после победы на выборах испанского Народного фронта) секретариат Коминтерна отдал распоряжение КПИ повести «энергичную борьбу против контрреволюционной троцкистской секты» (11). К тому же летом 1936 года партия POUM имела смелость выступить в защиту жертв первого московского процесса.

13 декабря 1936 года коммунистам удалось вывести Андреса Нина из Генерального совета Каталонии. Угрожая прекратить поставки оружия, они потребовали его исключения из Совета под тем предлогом, что тот якобы клеветал на СССР. 1б декабря «Правда» развернула международную кампанию против противников советской политики; «В Каталонии началось уничтожение троцкистов и анархо-синдикалистов: их будут истреблять до победного конца с той же энергией, с какой их истребляли в СССР».

Любое разногласие с их собственной политикой воспринималось коммунистами как предательство, и рано или поздно они старались расправиться с оппозиционерами, применяя всегда и везде одни и те же методы. На членов POUM обрушились ложь и клевета. Их подразделения на фронте обвиняли в сдаче позиций врагу, хотя подразделения коммунистов полностью отказывали им в поддержке. Французская ежедневная газета коммунистической партии «Юманите» особенно отличилась в этой травле, перепечатывая статьи Михаила Кольцова, большого друга Луи Арагона и Эльзы Триоле. Центральная тема этой кампании сводилась к беспрерывно повторяющемуся утверждению: POUM — сообщница Франко, она действует в интересах фашизма. Коммунисты из предосторожности внедрили своих агентов в ряды POUM. Им было поручено собирать информацию и составлять черные списки ее деятелей, чтобы в нужный момент идентифицировать их при аресте. Один такой агент известен: это был Леон Нарвич. Он вступил в контакт с Нином, но был разоблачен, а после исчезновения Нина и ареста руководителей партии был казнен группой самообороны POUM.

 

Май 1937 года и ликвидация POUM

3 мая подразделения Гражданской гвардии, которой руководили коммунисты, атаковали барселонскую телефонную станцию, которая находилась под контролем рабочих Национальной конфедерации труда и Всеобщего союза трудящихся (UGT). Подготовка к этой операции, которой руководил Родригес Салас, начальник Каталонской полиции и член партии PSUC, проводилась путем усиления пропаганды и преследований (радио POUM и ее газета «La Batalla» были закрыты). 6 мая в Барселону прибыли специально подготовленные отряды полиции, в составе пяти тысяч бойцов под руководством коммунистических лидеров. Коммунисты и их противники схлестнулись столь яростно, что были убиты пятьсот человек и более тысячи ранены.

Ставленники коммунистических служб, пользуясь царившим хаосом, не упускали ни одной возможности, чтобы расправиться с противниками коммунистической политики. Ударная группа из двенадцати человек похитила и казнила итальянского философа-анархиста Камилло Бернери и его друга Барбьери — их изрешеченные пулями тела были обнаружены на следующий день. Камилло Бернери расплатился таким образом за свое политическое мужество. В свое время он написал в редактируемой им газете «Guerra di classe»: «Сегодня мы сражаемся против Бургоса, завтра мы должны будем, защищая свою свободу, бороться с Москвой». Та же участь постигла и Альфредо Мартинеса, секретаря «Анархистской молодежи Каталонии», и троцкиста Ханса Фройнда, и бывшего секретаря Троцкого Эрвина Вольфа.

Австриец Курт Ландау, коммунист-оппозиционер, активно работал в Германии, Австрии и Франции, затем приехал в Барселону и вступил в POUM. Его арестовали 23 сентября, и он «исчез» при аналогичных обстоятельствах. Жена Ландау, Катя (она также была арестована) оставила следующее свидетельство об этих «чистках»: «Здания, принадлежавшие партии, как, например, Педрера, Пазео-де-Грасиа, казармы «Карл Маркс» и «Ворошилов», были настоящими мышеловками и разбойничьими притонами. В Педрере свидетели видели в последний раз двух товарищей из радио POUM, потом они «исчезли». Именно в коммунистические казармы отвезли молодых анархистов, там их пытали, калечили самыми невероятными способами, затем убили. Их тела были обнаружены случайно». Она цитирует статью анархо-синдикалистского печатного органа «Solidaredad obrera»: «Было установлено, что перед смертью их пытали варварскими способами, о чем свидетельствуют обнаруженные на телах жертв ушибы и гематомы, из-за которых животы кажутся распухшими и деформированными(…). По состоянию одного из трупов можно с достоверностью сказать, что пытаемого подвешивали за ноги: его голова и шея приобрели характерный ярко-фиолетовый цвет. На голове другого несчастного ясно видны следы от ударов ружейным прикладом».

Деятели POUM исчезали, и след их терялся навсегда (так, например, не был обнаружен исчезнувший Гвидо Пичелли). Джордж Оруэлл, который добровольно вступил в одно из подразделений POUM, выжил в это, подобное Варфоломеевской ночи, время; ему пришлось скрыться и бежать. Впоследствии он описал царившую тогда в Барселоне атмосферу травли в приложении Чем были майские беспорядки в Барселоне к своей книге Дань уважения Каталонии.

Запланированные коммунистической полицией убийства совершались не только в Барселоне. В Тортосе 6 мая банда убийц вывела из карцера городской ратуши и расстреляла двадцать деятелей Национальной конфедерации труда, арестованных правительственными силами Валенсии. На следующий день в Таррагоне были хладнокровно казнены пятнадцать анархистов.

С теми, кого им не удалось ликвидировать физически, коммунисты расправлялись политическими средствами. Ларго Кабальеро, глава правительства, отказывался внять требованиям коммунистов и распустить POUM. Xoce Диас, генеральный секретарь КПИ, в мае заявил: «POUM должна исчезнуть из политической жизни страны». 15 мая, после столкновений в Барселоне, Кабальеро был вынужден уйти в отставку. На смену его правительству пришло правительство Хуана Негрина, «умеренного» социалиста, всецело подчинявшегося коммунистам. Все препятствия на пути реализации их целей были устранены. Негрин не только равнялся на коммунистов (именно он сообщил журналисту из «Таймс» Герберту Л. Мэтьюсу, что POUM «контролируется людьми, которые не переносят (…) всего, что связано с единым верховным управлением борьбой и с общей дисциплиной»), но и одобрял террор, направленный против членов POUM. Хулиан Горкин писал о происходивших радикальных переменах: «Через несколько дней после формирования правительства Хуана Негрина Орлов действовал уже так, как будто считал Испанию страной-сателлитом. Он явился в Генеральное управление безопасности и потребовал у полковника Ортеги, которого уже рассматривал как одного из своих подчиненных, ордера на арест членов Исполнительного комитета POUM».

16 июня 1937 года Негрин запретил POUM, члены Исполнительного комитета были арестованы. Официальное запрещение позволило коммунистическим агентам действовать под прикрытием сомнительной законности.

В 13 часов того же дня Андрес Нин был задержан полицией. Никто из его товарищей не видел его больше ни живым, ни мертвым.

Приехавшие из Мадрида полицейские (более надежные, чем барселонские, — мадридская полиция целиком подчинялась коммунистам) осадили редакцию «La Batalla» и другие помещения POUM. Двести ее деятелей, среди них Хулиан Горкин, Аркер Хорди, Хуан Андраде, Педро Боне и др., были брошены в тюрьмы. Коммунисты, чтобы оправдать a posteriori ликвидацию POUM, полностью сфабриковали обвинение членов POUM в предательстве и шпионаже в пользу франкистов. 22 июня был создан специальный трибунал, и вслед за этим — развернута пропагандистская кампания. Во время обысков полицией — весьма своевременно! — были якобы обнаружены документы, подтверждавшие сфабрикованное обвинение в шпионаже. Макс Ригер (либо имя реально существовавшего журналиста, работавшего на коммунистов, либо коллективный псевдоним) поместил все эти «доказательства» в своей книге Шпионаж в Испании, которая распространялась на всех языках.

Андрес Нин, находившийся в руках Видали, Рикардо Бурильо и Гере, был подвержен пыткам с личным участием Орлова, но палачам не удалось ни вырвать у него «показания», которые подтвердили бы обоснованность обвинений против его партии, ни вообще заставить его подписать хоть какое-нибудь признание. Им не оставалось ничего другого, как уничтожить Нина, а затем и дискредитировать его, утверждая, что тот перешел на сторону франкистов. Убийство и клевета шли рука об руку. Открытие архивов в Москве подтвердило то, о чем друзья Нина догадывались еще в 1937 году.

Именно после операции с POUM (16–17 июня 1937 года) чекисты начали регулярно уничтожать всех «предателей», троцкистов и других «изменников». Для проведения операций они располагали информацией из полиции. Параллельно официальным местам заключения создавались нелегальные тюрьмы — секи (искаженное «Чека» — первое название советской политической полиции). Центральная «сека» Барселоны находилась в доме № 24 по Avenida Pueria del Angel, а филиал ее располагался в отеле «Колон» на площади Каталонии; кроме того, известны «секи» в бывших монастырях Аточа в Мадриде, Санта-Урсула в Валенсии, Алкала-де-Хенарес. Многие реквизированные частные дома также служили местами заключения, допросов, казней.

В начале 1938 года двести антифашистов и антисталинистов были отправлены в «секу» Санта-Урсула, которую с этого времени стали называть Дахау республиканской Испании (название, отсылавшее к первому концентрационному лагерю нацистов, где те расправлялись с политической оппозицией). «Когда сталинисты решили сделать из него секу, — рассказывает одна из жертв, — мы как раз расчищали маленькое кладбище. Чекистам пришла в голову дьявольская мысль: они оставили могилы открытыми, со скелетами и недавно захороненными разлагающимися телами, и опускали туда на много-много ночей самых непокорных заключенных. Они использовали и другие варварские пытки: так, многих заключенных подвешивали на целые сутки вниз головой. Других запирали в тесные шкафы с несколькими просверленными на уровне лица маленькими отверстиями, едва позволявшими дышать… Существовала еще более варварская пытка — ящиками. Заключенных заставляли садиться на корточки в квадратные ящики и держали в таком положении несколько дней. Некоторые так сидели без движения от восьми до десяти суток». Для выполнения этих операций советские агенты использовали всяких подонков, знавших, что их действия угодны режиму. Пасионария заявила на коммунистическом митинге в Валенсии: «Лучше осудить сто невиновных, чем оправдать одного виновного».

К пыткам прибегали регулярно. Так, была пытка ванной, наполненной мыльной водой, использовавшейся как мощное рвотное средство. Технологии некоторых пыток были типично советскими, как, например, пытка сном или водворение заключенного в «камеру-шкаф», в котором тот не мог ни сесть, ни встать, ни двигать руками и ногами. Он мог с трудом дышать, его постоянно слепила электрическая лампочка. Александр Солженицын подробно описывает такого рода камеры в том эпизоде Архипелага ГУЛАГа, где он вспоминает о своем прибытии на Лубянку.

Казни без суда и следствия были также обычным делом. «Лейтенант Асторга Вайо, работавший одновременно на Senncio de Investigation Militar (Службу военной разведки) и НКВД, нашел способ предотвращать побеги: так как заключенные выстраиваются шеренгами по пять человек, за каждого недостающего расстреливались четверо остальных (лейтенант угрожал также передним и задним шеренгам). Подобная тактика возмущала даже некоторых соратников Вайо. Его сняли с должности, но позднее он добился повышения и стал начальником одного из главных концентрационных лагерей Каталонии — лагеря Онельс-де-Нагайа в провинции Лерида».

Количество арестов оценивается разными исследователями практически одинаково. По данным Кати Ландау, число заключенных в официальных и тайных тюрьмах составляло 15 000 (1000 из которых — члены POUM) (19). Ив Леви, проводивший расследование на месте, говорит о «примерно десяти тысячах заключенных революционеров, штатских или солдат» из POUM, CNT, FAI. Некоторые умерли от плохого обращения, как, например, Боб Смилли, представитель Независимой лейбористской партии при POUM, или Манюель Морен (брат Хоакина Морена, выжившего в франкистском плену), погибший в cdrcel modelo («образцовой тюрьме»!) в Барселоне. В конце 1937 года, по свидетельству Хулиана Горкина, в тюрьме Санта-Клара находилось шестьдесят два заключенных, приговоренных к смерти.

После разгрома POUM и ловкого устранения социалистов оставались еще анархисты. В первые месяцы республиканского противостояния военному перевороту под влиянием анархистов росло количество крестьянских коллективных хозяйств, особенно в Арагоне. В 1937 году, через несколько недель после майских событий, города и деревни Арагона наводнили отряды «Штурмовой гвардии». Съезд крестьянских коллективных хозяйств был отменен, а 11 августа вышло постановление о расформировании возглавлявшего их Арагонского совета. Его президент Хоакин Аскасо, обвиненный в краже драгоценностей, был арестован и заменен губернатором Хосе Игнасио Мантеконой, членом партии левых республиканцев, а в действительности коммунистом. Это была прямая атака на Национальную конфедерацию труда с целью подорвать ее влияние.

11-я дивизия, которой командовал коммунист Энрике Листер (на его счету к тому времени уже было множество преступлений, совершенных им в Кастилии: казни анархистов, насилие в отношении крестьян-коллективистов), 27-я (так называемая Дивизия Карла Маркса) и 30-я силой разогнали крестьянские коллективы. Сотни анархистов были арестованы и исключены из муниципальных советов, а на смену им пришли коммунисты; коллективно обрабатывавшиеся земли были разделены между бывшими владельцами. Дабы оправдать «чистки» в тылу, операция сочеталась с объявлением широкого наступления против Сарагосы. Несмотря на гибель сотен людей, крестьяне восстанавливали свои коллективы. В Кастилии операциями против крестьян руководил знаменитый генерал-коммунист Эль Кампесино (генерал Гонсалес). По словам Се-сара М. Лоренцо, он превзошел в жестокости даже Листера. Снова крестьян убивали сотнями, деревни сжигали. Национальная конфедерация труда бросила свои силы на отражение этой агрессии и положила тем самым конец военной операции Эль Кампесино.

 

НКВД в действии

В Испании 1937 года НКВД (под видом «Группы информации») стал чем-то вроде дополнительного отдела Министерства внутренних дел. Под контролем коммунистических агентов находилось и Управление безопасности. Наиболее активный период деятельности «Службы Альфреда Херца» пришелся на весну и лето 1937 года. Самого Херца Хулиан Горкин назвал «большим специалистом по допросам и казням». Вместе с ним «работал» Хуберт фон Ранке (на службе у Эрне Гере с 1930 года). Какое-то время он был, вероятно, комиссаром батальона «Тельман» Интернациональных бригад, а затем ему поручили наблюдение за германоязычными иностранцами, один из которых — Эрвин Вольф — был арестован и исчез вскоре после своего освобождения.

Катя Ландау, которую 11 сентября 1937 года арестовали два члена «Группы информации», оставила следующее свидетельство о методах фон Ранке: «Мориц Бресслер, он же фон Ранке, один из самых гнусных агентов ГПУ, сводил обвинение к ничтожному поводу. Он и его жена Сеппл Капаланц распорядились арестовать одного товарища: они подозревали, что тот знал, где находился Курт Ландау. «Если вы не сообщите его адрес, — говорили они, — вы не выйдете из тюрьмы. Это враг Народного фронта и Сталина. Как только мы узнаем, где он находится, мы его убьем»».

В ночь с 9 на 10 апреля 1937 года молодой человек по имени Марк Рейн, участник движения норвежских и немецких крайних левых, исчез из своего номера в барселонском отеле. Через несколько дней друзья обнаружили его исчезновение и подняли тревогу. Марк Рейн был сыном высланного из России меньшевика Рафаила Абрамовича, руководителя II Интернационала. Известность его отца, усердие друзей и семьи, пытавшихся его разыскать, взбудоражили общественное мнение за границей и поставили республиканскую Испанию в очень затруднительное положение. Испанское правительство было вынуждено поручить одному из агентов своей разведки начать расследование, и вскоре оно, естественно, указало на «Службу Альфреда Херца» как на организатора похищения. Конфликт между полицией НКВД и правительством был столь сильным, что 9 июля 1937 года Государственный секретарь Министерства внутренних дел устроил при свидетелях очную ставку своему агенту (SSI-29) и обоим сообщникам — Херцу и Гомесу Эмперадору. Агента SSI-29 на следующий день арестовала служба Херца. Однако секретная служба, на которую он работал, была еще достаточно могущественна, чтобы его освободить. SSI-29 (настоящее имя Ларенцик) в 1938 году был «вычислен» и арестован франкистами, затем отдан под военный суд и казнен как агент НКВД!

Хотя дело Рейна так и не было прояснено (мы до сих пор ничего не знаем о его судьбе), но оно тем не менее привело к тому, что в июле 1937 года слишком заметная деятельность Альфреда Херца и Гомеса Эмперадора была приостановлена: их службы были распущены. Они были восстановлены позднее под руководством Викторио Сала. 15 августа министр обороны, социалист Индалесио Прието, создал Servicio de Investigation Militar (SIM) — службу, объединившую все группы политического надзора и борьбы со шпионажем. Вскоре SIM насчитывала уже 6000 агентов. Многих «специалистов» из службы Херца перебросили в SIM. В 1939 году Прието заявил, что SIM (предназначавшаяся в принципе для борьбы со шпионажем) была создана по инициативе СССР и что очень быстро, несмотря на принятые предосторожности (службой вначале руководил друг министра), коммунисты прибрали ее к рукам и стали использовать в своих целях. Под давлением советской стороны и коммунистов 5 апреля 1938 года Прието был выведен из состава правительства.

Хулиан Горкин так описывал деятельность SIM: «Они арестовывают направо и налево — либо по собственной прихоти, либо в соответствии с планом политических репрессий НКВД. «Подозреваемого» бросают в тюрьму и фабрикуют его процесс (…). SIM хранит досье в течение многих месяцев под предлогом получения дополнительной информации. И SIM, внушающая ужас судьям и адвокатам, вмешивается, если судья убеждается в невиновности заключенного».

Бывшему механику, швейцарскому коммунисту Рудольфу Фрею, который в Москве посещал в 1931–1932 годах занятия Интернациональной ленинской школы, было поручено организовать переправку добровольцев в Испанию из Базеля. Он по собственному желанию уехал в Испанию в 1937 году и стал руководителем контрольной службы SIM, которой было поручено особенно пристально следить за швейцарцами. Начиная с весны 1938 года многих антифашистов, находившихся в контролируемых коммунистами тюрьмах, начали посылать вместе с заключенными франкистами на фронт для принудительных земляных и других работ, которые велись в очень тяжелых условиях: без питания, медицинской помощи, под постоянной угрозой расстрела.

Карл Браунинг, один из уцелевших (ему удалось бежать), член диссидентской коммунистической группы, в декабре 1939 года, более полугода спустя после перенесенных страданий, рассказывал друзьям: «То, что мы пережили с июля, чудовищно и жестоко. Образы Мертвого дома Достоевского — лишь бледные копии того ужаса, что мы пережили (…). При этом постоянное, доводящее до бредового состояния, чувство голода. От меня осталась лишь половина — кожа да кости. Я был болен и абсолютно без сил. На этой стадии стирается граница между человеком и животным. Это первая степень варварства. О! Фашисты еще многому могут научиться у этих бандитов и могут позволить себе роскошь предстать носителями культуры. Вероятно, на наших досье было помечено: «Физически уничтожить легальным способом». Что и пытались проделать до конца».

 

«Московский процесс» в Барселоне

Несмотря на реорганизацию служб, операции по внедрению и маскировке, деятельность НКВД встречала на своем пути ряд препятствий: подвергшись жесточайшим репрессиям, POUM получила поддержку от различных революционных групп, которые образовали во Франции «Объединение защиты заключенных революционеров в республиканской Испании». Открытые общественные акции противопоставлялись, таким образом, тайным преступным действиям советских агентов. В общей сложности в Испанию отправились для проведения расследования три международных делегации. В ноябре 1937 года третьей делегации, возглавляемой членом Лейбористской партии Великобритании Джоном Макговерном и профессором Фелисьеном Шалле, удалось посетить барселонские тюрьмы, в частности «образцовые» (carcel modelo), где содержались пятьсот антифашистов, и собрать их рассказы о жестоком обращении с заключенными. Макговерн и Шалле добились освобождения двенадцати из них. Они также пытались проникнуть в секретную тюрьму НКВД на площади Хунты, но не смогли, несмотря даже на поддержку министра юстиции Мануэля де Ирухо. Макговерн заявил: «Маски сброшены. Мы сняли завесу и показали, в чьих руках находится настоящая власть. Министры хотели нам помочь, но это у них не получилось».

С 11 по 22 октября 1938 года состоялся процесс над членами Исполкома POUM Горкином, Андраде, Хиронельей, Ровирой, Аркером, Ребулем, Боне, Эску-дером, представшими перед специальным трибуналом. Это судилище проходило по образцу сфабрикованных московских процессов, а настоящая его цель заключалась в том, чтобы подтвердить обвинения, предъявленные в СССР оппозиционерам, объединенным под словом «троцкисты». Но деятели POUM отвергли все основные пункты обвинений. Андре Жид, Жорж Дюамель, Роже Мартен дю Гар, Франсуа Мориак и Поль Риве отправили телеграмму Хуану Негрину, в которой требовали предоставить обвиняемым все юридические гарантии. Так как обвинения опирались на показания, вырванные силой, процесс обернулся против обвинителей. Членам POUM не был вынесен смертный приговор, которого так настойчиво требовала коммунистическая пресса, и 2 ноября их приговорили к пятнадцати годам тюрьмы (за исключением Хорди Аркера, который получил одиннадцать лет, и Давида Рея, которого оправдали). Они были осуждены за то, что «ложно утверждали» в газете «La Batalla», будто правительство республики выполняет волю Москвы и преследует всех тех, кто отказывается подчиняться ее приказам. И это расценивалось как признание!

Когда в марте 1939 года республика была окончательно разгромлена, последний руководитель SIM попытался выдать осужденных Франко, в надежде на то, что тот их расстреляет. Он рассчитывал, что враги республики закончат черную работу, которую не успели завершить агенты НКВД. К счастью, уцелевшим деятелям Исполкома POUM удалось спастись.

 

Интернациональные бригады

Борьба республиканцев вызывала сочувственный отклик во всем мире, и множество людей решили записаться в добровольцы, уехать в Испанию и, присоединившись к отрядам милиции или подразделениям вызывавших у них симпатию организаций, сражаться против националистов. Но Интернациональные бригады как таковые были созданы по инициативе Москвы и представляли собой настоящую коммунистическую армию (хотя в них входили не только коммунисты). Впрочем, следует различать настоящих бойцов, сражавшихся на фронте, и людей из аппарата, которые лишь формально входили в бригады и не принимали участия в боях. Ибо история бригад не сводится лишь к героическим сражениям их бойцов.

Осенью и зимой 1936 года в Испанию стекались десятки тысяч добровольцев со всего мира. Коммунисты не допускали их в бригады без предварительной проверки. Прежде всего они стремились предотвратить проникновение в ряды Интербригад двойных агентов, франкистов, нацистов и др. Однако очень скоро (в то самое время, когда в СССР начинался Большой террор) коммунисты начали проверять политическую благонадежность добровольцев. Отделам кадров коммунистических партий было поручено вести «борьбу с провокациями», то есть изгонять всех инакомыслящих, критически настроенных и недисциплинированных. Они также пытались взять под свой контроль набор в бригады за пределами Испании: полиция Цюриха обнаружила у немецкого коммуниста Альфреда Адольфа список нежелательных добровольцев, составленный для советских агентов в Испании. В документе Исполкома Коминтерна, датированном осенью 1937 года, говорилось, что следует устранить из бригад всех политически подозрительных участников и «пристально следить за отбором добровольцев, дабы в бригады не проникли фашистские и троцкистские агенты разведывательных служб или шпионы». Показательно, что личные досье всех участников бригад, в которых содержались и сведения о политических убеждениях, хранились в коминтерновских архивах в Москве. Десятки тысяч досье…

Член Политбюро ФКП и секретарь Коминтерна француз Андре Марти в августе 1936 года приехал в Испанию как коминтерновский делегат при республиканском правительстве и взял на себя роль официального руководителя базы в Альбасете, где формировались Интернациональные бригады. Одновременно с бригадами коммунисты создали 5-й полк и поручили командование им Энрике Листеру, который жил в СССР с 1932 года и учился в Военной академии им. Фрунзе. SIM, разумеется, также присутствовала в Альбасете.

Вплоть до сегодняшнего дня продолжаются споры о количестве уничтоженных членов Интербригад. Одни довольствуются тем, что отрицают, несмотря на бесспорные свидетельства, ответственность Марти за казни, другие их оправдывают. Эль Кампесино впоследствии объяснял: «Видимо, ему пришлось избавиться от опасных личностей. То, что некоторых из них он уиичгожил, бесспорно. Но речь ведь шла о дезертирах, убийцах и предателях!» Свидетельство Густава Реглера, заместителя комиссара 12-й бригады, показывает, методы какого характера использованы Марти: во время одного сражения в окрестностях Эскориала два добровольца-анархиста пали духом. Реглер арестовал их и предложил отправить в санаторий. Он проинформировал Марти, и тот приказал доставить анархистов в Алькала-де-Хенарес. Лишь много времени спустя Реглер узнал, что в действительности речь шла не о санатории, но о месте, где находилось подразделение русских, которым было поручено совершать казни. В обнаруженной в московских архивах записке, на которой стоит его собственноручная подпись, Марти обращается к Центральному комитету КПИ: «Я также сожалею, что ко мне в Альбасете присылают шпионов и фашистов, которых отправили в Валенсию и там должны были казнить. Вы прекрасно знаете, что Интернациональные бригады здесь в Альбасете не могут взять на себя исполнение приговора». Понятно, что казнить этих «шпионов» и «фашистов» (мы не знаем, кого имел в виду Марти) прямо на военной базе было не так просто. Во всяком случае, Марти предпочитал, чтобы эта грязная работа выполнялась кем-нибудь другим и в другом месте, что никак не снимает с него моральной ответственности.

В ноябре 1937 года Эрих Фроммельт, боец батальона «Тельман» 12-й бригады, за дезертирство был приговорен к смерти и казнен через 17 часов. Официально Фроммельт числился погибшим во время Теруэльского сражения. Подобная маскировка заставляет задуматься о судьбах «дезертиров»: Роже Каду, в прошлом одному из интербригадовцев, довелось просматривать тюремные досье на членов Интернациональных бригад; при этом он обнаружил в этих документах сведения о большом количестве «смертей от переохлаждения». По его мнению, речь идет о расправах без суда и следствия. Кроме того, для арестованных интербригадовцев были отведены две тюрьмы: одна в квартале Орта в Барселоне (в 1937 году туда были отправлены 265 человек), другая — в Кастельон-де-ла-Плана. Трудно определить, сколько человек из них было убито. Хулиан Горкин возлагает на Андре Марти личную ответственность за казни примерно пятисот «недисциплинированных» членов Интербригад или тех, кого просто подозревали в оппозиционных взглядах.

Приехавший из Глазго Робер Мартен свидетельствует о частоте арестов в Альбасете. Он сам был арестован и оказался в камере с семьюдесятью другими интербригадовцами, участниками боев (среди них были и раненые). Невыносимо тяжелые условия вынудили заключенных начать голодовку. Несмотря на объявление об их освобождении, всех маленькими группами отправили в Барселону. Робер Мартен и его товарищи сначала были помещены в отель «Фалькон» (бывшее здание POUM, преобразованное в тюрьму), затем в «Калье Корсига», где их сфотографировали и сняли отпечатки пальцев. Мартен, которому чудом удалось бежать, добрался до Франции. О судьбе своих товарищей он ничего не знает.

Социал-демократ Макс Ревентлоу рассказывает, что во время отступления республиканцев, когда националисты прорвались к Средиземному морю, бригады забрали с собой по крайней мере шестьсот пятьдесят заключенных. В Каталонии их поместили в Орту и Кастельон — две тюрьмы, находившиеся под началом у хорвата Копика, который расстрелял шестнадцать заключенных сразу же по их прибытии. В этих тюрьмах комиссия, без какого бы то ни было вмешательства правосудия, вынесла смертный приговор пятидесяти заключенным, которых расстреляли после побега пятидесяти других. Часто применялись пытки. Немецкого лейтенанта Ханса Рудольфа пытали шесть дней (ломали руки и ноги, вырывали ногти), и 14 июня 1938 года он был вместе с шестью другими заключенными убит выстрелом в затылок. Копик, который позднее предстал перед судом за шпионаж, спасся благодаря совместным усилиям его брата полковника Владимира Копика, Луиджи Лонго и Андре Марти.

Убив эсэсовца, немецкий депутат-коммунист Ханс Баймлер бежал из Дахау и, добравшись до Испании, участвовал там в формировании батальона «Тельман». Он был убит 1 декабря 1936 года в Паласете. Густав Реглер утверждал, что Баймлер стал жертвой франкистов. Эту версию опровергла подруга Баймлера Антония Штерн (у нее отобрали все документы, а затем выслали из Испании). Она считает, что Баймлер, по всей видимости, критиковал первый московский процесс и к тому же вступил в контакт с бывшими руководителями КПГ Аркадием Масловым и Рут Фишер, которые возглавляли оппозиционную группу в Париже. Пьер Бруэ, основываясь на докладе Servicio Secreto Inteligente — специального департамента каталонской полиции, располагавшего осведомителями в рядах коммунистов, — склоняется к версии убийства.

В Интернациональные бригады вступали в порыве солидарности и благородства множество мужчин и женщин, готовых пожертвовать жизнью ради высоких идеалов. Сталин и его службы в очередной раз цинично воспользовались этим порывом, а затем оставили Испанию и бригады на произвол судьбы: Сталин уже шел на сближение с Гитлером.

 

Ссылка и смерть на «родине пролетариев»

После поражения республиканцев в марте 1939 года в Париже был создан комитет, руководство которым поручили Тольятти и который должен был отбирать тех испанцев, кому разрешалось уехать на «родину пролетариев». Эль Кампесино оставил свидетельство о том, как проходил его отъезд в СССР. Он отплыл из Гавра 14 мая 1939 года на пароходе Сибирь (вместе с ним на пароходе находились триста пятьдесят человек члены Политбюро и Центрального комитета КПИ, коммунистические депутаты, командиры 5-го полка и около тридцати командиров бригад) и, приехав в СССР, присутствовал при воссоздании комитета под эгидой НКВД. Функция этого нового комитета заключалась в том, чтобы контролировать испанских беженцев (3961 человек), которых сразу же разделили на восемнадцать групп и разослали в разные города. В изгнании большинство испанских руководителей шпионили и доносили на своих соотечественников, как, например, бывший секретарь одного из местных комитетов КПИ, в результате доносов которого была арестована половина испанской группы в Харькове, или другой аппаратчик, стараниями которого в Сибирь были отправлены большие группы испанских инвалидов. Эль Кампесино, которого выгнали из Военной академии им. Фрунзе за «троцкизм», начал в марте 1941 года работать в московском метро. Позднее его выслали в Узбекистан, затем в Сибирь, а в 1948 году ему удалось бежать и добраться до Ирана.

19 марта 1942 года в Тбилиси Хосе Диас, генеральный секретарь КПИ, выпал из окна четвертого этажа именно в тот момент, когда его жены и дочери не было дома. Как и многие его соотечественники, Эль Кампесино был убежден, что это не что иное, как убийство. Накануне своей смерти Диас (который казался разочарованным) работал над книгой, где делился своим опытом, а за некоторое время до этого он послал властям возмущенные письма, протестуя против того, как обращались с детьми в тбилисской колонии.

Во время гражданской войны тысячи испанских детей от пяти до двенадцати лет были вывезены в СССР. После разгрома республики условия их жизни резко изменились. В 1939 году испанские учителя были обвинены в «троцкизме» и, по свидетельству Эль Кампесино, 60 % из них были арестованы и помещены на Лубянку, в то время как других послали работать на заводы. Одну молодую учительницу пытали около двадцати месяцев и потом расстреляли. Детей постигла незавидная участь — колониями стали управлять советские начальники. Особенно недисциплинированные дети калужской колонии попали под начало всемогущих Хуана Модесто (генерала, который «проходил практику» в 5-м полку) и Листера. В 1941 году, по словам Хесуса Эрнандеса, 50 % детей были больны туберкулезом, а 15 % (семьсот пятьдесят человек) умерли еще до массовой эвакуации в июне 1941 года. В эвакуации дети очутились на Урале, в Центральной Сибири и Средней Азии, в частности в Коканде. Они организовывали воровские шайки, девочки занимались проституцией. Некоторые кончали жизнь самоубийством. По свидетельству Хесуса Эрнандеса, из 5000 детей 2000 умерли. В 1947 году в честь десятой годовщины своего приезда в СССР 2000 молодых испанцев собрались на торжественную церемонию в Московском оперно-драматическом театре им. К. С. Станиславского. В 1956 году 534 из них возвратились в Испанию; в общей сложности лишь 1500 испанцев, вывезенных в СССР детьми, вернулись на родину.

Другие испанцы тоже познали «жизнь и смерть в СССР». Речь идет о летчиках и моряках, которые, не будучи коммунистами, добровольно приезжали в СССР на учение. Эль Кампесино узнал о судьбе 218 молодых летчиков, приехавших в 1938 году на шести-семимесячную стажировку в Кировабад. В конце 1939 года полковник Мартинес Картон, член Политбюро КПИ, поставил их перед выбором: либо оставаться в СССР, либо уехать за границу. Те, кто решил покинуть Союз, были отправлены на заводы. 1 сентября 1939 года все они были арестованы по сфабрикованным обвинениям. Некоторых пытали, других убили на Лубянке, но большинство были приговорены к десяти или пятнадцати годам лагерей. Из группы, отправленной в Печор-лаг, в живых не остался никто. В конечном итоге из этих 218 летчиков выжили только шесть человек.

В 1947 году некоторым беженцам удалось покинуть Советский Союз. Тем, кто остался, предложили подписать обязательство о невыезде из СССР. В апреле 1948 года Хосе Эстер (политический заключенный № 64 553 в Маутхаузене) и Хосе Доменеч (политический заключенный № 40 202 в Нойенгамме) провели пресс-конференцию в Париже от имени Испанской федерации политических заключенных, где предали гласности сведения о заключенных лагеря № 99 в Караганде (Казахстан), расположенного к северо-западу от озера Балхаш. Они сообщили имена 59 заключенных, среди которых были 24 пилота и 33 моряка. В манифесте от 1 марта 1948 года оба бывших заключенных так объясняли свою позицию: «Это наш несомненный долг, это несомненный долг всех тех, кто познал голод, холод и отчаяние под инквизиторской властью гестапо и СС, это обязанность каждого гражданина, который понимает слова «Свобода» и «Права человека» так, как их определяет закон, — из солидарности настойчиво требовать и добиваться освобождения людей, которым угрожает верная смерть».

После Второй мировой войны коммунисты и их спецслужбы продолжали уничтожать оппозиционеров. Хуан Фарре Гассо, бывший глава POUM Лериды, участвовал во французском Сопротивлении. Он был арестован при режиме Виши и посажен в тюрьму в Муасаке, а после освобождения собирался поехать к своей жене в маленькую деревушку французской Каталонии. По дороге в Монтобан Гассо был схвачен партизанами-коммунистами и казнен без суда и следствия. Это убийство было продолжением одного из самых мрачных явлений испанской гражданской войны — практики убийств и «ликвидаций», жертвами которых становились тысячи самых решительных и мужественных антифашистов. Пример Испании показывает, что криминальная и полицейская деятельность коммунистов была неотделима от реализации их политических целей. Верно, что в Испании в период между двумя войнами регулярно применялись политическое насилие и насилие в отношении общества (чему всячески способствовала гражданская война). К тому же СССР, добиваясь под прикрытием борьбы с фашизмом своих целей, давил на Испанию всем весом могущественного Государства — Партии, которое само родилось из войны и насилия.

Очевидно, что главная цель Сталина и его эмиссаров состояла в осуществлении контроля над Республикой. Для достижения этой цели уничтожение левых оппозиционеров — социалистов, анархо-синдикалистов, членов POUM, троцкистов — было не менее важно, чем военное поражение Франко.

 

В 20–30-е годы международное коммунистическое движение отдавало все силы на подготовку вооруженных восстаний, но все они потерпели поражение. Тогда коммунисты отказались от этой деятельности и, воспользовавшись проходившими в 40-е годы национально-освободительными войнами против нацизма и японского милитаризма, а также вспыхнувшими в 50–60-е годы войнами за деколонизацию, стали создавать настоящие военные подразделения — партизанские группы, которые постепенно превращались в регулярные войска, в настоящие красные армии. В Югославии, Китае, Северной Корее, затем во Вьетнаме и Камбодже такая стратегия позволила коммунистическим партиям захватить власть. Однако неудачи партизан в Латинской Америке (им противостояли сформированные американцами спецвойска) подтолкнули коммунистов вновь приняться за террористическую деятельность, которой они вплоть до этого момента занимались не часто (взрыв в Софийском соборе в 1924 году — исключение). Разница между чистым терроризмом и подготовкой к возможному вооруженному восстанию весьма относительна — часто на местах этим занимались одни и те же люди, даже если речь шла о двух разных задачах. Эти формы деятельности не исключают одна другую. Многие национально-освободительные войны (если воспользоваться общеупотребительной терминологией) охотно сочетали в своих вооруженных действиях терроризм и партизанскую войну, подобно, например, Фронту национального освобождения (ФНО) и Армии национального освобождения в Алжире.

Последний пример интересен тем, что партизаны французского Алжира видели в националистическом восстании прямой результат манипуляций Москвы и находили этому дополнительное подтверждение в том факте (надлежащим образом доказанном), что во время сражения в столице Алжира (в 1956–1957 годах) Алжирская коммунистическая партия предоставила в распоряжение Ясефа Саади, главы ФНО столицы, своих лучших специалистов по взрывным устройствам.

Означало ли это подчинение националистического движения коммунистам? События на месте говорят о противоположном: Алжирская компартия была вынуждена согласиться на унизительные условия ФНО. Что же касается внешних сношений, то ФНО совершенно открыто пользовался политической поддержкой СССР. Однако, не считая нескольких очень ограниченных операций своих спецслужб, Москва остерегалась напрямую вмешиваться в конфликт ФНО с Францией. Оружие ФНО поставляли насеровский Египет, титовская Югославия и — со стороны Восточного блока — действовавшая «по доверенности» Чехословакия (некоторые руководители ФНО также обучались чехословацкими специалистами современным методам работы в подполье). СССР предпочел оставаться в стороне. Предчувствовали ли там, что в будущем Алжир, хотя и станет очень близок политически, но так же сильно будет стремиться к своей независимости? Реальность такова, что московские спецслужбы так и не получили доступа в святая святых нового режима, органы военной безопасности, — в отличие от ситуации с DGI на Кубе.

Подобную же осторожность СССР проявил и в отношении национального движения в Ирландии. «Республиканизм», взятый на вооружение Ирландской республиканской армией (IRA, Irish Republican Army), основанной в Дублине во время неудавшегося восстания в апреле 1916 года, оставался характерной для Ирландии чертой. Не забывая о социальных вопросах, идеологи IRA ставили национальную проблему (после 1921 года ею стало воссоединение острова, при этом предполагалось отобрать у Британской короны шесть северных графств) в центр любой акции. Зато просоветские официальные лица, которые в 1933 году объединились в Коммунистическую партию Ирландии (КПИ), все больше отдалялись от чисто национальных интересов и выдвигали на первый план лишь «классовую борьбу».

Чтобы сражаться с англичанами, армии IRA требовалось оружие. В период между двумя войнами она старалась получить его у СССР. Несколько раз Москва вежливо уклонялась от этих неоднократно возобновлявшихся просьб: казалось неразумным снабжать оружием слишком независимых ирландцев, рискуя тем самым открыто вступить в конфликт с Великобританией. Тот факт, что несколько сот членов подпольной организации вступили в испанские Интернациональные бригады, никак не повлиял на ситуацию. В 1939–1940 годах, когда IRA начала новую серию терактов, взрывая бомбы даже в самой Англии, в ее наиболее секретное подразделение, состоявшее из маленькой группы националистических деятелей — протестантов (а значит, наименее подозреваемых), проникли агенты из коммунистического аппарата, возрожденного к жизни Бетти Синкле. Диверсионные группы во всей Европе, как, например, сеть Эрнеста Вольвебера, были готовы напасть на немецкие, а также на британские и французские корабли. В данном случае Москва намеревалась использовать IRA: разрушая военные корабли Ее Величества, подпольная организация могла бы замаскировать тем самым советские антианглийские операции. Дело, однако, в конце концов провалилось. Из всего этого Москва вынесла некоторое чувство недоверия по отношению к ирландцам, готовым вступить в любой союз, лишь бы получить необходимое им оружие, но наотрез отказывавшимся идти на уступки, подчиняя свою стратегию стратегии другой стороны. В самом начале 70-х годов, после восстания католических гетто в Северной Ирландии, IRA снова выступила с оружием в руках против британцев. Вразрез с утвердившейся легендой ее оружие и взрывчатые вещества, которые она активно использовала, не имели никакого — ни прямого, ни косвенного — отношения к Советскому Союзу. В действительности источники помощи находились и поныне находятся за Атлантикой, внутри ирландско-американской общины (а не в странах Восточного блока).

Итак, «рука Москвы» была не вездесуща, что, однако, никак не преуменьшает той активной роли, которую СССР играл на Ближнем Востоке, поддерживая некоторые формы терроризма. Исходя из того, что национально-освободительное движение палестинских организаций похоже на деятельность алжирского ФИО, СССР очень рано открыто признал Организацию освобождения Палестины (ООП) Ясира Арафата и основную составляющую ее часть — Аль-Фатах. Но одновременно КГБ пристально наблюдал за Народным фронтом освобождения Палестины (НФОП) доктора Жоржа Хабаша, воплощавшим другую тенденцию палестинского национализма. Причисляя себя к марксистам-радикалам, участники этого хорошо структурированного движения без колебаний брали на себя ответственность за террористические акты и сенсационные угоны пассажирских самолетов. Их стратегия, продемонстрированная в июле 1968 года угоном «боинга» компании «Эль-Аль», затем в декабре террористическим актом в афинском аэропорту, достигла своего апогея в 1970 году — непосредственно перед разгромом палестинцев войсками иорданского короля Хусейна. На временном аэродроме Зарки члены НФОП угнали вместе со всеми пассажирами, взятыми в заложники, «боинг» авиакомпании TWA, «ДС-8» швейцарской авиакомпании и «вискаунт ВС-10» авиакомпании ВОАС, а затем взорвали самолеты.

Один из руководителей организации, Найдж Хаватма, обеспокоенный ее слишком ярко выраженной тенденцией к террористической деятельности, решил отделиться и создал в 1970–1971 годах НДФОП (Народно-демократический фронт освобождения Палестины). Во имя необходимости «работать с массами» и «пролетарского интернационализма» его организация, все более и более равнявшаяся на позиции ортодоксальных коммунистов, публично отреклась от практиковавшегося ею одно время терроризма. НДФОП, таким образом, выглядел как лучший палестинский союзник коммунистов. Но так только казалось: КГБ усиливал свою поддержку НФОП. Одновременно доктора Хабаша «обошел» «ответственный за внешние операции», его правая рука Вадди Хаддад, бывший стоматолог-хирург, окончивший американский университет в Бейруте.

Пьер Марион, бывший глава французских спецслужб DGSE, считает Хаддада истинным изобретателем современного терроризма: «Именно он придумал его структуры, именно он воспитал его главных руководителей, именно он усовершенствовал методы вербовки и обучения террористов, именно он отшлифовал тактику и технику терроризма». В конце 1973 — начале 1974 года Хаддад отделился от НФОП и создал свою собственную структуру НФОП-КВО (Командование внешними операциями), всецело предназначавшуюся для международной террористической деятельности, в то время как организация Хабаша одновременно с терроризмом пыталась организовывать партизанские операции против израильской армии и работу с массами в лагерях палестинских беженцев.

КГБ, однако, решил поддержать НФОП-КВО, о чем свидетельствует его откровенное сообщение, которое было отправлено 23 апреля 1974 года лично Л. И. Брежневу (№ 1071–1/05):

«Комитет Госбезопасности с 1968 года эффективно поддерживает тайные сношения с Вадди Хаддадом, членом Политбюро НФОП, ответственным за внешние операции НФОП.

В апреле прошлого года во время своей встречи с главой сети КГБ в Ливане Вадди Хаддад конфиденциально представил проект подрывной и террористической деятельности НФОП, основные пункты которого изложены ниже».

После чего следовал список намеченных целей, террористических и диверсионных актов на израильской территории, нападений на ювелирные хранилища, покушений на израильских дипломатов, теракты на нефтяных установках и супертанкерах в Саудовской Аравии, Персидском заливе и даже Гонконге.

Далее уточнялось:

«В. Хаддад просит нас помочь его организации добыть некоторые типы специального оборудования, необходимого для подрывной деятельности. Сотрудничая с нами и прося нас о помощи, В. Хаддад прекрасно знает, что мы в принципе осуждаем террор, и не обсуждает вопросы, связанные с этой стороной деятельности НФОП. Характер отношений с В. Хаддадом позволяет нам контролировать в некоторой степени деятельность службы по внешним операциям НФОП, влиять на него в интересах СССР и осуществлять, соблюдая необходимую секретность, посредством этой организации выгодные нам активные операции».

Показательный пример двуличия. Заключение вытекало само собой: к чёрту принципы, пока мы можем безнаказанно наносить удары противнику, не будучи уличены. Этот документ был передан Суслову, Подгорному, Косыгину и Громыко и одобрен 26 апреля 1974 года.

Лучшим учеником Вадди Хаддада был молодой венесуэлец Ильич Рамирес-Санчес, более известный под псевдонимом Карлос. Им обоим пришлось работать с уцелевшими участниками азиатской террористической группы — «Японской Красной армии», история которой очень поучительна. ЯКА была создана в конце 60-х годов, в момент радикализации японского студенческого движения и взлета маоистской волны, и быстро вошла в контакт с агентами Северной Кореи (корейская община на японском архипелаге была значительной). Эти последние обучали руководителей ЯКА террористическим методам и поставляли им оборудование. Но им не удалось предотвратить кровавую вендетту, вспыхнувшую внутри движения между «уклонистами» и «ортодоксами» в самом начале 70-х годов. В результате произошел раскол. Часть руководителей ЯКА перешли со всем своим оружием и имуществом на службу к северным корейцам. Укрывшись в настоящее время в Пхеньяне, они играют роль деловых людей и посредников между Северной Кореей и Западом. Другая часть решила еще более интернационализировать свою деятельность и примкнула к Вадди Хаддаду. Так, три члена ЯКА в мае 1972 года по заданию НФПО устроили резню в аэропорте Лод-Тель-Авив, в результате чего были убиты 28 человек.

Тот факт, что НФОП-КВО тесно сотрудничал со швейцарским нацистским банкиром Франсуа Жену (сообщил об этом, основываясь на признаниях последнего, Пьер Пеан в книге Экстремист), совершенно не смущал КГБ. Точно также последний не имел ничего против деятельности Карлоса, работавшего в начале на НФПО-КВО, а затем на свою собственную организацию.

 

Карлос и его отношения примерно с пятнадцатью секретными службами арабских стран и стран Восточного блока

По его собственному признанию, сделанному судье Бругьеру, Ильич Рамирес-Санчес, сын венесуэльского адвоката, великого почитателя Ленина (своих трех сыновей он назвал соответственно Владимиром, Ильичом, Ульяновым), в первый раз встретился с членом НФОП Рифээтом Абулом Ауном в 1969 году в Москве, где будущий Карлос смертельно скучал, изучая в Университете им. Лумумбы марксизм-ленинизм, физику и химию. Кэрлос, недовольный слабой активностью латиноамериканских коммунистических партий, чувствовал себя готовым к рискованным предприятиям и решительным действиям. К ним он и приступил, когда приехал в Иорданию и примкнул к НФОП-КВО. После периода обучения, в начале 1971 года он начинает действовать. Карлос свободно передвигается по Европе и совершает ряд дерзких террористических актов с человеческими жертвами.

27 июня 1975 года Карлос убивает в Париже двух полицейских из Управления по территориальному надзору, а третьего смертельно ранит. В декабре он повел ударную группу на штурм венских помещений ОПЭК (Организация стран — экспортеров нефти). В итоге — трое убитых и билет на самолет в Алжир. Карлос в сопровождении членов своей команды (немцев из движения левых радикалов — революционных ячеек, возглавляемых Йоханном Вайнрихом) посещает Ливию, Йемен, Ирак, а также Югославию. В ГДР же службы Министерства государственной безопасности (MFS, Ministerium fr Staatssicherheit), или просто Штази, пристально наблюдали за этим экстремистом, способным на самые дерзкие предприятия.

В «Штази» его организация значилась под кодовым названием «Сепарат». В 1980 году главе «Штази» генералу Эриху Мильке было отправлено сверхсекретное досье, которое называлось: «Проект о методах действия MFS в отношении группы Кэрлоса и контроля над ней». Бернар Виоле в своей снабженной многочисленными документами биографии Карлоса» пишет: «Вайнрих и Копп (соответственно — заместитель и подруга Карлоса) не являются, собственно говоря, агентами «Штази». Они не выполняют заданий по его распоряжению, им не платят за разведывательные операции в интересах ГДР. Зато именно через них осуществляется связь между восточно-германскими спецслужбами и другими членами группы». И добавляет, назвав в алфавитном порядке их восточно-германских «связных» (полковников Гарри Дала, Хорста Франца, Понтера Якеля и Хельмута Фойхтэ), что «Карлос полностью в курсе отношений, которые двое его друзей поддерживают с этими самыми службами».

Контакты Карлоса с немцами не помешали ему завязать тесные контакты с румынами и не давать покоя венгерский государственной безопасности в Будапеште, которую он рассматривал как свою тыловую базу. Группа Карлосэ, переименованная в «Организацию вооруженной борьбы за арабское освобождение» (или «Вооруженная рука»), совершает все больше смертоносных террористических актов. Так, полковник «Штази» Фойхт говорит об активном участии «Сепарат» в террористическом акте (при совершении которого два человека были убиты), организованном 25 августа 1983 года в Ломе Франции в Западном Берлине другой террористической группой, связанной с Восточным блоком и располагавшейся в Бейруте, — ТАОА (Тайной армией освобождения Армении).

Может показаться удивительным, что MFS проявляло такую снисходительность в отношении своего протеже, который не приносил ему никакой выгоды. Решение было принято в самых верхах пирамиды «Штази». Говорили (но это психологическое объяснение ничем не было подтверждено), что Эрих Мильке, бывший руководителем боевых групп довоенной КПГ, обвиненный в убийстве двух берлинских полицейских, узнал себя в личности венесуэльского террориста — так же, как и в членах «Баадеровской группы». Видимо, следует копать глубже и искать более «объективные» общие интересы, которые могли бы объединять группы, связанные с международным терроризмом, и MFS. Гипотеза о романтико-революционных взглядах Мильке и восточно-германских руководителей кажется малоубедительной: тот факт, что Карлос постоянно поддерживал связи примерно с пятнадцатью секретными службами социалистических стран и арабского мира, не мог, конечно же, объясняться простой случайностью.

Терпимость коммунистических стран по отношению к экстремистам ближневосточного сектора распространялась не только на Карлоса. Абу Нидаль и его Революционный совет, непримиримо враждебно настроенные против Ясира Арафата и ООП и работавшие сначала на Ирак, а затем на Сирию, также встречали снисходительное отношение со стороны коммунистов (хотя и в меньшей степени — их считали плохо поддающимися контролю). Тем не менее заболевший Абу Нидаль был тайно прооперирован под защитой «железного занавеса».

Другой пример непосредственного участия стран Восточного блока в международном терроризме — деятельность Rote Armee Fraktion (RAF, называемой в прессе «Баадеровской группой») в Германии. Эта маленькая организация, зародившаяся в студенческой среде, насчитывала около пятидесяти активных членов (своим влиянием она охватывала примерно тысячу человек) и развернула в 70-е годы ярко выраженную террористическую деятельность, направленную, в частности, против американских интересов. После 1977 года, убийства «патрона патронов» восточных немцев Ханса Мартина Шлейера и смерти в тюрьме руководителей RAF Ульрике Майнхофа и Андреаса Баадера ее члены нашли убежище по ту сторону Берлинской стены, всё больше подчиняясь «Штази» и становясь чем-то вроде её тайной «вооруженной руки». После падения Стены и воссоединения Германии последние уцелевшие члены этой организации были арестованы.

Манипулирование партизанами и террористическими группами вовсе не простое дело. Оно требует ловкости и политического чутья. Быть может, именно поэтому КГБ, осознававший трудность этой задачи, в 1969–1970 годах решил — в лице одного из самых блестящих своих сотрудников, Олега Максимовича Нечипоренко, — создать практически из ничего, с помощью северных корейцев, движение Movimiento de Accion Revolucionaria (MAR), которое подчинялось вышеназванному Нечипоренко. Позднее (в 1971 году) оно было уничтожено мексиканской полицией. Несомненно, цель столь дерзкого маневра заключалась в том, чтобы защититься от пустых обещаний, недисциплинированности и других рискованных инициатив кастровских и промаоистских групп. Некоторые из них ускользнули от своих предполагаемых кураторов. Испанский революционный антифашистский патриотический фронт (FRAP) заигрывал одно время с китайцами, затем в начале 70-х годов с албанцами в тщетной надежде получить оружие, позднее он от них отошел и создал Группы антифашистского сопротивления 1-го октября (GRAPO). Что же касается перуанской террористической группы Абимаэля Гусмана «Светоносный путь», то вначале она объявила себя сторонницей радикального маоизма и, в частности, «продолжительной народной войны», а затем испытывала глубокое отвращение к Дэн Сяопину и к новым руководителям Пекина. В декабре 1983 года она даже попыталась напасть на китайское посольство в Лиме!

В некоторых весьма редких случаях (в послевоенной ситуации риск был слишком велик) коммунистические страны через свои спецслужбы непосредственно участвовали в совершении террористических актов. Так, в ноябре 1987 года двое северокорейских агентов (старый опытный руководитель Ким Сенъиль и молодая женщина Ким Хьюнхи, учившаяся в течение трех лет в Военной академии Кимсун) подложили на борт корейского самолета Южно-Корейских авиалиний, совершившего промежуточную остановку в Абу-Даби и направлявшегося в Бангкок, транзисторный приемник со взрывчаткой. Взрыв унес жизни ста пятнадцати человек. Ким Сенъиль, которого вычислили, покончил жизнь самоубийством, в то время как арестованная Ким Хьюнхп во всем созналась и даже написала книгу — трудно пока судить, где в ней правда, а где нет. Во всяком случае, надо признать реальность такой, какова она есть: Северная Корея в конце 90-х годов — безусловно оставалась единственной коммунистической страной, которая регулярно занималась государственным терроризмом.