Глава 1

§ 1.1. Первое, что надо иметь в виду, разбирая обвинения «февралистов» в адрес Николая Второго и его правительства, – это то, что именно обвинители-то и были настоящими изменниками! И дело тут не только во вредительской сущности их «революционных усилий» (расшатывание государственных устоев и раздувание внутренней смуты в разгар тяжелейшей войны). Всё обстояло гораздо хуже. Дело в том, что именно «февралисты», дорвавшись до власти, на практике осуществили всё то, в чём они ранее безосновательно обвиняли руководство Российской Империи!

Одним из парадоксов отечественной истории является то, что этот очевидный факт до сих пор не вполне осознан «благодарными потомками». Прежде всего, мало кто знает о нём. Слишком уж много событий происходило в России в бурном 1917 году; долго ли упустить из виду кое-какую «историческую фактуру»? Историки (и даже скорые на выводы исторические публицисты), по большей части, занимают по данному вопросу какую-то вялую позицию. В лучшем случае – опровергают обвинения в адрес императора Николая, Александры Фёдоровны, Штюрмера (обвинения, выдвинутые явными изменниками!), – вместо того чтобы изобличить самих клеветников.

Постараемся пролить луч света на эту тёмную историю. Правда, начать придётся издалека. Беда в том, что для русских «свободолюбцев» государственная измена – занятие достаточно традиционное. Похоже, деятели «освободительного движения» не мыслили себе «прогресса» без сотрудничества с теми или иными внешними силами. Без этого им с крепостничеством и самодержавием как-то «не боролось»! Ещё Герцен с Огарёвым ратовали за победу англичан и французов в Крымской войне, поборники «вольной Сибири» готовы были отдать американцам Дальний Восток… Так будет и в дальнейшем.

Вряд ли стоит приводить здесь всю генеалогию русского радикального либерализма; можно сразу перейти к позднейшим представителям этого ядовитого древа – тем, которые в 1917 году возглавят Россию в форме «демократического» Временного правительства. Но и в этом случае начинать надо будет не с 1917 года, а года так с 1904-го!

Во время тяжёлой Русско-Японской войны наш внешний враг прилагал все усилия к тому, чтобы дезорганизовать русский тыл и подорвать дух русской армии – инициируя подъём протестного движения, поддерживая сепаратистские настроения национальных окраин, стимулируя (в том числе – поставками оружия) начавшиеся в России бунты и мятежи. Именно в это время в Европе разворачивает бурную деятельность полковник японской военной разведки Мотодзиро Акаси (в прошлом – военный атташе в России, в будущем – замначальника японского Генерального Штаба). Именно полковник Акаси и занимался консолидацией усилий российской оппозиции! Именно стараниями Акаси (и на японские деньги) были организованы знаменитые в истории «освободительного движения» Парижская (1904 года) и Женевская (1905 года) конференции российских оппозиционных партий.

§ 1.2. То, что «левые» всегда были готовы погубить Россию ради своих социальных экспериментов (а националисты с окраин Империи так только об этом и мечтали), – давно и хорошо известно. Но особенно интересно то, что среди протеже полковника Акаси были будущие министры Временного правительства. Так, в Парижской конференции, наряду с финским националистом-террористом Циллиакусом, грузинским националистом Деканозовым, польским националистом Пилсудским (будущим диктатором Польши) и прочими убеждёнными врагами России, принимал участие главный идеолог террористической партии эсеров Чернов (будущий министр земледелия Временного правительства) и… представитель «Союза освобождения» Милюков (будущий министр иностранных дел).

Сами русские «свободолюбцы» ничего противоестественного в такой своей неразборчивости не видели. Ибо – как было сказано в «Освобождении» (печатном органе «Союза освобождения») – «если русские войска одержат победу над японцами, что, в конце концов, не так уже невозможно, как кажется на первый взгляд, то свобода будет преспокойно задушена под крики ура и колокольный звон торжествующей Империи». Стало быть, надо стараться, чтобы «торжествовала» другая империя – Японская!

По завершении конференции была составлена – кстати, составлена именно Милюковым – итоговая резолюция, в которой были перечислены основные цели участников. Главной целью было провозглашено уничтожение государственного строя Российской Империи (а также и ликвидация самой Российской Империи – под вывеской «права наций на самоопределение»). А кроме того, все участники обязались занять пораженческую позицию в войне – предрекать поражения русской армии, обвинять во всех военных неудачах своё правительство и призывать к скорейшему прекращению войны. Собственно говоря, этот момент и был главным для их японского куратора!

Конечно, смешно «уличать» в чём-то откровенных разрушителей – убеждённых врагов государства, боевиков, террористов, требовавших в своих программах развала страны и ликвидации всего существующего государственного аппарата, всей существующей юридической и экономической основы, уничтожения армии; прилагавших все усилия к тому, чтобы перевернуть русский государственный корабль… Но всё же тайные контакты с агентом вражеской разведки в самый разгар войны, получение от него денег на проведение своих партийных мероприятий и (особенно) пораженческие соглашения участников конференции – это ещё и явная государственная измена.

Будущий «селянский министр» Чернов участвовал и в следующей конференции, организованной на японские деньги, – Женевской (вместе с окраинными националистами всех мастей, попом Гапоном и большевиками во главе с Лениным). Кстати, Милюков тоже должен был там оказаться, да только левые социалисты не пожелали видеть на конференции представителей «Союза освобождения». В итоговой декларации Женевской конференции содержался открытый призыв к вооружённому восстанию в воюющей России. Тогда же был создан единый Боевой комитет для организации вооружённой борьбы в русском тылу.

Так что революция 1905 года действительно началась «не на пустом месте». Пресловутые «объективные и субъективные причины» имелись как внутри страны, так и за рубежом… Полковник Акаси и дальше не бросал своих протеже: достаточно вспомнить его щедрые денежные подачки революционным партиям, а также гружённые оружием, боеприпасами и взрывчаткой пароходы «Джон Графтон» и «Сириус». Вот оно – «оружие для революции»!

§ 1.3. Удивляться не приходится: воюющие государства всегда норовят спровоцировать бунт и смуту в тылу противника. В смертельной схватке все средства хороши. Враг моего врага – мой друг! И это – обоюдоострая истина; поэтому внутренние смутьяны, в свою очередь, тоже рады договориться с внешним врагом ненавистного им правительства. Соответственно, японцы в Русско-Японскую войну старались дружить с русскими оппозиционерами, немцы в Первую Мировую войну – с ирландскими националистами (и даже во Вторую Мировую – рассчитывали поднять восстание индусов против британского владычества) и т. д. и т. п.

Но ведь в Первую Мировую немцы воевали не только против Англии – они воевали ещё и против России! Разве не логично предположить, что и в Первую Мировую войну российские оппозиционеры постараются договориться с внешним врагом? Недаром ведь среди пассажиров «пломбированных вагонов» (пропущенных в воюющую Россию через Германию) большевики составляли чуть больше четверти. Ибо не они одни были врагами России в мировой войне! – там были почти все левые социалисты… А сколько ещё было таких, которым и не нужно было никуда ехать – ибо они и так находились в России (хотя втайне лелеяли те же замыслы, что и пассажиры пресловутых вагонов)?!

На первый взгляд, предположение о предательской деятельности русской оппозиции в годы Первой Мировой войны выглядит слишком смело. Ибо слишком хорошо известна позиция, занятая почти всеми русскими партиями (за исключением «крайнего левого фланга»)! Русские оппозиционеры – начиная от респектабельных кадетов и вплоть до части эсеров и социал-демократов – дружно заявили о своём «оборончестве», о готовности вести войну с внешним врагом до победного конца.

Кроме того, в Первой Мировой войне союзниками России оказались демократичнейшие Англия, Франция, Бельгия, впоследствии – Америка. После свержения российской монархии сложилась своеобразная международная ситуация: против «блока мировой реакции» в лице Германской Империи, Австро-Венгерской Империи, Османской Империи и Болгарского Царства объединился «блок прогресса», в котором революционная Россия, «сбросившая иго царизма», уже не смотрелась белой вороной.

Недаром же российские оппозиционеры так старательно подчёркивали своё единомыслие с «нашими доблестными союзниками» и требовали полной консолидации военных и дипломатических усилий Антанты! Недаром же они обвиняли ненавистное царское правительство в тайном сговоре с врагом и подготовке сепаратного мира! Уж наверно, сами они в этом отношении были полностью чисты: ни союзников не предавали, ни интересов собственной державы? Конечно, закулисная история Русско-Японской войны – очень тёмный эпизод… Но правомерно ли будет автоматически «экстраполировать» ситуацию на следующий международный конфликт?

Ведь Первая Мировая война провела в русском обществе два принципиально новых водораздела! С одной стороны, подавляющее большинство оппозиционных партий на сей раз заняло оборонческую позицию. По крайней мере, поздравительных телеграмм немецкому кайзеру (как прежде – японскому микадо) русская «прогрессивная общественность» не слала. А старый друг Якоба Шиффа Милюков – яростно отстаивал идею захвата Черноморских проливов. То есть линия общественного водораздела между патриотической и пораженческой позицией сдвинулась далеко влево.

С другой стороны, гораздо большее количество политических сил заняло в ходе войны антиправительственную позицию – превратившись из опоры режима в непримиримую оппозицию. Ведь даже «умеренные» в 1915 году уже входили в «Прогрессивный блок», делавший ставку на скорейшее изменение существующего строя! Так, одним из главных деятелей Февральского переворота оказался лидер «русских консерваторов» Александр Гучков, бывший некогда опорой политики Столыпина в Государственной Думе. К слову сказать, во время Русско-Японской войны Гучков находился в составе «Красного креста» с русской армией (и отказался покинуть раненых при отступлении от Мукдена).

Так что в 1917 году – по сравнению с 1904-м – все карты оказались спутаны! Совсем другая политическая ситуация, совсем другая расстановка сил… И бросая в адрес членов Временного правительства обвинение в измене, не уподобляемся ли мы им самим – с их столь же голословными обвинениями по адресу царской администрации?

§ 1.4. Чтобы понять, что деятельность «февралистов» даёт все основания для самых чёрных предположений, – достаточно хотя бы бегло взглянуть на основные мероприятия Временного правительства. Вряд ли такие мероприятия могли иметь какую-то другую цель, кроме сокрушения собственного государства…

В самом деле! – уже в первом своём документе («Декларация Временного правительства о его составе и задачах» от 3 марта 1917 года) «февралисты» недвусмысленно заявили, что их цель – вызвать анархию в стране. Первый же пункт этого документа гласил: «Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям и т. д.».

Во все времена и при любых режимах террористический акт считался одним из тягчайших преступлений. Теперь же все убийцы-террористы выходили на свободу; притом – в ореоле героев-мучеников! А как можно было в военное время выпустить на свободу участников военных бунтов?! А к чему должно было привести триумфальное возвращение в разорённую войной, озлобленную деревню фигурантов «аграрных преступлений» (уже имеющих опыт захвата земель и погрома имений)? Образно говоря, господа министры обильно полили Русский Дом бензином и подожгли его с трёх сторон.

Так ведь мало того! Одновременно с этим Временное правительство… ликвидировало полицию. Пункт 5 Декларации гласил: «Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчинённым органам местного самоуправления». Это означало не просто «смену вывески» (подобную той, что была произведена недавно в Российской Федерации, – когда милицию переименовали обратно в полицию): речь шла о фактическом упразднении системы МВД! Уже на следующий день, 4 марта 1917 года, Временное правительство ликвидировало по всей стране охранные отделения и расформировало жандармерию. При этом руководство Отдельного корпуса жандармов было арестовано. Бывшие чины полиции также подверглись дотошной проверке на предмет прегрешений перед «силами прогресса» – в результате чего в новосозданную милицию не были допущены наиболее профессиональные кадры.

Забавным требованием было сочетание выборности милицейского начальства с полным его подчинением «органам местного самоуправления» (формируемым на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования). Фактически это приводило к тому, что органы правопорядка оказывались в подчинении у своей потенциальной «клиентуры». Впрочем, кому ж ещё подчиняться-то? Все губернаторы и вице-губернаторы – уволены, судебные палаты и окружные суды – упразднены.

6 марта 1917 года, в соответствии с Декларацией, выходит указ Временного правительства об общей политической амнистии. Все «политики» вышли на свободу. 14 марта выходит постановление Временного правительства о воинской амнистии, предоставившее свободу военным преступникам. А 17 марта выходит – уже совершенно ничем не мотивированное! – постановление Временного правительства «Об облегчении участи лиц, совершивших уголовные преступления». В соответствии с этим постановлением были освобождены от суда и наказания почти все лица, которым грозило заключение в крепости, тюрьме или исправительном арестантском отделении, а осуждённым каторжникам срок наказания сокращался наполовину. За какие такие заслуги? – непонятно…

В ходе этих мероприятий Временного правительства из каждых пяти осуждённых преступников на свободу вышли четверо! Результаты не замедлили сказаться: Россия начала погружаться в пучину беспросветной анархии. А левые экстремисты получили не только благодатную почву для пропаганды своих идей, но и готовые «кадры» для их реализации.

 

Глава 2

§ 2.1. Как известно, большую роль в Февральском перевороте сыграли военные. Однако же в революционные события февраля 17-го была вовлечена ничтожно малая часть огромного военного организма – кучка генералов-заговорщиков да трусливые запасники Петроградского гарнизона. Миллионные массы пяти фронтов (составлявшие действующую армию) ни в малейшей мере не были «творцами» Февральской революции – они были лишь объектами её разлагающего воздействия. А действие революции на армию было действительно тлетворным!

В марте 1917-го по всему фронту прокатилась волна так называемых «братаний» – то есть взаимного прекращения огня и дружеских посиделок с вражескими солдатами. На первый взгляд, такое поведение «армии революционной России» было совершенно нелогичным (как-никак, в столице только что свергли власть «царицы-изменницы» и её «прогерманской клики»!). Почему теперь, свергнув власть «немецких шпионов», надо целоваться взасос с этими немцами на фронте, – совершенно непонятно. Но – только на первый взгляд. В действительности ничего «парадоксального» и даже неожиданного во всех этих безобразиях не было. К 1917 году армия устала от войны. Солдаты старших призывных возрастов и офицеры военного производства уже не горели тем патриотическим духом, что русская армия августа 1914-го. Армия 1917 года держалась на дисциплине, на привычном подчинении младших начальствующим и на авторитете власти. Впрочем, это – основа основ любой армии.

И вдруг – царя свергли! Высшие сановники старого режима – арестованы! Государственная машина на полном ходу (в условиях большой войны) опрокинулась. Понятно, что одновременно упал престиж всякого начальства в глазах подчинённых. Иначе говоря – был вынут тот железный стержень, на котором держится армия. Вполне естественно, что дисциплина в войсках моментально ослабла, а шкурнические инстинкты проявились во всей своей неприглядности.

Конечно, и прежде, «при царе», солдатская масса, в подавляющем большинстве своём, едва ли чётко осознавала печальную необходимость вести войну (коль скоро она началась). Вряд ли простолюдин был способен на осознанное самопожертвование во имя «геополитических интересов». Тем более – вряд ли его вдохновляла на войну перспектива установления креста над Святой Софией! Однако привычный гипноз власти заставлял людей идти в армию (подчиняясь закону), а там – идти в атаку (подчиняясь приказу командиров) и, если надо, умирать. Присяга на верность монарху прекрасно дополняла эту смутно осознанную необходимость подчиняться установленной власти. И вот – монарха не стало.

Немаловажным моментом было то, что не просто «ушёл» царь, на верность которому армия присягала. Произошло нечто большее. И Романовы тут сами не без греха! В результате последовавшего сразу вслед за отречением Николая Второго отречения великого князя Михаила Александровича (и передачи всей власти в стране непонятному Временному правительству) образовался подлинный «вакуум власти». Последствия этих двух отречений были поистине чудовищны.

Николай и Михаил – недостойные сыновья Александра Третьего – подали пример того, как легко можно отказаться от своего служения. И коль скоро определяющим мотивом поведения «высочайших особ» была трусость, – стоит ли удивляться тому, что в массах возобладали самые неприглядные инстинкты?

«Братания» (по сути своей: взаимная договорённость с противником не убивать друг друга) отвечали самым насущным, животным желаниям мобилизованных крестьян в серых шинелях. Никакой «политики» тут не было и в помине! – была просто усталость от войны и страх смерти. Недаром «браталась» в основном измученная, многострадальная пехота, а не более грамотная и «политически продвинутая» артиллерия! Потому-то солдаты «демократической, свободной России» так охотно общались с верноподданными Карла Первого и Вильгельма Второго.

Кстати, некоторый спад интенсивности «братаний», наметившийся к апрелю 1917 года, объясняется не столько противодействием со стороны русского командования, сколько противодействием со стороны командования австро-германского. Вражеские командиры опасались, что процесс разложения может перекинуться на их собственные части. Особенно велика была такая опасность в войсках «лоскутной» Австро-Венгрии.

§ 2.2. Так что влияние революции на состояние русской армии (а ведь либералы добивались свержения царской власти именно «ради успешного ведения войны»!) было вполне очевидным уже в первые революционные дни марта 1917-го.

Однако будем считать мартовские «братания» неким стихийным бедствием – печальным, но неизбежным последствием внезапной смены власти в стране; уродливой реакцией тёмных солдатских масс на падение авторитета начальства. Но кто обязан был приложить все усилия для скорейшего преодоления этого «постреволюционного синдрома»? Разве не инициаторы Февральской революции?! Кто как не новая власть (в лице Временного правительства) должна была в кратчайшие сроки восстановить в войсках порядок, ослабленный революционными событиями? Разве это не главнейшая обязанность нового военного министра?!

Особую пикантность ситуации придаёт тот факт, что во всех случаях речь идёт об одном и том же человеке! Ибо одним из главных антиправительственных заговорщиков периода Первой Мировой войны был Гучков. Одним из главных вождей Февральского переворота был Гучков. Одним из двух «революционных парламентёров», ездивших выбивать отречение из Николая Второго, был Гучков. И наконец, новым военным и морским министром России стал Гучков! Кстати, в последнем обстоятельстве не было ничего удивительного – Гучков всегда считался среди депутатов большим знатоком военных вопросов, председательствовал в Комиссии по государственной обороне, имел связи в высшем генералитете и т. д.

Надо сказать, что Гучков неизменно подвергал суровой критике военные мероприятия царского правительства (как до революции, в бытность оппозиционером, так и после, в бытность свою министром). В частности, давая показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, он отзывался о прежнем военном руководстве следующим образом: «Когда на фронте всё было в полной безнадёжности, верховную власть ублажали сказками о том, что всё в блестящем положении».

Да! – надо признать, что безобразий в военном управлении было допущено немало… И как же исправлял это «безнадёжное положение» Гучков – после того как убрал «главную помеху» (ведь именно он принимал отречение Николая Второго) и сам занял пост военного и морского министра? Делал он это весьма оригинально!

Для начала надо напомнить, что русская военная машина на протяжении своего существования неоднократно подвергалась «разгрому изнутри». В отечественной истории не раз случалось, что армия и её командный состав подвергались разрушительным реорганизациям и массовым «чисткам». Какой же из этих погромов был самым катастрофическим по своим последствиям?! Казни Ивана Грозного? Павловские «чистки»? «37-й год»? Министерство Жукова? Хрущёвские сокращения? Горбачёвские?

Все эти ответы будут неверными. Самому страшному разгрому русскую армию подверг военный министр Временного правительства Александр Гучков.

С первого же дня своего руководства военным ведомством он сделал ставку на тотальную «чистку» высшего командного состава. Первоначально Гучков рассчитывал произвести её руками начальника штаба верховного главнокомандующего генерала Алексеева, но не встретил с его стороны сочувствия этой идее. Тогда Гучков (гражданский человек) взял всю ответственность на себя и самолично провёл – в условиях мировой войны – грандиозную «чистку» русского генералитета. Это тучковское мероприятие в военной среде тогда же иронично окрестили «избиением младенцев».

Роль «революционной тройки» в судьбе русской армии играла созданная при министре Гучкове «Особая комиссия по реорганизации армии на демократических началах». Возглавлял комиссию либеральный генерал Поливанов, в своё время назначенный военным министром (в угоду Государственной Думе), но продержавшийся на этом посту только девять месяцев – однако успевший войти в историю своими словами, сказанными коллегам-министрам в разгар военного кризиса 1915 года: «Уповаю на пространства непроходимые, на грязь невылазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси». Неудивительно, что кончил этот богомаз тем, что пошёл на службу к большевикам.

Состояла «комиссия Поливанова» из самых беспринципных, склонных к интриге и авантюре офицеров – в невысоких чинах и с невеликими боевыми заслугами, зато с большими заслугами перед революцией. Например, подполковник Энгельгардт – даром, что ничем крупнее эскадрона не командовал! – зато депутат Госдумы, активный участник февральского переворота, первый революционный комендант Петрограда…

Впрочем, генеральские судьбы определялись приказами военного министра, а «компетентных» (по мнению Гучкова) советчиков он выбирал совершенно произвольно. Главными инструментами кадровой политики Гучкова были так называемые «мерзавки». «Мерзавка» представляла собой список с фамилиями высших начальников (от дивизионного уровня и выше), в котором напротив каждой фамилии имелось несколько (от пяти до двенадцати) подлежащих заполнению граф. Эти графы заполнялись либо самим Гучковым, либо теми лицами, которым министр по какой-то причине доверял. По результатам набранных «баллов» в последней графе выставлялся один из следующих приговоров: «достоин выдвижения», «может остаться», «подлежит изгнанию».

При этом решающее значение имел вопрос политической благонадёжности (с точки зрения революционной власти), который перевешивал любые деловые соображения. Но и сугубо профессиональные качества военачальников оценивались специфически – революционно настроенными (то есть – обиженными, обойдёнными по службе, а потому фрондирующими) полковниками и подполковниками, близкими Гучкову. Это то же самое, что решать судьбу директора завода на основании отзывов табельщицы.

Неудивительно (если учесть нараставший в стране «революционный порядок»), что данные о масштабах тучковской «чистки» у разных авторов существенно расходятся. Так, по мнению генерала Алексеева, было «выметено» около 120 генералов. По свидетельству генерала Врангеля, «одним взмахом пера» было изгнано 143 старших начальника. Генерал Деникин насчитал их полторы сотни. По утверждению начальника гражданской канцелярии Ставки Лодыженского, их было 160. Современные исследователи называют ещё большие цифры (до 374-х уволенных), что превышает минимальную оценку современников втрое.

В любом случае, масштабы были огромные. «Перетряска» высшего командования не прекращалась ни на миг: за восемь революционных месяцев в России сменилось пять (!) верховных главнокомандующих, не по одному разу сменились главнокомандующие всех пяти фронтов.

Но дело даже не столько в масштабности «чистки» (от 120 до 374 уволенных генералов), сколько в тех экстремальных обстоятельствах, которые ей сопутствовали! Внезапное, в рамках «массовой кампании», изгнание из армии полутора сотен военачальников даже в мирное время было бы страшным ударом по обороноспособности страны. Но в тот момент Россия вела тяжелейшую войну! – и это, можно сказать, возводило опасность в квадрат. Кроме того, в России только что рухнули вековые устои власти и весь государственный организм зашатался! – и это возводило катастрофичность затеянной «реформы» в куб. Воюющая армия была в полном смысле слова обезглавлена.

Сам Гучков очень гордился этой победой (отдавая себе отчёт в беспрецедентности разгрома): «В течение короткого времени в командном составе армии было произведено столько перемен, каких не было, кажется, никогда ни в одной армии». Что ж, не поспоришь.

§ 2.3. Понятно, что массовое изгнание действующих начальников из воюющей армии не могло не иметь катастрофических последствий. Но немаловажно и то, кого Гучков назначал на место изгнанных.

Что это были за «самородки», которых прежняя власть обходила и «затирала», а новая – оценила (и доверила высокие посты)? Что представляли из себя выдвиженцы Гучкова? О, среди них встречались люди удивительные! О Поливанове и Энгельгардте уже говорилось. Из числа лиц, вошедших в ближайшее окружение военного министра, упомянём ещё одного мелкого, но уж больно колоритного персонажа. Известно, что именно Гучков на протяжении многих лет раздувал общественную истерию вокруг имени Распутина и распутинского «кружка». А вот дорвавшись до власти, Гучков взял себе в адъютанты не кого-нибудь, а… активнейшего члена распутинского «кружка», одного из самых близких к покойному Распутину лиц – оккультиста-гипнотизёра Соловьёва, женившегося на дочери «старца»! Чем же пленял нашего «русского Клемансо» тёмный проходимец Соловьёв? Быть может, загипнотизировал?!

На места Гучков тоже расставлял очень интересных людей. Сейчас таких называют «фриками». Один из них – Грузинов – в начале Первой Мировой командовал, страх сказать, ополченческой лёгкой батареей. Стратег! Зато в 1915-м он становится председателем Московской губернской земской управы. То есть – ловкий человек, но абсолютно гражданский. Единственная сильная сторона Грузинова как тактика и стратега – умение держать нос по ветру. В февральские дни он проявил себя ярым революционером. За что и был Гучковым назначен командующим войсками Московского военного округа! На этом посту прославился тем, что принялся самовольно формировать новые части – в том числе «имени себя». Уже в апреле ушёл с позором.

Другой тучковский выдвиженец – Оберучев – был и вовсе… эсер, в 1913 году высланный из России за революционную деятельность! Проживал не где-нибудь, а в Швейцарии – этом гнездилище шпионов и революционеров. В январе 1917-го вернулся в Россию, где и был арестован (по словам самого Оберучева, его должны были выслать в Иркутскую губернию). Однако в результате Февральской революции он был освобождён, а вскоре, по ходатайству местного Совета, Гучков назначает его командующим войсками Киевского военного округа! Стоит ли удивляться тому, что при благосклонном попустительстве Оберучева власть в Киеве прибирает к рукам Центральная Рада?

Сам «командующий» в сентябре 1917 года был направлен с военно-дипломатической миссией в Копенгаген, откуда уже не вернулся. Зато – проявил себя талантливым и плодотворным писателем. Сидя в Стокгольме, Оберучев уже к декабрю 1917-го (!) успел накатать воспоминания («В дни революции»).

В мемуарах полководец Оберучев предстаёт большим оптимистом: «Как ни тяжелы переживаемые в настоящее время события, но они не должны вселять сомнения в успехе русской революции, так как коллективный разум и коллективная любовь к родине переработают всё в таком направлении, что строительство новой молодой России пойдёт по правильному пути». Как видно, единственной сильной стороной Оберучева было отменное чувство юмора…

Спору нет! – многие царские военачальники были безынициативны, бездарны и откровенно неумны. Но неужели эти, новые, были лучше?!

Помимо «чистки» генералитета и тотальной «демократизации» армии, при министре Гучкове начал развиваться ещё один страшный процесс (который грозил со временем не только разрушить армию, но и взорвать само государство) – процесс создания национальных частей. Надо сказать, что национальные формирования были и в императорской армии: достаточно вспомнить знаменитую «Дикую дивизию» или чехословацкую бригаду (сыгравшую впоследствии столь значительную роль в Гражданской войне). Однако теперь речь шла о другом: во взбаламученной России поднял голову сепаратизм.

Так, собравшаяся в Киеве самозваная Центральная Рада уже в мае 1917-го обратилась к Временному правительству с нахальным «меморандумом», в котором, помимо прочего, требовала выделения всех военнослужащих-украинцев в отдельные войсковые части («как в тылу, так, по возможности, и на фронте»). С подобными предложениями «самостийники» обращались и к местным представителям центральной власти – в частности, к новому командующему войсками Киевского военного округа. Тот – эсер и поборник «федерализма» – тут же разрешил формирование украинских частей из добровольцев, не подлежащих призыву в действующую армию. Спрашивается: зачем? – ведь понятно, что в эти части будут записываться все кому не лень.

Надо ли говорить, что на фронт «национальные части» идти не думали, зато становились реальной вооружённой силой в руках местных «самостийников»! Впрочем, что фронт? – на фронте у «демократа» Брусилова появляется свой Украинский полк имени гетмана Мазепы!

§ 2.4. Окончательно развалил и разложил русскую армию преемник Гучкова на посту военного и морского министра – юрист Керенский.

Одним из первых шагов Керенского в качестве военного министра стал приказ «ввести в жизнь армии и флота» так называемую Декларацию прав солдата. Эта Декларация предоставляла солдатам право состоять в любой (стало быть, и в пораженческой) политической партии, позволяла вести в частях любую (стало быть, и пораженческую) пропаганду, разрешала беспрепятственную доставку в войска любых (стало быть, и пораженческих) печатных изданий.

Власть командиров фактически отменялась – ибо все права в сфере «внутреннего самоуправления», контроля и наложения наказаний предоставлялись «выборным войсковым организациям». Последние сохранившиеся правила воинской вежливости Декларация также отменила. Если бы на должность русского военного министра каким-нибудь образом ухитрился пробраться Вильгельм Второй, он бы не мог придумать ничего лучшего.

Сам Керенский очень гордился этим своим приказом – хвастался, что на такое не отважился даже Гучков! Соответственно, командирам, лишённым всякой власти и права наказания, оставалось только уговаривать своих подчинённых: выполнить приказ, пойти в бой и т. д. Пример подавал лично Керенский – разъезжая по фронту и без устали выступая на митингах. Таким образом он готовил запланированное летнее наступление русской армии (получив в солдатской среде хлёсткое прозвище «главноуговаривающий»). Неудивительно, что июньское наступление «революционной армии» закончилось полным провалом…

Керенским продолжалась специфическая – по принципу «отрицательной селекции» – кадровая политика. Выдвиженцы нового военного министра («птенцы Керенского», как их называли) не уступали по своей колоритности выдвиженцам Гучкова. Например, в июле 1917-го Керенский назначил начальником кабинета военного министра «родную душу» – собственного шурина подполковника Барановского. На следующий день Керенский произвёл своего родственника в полковники, а уже в августе – в генералы («за отличия по службе»). Так что ничто человеческое не было чуждо творцам новой, свободной России!

Командующим войсками Казанского военного округа Керенский назначил своего друга – бывшего присяжного поверенного Коровиченко (который проявил большие стратегические таланты в роли тюремщика царской семьи – «содержал узников в полной изоляции и при этом сумел внушить им чувство уважения к новой власти»). Впоследствии Керенский перебросил даровитого стратега на должность командующего войсками Туркестанского военного округа. Там Коровиченко сам оказался в роли узника: был посажен революционными солдатами в тюрьму и убит прямо в камере. Достойный конец карьеры для тюремщика, надо сказать!

Но самой фантасмагорической фигурой в руководстве военного министерства стал профессиональный террорист, бывший руководитель Боевой организации эсеров Савинков – убийца, поэт, писатель, авантюрист и политический перевёртыш. По воле Керенского Савинков назначается – не много, не мало – товарищем (заместителем) военного министра. Что хорошего мог сделать на таком посту этот изверг, знал только Керенский и его коллеги по кабинету.

 

Глава 3

§ 3.1. Царское командование часто упрекают в том, что оно обескровило русскую армию, довело её до состояния острейшего кадрового голода на всех уровнях: генеральском, офицерском, унтер-офицерском и солдатском. Упрёки эти во многом справедливы. Действительно, царские генералы не снискали себе лавров великих полководцев в Мировой войне – образованных, современно мыслящих военачальников среди них было немного. Но это ещё больше утяжеляет вину революционных реформаторов, которые проредили генералитет своей варварской «чисткой»; буквально – отняли суму у нищего! А уж кого насажали взамен!

Но так ведь преступления Временного правительства против армии не исчерпываются изгнанием «нелояльных» генералов. Весь «дефицит», образовавшийся на различных этажах армейского организма, «февралисты» только усугубили!

Так, царское командование обвиняли в том, что оно не берегло кадровое офицерство («золотой фонд» любой армии). Действительно, кадровых офицеров на начальном этапе войны совершенно не берегли. В результате огромной убыли офицеров – и в армейских частях, и в гвардии – нехватку приходилось компенсировать офицерами военного производства, наспех подготовленными по ускоренной программе. Это, конечно, была неравноценная замена.

Да, вина царского правительства перед русским офицером велика. Но разве это может идти хоть в какое-то сравнение с тем, что сделало Временное правительство?! При Временном правительстве офицеров стали попросту убивать! – свои же солдаты и матросы. Притом, убивать безнаказанно. Конечно, эти убийства не были официально «санкционированы» новой властью; но убийства совершались по её вине, при её молчаливом попустительстве и не влекли за собой никакой кары!

Это проявилось со всей наглядностью уже в первые революционные дни – когда в Петрограде, Гельсингфорсе и Кронштадте солдаты и матросы убивали своих офицеров, а военный комендант Петрограда Энглельгардт грозил карами… офицерам (за то что они якобы отбирают у солдат оружие).

Но бывало и хуже! Порой за убийство офицера награждали. Так, «восстание» лейб-гвардии Волынского полка началось с подлого убийства штабс-капитана «Дашкевича. Старший фельдфебель учебной команды Кирпичников подговорил подчинённых не выполнять приказы командира, а когда тот, увидев настроение солдат, пытался спастись бегством, – убил его выстрелом в спину. За это гнусное злодеяние Кирпичников был буквально обласкан новой властью – произведён в подпрапорщики и награждён Георгиевским крестом 4-й степени. Награду «герою» вручал новый командующий войсками Петроградского военного округа генерал Корнилов. Фотографии Кирпичникова с описанием его подвига украсили страницы российских газет (там его называли «первым солдатом революции»).

Удивляться ли после этого тому, что солдатня и матросня окончательно распустилась, а положение офицеров в собственных частях стало невыносимым?

В первые же дни «великой и бескровной» произошли массовые убийства офицеров – когда в Гельсингфорсе и Кронштадте (главных базах Балтийского флота) матросами были убиты десятки офицеров, включая командующего флотом адмирала Непенина. Но и в последующие месяцы убийства офицеров подчинёнными были обычным явлением. При этом почувствовавшая свою безнаказанность солдатня – в отличие от немецкой шрапнели, валившей всех без разбора, – убивала, прежде всего, самых лучших офицеров (в ответ на их попытки повести подчинённых в атаку и т. д.). Некоторым из обречённых на смерть удавалось бежать. В любом случае – армия теряла лучших представителей своего командного состава.

А офицерам, оставшимся в строю, преподавался наглядный урок: что надо делать, чтобы остаться в живых? – пресмыкаться перед солдатами, беречь их от передовой, беспрекословно выполнять все их пожелания, раболепствовать перед комитетом солдатских депутатов! По мере дальнейшей большевизации солдатских масс и солдатских комитетов (нараставшей на протяжении 1917 года) убийства офицеров происходили всё чаще. Русская армия – некогда славная своей дисциплиной – превращалась в вооружённую толпу.

Точной статистики по убитым офицерам нет (в частности, данные по жертвам кронштадтской бойни в разных источниках различаются в разы). Но в любом случае общее число офицеров, ставших жертвами солдатских и матросских самосудов на протяжении февраля-октября 1917 года, исчисляется сотнями.

Помимо угрозы немедленной физической расправы, офицерам постоянно грозила опасность незаконного ареста собственными подчинёнными. В каком-то смысле это был ещё более вопиющий произвол, чем убийства. Ибо убийство, как правило, совершается быстро, а содержание под стражей подразумевает «длящееся» беззаконие (и – преступное бездействие официальных властей).

Так, многие офицеры Балтийского флота не были убиты в первые революционные дни, но долгое время содержались под стражей по воле Кронштадтского совета. Вялые попытки Временного правительства их освободить советом игнорировались. Впрочем, убийства и незаконные аресты не стоит «противопоставлять» друг другу: очень часто аресты офицеров заканчивались их убийством.

Что уж говорить о таких «пустяках» как полное разрушение военных традиций? Хоть это и не пустяки: военная машина испокон веков держалась на традициях! После Февральской революции началась коренная ломка всех устоявшихся форм. Во-первых, была уничтожена вся привычная монархическая атрибутика – было запрещено ношение императорских вензелей и короны, ликвидированы шефские названия частей, отменены военно-придворные звания.

Во-вторых (что важнее), офицеры перестали быть «благородиями» – привычное титулование офицеров было также отменено. В-третьих (что ещё хуже), с офицеров начали снимать погоны. Мало кто знает, что погоны у офицеров российского военно-морского флота были отняты ещё в апреле 1917 года приказом военного министра Гучкова! Армия старательно «разофицеривалась». Многие честные офицеры (особенно – кадровые) не могли вынести творившегося в армии кошмара и сами сводили счёты с жизнью. За восемь месяцев «демократического правления» более восьмисот офицеров покончили с собой. Их смерть – на совести Временного правительства.

И после всего этого у либеральных щелкопёров (в том числе – эмигрантских) хватает нахальства разбирать вины царского правительства перед армией! Воистину, человеческое бесстыдство не имеет пределов.

§ 3.2. Однако, как бы ни были велики проблемы, вызванные низким профессиональным уровнем новоиспечённых полководцев (назначенных Гучковым и Керенским взамен изгнанных) и молодых офицеров военного производства (поступающих в войска на место убитых), стократ страшнее была проблема качества и количества «нижних чинов»! Это был тот самый анекдотический случай: «во-первых – гадость, а во-вторых – мало».

Конечно, большая доля ответственности лежит на царском командовании, которое не берегло живую силу и не сумело сохранить необходимый резерв профессиональных офицерских и унтер-офицерских кадров. Впрочем, кадровый голод был неизбежным следствием затяжной войны, в которой задействованы массовые армии… В случае же с Россией проблема усугублялась сравнительно низкой долей образованного населения. Объективной причиной было и то, что солдатская масса на фронте устала от войны; и то, что каждый новый призыв оказывался слабее предыдущего и был всё менее «мотивирован» на победу. Всё это отнюдь не способствовало сохранению высокого боевого духа в войсках.

Но разве одна только русская армия столкнулась с такими проблемами на третьем году войны?! Разве не было бунтов во французской армии? Разве не пришлось французам казнить сотни своих дезертиров и пораженцев? Так что тут всё зависит от власти. Если власть намерена выиграть войну, то она проявит необходимую твёрдость и будет пресекать крамолу – и в тылу, и (тем более) на фронте. Если же она не способна на жёсткие меры в условиях войны, то такая власть погибнет и без внешнего врага!

Именно «нижние чины» оказались в условиях революции самым слабым звеном армейского механизма. Стремительная деморализация солдат и унтер-офицеров приводила к тому, что фронтовые части, во-первых, превращались в недисциплинированные, плохо управляемые толпы (крайне сомнительные в боевом отношении – так что новая дивизия не стоила прежнего полка); а во-вторых, толпы эти ещё и таяли как снег на плите (по причине разросшегося до невиданных масштабов дезертирства).

Традиционно основную вину за развал русской армии возлагают на Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов (неизвестно кем выбранный и неизвестно кем уполномоченный), издавший знаменитый Приказ № 1. Этот приказ часто называют «смертным приговором русской армии». Содержание этого – действительно возмутительного! – документа приводилось в исторической литературе бесчисленное количество раз, бесчисленное количество раз цитировалось и комментировалось. Так что, наверное, нет смысла повторяться. Нарождающаяся Советская власть первым же своим приказом проявила свою преступную сущность. Левые социалисты всегда были врагами русского государства! – было бы глупо пытаться что-то ещё добавить к их откровенно разрушительным приказам, «наказам» и «воззваниям». С ними и так всё ясно.

Куда интереснее другой момент: вопрос причастности к созданию этого документа господ либералов из Временного комитета Государственной Думы (через день ставших министрами Временного правительства). Традиционный взгляд на историю Приказа № 1 достаточно «снисходителен» к российским либералам: они, дескать, не одобряли положений этого приказа, понимали его пагубность для армии и всячески пытались сгладить его негативные последствия.

Временное правительство корят, в основном, за «слабость и нерешительность», по причине которых оно не смогло властно отменить неразумные решения экстремистов из Петросовета и провести свои собственные – разумные. При этом грешат на «возобладавшие в обществе анархические инстинкты» и чрезмерную мягкость господ министров, органически не способных на жёсткие меры (потому и не совладавших с таким народом). Словом, во всём усматривается этакая трагедия прекраснодушных идеалистов – то ли «поспешивших появиться на свет», то ли по какой-то случайности угодивших «не в ту страну».

Действительность была совершенно иной. Вряд ли кто-то решится назвать идеалистами Гучкова, Милюкова, Терещенко или Коновалова. Они были очень даже прагматичны! – в деле политической борьбы с царским режимом, в гонке за избирателями, в искусстве плетения заговоров… При этом в методах они отнюдь не стеснялись: охотно использовали самые грязные и «жёсткие» приёмы. Примеры чего приводились выше.

Да и после прихода к власти они не миндальничали! Достаточно вспомнить участь царской семьи и высших сановников, расправу с генералитетом, а также судьбу правых политических организаций и изданий. Когда надо было преследовать невиновных или притеснять «охранительные» политические силы – господа либералы не стеснялись в методах и не боялись «перегнуть палку». А вот на то, чтобы обуздать разрушительные силы, у них, похоже, просто не хватало желания.

Так и с Приказом № 1. Понятно, что Временное правительство не могло одобрить всего, что там написано, – ведь Петросовет своим приказом заявлял претензию на политическую власть! Пункты 3 и 4 Приказа говорят об этом вполне определённо. Петросовет был конкурентом думских либералов, и они это знали. Но в то же время – не воспрепятствовали выходу в свет этого гибельного приказа! И даже не спросили своего коллегу – министра юстиции Керенского, – как он находит возможным одновременно быть членом правительственного кабинета и депутатом Петросовета, сеющего анархию.

Наверное, причина была в том, что устремления Петроградского совета и Временного правительства были «однонаправленными». Ведь первый же правительственный документ – «Декларация Временного Правительства о его составе и задачах» – во многом созвучен приказу № 1!

Так, пункт 2 Декларации гарантировал всем гражданам новой России следующие блага: «Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями». А военно-технические условия допускают многое! Когда враг не наступает, отчего бы солдатикам не организовать стачку? Вскоре они, кстати, так и начнут делать.

Пункт 8 Декларации был прямо ориентирован на солдат: «При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы – устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам». Да! – пусть тыловой солдат в свободное от нарядов время ходит на большевистские митинги. Где его будут агитировать: «Штык в землю и беги домой делить помещичью землю!») Или пусть фронтовик почитает между боями «Окопную правду» – узнает, что ему надо бросить оружие и идти до немецких окопов, пить шнапс и «брататься» с немецкими пролетариями.

Может, стоило немного подождать с «солдатскими правами» во время войны? Нет! – пункт 8 Декларации содержит специальное дополнение: «Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления в осуществлении вышеизложенных реформ и мероприятий». Герои! Они не намерены обращать внимание на то, что идёт война…

Характерно, что в деле заигрывания с солдатнёй Временное правительство готово забежать впереди паровоза! В Декларации можно найти даже то, чего не увидишь в тексте совдеповского приказа, – пункт 7 Декларации обещает «неразоружение и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении». Да ведь в февральские дни практически все части Петроградского гарнизона (по крайней мере, 200 тысяч солдат, дислоцированных непосредственно в столице) принимали какое-то участие в «революционном движении»! Теперь трусливые запасники получали за это «бронь» от фронта.

§ 3.3. Кстати, к теме «исчерпания мобилизационных ресурсов»… Вот у вас под рукой 200 тысяч лоботрясов – уже мобилизованных, прошедших (худо-бедно) подготовку в учебных командах, – так отправьте их на фронт! Сами же в своё время лукаво требовали от царского правительства отправки на фронт столичных полицейских. Нет, пусть солдатики и дальше ошиваются в тылу! Зачем? Что – за «заслуги перед революцией» их решили избавить от фронта? Ну, тогда разоружите их и отправьте по домам. Пусть работают. Сами же кричали, что в стране разруха. Нет! – пусть 200 тысяч здоровых лбов продолжают паразитировать, митинговать и разлагаться.

И ведь главная беда не в том, что эти толпы бездельников были потеряны и для фронта и для тыла. Главное – то, что они теперь будут держать заряженное оружие у виска правительства! И – начнут диктовать условия. Постепенно всё больше входя во вкус! Что ещё хуже – они подают пример всей армии. Бунтуй, митингуй, шантажируй правительство – и на фронт не попадёшь. Ну, а если уже попал? И от части твоей до столицы хоть три года скачи – не доскачешь? И никто тебя здесь не боится и потому заигрывать перед тобой не будет? Неужели – проливать кровь за тех дармоедов?! Лучше уж самому о своей шкуре позаботиться (тем более что смертная казнь отменена).

Кстати, о смертной казни! Уже через неделю после формирования Временного правительства смертная казнь в России – и на фронте, и в тылу – была отменена. Конечно, ведь мировая война – самое подходящее для этого время! Правда, союзные демократии смертную казнь у себя отменять и не думали; напротив – активно применяли. Но это творцов «новой, свободной России» не смущало. Временное правительство твёрдо решило войти в историю как самое гуманное правительство на земле. Впоследствии смертная казнь будет восстановлена по инициативе генерала Корнилова, но сразу после скандальной отставки Корнилова Керенский её снова «приостановит».

В результате армия начала таять на глазах. Количество дезертиров увеличилось в несколько раз в первые же дни Февральской революции (хотя большая часть солдат просто отказывалась идти в атаку и выполнять приказы командиров). Впоследствии, ближе к началу сельхозработ, дезертиров стало ещё больше – ибо вчерашним крестьянам не терпелось принять участие в «революционном разделе земли».

Уже в апреле кавалерийские заслоны в ближнем тылу перехватывали вооружённых дезертиров-пехотинцев целыми тысячами! Так что приходилось ограничиваться их разоружением. Постепенно, под влиянием пораженческой большевистской пропаганды, по мере дальнейшей «большевизации» солдатских комитетов, дезертирство приняло лавинообразный характер: к моменту свержения Временного правительства из русской армии дезертировало около 1 миллиона 900 тысяч человек.

Одним из главных факторов разложения армии стало повсеместное создание – и на фронте, и в тылу – комитетов солдатских депутатов. Надо сказать, что они были совершенно немыслимым образованием для армии (тем более – ведущей тяжёлую войну)! Однако же на протяжении марта-апреля 1917 года существование солдатских комитетов было официально санкционировано Временным правительством. То, что отмена принципа единоначалия в воюющей армии означает её гибель, «февралистов» не смущало.

С самого момента своего создания солдатские комитеты противопоставили себя традиционной военной иерархии и стремились парализовать любые усилия офицеров, направленные на поддержание хоть какой-то боеспособности частей и подразделений. Фактически – каждый комитет старался устранить командование и подменить его собой. Верховодили в этих комитетах наиболее горластые окопные демагоги. Вся деятельность солдатских комитетов была исключительно вредна для армии, с самых первых дней. Параллельно продолжающемуся развалу армии, сами комитеты всё более «большевизировались» и, соответственно, – ещё более негативно воздействовали на солдатскую массу. Получался замкнутый круг.

Но разве большевики были в этом виноваты? Традиционные обвинения большевиков в том, что они явились причиной развала русской армии, – насквозь лживы и не выдерживают никакой критики. Понятно, что большевики разлагали русскую армию изо всех сил (как того требовало их учение). Беда в том, что большевистская пропаганда была далеко не единственным – и даже не главным – фактором развала.

Развал армии начался в первые же дни Февральской революции (когда о большевиках ещё мало кто знал) и впоследствии нарастал подобно горной лавине. Известны слова генерала Деникина, произнесённые в присутствии Керенского в июле 1917 года, после позорного провала наступления «революционной армии»: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики – лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма. Развалило армию военное законодательство последних четырёх месяцев». Читай: Временное правительство.

По поводу солдатских комитетов надо сделать ещё одно маленькое замечание. Дело в том, что эти комитеты оказались столь многочисленны и многолюдны, что в русской армии сформировалась целая прослойка «профессиональных комитетчиков». Общее число членов различных солдатских комитетов и советов доходило до 300 тысяч человек! Понимали ли господа из Временного Правительства, что все эти 300 тысяч солдат и унтер-офицеров были теми же дезертирами, которые бежали с передовой?! Только бежали не в родную деревню, а на какой-нибудь корпусной съезд или в местный Совет (а то и, прости Господи, «Раду»!).

Если бы 300 тысяч «граждан солдатских депутатов» (да к ним ещё 200 тысяч «революционных» столичных запасников) использовать по их прямому назначению – отправить на передовую в качестве пушечного мяса, – полгода можно было бы воевать!

§ 3.4. Помимо чудовищных потерь от явного и скрытого дезертирства, были и другие – уже непосредственно организованные Временным правительством. Ещё при министре Гучкове было решено уволить из армии (это в разгар-то войны!) всех «нижних чинов», достигших 43-летнего возраста. В это трудно поверить, но это факт: 1 апреля 1917 года вышло постановление, согласно которому подлежало увольнению с военной службы 350 тысяч солдат и унтер-офицеров. И кто-то ещё верит в то, что Временное правительство собиралось «вести войну до победного конца»?

На этом мероприятии «народной власти» придётся остановиться поподробнее. Иной (особо дошлый) защитник Временного правительства может вспомнить, что Франция после Марнского кризиса 1914 года тоже вернула своих рабочих-металлистов с фронта в цеха. Или – вытащит из рукава два «козырных туза»: письмо военного министра Шуваева, адресованное Врио начальника штаба верховного главнокомандующего Василию Гурко, и записку 28-ми членов Особого совещания, адресованную Николаю Второму. Интересно, что автором окончательной редакции этой записки был член Государственного Совета Владимир Гурко – родной брат Василия Гурко, адресата военного министра.

Вот о чём, в частности, говорилось в этих документах конца 1916 года. Военный министр Шуваев: «Что же касается ратников призыва 1895 г., то в 1917 году эти ратники будут приближаться к 43-летнему предельному возрасту, вследствие чего, а также малой их физической годности для военной службы и настоятельной необходимости в интересах государственной обороны оставления рабочих рук не только в работающих на оборону промышленных предприятиях, но и в переживающем острый кризис (вследствие недостатка рабочих рук) сельском хозяйстве от призыва этих ратников необходимо отказаться или, во всяком случае, не призывать их ранее, чем будут проведены в жизнь все другие намеченные меры для пополнения армии более молодыми контингентами, ныне тем или иным путём не попавшими в её боевой состав».

Член Государственного Совета Гурко: «Что же касается людей старших возрастов, свыше 43 лет, то призыв их в войска, по нашему крайнему разумению, совершенно недопустим, даже независимо от того, что люди эти в своём преобладающем большинстве не явятся ни бойцами, ни даже хорошими тыловыми работниками, а лишь лишними ртами, кормящимися трудом оставшейся при мирных занятиях части населения».

Позиция Шуваева и Гурко понятна: не стоит без крайней нужды лишать тыл рабочих рук и призывать в войска лиц старших возрастов (от которых армии всё равно будет мало пользы). Но всё же о том, чтобы изъять с фронта 350 тысяч уже находящихся там – следовательно, обученных, обстрелянных, втянувшихся в боевую жизнь – солдат и распустить их по домам, речь ни у того, ни у другого автора не идёт! До такого додумались только после Февраля.

Кроме того, надо учитывать, что Россия образца 1917 года была по преимуществу крестьянской страной. Соответственно – подавляющее большинство этих безразборно, «по возрасту», демобилизованных солдат составили крестьяне (а не ценные работники военной промышленности, как то было во Франции). Поэтому данное мероприятие Временного правительства следует признать откровенно вредительским.

Так мало того! – одновременно с этим нижние чины старше 40 лет отправлялись в отпуска («на сельхозработы»). А ведь именно тогда, при попустительстве Временного правительства, по всей России начались стихийные «самозахваты» земли. Неужели военный министр Гучков всерьёз ожидал, что солдат-крестьянин, отпущенный в отпуск и попавший в родную деревню в разгар начавшегося передела земли, захочет оторваться от этого увлекательного занятия и вернуться во фронтовую мясорубку?! В то время как его сосед-однополчанин – на год-два постарше – возвращаться на фронт не обязан?

Эта частичная демобилизация означала не только очередной удар по боеспособности действующей армии, но и тяжелейший удар по тылу. Во-первых, демобилизованные и отпускники (вместе с толпами дезертиров) забивали железные дороги, мешая их нормальной работе. Во-вторых, попадая в деревню, эти демобилизованные и отпускники (опять же – вместе с толпами дезертиров) принимали активное участие в самовольном захвате земли. А зачастую – были его инициаторами! Послать в разорённую войной и взбаламученную революцией деревню сотни тысяч озлобленных, привыкших убивать солдат (имеющих весьма смутное представление о своей дальнейшей судьбе) – значило бросить горящий факел в бочку с порохом.

Можно подвести общий печальный итог: За восемь месяцев своего правления Временное правительство сумело развалить русскую армию так, как это не смог бы сделать никакой внешний противник. Русская императорская армия, бывшая в начале 1917 года нормальной армией воюющей страны – не лучшей, но и далеко не худшей из армий-участниц Мировой войны! – к концу 1917 года полностью разложилась.

Надо отметить характерную черту Русской революции. Она началась не по инициативе армии; Февральская революция происходила не по сценарию классического «военного бунта». Отнюдь не «солдатские массы» – и даже не «офицерские» – были её застрельщиками и поджигателями. Фронтовые части были поначалу настроены достаточно аполитично (во многих частях замечалась явная растерянность после получения известия об отречении императора). Но за восемь последующих месяцев армия была доведена до состояния агрессивной толпы – готового инструмента в руках крайних политических экстремистов.

Вместо того чтобы быть элементом традиции, стабильности и порядка, армия осталась в истории Русской революции одним из главных разрушителей. Революционный солдат-большевик – один из главных (и наиболее ярких) её образов. И это – безусловная заслуга «демократического» Временного правительства!

 

Глава 4

§ 4.1. Однако же все эти прыжки и гримасы во внутриполитической и военной сфере ещё можно попытаться объяснить дилетантизмом министров Временного правительства, их вопиющей неподготовленностью к исполнению государственных обязанностей, их политической незрелостью и административной беспомощностью (а также – стремлением к дешёвой популярности и, возможно, желанием свести счёты с личными врагами). Так, может быть, мы всё-таки имеем дело – говоря словами Милюкова – именно с глупостью, а не с изменой?

К сожалению, «февралисты» не оставляют ни малейшего шанса для столь выгодного для них предположения! Чтобы понять это, достаточно обратить внимание на внешнюю политику Временного правительства.

Любой человек, занимающийся публичной политикой, знает, что дипломатия – достаточно «благодарная» область приложения сил (по крайней мере, по сравнению с внутренней политикой). Как правителю, так и оппозиционеру нетрудно добиться популярности в глазах сограждан своей «твёрдостью и непоколебимостью перед заграницей», готовностью «до конца отстаивать интересы Державы». Недаром все политические режимы стремятся навязать обществу образ внешнего врага! В этом отношении положение Временного правительства следует признать блестящим. Внешних врагов ему не надо было изобретать; в наличии имелись реальные враги, доставшиеся по наследству от императорской России, – Германия, Австро-Венгрия, Турция и Болгария.

Кроме того, «февралисты» ещё до прихода к власти выдумали (и смогли навязать обществу) образ коварного внутреннего врага – в лице царицы-изменницы и её окружения, а также министров Николая Второго. «Уничтожить гнездо немецкого шпионажа!» было одним из лозунгов Февральской революции. Обвинив царское правительство в тайной работе на врага, в предательстве интересов родной страны и готовности заключить сепаратный мир (себя при этом позиционируя как сторонников войны до победного конца!), «февралисты» добились поддержки широких общественных кругов и захватили власть в стране – то есть виртуозно разыграли внешнеполитическую карту во внутриполитической борьбе.

Возражения в духе того, что «к весне 17-го народу был нужен только мир», не выдерживают никакой критики. Если бы жажда скорейшего заключения мира любой ценой действительно была «единственным желанием фронта и тыла», то пропаганда «февралистов» никогда не имела бы такого успеха! – ведь она во многом была построена именно на обвинении власти в готовности заключить «позорный мир». Это – что касается «господствующих настроений»…

А что касается «исчерпания народных сил» – то здесь ответ дала последующая история Русской революции. И сил, и желания у русского народа хватило ещё на несколько лет яростного самоистребления. Добить голодного немца (в едином строю с целым миром!) русским было бы куда легче, чем победить друг друга в братоубийственной Гражданской войне.

В то же время от царской дипломатии «февралисты» получили неплохое наследство. Как известно, Российская Империя рассчитывала на крупные территориальные приобретения после победы. В частности, у Германии и Австро-Венгрии планировалось отобрать все польские земли, создав из них (и из земель русской Польши) единое польское государство. У Австро-Венгрии предполагалось аннексировать населённую восточными славянами Галицию. Должны были усилиться позиции России на Балтике. Самой же соблазнительной целью были проливы Босфор и Дарданеллы.

И российской дипломатии удалось достичь немалых успехов на этом пути! Так, в ходе частных соглашений 1915–1916 годов Англия и Франция признали за Российской Империей право на Черноморские проливы с Константинополем, прилегающей территорией и прибрежными островами. С аппетитами воюющей России западным демократиям поневоле приходилось считаться. В декабре 1916 года император Николай озвучил эти цели войны в своём приказе войскам.

§ 4.2. Но вот к власти – на место прежних «изменников и шпионов» – приходит патриотическое и воинственное Временное правительство. Пост министра иностранных дел занимает один из главных сокрушителей старого режима – лидер кадетской партии Милюков, за свой исступлённый империализм давно прозванный Милюковым-Дарданелльским.

Казалось бы, Бог с ней, с внутренней политикой (где в неразрешимом клубке схлестнулись интересы разных классов и сословий: земельный вопрос, вопрос о форме правления и т. д.); но уж во внешней-то политике теперь никаких колебаний быть не должно?! Вперёд, до полной победы, до окончательного разгрома коварного врага, до достижения заявленных Россией целей войны! Уж если царский премьер-министр Штюрмер обещал, что в отношении Германии со стороны России не будет «ни милости, ни пощады», то чего другого можно ждать от сменивших этого «немецкого ставленника» патриотов?

Однако новая власть должна официально высказать своё отношение к войне, довести до сведения народа свои внешнеполитические цели и планы. И Временное правительство это сделало. Но как! В марте 1917 года выходит «Декларация Временного правительства о задачах войны». Начинается эта Декларация своеобразной преамбулой: «Граждане! Временное правительство, обсудив военное положение русского государства, во имя долга перед страной решило прямо и открыто сказать народу всю правду. Свергнутая ныне власть оставила дело обороны страны в тяжёлом расстроенном положении. Своим преступным бездействием и своими неумелыми мерами она внесла разруху в наши финансы, в дело продовольствия и перевозок, в дело снабжения армии. Она подорвала наш хозяйственный строй».

Вот это декларация о задачах войны! Не декларация правительства, а вопли истеричной бабы на пожаре: «Ратуйте!» К чему такое удивительное вступление?! Зачем правительству сеять панику в стране («всё пропало, всё пропало»)?

Это становится понятным после прочтения центральной части Декларации: «Предоставляя воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировою войной и её окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом ныне же заявить, что цель свободной России не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ не добивается усиления внешней мощи своей за счёт других народов, он не ставит своей целью ничьего порабощения и унижения».

Вот это фокус! Выходит, в вещевом мешке наших думских империалистов лежал вовсе не «маршальский жезл» (ключи от Босфора, единая Польша, крест над Святой Софией), а… «прочный мир на основе самоопределения»?! Внезапно выяснилось, что никакие приобретения по итогам войны России уже не нужны? Русскому народу, оказывается, вообще ничего не надо! – он третий год истекает кровью в тяжелейшей войне только ради того, чтобы другим народам было хорошо!

Позвольте, позвольте… А как же ноябрьская речь Милюкова?! Слова-то какие! – «во имя достижения наших национальных интересов», «во имя миллионов жертв и потоков пролитой крови»… И про злодея Штюрмера как убедительно…(Ведь тот колбасник, чего доброго, и впрямь заключил бы позорный мир! – без Константинополя и без проливов…) Конечно, надо было его срочно убирать, распутинского ставленника!

Но вот, слава Богу, немца Штюрмера убрали, подлеца Гришку – ухлопали, Николашку и Сашку – свергли. «Милюков-Дарданелльский» теперь уже не трибун оппозиции, а министр иностранных дел свободной России! И… что? Что же произошло за какие-то четыре месяца после той программной речи? Что изменилось? Почему наши думские «ястребы» вдруг обратились в «голубей мира»?! Что случилось?

Да ничего… Просто обманули они вас, дорогие граждане свободной России! Под ту словесную трескотню они свергли законную власть в стране, сами стали властью… А воевать они и не думали! Худой-то мир, как известно, лучше доброй ссоры? А уж если вам так хотелось довести войну до победного конца, то это вам надо было крепче держаться за царя Николая… Ну, этого, конечно, вам вслух никто не скажет.

Теперь понятно, для чего было нужно такое паническое вступление? – для того чтобы князю Львову, подписавшему эту преступную декларацию, и его коллегам-министрам было легче предавать интересы России! Для этого и соединили в декларации «ужа и ежа»: мол, во-первых, мы и так уже безвозвратно погибли (естественно, не по нашей вине, а по вине проклятого царского правительства), а во-вторых, любые военные трофеи нам претят (как аморальные).

Керенский впоследствии, в своих мемуарах, комментировал эту ситуацию следующим образом: «26 февраля русский посол в Париже А.П. Извольский передал в Россию текст ноты, вручённой ему на Кэ дОрсе, в которой Франция соглашалась на полную свободу России при решении вопроса о её западных границах. Однако его сообщение попало по случаю в руки Временного правительства…». Ну, и как же Временное правительство поступило с этими свалившимися на него плодами чужих трудов?! Вот как: «Выражаясь дипломатическим языком, мы заявили: «Временное правительство предлагает, чтобы все державы совместно пересмотрели цели войны, и констатирует, что Россия, со своей стороны, готова в интересах скорейшего заключения мира отказаться от своей доли притязаний при условии, что другие союзные державы поступят так же».

То есть для нового российского правительства единственная «цель войны» – это «скорейшее заключение мира»!

§ 4.3. Как же ответили союзники на декларацию Временного правительства? Суть их ответов сводилась к тому, что сами они поступиться национальными интересами не готовы, но если Россия откажется от своей доли добычи, они возражать не будут. Собственно говоря, ознакомившись с этой декларацией, всякий проницательный человек уже тогда, в марте 1917-го, мог предвидеть всё то, что предпримет Временное правительство в дальнейшем.

И надо сказать, что страны Антанты весьма оперативно реагировали на события в России – и на переворот (свергнувший то правительство, с которым они договаривались о дележе трофеев), и на декларации «февралистов», и на последовавший разгром Вооружённых Сил… В апреле 1917 года Англия, Франция и США принимают решение об интернационализации Черноморских проливов после победы. Решили теперь, что не будут они российскими, а будут «ничьими»! А ведь это была одна из самых лакомых целей России в Мировой войне.

Как отреагировало на эту дипломатическую «подножку» Временное правительство? Стало протестовать? Заявило, что это непорядочно по отношению к России, проливающей кровь за общие интересы союзников? Реагировало Временное правительство очень странно.

К маю 1917-го Милюкова на посту министра иностранных дел сменил другой видный «февралист» – мультимиллионер Терещенко, крупный сахарозаводчик, банкир и землевладелец, известный меценат и масон (один из главных антиправительственных заговорщиков, сразу после Февральского переворота занявший важнейший пост министра финансов). Вот что говорил министр иностранных дел свободной России Терещенко: «Формула мира без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов, вполне может обеспечить национальные интересы России. Россия может обойтись без завоеваний. Интернациональный статут, обеспечивающий пользование проливами всем прибрежным странам, откроет ей выход в Средиземное море. А принцип свободного самоопределения народов будет благоприятствовать России больше, чем Германии, ибо балканские народы, имея свободу выбора, будут гораздо больше стремиться к сближению с Россией, чем с Германией».

То есть: что, не хотят давать нам проливы? – ну и не надо! Мы и сами не хотим. Россия – не чета другим странам; она и без завоеваний может обойтись (одной «духовностью»). А больше всего ей пойдёт на пользу принцип свободного самоопределения народов. Сами все к нам прибегут…

Правда, уже в июне 1917-го под этот «принцип самоопределения» от России пожелала обособиться Украина. Центральная Рада в разгар войны, не дожидаясь никакого Учредительного Собрания, собственным «универсалом» в одностороннем порядке объявила украинскую автономию. Переговоры с Центральной Радой вели Керенский, Терещенко и Церетели. И – без боя сдали все позиции: признали полномочия самозваной Рады и фактически отдали ей юго-западные губернии… Признание Временным правительством «Генерального Секретариата» в качестве «высшего органа управления краевыми делами на Украине» было откровенным актом государственной измены!

Здесь надо особо подчеркнуть, что господа министры прекрасно осознавали, что они делают, – и тогда, летом 1917-го, и впоследствии, в эмиграции. Так, например, председатель правительства Керенский в своём выступлении на французском радио в 1953 году с гордостью заявлял: «Временное правительство немедленно вернуло Финляндии все права при одном единственном условии: независимость Финляндии должна быть принята Учредительным Собранием. Одновременно мы провозгласили и независимость Польши. Начал разрабатываться режим предоставления независимости для прибалтийских стран, для Украины».

То есть даже Украину эти господа искренне считали чужеземной колонией, которой придётся возвращать независимость! Справедливости ради надо сказать, что министры-кадеты, имевшие свою точку зрения на украинский вопрос, предпочли «умыть руки» и выйти из состава правительства.

Интересна политическая фразеология Терещенко: глава российского МИДа активно использовал в своей дипломатической практике фразы о «мире без аннексий и контрибуций», о недопущении «явных и скрытых аннексий» и т. п. Придумал он их не сам. Министр-капиталист всего лишь добросовестно цитировал манифест Циммервальдской конференции (составленный лично Львом Давыдовичем Троцким), призывавший немедленно начать борьбу «за мир без аннексий и контрибуций»: «Такой мир возможен только при осуждении всяких помыслов о насилии над правами и свободами народов. Занятие целых стран или их отдельных частей не должно вести к их насильственному присоединению. Никаких аннексий, ни открытых, ни скрытых, никаких насильственных экономических присоединений, которые вследствие неизбежно связанного с ними политического бесправия носят ещё более невыносимый характер».

На «циммервальдской платформе» стоял Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов (конкурент Временного правительства в системе двоевластия). Но при этом членами Петросовета были и министр юстиции (а затем – военный министр, глава правительства и верховный главнокомандующий) Керенский, и министр земледелия Чернов, и министр труда Скобелев, и министр почт и телеграфов Церетели, и министр внутренних дел Авксентьев. Двоевластие было весьма специфическим – «сообщающимся» и «взаимопроникающим»!

§ 4.4. По поводу двоевластия 1917 года и его оценки историками надо сделать несколько общих замечаний. Было бы глупо отрицать тот очевидный факт, что Временное правительство и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов – не одно и то же. Средний министр Временного правительства был значительно «правее» среднего депутата Петросовета. И отношения между правительством и Советом всегда были непростыми!

Но не стоит и чрезмерно драматизировать ситуацию. На вернувшегося из эмиграции Ленина (с его «Апрельскими тезисами» и лозунгом «Вся власть Советам!») эсеро-меньшевистское большинство Петросовета смотрело как на опасного экстремиста. Само же – стремилось к коалиции с правительством. К тому же самому – к созданию широкой межпартийной коалиции – изначально стремились такие влиятельные члены Временного правительства как Керенский, Терещенко и Некрасов.

Большевики, свергнувшие Временное правительство в октябре 1917-го под лозунгом «Вся власть Советам!», дали хороший повод для последующих исторических спекуляций. Причём грешила этим не только советская историография, но и эмигрантская. С советскими историками – с теми всё понятно. Поскольку власть в СССР была (номинально) советской – надо было искать «славные корни», всячески выпячивая роль Советов, подчёркивая их решающее значение во всех событиях 1917 года. Заодно – помогать коммунистам примазаться к славе ниспровергателей царизма (хотя уж в этом-то грехе они были вовсе не повинны!). На таких идеологических установках было воспитано несколько поколений отечественных историков.

У историков и мемуаристов русского зарубежья (а среди них было немало активных участников «освободительного движения» и Русской революции) имелись свои резоны для «актуализации» темы двоевластия: стремление задним числом оправдать свою деятельность, нежелание признать собственную разрушительную роль в судьбе России… И хотя полноценной «школы» эти беженцы не воспитали, у них и сейчас находятся последователи – идейные либералы, кудахчущие о «подвиге среднего пути», о «трагедии русского либерализма», о «России между двух диктатур» и т. п.

Но все эти лукавые интерпретации не могут заслонить очевидной истины: главная вина за развал российской государственности в 1917 году лежит на русских либералах, членах Временного правительства. Тем более странными выглядят ссылки на Советы (с их пожеланиями и «воззваниями») в вопросах международной дипломатии, где у признанного всем миром Временного правительства и его МИДа сохранялась «монополия на власть».

§ 4.5. Однако же Терещенко на протяжении своего руководства российской дипломатией (с мая по октябрь 1917 года) скатывался всё дальше и дальше по пути уступок – всем и вся. Так, в отношении Германии российский МИД постепенно склонился к идее восстановления довоенного статус-кво. Послевоенный Константинополь рассматривался исключительно как «вольный город».

А кончилось всё тем, что в октябре 1917-го Терещенко выступил с «программой-минимум», состоящей из трёх пунктов и содержащей следующие требования: Во-первых, сохранение доступа России к Балтийскому морю и недопущение создания здесь прогерманских государств. Это после окончания-то войны! – чтоб не отобрали у России выход к Балтийскому морю! А долженствующие появиться новые прибалтийские государства, «прогерманская ориентация» которых нежелательна, – это бывшие российские Латвия и Литва. Во-вторых, обеспечение выхода России к южным морям. Это – вместо чаемых русских Дарданелл и креста над Святой Софией! В-третьих, обеспечение экономической независимости России.

Если бы кто-нибудь из царских министров предложил подобную «внешнеполитическую программу» в 1914-м – 1916-м году, его бы сразу повесили. И правильно бы сделали… Правда, никто из них ничего подобного и не предлагал (но либеральная оппозиция всё равно называла их изменниками и ставленниками «немецкой партии»). И вот вчерашняя оппозиция становится властью и за несколько месяцев сдаёт абсолютно все позиции на международной арене, доведя Россию до такого неслыханного позора!

Как раз к осени 1917 года новая демократическая власть до смерти замучила в Петропавловской крепости бывшего премьер-министра и министра иностранных дел Российской Империи Штюрмера. Лишь за несколько дней до смерти страдавшего уремией 69-летнего старика перевели из тюремной камеры в больницу, где он и умер. «Февралисты» обвиняли Штюрмера в государственной измене, хотя никаких доказательств его вины не было (как не было и самой вины).

Судьба министра иностранных дел Терещенко сложилась куда удачнее! После Октябрьского переворота он тоже немного посидел в Петропавловской крепости, но затем был освобождён (представители Антанты походатайствовали перед Лениным) и благополучно выехал за границу. Впоследствии он с успехом занимался бизнесом во многих странах, владел несколькими банками и компаниями, купался в роскоши (к которой всегда имел пристрастие). После смерти Терещенко в 1956 году «Таймс» поместила на своих страницах развёрнутый некролог, отмечавший, что покойный «избрал в качестве образа жизни космополитический дилетантизм», и заканчивающийся примечательными словами: «Его смерть – это потеря для финансовых кругов многих европейских столиц».

Возможно, слова о «потере» для финансовых кругов европейских столиц были простой вежливостью со стороны автора некролога, лорда Бранда. Но одно можно сказать с уверенностью: как минимум для одной европейской столицы – Санкт-Петербурга – было бы лучше, если б смерть Терещенко (и всех его коллег по кабинету) наступила как можно раньше. Желательно – ещё до их прихода во власть.

 

Глава 5

§ 5.1. Итак, плоды будущей победы – уже сполна оплаченные неисчислимыми жертвами, принесёнными на её алтарь (что особо подчёркивал Милюков в своей ноябрьской речи), – к марту 1917-го оказались внезапно не нужны! Временное правительство сразу же заявило о том, что не желает вести войну до достижения ранее поставленных целей. Внешнеполитические цели у Временного правительства оказались те же, что у левых социалистов, – «прочный мир на основе самоопределения народов»; да ещё без аннексий и контрибуций! Тем самым откровенно предавались интересы России и обесценивались реки крови, пролитой русской армией на фронтах войны.

Именно предательство интересов своей страны – самое страшное преступление Временного правительства. Собственно говоря, именно это нас и должно интересовать прежде всего. Но предавали «февралисты» не только Россию – предавали они и союзников! Это предательство своих «братьев по оружию» проявилось в тайной подготовке Временным правительством… сепаратного мира с врагом.

Измена новых правителей «демократической России» союзническому долгу – исторический факт. Никакой тебе конспирологии, всё очевидно. Тот же Керенский в своих мемуарах рассуждал об этом совершенно спокойно: «Союзные правительства почувствовали, и вполне справедливо, что революция вывела Россию из членов Антанты». Не больше, не меньше.

Однако у нас об этом никогда не было принято говорить, так что широкой публике сия пикантная подробность Русской революции вовсе не известна.

Начать надо с того, что сообщение о февральском перевороте было сразу воспринято по другую сторону фронта как счастливая весть. В стане Центральных держав наметилось радостное оживление: оптимистичные нотки появились и в секретной дипломатической переписке (например, в письме Карла Первого Вильгельму Второму), и на страницах австро-германской прессы. Очень многие выражали надежду на скорые перемены к лучшему – то есть на заключение Россией сепаратного мира с Центральными державами.

В свете этого смешно читать сегодняшние откровения Николая Старикова, умудрившегося написать на страницах своего боевика «Кто убил Российскую империю?», что «спасительный сепаратный мир кайзер Вильгельм мог пытаться заключить только со своим венценосным племянником Ники, а не со сторонниками «войны до победного конца», из которых комплектовалась новая российская власть. В тот момент это было ясно всем». Да вот нет же! – в действительности всё обстояло как раз наоборот!

Не менее забавно и то, что за несколько месяцев до Февральской революции, в ноябре 1916-го, оппозиционер Милюков с трибуны Государственной Думы обвинял тогдашнего министра иностранных дел Штюрмера в готовности заключить сепаратный мир – основываясь на публикациях в германских и австрийских газетах. Что, если бы кто-нибудь подошёл теперь с такими же «аргументами» к новому министру иностранных дел Милюкову – потрясая свежим номером «Теглихес Цинцинатир фольксблат»?

Поскольку лучи австро-германского оптимизма расходились по всему миру, Временному правительству пришлось официально на это отреагировать – хотя бы для успокоения союзников. Антанту и так насторожила мартовская декларация Временного правительства о задачах войны. В результате правительствам союзных держав была разослана специальная нота, известная как «нота Милюкова». В ней российский министр иностранных дел следующим образом объяснил появление слухов о скором мире: «Враги наши в последнее время старались внести раздор в межсоюзные отношения, распространяя вздорные сообщения, будто Россия готова заключить сепаратный мир с срединными монархиями».

Что ж, звучит резонно! Одно только непонятно: почему подобные здравые мысли – о коварных немцах, пытающихся путём клеветы посеять смуту и недоверие в рядах противника, – не приходили в голову Милюкова раньше (скажем, в ноябре 1916-го)?

§ 5.2. Суть «ноты Милюкова» заключалась в подтверждении Временным правительством прежних обязательств России по отношению к союзникам. В ней Милюков заверяет и успокаивает западные демократии: «Само собой разумеется, как это и сказано в сообщаемом документе, Временное правительство, ограждая права нашей родины, будет вполне соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников». А самым главным из этих обязательств – если кто не помнит – было соблюдение совместной англо-франко-русской декларации 1914 года о не-заключении сепаратного мира («правительства России, Франции и Великобритании взаимно обязуются не заключать отдельного мира в течение настоящей войны»).

Но даже эти заверения Милюкова – хоть они и были пустой декларацией – привели к кризису внутри Временного правительства. Министр юстиции Керенский настоял на отставке Милюкова и создании коалиционного кабинета (с участием представителей социалистических партий). Председатель правительства князь Львов с этим согласился; Милюков ушёл в отставку, а освободившееся место главы МИДа занял министр финансов Терещенко. А параллельно – российскими дипломатами проводилось прощупывание почвы на предмет заключения сепаратного мира с Болгарией и Турцией! Однако же Болгария и Турция – второстепенные участники Четверного Союза, ведомые (если угодно, «сателлиты»). Идя на сепаратный мир со слабейшими из противников, Россия, разумеется, совершала весьма неоднозначный поступок; в том числе – с точки зрения соблюдения собственных интересов. Недаром союзники были не против таких соглашений.

Но как быть с главными хищниками – Австрией и Германией? Отношение всего мира к этим двум главным виновникам развязывания Мировой войны (притом – самым могущественным из держав Четверного Союза) было принципиально иным. Австро-германская военная мощь, помноженная на алчность и агрессивность их правительств, смущала даже левых социалистов-интернационалистов!

Так, в мае 1917 года Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов обратился с очередным воззванием «к социалистам всего мира». В этом воззвании, помимо прочего, содержался следующий принципиальный момент: «Революционная демократия России не хочет сепаратного мира, который развязал бы руки австро-германскому союзу. Она знает, что такой мир был бы изменой делу рабочей демократии всех стран, которая очутилась бы связанной по рукам и ногам перед миром торжествующего империализма. Она знает, что такой мир мог бы привести к военному разгрому других стран».

Весьма резонное предупреждение! Действительно, «развязавшись» на Востоке, немцы и австрийцы потом очень даже успешно воевали на Западе – чуть не дойдя в 1918 году до Парижа! После прекращения боевых действий на Востоке боевые действия на Западе продолжалась с тем большим ожесточением (так что многие лидеры Антанты – например, премьер-министр Великобритании Ллойд-Джордж – ещё в начале 1918 года сомневались в возможности военной победы над Центральными державами).

Тут надо ещё раз напомнить, что с 1915 года Срединные монархии, задыхавшиеся в кольце фронтов и морской блокады, периодически предлагали своим противникам мир – но все их предложения решительно отвергались (в том числе и правительством Николая Второго). А вот у «февралистов» было совсем иное отношение как к турецким и болгарским, так и к австро-немецким мирным инициативам! Так, известно о многочисленных попытках заключения сепаратного мира, предпринятых на протяжении 1917 года правительством Австро-Венгрии. Первоначально австрийцы пытались совратить наших союзников (но получили убедительный «отлуп»). Тогда они сменили вектор своих усилий и взялись за «воинственное» и «верное союзникам» Временное правительство. И вот тут-то – встретили полное понимание и взаимность!

§ 5.3. Дабы не уподобляться депутату Милюкову, с его слепым доверием к иностранным источникам, не будем здесь цитировать воспоминания чужеземных министров (которые потом так поразят эмигранта Милюкова) – послушаем лучше председателя российского Временного правительства!

На протяжении ноября 1953 года на Парижском радио состоялась серия передач: известный французский журналист Роже Лютеньо беседовал в эфире с бывшим российским премьер-министром Керенским. Выше уже приводились выдержки из этих бесед. В ходе тех радиоэфиров Керенский поведал немало интересного. Вот, например, Лютеньо спрашивает своего собеседника об обстоятельствах Октябрьского переворота: «Большевики начали восстание как раз в то время, когда Австро-Венгрия предложила России сепаратный мир. Известие о нём пришло 6 ноября. Как бы развивались события, если бы обращение из Вены с предложением о мире стало Вам доступно на сутки раньше?»

Керенский не испытывает перед гражданином Франции никакого смущения и отвечает ему так: «Я сейчас коснусь самого трагического момента в истории России, а может быть, и всей мировой истории. Нам надо было любой ценой продержаться до окончания военной кампании 1917 года. Мы уже подготовили сепаратный мир с Болгарией и Турцией, но не имели сведений от Австро-Венгрии. Временное правительство находилось между двух огней. С одной стороны – Германия и большевики, которые боялись того, что Австро-Венгрия заключит с нами сепаратный мир. С другой – правительства Франции и Великобритании, которые не питали никаких симпатий к нашему правительству… И вот совершенно неожиданно мы получили информацию из Швеции: некий господин явится к нам с предложением австрийцев о сепаратном мире! Но было слишком поздно, большевики уже выступили».

То же самое Керенский писал и в своих мемуарах (в 24-й главе, названной «Заключительная стадия борьбы за мою Россию»). Приведём сей цинизм полностью: «К 15 ноября предполагалось заключить сепаратный мир России с Турцией и Болгарией. Вдруг совершенно неожиданно где-то 20 октября мы получили секретное послание от министра иностранных дел Австро-Венгрии графа Чернина. В письме, которое пришло к нам через Швецию, говорилось, что Австро-Венгрия втайне от Германии готова подписать с нами мир. Предполагалось, что представители Вены прибудут на конференцию о целях войны, которая должна была открыться в Париже 3 ноября. Вполне вероятно, что Людендорф и все другие сторонники войны до последней капли крови узнали об этом раньше нас. А посему задача Людендорфа сводилась теперь к тому, чтобы помешать Австрии выйти из войны, а план Ленина – к захвату власти до того, как правительство сможет разыграть эту козырную карту, лишив его тем самым всех шансов на захват власти».

Так что сепаратный мир, заключённый с внешними врагами, – это «козырная карта» Временного правительства (которую оно, видите ли, по вине поторопившихся большевиков «не успело разыграть»)!

Чтобы оправдать такое откровенное предательство, Керенский в 22-й главе своих мемуаров («Союзники и русское правительство») делает великое открытие в военной истории: «В конце концов в 1917 году Германия попала в критическое, если не безнадёжное, положение. Её военные специалисты осознали, что силой оружия Германии войну уже не выиграть. Австрия и Турция, по сути дела, потерпели полное поражение и тяжёлыми жерновами повисли на шее Германии».

Это опять-таки случай так называемого вранья… То, что Центральные державы упустили военную инициативу и не имеют шансов на победу в затяжной войне против всего мира, стало очевидно уже к 1915 году! Однако воевать можно было ещё долго, и с переменным успехом. Недаром даже Болгария капитулирует только к октябрю, а Турция – к ноябрю 1918-го! Что же касается Австрийской Империи, то она послала Временному правительству предложение о сепаратном мире в самый разгар своих военных побед!

Именно в октябре-ноябре 1917 года на Итальянском фронте разворачивалось одно из крупнейших сражений Первой Мировой войны – битва при Капоретто. В ходе этой беспрецедентной по масштабу и успеху операции австро-германскому командованию удалось прорвать Итальянский фронт на большом протяжении и развить успешное наступление, в результате чего итальянские войска обратились в паническое бегство. В военной истории эти события часто называют «катастрофа при Капоретто».

Военный разгром вынудил уйти в отставку правительство Италии, а ситуация на Итальянском фронте была стабилизирована только благодаря массированной переброске английских и французских дивизий. Конечно, в такой момент сепаратный мир с Россией (читай: гарантированный безопасный тыл – вместо ещё одного фронта) был бы лучшим подарком Его Императорскому Величеству Карлу Первому!

Только с одной Германией Керенский и Терещенко не спешили заключать сепаратный мир. Впрочем, и по этому вопросу во Временном правительстве мнения разделились: так, военный министр Верховский настоятельно требовал (и на правительственных заседаниях, и в выступлениях перед комиссиями Временного совета Российской республики) немедленно обратиться к Германии с просьбой о сепаратном мире! Но тут Керенский и Терещенко рассчитывали «продержаться до окончания военной кампании 1917 года» – не знали, что им самим времени отпущено всего ничего…

Так что хитромудрое Временное правительство совсем чуть-чуть не успело выйти из войны – гады-большевики помешали. Вот что было главным «камнем преткновения» между большевиками и Временным правительством: кто первым заключит сепаратный мир! Несмотря на это, многие россияне и поныне думают, будто Россия вошла бы в число держав-победительниц в Мировой войне, – «если б не большевики».

§ 5.4. Правда, иные умники (далёкие от военного дела) могут на это заметить: а много ли пользы было союзникам от русской армии образца октября-ноября 1917-го?

Какая разница – остаётся такая армия на фронте (митингуя, «братаясь» и дезертируя) или же в полном составе расходится по домам? Разница есть. И союзники – которым приходилось сдерживать последний отчаянный натиск немцев и австрийцев на Западном и Итальянском фронте – прекрасно это понимали.

Уинстон Черчилль впоследствии так писал о важности Восточного фронта: «В 1917 году русский фронт был сломлен и деморализован. Революция и мятеж подорвали мужество этой великой дисциплинированной армии, и положение на фронте было неописуемым. И всё же, пока не был заключён договор о ликвидации этого фронта, свыше полутора миллионов немцев были скованы на этом фронте, даже при его самом плачевном и небоеспособном состоянии. Как только этот фронт был ликвидирован, миллион немцев и пять тысяч орудий были переброшены на запад и в последнюю минуту чуть не изменили ход войны и едва не навязали нам гибельный мир».

Стоит также обратить внимание на рассуждения Керенского – естественно, не эпохи «борьбы с царизмом», а позднейшие, эмигрантские! – о внешней политике Николая Второго.

По поводу прежних обвинений царя в подготовке сепаратного мира Керенский в своих воспоминаниях и исторических опусах высказывается предельно чётко: «Царь, конечно же, скорее мог утвердить план разгрома Петрограда, чем план сепаратного мира». И даже так: «Но в одном он был чист: вступив в войну и связав судьбу России с судьбой союзных с ней стран, он до самого конца, до самой своей мученической смерти, ни на какие соблазнительные компромиссы с Германией не шёл». Хорошо! – стало быть, ни в какой измене «царизм» повинен не был. Но… в чём же тогда состояла вина Николая Второго и его правительства?

Тут держись крепче! Керенский-мемуарист даже сочувствует честному и прекраснодушному императору: «Этот человек трагической судьбы любил свою страну с беззаветной преданностью и не захотел покупать отсрочку капитуляцией перед кайзером. Думай Николай II больше о своём благополучии, чем о чести и достоинстве России, он бы наверняка нашёл путь к соглашению с кайзером». Ну, а уж если даже для России Николая Второго в столкновении с немецкой мощью могло быть только одно спасение – «соглашение с кайзером», – то что говорить о демократической России Керенского образца 1917 года?

Остаётся только горько вопросить подданных Российской Империи и её союзников, приветствовавших февральский переворот: на что же вы променяли русского царя?!