Глава 1

§ 1.1. При Советской власти вакханалия клеветы в отношении последнего царя не утихла, а напротив – получила своё дальнейшее развитие. Очередная кампания лжи о Николае Втором и его семье началась непосредственно в момент цареубийства. Достаточно сказать, что согласно официальной версии Советской власти – озвученной 19 июля 1918 года «Правдой» и «Известиями ВЦИК», – расстрелян был только бывший император, а Александра Фёдоровна и наследник Алексей Николаевич были куда-то перевезены. О царских дочерях и лицах, сопровождавших царскую семью, вообще ничего не говорилось.

Помимо официальных сообщений в советской печати, для дезинформации мировой общественности были задействованы дипломатические каналы. Так, большевики ещё в сентябре 1918 года торговались по поводу условий обмена царской семьи со своими «бизнес-партнёрами» немцами (которых они в июле 1918-го уведомили о том, что Александра Фёдоровна и царские дочери якобы переправлены в Пермь, где им ничто не угрожает).

Характерно и то, что Ленин велел держать в неведении о судьбе царской семьи даже советского полпреда в Германии Иоффе! – «чтобы ему там было легче врать». Врать и не попадаться – всегда было главной заботой Советской власти. Сами большевистские вожди продолжали беззастенчиво врать о судьбе царской семьи на протяжении всей Гражданской войны. Даже в 1922 году, на Генуэзской конференции, нарком иностранных дел Чичерин ссылался на газетные сообщения о том, что царские дочери находятся… в Америке.

Возможно, коммунисты так и врали бы вплоть до крушения СССР, да вот врать-то с каждым днём становилось всё труднее! Дело в том, что дипломаты Вильгельма Второго изначально отнеслись к их брехне без особого доверия и в своей внутренней переписке выражались вполне определённо: «Теперь уже, пожалуй, нет сомнения, что чудовищно убиты также царица и дети царя, что распоряжение было дано здешним центральным правительством, а полномочия по выбору времени и формы исполнения были переданы Екатеринбургскому совету». Надо сказать, что немецкие дипломатические представители проявили большую проницательность!

А в 1920 году в Лондоне вышла книга корреспондента «Таймс» (и – одного из участников расследования обстоятельств цареубийства) Вильтона «Последние дни Романовых». В 1922 году в белом Владивостоке издаётся книга бывшего руководителя колчаковской следственной комиссии генерала Дитерихса «Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале». В связи с последовавшим вскоре падением белого Приморья книга не была распродана, но часть тиража удалось вывезти за границу (так что книга начала распространяться в Харбине – главной колонии русских беженцев на Дальнем Востоке).

Забавно, что порой проговаривались и сами коммунисты «на местах»! Так, ещё в 1921 году в Екатеринбурге был издан сборник «Рабочая революция на Урале», содержащий, в числе прочего, статью «Последние дни последнего царя» (весьма откровенно повествующую об убийстве царской семьи). Сборник был изъят из обращения, однако выдержки из него, а также рецензии и ссылки, появились в советской печати: в 1922 году – в газете «Коммунистический труд», в 1923-м – в книге Василевского (Не-Буквы) «Романовы. Портреты и характеристики».

О свободном мире нечего и говорить! В 1923 году книга Вильтона «Последние дни Романовых» была переиздана русским эмигрантским издательством «Град Китеж» в Берлине. А в 1924 году в Париже публикует материалы своего расследования сам следователь Соколов (на французском языке). В 1925 году книга «Убийство Царской Семьи. Из записок следователя Н.А. Соколова» была опубликована (уже после смерти автора) на русском.

Словом, шила в мешке не утаишь. Поэтому в 1926 году Советы издают у себя книгу «Последние дни Романовых» (позаимствовав название у Вильтона), в которой наконец-то официально признают убийство Николая Второго вместе со всей семьёй. Данный факт надо запомнить! – ибо здесь проявились характерные черты большевистского мифотворчества: стремление к внешнему правдоподобию и боязнь убедительных контраргументов. Но это всё случится позже – в 1920-е годы…

§ 1.2. Пока же – одновременно с физическим уничтожением царской семьи (сразу же, через день после расстрела!) – большевики начинают кампанию по «идеологическому уничтожению» убитых. Информация об убийстве Николая Второго, опубликованная 19 июля 1918 года в «Правде» и «Известиях ВЦИК» под заголовком «Расстрел Николая Романова», соседствовала с ещё одним интересным сообщением. В «Правде» оно было озаглавлено «Материалы», в «Известиях ВЦИК» – «Переписка Николая Романова».

В том сообщении содержалась ссылка на слова председателя ВЦИК Свердлова: «Затем председатель сообщает, что в распоряжении ЦИК находится сейчас чрезвычайно важный материал и документы Николая Романова: его собственноручные дневники, которые он вёл от юности до последнего времени; дневники его жены и детей, переписка Романова и т. д. Имеются, между прочим, письма Григория Распутина к Романову и его семье. Все эти материалы будут разобраны и опубликованы в ближайшее время».

И действительно! – уже 9 августа «Правда» и «Известия» начали публиковать тенденциозно подобранные выдержки из дневников Николая Второго и его переписки. А в сентябре решением ВЦИК для разбора «романовских бумаг» была создана специальная комиссия под руководством главного советского историка Покровского. Напрашивается вопрос: неужели в то время (июль-сентябрь 1918 года) большевикам больше нечего было делать, кроме как заниматься историческими изысканиями?! В стране разгорается Гражданская война, повсюду поднимает голову контрреволюция, Советская власть сметена на всём пространстве от Волги до Тихого океана, а большевистские «любомудры» – поди ж ты! – находят время для исторических штудий…

Конечно, большевикам тогда было «не до истории» (в смысле – не до установления исторической правды). А вот пропаганда в условиях Гражданской войны имела первостепенное значение! И большевики хорошо это понимали.

Кстати, ответ на все возможные вопросы дал сам Покровский – ещё до начала «исторического похода» красных профессоров против убитого царя! Так, 27 июля 1918 года Покровский пишет своей жене – разумеется, в Берн (где ж ещё обитать семьям борцов за народное счастье? – о том, что он разбирает бумаги покойного Николая Второго. И при этом замечает: «Если бы нужно было моральное оправдание Октябрьской революции, достаточно было бы это напечатать, что, впрочем, и будет сделано не сегодня-завтра».

Запомним! Ибо именно этой цели: «моральному оправданию Октябрьской революции» (в том числе – путём очернения убитого царя и его близких), будут посвящены все силы советской исторической науки на протяжении последующих семидесяти лет.

§ 1.3. К сожалению, среди наших современников распространено совершенно неверное видение ситуации. Дескать, после екатеринбургского расстрела в мире сложилось два «подхода», две точки зрения на последнего русского царя и царскую семью. Одна – в Советской России – «большевистская», огульно очернительская. Другая – на Западе – наоборот, приторно-сусальная, идеализированная, ностальгически-эмигрантская… Последняя – бережно поддерживалась поколениями русских изгнанников и РПЦЗ; а затем, после крушения Советской власти, была некритично воспринята и усвоена в современной России. В действительности всё было далеко не так просто!

Надо помнить, что первая – послереволюционная – волна русской эмиграции была представлена, в основном, «идейными февралистами» (настроенными весьма и весьма антимонархически). Теперь, когда всё рухнуло, господам либералам оставалось лишь одно – ещё старательней поливать грязью старый строй (дабы обелить самих себя; оправдать в глазах современников и потомков собственную разрушительную деятельность, вызвавшую обвал горной лавины).

Всё это ярко проявилось ещё в годы Гражданской войны. Ведь практически все белые вожди, члены белых правительств, руководители российских диппредставительств за рубежом и т. д. были «романтиками Февраля» и сторонниками Учредительного Собрания! Больше всего на свете они боялись обвинений в попытке реставрации и старательно открещивались от всего «старорежимного» – могущего бросить тень на их «демократичность».

По этой причине никому из белых вождей не пришло в голову делать «знамя» из Николая Романова (чего якобы так боялись в красной Москве). Отсюда – стремление белых «дистанцироваться» от представителей свергнутой династии (хотя некоторые Романовы были готовы принять непосредственное участие в борьбе с большевизмом).

Мало того! – некоторые белые вожди, признанные «иконы» Белого движения, не останавливались перед самой подлой клеветой на царя и царскую семью. Известны слова командующего Добровольческой армией генерала Корнилова, обращённые к казакам: «Я имел счастье арестовать царскую семью и царицу-изменницу». А что ещё мог сказать генерал Корнилов – в своё время повесивший Георгиевский крест на грудь бунтовщика и убийцы Кирпичникова?

Да и сами Романовы тоже были хороши! Так, например, великий князь Николай Константинович в марте 1917-го отправил главе Временного правительства князю Львову приветственную телеграмму со следующими словами: «Прошу Вас известить меня, могу ли считать себя свободным гражданином после сорокалетнего преследования меня старым режимом».

Ох уж этот старый режим! Как же он всех замордовал! Ничего, большевики по сорок лет никого из великих князей преследовать не будут – быстрей разберутся…

Потом вся эта «антиниколаевская» накипь проявится и в эмиграции. Как в среде «освобождённых революцией» царских родственников (тех, кто сумел ноги унести), так и в среде белого офицерства (корниловцы – те даже в Галлиполи стреляли по палаткам, в которых пели «Боже, царя храни!»). Образованные либералы по палаткам не стреляли – но при всяком удобном случае кололи своими перьями. Стоило только берлинскому издательству опубликовать (в 1923 году) царские дневники, как в кадетском «Руле» уже радостно язвили по поводу того, что они-де «обрисовывают кругозор человека, стоявшего во главе огромной империи в самые трудные минуты её существования».

Было бы куда лучше, если б господа кадеты – хотя бы теперь, «задним числом», – задумались о собственном интеллектуальном кругозоре!

§ 1.4. Стоит сказать несколько слов о профессиональных историках русского зарубежья. Тут следует напомнить, что именно за границей был в своё время издан клеветнический «Последний самодержец». Те славные дореволюционные традиции были продолжены в 20-е – 30-е годы. В частности, линию «Последнего самодержца» развивал гнусный опус о Николае Втором эмигранта Василевского (He-Буквы). Характерно и то, что в 1923 году сей политэмигрант благополучно вернулся в Советскую Россию, где продолжил, на радость Советской власти, публикацию своих антимонархических «изысканий».

Пожалуй, наиболее громким научным именем среди эмигрантов первой волны обладал Милюков. Но именно он был одним из главных виновников постигшего Россию краха; человеком, в котором профессиональный историк-мыслитель был давно и бесповоротно вытеснен лукавым политиком-демагогом. В своих эмигрантских работах Милюков проводил ту же самую идейную линию, какую он гнул, выступая с трибуны Государственной Думы, – очернение царя, царского окружения, царских министров… При этом он продолжал тиражировать самые гнусные измышления о Николае Втором.

Другой видный историк русского зарубежья (пик творчества которого пришёлся на годы эмиграции) – Мельгунов – был более сдержан в оценках и суждениях. В частности, к заслугам Мельгунова-историографа можно отнести убедительное опровержение им выдумок о подготовке царским правительством сепаратного мира.

Однако ж и его социалистическая природа (и – прежняя многолетняя антиправительственная деятельность) давала себя знать! Показательны в этом отношении слова из послереволюционного обращения Мельгунова к русской интеллигенции: «У нас когда-то был один общий враг. И теперь вновь он только один». То есть царский режим был для Мельгунова сродни большевистской диктатуре образца 1918 года! Впрочем, чего же ещё ждать от убеждённого социалиста? А от другого «умеренного» – Пушкарёва? – который в молодые годы был ярым марксистом и почти всё время находился либо под надзором полиции, либо в тюрьме, либо в эмиграции?

Из исследователей, пристально изучавших личность Николая Второго, членов его семьи и представителей «ближнего круга», стоит отметить следователя Соколова – который в своём труде вышел далеко за рамки расследования обстоятельств цареубийства. В то же время, характерной особенностью его позиции (наверняка – искренней!) является демонизация Распутина; представление о нём как о «несознательном шпионе» и проводнике немецкого влияния при дворе.

Безусловно, крупным историком (всю свою эмигрантскую жизнь посвятившим исследованию эпохи Николая Второго!) был Ольденбург. Его апологетическое «Царствование императора Николая II» к настоящему времени переведено на многие языки, выдержало массу переизданий и считается «классикой жанра». Однако надо помнить, что первое издание этой книги состоялось уже после смерти автора (да и то – почти весь тираж пропал из-за начавшегося вторжения нацистской Германии в Югославию). Труд Ольденбурга получит широкую известность и признание только во второй половине 20-го века.

Поэтому ни о каком особенном «монархизме» русской эмиграции говорить не приходится! Она представляла собой клокочущий котёл – распалённых амбиций, уязвлённых самолюбий, взаимных обвинений и межпартийных склок…

Конечно, и среди эмигрантов первой волны встречались люди безыдейные и «внепартийные». Да только от этого не легче! Ведь в 20-м веке на Западе уже процветала безудержная свобода слова, что – в сочетании со страстью западной публики ко всему «жареному» – создавало идеальные условия для творчества этих безыдейных авантюристов. Яркий пример: бывший член «распутинского кружка» Симанович. Его книга «Распутин и евреи. Воспоминания личного секретаря Григория Распутина» (впервые издана в 1921 году в Риге) имела грандиозный успех в странах свободного мира. На протяжении 20-х – 30-х годов она выдержала несколько переизданий, была переведена на европейские языки. При этом – по процентному содержанию лжи «мемуары» Симановича могли бы поспорить с любым порождением советского Агитпропа.

Вся эта литературная халтура подкреплялась многочисленными западными фильмами, смакующими тему Распутина и «распутинщины»: «Распутин – святой грешник», «Распутин – демон с женщиной» и т. п. Интересно, что роль развратного Гришки порой доверяли русским актёрам.

Так что никакого согласного «эмигрантского хора», никакой «дружной отповеди» из-за рубежа (и вообще – никакого достойного «противовеса») большевистской клевете на Николая Второго и его окружение – не было и быть не могло!

Что же касается сусальных сказок, вышедших из-под пера бывших наперсниц императрицы – Вырубовой, Ден и Буксгевден, – то они оставляют после прочтения только чувство неловкости и стыда за авторов и не могут претендовать на какую-либо достоверность. С точки зрения исторической ценности они примерно соответствуют илиодоровскому «Святому чёрту». Это неуклюжее запоздалое «заступничество» со стороны не блиставших умом фрейлин императрицы способно было разве что подлить масла в огонь антиромановской пропаганды.

 

Глава 2

§ 2.1. В Советской же России в это время творилась подлинная вакханалия. Тут и откровенный садизм, с которым смаковался сам факт убийства царской семьи (конечно, после того как Советы сей факт официально признали), и невероятная подлость, с которой клеветали на убитых.

В 20-е – 30-е годы в СССР не было принято стесняться в выражениях, когда речь шла о Николае Втором. Пролетарское искусство буквально исходило желчью по адресу последнего русского царя и его семьи! В качестве наиболее показательных примеров стоит упомянуть повесть «Золотой поезд» Матвеева, «Расстрел Романовых» Тюляпина, «Сказание о Ленине» Крюковой.

Из «звёзд первой величины» в деле глумления над убитыми поспешил отметиться Маяковский. Лично побывав в подвале Ипатьевского дома и подробно расспросив местных коммунистов об участи царской семьи, пролетарский поэт разразился стихотворением «Император». Начало стихотворения – воспоминания автора о каком-то дореволюционном царском выезде: «И вижу – катится ландо, и в этой вот ланде сидит военный молодой в холёной бороде. Перед ним, как чурки, четыре дочурки» (и т. д., если кто не брезгливый…). Потом описывается, как уральский большевик показывает гостю московскому шахту, куда якобы была сброшена царская семья. В конце стихотворения – мораль: «Прельщают многих короны лучи. Пожалте, дворяне и шляхта, корону можно у нас получить, но только вместе с шахтой».

От мастеров слова не отставали мастера кисти. Здесь отличился один из самых бессовестных советских живописцев – Пчёлин. Его шкодливой кисти принадлежат такие идеологически выдержанные полотна как «Казнь Степана Разина», «Казнь Александра Ульянова», «Покушение на Ленина», «Снятие паранджи», «Сожжение икон». Именно ему бывшие руководители Советской власти на Урале Белобородов, Голощёкин и Дидковский (ставшие ко второй половине 20-х годов большими советскими вельможами) заказали к юбилейной дате – десятилетию расстрела царской семьи – картину, посвященную этому достославному событию. Пчёлин не подкачал – написал огромную картину маслом под названием «Передача семьи Романовых Уралсовету» (на которой были изображены не только члены царской семьи, но и сами вельможные заказчики).

§ 2.2. В 20-е годы продолжается раскрутка «распутинской темы» (и вообще – происходит реанимация всех тех легенд, которые ходили о царе и царском окружении в предреволюционную пору).

В 1925 году выходит пьеса «Заговор императрицы», написанная известным красным историком Щёголевым в соавторстве с не менее известным «красным графом» Толстым. Это была невероятная по пошлости (и подлости) вещица! Сюжет пьесы построен на старой «февралистской» легенде: императрица Александра Фёдоровна вместе со своим любовником Распутиным пытаются заключить сепаратный мир с немцами и свергнуть царя Николая. Развратная императрица хочет передать престол Алексею и стать при нём регентшей. Пролог пьесы намекает на возможность подобных «открытий» в будущем: «Революция уже повисла над Петроградом, – они же занимались гаданиями и сверхъестественными чудесами, – в распалённом чаду половой психопатии, изуверства, шарлатанства и уголовщины подготовляли то, что нам ещё не вполне известно».

Премьера состоялась в Москве в марте 1925-го, после чего пьеса моментально разошлась по театральным подмосткам Страны Советов – от столицы до Соловецкого концлагеря включительно! Цель была понятна – «подогреть» в широких массах чувство ненависти и презрения к Николаю Второму и его близким. На беду, «третий Толстой» обладал начатками литературного таланта, умел писать бойко и увлекательно – поэтому «Заговор императрицы» производил на публику более глубокое впечатление, чем какой-нибудь «Гришкин гарем» времён Февральской революции…

Надо также подчеркнуть, что авторы настаивали на исключительно «документальном» (а не художественном) характере произведения. В частности, Щёголев в своём интервью «Красной газете», анонсирующем выход пьесы, прямо заявлял: «Пьеса сплошь историческая. Мы не допускали никакой карикатуры, никакой пародии. Эпоха рисуется в строго реальных тонах. Детали и подробности, которые зрителю могут показаться вымышленными, на деле являются историческими фактами». Вот вам типичный образчик брехни типичного советского историка!

Окрылённые успехом пьесы, Щёголев и Толстой решают не останавливаться на достигнутом и дальше, по-ударному, выполнять социальный заказ. По мотивам «Заговора императрицы» ими создаётся произведение совсем иного жанра, хотя и того же содержания, – историческая фальшивка «Дневник Вырубовой». Эта подделка (или, если угодно, литературная мистификация) публиковалась в 1927–1928 годах на страницах исторического альманаха «Минувшие дни». Проект имел огромный успех. Тиражи «Минувших дней» стремительно росли. Выдержки из «Дневника» активно перепечатывали провинциальные издания. «Дневник Вырубовой» стал распространяться и за границей (в основном, стараниями бывших белогвардейцев, ненавидевших царя и царизм).

В этом лживом опусе на царскую семью выливался очередной ушат грязи. Да ещё какой! «Дневник» порой превосходит своими сюжетцами самые разухабистые фантазии времён Февраля. Вот, например, лже-Вырубова повествует о преступной связи императрицы с генералом Орловым и упоминает о следующем эпизоде дворцовой жизни: «Но в. к. Мария часто звала его к себе чинить машину, и вот несчастный мальчик рассказал ей, что говорил маленький столик, и как руки Орлова и Мамы переплетались, – рассказал всё.

Как и от кого проведал об этом Папа, положительно не знаю. Думаю – от Ромы, ведь он продал и глаза и уши, всё. Папа повёл розыск через Игната. Он пришёл ко мне вечером в таком раздражении, что мне впервые стало страшно царского гнева.

– Гадёныша! Гадёныша! – кричал он.

Я тотчас же поняла, о ком он говорит.

Того, что царских б… (это было его любимое слово) тешит!

Я поняла. Я знала, что так он называл Петрушу. Войдя, мальчик бросился перед ним на колени и побледнел.

Он был уже полумёртв.

Папа спросил:

– Был ты у б…?

– Был…

– И рассказал?

– Да…

– Всё, что слышал от Совы (так называют Агинушку)?

И тут царь ударил его по лицу каким-то очень острым железным предметом… Кровь – и половина подбородка у него отвисла… И опять кровь…

Никакого ответа… Удары… кровь…

Я бросилась к дверям.

– Стой! Смотри и помни!

Я не шевелилась больше.

Потом пришёл Игнат и унёс его в мешке».

Прелестная зарисовка, не правда ли? Тяжело было «мальчикам» служить при дворе Николая Кровавого! До такого «трэша» не додумывались даже после Февраля! Большевики и в этом отношении оказались впереди планеты всей.

§ 2.3. Но тут-то и возникает неожиданный камень преткновения (о который споткнулись многие исследователи эпохи). Дело в том, что «Дневник Вырубовой» уже в 1928 году подвергся разгромной критике со стороны официальной советской науки. Со страниц «Правды» и журнала «Историк-марксист» ведущие советские историки – в том числе Покровский – назвали «Дневник Вырубовой» фальсификацией. И как же нам быть с этим фактом?! Как его «толковать»?

Порой толкуют его весьма оригинально; причём – с привлечением мощного «идеологического базиса»! Так, один из наиболее известных современных исследователей, доктор исторических наук Генрих Иоффе утверждает, что Щёголев и Толстой, живописуя ужасы дворцового разврата и «распутинщины», проявили совершенно ненужную инициативу: «Мы уже отмечали, что «идеологические кампании» большевиков, тем более через 10 лет после прихода к власти, вряд ли нуждались в распутиниаде».

Это почему же?! «Февралисты» – нуждались, а большевики (ещё худшие враги Престола) – не нуждались! Чем же большевики так отличались в этом вопросе от «февралистов»?

Тут придётся привести развёрнутую цитату (ибо аргументация Иоффе очень уж показательна!): «Между тем приравнивать «февральских либералов» к «октябрьским большевикам» с точки зрения их стремления к компрометации царизма, пожалуй, так же «справедливо», как называть щёголевское издание материалов ЧСК «семью маленькими томиками». Ведь если послефевральская либеральная публицистика, а частично и историография такую цель перед собой действительно ставили, то большевистская (советская) историография Распутиным как средством «подрыва» политического лица царизма практически не интересовалась. Поэтому утверждать, что, например, публикация в 1927 г. журналом «Минувшие дни» сфабрикованного «Дневника Вырубовой», в котором красочно расписывался «романовско-распутинский маразм», якобы была в русле «мощной идеологической кампании по дискредитации царизма» (с. 16) – неверно. Публикация фальшивки тогда же была резко осуждена в журнале «Историк-марксист» как нечто такое, что «сеет заблуждения научного характера». Советская историография стремилась представить крушение царизма, говоря современным языком, итогом «системного кризиса», а Распутин в соответствии с этим подходом являл собой далеко не самое главное его проявление».

Здорово, что и говорить! Стало быть, «тайны петербургского двора» и проходимцы типа Распутина были советским историкам попросту не интересны – ибо, в соответствии с марксистской наукой, роль всех этих факторов в крушении царского режима вторична. Следовательно, «октябрьским большевикам» (в отличие от «февральских либералов») очернять последнего царя и его окружение, выпячивать тему распутинского влияния и т. п., – не требовалось! Актуализировать такие «частности» – значило бы противоречить идее закономерности и неизбежности революции.

Да уж так ли это?! Оставим пока в стороне марксистско-ленинскую теорию и вспомним о вещах более важных. Наука-наукой, а того же «чудовищного Распутина» поставил «во главе царской шайки» лично создатель Советского государства Ульянов-Ленин! Ещё в марте 1917 года – в своих «Письмах из далека». В тех же мартовских «Письмах» Ленин называл «распутинщину» едва ли не главной угрозой для России: «Рабочие хотят республики, а республика есть гораздо более «упорядоченное» правительство, чем монархия. Чем гарантирован народ от того, что второй Романов не заведёт себе второго Распутина?»

Не будем забывать и об исключительном внимании к «личности в истории» профессора Покровского. Покровский очень даже любил «мочить по персоналиям»! Достаточно вспомнить его гротескные изображения отвратительных русских правителей, церковных иерархов, полководцев и т. д. Исступлённое очернительство всех мало-мальски заметных деятелей русской истории было одной из важнейших составляющих его творчества. Так что теоретические представления об «исторических закономерностях» и «системном кризисе» власти никогда не мешали большевикам демонизировать и очернять конкретных представителей царского режима!

В частности, на личность Распутина большевики всегда обращали самое пристальное внимание. Чего стоит особое упоминание «писем Григория Распутина к Романову и его семье» (в «Правде» и «Известиях») – сразу под официальным сообщением о расстреле бывшего царя! Не надо забывать и о том, что коммунистов никакие противоречия с их собственной теорией не могут смутить в принципе. У них всегда наготове ответ: мол, такие дела – «диалектика»…

Так что в действиях Щёголева-Толстого и издателей «Минувших дней» не было абсолютно ничего «несвоевременного», ничего «несвойственного критике царизма с ленинских позиций»!

§ 2.4. И всё же – несмотря на хлёсткие фразы в публицистических работах Ленина, несмотря на порочность и дурновкусие исторических трудов Покровского, – в данном случае, похоже, профессиональные историки (хоть и советские) побрезговали такой низкосортной агиткой, справедливо расценив её как «вылазку бульварщины»? И – дружно «прихлопнули» её?! Так можно ли после этого взваливать на Советскую власть (помимо и без того тяготеющих на ней бесчисленных грехов) ещё и этот: фабрикацию заведомо лживых обвинений и распространение грязных слухов вокруг имени последнего царя?

Не только можно, но и нужно! Ибо у нас для этого есть все основания. Но сначала разберёмся с советской критикой «Дневника Вырубовой».

Во-первых, не стоит преувеличивать «дидактическое» значение этой кампании. Как-никак, «Дневник Вырубовой» на площадях не сжигали, за хранение его не расстреливали! А создатели его (Толстой и Щёголев) нимало не пострадали; напротив – продолжали благоденствовать, до самой смерти оставаясь благополучными и востребованными «людьми Системы». Толстой – тот и вовсе был превознесён и возвеличен Советской властью сверх всякой меры, а в конце концов удостоился посмертного общегосударственного траура! И это – во время Великой Отечественной войны!

Во-вторых, больно уж характерна ситуация с «Минувшими днями», в которых публиковался (и «мотором» которых являлся) «Дневник Вырубовой». Слишком уж она напоминает историю с небезызвестным еженедельником Юлиуса Штрейхера «Штюрмер»! Дело в том, что Покровский после скандала с липовым «Дневником» добился решения ЦК ВКП(б) о закрытии «Минувших дней». Сильная мера? Но так ведь и погромнопорнографический «Штюрмер» тоже «преследовался» высшими бонзами Третьего Рейха. И что? – кто-то на этом основании решится отрицать роль «Штюрмера» в становлении идеологии официального антисемитизма в нацистской Германии?!

Любое тоталитарное государство понимает, что «мамы разные нужны – мамы всякие важны». Тоталитаризму всегда приходится задействовать широкий арсенал приёмов. На то он и тоталитаризм! Для шибко умных – научные труды (пусть – идеологически выдержанные, но с претензией на академизм). Для масс – поделки попроще: «Дневник Вырубовой», «Протоколы сионских мудрецов», «Заговор императрицы», «Еврей Зюсс»…

Но «кликуш» у коммунистов в 20-е – 30-е годы и без того хватало. Один пролетарский поэт Демьян Бедный чего стоил! А акын Джамбул? А кремлёвский комендант Мальков? По грубости и примитивности, по откровенному идиотизму их «творения» вполне могли дать фору «Дневнику Вырубовой». Но – не критиковались! Никто в Советской России не обзывал их «вылазками бульварщины». За что ж «Дневнику» такая немилость?

Именно здесь, пожалуй, и кроется очень специфическое «в-третьих». Проблема в том, что в любом деле надо «выдерживать стиль». Всё хорошо – на своём месте. Трудно сочетать в одном флаконе площадную нецензурщину и тонкий яд. Щёголев и Толстой решились на серьёзный и ответственный шаг – взялись написать полноценную историческую фальшивку (что требует осмотрительности, внимания к деталям, известной «добросовестности» и трудолюбия), а к делу подошли – как к еженедельному фельетону в заводской многотиражке!

Помимо явной надуманности всех приведённых в «Дневнике» фраз и поступков (которые «от доски до доски» подтверждают идеи, высказанные ранее в «Заговоре императрицы»), Щёголев и Толстой позволяли себе чудовищные «ляпы». Чего стоит постоянное упоминание Александрой Фёдоровной своей сестры… Лизы. Хотя для императрицы великая княгиня Елизавета Фёдоровна всю жизнь была Эллой. С другой стороны, понятно, что человек невежественный, знающий только то, что сестру государыни в Православии звали Елизаветой Фёдоровной, только такой уменьшительный вариант вывести и мог!

И вся эта наивная, шитая белыми нитками халтура – ещё и преподносится с совершенно глупым вызовом (вынесенным прямо на обложку, в виде рекламной аннотации): «Дневник Вырубовой представляет исключительный интерес и не имеет ничего общего с вышедшими за границей воспоминаниями этой ближайшей сподвижницы последних Романовых». Вот уж с этим не поспоришь! Любой умеющий читать сразу поймёт, что реальная Вырубова – опубликовавшая в 1923 году в Париже собственные (весьма хитрые и осторожные) мемуары «Страницы из моей жизни» – никак не могла быть автором подобного бреда.

Так откуда же у фальсификаторов такая смелость (если не сказать – наглость)? Возможно, всё дело в том, что как раз в 1926 году – напомним, что «Заговор императрицы» вышел в 1925-м, а «Дневник Вырубовой» начал публиковаться в конце 1927-го! – в советской прессе (в частности, в журнале «Прожектор») появились ошибочные сообщения о смерти за границей бывшей фрейлины Вырубовой. Нельзя исключать, что в числе прочих советских граждан, поверивших этим сообщениям, оказались и Щёголев с Толстым. Именно это могло подстегнуть их извращённое воображение – ведь теперь можно было, ничего не боясь, врать от имени покойной!

Но тут случилась неприятность: благополучно здравствующая (и живущая совсем недалеко от Ленинграда, в Финляндии) Анна Вырубова узнала о появившейся фальшивке и весьма оперативно – уже в феврале 1928-го (то есть практически одновременно с публикацией «Дневника» в «Минувших днях»!) – выступила в эмигрантской печати с решительным опровержением.

Так что распространённое мнение, будто советские историки «сами опровергли эту негодную ложь», не выдерживает никакой критики. Письмо Вырубовой датировано 10-м февраля и опубликовано 23 февраля 1928 года. А первый критический отзыв в Советской России прозвучал только 11 марта 1928-го (на страницах «Правды»). То есть узнали, спохватились, «посоветовались с товарищами» и приняли решение на самом высоком уровне.

А решение тут могло быть только одно! Мы не случайно упоминали о том, что Советская власть в своё время была вынуждена отреагировать на выход книг Вильтона, Дитерихса и Соколова. Большевики понимали, когда можно безбоязненно настаивать на своей лжи, а когда – упираться не стоит.

То же самое было и теперь. Пассивно отмалчиваться – дожидаясь, пока от этой фальшивки не оставят камня на камне представители «контрреволюционного зарубежья», – было бы донельзя глупо. Всё равно как большому начальнику благодушно закрывать глаза на плутни ретивого подчинённого – заведомо зная, что плутни эти уже разоблачены и о них «сигнализируют в Центр»! Ведь обоим придётся отвечать! А вот если он своевременно «проявил бдительность» и сам «положил предел» стараниям не в меру увлекающегося подчинённого, то с него взятки гладки: подчинённый напортачил… «Эксцесс исполнителя», так сказать. А советская историческая наука – «вся в белом»; всему миру показала, что она грязных приёмов не приемлет. Соответственно, остальным утверждениям советских историков – можно верить.

И это – не домыслы и не «версии». Именно такими соображениями объяснили необходимость решительного осуждения «Дневника» сами красные историки!

Об этом недвусмысленно говорится в финале разгромной статьи «Об одной литературной подделке», помещённой в журнале «Историк-марксист». Надо заметить, что Иоффе процитировал его весьма лукаво – выборочно, – изменив тем самым смысл приведённой фразы на прямо противоположный! Вот как звучит эта фраза полностью: «Вместе с тем, надо сказать, что опубликование этой литературной подделки под видом подлинного документа заслуживает самого строго осуждения не потому только, что «Дневник» может посеять заблуждения научного характера, а потому, что пользование этой фальшивкой компрометирует нас в борьбе с уцелевшими сподвижниками Вырубовой и защищаемым ими строем. Следовательно, значение разобранной нами здесь публикации выходит за рамки литературного явления, становясь уже фактом политического порядка».

Лучше не скажешь: боимся, «что пользование этой фальшивкой компрометирует нас в борьбе с уцелевшими»… Пользование ей – политически невыгодно. Другими фальшивками – пожалуйста, пользуйтесь; а этой – ни-ни! Эта фальшивка уже «запомоена». Надо срочно «рвать концы»!

§ 2.5. Конечно, такое простое объяснение истории с разоблачением «Дневника» (руководитель экспедиции полоснул стропорезом по верёвке, на которой повис оступившийся носильщик, – пока тот не потянул всех остальных…) кому-то покажется неубедительным.

Что ж, пусть кто хочет и дальше восхищается «щепетильностью», проявленной красной профессурой в этом частном вопросе. Но вот что доподлинно известно – так это то, что Советская власть, когда считала нужным, не чуралась самых подлых исторических фальсификаций и подтасовок! Только сработаны они были чуть поумней и потщательней, чем «Дневник Вырубовой». Соответственно, не возникало и необходимости в их срочном опровержении.

Стоит привести несколько примеров такого вранья – характерных именно тем, что они хронологически относятся к тому же периоду, что и злосчастный «Дневник Вырубовой»!

Для начала надо сказать, что вообще-то Советы вовсе не боялись «скандальных тем» и «жареных» фактов, касавшихся жизни царской семьи. Напротив! – очень любили в них покопаться. И – широко эти темы освещали. А ну как в «февральские» месяцы кто-то не успел «проникнуться»? С этой целью в Советской России на протяжении 20-х годов – наряду с «Перепиской Николая и Александры Романовых» – тиражировались самые дикие и неправдоподобные сплетни и домыслы.

Так, в 1924 году в Москве и Ленинграде была издана книга «Три последних самодержца (Дневник А.В. Богданович)» – своего рода антология петербургских великосветских сплетен. Например, из этой книги советский читатель мог узнать, что вдовствующая императрица Мария Фёдоровна хотела отстранить от власти своего сына, императрица Александра Фёдоровна была лесбиянкой и т. д.

Образ Распутина и других «таинственных личностей у трона» по-прежнему будоражил умы отечественных интеллектуалов. И Советская власть охотно тиражировала их откровения! Так, в 1922 году в Москве выходит книга Ковалевского «Гришка Распутин». В 1924-м в Ленинграде издана книга Евреинова «Тайна Распутина». Тогда же появляется книга Семенникова «За кулисами царизма. Архив тибетского врача Бадмаева».

Но были вещи и покруче! В 1925 году в Ленинграде вышла книга Бецкого и Павлова «Русский Рокамболь (Приключения И.Ф. Манасевича-Мануйлова)», действительным автором которой оказался всё тот же неугомонный мистификатор Щёголев. А в 1927 году в Москве издаётся «роман-хроника» чекиста Никулина под названием «Адъютанты Господа Бога», где «на документальной основе» живописуются похождения Распутина, Рубинштейна, Питирима, Осипенко и прочих проходимцев.

Не менее интересен факт публикации в Советской России дневников видного представителя «клана Владимировичей» – великого князя Андрея Владимировича (двоюродного брата Николая Второго, мужа его бывшей любовницы балерины Кшесинской, младшего брата и сподвижника «императора в изгнании» Кирилла Первого…). Первая публикация – под названием «Дневник бывшего великого князя Андрея Владимировича» – состоялась в 1925 году в Ленинграде. В 1928 году в Москве, в журнале «Красный архив», был издан ещё один фрагмент дневников.

Цель таких публикаций достаточно очевидна. Рисуемая в них картина «разложения правящей верхушки», карикатурный Николай Второй, Александра Фёдоровна («демон в юбке»), инфернальный Распутин, всевластная Вырубова – все эти образы, по мнению большевиков, служили прекрасным «моральным оправданием» революции!

§ 2.6. Но главное – то, что советские историки-академисты сами не чурались сомнительных поделок. Что, собственно говоря, не удивительно (если вспомнить слова Покровского о том, что «история – это политика, опрокинутая в прошлое», и то, что мораль в политике большевики отрицали в принципе).

Тут уместно будет ещё раз напомнить, что «проштрафившийся» Щёголев тоже был известным историком, признанным специалистом по эпохе Николая Второго. В частности, именно он готовил к изданию материалы Чрезвычайной следственной комиссии (в Советской России была издана большая часть следственных материалов ЧСК в семи томах). Правда, Щёголев «погорел» на «Дневнике Вырубовой» – но примерно тем же самым занимались и другие! Просто остальные мэтры «совместительствовали» более осторожно.

Например, видный большевистский функционер и журналист Сосновский (именно ему Партия поручила подготовку к изданию «романовских бумаг») был в то же время одним из первых мастеров советского фельетона. Интересно, разделял ли сам Сосновский две эти ипостаси своего «революционного служения»? Другой, не менее известный участник разбора «романовских бумаг», профессор истории Сторожев (именно его считают виновником утечки материалов за рубеж), тоже не гнушался черновой пропагандистской работы. Так, в 1919 году – то есть параллельно разбору романовского архива! – из-под его игривого пера пачками выходят фельетоны с такими характерными названиями как «Между предательством и преданностью», «Из сказки о большом Вилли и маленьком Ники», «Конец вырубовско-распутинского самодержавия» и т. д.

Советские историки явно не читали статей Иоффе! – потому и не знали, что им, «вооружённым передовым учением», ни к чему повторять старые февральские байки про царицу, Вырубову и Распутина…

Характерно, что некоторые из историков революционной эпохи, чьи произведения активно использовались Советской властью в пропагандистских целях, давно уже изобличены как профессиональные фальсификаторы – только произошло это с ними несколько позже, чем с Щёголевым! Так, в своё время большим успехом пользовалась изданная в 1920 году в Петрограде книга литературоведа и историка Лемке «250 дней в царской ставке (25 сент. 1915 – 2 июля 1916)». Книга, надо признать, зубодробительная! И царь, и его окружение, и его генералы вызывают при прочтении ненависть и презрение. Такие люди могут только проиграть войну и привести страну к гибели.

Написана книга очень лукаво – в форме дневника (что придаёт ей убедительности в глазах неискушённого читателя). Правда, подённые записи иногда перебиваются неожиданными сентенциями: «перечитывая приказы по всем нашим армиям за всё время войны, особенно же за 1915 год…» и т. п. Так что удивительная авторская прозорливость, выказанная на страницах этого дневника, не должна никого смущать. Автор явно был «задним умом крепок».

Авторский настрой тоже понятен – он проявляется в таких щедро рассыпанных в «дневнике» фразах как «Романовы развратили всю страну», «шайка правительственных злодеев» и т. п. Но беда не в этих обобщениях, а в самих излагаемых «фактах». Вот, например, типичная «зарисовка с натуры»:

«– Ваше величество, не прикажете ли своевременно приветствовать оба съезда? – спросил Алексеев на докладе.

– Стоит ли? – ответил Николай. – Вся эта работа – систематический подкоп под меня и под всё моё управление. Я очень хорошо понимаю их штуки… Арестовать бы их всех вместо благодарности.

– Но, ваше величество…

– Ну, хорошо, хорошо, пошлите им. Придёт время, тогда с ними сочтёмся…».

Вот какой злобный и коварный царь! Если он и не сделал ничего плохого русской «общественности», – так это он просто не успел!

Верить или не верить в достоверность таких пассажей – дело читателя. Только читателю надо помнить, что Лемке всегда был «левым»; что его героями всегда были русские бунтари, революционеры и «революционные демократы», а антигероями – цари и их чиновники. И что после революции Лемке, как и следовало ожидать, вступил в РКП(б). Но самое главное – время выхода книги. 1920 год! В стране – Гражданская война, в Петрограде – едят кошек. И в этом же голодном Петрограде Советская власть издаёт «250 дней в царской ставке». Вот до какой степени «востребованной» и своевременной оказалась работа!

А много лет спустя Лемке был-таки «пойман за руку»… Правда, не со своими «дневниками», а с милыми его сердцу революционными демократами. Было доказано, что Лемке сам выдумал никогда не существовавшую в действительности книгу Некрасова «Как я велик», «записку Герцена для Огарёва» и т. д. И чего же стоят «свидетельства» этого профессионального фальсификатора-болыпевика о том, что он видел и слышал в царской Ставке? Цена им – ровно один грош!

§ 2.7. Старательно развивался в Советской России и главный сюжет «февралистов»: окружение Николая Второго и немецкий шпионаж. Хотя, как говорится, чья бы корова мычала!

Впрочем, последнее – только естественно. Деятелям Советской власти поневоле надо было валить с больной головы на здоровую. Например, знаменитый генерал Бонч-Бруевич (первый царский генерал, перешедший на сторону Советской власти) поддерживал связь с большевиками ещё в 1915–1916 годах! Что не удивительно – ибо его родной брат Владимир был видным большевиком, ближайшим соратником Ленина. Поэтому в годы Мировой войны секретные документы штаба Северного фронта попадали прямиком на страницы большевистского журнала «Сборник социал-демократа», издававшегося в Швейцарии.

Недаром Бонч-Бруевич в 1915 году сыграл такую активную роль в позорном деле Мясоедова (закончившемся казнью невиновного)! И впоследствии, уже при Советской власти, Бонч-Бруевич продолжал рассказывать сказки об измене «на самом Верху». В частности, он писал: «Благодаря моему официальному положению, я имел постоянный доступ к этим тайнам и волей-неволей наблюдал обстоятельства, о наличии которых другие лишь подозревали. Я видел, как с первых дней войны германская и австрийская службы разведки с ужасающей безнаказанностью чувствовали себя хозяевами в наших высочайших органах управления, что в значительной степени содействовало моему разочарованию в старом режиме».

Надо сказать, что по поводу военного министра Николая Второго генерала Сухомлинова у Советской власти никаких сомнений даже не возникало! О нём в «Кратком курсе истории ВКП(б)» было сказано коротко и ясно: «Сухомлинов выполнял задание немецкой разведки – сорвать снабжение фронта снарядами, не давать фронту пушек, не давать винтовок».

Но как быть с самим Николаем Вторым и его ближайшим окружением (императрицей, Распутиным)? У многих советских историков 20-х – 30-х годов не было сомнений и на этот счёт. Так, разоблачению «предательской сущности» Романовых и их окружения были посвящены книги Семенникова «Политика Романовых накануне революции (от Антанты – к Германии)» (1926 год) и «Романовы и германские влияния во время мировой войны» (1929 год). Своеобразную позицию занимал Покровский: мол, все они там были такие сволочи, что вопрос о предательстве Распутина не принципиален и не интересен. Ибо Распутин ради собственных выгод и ради своих венценосных «патронов» мог и без немецких денег сделать любую подлость и предать кого угодно!

Однако ж все эти версии ещё можно (при большом желании) назвать «добросовестным заблуждением». Куда интересней другие случаи! – когда злонамеренная «антиромановская» ложь была сутью и основным содержанием сложной организованной провокации советских спецслужб.

Показательна в этом отношении одна из операций бывшего генерала Комиссарова. Этот Комиссаров был чем-то вроде аналога Бонч-Бруевича в Отдельном корпусе жандармов – такой же подлый, беспринципный, ни перед чем не останавливающийся негодяй. Мнения коллег-жандармов о Комиссарове на редкость единодушны. Ещё в 1917 году Комиссаров сошёлся с большевиками, состоял «для особых поручений» при Военно-революционном комитете. А в 1920-м – выехал за границу, где развернул активную деятельность на благо молодой Советской власти (в частности, был задействован в кампании по дискредитации эмигрантского монархического движения в Европе). После разоблачения Комиссаров был вынужден переехать из Европы в Америку, где продолжал работать на ОГПУ.

А теперь откроем вышедший в 1929–1932 годах двухтомник Звонарёва (Звайгзне) «Агентурная разведка» (уже цитировавшийся выше) и с удивлением обнаружим там такой пассаж: «В декабре 1924 года бывший русский жандармский генерал Комиссаров поместил в одной из американских газет сообщение, в котором утверждает, что германцы знали также маршрут английского фельдмаршала Китченера, что дало им возможность взорвать английский крейсер, на котором Китченер ехал в Россию. Причём, по словам Комиссарова, маршрут этот немцам передал некий Шведов (псевдоним), специально ездивший для этой цели из Петрограда в Стокгольм к германскому посланнику фон Люциусу. По возвращении в Петроград Шведов якобы был арестован, судим и повешен. В предательстве Китченера Комиссаров обвиняет, прежде всего, Распутина, А.Ф. Романову и Вырубову. См. «Красную Газету», № 288, 17 декабря 1924 года)».

Ох и извилист же оказался путь этого «разоблачения»! То есть сначала ОГПУ даёт задание своему агенту Комиссарову. Тот его добросовестно выполняет – даёт интервью соответствующего содержания. Чуть ли не на другой день после публикации скандального материала в заокеанской прессе большевистская «Красная Газета» повторяет эту информацию на своих страницах – уже как «вести из-за бугра». Вот, мол, о чём толкуют эмигранты из числа бывших жандармов в далёком капиталистическом мире… Оказывается (по мнению этих посвящённых господ), секреты немцам во время войны передавали Александра Фёдоровна Романова, Вырубова и Распутин! А потом эта ересь (со ссылкой на советскую печать) попадает в серьёзную литературу – в толстые многотомники с грифом «Для служебных целей». Круг замкнулся.

Конечно, такой путь куда длительнее, сложнее, муторней и затратней, чем тупая штамповка «Заговора императрицы», «Дневника Вырубовой»; а вслед за «Дневником Вырубовой» – ещё и «Дневника Распутина» (как намеревались Щёголев с Толстым). Зато такой путь вернее и надёжней. На «Дневнике Вырубовой» далеко не уедешь! А вот на ядовитой смеси «дозированного» академического вранья (из уст официальной советской историографии) с безудержным «неакадемичеким» (из уст затейников от «масскульта») – коммунисты ехали 70 лет. И пытаются ехать до сих пор!

 

Глава 3

§ 3.1. Но вот миновали страшные 20-е – 40-е и «волюнтаристские» 50-е. Наступила «золотая осень» советской эпохи – благословенный Застой. За прошедшие десятилетия многое поменялось в официальной идеологии! Давно уже стало обязательным к месту и не к месту поминать патриотизм (хотя, преимущественно, «советский»), рассуждать о «прогрессивном значении» присоединения тех или иных земель и народов к России (хотя бы и царской…). Давно уже разнесли в пух и прах покойного академика Покровского. Поубавилось откровенной ходульности и «вульгарного социологизма» в исторических работах. Изменились трактовки многих исторических событий. Сгладились (а порой – поменялись на прямо противоположные) оценки многих деятелей дореволюционной России.

Однако оценка личности последнего царя (именно потому, что он был последним; потому что свергли и убили – именно его!) осталась неизменной. И для советской исторической науки, и для советского искусства он оставался тем же, чем был в далёкую революционную эпоху, – карикатурой, лицом на мишени, «Николаем Кровавым»… Команду «фас!» в отношении его никто не отменял.

Более того! Именно в 60-е – 70-е годы поднялась очередная волна лжи и клеветы на Николая Второго. Отчасти это было своеобразной «защитной реакцией» – ответом на внезапную угрозу извне. Дело в том, что как раз в 60-х – 70-х годах на Западе возрос интерес к личности последнего русского царя. Чему в немалой степени способствовали скандалы и судебные разбирательства, связанные с появлением очередной лже-Анастасии. Откровением для западной публики стала книга Роберта Мэсси «Николай и Александра» и снятый по ней голливудский фильм. Пусть художественные достоинства последнего были невелики, но общий настрой – выражающий откровенное сочувствие главным героям – выгодно отличал его от прежних западных поделок (типа «Распутин и императрица» или «Распутин – сумасшедший монах»).

Поэтому советские идеологи решили, что пора организовать достойный отпор «махровым антисоветчикам, сделавшим немало и в литературе, и в кино для реабилитации царизма и извращения подлинной истории».

Соответственно, и в 60-е – 70-е годы сохранялась прежняя властная «установка»: старательно поливать грязью Николая Второго, его семью и окружение. А поскольку никакого нового «компромата» за несколько десятилетий усиленных поисков найдено не было, советским историкам и «инженерам человеческих душ» пришлось мусолить старые, затасканные байки. Так, в 1960-х годах на советском телевидении крутили телеспектакль «Крах» (по незабвенной пьесе Щёголева-Толстого «Заговор императрицы»). Сюжетец, придуманный Щёголевым и Толстым, оказался столь востребованным, что тогда же – в 1966 году – было решено снять по «Заговору императрицы» полноценный художественный фильм (ибо, как говаривал Ленин, «из всех искусств для нас важнейшим является кино»).

Правда, образовательный и культурный уровень советского кинозрителя застойной поры несколько отличался от «стандартов» послереволюционной эпохи. Поэтому заказчикам и создателям пришлось помучиться – менялись режиссёры, сценаристы (и в конце концов был написан новый сценарий); фильм неоднократно переименовывался, возвращался на доработку и т. д. В результате кинокартина, задуманная ещё в 1966 году (к 50-летию Октябрьской революции) и получившая своё окончательное название («Агония») в 1967-м, была показана зарубежному зрителю только в 1981-м, а на советский экран вышла ещё позже – весной 1985-го (аккурат к началу горбачёвской Перестройки).

«Агония» Элема Климова показательна тем, что создавалась не как заурядная «агитка», а как серьёзное произведение искусства. Тут были задействованы лучшие творческие силы застойной эпохи: талантливый режиссёр (Климов), талантливые сценаристы (Лунгин и Нусинов), талантливый композитор (Шнитке), целое созвездие талантливых актёров (Петренко, Ромашин, Фрейндлих, Броневой, Талызина, Солоницын, Катин-Ярцев, Калягин и другие), было затрачено много лет упорного труда («половина моей жизни», по словам режиссёра).

А что получилось «на выходе»? – примитивная карикатура, антология лживых штампов! Несчастная Россия под игом кровавого, бесчеловечного режима. Император – пьяница и злодей. Императрица – махровая русофобка (даже молящаяся… по-немецки). Кстати, императрицу почему-то возит в кресле-каталке фрейлина Вырубова (хотя её в это время саму возили в каталке!). А главный герой фильма – полусумасшедший Гришка Распутин, полностью подчинивший себе безвольного царя и меняющий по своему усмотрению министров. Итоговый приговор сему творению может быть только один: «развесистая клюква».

Вопрос поставим так: а что ещё могло получиться у уважаемого режиссёра? – когда он сам в 1968 году, в процессе «пробивания» фильма, писал в ЦК КПСС: «Сейчас ещё не упущено время, мы ещё имеем возможность выпустить наш фильм на советский и мировой экран раньше, чем будет закончена американская картина (Климов имеет в виду «Николая и Александру»), и таким образом нейтрализовать её влияние на зрителя. Наш фильм (он носит название «Агония») может иметь весьма высокие прокатные перспективы как внутри страны, так и за рубежом. Он может стать серьёзным оружием контрпропаганды».

Так что, как видим, в этом вопросе ничего не изменилось со времён Февраля (главная цель творческих усилий: не допустить «реабилитации царизма»!). А как известно, когда говорят пушки, музы молчат…

§ 3.2. Но то – кинематография. Да и странно было бы требовать многого от такого специфического жанра как «историческое кино». А как обстояло дело на литературном фронте? Что предлагали литераторы застойной эпохи жителям «самой читающей страны»?

Именно литераторы-то и отличились больше всего! При знакомстве с некоторыми советскими книгами 1960-х – 1970-х годов складывается впечатление, что писались они для каких-то грубых революционных люмпенов времён «военного коммунизма», – столько там было и откровенной жестокости, и низкопробной клеветы.

Образчиком первого направления может служить изданная в 1968 году Средне-Уральским книжным издательством повесть Якова Резника «Чекист». Здесь есть над чем задуматься! Ведь 1968 год был годом «юбилейным»: пятьдесят лет со дня екатеринбургского злодеяния. И место издания отнюдь не случайно: Средне-Уральское книжное издательство – это Свердловск, бывший (и нынешний) Екатеринбург. Именно в Екатеринбурге, именно к пятидесятилетию убийства царской семьи издаётся апологетическая книга о руководителе расстрела – коменданте «дома особого назначения» Янкеле Юровском!

Советский писатель Резник всю жизнь штамповал идеологически выдержанные (то есть – лживые и прилизанные) биографии героев социалистического пантеона: Орджоникидзе, Кошкина (создатель танка Т-34), Юлиуса Фучика и других. И вот – хвалебная песнь о героическом цареубийце Юровском. Понятно, что не просто так штатный псалмопевец Резник вдруг решил разродиться – притом, именно к юбилейной дате! – очередным панегириком. И вряд ли он сам, по собственной инициативе, решился бы поднять тему цареубийства! Он всего лишь выполнял очередной партийный заказ…

Образчиком другого направления – очернительски-клеветнического – является роман Валентина Пикуля «Нечистая сила» (журнальный вариант был опубликован в 1979 году в «Нашем современнике» под названием «У последней черты»).

На романе этом придётся остановиться поподробнее. Во-первых, роман Пикуля – произведение очень известное, переиздаваемое и читаемое до сих пор. Во-вторых, первая же публикация в «Нашем современнике» вызвала большой общественный резонанс (и волну критики в свой адрес) – что поныне даёт некоторым исследователям повод для исторических спекуляций. В-третьих, именно по этому произведению наш русский обыватель поныне судит о Николае Втором и его окружении…

Для начала надо напомнить, что популярный советский писатель Валентин Саввич Пикуль успешно развивал в своём творчестве традиции французского романиста Александра Дюма. Творчеству Пикуля были свойственны следующие характерные черты: использование в качестве основного сюжета произведений ярких моментов отечественной истории (в связи с чем в глазах неискушённой публики он выглядел чуть ли не «знатоком русской истории»), вопиющая недобросовестность в обращении с источниками (порой он довольствовался всего одним, но и его цитировал и толковал как заблагорассудится), удивительная поверхностность суждений и поспешность выводов, совершенно произвольное наделение реальных исторических персонажей положительными или отрицательными качествами, предельно пошлый слог и какая-то болезненная склонность к скандальным подробностям (особенно – альковного характера).

И вот такой человек взялся писать роман о царствовании Николая Второго. Неудивительно, что главным героем книги оказался авантюрист Григорий Распутин. Впрочем, гадостей и исторических несуразностей в романе хватает и без Распутина! Стоит привести, навскидку, несколько цитат из романа – исключительно в расчёте на культурных людей (у которых на полке не стоит полное собрание сочинений Валентина Пикуля), дабы они получили некоторое представление об этом опусе.

Вот Пикуль пишет об Александре Третьем: «Император же продолжал жить так, будто никакого нефрита у него нет, и его почки – это железные насосы, способные денно и нощно перекачивать от одного отверстия до фанов другого литры коньяку, водки и шампанского…». А вот – о его сыне: «На парадах, когда Николай II, сидя в седле, перебирал поводья, пальцы рук его безбожно тряслись, и лощёные гусарские эскадроны, в которых было немало мастеров-вахмистров, готовых выпить и закусить огурчиком, про себя отмечали: «Эге, Николашка! А ты, брат, тоже, видать, зашибаешь…». А вот – о Распутине: «Гришка слёг в постель, велел Нюрке набулькать в кухонный таз мадеры и стал пить, пить, пить… Один таз опорожнил – велел наполнить второй».

А вот каким языком изъясняются у Пикуля лидеры думских фракций: «Поверьте, – сказал Пуришкевич, – моя речь не будет даже криком души. Это будет блевотина, которую неспособен сдержать в себе человек, выпивший самогонки больше, чем нужно…». Прекрасное, надо сказать, описание самой сути творчества Валентина Саввича!

У цариц, у тех – своя напасть… Вот Пикуль пишет о вдовствующей императрице Марии Фёдоровне: «После этой рискованной операции Мария Фёдоровна сразу же произвела вторую. Неожиданно для всех она вышла замуж. Из трёх своих любовников царица выбрала в мужья одного – своего гофмейстера князя Георгия Шервашидзе…». А вот – об Александре Фёдоровне: «Охотница она до наслаждений Венеры была очень большая! Так царица во время плавания на «Штандарте» остановила свой выбор на Николае Павловиче Саблине… Личность неяркая. Обычный флотский офицер. Неразвратен, и этого достаточно. Живя в этом содоме, он страдал одним чувством – бедностью и унижением от этой бедности. Царица открыла ему сердце, но не кошелёк…».

Не мог Пикуль обойти молчанием тему набожности Александры Фёдоровны: «В алтарных пределах храма она велела выдолбить для себя глубокую нишу, в которой и скрывалась. Время от времени из тайника, словно из гадючьей норы, высовывалась её голова. Быстро оглядит молящихся – нет ли опасности, и снова спрячется, задёрнув ширму». И т. д. и т. п. Но не довольно ли?

§ 3.3. Порой Пикуль просто забывал, о какой эпохе взялся писать! Вот как, например, он живописует царское правосудие: «Всюду работали Шемякины судилища, не успевавшие вешать, стрелять и поджигать. Тюрьмы переполнялись. Заключённых стали убивать даже в камерах. В глазок двери всовывалась винтовка, человек вжимался в стенку – и пули приколачивали его к стене, как гвоздями». Автор явно попутал царскую власть с Советской.

При этом Пикулем были дословно повторены все «февралистские» и большевистские легенды. Он не пропустил ни единой!

Германофильство царицы? – пожалуйста, вот вам зарисовка из семейной жизни Николая и Александры! «Заядлая лежебока, теперь она сидела на постели. Сидела не как-нибудь, а в дорожной ротонде и в шапке, держа возле себя саквояж с драгоценностями. «Алике, что ты делаешь тут в потёмках?» – «Разве ты не видишь, что я еду». – «Ты… едешь? Куда же ты едешь?» – «Пора бы уж знать, Ники, – отвечала она мужу, – что у меня есть единственная дорога – до родного Фридрихсбурга…».

Отстранение императора от власти Александрой Фёдоровной и Распутиным? – тоже имеется! «Распутин до предела упростил роль русского самодержца. Штюрмер и сам не заметил, когда и как Гришка задвинул его за шкаф, а все дела империи решал с царицей, которая стала вроде промежуточной инстанции, передававшей мужу указания старца. Николай II не обижался!»

Намерение правительства Николая Второго заключить сепаратный мир? – и это есть! «Кайзеровское правительство понимало настроения Путиловых, в Берлине предугадывали тайные вожделения Романовых – выходом из войны избежать наступления революции!»

Предательская позиция Распутина? – да ради Бога! «И всё время, пока русская армия наступала, Распутин был не в духе, он материл нашу армию, а царя крыл на все корки: – Во орясина! Мир бы делать, а он попёрся…».

Готовность придворной камарильи «открыть фронт» немцам? – сколько угодно! «Распутин утешал императрицу, что на случай революции у них есть верное средство: «Откроем фронт перед немцами, и пущай кайзер сюды придёт и порядок учинит. Немцы, они люди строгие… не балуют!» Или вот: «Распутин, думая, выпил две бутылки мадеры. – Ещё рано, – сказал, – пятки салом мазать. Погожу и царей тревожить. Ежели наши растократы на меня ополчатся, я сделаю так, что весь фронт развалится за одну неделю… Вот те крест святой: завтрева немцы будут гулять по Невскому!»

В общем, тёмный ужас.

§ 3.4. И в итоге… роман Пикуля жестоко разругали. Так, в августе 1979 года он был раскритикован на страницах «Литературной России» историком Пушкарёвой (специализирующейся на предреволюционной эпохе). А в октябре 1979-го видный литературный критик Оскоцкий разгромил его не где-нибудь, а на страницах «Правды». После такой показательной порки выход романа отдельным изданием задержался до времён горбачёвских Гласности с Перестройкой.

Почему так получилось? Вновь процитируем объяснение Иоффе: «Советская историография стремилась представить крушение царизма, говоря современным языком, итогом «системного кризиса», а Распутин в соответствии с этим подходом являл собой далеко не самое главное его проявление. Вот почему распутинская тема долго не была предметом изучения в советской исторической науке. Кажется, В. Пикуль стал одним из первых, кто поднял её в своей книге «У последней черты». Но она как раз шла вразрез с официальной линией советской историографии и была подвергнута жёсткой критике».

И вновь спросим: да уж так ли это?! Не проще ли обстояло дело? Ведь Пикуль – в силу своего паталогического безвкусия и дремучего невежества – «подставился» со своим романом столь основательно, что его нельзя было не разругать. Чего стоят одни бесконечные непристойности, которыми роман переполнен сверх всякой меры! А поздний СССР, если кто не помнит, был государством достаточно ханжеским и «аморалку» ни под каким соусом не приветствовал.

Кроме того, Пикуль – в силу своего маниакального антисемитизма – затронул ещё более «неприличную» тему: еврейский вопрос.

Да ещё как затронул-то: «Еврейский вопрос – это выдумка! Российскую империю населяло множество угнетённых народов, так или иначе бесправных». Вот это – Иоффе точно подметил! – действительно шло вразрез с официальной линией советской историографии. Пикуль судил о положении евреев в царской России слишком уж вольно: «Да и о каком, спрашивается, «бесправии» могли толковать Рубинштейны и манусы, гинцбурги и симановичи, владевшие банками, державшие конторы на Невском, хозяева редакций и универсальных магазинов?» Слышится в этом что-то до боли знакомое… Айсберги! Это мы понять можем. Десять лет как жизни нет. Всё Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи.

А чего стоят упомянутые Пикулем регулярные свидания Протопопова с «еврейской мафией»? Ибо «сионисты уже поддели на крючок запутавшегося в долгах Добровольского, теперь зацепили за кошелёк и Протопопова». Да, сионисты – они повсюду! «Протопопов сказал, что в разговоре с царём хотел бы в первую очередь коснуться злободневного «продовольственного вопроса», но Симанович грубо пресёк его: – Сначала – евреи, а жратва – потом…». Понятно теперь, кто виноват в бедах русского народа? – Симановичи.

Интересно, что главную причину учинённого Пикулю нагоняя верно подметил ещё в 1980 году сын премьер-министра Столыпина, Аркадий Петрович Столыпин: «Пикуль, с одной стороны, неумело лгал, а с другой – перешагнул через черту предписанного и дозволенного».

Вообще, вся история с романом «Нечистая сила» до смешного напоминает историю с «Дневником Вырубовой». Как в том, так и в другом случае авторы явно «перестарались». А параллели в этих опусах можно найти просто удивительные. И вот тут Пикуль – надо отдать ему должное! – переплюнул своих предшественников. Например, Щёголев и Толстой изобразили Николая Второго жестоким убийцей, забившим насмерть какого-то «Петрушу». Пикуль – выше берёт! У него Николай, в бытность цесаревичем, убивает… своего родного брата.

Вот как было дело: «Но однажды над мачтами фрегата, идущего в океане, вдруг завитала на мягких пуантах тень балерины Кшесинской – злопамятный Ники не простил брату его успехов у Малечки! Георгий стоял в это время спиною к открытому люку. Николай со страшной злобой пихнул Жоржа от себя – и тот залетел прямо в трюм. Из глубин корабля послышался сочный шлепок тела, столь отчётливо прозвучавший, будто на железный прилавок шмякнули кусок сырого мяса… Чахотка, недавно залеченная, после падения в трюм дала яркую вспышку. В Бомбее был созван консилиум врачей – русских и колониальных, которые сообща решили, что влажный воздух тропиков лишь ускорит развитие туберкулёза. Александр III телеграфом из Гатчины распорядился: «ГЕОРГИЮ ВЕРНУТЬСЯ НЕМЕДЛЕННО». Новый год встречали без ёлки – вместо неё соорудили нечто варварское из бамбуковых палок. На рейд Бомбея, возвращаясь из Владивостока на Балтику, влетел бравый крейсер «Адмирал Корнилов», чтобы забрать на родину великого князя Георгия. Николай вежливо прервал охоту на крокодилов – ради прощания с братом, которого сам и угробил!»

Понятно, что в позднем СССР – где издавались только книги, одобренные Главлитом, – академической науке было как-то неловко молча пройти мимо подобного «бреда сивой кобылы»… В 1979 году – точно так же, как в 1928-м.

 

Глава 4

§ 4.1. Но то – беллетристика. Да и странно было бы ждать чего-то иного от такого клоуна как Валентин Пикуль! А что предлагали советским читателям «серьёзные» авторы?

Наиболее характерным образчиком застойной исторической публицистики является книга журналиста Марка Касвинова «Двадцать три ступени вниз» – своего рода политическая биография Николая Второго. По общему мнению – в том числе по мнению профессиональных историков, – труд Касвинова был наиболее «дотошным» из советских исторических исследований, посвящённых изучению личности последнего царя и его «ближнего круга». Так что Касвинов до сих пор непременно упоминается во всех диссертациях!

Впервые «Двадцать три ступени вниз» были опубликованы на страницах журнала «Звезда» в 1972–1974 годах. В книжном варианте труд Касвинова увидел свет в 1978-м. Впоследствии он неоднократно переиздавался большими тиражами – с 1981-го по 1990 год – как в СССР (в Москве и в столицах союзных республик), так и в соцстранах.

Хоть книга «Двадцать три ступени вниз» и была написана в жанре документалистики, но по своему содержанию и идеям: кровавый тиран Николай Второй, изменница Александра Фёдоровна, полностью овладевший их волей немецкий агент Распутин (а также по обилию скандальных подробностей), она мало чем отличается от романа Пикуля.

Тут надо обратить внимание на следующий пикантный момент: ленинградский журнал «Звезда» начал публикацию касвиновского труда в августе 1972 года и закончил в 1974 году. А ленинградец Пикуль, по собственному признанию, засел за свой «опус магнум» 3 сентября 1972 года и закончил его 1 января 1975-го. Поэтому можно смело утверждать, что Пикуль в «Нечистой силе» лишь пересказывал своими словами то, что вычитывал у более грамотного Касвинова (а кой-какие скандальные подробности он позаимствовал у давно и надёжно позабытого Не-Буквы).

В связи с этим ещё раз процитируем Иоффе: «Вот почему распутинская тема долго не была предметом изучения в советской исторической науке. Кажется, В. Пикуль стал одним из первых, кто поднял её в своей книге «У последней черты». Но она как раз шла вразрез с официальной линией советской историографии и была подвергнута жёсткой критике». Да нет же! – всё было как раз наоборот… Это романист Пикуль следовал «официальной линии советской историографии». Просто иногда увлекался и «перебарщивал» (так что Советской власти приходилось его одёргивать). «Одним из первых» этот профессиональный развлекатель публики не мог быть ни в чём!

§ 4.2. Но вернёмся к Касвинову. Его «Двадцать три ступени вниз» представляют собой подлинный манифест имморализма. Автор не скрывает своей радости по поводу того, что вся царская семья была уничтожена. Даже название книги было выбрано им не случайно – Касвинов, видите ли, подсчитал число ступенек, по которым мученикам пришлось пройти, спускаясь в расстрельную комнату. Да и начинается повествование не с рождения последнего русского императора и даже не с начала его царствования (что было бы логично для политической биографии), а с ироничного описания тщетных попыток спасти царскую семью от гибели.

Само убийство также откровенно смакуется автором: «Группа вооружённых рабочих, сопровождаемая уполномоченными Совета, поднимается около полуночи на второй этаж. Ермаков и Юровский будят спящих, предлагают им встать и одеться. Юровский объявляет Николаю: на Екатеринбург наступают белые армии, в любой момент город может оказаться под артиллерийским обстрелом. Следует всем перейти из верхнего этажа в нижний.

Один за другим выходят в коридор семь членов семьи Романовых и четверо приближённых (Боткин, Харитонов, Трупп и Демидова). Они спускаются за Авдеевым вниз – двадцать три ступени между вторым и первым этажами. Выйдя во двор, поворачивают к входу в нижний этаж и переступают порог угловой полуподвальной комнаты. Площадь её 6x5 метров. На стенах обои в косую клетку. На окне – массивная металлическая решётка. Пол цементный.

После того как все вошли в эту комнату, стоявший у входа комиссар юстиции Юровский выступил вперёд, вынул из нагрудного кармана гимнастёрки вчетверо сложенный лист бумаги и, развернув его, объявил: «Внимание! Оглашается решение Уральского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов».

Под низкими сводами полуподвала громко, отчётливо прозвучали первые слова:

«Именем народа…»

И так же прозвучали последние…

И сразу после этого под низкими сводами загремели выстрелы».

Даже уничтожение убийцами тел казнённых Касвиновым романтизируется и героизируется: «Рабочий Урал решил не отдавать Романовых в руки контрреволюции ни живыми, ни мёртвыми: предать огню и развеять по ветру их останки».

Не забыл Касвинов упомянуть и о судьбе великих князей, попавших в руки большевиков: «В то время как пылал костёр в урочище Четырёх Братьев, наступила развязка и для обитателей Напольной школы в Алапаевске».

Здесь надо обратить внимание на слова «в то время как пылал костёр». Ведь из этого поневоле напрашивается вывод, что расправа над Романовыми была санкционирована из Центра! Поэтому Касвинов спохватывается и откровенно «включает дурака»: «Стремительное продвижение белых к этом городу, наплыв монархистов в Верхотурский уезд, спровоцированное ими в районе Невьянского завода кулацкое восстание с целью захвата родственников бывшего царя – всё это вынудило Алапаевский Совет в середине июля принять такое же решение, какое было принято Екатеринбургским Уральским Советом в отношении царской семьи».

Скажите пожалуйста! – «наплыли» откуда-то монархисты и уговорили уральских крестьян восстать, чтобы освободить царских родственников.

Впрочем, бумага всё терпит. И Касвинов опять увлекается и проговаривается: «Мы, отмечал Ленин, «…можем пожалеть об одном: о том, что республиканское движение в Португалии недостаточно решительно и открыто расправилось со всеми авантюристами… до сих пор в Португалии удалось только напугать монархию убийством двух монархов, а не уничтожить монархию». Иное решение дала история в России в 1917–1918 годах. Она не «пугала» здесь ни монархию, ни её представителей из царствовавшей династии, а вырвала то и другое из русской почвы с корнем, раз и навсегда».

И Касвинов сдуру ещё раз называет по имени главного виновника цареубийства (и те цели, которые он преследовал): «В своё время В.И. Ленин, рассматривая возможность создания в России конституционной монархии английского типа, писал, что если в такой стране как Англия, которая не знала ни монгольского ига, ни гнёта бюрократии, ни разгула военщины, «понадобилось отрубить голову одному коронованному разбойнику», чтобы обучить «конституционности» королей, то в России «надо отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых», чтобы отучить их преемников от преступлений. Революция ограничила число казнённых Романовых девятнадцатью, развеяв их пепел над отрогами Уральских гор. И эту свою миссию революция выполнила с основательностью, сделавшей навсегда невозможным появление в России каких-либо преемников царской династии».

Ну вот! – теперь, по крайней мере, всё понятно и логично. А то какое-то кулацкое восстание в районе Невьянского завода…

§ 4.3. Естественно, все цареубийцы – как и совершённое ими преступление – прекрасны и «самоотверженны» (и вызывают в Касвинове преклонение и восторг). А вот кто ещё – помимо убитого царя, его жены и детей, – вызывает в Касвинове скрежет зубовный, так это те, кто занимался расследованием екатеринбургского злодеяния.

Вот как идиотически-глупо описывает Касвинов следователя Соколова: «Колчаковский следователь Соколов – законченный литературный образ. Он словно бы сошёл со страниц Достоевского, олицетворяя галерею премерзостных персонажей, выведенных великим писателем… Аккуратный зачёс жиденьких волос. Желтовато-землистое лицо, украшенное остреньким, похожим на буравчик, носом. Глаза почти без ресниц; тонкие губы; манера говорить с попавшей в его руки жертвой – тихо, монотонно, не горячась; возраст неопределённый – то ли раньше времени состарился, то ли хорошо сохранился; нелюдимость, полное безразличие к людям, способность хладнокровно мучить их. Возможно, как и Смердяков, Соколов в детстве тоже любил вешать кошек».

Мы не знаем, вешал ли в детстве кошек Касвинов, но «персонаж» он, безусловно, «премерзостный» – законченный садист с перевёрнутыми представлениями о добре и зле!

Вот как он издевается над теми, кто не разделяет его восторга перед убийством ни в чём не повинных женщин и детей: «Особенно чувствительна эта публицистика к теме конечной участи Романовых. Вильгельм, по крайней мере, спасся лично, его русскому кузену, скорбит она, и это не удалось. Теперь, спустя более полувека, над газетно-журнальным царством Акселя Цезаря Шпрингера плывёт траурный колокольный звон. Выкатив на ухабистую магистраль антикоммунистической пропаганды катафалк с останками Николая и его семьи, плетётся за ним, оглашая боннские окрестности стонами и причитаниями, братия наёмных плакальщиков. О, сколь печальна драма, разыгравшаяся полвека назад в Екатеринбурге… Так с августейшими особами культурные люди не поступают… Размазывают по скулам глицериновые слёзы, заламывают руки…».

Как видим, разница между Пикулем и Касвиновым не велика. Она состоит в том, что первый писал исторические романы (для непритязательных советских мещан), а второй – как бы исторические исследования…

§ 4.4. Основным содержанием книги Касвинова является безудержная клевета на Николая Второго и его близких. При этом на читателя должен был произвести впечатление список использованной литературы: советский читатель к такому изобилию не привык – его всё больше потчевали «Кратким курсом», трудами классиков и т. п. А тут вдруг столько незнакомых – или малознакомых – имён! Да ещё иностранные архивы!

Однако если приглядеться внимательно, то Касвинов поражает именно своей «неразборчивостью» и доверчивостью к сомнительным источникам. Так, например, он часто ссылается на коммерческую книжонку Симановича (хотя прекрасно знает, что тот – записной враль, и что ни одному его слову верить нельзя). С большим пиететом цитирует Касвинов глупые россказни великосветского бонвивана Феликса Юсупова, просвещённые мнения поэта Блока, показания министра-авантюриста Хвостова и т. п. То есть автор готов доверять кому угодно – конечно, в тех случаях, когда ему это выгодно.

Мемуары исторических деятелей Касвинов использует очень лукаво. Например, в книге содержится такой пассаж: «После Февральской революции в дворцовом тайнике была найдена секретная карта военных действий. Находка потрясла даже таких рьяных прислужников монархии, как Алексеев и Деникин. Последний в своих парижских мемуарах писал: «Правильной ли была народная молва, обвинявшая царицу в измене? Генерал Алексеев, которому я задал этот мучительный вопрос весной 1917 года, ответил мне как-то неопределённо и нехотя:

– При разборе бумаг императрицы нашли у неё карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась всего в двух экземплярах – для меня и для государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею.

И переменил разговор».

Назвать Алексеева и Деникина «рьяными прислужниками монархии» – до такого надо было додуматься! Алексеев (со слов которого, по словам Деникина) стал известен этот факт – был одним из главных творцов Февральского переворота! Кроме того, Алексеев (у Деникина) говорит о том, что лишний экземпляр карты был обнаружен «при разборе бумаг императрицы». Касвинов же предваряет это мемуарное свидетельство однозначным утверждением: после Февральской революции в дворцовом тайнике была найдена секретная карта. «Бумаги императрицы» оказываются «дворцовым тайником»!

Откуда ж взялся «дворцовый тайник»? Если никаких «тайников» ни Деникин, ни Алексеев не видели и речи о них не ведут… Это – уже явная отсебятина Касвинова. Но у неискушённого читателя создаётся впечатление: мол, даже защитники монархии были вынуждены признать существование тайника с шпионскими материалами в Царском Селе.

§ 4.5. Едва ли не центральной фигурой в книге Касвинова оказывается Распутин. По мнению автора, тот полностью подчинил себе не только императрицу Александру Фёдоровну, но и императора Николая. Однако сам Распутин был всего лишь ставленником немцев. Да не просто немцев (с которыми Россия воевала на полях Мировой войны)! Нет, он был марионеткой в руках российской «немецкой партии»! Судя по всему, еврей Касвинов испытывал такую же патологическую ненависть к немцам, какую Пикуль – к евреям. Это, пожалуй, и составляло главное различие их «версий» (хотя Пикуль, надо сказать, немцев тоже не жаловал).

Некоторых из этих «внутренних врагов» Касвинов называет поимённо: «Кем писались для него (Распутина) теологические труды, теми готовились для прессы и его программно-политические откровения. Одно из таких откровений явственно воспроизводит германофильские установки сановников типа Шванебаха – Нейгардта». Распутин должен был помочь коварным немцам парализовать волю русских к сопротивлению: «Пока русские будут «сидеть любовно и тихо», он, Григорий Ефимович, поможет «мамаше», Шванебаху и Нейгардту как-нибудь столковаться с «прущей машиной».

Все старые выдумки «февралистов», все обвинения в адрес Александры Фёдоровны и Распутина повторяются Касвиновым от слова до слова. Подготовка сепаратного мира даже не ставится им под сомнение – покровители Распутина с самого начала войны только и ждали удобного момента: «Как только сложилась благоприятная для этого обстановка неудачи на фронтах в дни мировой войны, перелом в настроениях двора в пользу сепаратного мира, противником которого был верховный главнокомандующий, группа Распутина дала Николаю Николаевичу бой и одолела его».

Но это всё – частности. А вообще-то планы у немцев были грандиозные: «Цель, какую поставил перед собой Распутин (точнее – какую поставили перед ним тайные силы, проложившие ему путь), сводилась к тому, чтобы, упрочившись во дворце с помощью проповедей и фокусов, прибавить силы дворцовой прогерманской группе, влиять на ход политических дел в её интересах, а буде окажется возможным – в интересах той же германофильской партии забрать верховную власть».

Вот так вот! – не больше, не меньше: забрать верховную власть. Все беды русского народа от этих колбасников!

Интересно и то, что эти «внутренние немцы» готовы раздавить русский народ при помощи немцев «внешних»: «Как ни парадоксально, в советах, исходивших от тюменского шамана, вовсе не было сумбура или бессмыслицы. В них была своя логическая последовательность, обусловленная определённой идеей: неуклонным снижением активности вооружённых сил продемонстрировать перед Вильгельмом уступчивость, готовность к примирению. А в подходящий момент заключить с ним сепаратный мир, чтобы при его поддержке перейти во внутреннее наступление во имя спасения и укрепления царского трона».

Пикуль, если помните, пересказывал эту идею Касвинова в следующих выражениях: «Распутин утешал императрицу, что на случай революции у них есть верное средство: «Откроем фронт перед немцами, и пущай кайзер сюды придёт и порядок учинит. Немцы, они люди строгие… не балуют!» Выражения у романиста, конечно, погрубее; но суть – абсолютно та же самая.

При этом (хотя Распутин – всего лишь марионетка в руках немецких кукловодов) власть его была поистине безграничной: «Без его согласия или рекомендации не может состояться почти ни одно важное решение или назначение. Его отзыва достаточно, чтобы сановник лишился поста или, напротив, получил под свой контроль ещё более важное министерство или ведомство. В последние годы царизма уже не происходит ни одного крупного назначения или перемещения, которое прямо или косвенно не было бы делом рук Распутина». Правда, тут хитрый Касвинов оставляет себе пути для отступления – посредством лукавых формулировок: «почти ни одно»; «прямо или косвенно»… При этом он называет распутинским протеже даже военного министра Сухомлинова!

§ 4.6. Что больше всего удивляет в данном случае – так это беспредельная наглость советских борзописцев, решавшихся заводить речь о предательстве и сотрудничестве с немцами в годы Первой Мировой войны. Вот уж о чём слугам большевистского режима лучше бы помолчать!

Но Касвинов, видимо, напрочь лишён чувства юмора – поэтому ничтоже сумняшеся приводит цитату из фронтовой газетки времён Февральской революции: «Мы теперь узнали, что в России существовала крупная немецкая партия… Немецкая партия хотела поражения России, мешала русской армии делать своё дело. Обнаружено, что эта партия находилась в сношениях с германским штабом и выдавала военные тайны. Все подробности выяснятся на суде, которым будут судить предателей. Суд будет гласный, справедливый. Будем ждать».

Помните, как называлась эта партия? Правильно! – РСДРП(б). Эта партия хотела поражения России (что было открыто провозглашено её лидером Ульяновым-Лениным ещё в сентябре 1914 года в программных работах «Задачи революционной социал-демократии в европейской войне» и «Война и российская социал-демократия»). Эта партия мешала русской армии делать своё дело (призывая её «брататься» с немецкими врагами). Эта партия находилась в сношениях с германским штабом (от которого получала деньги на ведение своей разрушительной работы).

Все подробности преступной деятельности этой партии должны были быть выяснены на суде – подобном Нюрнбергскому. Но он, к сожалению, до сих пор не состоялся. Будем ждать.

§ 4.7. Но Касвинов-то говорит не о большевиках! – он говорит о царской семье. И потому сочувствует наивным революционным солдатам: «Напрасно ждали этого суда солдаты. Временному правительству было не до того – оно занято было подготовкой бегства Романовых за границу». Слишком уж гуманно и близоруко было Временное правительство – недостаточно глубоко копнуло! – потому и не нашло никакой вины за «гражданами Романовыми».

Да и вообще эти «февралисты» явно мирволили коронованным изменникам! Вот Касвинов разбирает протокол допроса Керенского следователем Соколовым: «Однако в том же Соколовском протоколе можно обнаружить и такие строки показаний, данных тем же Александром Фёдоровичем: Я считаю должным установить следующий факт. В документах (в Царском Селе) было обнаружено письмо императора Вильгельма к Государю, в котором Вильгельм на немецком языке предлагал заключить сепаратный мир. Был обнаружен ответ на это письмо, оказавшийся в виде отпуска (то есть копии. М.К.) в бумагах. По поручению Николая кем-то (положительно не могу вспомнить, кем именно) по-французски было сообщено Вильгельму, что государь не желает отвечать на его письма. Этот факт известен был и Следственной комиссии…».

Касвинов радуется как дикарь, нашедший стеклянные бусы: «Выходит, сношения с Вильгельмом всё же были: он пишет по-немецки, ему отвечают по-французски. Вот только кто именно посредничал, через кого шла связь, кто делал «отпуски» и был посвящён в содержание переписки с Вильгельмом – этого Керенский всего лишь через три года положительно не мог вспомнить, хотя куда более обширные данные извлекал из своей памяти и через пятьдесят лет».

Вот так вот! То есть Вильгельм послал Николаю письмо с предложением сепаратного мира, на которое тот даже не ответил – поручил кому-то отписать, что разговаривать с ним не желает. И Касвинов называет это доказанным фактом «переписки» между Вильгельмом и Николаем! Да вот только прожжённый монархист Керенский никак не хочет называть всех участников шпионской сети… Это даже не конспирология – это паранойя.

Впрочем, есть у Касвинова в рукаве и другие козыри. Например, такой: «Были сожжены многочисленные оригиналы совместных и раздельных обращений к Романовым их германских родственников, включая кронпринца и великого герцога гессенского. Лишь одно из этих обращений по копии, добытой из боннских архивов, предал огласке Хаффнер. «Я считаю, – писал сын Вильгельма II герцогу гессенскому для передачи своей петроградской кузине, – что нам совершенно необходимо заключить с Россией мир».

Что тут скажешь? – если уж, по мнению автора, находящаяся в немецком архиве копия письма немецкого кронпринца немецкому же герцогу (с просьбой о передаче его мирных предложений) является безусловным доказательством измены русской императрицы, то защититься от такого обвинителя не удастся никому!

Кстати, о сожжённых документах. Касвинов в этом вопросе предвосхитил Радзинского: «Немаловажная деталь. Романовы, оказавшись после Февраля 1917 года в Александровском дворце на положении арестованных, принялись жечь бумаги в каминах и печах». Логика железная: арестованные жгли какие-то бумаги? – значит, факт государственной измены доказан!

§ 4.8. В том же духе Касвинов разбирает и все прочие (давно и хорошо известные) попытки немцев склонить императора Николая к заключению мира: письмо, посланное-таки Александре Фёдоровне её братом, великим герцогом гессенским; миссию Васильчиковой; стокгольмскую встречу Вартбурга с Протопоповым и т. п. При этом Касвинов допускает вопиющие передёргивания. Например: «В премьерство Б.В. Штюрмера, выдвинутого Распутиным, германофильской группе удалось довести дело до фактического открытия в Стокгольме тайных русско-германских переговоров. Кайзера представлял банкир граф фон Варбург, Николая II – А.Д. Протопопов (прикрылся участием в парламентской делегации, приглашённой в Англию; «проездом» задержался в шведской столице, якобы по личным делам)».

Протопопов «представлял Николая Второго» на «русско-германских переговорах»?! – до такого может додуматься только Касвинов! Если Протопопов и мог кого-то «представлять» во время своего стокгольмского чаепития с Вартбургом, то разве что оппозиционную Государственную Думу (одним из руководителей которой он был и чью делегацию он возглавлял). Приближение Протопопова ко Двору – закончившееся его назначением на министерский пост – произошло уже после поездки думцев в Англию.

Правда, порой у Касвинова встречаются досадные оговорки: «Кто потом ездил из Петрограда за границу по этим тёмным делам, с кем встречался в Стокгольме и Берлине – об этом шпрингеровские и демохристианские публицисты умалчивают по сей день. Царскосельская же документация, как сказано, стала золой в каминах. Не исключено, что эмиссар кронпринца просидел в Стокгольме напрасно». Узнаёте Бушкова? Чёрт его знает, что там было! Дело тёмное – все хитрят, не договаривают, и вообще разобрать ничего невозможно. Конгресс, немцы какие-то… голова пухнет! Но ведь не бывает дыма без огня?

В то же время – «не исключено», что эмиссар кронпринца просидел в Стокгольме напрасно! Да ведь не один эмиссар кронпринца «просидел напрасно», и не только на этот раз! Все многократные попытки склонить царскую Россию к сепаратному миру были напрасны! На сепаратный мир с Центральными державами решились пойти только изменники из Временного правительства.

Касвинов, по простоте душевной, даже упоминает о последующей судьбе некоторых из предполагаемых «царских эмиссаров»: «Позднее В.Д. Думбадзе в связи с делом Сухомлинова был привлечён к уголовной ответственности и приговорён к смертной казни. Николай II постеснялся полностью реабилитировать своего посланца и «милостиво» заменил казнь 20 годами каторги». А вот про Васильчикову: «В конце концов царскосельские гороховые пальто сняли вышеупомянутую Машу с подоконника и препроводили в Черниговскую губернию, а потом переместили и подальше – в зону вечной мерзлоты. После Февраля ей удалось бежать с Крайнего Севера через Финляндию в Швецию, а в 1918 году она вновь появилась в своей вилле в Земмеринте».

Добавим: к сожалению, после Февраля это удалось сделать не ей одной… Правда, те ехали в обратном направлении: из Германии – через Швецию и Финляндию – в Россию.

Тот факт, что труд Касвинова – полностью состоящий из подобных измышлений и «проколов»! – в отличие от романа Пикуля, не был подвергнут разгрому, а «пошёл в народ», говорит о том, что автор (по мнению заказчиков) с данным ему идеологическим заданием справился успешно.

 

Глава 5

§ 5.1. И всё же: кто такой Касвинов? – советский журналист, каких много. Тот факт, что его книгу издали и даже не разругали (и даже несколько раз переиздали!), ещё ни о чём не говорит. Ведь в позднем СССР, как уже было сказано, к мелким отступлениям от «генеральной линии» относились достаточно снисходительно. Советская историческая наука знала даже «дискуссии» по некоторым частным вопросам!

Порой случались трения и конфликты между маститыми советскими историками, и по весьма серьёзным вопросам. Так, известна многолетняя полемика между доктором исторических наук Ароном Аврехом и доктором исторических наук Валентином Дякиным (с переходом на личности) – в связи с разногласиями в оценке столыпинских реформ. Или между тем же Аврехом и доктором исторических наук Николаем Яковлевым (близким к руководству КГБ СССР) – в связи с разногласиями в оценке российского масонства и его роли в Русской революции.

Может быть, касвиновские разоблачения представляли собой всего лишь частное мнение автора? Некую «вольность» с его стороны – которую бдительные советские цензоры элементарно проглядели, а потом простили «как своему»? В то время как официальная точка зрения советской исторической науки была совсем иной?

Конечно, надеяться на добросовестность и «непредвзятость» советской исторической науки – после десятилетий целенаправленной «антиромановской» пропаганды, после фальсификаций и провокаций советских спецслужб! – несколько странно. Но, может быть, в застойные годы произошли какие-то сдвиги в лучшую сторону? Профессиональные историки утверждают, что да! В очередной (и в последний раз) процитируем Иоффе: «Советская историография стремилась представить крушение царизма, говоря современным языком, итогом «системного кризиса», а Распутин в соответствии с этим подходом являл собой далеко не самое главное его проявление. Вот почему распутинская тема долго не была предметом изучения в советской исторической науке. Кажется, В. Пикуль стал одним из первых, кто поднял её в своей книге «У последней черты». Но она как раз шла вразрез с официальной линией советской историографии и была подвергнута жёсткой критике. У так называемой марксистско-ленинской историографии достаточно грехов и слабых мест, так что приписывать ей ещё и то, что ей было несвойственно, не стоит».

Что на это сказать? Уважаемого историка, видимо, подводит память. Сам-то он по поводу версий о «предательстве императрицы» и «правлении Распутина» всегда высказывался скептически. Но для нас важны не столько дискуссии мэтров в узком профессиональном кругу, сколько та самая «официальная линия» советской исторической науки!

Нащупать её не трудно. Для этого не надо перебирать старые номера журнала «Вопросы истории» в поисках материалов давно забытых научных конференций… Достаточно вспомнить, что в СССР монопольным правом на издание школьных учебников, учебных пособий и методической литературы для учителей обладало издательство «Просвещение». И никаких вольностей в сфере школьного образования в те годы не допускалось! – учить советских школьников можно было только по книгам издательства «Просвещение».

§ 5.2. Чему же должны были учить советские учителя советских школьников застойных времён, рассказывая им о предреволюционной России? Для ответа на этот вопрос откроем учебное пособие «Самодержавие накануне краха (Книга для учителей)», изданное стотысячным тиражом в 1975 году.

Первое впечатление: эту книгу для учителей в плотном творческом тандеме написали Касвинов с Пикулем. Но нет! Её автор – Николай Ерошкин – доктор исторических наук, профессор, председатель головного Совета Минвуза РСФСР по архивоведению, документоведению и научной информации, руководитель учёного совета Московского государственного историко-архивного института по присуждению степени доктора исторических наук по архивоведению, документоведению, документалистике и источниковедению, проректор МГИАИ по научной работе и прочая и прочая и прочая.

Ерошкин считался в СССР одним из главных специалистов по эпохе Николая Второго; им написано много монографий о государственных учреждениях и политических институтах дореволюционной России. Словом, Ерошкин – это оракул советской академической науки. Потому-то «Просвещение» и издавало массовым тиражом именно его, а не какого-нибудь Касвинова!

И что же пишет академист Ерошкин? Да всё то же самое! Вот, например, – о сепаратном мире: «С целью предотвращения революции придворная камарилья Распутина и Александры Фёдоровны толкает Николая II на установление военно-политической диктатуры в стране, на ограничение буржуазных общественных организаций, на путь заключения сепаратного мира». Вот так! – Распутин даже впереди императрицы. Была у них, правда, небольшая проблема: «Планам придворной камарильи по заключению сепаратного мира мешал министр иностранных дел С.Д. Сазонов, сторонник союзников и продолжения войны».

А вот – о снятии и назначении министров Распутиным: «Престарелый председатель Совета министров И.Л. Горемыкин больше не соответствовал интересам распутинской группы, был слишком нерешителен и апатичен. На этот пост претендовал один из ставленников Распутина – министр внутренних дел А. Хвостов, но Распутин наотрез отказался поддержать притязания своего легкомысленного собутыльника «Алёшки»: «Так не годится. Надо над тобой старшего посадить. А ты оставайся «внутренним».

А вот – о заговоре Александры Фёдоровны и Распутина против Николая Второго: «Глубокий хозяйственный и политический кризис, переживаемый Россией в 1916 г., вызвал среди господствующих верхов тревогу и опасения. Страх перед возможностью революции породил в их среде два заговора – буржуазии и думского оппозиционного блока, а также придворных черносотенных кругов».

Бог с ней, с Думой, но чем Николай не устраивал своё ближайшее окружение?! – это объясняется предельно доходчиво: «Вдохновителями первого заговора явились императрица Александра Фёдоровна и Распутин. Опираясь на придворные и черносотенные круги России, они рассчитывали на то, что заключение сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией (а осторожное прощупывание такой возможности шло и с той и с другой стороны с 1915 г.) поможет расправиться с революционным движением, подавить оппозицию буржуазии и упрочить позиции самодержавия». Да вот беда! – коварным замыслам царицы-изменницы мешал «царь-тряпка»: «Придворно-черносотенные круги были недовольны нерешительностью царя, и Распутин всё чаще говорил окружающим, что царь «негож», что «папаша ничего не понимает – что право, что лево». Другой заговор созрел в среде буржуазии и думского оппозиционного блока». Вот тебе и весь академизм! Приехали!

Одним словом, с коммунистами (неважно «какого года образца» – 1918-го или 1975-го) – всё ясно и понятно. Они были логичны и последовательны в своём шельмовании Николая Второго и его близких, не гнушаясь при этом никакими средствами. И перечисление примеров можно было бы начать не с 1975 года и даже не с 1918-го, а, скажем… с 1906-го. Ещё после разгона Первой Думы они писали в своём «Манифесте к армии и флоту» что-то очень знакомое: «Правительство вступило в переговоры с австрийским и германским императорами, чтобы немецкие войска вторглись в нашу страну. За такие переговоры мы обвиняем правительство в государственной измене!» И никакой «эволюции взглядов» в позиции компартии по данному вопросу не было!

§ 5.3. Но остаются вопросы к советской исторической науке. Вернее даже так: к конкретным представителям советской исторической школы, к её научным кадрам, к персоналиям…

Ведь историческое сообщество очень любит себя! Профессиональные историки традиционно снисходительны как к себе самим, так и к собратьям по цеху. Чувство корпоративной солидарности (а быть может, и чувство благодарности к выпестовавшим их учителям) заставляет современных историков защищать – а порой даже поднимать на щит! – этих холуёв коммунистического режима.

В их положении усматривают некий трагизм (мол, «тоталитарная власть принуждала Учителя всю жизнь говорить неправду»), а в поведении – даже обнаруживают признаки героизма (мол, «Учитель всю жизнь мужественно держал фигу в кармане»). Так что Советская власть оказалась ещё и «виновата» перед советскими историками. Дескать, «столько ума и знаний не было реализовано в полной мере! – почти все силы Учителю пришлось положить на выполнение партийных заказов и маскировку своих истинных взглядов». Бедные, как они мучились!

Однако такой подход – столь выгодный для отечественных историков и их профессионального самолюбия – совершенно несостоятелен. Не говоря уже о моральной ответственности слуг режима (например, в Германии после 1945 года судили не только тех, кто лично убивал людей, но и тех, кто «духовно окормлял» немецкий народ в духе национал-социализма), остаётся ещё и профессиональная сторона!

Дело в том, что тоталитарный режим рекрутировал в ряды своей «идеологической обслуги» наиболее бессовестных людей, хорошо (по советским меркам) платил им, старательно «расчищал поле» для их работы (ликвидируя несогласных) и этим окончательно развращал! – губя в советском историке не только нравственную личность, но даже профессионального ремесленника.

Яркий пример такой – не только моральной, но и профессиональной, – деградации автора являет «Самодержавие накануне краха». Буквально на каждой странице этой книги сознательные подлости (будем считать: навязанные мэтру вельможным заказчиком) сочетаются с бессознательными глупостями (которыми мэтр обязан исключительно своему безголовому невежеству). При том что писал Ерошкин об эпохе Николая Второго – а это был «предмет его научных интересов», его конёк!

Например, такое известное историческое событие как покушение на жизнь цесаревича Николая в Японии Ерошкин описывает следующим образом: «В японском городе Отсу при посещении храма эта весёлая компания вела себя так разнузданно, что полицейский ударил резиновой палкой наследника по голове, – возник серьёзный международный скандал, и Николаю пришлось возвратиться в Россию».

Вообще-то Цуда Сандзо совершил покушение на жизнь Николая, когда тот ехал на рикше по улицам Оцу, – на глазах у сотен горожан, которые восторженно приветствовали высокого гостя и были глубоко возмущены действиями фанатика (злодей был схвачен и обезоружен самими японцами). Все обстоятельства происшествия были досконально расследованы японской стороной, и покушавшийся на жизнь наследника российского престола был приговорён к пожизненной каторге. Ни о каком «разнузданном поведении» цесаревича речи быть не могло!

Ну, положим, что эту гадость Ерошкин написал в угоду Советской власти. Но как можно было не знать того, что Цуда Сандзо нанёс Николаю два удара саблей, а никак не «резиновой палкой»? Тем более, что сей факт активно использовался критиками Николая Второго! – либералы язвили, что полученное ранение (врачам пришлось накладывать швы, был отколот кусок черепной кости) не прошло даром для умственных способностей русского царя. То есть здесь мы имеем дело с элементарной необразованностью.

Кстати, об образовании! Вот Ерошкин пишет о нелюбви Николая к учёбе: «Став наследником престола, он без огорчения бросил учебные занятия. «Сегодня, – с радостью отмечал Николай в дневнике 28 апреля 1890 г., – окончательно и навсегда прекратил свои занятия». И для пущей убедительности и «научности» (учёный-академист всё-таки!) Ерошкин даже ссылочку даёт на местонахождение источника: «Центральный государственный архив Октябрьской революции, высших органов государственной власти и государственного управления СССР (сокр. ЦГА-ОР), ф. 6, д. 224, л. 122». Убедительно, что и говорить! – небось, с учёным-архивистом не поспоришь. Поняли теперь, когда на престол взошёл Александр Третий? – 28 апреля 1890 года! В тот же день Николай, став наследником престола, и занятия свои прекратил. Окончательно и навсегда…

Мы не знаем, в каком возрасте прекратил свои занятия доктор исторических наук Ерошкин. Видимо, убояшеся бездны премудрости, дальше второго класса церковно-приходской школы не пошёл. Но то, что император Александр Второй был убит террористами 1 марта 1881 года, в России традиционно знали даже маленькие дети! До революции – чтя память Царя-Освободителя, после революции – чтя память «героев-народовольцев». В результате этого события на престол, под именем Александра Третьего, взошёл его сын Александр Александрович. Одновременно старший сын Александра Александровича, Николай, стал наследником российского престола – Его Императорским Высочеством Государем Наследником Цесаревичем Николаем Александровичем. До 28 апреля 1890 года оставалось более девяти лет!

Да стоит ли говорить о том, какой царь за каким правил, и о прочих сложных вещах, от которых голова болит? Ерошкин не знал даже того, что было известно любому советскому школьнику, смотревшему исторические фильмы! Вот он (специалист по политическим институтам и государственным учреждениям дореволюционной России) просвещает учителей истории: «От класса (ранга) чиновника зависело и его титулование – официальное и почётное наименование служебного лица: чиновники первых двух классов именовались «ваше высокопревосходительство», III–IV классов – «ваше превосходительство», V – «ваше благородие».

То есть в любом кино про дореволюционную Россию (или про Гражданскую, если показывают белых) солдаты к поручику обращаются «Ваше благородие», а к подполковнику – «Ваше высокоблагородие». Почему же тогда чиновника пятого класса (выше которого только генералы!) не называют даже «высокоблагородием», а – просто «благородием»? Такой вопрос мог возникнуть даже у пионера. Конечно, того, что к статским советникам полагалось обращаться «Ваше высокородие», пионеры могли и не знать. Но уже студенту-историку не знать этого было бы стыдно!

§ 5.4. Впрочем, о том, что должен знать студент-историк, у профессора Ерошкина тоже были свои представления. Следующая «зарисовка с натуры» кажется настолько невероятной, настолько превосходящей границы правдоподобия, что придётся не просто привести цитату, но и рассказать об авторе. Дело в том, что Ерошкин за долгие годы своей преподавательской карьеры воспитал целую плеяду учёных-историков. Многие из них оставили свои отзывы и воспоминания об учителе. Одним из учеников Ерошкина в Московском государственном историко-архивном институте был Евгений Старостин – впоследствии доктор исторических наук, профессор, заведующий Кафедрой истории и организации архивного дела РГГУ, член диссертационных советов, эксперт ЮНЕСКО и т. д. и т. п. Умер в 2011 году.

Вот что вспоминал Старостин на закате дней о своём учителе: «Читал у нас лекции по истории государственных учреждений хорошо поставленным голосом Николай Петрович Ерошкин. Однажды, рассказывая о военном ведомстве, он остановился и говорит: «Ну, кто из вас знает слово «infanterie»? Абсолютная, зависшая в воздухе тишина, хотя у нас на курсе было пять-шесть «французов». «Кто даст правильный перевод этого слова, тому поставлю на экзаменах отлично». Я привстал и говорю: «Пехота, Николай Петрович». В офицерском училище мы изучали французскую военную лексику. «Хорошо, напомните мне этот случай на экзамене».

Фантастика! Профессор историко-архивного института спрашивает у аудитории, что такое инфантерия. Казалось бы, такой вопрос можно было задать студентам-историкам только в шутку. Ежу понятно, что так в старину называлась пехота! Отсюда «генерал от инфантерии» и т. д. Можно было бы ещё понять риторический оборот: «Все знают слово «infanterie»?» Однако вопрос был задан серьёзно. Профессор ждал, чтобы кто-нибудь ответил на него.

Так ведь мало того! – профессор задаёт слушателям эту «загадку», рассказывая им не о Государственном контроле, и не о департаментах Сената, а «о военном ведомстве»! Понятно, что вся аудитория должна была хором ответить: «Пехота, Николай Петрович; и не задавайте глупых вопросов». Но нет! – ответом профессору стала «абсолютная, зависшая в воздухе тишина». Несмотря на обещание профессора за такую сверхъестественную эрудицию «поставить на экзаменах отлично»!

Но, по счастью, не везде был такой уровень преподавания, как в МГИАИ, и такие профессора, как Ерошкин. Поэтому нашёлся один умный человек, который знал, что инфантерия – это пехота (возможно даже, он знал, что шифоньер – это шкаф такой). Правильный ответ настолько восхитил профессора, что он тут же ещё раз подтвердил своё обещание поставить «пять» на экзамене. Ну, ещё бы – такому умнику! И только после прочтения «Самодержавия накануне краха» начинаешь понимать, что доктор исторических наук Ерошкин во время описанной сценки не юродствовал – он действительно не ожидал (или считал маловероятным), что ему ответят правильно. И Старостин продемонстрировал своим ответом такой уровень эрудиции, какой Ерошкин искренне считал весьма высоким для профессионального историка.

И это не было каким-то «уродливым исключением» – напротив, это типично для вельможного представителя советской исторической школы!

Достаточно вспомнить «красного профессора» Щёголева, «специалиста по эпохе Николая Второго» (который не знал, как звали сестру императрицы), или официального советского «гуру» по вопросам Октябрьской революции академика Минца (который путал Талейрана с Тамерланом, Маколея с Макиавелли и считал, что шесть плюс пять равно двенадцати). Это были типичные «пикули от истории» (тот ведь тоже считал себя моряком, но совершенно не знал морской терминологии и путал гаолян с гальюном!) – только украшенные, в отличие от Пикуля, помпезными виньетками учёных званий и степеней.

После их печатных саморазоблачений всей советской исторической науке – по крайней мере, «политически значимой» её части (всё, что не про древних), с любыми её «оценками» и «суждениями», – остаётся сказать аминь.