Вейн и Римма сразу после занятий ушли в город, желая проветриться и немного порадовать себя прогулкой по парку. Парк здесь был довольно живописный, засаженный аккуратными деревьями, среди которых особенное внимание уделялось плачущим ивам. Небольшие лавочки стояли под деревьями, укрывая обитателей от солнца. Люди часто приходили сюда, чтобы побыть наедине или с близкими людьми, имея возможность немного отделиться от серости городка.

Римме всё ещё нездоровилось. Она странно ощущала себя в этом мире, точно постепенно теряясь в тумане неведомой ей реалии. В глазах её было мутно, как-то бесцветно, из-за чего она не могла видеть мир так, как прежде. Серые лица людей, серые деревья, серое небо…. Она словно перестала различать цвета. Всё стало для неё так бессмысленно, пусто и отречено. Однако она по-прежнему видела в цвете только одно, что лишь теперь её удивляло. Голубые глаза Вейн сияли крохотными льдинками в этом пустом мире, заставляя Римму часто в них невольно заглядывать. Для неё это было удивительно. Ни один человек, проходящий мимо подруг, не показался ей особенным, их глаза пустовали, не имели и капли цвета. Но Вейн не была похожа на обычных людей, казалось, она была особенной. В этом Римма убедилась лишь сейчас, хоть и раньше не могла сравнить подругу ни с одним человеком. Что с ней было не так? Она не знала, даже не догадывалась. Ей на мгновенье стало даже страшно, но ей было не понятно, откуда взялся этот страх. Нет, она боялась не за себя, за Вейн, которая сильно выделялась в её опустошённой душе. Римма не сказала ей ничего, делая вид, что всё нормально, так, как и должно быть.

— Можно спросить? — неожиданно раздался этот вопрос для Риммы, приведя её в некое недоумение.

— Да. Что ты хотела? — точно подбирая нужные слова в своём замёрзшем сознании, Римма остановилась, присев на лавочку под раскидистой ивой.

Вейн присела рядом, отбросив голову назад, наблюдая, как неспешные перистые облака плывут по небу. Так она ещё больше была похожа на ребёнка.

— Ты помнишь что-нибудь из своего детства? Это странный вопрос, но он очень сильно волнует меня.

Римма не ожидала услышать подобное, да и эти воспоминания о детстве… Они её сильно ранили. Казалось, в её памяти должно было что-то отобразиться, но ничего, что смогло бы взволновать её, она не увидела. Пусто. Стало ли ей от этого грустно? Римма не чувствовала ни грусть, ни обиду… Ничего, что когда-то ранило её.

— Ничего, — легко ответила она, вдохнув приятный запах скошенной травы, — Словно у меня и детства не было. Впрочем, так оно и было.

— Прости, — Вейн виновно посмотрела на неё, понимая, что Римма всегда была одинока, ведь даже сейчас родителям она была просто не нужна, из-за чего она и была отправлена в «Энн Саммерс», став очередной несчастной душой Сан-Лореила.

— Не извиняйся. Я давно перестала об этом думать, — также легко говорила Римма; эти слова сильно насторожили Вейн, она даже была готова поспорить, что с её подругой происходит что-то не то, — А ты что-нибудь помнишь?

Вейн нахмурилась, точно что-то пытаясь вспомнить.

— В том и дело, что ничего. Каждый раз я пытаюсь увидеть хоть что-то в своей памяти о своём прошлом, о своей семье, но перед глазами только пустота.

— Не к лучшему ли это?

— Что? Что ты хочешь этим сказать?

— Некоторые воспоминания болезнены. Они уничтожают нас, причиняют несносную боль. И знаешь, если ты не помнишь, то надо ли тебе это?

Глаза Вейн опустились от тоски.

— Я помню ночь, когда машина, на которой мы с родителями, переезжали в другой город с Никольсона, накренилась на мосту, а после рухнула в чёрную реку. Отец спас меня, а сам… Неужели это воспоминание не должно было стереться из моей памяти?

Римма ничего не чувствовала в этот момент, в чём сильно себя винила.

— Знаешь, Вейн, наверное, лишь те воспоминания, которые мы сами считаем важными, остаются в нашей памяти.

С неба неожиданно полил дождь, ослепив меня пеленой холода и тумана. Силуэт Риммы тускло различался в моём сознании, пока совсем не исчез. Когда дождь перестал слепить, я мгновенно соскочила с лавки, увидев, что рядом никого не было. Я была здесь совершенно одна. Ни единой души не было на горизонте. Кругом нависла гробовая тишина. Каждый мой шаг барабанной дробью разлетался по всему парку, громом поднимаясь к небу. Я совершенно не знала, что делать и просто стояла на месте, пытаясь понять, что со мной происходит. Дыхание на миг прервалось, я точно замерла, приняв на себя обет молчания и внимания. Холод колол по щекам, разрезая их маленькими осколками, окропляя бледное лицо алыми капельками. Когда ветер успокоился, кто-то окликнул меня по имени из того мрака, что возвышался над моей головой. Я хотела прокричать любое слово, чтобы почувствовать себя живой, но рот словно был зашит, не в праве издать и звука. На мгновенье нависла тишина, пугающая до мелкой дрожи в коленях. Небо разразилось громом, выбросив на грешный мир тысячу фотографий, что бесконечно засыпали парк. Фотографии все были однотипны. На них были изображены силуэты, но лица все были замазаны, обожжены, казалось, пылающими угольками, которые были взяты из камина. Когда этот дождь из кадров прекратился, передо мной восстал странный силуэт, слабо сияя тёмным туманом. Мне казалось, что я его уже где-то видела, быть может, в своём кошмаре.

— Почему меня нет на фотографиях? Ни на одной. Почему меня нет? — призрачный оглушительный голос коснулся сознания, оглушив так сильно, из-за чего я потеряла сознание.