Данил, Даня, Данька – взрослый: ему два вот-вот, он магистр света, адепт чистого добра, белый маг с просыпающимся в шесть утра, в полдень, в три пополудню и в десять вечера (приведенный фафик условный) инстинктом терминатора; русско-грузинский атомный песик, который мечет молнии, коли не уступишь сосиску.

Такие важные в его извращенно-оголтелом демократическом понимании вещи, как возможность носиться, с улюлюканьем круша все окрест, требуют от меня, первой пучеглазой жертвы торнадо, ангельского смирения. Чтобы вменить ему статейку за бесчинства, у вас должны быть: доказательная база, красные глаза и рык (я пас, не умею). Но когда он стоит перед вами, немысленно красивый, с румяными щеками, толстопопый, в загвазданной майке, волосы дыбом и заливается, – невозможно представить себе, чтобы вы не забыли причинно-следственную связь, обусловившую его вызов на ковер.

А в конце этюда, затеянного как педагогический, он все равно кажет вам язычок, и я не знаю никого, кого бы эта лиходейская демонстрация оставила бы равнодушным. Для двухлетнего левиафана, сына грузинского гастарбайтера, спасшего российскую демократию, Данька удивительно крепок и традиционно тонкочувствителен, генетически горласт, хромосомно подхалимист.

С чувством юмора у него все в порядке. Я смотрю Вуди Аллена и, когда его фильмы доходят до саморекламы про изумительную технику в постели, хохочу; Данька хохочет со мной вместе, но надо мной, парадируя. Его улыбка – как лампочку вкрутили, а про ухмылку, которой он неизбежно научится, он еще ничего не знает. Самая грандиозная его философская проблема – разгадать, почему лиса в лесу не в чести, почему папа улыбается, когда пишет, почему холодильник всегда закрыт – вот на таком уровне озадачивает его мировоззрение.

Мой Данька – чистокровный комик, но если не выспится – беспримесный трагик, требующий немедленной выдачи патента на звание любимчика сразу, в момент вопля. Будучи конструкцией довольно замысловатой, при гостях начинает театр; вежливый, чуть что заливающийся голосом девичьей концентрации мощнейший потребитель всеобщей любви, с ревностью соблюдающий культ внешних приличий.

Сорок тысяч лет развития языка – а он изобрел свой. «ПАТАТА» – это значит, Босс в духе. «АГУЛИ» – подай, смерд, огурец (смердом служу обыкновенно я). «ТОКО» – шоколад, это слово священное. Приходится петь, плясать, салютовать. Он смешно говорит: «ВСЕ» – и разводит руками, и сразу видно, что он, как и я, будет считать метафизику плохой наукой, а хорошей – выцыганивание матблаг (с помощью благого мата). Он исследует мир, мой Данька, и две недели тому в шикарном номере киевского отеля я продрал глаза после бурных съемки – фуршета и под душем от того, что не он меня разбудил, заплакал.

P.S. Третьего дня Его Сиятельство позволили мне отобедать с ним. Он без конца повторял «А-Та-Ту-Та-Ла-Пута!», на последнем слоге срываясь на крик. Потом взял с моей тарелки картофелину, повторил то же, только вопросительно, я ответил: «Как скажете, Мой Господин!» Он довольно улыбнулся и надкусил картофелину.